Род Волка Щепетов Сергей

Наверное, он уснул, глядя в небо, и увидел сон, в котором было все то же самое, но в какой-то момент звезды заслонили крылья огромной птицы. Она сделала несколько кругов и опустилась на землю совсем близко — в нескольких метрах. Почему-то при посадке она не махала крыльями — только слегка шевелила, а потом и вовсе сложила их с тихим шелестом.

Оказалось, что это и не птица вовсе, а человек в облегающей черной одежде и с черным лицом. Наверное, он улыбнулся, потому что в темноте блеснули его белые зубы. Он подошел, опустился рядом на корточки и взял Семена за руку. Тот почувствовал слабый укол в подушечку среднего пальца — туда, где кожа была мягкой. Потом черный человек отошел, расправил крылья и, чуть подпрыгнув, плавно взмахнул ими. Он сделал круг совсем низко над землей, а потом начал подниматься по расширяющейся спирали, закрывая звезды неподвижными крыльями. Когда его присутствие в черноте неба перестало угадываться, Семен смог наконец закрыть глаза, и лениво подумал: «А почему при наборе высоты он не махал крыльями? Разве так бывает? И почему я не мог закрыть глаза, пока он был здесь? Глупость какая-то… Ведь и не вспомню утром».

Как это ни странно, но утром он свой сон вспомнил во всех подробностях. И долго разглядывал след от укола на пальце — как будто кровь на анализ взяли. Странные сны, оказывается, бывают в этом мире.

Он побегал, поработал с посохом, выгоняя из организма остатки похмелья. Потом искупался, плотно поел, и все встало на свои места.

Чудес не бывает. Точка. Мамонты и самолеты несовместимы в принципе. Наверное, цивилизации бывают разные — не обязательно технические. Но чтобы построить летательный аппарат, способный очень быстро передвигаться на многокилометровой высоте, человечество должно пройти путь, который превратит биосферу в техносферу. А потом разводить тех же мамонтов в зоопарках. Скорее всего, он наблюдал след какого-нибудь метеорита. Их на любую планету падает множество, но большинство сгорает в атмосфере. А за палец его ночью укусило какое-то насекомое. Ну, а сознание в ответ создало зрительный ряд с человеком-птицей. Не исключено, впрочем, что местная рябиновка обладает галлюциногенными свойствами.

Имеющиеся запасы самогона Семен разделил на три неравные части: несколько закупоренных посудин закопал в землю внутри своего вигвама, пару «бутылок» просто припрятал, чтобы не были на виду, а емкость, чье содержимое предназначалось для скорого распития, поставил охлаждаться в речку. Впрочем, тут же и вынул, решив, что это излишество. Любимая народом будущего водка представляет собой разбавленный спирт. Никаких приятных вкусовых ощущений эта жидкость вызывать не может в принципе, и пить ее рекомендуется в охлажденном виде именно из-за этого — так вкус меньше чувствуется. Да и выпить можно больше… Нет, окосеть-то все равно окосеешь, но картина развития симптомов будет разной: одно дело, если горячую водку прихлебывать из кружки, как чай (даже представить страшно!), и совсем другое — кидать в организм охлажденные до льдистости граммульки (м-м-м… песня!). В первом случае окосение начинает развиваться почти сразу и нарастает постепенно, а во втором оно как бы отсрочено, зато обрушивается, как лавина, — совершенно трезвый человек вдруг обнаруживает себя пьяным в сосиску. Примерно тот же эффект производит и обильная закуска — она как бы смазывает клиническую картину и к тому же усиливает утренний дискомфорт на фоне абстинентного синдрома. Живет, конечно, в народе предрассудок, озвученный Высоцким в одной из песен, что перепой может быть без похмелья, если еды навалом, но теория и практика свидетельствуют об обратном. В общем, все эти глубокие познания безусловно входят в сокровищницу «всех тех богатств, которые выработало человечество», но Семен совсем не был уверен, что этими богатствами стоит делиться с туземцами. Он и так берет грех на душу, знакомя их со спиртом. Единственным оправданием может служить лишь то, что действует он в целях самообороны — чтобы самому не пришлось пить «мухоморовку».

«В общем, — решил Семен, — принимать будем теплую и без закуски. А то еще понравится!»

На «заседание» совет старейшин собрался в полном составе — все трое и примкнувший к ним Художник. Впрочем, как теперь понял Семен, самым важным человеком Рода, а может быть, и Племени, как раз он и был, а вовсе не старейшины и проживающий где-то вдали Вождь, о котором вспоминали крайне редко. На стоящий в стороне горшок, обвязанный шкурой, старейшины посматривали с нескрываемым интересом, но нетерпения не проявляли — дело, вероятно, предстояло важное. Обстановка вокруг, правда, была вовсе не торжественной и не таинственной — теплый солнечный день близился к концу, женщины возились с мясом и шкурами, пыхтели и переговаривались на спортплощадке подростки, получившие огромное «домашнее задание», — все как всегда.

— Ну, что ж, — сказал Кижуч, — все здесь, можно начинать. Дело нам предстоит не совсем обычное, шаман Племени далеко, а мы не знаем, что нужно сделать в такой ситуации, чтобы заручиться поддержкой потомков и предков, духов света и духов тьмы. Но мы… — Старейшина произнес несколько длинных и запутанных фраз, имеющих, вероятно, ритуальное значение. Суть их заключалась примерно в том, что они, старейшины, собираются вершить дело маленькое, но имеющее вселенское значение, и, во-первых, ставят в известность об этом все частные сущности бытия, а во-вторых, приглашают эти сущности в свидетели и соучастники. Две последние фразы все присутствующие, кроме Семена, повторили хором.

— Я все правильно сказал? — спросил Кижуч непонятно у кого. Семен напряженно всмотрелся в присутствующих: кто же ответит? Слабо кивнул Художник.

«Вот в чем дело! — догадался Семен. — Это я сам себе создал трудности и мужественно их преодолеваю. Когда мне представили этого человека, я для себя обозначил его „художником“ и, соответственно, помимо воли стал воспринимать его как мастера, который рисует. А на самом-то деле он, наверное, жрец — посредник между мирами, причем настолько высокого ранга, что обращаться к нему по мелочам никому даже в голову не приходит. А я-то со своим суконным рылом…»

— Погоди-ка! — приостановил процедуру Горностай. — А чего Бизон хочет?

Семен оглянулся и увидел, что в некотором отдалении стоит бывший Атту и смотрит на старейшин — именно так полагается делать тому, кто хочет обратиться ко всему совету сразу, но на прием заранее не записался.

— Сказать что-то хочет, — озвучил Медведь то, что всем и так было ясно. — Будем слушать?

Члены совета вновь переглянулись, Художник согласно кивнул.

— Иди сюда! — помахал рукой Кижуч. — Говори, зачем это мы тебе понадобились?

— Старейшины, я долго думал… — проговорил Бизон, явно смущаясь.

— Ты занимался трудной работой, — посочувствовал Медведь. — И что?

— Хьюгги приходили не за нашими головами.

— Неужели за членами? Раньше их только головы интересовали!

— Погоди, Медведь! — остановил старейшину Горностай. — В этот раз они и правда вели себя странно. Что ты смог понять, Бизон?

— Они приходили за Семхоном.

— Та-а-к…

Воцарилось молчание. Мысль, по-видимому, оказалась для членов совета новой, и они принялись ее обдумывать.

— Готов допустить, что это так и есть, — сказал наконец Кижуч и посмотрел на остальных. Протеста никто не выразил.

— Могу я спросить? — не выдержал Семен.

— Можешь, — кивнули старейшины.

— А почему за мной? И что странного было в их поведении? Мне показалось, что они просто хотят…

— Бизон! — раздраженно прервал его Медведь. — Возьми Семхона, отойди с ним в сторонку и все объясни. Люди делом заняты, а он с какими-то глупостями пристает. Потом вернетесь.

«Так, — констатировал Семен, поднимаясь с бревна, — получил вздрючку за непристойное поведение. Придется извиниться и намотать на ус».

Из объяснений Черного Бизона следовало, что Семен в очередной раз ошибся, пытаясь оценивать жизнь людей одного мира по понятиям другого. Военные действия тех же хьюггов не имеют целью уничтожение противника, захват его имущества или охотничьих угодий, а носят, скорее, ритуальный характер. Все остальное как бы и имеет место, но не является главным и, наверное, даже не осознается участниками. В частности, рваться в лагерь для нескольких воинов, которых остановить не успели, не было ни малейшего смысла. Во-первых, имущество и головы детей и женщин для них особой ценности не представляют. Вырезают мирное население они, скорее, для забавы или из гуманных соображений — чтобы, значит, не мучились от голода, потеряв своих кормильцев. Кроме того, и сами старейшины, и подростки в битве не участвовали именно потому, что готовились держать вторую линию обороны — уж с двумя-тремя хьюггами они бы справились. Идя на прорыв, те трое как бы добровольно лишали себя перспективы разжиться головой убитого противника. Значит, у них была какая-то более важная цель. А целей у хьюггов может быть только две: добыть голову воина или… заполучить кого-то из Людей. Последнее случается крайне редко — иногда один раз на протяжении жизни двух-трех поколений. Память о таких событиях хранится, но никто не знает, зачем это нужно хьюггам. Не ясно даже, избранник нужен им живым или мертвым, но известно, что стремятся они к своей цели с поистине дикарским упорством. Почему-то это оказывается для них настолько важным, что они обретают способность действовать сообща довольно большими группами, а это делает их по-настоящему опасными.

— И что из всего этого следует? — спросил Семен.

— Не знаю, — честно признался Бизон. — С хьюггами я дрался много раз, у меня было две руки и один скальпов, но при мне Большой охоты они не устраивали — только рассказы слышал.

— Но ты же еще на реке сказал, что они, наверное, будут охотиться за мной. И, получается, не ошибся.

— Они и тогда повели себя странно. Должен же я был как-то это объяснить…

— Понятно, — вздохнул Семен, — что ничего не понятно. Пойдем к старейшинам — может, они до чего-нибудь додумались?

— Вряд ли, — сказал Бизон, — но пошли.

Пока они общались, совет уже вынес решение, и Кижуч озвучил его для прибывших:

— Твое предположение, Бизон, имеет основания. Если оно подтвердится, Вождь лоуринов должен будет узнать об этом — одним нам не справиться.

— Теперь мы можем обсудить второй вопрос, — сказал Горностай. — Жрец стар.

— Ох-хо-хо-о… — вздохнул Медведь. — Что толку каждый раз обсуждать одно и то же? В этом поколении среди лоуринов нет Художника. Значит, появится в следующем.

— Тьфу ты! — почему-то разозлился Горностай. — В каком таком «следующем»?! Сейчас растет третье поколение с тех пор, как жрец начал работать! И оно тоже пустое! Что защищать воинам, которых ты готовишь?! Три поколения! Это значит, что лоурины утратили Дар! Это значит, что пещеру надо передать Тарбеям или Бартошам! Ну, скажи, что ты этого не понимаешь!

— Наши воины — лучшие, — смущенно буркнул Медведь. — Что еще можно поделать? Выучиться на Художника нельзя — никакие тренировки не помогут. Человек рисовать или может, или не может — это не от нас зависит.

— На самом деле все еще хуже, — сказал Кижуч, обращаясь почему-то к Семену. — Новым жрецом должен стать человек, который НЕ МОЖЕТ не рисовать, а таких среди нас нет.

Семен решил, что более удобного момента уже не представится, и пошел в атаку:

— Конечно, их не будет, раз вы их сами убиваете!

— Мы?! Как?!

— А вот так! — Семен ткнул через плечо большим пальцем в сторону площадки, где подростки отрабатывали удары дубиной.

— Что ты такое говоришь, Семхон?! — возмутился Медведь. — Парни становятся воинами!

— Конечно, — согласился Семен, — но при этом они не становятся тем, кем могли бы, если бы им не нужно было становиться воинами.

— Не говори глупостей, Семхон, — поморщился Кижуч. — Никто никого не заставляет. Любой из парней может отказаться. И никто не станет его заставлять, избивать, убивать или выгонять из Племени.

— Это для меня новость, — признал Семен. — И тем не менее. Они тянутся друг за другом, а все вместе за старшими, которые сильнее и многое умеют. Для подростков это естественно, как есть, пить и справлять нужду. Не мочь делать чего-то, что могут другие, — это горе. Вы все прошли такую подготовку — вспомните, что вы думали и чувствовали, когда были как они. И скажите, что я не прав.

— Ты прав, — сказал Горностай. — Но прошли подготовку не все.

— Хотите, я угадаю, кто ее не прошел? — спросил Семен и посмотрел на Художника.

— Да, — проследил за его взглядом Кижуч. — Но что ты хочешь этим сказать?

— В этом возрасте они многое могут, но они еще дети и не понимают этого. Каждому хочется быть в стае, быть как все. И такую возможность вы им даете. Будущих Художников они убивают в себе сами.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Медведь. — Сколько мальчишек подготовил и не заметил, чтобы кто-то что-то в себе убил. Если костер разгорелся, если уже есть угольки, то ветер ему не страшен — только лучше гореть будет.

— Может быть, я ошибаюсь, — чуть сдал назад Семен. — Я не истины вам вещаю, а мнение свое высказываю. Взгляни, мастер!

Из длинного кармана на рубахе, предназначенного для арбалетного болта, Семен вытянул кость и передал Художнику. Тот принял.

Вообще-то, Семен совсем не был уверен, что изделие юного костореза имеет художественную ценность. Уподобиться тому революционному матросику, который в старом фильме передает профессору спасенную штампованную статуэтку, ему совсем не хотелось. Но с другой стороны, вдруг это спасет жизнь мальчишки? Семен его, правда, не знает, но, раз у него есть возможность, попытаться он ДОЛЖЕН. Должен кому и почему, Семен не задумывался.

Дело в том, что на другой день после стычки с хьюггами Семена занесло на смотровую площадку — днем он на ней еще ни разу не был. С краю, между камней, он подобрал обломок кости. Что за кость и какому животному принадлежит, он определить не смог, да и не пытался. Один ее конец, который, вероятно, был более массивным и чуть отогнутым в сторону, представлял собой… скульптуру коня. И не просто коня, а коня, распластавшегося в мощном прыжке: шея вытянута, передние ноги согнуты и прижаты к корпусу, задние прямые отведены далеко назад и переходят в массив остальной кости. Семен никогда не видел вблизи, как прыгают лошади, но, рассматривая двадцатисантиметровую фигурку, почему-то сразу поверил, что это они делают именно так. На вопрос, откуда тут взялась эта штука, парнишка-дозорный охотно пояснил, что это работа того самого парня, который проспал появление хьюггов, а потом сбежал в степь. Его не раз предупреждали, чтобы он не занимался на посту своими глупостями. Но он, видно, не удержался, увлекся и вот…

Старик не крутил кость перед глазами — просто держал и смотрел. Долго. Потом произнес только одно слово:

— Кто?

Присутствующие молча переглянулись.

— Головастик, — ответил Семен и подумал: «Все, теперь эта проблема — не моя».

— Закон Жизни и ее Смысл, — сказал Кижуч. — Нам этого не потянуть.

— Большой Совет Лоуринов? — не то спросил, не то предложил Горностай.

— Как будто вы не знаете, ЧТО может решить Совет! — возмутился Медведь. — Парня оставят, а нас заставят переселиться в степь!

— Простите меня, старейшины, — встрял с репликой Семен. — Может быть, Головастик уже мертв. Тогда и обсуждать нечего.

— Найдите его, — сказал Художник.

— Найдешь его, как же, — буркнул Кижуч. — Перепугается и в заросли забьется — ищи его там. Ждать надо, пока сам вернется.

— Я бы на его месте не вернулся, — сказал Медведь. — Лег бы под куст и лежал, пока не помру.

— Попробую найти, — сказал Бизон и поднялся. — Стемнеет еще не скоро.

Старейшины переглянулись.

— Попробуй, — выразил общее мнение Горностай. — Людей с собой позови. Только не обещай ему, что в живых останется. Еще крепко подумать надо.

Бизон ушел, и старейшины долго молчали. У Семена накопилась огромная куча вопросов, но он решил плюнуть на нее и молчать вместе со всеми.

Наконец жрец вздохнул и посмотрел на Кижуча. Тот слегка встряхнулся:

— Ну, ладно. Эдак мы до главной темы и к утру не доберемся. — Он, в свою очередь, выразительно посмотрел на горшок с самогоном. — После твоего появления, Семхон, жить стало гораздо веселее — проблемы плодятся, как мыши. Художник говорит, что ты близ Высшего Уровня посвящения. Но без Низшего. Если бы это сказал кто-нибудь другой, мы бы долго смеялись.

— Чего тут голову ломать? — обратился ко всем Медведь. — Пусть говорит, а мы будем слушать. Нельзя же стрелять, не видя мишени! Что толку думать над тем, чего мы не знаем, а?

Старейшины кивнули, Художник согласно прикрыл веки.

— А что говорить? — поинтересовался слегка опешивший Семен. — И о чем?

— О жизни, — ответил Кижуч. — Все, что знаешь. О Людях, пещерах и мирах. Самое главное.

Семен кивнул и ненадолго задумался, вороша свою память, как записную книжку. И начал:

— Я жил в том времени, что наступит после вас через тысячу поколений (уточнять он не стал, подозревая, что и эта цифра все равно для слушателей непредставима). Это такое далекое будущее, что люди, пока дошли до него, потеряли память о вас. Они научились выращивать съедобные растения, многих животных сделали ручными, как собаки, и перестали охотиться. Они построили жилища из дерева и камня, в которых всегда тепло. Они научились передвигаться по земле, не шевеля ногами, и даже летать по воздуху. Правда, они не перестали ссориться и воевать друг с другом. Каждое поколение умело и могло больше предыдущего. Люди стали думать, что те, кто живет сегодня, лучше, чем те, кто жил вчера. А над жившими еще раньше они даже не смеялись, потому что считали их слабыми и недоразвитыми. Только им все равно хотелось знать о тех, кто жил очень давно, они искали и изучали ваши орудия из камня и кости. И удивлялись тому, какими вы были неумелыми и глупыми. Так было, пока они не нашли первую пещеру с вашими рисунками. Сначала люди будущего не хотели верить, что их сделали те, кто жил очень давно. Но поверить пришлось. И тогда людям стало стыдно: оказалось, что далекие предки были не хуже их, а может быть, и лучше. Среди рисунков древних оказалось немало таких, чья «красота» не по силам и лучшим мастерам будущего.

Семен сделал паузу, давая возможность слушателям как-то отреагировать: может быть, он вообще говорит не то и не о том? Они отреагировали.

— Интересное дело! — сказал Медведь. — Это чем же им не понравилось наше оружие и инструменты?! Все, что нужно, режет, колет, рубит, стреляет и скоблит — чего еще хотеть? И главное, зачем?!

— А я бы полетал по воздуху! — мечтательно заметил Горностай. — Это, наверно, приятно.

— Ну и что, — пожал плечами Кижуч. — Чесать под мышкой и ковырять в носу тоже приятно, но стоит ли ради этого прилагать усилия? Да еще и гордиться этим! Странные какие-то люди…

— Ясное дело, странные, — согласился Горностай. — Зверей-то зачем мучить? Ну, ладно собаки — они по жизни такие, а остальных-то зачем возле себя держать? Как-то даже и не представить: родится, скажем, маленький кабанчик. Ты будешь ему еду давать, за ухом чесать, имя ему придумаешь. А потом убьешь и съешь — брр! Злые там все, наверное, да?

— Разные, — ответил Семен. — В будущем добра не стало больше, чем зла, а зла больше, чем добра. Но количество того и другого увеличилось очень сильно.

— Ты не сказал главного, Семхон, — подал вдруг голос Художник. — Удалось? Или мы жили напрасно?

«Бли-и-ин!» — запаниковал Семен и стал лихорадочно вспоминать все, что успел прочитать и услышать о целях и смыслах после отмены марксизма-ленинизма. Народ ждал. И кандидат геолого-минералогических наук, бывший завлаб С. Н. Васильев сказал:

— Если вы строите ступеньку, с которой можно будет шагнуть на следующую, то это получилось. Шаг был сделан. Одним человеком. Его звали Иешуа. И многие поняли это. Но не все.

Впервые за время их знакомства Художник улыбнулся широко и радостно. У него, оказывается, были белые крепкие зубы.

«Кажется, угадал, — подумал Семен. — Остался пустячок — понять, что именно».

— Скорее всего, — заговорил жрец, — будущее, о котором ты рассказываешь, не наше. Но раз это случилось в чьем-то, значит, и у нас есть надежда. Люди будущего поняли, что и зачем мы делали?

— Как вам сказать, — вздохнул Семен. — Дело обстоит таким образом. Пещер с рисунками нашли много. Они расположены в тех краях, где когда-то была мамонтовая тундростепь. Если от самой западной пещеры отправиться в путь и достигнуть самой восточной, а потом вернуться, то на это уйдет вся жизнь — так далеко они друг от друга. Люди будущего так и не смогли понять, почему на таком огромном пространстве сотни поколений рисовали животных, создавали то, что бесконечно далекие потомки назовут «живопись пещер». Лишь самые умные из Посвященных предположили, что, наверное, древние не развлекались, а тысячи лет делали какую-то важную работу, исполняли какое-то служение. Я тоже так думаю.

— Но ведь это так просто, Семхон, — улыбнулся жрец. — Верхний мир — мир вечной жизни — исполнен всего с избытком. Средний мир — таков, как ты видишь его: тут есть все, что нужно для краткого пребывания человека. Нижний же мир — мир смерти — неполон, почти пуст. И эта пустота, эта бездна способна поглотить, принять в себя любую жизнь, любое существование. Творец предназначил людей для вечной жизни, но они не обретут ее, пока бредут по тропе на краю обрыва, пока рядом с каждым зияет пустота Нижнего мира. От нее нельзя уйти, нельзя отвернуться, нельзя сделать вид, будто ее нет. Можно лишь заполнить ее красотой жизни, заставить перестать быть пустотой. Когда это случится, человек не обретет вечную жизнь, нет! Но смерть перестанет быть абсолютной, победа над ней станет возможной. Ты сказал, что в чьем-то будущем она состоялась. Это хорошо.

«Боже ж ты мой! — ужаснулся Семен. — Бедные, несчастные предки рода человеческого! Живущие во тьме суеверий и замученные борьбой за существование! Лишенные книг, компьютеров, автомобилей и мобильных телефонов! Они не понимают, что счастье жизни в том, чтобы иметь много денег, жить в хорошей квартире, ездить на крутой тачке и проводить отпуск на Багамских островах!»

Между тем уже был задан новый вопрос:

— Там жив мамонт?

— Нет. Уже сотни поколений.

— Тогда почему ты знаешь?

— Знаю — что?

Вместо ответа Художник вдруг начал читать его собственное сочинение. Слово в слово — от начала и до конца!

Когда он закончил, старейшины переглянулись, явно пытаясь убедиться, что каждый из них ЭТО действительно слышал. Потом они воззрились на Семена так, словно перед ними чистил перья летающий крокодил.

Окончательно ошалевший Семен решил махнуть на все рукой и играть в открытую. В конце концов, тот самый Иешуа очень верно заметил, что правду говорить легко и приятно.

— Люди будущего раскапывали и изучали стоянки тех, кто жил очень давно. Вокруг ваших жилищ они нашли много костей мамонтов и поэтому стали называть вас «охотниками на мамонтов». Там, где жили хьюгги, они нашли много костей больших медведей и стали называть их «охотники на медведей».

— Гы-гы, — попытался сдержать смех Медведь, но, увидев, что Художник улыбается, заржал в голос. Остальные старейшины к нему присоединились.

— Нет, ну какие дураки, а? — только и смог произнести сквозь смех Горностай.

Семен почти сразу понял, что дело тут, скорее всего, опять в лингвистических тонкостях. Наверное, в буквальном переводе научные термины для туземцев прозвучали почти так же, как если бы он итальянцев назвал «макаронниками», а французов — «лягушатниками». У последних среди кулинарных изысков лягушачье мясо, конечно, присутствует, но оно отнюдь не является повседневной пищей. Термин же «охота» здесь означает поиск, преследование, умерщвление и разделку животного для получения пищи и материалов. В отношении мамонтов использовался иной термин, но Семену казалось, что он означает примерно то же самое.

— Не смейтесь над ними, — урезонил собравшихся жрец. — Они, наверное, как малые дети, которые живут на всем готовом и думают, что мясо бегает по степи уже в жареном виде. Неужели и ты такой, Семхон?

— Не знаю, — честно признался Семен. — Как и некоторые люди из будущего, я думал, что вряд ли хьюгги убивали больших медведей, чтобы питаться ими, а вы — мамонтов. Эти животные, по-моему, мало годятся для того, чтобы быть просто пищей.

— Что ж, значит и ты, и они не безнадежны. Ты ведь понял уже, что взять жизнь кого-то из мамонтов можно лишь с их согласия. Иногда они дают его — им известно их предназначение.

— И в чем же оно?

— Ты сам ответил на этот вопрос. Причем смог сделать это немногими словами!

— Это была лишь моя догадка, предположение.

— Оно оказалось правильным. Поэтому ты сидишь среди нас.

— А… хьюгги? Медведи? Они… тоже?!

— Не знаю, Семхон. Большой медведь почти ушел из Среднего мира. Не многим из ныне живущих довелось видеть его здесь. Может быть, хьюгги уйдут вместе с ним?

«Та-ак, — начал лихорадочно рыться в памяти Семен. — Считается, что пещерный медведь вымер к концу палеолита. Это дает хоть какую-то временную привязку. Если, конечно, ход истории в этом мире такой же, как в нашем».

— Кхе-кхе, — подал голос Медведь. — Может, уже того, а? Может, хватит ему уже? А то он умнее нас станет.

Все посмотрели на жреца. Тот кивнул и вытащил откуда-то из-за пазухи небольшой кожаный мешочек.

— Ты уже выбрал себе «внешнее» имя?

— Я?! Да… — растерялся Семен. — А можно оставить прежнее? Я уже привык к нему, да и звучит неплохо. Если нужно дополнение, то пусть будет «Семхон Длинная Лапа».

— Что ж, — согласился Художник, — «Семхон» может означать и «рожденный дважды».

— Он у нас, оказывается, с претензией, — не то с одобрением, не то с сомнением проговорил Кижуч. — Уверен, что сможет второй раз родиться в Средний мир. Пацаны-то к такому много дней готовятся.

— Сам захотел, — пожал плечами Горностай. — Не маленький уже, да и голова работает, хоть половины памяти и нет.

«О чем это они? — начиная пугаться, подумал Семен. — И что еще за мешочек? Может, просто талисман какой-нибудь, а? Если сейчас на свет появится сосуд из волчьего черепа, то меня стошнит, не отходя от кассы».

— Ну ладно, Семхон, — нетерпеливо потер ладони Медведь, — давай показывай свою магию. — Бизон рассказывал, что надо выдохнуть и пить большими глотками, да?

— Это смотря кому и в каком случае, — тоном наставника проговорил Семен, разматывая ремешок на горлышке кувшина. — В данном случае вам нужно выпить содержание маленького сосуда одним глотком и ненадолго задержать дыхание.

Своих уродливых «стопок» Семен приготовил четыре штуки — по числу участников, исключая себя. Он наполнил их и раздал присутствующим, начиная с Художника. Когда эта процедура была закончена, обнаружилось, что народ смотрит на него и чего-то ждет. В том — другом — мире этот немой вопрос можно было бы озвучить только одним способом: «А себе?» Семен содрогнулся: «Вот это я дал маху! Надо было пятый стакан припрятать, а то ведь сейчас из горла пить заставят. Блин, это мне за Бизона — нечего было над парнем издеваться!»

Он ошибся — в тысячу первый раз: от него хотели совсем не этого. Кижуч понюхал жидкость и шумно сглотнул слюну:

— Говори свое заклинание, Семхон, — мы готовы.

— Повторять за тобой нужно? — поинтересовался Горностай. — Может, сначала потренируемся, а то вдруг с первого раза не получится?

«Во-от в чем дело! — обрадовался Семен. — И как это я сразу не догадался?! Ну, уж за этим-то дело не станет!»

— Значит, так, — безапелляционным тоном заявил он, — повторять вслух за мной не надо. Сначала нужно сосредоточиться и мысленно пожелать каждому из присутствующих, чтобы ему всегда хотелось и моглось того, чего хочется. Потом выпить. А дальше уже пойдет мое заклинание. Понятно? Тогда начали…

Шутки не получилось — старейшины отнеслись к делу совершенно серьезно, а Художник, прежде чем погрузиться в недолгие размышления, глянул на него с нескрываемым интересом. Семен, дождавшись, пока последний проглотит свою дозу, утрет слезы и восстановит дыхание, тихо завел «Грузинскую песню» Булата Окуджавы. Он ее сам воспринимал почти как заклинание и рассчитывал, что получится убедительно.

Он закончил последний куплет и попытался понять, пора уже разливать по второй или еще нет. Первым молчание нарушил Горностай. Он хлюпнул носом и тихо пробормотал:

— Так я и думал: если уйдет мамонт, то тогда — буйвол… Белый… В молодости я видел такого…

Кижуч вздохнул и спросил, вероятно, самого себя, но почему-то вслух:

— Может, и правда? Если их не бить, не орать на них, то они будут как… как… Если преклонить главу, а?

«Быстро их забрало, — удовлетворенно отметил Семен, собирая пустые „стопки“. — Если так и дальше пойдет, то мое посвящение, пожалуй, обойдется без всяких там зверских испытаний».

Он успел раздать вновь наполненные посудины прежде, чем осознал некоторую несуразность происходящего: «Это как же так?! Я же пел-то по-русски! Ментального контакта у меня с ними нет и никогда не было! Тогда почему? А рогатый бык, как объект поклонения, действительно сменил мамонта в конце палеолита…»

— А вот у меня, значит, сомнение… — раздумчиво протянул Медведь. — Думаю я, значит… Ты уверен, Семхон, что ЭТО не надо закусывать?

— Э-э… ну-у, — растерялся Семен, — вообще-то я такого не говорил. Почему бы и нет, раз хочется? Только нечем.

— Как это нечем?! У меня тут в угольках лопатка оленья прикопана — на случай, если подкрепиться потребуется.

В итоге Семену пришлось исполнять обязанности официанта по полной программе.

— Да, неплохая магия, — пробормотал Художник, опустошив третью «стопку». — Только тебе, Семхон, все равно нужно пройти через одно испытание — маленькое совсем. Если получится, то кое-что поймешь. Лоурину без этого никак нельзя.

— Во-во, — поддакнул изрядно уже окосевший Кижуч. — Иначе жить будешь не в ту сторону.

— Да не дрожи ты! — хлопнул его по плечу Медведь и чуть не свалился с бревна, на котором сидел. — Ты сможешь! Почти у всех наших получается!

«Та-ак, — затосковал Семен, — а что бывает с теми, у кого НЕ получается? Пока складывается впечатление, что попытка дается только одна. Что хоть делать-то надо?» Он вопросительно смотрел то на одного старейшину, то на другого, но те знакомились со своими новыми ощущениями и больше внимания на него не обращали. Наконец Горностай смог занять устойчивое положение в пространстве: ноги раздвинул пошире, локти упер в колени, а ладонями стал поддерживать голову.

— Н-ну, т-ты, эта, Семхон… Сходи, значит… В пещеру нашу сходи! — сказал он.

— Зачем?! Я был там много раз!

— Не-е-е, эт-то не то-о… Ты насквозь пройд-ди! Сов-всем, значит, насквозь…

«Начинается! — тихо озлился Семен. — Этим первобытным без пещер ну никак! Блин, как дети малые — чтоб темно было и страшно! Там же в глубине полно каких-то ходов, но выход только один — совершенно точно. Я вам что, спелеолог?!»

Объяснения продолжил Кижуч. Он сидел, распрямив спину и расправив плечи, но при этом покачивался во все стороны с амплитудой сантиметров пятнадцать.

— Ты там, главное, стены не перепутай. До зала с бизонами дойдешь и по левой, по левой… М-м-м… Или по правой? М-м-м… Ну, в общем, там щель такая будет — увидишь. Туда и лезь.

— А дальше?

— Что дальше?

— Потом-то куда идти?

— Туда, — закончил объяснения старейшина и начал всматриваться в недра своей пустой «стопки».

Горностай, громко икнув, добавил:

— И обратно.

— Во-во! — поддержал его Медведь, сползая с бревна и становясь на четвереньки. — Ты, главное, вернуться не забудь!

Старейшина сделал несколько неуверенных «шагов» и заглянул в горшок с самогоном:

— Да тут же еще полно! Что же мы сидим?! Нет, Семхон, ты не прав: наливай!

Семен дождался, когда Медведь займет свое место, и принялся наполнять посуду. «Еще одной дозы им, пожалуй, не пережить даже с закуской, — решил он. — А я пойду посижу в пещере, пока они не очухаются. У входа шкуры хранятся — возьму пару штук, заберусь подальше и буду спать до утра. А там посмотрим».

В отличие от старейшин, Художник умудрился выпить, почти не облившись, и потянулся за мясом. Остальным закусывать уже расхотелось.

— Д-давай заклинание, Семхон, — тихо попросил Горностай. — Душевное какое-нибудь, а?

— Н-н-ет! — стукнул кулаком по бревну Кижуч. — Пусть идет! Путь его да-аллек и дол… лог… Долог? Или легок? Ну, не важно: вперед!

Он простер руку, вероятно, по направлению к пещере, но с ошибкой градусов в сорок.

— Иду, — вздохнул Семен, поднимаясь на ноги. — Мяса хоть дадите на дорогу?

— Гы-гы-гы! — пьяно засмеялся Медведь. — Мясо-то тебе зачем?! Гы-гы!

Похоже, шутка Семена действительно оказалась остроумной — старейшины принялись хохотать и чуть не попадали со своих насестов. Падение не грозило лишь мудрому Художнику, поскольку он давно уже благоразумно сидел на земле, прислонившись спиной к бревну. Он тоже улыбался:

— Тебе нужно совсем не это, Семхон! Не это… — Кое-как развязав ремешок непослушными пальцами, старик вытряхнул из мешочка на ладонь комок какой-то субстанции, с виду похожей на мыло. — Вот! Вот возьми и съешь.

— Это? Съесть? — совсем не обрадовался Семен. — А нельзя как-нибудь…

Он не закончил вопрос, потому что уже понял ответ: Художник пристально смотрел ему в глаза, и взгляд старика был абсолютно трезв. Семен вздохнул и принялся жевать.

Оказалось, ничего страшного: продукт почти безвкусен, немного отдает грибами и вяжет рот. «На всякий случай, — подумал Семен, — при первой же возможности надо будет промыть желудок».

— Ну, все? — спросил он, проглотив последний кусок. — Можно отправляться?

— Иди, Семхон, — кивнул жрец. — Иди и… не забудь вернуться!

«Не переживай, — усмехнулся про себя Семен, — не забуду. Надо только головешку горящую прихватить, чтобы запалить там светильник». Костер, однако, давно прогорел, и ничего подходящего в нем не было. Рыться же в углях на виду у пьяных старейшин Семен постеснялся: «И так обойдусь: не собираюсь же я и в самом деле лазить по пещере. Посижу тихонько где-нибудь в закутке…»

В знакомой части пещеры Семен вполне мог обходиться без света — расположение проходов, залов и гротов он хорошо помнил. Другое дело, что ему очень скоро стало скучно, а спать совсем не хотелось — наоборот, его охватило какое-то легкое возбуждение, этакая жажда деятельности, движения. Некоторое время ему досаждала довольно противная отрыжка, но она быстро прошла, и в желудке воцарилось ощущение полноты и довольства.

«Чем можно себя развлечь в темноте и одиночестве? Пойти поискать ихнюю волшебную щель в стене? — смеялся Семен. — Оттуда на меня, наверное, кинется скелет с оскаленными клыками? Господи, какой детский сад! Но что делать, если делать нечего, а на месте не сидится?»

Он вошел в «бизоний» зал, увидел (да-да, именно увидел!) на стенах знакомые рисунки и захохотал:

— Э-ге-гей, где вы тут? Бабки-ежки, Кощеи Бессмертные! Идите сюда! И Горынычей со змеями тащите! Семхон в гости пришел — могучий и ужасный! Я вам доклад прочитаю! Научный! — Короткое эхо прокатилось под сводами и развеселило Семена еще больше. — Что, не хотите?! Ну и зря! Как были вы темнотой первобытной, так ею и останетесь! Правда?

Последний вопрос был адресован стаду бизонов и двум кабанам, изображенным на стенах и своде. Животные с ним согласились и продолжали заниматься своими делами.

— Вот, что я вам говорил?! — крикнул Семен и упал на руки. В хорошем темпе он отжался от пола раз сто, но почему-то совсем не почувствовал усталости, даже дыхание не сбилось. — Ох, и здоров же я стал! — гордо сказал он, поднимаясь и отряхивая ладони. — Но по какой стене нужно двигаться? По правой или левой?

Семен добросовестно попытался вспомнить объяснения старейшины. Вспомнил и вновь расхохотался, да так, что не смог устоять на ногах и повалился на пол. Он ржал и корчился на утоптанном щебне и все никак не мог остановиться: «Они же все одинаковые! Да-да, смотрите сами! Каждая стена одновременно и левая, и правая, и передняя, и задняя! И ни потолка, ни пола нет, потому что это одно и то же!»

Прошло, наверное, довольно много времени, прежде чем Семен смог успокоиться настолько, что рискнул встать на ноги. Сдерживая рвущийся наружу смех, он подошел к стене и погладил пасущуюся олениху. Потом немного поиграл с ее олененком, но мамаша при этом нервничала, и он решил, что пора двигаться дальше. Это оказалось непросто: нарисованные животные были на месте, а вот камня вокруг них не было. «Как же они держатся?!» — изумился было Семен, но быстро догадался, в чем тут дело, — они же на четырех ногах! «Мы так тоже можем!» — подумал он и, гордясь мощью своего интеллекта, опустился на четвереньки.

Двигаться в таком положении оказалось очень удобно — свернуть в сторону не позволяла стена, которой касалось плечо. Какое именно плечо, Семен выяснять не стал, боясь вновь расхохотаться. Несколько раз он довольно сильно ударялся лбом об острые выступы, но чувствовал не боль, а удовлетворение от того, что находится на правильном пути: если бы камень не был твердым, он прошел бы сквозь него и наверняка заблудился бы в толще горных пород.

Он готов был так идти всю оставшуюся жизнь, но вдруг оказался в сложном положении: оба плеча касались стены. То, что двигаться нужно именно вперед, а не куда-то еще, сомнений не вызывало, но стены почему-то не пускали. Кроме того, стоять было неудобно, потому что приходилось опираться руками на какие-то белесые кривые палки. «А-а, — догадался путник, — костей зачем-то насыпали. Наверное, тут нужно боком». Цепляясь пальцами за камни, Семен поднялся и двинулся вперед, прислонившись животом и грудью к стене, чтобы не провалиться сквозь нее. Это, безусловно, оказалось верным решением, но почему-то вскоре спина и ягодицы тоже стали касаться камня. Он протискивался вперед, сколько мог, но в конце концов застрял и возмутился:

— Да вы что?! Совсем оборзели?!

Он оперся всеми частями тела и мощно напряг мышцы. Стены немного раздвинулись. «То-то же», — удовлетворенно подумал Семен и еще немного продвинулся вперед. Некоторое время он стоял, расплющенный корявыми стенами, и вдруг…

И вдруг ощутил бесконечный холод сжавших его камней. Понял, что он один в темной пустой пещере, что он застрял в какой-то трещине, да так, что не может даже вздохнуть, чтобы крикнуть. Он вообще не может дышать и сейчас умрет. Да, прямо сейчас, потому что удушье уже началось.

— НЕТ!!! — закричал он изо всех сил.

Только крика не было. А ответ был:

— ДА…

«Вот так, Сема, вот так… — уже спокойно думал некто, с интересом рассматривая окровавленного лохматого человека в рубахе из волчьей шкуры. — И как это тебя угораздило сюда забраться? Ничего, судороги сейчас кончатся, мышцы обмякнут, и тело сползет вниз. Будет лежать тут и разлагаться. Впрочем, это неинтересно: покойник, он и есть покойник — хоть в шкуре, хоть в смокинге. А вот тоннель…

Ширины он огромной, но видны почему-то и верх и низ. А какой длины? Тоже запредельной, и все же тоннель виден весь, до самого конца, откуда пробивается свет. Надо, конечно, туда — к этому свету. Ничего, что это далеко, он же рядом. Как хорошо… Белая, ослепительно белая яркость… Только она не ослепляет, просто нет подходящих слов, да и зачем они? Здесь и так есть все. Но эта белая полнота, она живая, осмысленная… Она пульсирует… Она хочет… Нет, не надо дальше, ведь там нет этого света! Нет… Но есть…