Каин еще не родился Чадович Николай

11. Заваруха в раю

Как я и предполагал, возле ямы с глиной в этот час никого не оказалось. Шарики мои, уже почти высохшие, лежали в траве кучкой, как пасхальные яйца. Рядом дозревали небрежно сляпанные горшки.

Я думаю, дуб совершил крупную ошибку, разрешив людям делать горшки. Одежду носить нельзя, металл и камень обрабатывать нельзя, гуртом жить нельзя — все верно, так и положено поступать с побежденными. В этом аспекте и горшки полагалось бы запретить. Пусть бы лакали воду из лужи. В любом деле важна система. А горшки в существующую систему не укладываются. Значит, слабинка получается, трещинка. А ведь самая маленькая трещинка в системе может оказаться для нее роковой. Конечно, уж если империи дубов и волков суждено погибнуть, то не от горшков. Но им тоже отводится не последнее место. Не горшкам, само собой, а тому, из чего они сделаны — глине. Ведь совсем не игрушки я здесь лепил утром, а снаряды для пращи. Чтобы каменный топор или лук там соорудить — и материал соответствующий нужен, и сноровка, и терпение, и время. А у меня как раз ничего этого нет. Зато пращу могу запросто сделать. В детстве мы такими игрушками часто баловались. Для чего, спрашивается, у меня на шее галстук болтается? Это же готовая праща! Тем более что галстук широкий, как лопата.

Взвесил я глиняный шар на ладони. Годится. Не завидую тому, в чью черепушку он угодит. Набив шарами первый попавшийся горшок, я отправился к дубу.

Будто предчувствуя недоброе, дуб шумел как-то тоскливо, я бы сказал, по-осеннему. Небо и солнце по-прежнему сияли, как на театральной декорации к последнему акту оперы «Снегурочка».

«Главное не расслабляться, — подумал я. — Иначе скрутит меня дуб. Человек я по природе впечатлительный».

Не теряя времени попусту, я быстро вложил глиняный шар в петлю галстука, раскрутил его над головой и швырнул в крону дуба. Промахнуться было невозможно, ананасы сидели на ветках густо, как яблоки сорта «китайка». Однако праща, это оружие слабых телом, но сильных умом и духом, почему-то отказалась повиноваться мне. Шар полетел не вверх, а куда-то за спину. Второй разбился о ствол дуба. Третий засыпал меня сбитыми листьями. Четвертый, вырвавшись из пращи уже на первом обороте, едва не раскроил мою собственную голову. После десяти или пятнадцати бросков я собрал уцелевшие шары и присел перевести дух.

В кроне дуба тревожно галдели птицы. Из кустов выскочила козочка и недоуменно поглядела в мою сторону. На душе у меня вдруг стало гадко, словно я сгоряча обидел старика или ребенка. Эх, заварил я кашу! Ну, обтрясу я этот дуб, а что дальше? На планете их, наверное, сотни тысяч. И вообще — к чему все это? Дикарь я. Варвар, заехавший верхом в прекрасный храм.

Хорошо, хоть никто меня не видит. От стыда можно сгореть. С отвращением я отбросил подальше мое импровизированное оружие. Напиться бы с горя!.. А что — это идея. Взглядом я отыскал ближайший куст с красными ягодами. Много не буду. Лизну только и все. С лечебной целью.

Пальцами я раздавил одну ягоду и, морщась, облизал ладонь. Прошло несколько минут, но никакого дурмана я не ощущал. Наоборот, в голове прояснилось. И чего это я так расклеился? Из-за дуба? Ах, он, колдун проклятый! Чуть-чуть не околпачил! Ну, я его сейчас…

Первый же бросок в новой серии оказался удачным. Глиняный снаряд расколол один из ананасов. Меня, как из ведра, окатило теплым соком. Сверху посыпались аппетитные ломти. Я подбирал их с земли и тут же лопал. Пища придала мне новые силы. Глиняные снаряды один за другим улетали вверх. При каждом удачном броске я орал и прыгал, как обезьяна. Со стороны меня, наверное, можно было принять за сумасшедшего. Вокруг, истекая соком, грудами лежали ананасы — и совершенно целые, и треснувшие, и превратившиеся в кашу.

Так я и появился перед шалашом — весь перемазанный соком, с галстуком-пращой, небрежно завязанным на шее, и двумя плодами под мышками.

— Привет вам дуб передавал, — сказал я. — Ешьте на здоровье, трусы несчастные!

Первый ананас я сунул Авелю. Тот растерянно отступил, но я почти силой стал запихивать мякоть ему в рот. И он начал есть. Сначала осторожно, будто опасаясь какого-то подвоха, потом торопливо и жадно, с хлюпаньем и чавканьем. Затем настала очередь Адама.

— Лопай! — повелительно сказал я, вручая ему ананас.

— Дуб дал их тебе? — спросил он, держа плод на вытянутых руках, как мину.

— Ну да! Буду я у вашего дуба что-то просить. Взял сколько надо и все. Ешь! Там их много валяется.

Адам стоял в полном оцепенении. На его глазах рушились идеалы, осквернялись кумиры, рассыпался в прах символ веры. Очевидно он ждал, что подо мной вот-вот разверзнется земля, или с неба на мою непутевую голову обрушится молния.

— Так будешь ты есть или нет? — спросил я, вплотную подходя к нему.

В ответ Адам промычал что-то нечленораздельное и отрицательно покачал головой. Ананас вывалился из его рук.

И тут я совершил крайне неэтичный, но совершенно необходимый в данной ситуации поступок. Развернулся и правой (правда не сильно) врезал Адаму по роже. Ева, внимательно наблюдавшая за нами с противоположной стороны поляны, вскрикнула. Авель перестал чавкать. Один Адам ничего не понял. Бегемот толстокожий! Я снова размахнулся и (прости, дорогой!) — залепил ему вторую оплеуху. Он инстинктивно закрыл лицо руками и сквозь растопыренные пальцы со страхом и изумлением вылупился на меня. Нельзя было терять ни секунды. Если он опомнится и даст мне сдачи, я, скорее всего, даже костей не соберу.

— Ну-ка, бегом к дубу! — заорал я, занося над его головой кулак. — Чтоб здесь мигом ананасы были. Иначе я из тебя компот сделаю!

Что такое компот Адам, конечно, не знал. Однако он стал каким-то пепельно-серым, втянул голову в плечи, быстро-быстро закивал головой и убежал на полусогнутых ногах. Не бойся, дурень! Ведь это для твоего собственного блага делается!

И все же зря я его одного к дубу отпустил. Слабое он существо, хоть и весит под центнер. Обдурит его дерево. Как младенца обдурит.

Догнать Адама не составило труда. Его бег больше всего напоминал прыжки на месте. Даже со спины было заметно, как отчаянно он трусит.

— Чего трясешься? — спросил я, поравнявшись с ним. — Страшно?

Он только скосил на меня глаза и что-то слабо вякнул. Отпускать его таким к дубу, конечно же, нельзя. Не вернется. А если вернется, то с волками. Нужно было срочно прибавить Адаму смелости.

— Стой! — сказал я, сорвав с куста, возле которого мы как раз пробегали, горсть спелых красных ягод. — Ну-ка, прими!

Сунь я Адаму в лицо горящую головешку, и тогда, наверное, его реакция не была бы столь бурной.

— Брось! — закричал он. — Нельзя!

— Почему нельзя? — спросил я, спокойно надкусывая ягоду. — Отравлюсь?

— Нет, перестанешь быть человеком.

— Иногда это совсем неплохо.

Адам хотел еще что-то сказать, но я, изловчившись, залепил его рот горьким красным месивом. Оставив плюющегося и сморкающегося Адама одного на тропе, я с чувством выполненного долга пошел обратно.

— Доволен? — спросила Ева, когда я вернулся к шалашу. — Думаешь, твоя взяла? Дуб обидеть нетрудно. Вот только про волков ты забыл.

— А это видали! — я изо всей силы раскрутил пращу. Глиняный шар просвистел над поляной и пробил крышу шалаша. — Пусть только сунутся! Никто нам теперь не страшен! Есть будем сколько захотим и когда захотим! А завтра (это я обратился уже к Авелю) сходим к водопаду и доставим девчонку, которая тебе приглянулась, сюда.

— Не к водопаду, а к озеру, — поправил Авель. Он был восхищен и испуган одновременно. Не мог оторвать глаз от пращи.

— Правильно, к озеру. Поставим здесь дом, да не такой, а в два этажа, из бревен. Все вместе будем жить. Э-э… назло надменному соседу здесь будет город заложен… Назовем его в честь вашего папочки Адамоградом. А ты, Ева, будешь королевой, — я церемонно поклонился ей. — Королева, если у вас есть какие-либо желания, приказывайте. Будет исполнено в сей же миг.

— У меня только одно желание. Вернуть тот день, когда ты пришел. Пусть бы тебя лучше разорвали волки. Пусть бы ты утонул. Я знаю, так говорить нельзя, но иначе не могу. Пока ты здесь, нам не будет счастья. Уйди куда-нибудь! Я тебя об этом очень прошу.

— Увы, моя королева, — дурашливо ответил я. — Как председатель правящего кабинета, военный министр и начальник контрразведки я не могу оставить вас в сей грозный час.

Слова мои, конечно же, до нее не дошли. Не скоро еще на этой планете появится кабинет министров, армия и контрразведка. Чтобы как-то заполнить тяжелую паузу, я с разбойничьим свистом начал крутить над головой пращу. Ева смотрела на меня с жалостью и брезгливостью, словно на буйнопомешанного. Глиняный шар пролетел через всю поляну и задел одну из птичек. Только перья от нее полетели.

— Зачем ты это сделал? — спросила Ева таким тоном, словно заранее была уверена, что я ничего не пойму. — Разве она тебе мешала?

— Прости, пожалуйста. Я не хотел. Случайно получилось.

Я действительно был расстроен случившимся.

— Случайно? Разве можно убить случайно? Не брал бы в руку эту штуку — не было бы никакой случайности!

— Да перестань ты, мать, — довольно неуверенно вступил в разговор Авель. — Ну что тут такого! Вон их сколько.

— Замолчи! Разве я не учила тебя с самого детства, что любая жизнь неприкосновенна? Быстро же ты все забыл! Он (Ева указала на меня пальцем) — чужой человек. Ему ничего здесь не дорого. Ты тоже хочешь стать бродягой без семьи и дома?

— Уж лучше стать бродягой, чем заживо гнить тут, — поспешил я на помощь Авелю. — Сами прожили всю жизнь, как звери, и ребенка губите. Я ему только добра хочу. Да и вам обоим тоже. Все ваше останется вам. А вдобавок будет теплая одежда, горячая пища, крепкие просторные дома. Ни один волк косо глянуть на вас не посмеет.

— Сначала крепкие просторные дома, потом дома еще крепче и просторней, а потом дома до неба. А те, кому таких домов не хватит, будут приходить к тебе и молить о крове. За это ты заставишь их делать грязную и унизительную работу. У нас будут горы теплой одежды, сто горшков горячей пищи. А у других не будет ничего. Но мы, конечно, не станем с ними делиться. Разве ты не знаешь, чем все это потом кончается?

— А откуда ты об этом знаешь? — удивился я.

— Знаю. Не такие мы глупцы, как тебе кажется.

— Ничего мне не кажется. Только ты чепуху говоришь. Плохо вы живете и скучно. Вот хоть у Авеля спроси, нравится ли ему такое существование? Ну, скажи, Авель.

— Не нравится, вроде, — пробубнил он. (Молодец, не подвел.)

— Почему? — спросила Ева страдальческим тоном.

— Ага! Вам хорошо. Отец никуда не ходил. Ты сама к нему пришла. А я уже все ноги отбил. Почему я должен за горы идти? Не буду я Дуба слушаться! — голос Авеля приобрел истерические интонации.

— Это злые слова. Ты сказал их не подумав, — Ева чуть не плакала. — Давай, пока не поздно, уйдем отсюда.

— Нет, — ответил Авель и отвел глаза.

— Ну как, убедилась? — торжествующе сказал я. — На чьей стороне массы?

Ева молчала, глядя куда-то поверх наших голов. Крупные, как горошины, слезы катились по ее щекам. Я обнял Авеля за плечи и отвел в сторону. Там я вручил ему пращу и указал на одиноко лежащий горшок. Неуверенно улыбаясь Авель взмахнул моим оружием, но сразу выронил шар. Я ободряюще подмигнул ему и повертел рукой над головой, имитируя бросок. Все время оглядываясь на меня, Авель с грехом пополам раскрутил пращу. Пущенный им снаряд лег примерно в десяти метрах слева от горшка. Второй — примерно на столько же справа. Неплохо! Классическая вилка. После шестого броска горшок отлетел в сторону и завертелся волчком. Таких успехов от Авеля я, признаться, не ожидал. Силы, правда, было у него маловато, зато ловкости хватало с избытком. Способный паренек. Я повесил горшок на ветку, и учебная стрельба возобновилась. Вскоре мы оба вошли в азарт. Вырывали друг у друга пращу. Торжествующе орали при каждом попадании, приходили в отчаяние при промахах, бегали наперегонки, подбирая шары.

Наконец вернулся Адам. Хоть он и был порядочно пьян, но все же умудрился притащить штук восемь ананасов. Как это у него получилось, не пойму. Я даже под страхом смерти больше четырех зараз не унесу. Вся морда Адама была перемазана соком. Уже успел нажраться, кот шкодливый.

— Все принес? — спросил я строго.

— Нет. Еще осталось. (Сомневаюсь я в этом. Вон как у него брюхо раздулось.)

— А что тебе на это дуб сказал?

— Ничего. Молчал. (Ага, подействовала, значит, взбучка. Мигом все фантазии из головы выскочили.)

— Ладно. Ананасы от нас никуда не убегут. Пусть полежат до завтра. Сегодня другая работа намечается.

До поздней ночи мы лепили новые снаряды. Потом Адам показал место, где он спрятал мою одежду. Сорочка и остатки штанов уже ни на что не годились, зато брючный ремень был в отличном состоянии. Праща из него была даже лучшая, чем из галстука. Количество наших артиллерийских стволов таким образом сразу удвоилось.

На обратном пути мы встретили Еву. Она шла куда-то, прижимая к груди мертвую птицу. Нам она не сказала ни слова. Мы ей тоже.

12. Ночная диверсия

Ужинать пришлось уже в полной темноте. Потом мы с Авелем обсудили некоторые вопросы тактического характера. Адам за последние несколько часов как-то слинял, затих и отошел на задний план. Хотя на его аппетите это совсем не отразилось. Без видимых усилий он съел еще два ананаса, а оставшиеся притопил в холодном родничке. Похвальная предусмотрительность. Со временем, возможно, назначу его старшим по тылу.

Спал я плохо, опасаясь двух вещей: внезапного нападения волков и дезертирства Адама. За Еву я не опасался. Не способна она на коварные поступки. Или я ничего не понимаю в людях. Бродит, наверное, по лесу, убивается с горя. Жалко ее, но что поделаешь. Со временем она меня поймет. Я ведь ей только добра желаю.

На ночную рыбалку мы отправились все втроем. Адам пошел по привычке. Я пошел с секретной целью. Авель пошел потому, что пошел я. Родитель больше не был для него авторитетом.

От Адама я решил по возможности не отходить ни на шаг. Ведь он, как-никак, единственное здесь коммуникационное средство. Радио, почта и телеграф в одном лице. Буду следить за ним до тех пор, пока не удостоверюсь в его полной лояльности. Или пока не заставлю сделать что-то такое, после чего обратной дороги для него уже не будет.

Пока отец с сыном загоняли рыбу в сеть, я занялся поисками пиджака. Прямо скажу, работенка не из приятных. Искать серый пиджак в ночном лесу то же самое, что черную кошку в темной комнате. Раз пять я терял направление и трижды падал в яму (по-моему — в одну и ту же!). Когда я все же наткнулся на него, то перепугался чуть ли не до смерти. Ветер, или какая другая сила, забросил пиджак на самую верхушку куста, где на фоне звезд он смотрелся форменным висельником.

Зажигалка, к счастью, оказалась в полном порядке.

Ориентируясь на хлопки по воде, я вернулся к реке. Адам, кряхтя, уже вытаскивал сеть. Улов был хоть и не рекордный, но вполне приличный. На сей раз за дележку взялся я. Шесть средней величины рыб как всегда полетели за кусты. (Теперь я уже знал для кого они предназначаются.) Мелочь и крупная — обратно в реку. Двух примерно полуторакилограммовых лещиков я велел отнести к шалашу, чем снова поверг Адама в великое смятение. Чтобы предотвратить возможную попытку мятежа и придать убедительности своим действиям, я, словно бы случайно, щелкнул зажигалкой перед самым его носом. Как ни странно, бледно-голубой язычок пламени ничуть не испугал Адама и, кажется, даже не заинтриговал.

— Идите, — сказал я немного погодя. — Я вас догоню. — Авелю я еще шепнул на ухо: — Следи, чтобы не удрал.

Дождавшись, когда шаги отца и сына затихли, я залез в кусты и ощупью отыскал рыбу. Когда я приподнял первую, ее чешуйки заиграли в звездном свете, как осколки зеркала. Обдирая пальцы о мелкие острые зубы, я засунул руку в пасть рыбы, рывком вырвал пищевод, а затем и внутренности вместе с плавательным пузырем. Потом стал плотно набивать опустевшее чрево рыбы «пьяными» ягодами. Скоро я с головы до ног был измазан рыбьей кровью и слизью. Ядовитый сок щипал кожу на пальцах. Я успел обработать подобным образом уже четыре рыбины, когда поблизости раздалось приглушенное рычание. Кто-то из серых солистов уже пробовал свои голосовые связки. Постепенно усиливаясь, звук поднимался все выше и выше, превращаясь в тоскливый, леденящий душу вой. И тут же издалека откликнулись еще два волка.

Всего через минуту я был уже далеко от речки. Зажигалку прихватил с собой.

Своих спутников я нагнал возле большого камня. Полная тишина стояла в этот предрассветный час. Перекличка волков стихла, ночные птицы вернулись в свои гнезда, а дневные еще не просыпались. Весь остаток пути я проделал буквально на нервах. Случайный шорох бросал меня в пот, я шарахался от каждого куста.

Мы уже выбрались из лощины, когда позади раздался жуткий пронзительный визг. Визг боли, страха, ненависти. Так визжат сбитые машиной собаки. Ага, подумал я. Взяло кота поперек живота! Не по вкусу вам моя начинка!

У реки творился уже сущий ад — там выли, лаяли, клацали зубами, рычали. Можно было подумать, что сторож загробного мира, трехголовый Цербер, вновь сорвался со своей цепи.

Оставшийся до шалаша путь мы проделали бегом. Звуки у реки постепенно стихали. Там больше не выли и не рычали, а только жалобно скулили.

13. Вот ведь какой неважный суп получился!

С самого утра навалилась куча забот. Каждую минуту можно было ожидать атаки волков. Я вовсе не был уверен, что все они передохли, попробовав «фаршированной рыбки». Да это, впрочем, и не входило в мои планы. Я просто хотел предупредить волков, что шутить не собираюсь. Первым делом возле шалаша был разведен большой костер. Всю поляну мы окружили кольцевым валом из веток, которые можно было поджечь в любую минуту. Для этого пришлось обломать все ближайшие кусты. Для растопки предназначалась сухая трава от подстилки.

Сырое ломье горело неважно, нещадно дымило и стреляло искрами. Я приказал таскать от ямы еще не просохшие шары и небольшими партиями кидать в костер. Спустя полчаса они приобретали в огне кирпичный цвет и каменную твердость. Рядом стоял самый большой из евиных горшков, в котором плавала предназначенная для ухи рыба. Как только Авель выкатывал из костра очередной раскаленный шар, я деревянной рогулькой подхватывал его и отправлял в горшок. Вода закипела, хотя и не очень скоро.

Готовая уха представляла собой довольно непривлекательное зрелище. В мутной коричневой жиже болтались кверху брюхом распухшие белоглазые рыбины. Адам нехотя принял предложенный ему кусок, с отвращением пожевал и тут же выплюнул. Авель ел старательно, через силу глотал и даже заставлял себя при этом не морщиться. В конце концов он подавился костью и долго натужно перхал. Я объяснил ему, что уху нужно есть осторожно. Что же они думают — в их речке филе плавает? Без костей рыбки не бывает.

Все, что осталось в горшке, пришлось доесть мне самому. Сказать честно, недоваренная рыба, да еще без соли и приправ, не самое лучшее из того, что я едал в своей жизни. Ананасы, к примеру, значительно вкуснее.

Неожиданно затрещали ветки. Кто-то лез через наше заграждение. Я вскочил, держа в одной руке пращу, а в другой горящую головешку. Однако это была всего лишь Ева.

Она молча прошла в шалаш, отобрала там несколько пучков целебной травы и так же молча пошла обратно. Лицо ее очень осунулось за ночь, но от этого стало еще привлекательнее.

— Куда ты? — не очень уверенно спросил ее Адам.

Дойдя до баррикады, она остановилась и, ни на кого не глядя, сказала:

— Одноухий издох. Малыш до полусмерти искусал Звездочку и сам утонул в болоте. Кто-то из вас отравил их. Но Старик и Красавка невредимы. Скоро они будут здесь. Кто не хочет изведать их клыков, пусть идет со мной.

Чувствуя, что Адам весь напрягся при этих словах, я ласково обнял его за шею и прошептал: «Тихо! Стоять!» Он слабо рванулся, но мои пальцы впились в его плечо, как когти.

— А ты не хочешь остаться с нами? — спросил я Еву. — Разве волки тебе дороже людей?

— Вы не люди. Люди так не поступают. Даже подземники до такого никогда бы не додумались. Тот мир, из которого ты пришел, — страшный. Иначе ты не умел бы делать все эти подлые штуки.

Тут мое терпение лопнуло.

— Глупая баба! Ты никогда ничего не поймешь! Иди к своим волкам! Скажи, пусть поторопятся. У нас найдется чем их встретить!

— Хорошо, — сказала она. — Я ухожу. Сын, ты идешь со мной?

— Нет, — буркнул Авель и принялся складывать пирамиду из глиняных шаров.

Ева легко вскочила на кучу веток и исчезла. И почти в тот же момент я услышал близкое глухое рычание. Седой волчище единым махом взлетел на наше укрепление. Где-то рядом раздался звонкий голос волчицы. Я сунул головешку в сухую траву, и огонь, гудя, начал кольцом расползаться вокруг поляны. В лицо дохнуло жаром. Адам, прикрывая голову от роящихся в воздухе искр, бестолково метался возле шалаша. Эх, вояка! Ему бы только с тараканами на печи сражаться! Авель без остановки швырял куда-то в дым глиняные снаряды.

Неожиданно из пламени прямо передо мной возникла белая волчица. Ее прыжок был грациозен и точен. Я метнул ядро, конечно же промахнулся и, понимая, что уже не успею перезарядить пращу, схватил первый попавшийся под руки предмет — палку, которой мы шевелили в костре угли. Падая на колени, я успел выставить ее вперед на манер рогатины. Твердый и острый конец палки вошел волчице точно в то место, где углом сходятся грудные кости.

Видели вы в кино, как умирают люди или животные? Выстрел, удар ножа, молниеносный выпад шпагой — и жертва бездыханно падает ниц. Ну, разве что ногой дрыгнет. В жизни все почему-то выглядело иначе. Как бы ни распорядилась судьба в дальнейшем, и сколько бы лет я еще не прожил на свете (на том или на этом — безразлично), мне уже никогда не забыть долгих и мучительных конвульсий волчицы, густой яркой крови, хлынувшей из ее пасти вместе с обильной розовой пеной, ее до жути разумного, молящего о жизни взгляда. Я понимал, что возле моих ног умирает враг, но не чувствовал ни торжества, ни удовлетворения.

Резкий могучий удар опрокинул меня, как кеглю. Жесткая щетина наждаком рванула кожу на ладонях. Что-то тяжелое, темное, судорожно хрипящее, навалилось сверху, закрыло небо. Блеснули клыки, готовые вонзиться мне в горло.

— Помогите! — заверещал я не своим голосом.

И мне помогли. Меня не бросили.

Слева подскочил Адам и ткнул горящей головешкой прямо в ощеренную волчью пасть. Справа хлопнула праща Авеля, посылая в волка смертоносный снаряд.

Запахло паленым, и тяжесть, прижимавшая меня к земле, сразу исчезла. Одновременно раздался негромкий чмокающий звук — это закаленный в огне глиняный шар тюкнул Адама в висок. Приседая и заваливаясь на бок, глава райского семейства сделал несколько нетвердых шагов в сторону и повалился, задрав бороду.

«Дурачится! — почему-то подумал я. — Напугать меня, наверное, хочет. Ведь ничего же не случилось!»

Я склонился над Адамом и, всем нутром ощущая падение в какую-то холодную пропасть, понял — нет, не дурачится.

Один глаз Адама бессмысленно глядел в небо, второй был прикрыт слабо дергающимся веком. Из уха вытекла тоненькая струйка крови.

Тихо на цыпочках подошел Авель, посмотрел из-за моего плеча на отца и стал медленно пятиться прямо в костер. Если бы я не подхватил его под руку, он наверняка упал бы в огонь.

Бой угас как-то сам собой. Вокруг полыхало пламя. Дым ел глаза. Беззвучно рыдал Авель. Седой волк, облизав морду своей мертвой подруги, исчез в дыму.

14. Подземники

Как здесь принято поступать с покойниками, я не знал. Да и спросить было не у кого. Ева ушла. Авель, не выпуская из рук злополучную пращу, оцепенело сидел в сторонке. Пришлось мне исполнять похоронный обряд в одиночестве.

С помощью острой палки я кое-как снял дерн и принялся руками разгребать теплую, слегка влажную землю. Мне очень мешали тонкие, но прочные, как рыболовная леска, корни. Некоторые даже пришлось перегрызть зубами. Несколько раз я в отчаянии бросал работу, но вскоре опять возобновлял ее. От груды углей, в которую превратился костер, тянуло нестерпимым жаром. В воздухе хлопьями носился пепел. Вокруг тлела трава, кое-где кусты начали заниматься огнем. Работа моя продвигалась медленно. Я ковырял землю палкой, а потом ладонями выбирал разрыхленный грунт. На глубине примерно метра цвет и структура почвы резко изменились. Пошла темно-серая, почти черная труха, которую легко подхватывал и уносил ветер. Без сомнения, это была самая обыкновенная зола. Я продолжал расширять и углублять яму и вскоре мне начали попадаться головешки, раздробленные кости, полуистлевшее тряпье, насквозь проржавевшие куски металла. Затем моя палка наткнулась на что-то твердое. С великим трудом, чуть не срывая ногти, я извлек на белый свет несколько кирпичных обломков, полуобгоревшую человеческую челюсть с запломбированным зубом и дюжину небольших, размером с косточку вишни, шариков, судя по всему — свинцовых. На такие шарики я вдоволь насмотрелся еще в детстве, когда вместе с окрестной пацанвой выплавлял на заброшенном стрельбище свинец из пистолетных и автоматных пуль, которыми в изобилии была напичкана там земля.

Да, судя по всему, нешуточные дела творились здесь несколько веков тому назад. Все это в корне меняло уже сложившееся у меня представление об истории планеты и о причинах деградации людей. Конечно, огонь сопутствует любым катастрофам, но он бессилен против кирпичных зданий. Здесь поработало что-то другое: порох, динамит, а может, и плутоний. Волки, а тем более дубы, к этому пожару скорее всего были непричастны. Так добросовестно умеет уничтожить себе подобных один только человек.

Значит, здесь когда-то уже был город, здесь уже жили люди, познавшие чудеса прогресса: искусные оружейники, хитроумные изобретатели взрывчаток, гениальные исследователи внутриядерного распада. Голый и нестриженый Адам был их прямым потомком.

Спустя полчаса похороны были завершены. Поскольку никакого другого обелиска под рукой не оказалось, я водрузил в изголовье горшок, в котором до этого варил уху. Думаю, впоследствии в него можно будет ставить букеты цветов.

Над покойником полагалось сказать несколько прощальных слов, но у меня на такое просто язык не поворачивался. Да и что я мог сказать об Адаме, безвредном малом, лентяе и любителе покушать, моем невольном спасителе и моей нечаянной жертве. Да-да, если говорить откровенно, не Авель был виновен в его смерти, а один только я. Это я внес смятение в их простые души, я разрушил странный, но по своему гармоничный союз деревьев, людей и животных. Впрочем, дороги назад все равно уже нет. События вышли из-под моего контроля, точно так же, как и полыхавший вокруг лесной пожар.

— Поднимайся, — сказал я Авелю. — Ты же мужчина. Слезами горю не поможешь.

Авель встал и, шатаясь, как пьяный, подошел к холмику свежей земли. Постояв немного, он направился к шалашу, для чего-то поднял и расставил по своим местам разбросанную утварь, потом все тем же вихляющим шагом двинулся обратно к могиле и тут наткнулся на труп волчицы.

И парня прорвало! С хриплым воем набросился он на тело, стал топтать его ногами, хлестать пращой. Я едва-едва сумел оттащить его в сторону.

— Прекрати! — кричал я, тряся за плечи худое легкое тело. — Прекрати немедленно!

Безразличие овладело Авелем так же внезапно, как и ярость. Он обмяк и застыл, уставясь в одну точку. Я попробовал ветками сбить огонь с травы и кустов, но мне это не удалось. Нужна была помощь и как можно скорее. А где ее искать — у дуба, у мифических подземников, у Евы?

— Пойдем, — сказал я Авелю. — Попробуем найти твою мать.

Лес был полон дыма. До вечера оставалось еще порядочно времени, но казалось, уже наступили сумерки. Через каждую сотню шагов я останавливался и, сложив руки рупором, звал Еву. Авель плелся где-то позади. Я не понукал его, понимая, что сегодня с него будет мало толку.

Мы миновали три сросшихся дерева, стороной обошли лощину, и уже подходили к большому камню, когда за очередным поворотом я увидел длинную, немного сутулую человеческую фигуру.

Незнакомец стоял спиной ко мне, склонив набок маленькую голову, покрытую чем-то вроде капюшона. Он напоминал хищную птицу, дремлющую на своем суку.

Первым моим чувством было скорее удивление, чем страх. Ведь я впервые увидел здесь одетого человека. Я уже открыл рот, чтобы окликнуть его, но тут он сам медленно и плавно стал поворачиваться в мою сторону.

Несомненно, это был подземник. «Вроде как из земли сделаны и землей пахнут», — вспомнил я слова Авеля. Мутные воспаленные глаза в упор уставились на меня. Щербатый рот растянулся в жуткой идиотской ухмылке. Розовый сок «пьяных» ягод стекал по его давно небритому подбородку. Широкий плащ распахнулся, и я увидел в руках подземника натянутый лук. Не спеша, в каком-то замедленном гипнотическом ритме, он поднял лук, прижав тетиву к лицу так, что она расплющила ему нос и прицелился в меня.

Сзади пронзительно вскрикнул Авель. Крик оборвался на полуслове, словно кто-то накрепко зажал ему рот. Я зайцем метнулся в кусты и зигзагами помчался по склону холма. Хриплый хохот раздался сзади. На бегу я оглянулся. Подземник стоял на прежнем месте, продолжая целиться мне в спину. Двое других вязали Авеля, на голову которого было накинуто что-то вроде мешка.

«Почему он не сопротивляется?» — подумал я. Ведь у него есть праща.

Меня никто не преследовал, и я уже почти достиг поросшего редким леском гребня холма, когда кусты впереди шевельнулись и на моем пути возникла еще одна закутанная в саван фигура. Шагнув мне навстречу, подземник нагнулся и вытащил из-за голенища длинный, сильно сточенный нож. Лука у него, очевидно, не было, или он не хотел тратить стрелу на такую жалкую цель, как я. Деваться было некуда, и я, изобразив на лице покорность, поднял вверх руки. Черт с вами, сдаюсь. Берите в плен, а там посмотрим.

Снисходительно и даже ласково улыбаясь, подземник отрицательно помотал головой. Чувствовалось, что все происходящее доставляло ему массу положительных эмоций, но главное удовольствие было еще впереди. Он не просто убьет меня, а будет с садистским восторгом долго ковырять ножом.

Нас разделяло уже не больше пяти шагов. Пятясь, я вжался спиной в куст. Мои руки шарили в поисках хоть какого-нибудь оружия, но находили одни только мягкие, податливые ягоды. Их сок обжигал мне ладони. Тонкий, как шило, кончик ножа опустился вниз и немного отклонился назад. Подземник метил мне в пах.

И в этот момент я, не размахиваясь, плеснул ему прямо в глаза горсть едкого розового сиропа. Он зарычал, схватившись левой рукой за лицо, пригнулся и вслепую нанес резкий колющий удар. Но я двумя прыжками уже достиг гребня холма и кувырком покатился вниз.

15. Ева

Ночь я провел под кустом, свернувшись калачиком, как бездомная собака. Да и куда мне было теперь идти? Вернуться к шалашу? Но там, наверное, уже вовсю хозяйничает огонь. Бежать к дубу? Вряд ли он примет меня после всего, что случилось вчера. Прямо скажем — невеселые делишки. Как там говорила Ева: «Ведь ты же не знаешь, как это плохо, когда ты совсем-совсем один…» Теперь я знаю…

На рассвете я направился к реке. С собой у меня ничего не было. Ни галстука, ни зажигалки. Единственное, что еще могло напомнить мне о родном мире, было желтое пятно увядшей травы.

Небо было мутным от дыма. Запах гари за ночь усилился. Обгоняя меня, промчалось стадо козочек. Быстро проползла зеленая, толстая, как пожарный рукав, змея. Похожая на индюка птица гнала перед собой суетливый, громко пищащий выводок.

Я напился из реки, кое-как вымыл лицо и остался сидеть на берегу, тупо глядя на рыб, которые, копнув носом ил, ловили что-то в быстро исчезающих облачках мути.

Расслабляющая, дремотная апатия овладела мной. Не хотелось ни шевелиться, ни дышать, ни думать. Как прекрасно было бы вечно сидеть вот так, без забот и желаний, грезить наяву, отрешенно созерцать ленивое движение рыб, мерное покачивание камыша, тени облаков на воде. Только бы забыться, только бы не вспоминать ни о чем: ни о приближающемся пожаре, ни о холмике сырой земли возле разрушенного шалаша, ни о коротком, захлебывающемся вскрике Авеля, ни о жутких ухмылках подземников.

Я понимал, что потерпел поражение, и сейчас у меня не было ни сил, ни желания продолжать борьбу. Кто я теперь? Полководец без армии? Король без подданных? Пророк без учеников? Голый, безоружный, слабосильный человечишко, со всех сторон окруженный врагами. Интересно, кто первый доберется до меня — огонь, волки или подземники?

Внезапно колеблющееся отражение милого измученного лица легло на поверхность реки рядом с плоским закопченным блином моей физиономии. Длинные пряди светлых волос коснулись воды. Несколько долгих минут длилось молчание, потом я забормотал что-то о нелепой случайности, о своих добрых намерениях, о непредвиденном стечении обстоятельств. Я просил прощения и тут же принимался доказывать, что прощать меня нельзя.

— Не надо, — сказала Ева. — Лучше молчи. Я уже все знаю.

— А-а-а, — глупо протянул я и потом добавил. — Наверное, ты хочешь меня убить?

— Нет. Разве этого можно хотеть?

— Уж лучше ты, чем кто-то другой.

— Как бы я ни хотела стать птицей, я все равно никогда не смогу летать. И убить тебя я тоже не могу. Даже если бы и хотела. Ведь я человек.

— Человек — не человек… Какая разница? Подземники ведь тоже люди.

— Нет, они не люди. Для того чтобы стать человеком, мало иметь две руки и две ноги. Нужно еще жить по-человечески. Без убийств. Без зависти, злобы, недоверия.

— Вот и объясните это подземникам. Договоритесь как-нибудь.

— Нельзя. Человеком можно стать только по своей собственной воле. Каждый подземник знает, что можно прийти к Дубу и начать новую жизнь. Но не все хотят этого… Моя прабабушка и отец мужа тоже когда-то были подземниками. Раньше я думала, что и ты подземник…

— Нет. Я здесь совсем-совсем чужой.

— Я поняла это. Ты не похож ни на кого из тех, кого я знаю. Подземники творят только зло. Мы же стараемся избегать всякого зла. А в тебе все перемешано — и добро, и зло. Может быть, поэтому и Дуб не смог помочь тебе.

— Я не совсем такой, как вы… Но об этом долго рассказывать.

— Не надо рассказывать. Все и так понятно. Ты любишь только самого себя. Считаешь, что все зависит от собственной воли. Не только другие люди, звери и растения, но и вся природа. Но ведь природа совершенно безразлична к тебе. Она глуха и слепа ко всем твоим замыслам. Попытки изменить ее бесполезны. Куда проще изменить себя самого.

— И тем не менее, в мире есть такие места, где люди изменяют природу. И довольно успешно.

— Это вам только кажется. Борьба с природой бессмысленна. Вы ничего не приобретете от этого. Зато многое потеряете. Душевное равновесие. Дух терпимости и согласия… Ведь нам дан разум. А как ты его используешь? Для познания самого себя? Для совершенствования души? Ответь…

— Не будем говорить об этом сейчас. Я виноват перед тобой… и перед всеми. Если тебе нужна помощь, скажи. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Мне помощь не нужна. И мужу ты уже ничем не поможешь. Надо спасать лес, зверей. Надо искать сына.

— Тогда пойдем.

— Сначала спросим совет у Дуба.

Всю дорогу до поляны, окружавшей дуб, я ощущал себя нашкодившим школьником, которого за ухо ведут на место преступления. Следы моей деятельности были заметны уже издали: кучи гниющих ананасов, засохшие ветки, глубокие царапины на коре дерева.

Ева села на землю, боком к дубу, и замерла, прикрыв глаза. Каждая черточка ее лица, взятая отдельно, была безупречна: и бледная бархатистая кожа, и немного курносый, с удивительным вырезом ноздрей нос, и припухлые, всегда чуть-чуть приоткрытые губы. Но красота эта была трагична. Тень горькой и злой судьбы лежала на ней. Печать вечного неискупленного наказания за грехи давным-давно исчезнувших поколений.

Она стремилась жить в согласии не только с самою собой и своими собственными принципами, но и со всем тем, что окружало ее. Вряд ли эта жизнь была так уж легка и безоблачна, как казалось мне со стороны. Я не знаю цену, которую она заплатила за благополучие, царившее в ее маленьком мирке, но, думаю, в любом случае цена эта была немалой. Недаром в глубине ее прекрасных глаз всегда таилась печаль и предчувствие беды. И вот, когда самое тяжелое, казалось, уже было позади, выяснилось вдруг, что милый ее сердцу мир слишком уязвим и хрупок. Он рухнул всего за одну ночь, и вместе с ним рухнуло и ее счастье. Сейчас, возможно, она находилась еще в худшем положении, чем я.

Что мог сказать ей дуб — пусть даже и разумный? Знает ли он что-нибудь о любви, печали, одиночестве, смерти? Способен ли понять материнское горе? Слишком долго стоял он на этом месте, слишком много видел на своем веку, слишком привычен был ко всяким проявлениям добра и зла, чтобы понять страдания хрупкой человеческой души.

В чем же тогда предназначение этого загадочного дерева? В чем его власть над людьми? Почему дети и внуки убийц, выросшие в темных пещерах среди зла и насилия, с молоком матери впитавшие пренебрежение к чужой жизни, стали потом людьми? Что сделал с ними дуб? Вылечил, загипнотизировал, уговорил? Почему же тогда он не разговаривает со мной? Только потому, что я родился на другой планете, в другом измерении?