Изнанка Палий Сергей
– Жги, – наконец прошептал Игнатий не своим голосом.
– Что?
– Жги... и аптечку возьми себе, если получится...
– Я не понимаю, Игннаттий.
Ветерок снова пошевелил темные хлопья на прозрачном полу.
– Оказывается... Это очень необычно... янки... Жги меня, мать твою! Burn!!!
Сердце заколотилось быстрее. Эдвард сделал шаг назад, испуганно глядя по сторонам. И только когда раздалось страшное гортанное клокотание, лицо Игнатия исказила судорога, а волосы его удлинились дюймов на пять, Эдвард заметил, как из-за спины медика появляются два изнанника. Почему он не обнаружил их присутствие раньше?!
Возле диафрагмы что-то будто щелкнуло. Стеклянные грани мира сдвинулись с положенных трасс...
Он нажал на спусковой крючок.
Так и не понимая толком, кто так яростно кричит – он сам или вспыхнувший Игнатий, – Эдвард пошел вперед. Глаза застилали пот и слезы, скулы свело, указательный палец правой руки закостенел, нещадно расходуя горючее из резервуаров в рюкзаке. Обугленные тела изнанников он перешагнул, даже не глядя вниз...
Вы хотели зрелищ? Что ж, получайте! Давитесь гарью, и пусть теплый ветерок разносит человеческий пепел по старательно высаженной зеленой траве!
Эдварду наконец-то стало понятно, зачем он пришел в лабиринт...
Спереди возникли еще несколько изнанников. Они покачивались из стороны в сторону и настороженно поводили мордами.
– Разумны ли вы? – прошептал Эдвард по-английски, и стена огня покатилась по коридорчику.
Изнанники плюнули своей гадостью, но не достали. Она действовала, как уже выяснилось, лишь при непосредственном контакте с телом человека, а в пламени горела так же хорошо, как, предположим, горстка опилок. Уродцы заполыхали и вприпрыжку бросились прочь.
Эдвард продолжал ступать. Шаг за шагом, вперед. Царапая какой-то железной крошкой, застрявшей в протекторе ботинка, стекло пола. Шрамов не оставалось, но звук был просто невыносим – аж в корнях зубов отдавался.
Толпа снаружи ликовала.
Мысли оставили Эдварда, уступив место каким-то диким инстинктам предков.
Спустившись на пару ярусов, он обнаружил главное логово, которое вышли защищать около полудюжины необычно крупных особей.
Эдвард шел, а дрожащая и завывающая стена огня опережала его на несколько ярдов. Рюкзак стал заметно легче, пот заливал лицо и противными нитками стекал по шее и груди, ноги не чувствовали усталости, адреналин рвал аорту, в висках колотился молот, отбивающий жестокий ритм. Нужно было подстроиться под этот ускоряющийся бит...
Эдвард побежал.
Толпа снаружи взревела.
Выжигая остатки отступающих изнанников, он спустился еще на несколько ярусов и, расшвыривая сор, побежал по длинному коридору. Быстрее передвигаться, к сожалению, не получалось, потому что мышцы и так несли предельную нагрузку. А жаль! Хотя, с другой стороны, пусть поступь будет посолидней – все-таки ему уже почти четвертак...
Вскоре Эдвард достиг шлюза. Не останавливаясь, прогромыхал через переходные камеры, раздевалку, небольшой вестибюльчик, где несколько человек удивленно проводили его взглядами, и выбежал на улицу.
Солнце хлобыстнуло по шлему, отскочило бликом от чумазого забрала.
Толпа заорала так, что на некоторое время он оглох.
Но не остановился.
Несколько конторщиков переглянулись и окликнули Эдварда, но парень продолжал уходить, твердо переставляя ноги. Он уже свернул с керамзитной площадки и бежал по траве, беспощадно топча ее. Конный патруль неуверенно мотнулся в сторону – всадники дернули поводья и слегка пришпорили лошадей.
Американец остановился, тяжело дыша, развернулся и прошелся огненным веером, очертив полукруг перед собой. Трава сгорела моментально, и угольно-черный рубец с тлеющими краями остался на брюхе площади.
Толпа онемела.
Стал слышен даже стук копыт – лошади испугались вспышки и загарцевали.
«Безумец!» – заорал кто-то.
Из здания выбежали несколько человек и уверенно бросились догонять огнеметчика. Эдвард вздохнул очень глубоко, зная, что этот воздух последний. Откинул забрало, сбросил шлем. Сдернул зубами суставчатую перчатку с левой ладони и смахнул затекшими пальцами омерзительный пот со лба... Хотя давление порядочно упало, у него еще оставалось горючей смеси в баллоне на шесть-восемь залпов. Замечательно... Господи! Ведь это трагикомедия какая-то! Чем они прикрывают свою кровожадную натуру? Общим благополучием, справедливостью и счастьем, которого не хватало многим? Х-ха. Пожалуй, они даже не подозревают, что у американца могут родиться в его тупой, затюканной правами и свободами башке такие мысли! А ведь верно, черт его подери! Верно! Только и эти, и те, что живут в англоязычных городах на траве, забыли настоящую свободу. Или не успели познать ее... Все они перепутали это великое чувство с обыкновенным рабством. Они рабы. Рабы окружающих вещей, рабы придуманных снов, рабы своей душевной похоти. А эс потешается над ними, смеется, показывая то средний палец, то язык, то задницу. Только самое курьезное – впереди. Когда-нибудь он выплюнет их обратно...
– Брось керогаз, дурила! – примирительно сказал подбегающий сшиз в серой форме.
Эдвард наконец выдохнул. И крикнул что было мочи по-русски, не обращая внимания на акцент:
– Он не настоящий! Этот воздух не настоящий!
И снова взмах стволом, изрыгающим воющее пламя. Красно-желтое пламя, выжигающее траву.
– Нереальная трава, раз... э-э... поддельный люди, fictional religion, лживый сердца!
Толпа замерла.
– Знаете, что здесь настоящее?! – снова заорал Эдвард, срывая голос. – You imagine?
В это время раздалось дробное поцокивание, и на площадь въехала группа всадников во главе со Сти. Короткая прическа с практически по-мужски выбритым затылком придавала ей одновременно и властности, и шарма. Просторная атласная накидка малахитового цвета с салатовыми прожилками спадала с плеч на спину и растекалась по крупу гнедого коня, грудь прикрывала полоса темного шелка, эффектно выделяя крошечные рюмочки сосков, а на бедрах были короткие шорты, по тону гармонирующие с накидкой. В ошеломительных формах ее обнаженных ног чувствовались сила, страсть и могущество той, кому было суждено стать жрицей великой эпохи эса, допущенной к тайнам непостижимых для людей областей сна. В то же время при толике вульгарной фантазии можно было увидеть в этих ногах небывалую покорность – они были готовы обвиться вокруг и принести столько наслаждения, что не каждый вынесет. Казалось, они вместе с хозяйкой могли исполнить любую прихоть...
Толпа зашелестела.
– И что же... настоящее? – спросила Сти, неторопливо моргнув. Одно веко чуточку запоздало.
– Смерть, – ответил Эдвард. – Здесь реальная только смерть.
Он поднял слезящиеся глаза с полопавшимися в уголках сосудами и пошел на нее, вскидывая оружие. Зашептал на родном языке:
– Вы еще узнаете о границах, которые стирает эс... Вы еще поймете, какие фронтиры он при этом устанавливает! Глупцы. Глупцы, привыкшие к х...
Последние слова парня захлебнулись в шорохе смерча, спиралевидного бича, в котором изменялась метрика С-пространства. Ударили сразу два сшиза. Эдварда подбросило вверх и в сторону, закрутило, словно пушинку, вынесенную за окно в ветреный день. Исчезая в многотонной центрифуге, он успел нажать на курок, и оставить красноватый росчерк над солнечной площадью, покрытой мягкой зеленой травкой.
Одиноко заржала чья-то лошадь.
Трибуны вновь заревели.
Сти окинула многотысячную толпу сытым, снисходительным взором и, улыбнувшись, произнесла почти про себя:
– Шакалы.
Сзади к ней приблизился всадник с листом бумаги. Четко и громко сказал, стараясь перекрыть людской ор:
– Отчет, Кристина Николаевна.
Она приняла бумагу, даже не взглянув на помощника, который, между прочим, был одной из самых влиятельных фигур в конторе Справедливости, опустила глаза и принялась внимательно изучать ровные строчки. Гудение разбредающейся после шоу публики немного раздражало, поэтому она машинально пришпорила коня и двинулась прочь от площади, в сторону дороги, ведущей к одному из хранилищ – как раз на сегодня была намечена его инспекция и ревизия конторщиков, отвечающих за ходоков по этому направлению. Свита из девяти сшизов третьего и второго уровней двинулась следом.
Правило отчета Сти ввела практически сразу, как взяла бразды правления в свои руки. Конечно, в полной мере она могла успевать контролировать лишь Москву, то есть Город на траве, который возник в С-пространстве на месте столицы России. На остальной мир не хватало времени и сил. Но...
Во-первых, она назначила главами контор Справедливости других городов проверенных людей – из тех, кто поддержал ее во время переворота и возведения Центров сна. Доверять им, конечно, не следовало, она, впрочем, и не доверяла, но пока спасало, что все эти ребята, кроме личных амбиций а-ля «я местный царек», имели довольно стойкую – опять же пока – фанатичную привязанность к идеям Сти о новой эпохе эса. Сама она прекрасно понимала, что мир, живущий по таким подростковым, если не сказать детским правилам, нестабилен. Изначально она прогнозировала, что революция произойдет через неделю, потом решила, что спустя месяц. Теперь же, когда миновал и этот срок, стало труднее давать подобные предсказания. Оставалось жить, ждать, прислушиваться к голосу эса... А он все чаще нашептывал о неофеодальном устройстве мира в будущем. Планета, раздробленная на десяток тысяч автономных крепостей-городов со своей инфраструктурой, войском и, конечно же, сюзереном. Подобные перспективы Сти гнала из своей симпатичной головки метлой, потому что боялась их. Боялась делиться властью с кретинами, которые вернут все в прежнее русло преступности, нищеты и коррупции. Боялась не из-за человеколюбия – боже упаси! – а из-за любви к этому миру, детищу великой силы и ее утробы.
Во-вторых, сама Сти, будучи главой всеобщей конторы Справедливости, по мере возможности все же держала руку на пульсе разнокалиберных жилок вновь рожденного общества – пусть абсолютно сумасшедшего и абсурдного по меркам социальных, политических и экономических моделей прошлого, но ее, родного, выношенного в муках. Честно говоря, щупать эти пресловутые пульсы было крайне затруднительно. И вот почему.
Как известно, с наступлением новой эпохи в эсе безвозвратно исчезли многие признаки цивилизации, в том числе – любой механический транспорт. Телефонной и прочей связи в С-пространстве не было и раньше. Следовательно, получив подобие рая по нуждам и потребностям, человечество в плане передвижения и коммуникаций было пинком отброшено в XVIII век. Электричество тоже было далеко не везде. К примеру, в офисах лабиринтов оно имелось. В здании контор – тоже. А в домах и на улицах – шиш. Какие могли быть претензии? В тепле и освещении никто не нуждался, так как солнце светило круглые сутки. Радуйся! Причем эс не только лишил большинство жителей электричества, но и жестко пресекал попытки всяких любителей самодеятельности соорудить динамомашины и прочие средства, вырабатывающие ток... Но проблема с напряжением в сети оказалась для Сти не столь важна, как транспортный вопрос.
На поверку получилось что? Самым ходовым средством передвижения вновь стали лошади и верблюды. Путем несложных подсчетов и нескольких практических проверок выяснилось: чтобы добраться от одного Города на траве до другого, необходимо было потратить в среднем от трех до десяти дней. Нужно заметить, что пространство между населенными пунктами было не заселено – поля, пустыни, леса, снега. Ну а если нужно было переправиться с материка на материк, то требовалось Магелланово усилие, не меньше. По имеющимся сведениям, за месяц с лишним существования нового эса лишь один фрегат добрался от берегов бывшей Франции и причалил к мысу Сен-Матье. Но поговаривали, что это были ушедшие в запой прямо во время плавания лондонские моряки, а не гости из-за Атлантики.
Фактически вырисовывалась следующая не особо лучезарная картина. Существовало около восьми с половиной тысяч городов на траве – от многомиллионных мегаполисов до, как ни странно, небольших деревушек. И все. Остальное пространство занимала девственная природа, и жить там не только не имело смысла, но и, как удалось выяснить нескольким смельчакам-экстремалам, было довольно затруднительно. Эс не одобрял отщепенцев.
Получился этакий средневековый вариант идеи глобальной урбанизации.
Альтернатива реальности, где все было наоборот: города поразила «черная чума», а сельская местность оказалась перенаселенной и местами разграбленной.
Все просто. Эс поставил невиданный эксперимент над давшим ему жизнь человечеством. Точнее, даже не эс, а нечто, живущее по ту сторону сна и яви, нечто, таящееся до поры до времени в закоулках нас самих. Нас, нелепых, кричащих на каждом углу: «Зеркало! Человеку для очистки совести нужен килограммчик-другой амальгамы!..» Какое на хрен зеркало. Трафарет нужен! Вот это эксперимент получился, а! Вот это действительно масштабно! А ведь все было так просто...
Трафарет...
Шлеп-шлеп.
И запутались все до единого...
Сти хмуро проглядывала лист во второй раз, покачиваясь на мускулистом коне, – что-то ей не нравилось в этих ровненьких строчках отчета по обстановке в Москве. То есть в Городе на траве. Конечно, ведь у этих городов нет названий: зачем лишние ассоциации с прошлым?.. Параллельно она размышляла о положении вещей. О результатах и грядущих трудностях...
Для приемлемого контроля глав остальных контор ей приходилось пользоваться, понятное дело, не лошадками и бричками. Даже если бы она засылала всюду гонцов и послов, то информация поступала бы с задержкой в неделю и степень ее достоверности катастрофически падала бы. Причем неделя – это в лучшем случае. Такой delay в политике и управлении недопустим, это понимает и младенец. Поэтому она прибегала к единственно возможному оперативному способу связи – через пробуждение.
В тщательно охраняемом Центре сна, расположение которого знали лишь приближенные, дежурил Борис. Ученый с периодичностью в три дня выводил Сти из состояния гиперсомнии, при этом втихомолку матерясь, что она загубит себя такими рывками. Возмущался он больше по привычке, потому что последние две недели пребывал в состоянии жутчайшей депрессии, о причинах которой не желал распространяться. Сти, в общем-то, и не настаивала.
Она просыпалась, приводила себя в порядок и вылетала на личном самолете в другой Центр сна, который находился по причинам безопасности аж на другом материке. Там был даже не один, а целый комплекс Центров, в которых и лежали главы контор Справедливости остальных городов на траве. Сти при помощи специалистов по очереди будила их и беседовала по пять-десять минут тет-а-тет. Именно по очереди, ибо всегда свято верила в тезис «разделяй, упреждай и властвуй». Конечно же, она будила не все восемь с половиной тысяч человек. Каждый раз при так называемом «трехдневном обходе вассалов» она общалась с главами самых больших мегаполисов мира, через раз – с «царьками» городов поменьше, то есть где население было от трех миллионов и выше, и дальше с конторщиками городов-миллионников. Так что за месяц она обошла около трехсот человек – остальные мирно дожидались своей очереди под ГС-излучателями.
После «обхода вассалов» она возвращалась в свой Центр, принимала душ и позволяла себе полчаса расслабиться в обществе какого-нибудь стыдливо-похотливого подростка лет этак тринадцати. И вновь ложилась в анатомическую кровать, отдаваясь умелым рукам смурного как никогда Бориса. В последние дни ученый даже перестал сокрушаться насчет бедняг-кенгуру и забросил авоську в угол кабинета...
Листок с отчетом чуть не вылетел из рук Сти, когда ее конь неожиданно остановился и сумрачно всхрапнул. Она гневно подняла голову и увидела виноватое лицо сопровождающего сшиза, который ехал впереди. Видимо, это он резко притормозил, чем вызвал недовольство гнедого.
– Кристина Николаевна, простите меня, – бегая глазками, проговорил виновный сшиз. – Я рискнул предположить, что вы должны это увидеть.
Сти огляделась. Они уже выехали за пределы города, и земля вокруг была не пушисто-зеленой, а бурой и пыльной. Вдали виднелся исполинский цилиндр хранилища, возвышающийся над горизонтом, словно пятидесятиметровая бочка. К нему вела протоптанная дорога, по которой шли ходоки. Зрелище это даже несколько воодушевило ее: бесконечной цепочкой, друг за другом, плелись люди, неся на плечах сумки и баулы. Рядом, в обратную сторону, змеился такой же узловатый человеческий караван. Одни ходоки из хранилища тащили породу на мельницы, а другие с мельниц в хранилище возвращали жмых. Ноша и у тех, и у других была нетяжелая, поэтому люди обменивались короткими репликами, подшучивали, кивали знакомым, изредка перебрасывая мягкий мешок с одного плеча на другое. «Хорошо, – с удовлетворением подумала Сти. – Когда народ занят делом, он меньше думает. Причем абсолютно не обязательно, чтобы батрак надрывался, – главное, чтобы его занятие было однообразным».
Вокруг простиралась выжженная солнцем степь с негустыми пролесками, тянущимися короткими островками по левую сторону от хранилища. Разительная перемена чувствовалась здесь, за чертой города, где никто не сажал траву – гулял сухой ветер, гоняя редкие кустики перекатиполя, неизвестно откуда вообще взявшиеся, в ледяной голубизне неба реял распластанный восходящим потоком коршун, на развалинах заброшенного двухэтажного дома копошились какие-то оборзевшие, непуганые звери, похожие на лисиц... А кое-где на обочинах единственной дороги валялись отшлифованные с одной стороны пласты керамзита.
– Ну, и что я должна увидеть? – пренебрежительно осведомилась Сти.
– Подъезжайте ближе, смотрите на эту плиту, – взмахнул рукой осмелевший от милости хозяйки сшиз.
Она нехотя дернула поводья, заставляя гнедого приблизиться к указанному месту. Солнце припекало невыносимо – в городе спасали трава и деревья, а здесь из растительности были лишь жухлые, вытоптанные кустики непонятно чего. Сти расстегнула пуговицу, сбрасывая атласную накидку и краем глаза подмечая, как кто-то из свиты, отдуваясь, спрыгивает с лошади и бережно поднимает предмет ее драгоценного туалета.
– Вот. – Довольный собой до опупения, сшиз ткнул пальцем в керамзитную плиту.
Сти не спеша проследила взглядом за его потной, шерстистой рукой и обомлела. На отшлифованной каменной глади корявым почерком были написаны строки. Детским мелком.
Буквы сливались в слова, слова в рифму:
- Города нарисованных улиц,
- Небоскребы написанных букв —
- Мелким шрифтом, тушью мазнули...
- Сценарист завершил клавиш стук.
- Нам придумали сны и витрины,
- Разукрасили лица и мысль,
- Животы натянули на спины,
- Черной точкой сказали: «Брысь!»
- Вам слепили мышцы из сленга,
- Ослепили неоном насквозь!
- Под наушником – легкая сценка,
- На бумаге – слова... вкривь и вкось.
Внизу живота у Сти запульсировало знакомое предчувствие. Даже не запульсировало, а отчаянно забилось в истерике – словно в последний раз.
– Разве в новой эпохе эса бывает красный цвет? – глупо спросил сшиз, глядя на розовые крошки, лежащие под камнем, на котором были начертаны строки. – Я думал, стекло и... вот это... только в лабиринтах...
А Сти все не могла отвести взгляда от страшного предзнаменования, написанного красным мелком.
– Что случилось? – спросил еще кто-то из свиты, подскакав ближе. – Ух, красный цвет! Неужто здесь такое может быть?..
Наконец Сти оторвалась от кривых букв и посмотрела на лист отчета еще раз, едва не сгибаясь пополам от спазмов в районе матки.
– Петр, – хрипло позвала она.
От топчущихся поодаль всадников отделился сморщенный человечек на такой же убогой лошадке и приблизился к ней. Это был сшиз, отвечающий за безопасность в Городе на траве.
– Что за эпизод приключился сегодня в камере предварительного заключения на Абельмановской?
– Дайте глянуть, пожалуйста, – гнусным голоском попросил сморчкообразный Петр.
Сти протянула ему лист с отчетом. Бедняжка чуть не вывалился из седла, пытаясь ухватить пальчиками в темных перчатках бумагу. Выпрямляясь, он близоруко сощурился и через некоторое время скрипнул:
– А-а, вспомнил... Мне докладывали. Ерунда это, Кристина Николаевна. Сшиз какой-то спятил и разнес полкутузки вместе с бомжиком арестованным. А потом убежал в катакомбы метро на Таганке. За ним группу отправили, скоро вернутся ребята и доложат...
Дальше Сти не слушала. Живот свело так, что она потеряла равновесие и начала съезжать в сторону... Перед глазами замелькали огненные буквы, наспех начертанные несуществующим цветом...
Кадр двадцать первый
Волны мазутных рек
Изнанка была кичлива и своенравна. Она со своими прибамбасами и нелогичностями могла довести любого человека до белого каления буквально за три-четыре часа.
Последнюю речушку с вялотекущим мазутом вместо воды они переходили вброд, потому что берега были пустынны и не удалось найти подходящих балок для сооружения мостика. Повезло, что в месте, где вышли на эту маслянисто-черную с фиолетовыми отсветами неба речку, глубина была по пояс, не больше.
Тапочки у Валеры были без задников. Поэтому, чтобы не потерять нехитрую обувку в процессе форсирования мазутной преграды, он привязал их кусками медной проволоки к ступням. Заходя в противную тягучую жидкость, Рысцов почувствовал, как сначала щиколотки покрываются мурашками, потом икры, а потом озноб прошиб аж до темечка. Мазут не был чересчур холодным, иначе бы он просто-напросто загустел, но сами обволакивающие прикосновения темно-коричневых волн внушали рецепторам кожи неестественные ощущения – будто по ногам текло что-то живое, обвиваясь вокруг и затягивая узлы на толстых, упругих канатах-жилах.
– Ну и дерьмо, – выразил общее мнение Таусонский, поправив на голове тюрбан из рубашки.
Изобретение, кстати говоря, оказалось чрезвычайно полезным. Сначала немногочисленные члены их крохотной диверсионной группы с недоверием покосились на подпола, когда тот разделся до пояса и повязал голову рубашкой. А через некоторое время дошло. Ткань впитывала пот, не давая ему стекать мерзкими каплями на лоб и застилать глаза. Так что теперь все четверо выглядели со стороны, наверное, довольно комично. Правда, сам Валера несколько отличался от остальных: вместо рубашки, которой у него просто не было, на его черепе красовалась кособокая треуголка из пожелтевшей карты Московского метрополитена. А из колкой хламиды он умудрился смоделировать подобие набедренной повязки.
– Четвертый час идем, – проворчал Петровский, выбравшись из мазутной реки, и аккуратно пощупал заплывший глаз. – Мракобесие какое-то...
– Странно, что изнанников больше не видно, – сказал Аракелян, брезгливо выжимая темную жижу из штанин. – Сожрали огнеметчика и... как не было.
– Нас не тронули и ладно, – сердито отозвался Валера, разматывая проволоку и разминая голеностопный сустав. – Почему у меня пропали способности сшиза?
– А может, их и быть не должно в изнанке, – предположил профессор.
– Нет, дело не в этом. Скорее, их действительно эти уродцы... м-э-э... экранируют, что ли.
Альберт Агабекович лишь кособоко пожал плечами.
– Эй, лакмус, долго нам еще топать?
Рысцов не сразу понял, что Павел Сергеевич обращается к нему.
– Валер, я тебя спрашиваю. Ты же у нас вроде как индикатор, чувствующий этого мужика в оранжевой тужурке.
– Да откуда я знаю, – насупился Рысцов. – Если меня один раз около прохода заклинило, то это еще ничего не значит. Может, его вообще здесь нет. В какой-нибудь другой изнанке сидит, их же тысячи... Или вовсе нет никакого Всеволода... Приглючилось мне, и баста.
– Тогда я тебя буду медленно топить в мазутных реках с кевларовыми берегами, – мрачно пообещал Андрон.
Таусонский усмехнулся и поднял голову, взглянув на лиловое зарево:
– Вам не кажется, так-сяк, что это сияние стало ярче?
– Так и есть, – отозвался Аракелян, тоже задирая голову. – Мы же идем в ту сторону, откуда оно исходит. Ума не приложу, что там, за горизонтом.
– Как думаете, сколько уже протопали? – спросил Валера, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Километров двенадцать-тринадцать, – ответил подполковник, размазывая грязный пот по широкой груди. – Если бы по нормальной дороге шли, уже бы двадцатку осилили, наверное. Блин, Жорик там некормленый...
– Вам не кажется, други любезные, что мы ищем какого-то полумифического мужика хрен знает где? Так, чисто по наитию, – хмуро вздохнул Петровский.
– Есть варианты? – огрызнулся Рысцов.
– Мотался бы я тут, если б были...
– Пойдемте! Хватит трендеть, так-сяк, – по-военному скомандовал Павел Сергеевич.
И снова потянулись груды металлолома по сторонам, зашуршали неиспользованные прямоугольнички билетов под ногами, и сердце забилось немного по-другому, отсчитывая шаги.
След в след.
Удар в удар.
Сквозь уже привычное монотонное гудение неожиданно пробился какой-то новый звук.
– Что это? – вздрогнул Аракелян.
Все остановились, согнулись, уперев ладони в колени от усталости, и прислушались. Далеко-далеко, там, откуда они пришли, действительно что-то происходило. Словно пошел дождь. Сначала раздалось несколько отдельных хлопков, будто гигантские капли шлепались о рубероид на крыше, а через полминуты аритмичное потрескивание слилось в дробные аплодисменты летнего ливня.
– Мало ли всякой чертовщины в изнанке, – махнул рукой подполковник. – Помните, к примеру, ту конструкцию из шпал? Конченый психопат и тот не сумел бы сбацать такой архитектурный ансамбль, так-сяк. А?
– Не нравится мне это, – сказал профессор, трогая кадык. – Пойдемте.
Все глубоко вздохнули и снова тронулись в путь, освещенные сверху призрачно-сиреневым заревом, интенсивность которого за последний час возросла минимум вдвое. Жара становилась невыносимой.
Рысцов поправил повязки на руках и часто поморгал – от неуютного почти кварцевого света глаза дико уставали. Он вспомнил, как они минут сорок назад наткнулись на странное сооружение из новеньких, приятно пахнущих креозотом шпал. Постройка, если это можно так назвать, была диковинная и нерациональная. Множество шпал были сложены друг на друга, образуя как бы стены дома – квадрат со стороной метров десять. Но лежали они не внахлест, как, предположим, кирпичная кладка, а ровненько друг на дружке, и не были ничем скреплены. Соответственно, конструкция получалась крайне неустойчивая и разваливалась уже на пятиметровой высоте. Так строят дети, которые не догадываются по незнанию, что для прочности нужно класть кубики не точно один на другой, а немного в сторону, захватывая соседний... Мало того, вокруг причудливых полуразрушенных руин валялось очень много шпал, словно кто-то очень, очень упорно пытался возвести эти стены, а когда верхние падали – приносил новые и опять старательно складывал одну на другую.
Звуки «ливня» так и доносились сзади, небо так и горело эфемерным оком сверху, билеты так и липли к подошвам... Часов пять прошло с тех пор, как они пошли в сторону сияния...
Шаг за шагом. След в след. Без гарантий. Каждый за какую-то свою – маленькую или большую – правду.
Рысцов был в курсе, почему идет Андрон... Разбитые инвалидной коляской витражи.
Он догадывался, зачем это нужно Альберту Агабековичу... Трансцендентная кривая, уравнение которой в декартовых координатах не является алгебраическим.
Предполагал, отчего так настойчив подполковник... Атавизм долга. Быть может, даже чести.
Валера не знал лишь одного – что сам он ищет в этих запутанных снах? Какой ответ нужен ему? Какой вообще может быть ответ, если не поставлен вопрос? Трудно сказать, доросли мы до ответов или нет. Нам бы научиться для начала правильно спрашивать... Несколько лет успешной работы на С-канале, неплохая карьера, финансовый достаток, отзывчивые люди вокруг, смышленый сын... А потом – падение в раззявленную пасть эса. Долгое, сопровождаемое истошными воплями, абсолютно нетеатральное. Что же произошло? Рассыпалась неустойчивая конструкция из приятно пахнущих шпал? Где-то была пересечена невидимая граница между дозволенным и пока еще запрещенным и процесс вышел из-под контроля?.. Черт подери! Из-под какого, к едрене фене, контроля? Из-под чьего контроля?
Как дети – достаем кубики из красивой коробки, укладываем один на другой. Они падают. А мы достаем новые и опять ставим друг на друга с завидным упрямством и терпением – у нас же их полно.
Целый мир кубиков.
И все же, что он – Рысцов – ищет среди этих то и дело сбивающих с толку тропинок сна, по которым можно плутать целую вечность? Может, дорогу обратно?..
Неожиданно идущий первым Таусонский резко остановился, и все остальные еле успели затормозить, чтобы не вписаться в его могучую голую спину. Валера даже почуял, как душещипательно пахнет ложбинка между лопатками гэбиста. Убийственное амбре: смесь пота, гари и мазута.
– Ну? – недовольно сморщился Андрон.
– Там что-то виднеется, – осторожно отступая в сторону, произнес подполковник. – Смотрите. Нет, так-сяк, не туда... Левее, дрожит что-то между этими двумя холмами.
Все пригляделись, щурясь от назойливого фиолетового света. Какие-то сумбурные переплетения образовывали огромные темные кучи, неровные края которых будто бы шевелились.
– Это не холмы, – сказал Аракелян, и сердце у Рысцова единовременно осеклось, забыв сократиться.
– Изнанники, – страшным голосом прошептал Петровский, трогая набрякшую дулю под глазом.
– Что они делают? – озадаченно поскреб грудь Павел Сергеевич, оставляя на теле мазутные разводы.
– Кто их разберет, – как-то нехотя откликнулся профессор. – Вроде карабкаются друг на друга, наподобие пирамиды...
Рысцову показалось, что Альберт Агабекович наслаждается происходящим, и ему сделалось жутко.
– Профессор, вы что, совсем не боитесь? – с беспокойством спросил он.
– Чего?
– Ну... – Валера даже на миг растерялся. – Вот этого... Их, изнанников.
– Они уже два раза могли нас превратить в высокоразвитую протоплазму, но не сделали этого. Не тронут и в третий раз.
– А мне всегда казалось, – едко вставил Андрон, – что по теории вероятности шансов того, что нас слопают при таких посылках, стало только больше.
– Не думаю, что здесь теория вероятности работает в полную силу. – Профессор зачем-то поглядел на свои подрагивающие волосатые пальцы, перепачканные черной пахучей смесью еще в реке, и обернулся. – Не их надо боятся.
Все прислушались. Звук «ливня» вроде бы немного приблизился. Дробные постукивания стали четче на фоне негромкого гула, источник которого, кстати, пока так и не удалось установить.
– Посмотрите. – Аракелян снова указал на живые холмы. – У меня такое ощущение, словно они к чему-то готовятся.
– И к чему же? – криво усмехнулся Валера. – К оплодотворению гиперсамки?
Альберт Агабекович не отреагировал на его топорный юмор. Лишь пожевал губами и снял с головы рубашечный тюрбан.
– Не изнанников пугаться надо, – наконец сказал он. – А тех, кем напуганы они.
– Кого еще можно придумать страшнее этих тварей?! – не вытерпев, взрыкнул Андрон.
– Людей.
Они шли развернутой цепью. Грамотно, по всем правилам тактики – видно, командовал какой-нибудь отставной боевой офицер, знающий о наступательной войне не понаслышке. Расстояние между двумя вооруженными бойцами в цепи было примерно метров пять, так что остаться необнаруженным не было шансов. Хорошо еще, что Таусонский заметил их издалека.
– Что делать будем? – негромко спросил Аракелян. Кажется, ему уже не было столь любопытно и стало страшно.
– Интересно, это за нами или просто облава какая-нибудь на изнанников? – Андрон не выглядел особенно напуганным, но ему явно не нравилось происходящее. Да и кому могло такое понравиться?..
– Посмотри-ка, – пошевелил рукой Павел Сергеевич. – С их позиции пока не видно изнанников. Они прочесывают местность – наверняка нас ищут. Точнее – его. – Подполковник показал глазами на Валеру.
Рысцов проигнорировал подначку и слегка приподнялся на локте, выглядывая из-за бруствера, за которым они укрылись. Цепь неумолимо приближалась. Уже можно было различить в руках бойцов автоматы Калашникова, а у некоторых – огнеметы. Все верно, Сти – а Валера был уверен, что она тут замешана – решила не рисковать. Если бы дело происходило в обычном эсе, где рядом не появляются изнанники, то оружие было бы ни к чему. Три-четыре сильных сшиза – и от их неказистой компании даже подметок не осталось бы. Но тут изнанка, и, как выяснилось, уродцы создают какие-то помехи, не позволяющие сшизам применять свои могучие способности. Поэтому при сложившихся обстоятельствах прав тот, у кого калибр больше.
– Нас обнаружат, – озвучил Валера и без того понятную всем истину. – Довольно скоро.
– Если мы начнем двигаться, нас обнаружат еще скорее, – резонно заметил Павел Сергеевич. – Здесь местность открытая, так-сяк, естественных укрытий не очень много. И не факт, что если они нас заметят, то не всадят пулю в зад без права на исповедь.
Всех потихоньку начинал охватывать страх. Неторопливо, по мере осознания собственного тупикового положения. Андрон все чаще трогал свой набухший фингал и обеспокоенно выгибал бровь, а профессор теребил горбатый нос да то и дело выглядывал, оценивая обстановку. Таусонский хмурился все сильнее.
Идей не было ни у кого.
– Они, наверное, нас давно заметили, иначе не смогли бы пойти точно по следу, – предположил Валера, просто для того, чтобы хоть как-то нарушить угнетающее молчание.
– Ерунда, – отмахнулся гэбист. – Для специалиста ничего не стоило вычислить нас, даже не зная заранее направления, которое выберем. Прошли-то мы, как стадо мамонтов через свежевспаханное поле, так-сяк. Бдительность потеряли, наследили... Ну думайте, думайте, что делать! Не расслабляйтесь!..
Далее события стали развиваться крайне стремительно. «Пирамиды» изнанников рассыпались, и уродцы двинулись навстречу людям. Бойцы заметили их в последний момент, когда те уже вышли из-за пригорка и до них оставалось не больше десяти метров.
Началась беспорядочная стрельба. В нескольких местах полыхнули огнеметы, кто-то закричал. Послышались отрывистые команды, и цепь слегка уплотнилась в центральной части. Изнанников было много, гораздо больше, чем показалось на первый взгляд. Они надвигались бочком, все время приседая. Видимо, конфликт между ними и населением Города на траве зрел давно и теперь выплеснулся в своем логическом завершении – всеобщей резне. Люди остервенело лупили по тварям из автоматов, не экономя патроны. Изнанники, успевшие-таки пробиться сквозь шквал свинца, попадали под смертельное дыхание огнеметов и корчились в струях пламени. Изредка кто-то из них все же успевал плюнуть своей темной взвесью, и человек, которого касалось такое облачко, умирал. Мутировал во что-то невообразимое и умирал, а соседи по цепочке боязливо сторонились груды бесформенных останков. Поток изнанников не ослабевал. Некоторые из них падали замертво, не успев высунуться из-за пригорка – скорее всего где-то засел снайпер и отстреливал тварей потихоньку.
В месте, где соприкасались силы людей и изнанников, уже образовались несколько куч из мертвых тел, там и тут виднелись языки огня, пожирающего свои жертвы. Шальная искра попала в протекающую неподалеку мазутную реку, и теперь она горела, выбрасывая вверх сине-желтые струйки. Жуткое, беспощадное, фантасмагорическое действо разворачивалось на поле изнанки под призрачным заревом лилового неба.
Рысцов тряхнул головой, отгоняя оцепенение, и звуки происходящего разом бахнули по ушам. Стоны, хлопки выстрелов, гул пламени, топот сотен ног, похожий на стук дождя по рубероиду крыши.
– Етить твою мать! – вскрикнул Петровский, разворачиваясь и хватая железный прут.
Все дернулись и посмотрели, что так испугало гения freak-режиссуры. Позади них стоял изнанник. Его узнаваемая фигура маячила между огромным клепаным металлическим баком и ворохом полугнилых кусков плотной бумаги и фанеры.
– Не двигайтесь, – прошептал Аракелян, шумно дыша.
Уродец поводил своей обезображенной головой из стороны в сторону и слегка покачивался, будто пружинил на конечностях. Он не приближался, но и не уходил – словно ждал чего-то. Валера заметил, что на его туловище висят какие-то темные обрывки тряпья, прикрывая костные наросты в районе, где у человека должны быть ребра. Прошла минута, другая. За бруствером все еще слышались гуканья одиночных выстрелов, щебет очередей, полные боли крики, шум горящего мазута...
Четверо уставших, грязных, отчаявшихся людей смотрели на неприглядное порождение эса. Непредсказуемого, подслеповатого, чудовищного в своей масштабности эса, который хотел скопировать человека. И... не справился. Одно дело билетики на поездку в метрополитене штамповать по образу и подобию, а другое дело – человека. Он, пожалуй, устроен несколько сложнее картонного прямоугольничка...
Вдруг изнанник запрокинул голову и издал звук, от которого у всех екнуло сердце и заболели зубы. Крик не крик, вой не вой, скулеж не скулеж – что-то среднее. Долгий, монотонный гудок, вырвавшийся, казалось, из самой плоти уродца. Или у них все же есть аналог человеческих голосовых связок?
Изнанник закончил трубить и снова принялся знакомо покачиваться на полусогнутых нижних конечностях. Уходить он, видимо, не собирался.
– Что же он хочет, так-сяк?
– Бравирует...
– Нет, не бравирует. Он зовет нас за собой.
Все повернулись и с подозрением уставились на Альберта Агабековича.
– Вы уверены, профессор? – спросил наконец Павел Сергеевич.
– Я ни в чем не уверен. Но других объяснений у меня просто-напросто нет. Сначала подумал было, что он подзывает своих сородичей. Но сами видите... никто не подходит.
– Так они... все-таки разумны? – ухмыльнулся Петровский.
– Я не знаю, – по слогам повторил Аракелян, обреченно опустив плечи. – Я ничего не знаю наверняка. Предполагаю, не больше.
Изнанник не уходил. Покачивался себе как ни в чем не бывало, словно до лампочки ему, что в это время в полусотне метров от этого места его соплеменников пачками отправляют в праотцам. Точнее, куда-то подальше, ибо предков у них, кроме неотзывчивого эса, не было.
– Если допустить, что ваша догадка верна, – сказал Таусонский, – то остается лишь один насущный вопрос: куда этот... ковбой нас приглашает?
– Думаю, выбор у нас не слишком богатый, – откликнулся профессор. – И выяснить, куда он нас зовет, можно лишь опытным путем. Если, конечно, никто совершенно случайно не владеет языком изнанников. Тогда – можно спросить.
Шутка не прокатила.
– Идем? – неловко передернув плечами, предложил Рысцов.
– Да. – Андрон моргнул здоровым глазом и вытер пот с шеи.
Изнанник ждал. Его кособокий силуэт уже не воспринимался как нечто диковинное – пригляделись. Интересно, как эти существа видят нас? Или они нюхают? А может – термалируют... Пожалуй, человеческая братия для них тоже не слишком красива.
С момента, как друзья попали в изнанку, как-то само собой вышло, что решающее слово оставалось за грузным подполковником с поломанными ушами профессионального борца и цепким взглядом гэбиста. И вот теперь все невольно ждали, что скажет Павел Сергеевич.
Он, наверное, тоже почувствовал это и не стал тянуть. Резюмировал: