Свобода уйти, свобода остаться Иванова Вероника

Первый раз я удивился, когда отец повёл меня по тропинке в глубь парка, а не по главной аллее — к парадному крыльцу. Второй раз, когда увидел за плотным ажуром кустов, у которых мы остановились, лужайку, а посреди неё фонтан и пятерых девочек, одетых в платья одинакового покроя. Пожалуй, именно эта одинаковость и вызвала основное недоумение: уж на что моя мать не придавала большого значения неповторимости своего наряда, но и она, заметив у кого-то хоть одну похожую линию кроя, сердито фыркала, поминая портного недобрым словом. А тут надо же… Да и платья не слишком подходящие: белое полотно без блеска, высокий лиф, заканчивающийся прямо под грудью. Э… Под тем местом, где грудь вырастет позже: все девчонки были не старше четырнадцати лет и не успели ещё обзавестись пышными формами.

Я посмотрел на стайку белых пташек, беспечно щебечущих у фонтана, и перевёл взгляд на отца.

— Зачем мы сюда пришли?

Отец улыбнулся, оставив взгляд совершенно серьёзным:

— Поверь, у меня была причина. И у тебя — тоже.

— Ты не скажешь?

— Чуть позже. Сначала я хочу попросить: внимательно присмотрись к этим девушкам.

— И?

— Постарайся оценить их и определить своё отношение к ним.

— Зачем?

— Так надо, Рэй. Считай это ещё одним уроком. Или экзаменом, на твоё усмотрение.

Да-а-а-а-а, нашёл, что предложить! Кто ж любит учиться, а потом ещё и доказывать, что усвоил все потребные знания? Я — ненавижу. Но когда просит отец… Делаю всё возможное. Потому что мне всё равно, как ко мне относятся остальные, но родителей разочаровать не могу.

Я отвёл от лица особенно надоедливую ветку, норовившую листьями защекотать мой нос до приступа чихания, и приступил к выполнению отцовского поручения.

При втором осмотре девчонки всё же оказались разными. Кроме двух, явственно бывших близнецами — кудрявыми, чернявыми и смуглыми. Вот им, кстати, белые платья подходили. Трём же остальным — не слишком, потому что они были довольно бледны и светловолосы.

Полненькая, с туго заплетёнными и уложенными вокруг головы косицами.

Долговязая, порывистая, пепельноволосая.

И ещё одна — худышка с локонами, отливавшими красным золотом, отрешённо сложившая руки на коленях, в то время как её подруги весело плескали друг на друга водой из чаши фонтана.

Как я могу к ним относиться? Да я впервые их вижу! Кошусь на отца, но тот задумчиво жуёт только что сорванную травинку и не собирается упрощать мою задачу.

Ладно, буду прорываться сам.

Та, что толще прочих, всё время хохочет, да ещё при этом противно повизгивает. Вычёркиваем.

Близнецы как-то уж слишком заговорщицки посматривают друг на друга. Ставят себя отдельно от других? Вычёркиваем.

Долговязая вырастет в настоящего тяжёлого пехотинца, если уже и сейчас двигается, как парень. А вот умом блистать, скорее всего, не будет никогда, потому что на очевидную шутку одной из близняшек рассмеялась позже остальных, да и сделала это, похоже, только чтобы не отстать от компании. Вычёркиваем.

А что можно сказать о последней? Зануда. Не желает присоединиться к общему веселью и не пускает никого в свои мысли. Себе на уме. Плохо это или хорошо? Смотря для каких целей… Вычёркиваем.

Осмотр произведён.

Я довольно выдохнул, и отец спросил снова:

— Что можешь сказать?

— Сначала уточни, в каком направлении должны двигаться мои выводы.

— А просто так? Тебе кто-нибудь из них понравился?

Растерянно хлопаю ресницами:

— То есть?

— Просто как человек, внешне, поведением… С кем-нибудь из них ты хотел бы познакомиться?

Я ещё раз взглянул на девчонок.

— Честно?

Отец улыбнулся:

— Честно.

— Ни с одной.

Он с трудом перевёл смех в тихое фырканье:

— Так я и думал…

— Я сказал что-то не то?

— То, всё то… Хорошо, поставлю вопрос иначе: что ты думаешь об этих юных daneke? Какими они станут, когда повзрослеют?

— Какими? Если по порядку, то… Близнецы проказливы и, если не справятся с собой, станут проблемой для семьи. Толстуха слишком горячо всё воспринимает, но горячность может быть и показной, тогда этой девчонки следует остерегаться. Дылда туповата и легко может попасть под чьё-то влияние или во вред, или во благо себе. Худышка живёт не здесь и не сейчас: тихий омут, в котором вполне может завестись несколько демонов. Кажется, всё.

Отец кивал в такт моим словам, а по окончании доклада о выполненной работе согнал с лица все эмоции, оставив только напряжённое внимание:

— А теперь я задам тебе самый важный вопрос. Прежде чем ответить на него, Рэй, думай не просто хорошо, а так хорошо, как никогда ещё не думал. Кого из этих daneke ты возьмёшь в жёны?

От неожиданности я поперхнулся.

— Же-же-жёны? Шутишь?

Он не шутил, и это было прекрасно видно даже такому юнцу, как я.

— Отец, неужели это нужно решить вот так, без раздумий и…

— Именно так. По первому впечатлению. Долгие раздумья не несут в себе ничего правильного, Рэй, можешь мне поверить.

Я смял в пальцах скользкий зелёный листочек.

— И я… должен ответить сегодня?

— Сейчас.

Кого угодно мне было бы проще простого отправить восвояси с таким вопросом, но только не собственного отца, который — я не просто это видел, я почти ощущал каждой пядью тела — страдал, спрашивая и ожидая ответа. Потому что ответ должен быть получен таким, как следует. Независимо от желаний. И моего, и отцовского.

— Можно, я ещё подумаю?

— Только недолго.

Недолго… И вечности не хватит, чтобы раз и навсегда решить свою судьбу без права исправления начертанного. Что ж, придётся делать выбор. Только бы не ошибиться…

Близнецов рассматривать даже не буду, хотя на мордашки они самые симпатичные из всех: зачем мне жена, которая будет разыгрывать меня, меняясь местами с сестрой? Положим, я-то смогу отличить одну от другой, но душевное равновесие будет непоправимо утеряно.

Толстуха, если не израстется, станет совершеннейшей бочкой, к тому же неискренней, а каждый день вести сражения с «домашним» врагом — не предел моих мечтаний.

Худышка с её взглядом внутрь, а не наружу, да ещё с таким строгим лицом… Бр! Аж мурашки по коже.

Нет, из всей компании самый приемлемый выбор — дылда. Правда, и здесь существует опасность: если не удастся «заточить» её под себя, рискую заполучить супругу с тяжёлой рукой. М-да, кого же выбрать?

Плохо, что они находятся так далеко от меня и я не могу ничего прочитать. Может, всё-таки получится? Нет, напрасная трата времени и сил: даже ветер дует не в мою сторону. Все обстоятельства против…

Надо решаться хоть на что-то. Точнее, на кого-то, иначе отец не отпустит меня домой живым. Последний раз, самый-самый последний. Какая из блондинок? Толстая? Худая? Высокая?

Мне не нужен враг. Мне не нужна рабыня. Мне не нужна госпожа. Но если я должен сделать выбор… Врага надо уничтожать, так меня учили. Раб никогда не сможет стать другом. Господин не способен снизойти до слуги. Но из трёх зол — сражаться, повелевать и подчиняться — я могу согласиться только на одно…

— Я выбрал.

Отец выдохнул, даже не пытаясь скрыть своей радости.

— Кто же?

— Та, что сидит в стороне ото всех.

Он присмотрелся к моему «выбору», о чём-то подумал и кивнул:

— Не лучше и не хуже других. Принято.

А потом отец обошёл кусты, выйдя на тропинку, и обратился к девчонкам:

— Милые daneke! Вас приглашают в дом отобедать. Позволите сопроводить?

Они позволили. Но та, с волосами, отливающими красным золотом, не спешила отправиться вместе со всеми: должно быть, девочке тоже хотелось поплескаться в чаше фонтана, но она не осмелилась это сделать при всех, а теперь, когда шумная компания скрылась из виду, препятствий больше не было, и узкие ладошки зачерпнули воду. Но я смотрел не на её руки, а на лицо, неуловимо и очень быстро изменившее своё выражение.

Куда-то пропала суровость, черты стали совсем детскими, каковыми и должны были быть, а в светлых глазах появилось сияние, мечтательное, чуть пугливое и удивительно беззащитное. Наверное, в тот самый миг я и влюбился, не знаю. Но подойти и представиться не решился: наша первая личная встреча произошла за званым обедом, и личико Наис снова было застывшим и строгим, но теперь холодность уже не могла меня напугать или озадачить, потому что за ней скрывалась наивная нежность…

— Что ты там бубнишь?

— А?

— О чём бормочешь, спрашиваю?

— Э?

Вигер участливо заглянул мне в глаза:

— И всё же ты не совсем здоров, уставился в одну точку и не желаешь поговорить с другом. Что-то случилось?

— Это как посмотреть.

— Ра-Дьен приказал обеспечивать твою безопасность, но обо всём прочем умолчал. Может, хоть ты не будешь заставлять меня блуждать в потёмках? А, Рэй?

Я выдавил сквозь зубы:

— Баллиг погиб.

Надо отдать Вигеру должное: он не попытался выразить сочувствие или негодование, а принял печальное известие молча и спокойно, только складка губ стала ещё строже.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Почему Советник настаивал на том, чтобы присматривать за тобой. Если ты остался без «панциря»…

— И без «правой клешни».

— Как, и Кириан?!

— Я её выгнал.

— Из-за чего?

— Из-за дурости. Её собственной и кое-чьей ещё.

— Себя имеешь в виду?

Издевается над больным человеком, попавшим в тяжёлую ситуацию? Друг, называется! Хороший повод вскипеть и устроить лёгонькую истерику, которая, несомненно, развлекла бы блистательное общество, скучающее в ожидании королевы, и всё же… Лучше поберегу силы для других проказ.

— Кири беременна.

— Полагаю, от…

— Да хоть от кого! Ты понимаешь, что это значит?

Вигер уделил несколько секунд обдумыванию свежайших новостей и их последствий, после чего загорелое лицо ре-амитера заметно побледнело.

— «Отпустил» по всем правилам?

— Да.

Ра-Кен подумал ещё немного и опустился в кресло. Я занял соседнее, в который раз проклиная придворные вкусы, превращающие все места для сидения либо в жёсткие доски, либо в нагромождение подушек, способных причинить неудобств ничуть не меньше, а в иных случаях и гораздо больше.

— Значит, сейчас на тебе…

— Висят две «змейки».

— Сколько ты сможешь их удерживать?

— Неделю, не больше. Потом они впадут в спячку и очнутся не раньше, чем в следующее полнолуние.

— Замечательно, — подвёл итог Вигер, и тон его голоса в отличие от смысла сказанного был погребальным. А уж кого назначать на роль покойника, сомнений не вызывало.

Я основательно приложился к бокалу, благо два лишних едока высасывали из моей крови все свежепоступившие вкусности и захмелеть мне не грозило. Собственно, сейчас горячительные напитки служили утолением аппетита прожорливых «змеек» и единственным способом удержания их от впадения в сонное состояние.

Ра-Кен никогда не знакомился со всеми подробностями моей службы (поскольку придерживался общепринятого мнения о существующей связи между обильными знаниями и крепким сном), но серьёзность такого события, как резкое сокращение численности телохранителей, не требовала объяснений. Даже при условии, что моей жизни редко когда угрожает настоящая опасность (честно говоря, до недавних пор не угрожала вовсе), ослабление охраны не могло не вызвать тревогу, особенно у человека, прекрасно представляющего себе всю глубину возможного развития событий.

Пока ре-амитер лихорадочно пытался придумать пути выхода из возникшего лабиринта, я, на сей раз уже самостоятельно, а не пользуясь помощью друга, подозвал слугу и вытребовал в своё единовластное пользование целую бутыль, которая и обосновалась у ножки кресла сразу после того, как поделилась содержимым с бокалом. И, поскольку лекари всегда советуют сочетать лечение тела с лечением духа посредством услаждения взора и слуха приятными вещами, моё внимание вновь обратилось к супруге и обхаживающему её кавалеру.

Или у меня в глазах слегка помутилось, или Наис уже не столь неприступна… Кажется, её голова чуть наклонена в сторону красавчика. Точно, наклонена. И, судя по немного расслабившимся чертам лица, моя жёнушка внимает словам ухажёра с интересом. Ну надо же! Что такого он может ей рассказать, чего не могу я? Надо бы вмешаться в сию идиллию. Вот прямо сейчас возьму и…

— Её величество просит извинить, неотложные государственные дела вынуждают задержать начало Малого приёма, — сурово, словно виноваты в этом были присутствующие, известила воздвигшаяся в центре зала мышино-серой статуей Управительница королевских приёмов, старушенция, чей возраст не поддавался определению, но бодрость вызывала зависть у всех без исключения. — Но дабы не причинять приглашённым неудобства, её величество предлагает скрасить ожидание музицированием. Если dan Миллит не откажется принять на себя труд по извлечению звуков из подобающего случаю инструмента.

— О, разумеется. — Придворный музыкант поспешил встать и поклониться. — Почту за честь!

Управительница смерила его оценивающим взглядом, будто видела впервые в жизни, поджала нижнюю губу и величественно уплыла из залы. Как только шлейф платья скрылся за порогом, все daneke, которым выпало счастье быть приглашёнными на приём, защебетали:

— Просим! Просим!

Dan Миллит, чуть порозовевший от неожиданного удовольствия оказаться украшением вечера (по крайней мере, до явления королевы), подхватил лютню и переместился ближе к западной части зала, дабы звучанию музыки и голоса ничто не мешало.

Любимчик дам, снискавший сдержанное уважение их мужей, придворный музыкант тщательно и успешно удерживался на грани между безобидным обожанием и страстью, способной принести неприятности, и до сих пор оставался одиноким. Я не искал близкого знакомства с Миллитом, но слышал, что его затворничество — следствие разочарования в любви, случившегося с ним в ранней юности и вызвавшего пробуждение дремавшего до той поры дара сочинять стихи и перекладывать их на трогающие душу мелодии. Может, в этой истории больше выдумок, чем в древних легендах, спорить не стану. Всё бывает в этом мире. Даже то, чего быть не может.

Длинные пальцы опустились на чутко замершие струны, и под своды Кораллового зала взлетела невесомая, простенькая, но тем и притягательная мелодия. Когда же Миллит вплёл в переливы лютни своё пение, женщины затаили дыхание, а мужчины с некоторым неудовольствием (в большей степени показным, нежели искренним), последовали их примеру.

Хороший выбор, ничего не скажешь. Я повернулся было к Вигеру, но суровую отповедь пришлось отложить, потому что ре-амитер был по-прежнему углублён в раздумья. Ладно, потом получишь всё, что заслужил! Если тебе позволили ознакомиться с сокровенными мыслями, это ещё не повод подсовывать текст придворному музыканту. Но Миллит тоже хорош! На кой ххаг он вдруг взялся исполнять чужое творение? Да ещё такое корявое…

Но я слукавил. Для пущей красивости. Не забыл и никогда не забуду. Поздняя весна, расцветающие кусты альмерии, радуга, пойманная водяной пылью, поднятой струями фонтана, и беззащитная мечта в голубом небе глаз…

А вот здесь уже не вру, хотя и говорю только за себя самого. Я никогда не держался за свою свободу, потому что у меня её никогда и не было: с самого рождения и задолго до него моя судьба была предопределена. Да, в чём-то жизненный путь не совпадёт с видениями вечно пьяных божков, царапающих пером в Книге Сущего, но мелочи — это мелочи, и рано или поздно они сложатся в знакомую скучную мозаику. Наверное, осознав, с кем придётся делить одни и те же годы пребывания на свете, я был по-настоящему счастлив. Но счастье не захотело длиться вечно…

Мне и в самом деле не нужно бескрайнее небо, Нэй. Зачем, если я буду летать в нём один? Как ты не понимаешь…

Отвернулись. Уже. Как раз в тот миг, когда мы соединили пальцы. Ты не захотела посмотреть мне в глаза. Испугалась? Побрезговала? Я не вправе обвинять. Но мне до слёз жаль, что наши взгляды тогда не встретились. Ты молчала всё время свадебного обряда. Помню, я пытался шутить, чтобы скрасить неловкость обручения двух ещё совсем незнакомых друг другу людей. Напрасно. Ты так и не улыбнулась. Ни разочка. Наверное, думала: что этот деревенский увалень может сказать умного? Да и я в конце концов умолк. Так мы и стали супругами — в похоронном молчании, что, по мнению умудрённых летами старцев, суть знак дурной и к долгому и счастливому браку не располагающий. А когда тебя начали знакомить со всеми тонкостями нового положения, ты испугалась ещё больше. Того, что я смогу узнать изнанку мыслей и чувств одним вдохом? Наверное. И ты не смогла бы поверить никаким клятвенным заверениям, а уж тому, что для меня не существует ничего дурного, если речь идёт о тебе… Не поверила бы. Но чем-чем, а терпением я наделён. И дождусь. Хотя прекрасно знаю, что одни принимают свою судьбу сразу и всем сердцем, а другие — никогда…

Я — не хочу. Слышишь, Нэй? Не хочу! И могу прокричать об этом на весь мир, если буду уверен, что ты не заткнёшь уши. Прямо сейчас могу встать и…

— Ах, dan Миллит, это было божественно!

Благоговейная тишина, воцарившаяся, когда эхо последнего аккорда растворилось в дыхании слушателей, нарушилась шелестом восторгов, не переросших в громкие возгласы лишь потому, что женщинам, молодым и молодящимся, столь открытое проявление чувств не к лицу, а мужчины и сами не решатся признать, что песня тронула сердце, спрятанное за стальным панцирем бесстрастия.

Музыкант, в чьей улыбке скромность должным образом соседствовала с удовлетворением от замечательно проделанной работы, раскланивался, принимая заслуженную похвалу, и отвечал своим почитательницам:

— Ну что вы, daneke, мои заслуги не столь велики. Эти строки принадлежат вовсе не моему перу, я лишь взял на себя смелость доверить их музыке и исполнить перед…

— Должно быть, это становится традицией — без спроса пользоваться чужим имуществом.

Я не кричал, да и вообще не придавал своему голосу какого-либо особенного выражения, но в гуле восторженных придыханий мои слова прозвучали отчётливо и неожиданно громко. Меня услышали все, начиная с Вигера, который недоумённо поднял взгляд от сцепленных в замок пальцев, и заканчивая парочкой в креслах у противоположной стены. Если бы всё всегда получалось так, как задумано… Я вознёс бы богам молитву. Вкупе со щедрыми подношениями.

Собравшиеся в зале придворные посмотрели на меня. Кто-то с удивлением, кто-то с унынием, но ни один не посмел оставить без внимания мою реплику. А когда внимание достигло пика, я встал и медленно, чуть покачиваясь, направился прямиком через зал к своей обожаемой супруге.

Наис — единственная, пожалуй, не удостоившая меня долгим взглядом (короткий всё же был, уж кто-кто, а я всегда это чувствую), не шевельнулась, даже когда носок моего правого сапога наступил на алый шёлк подола, разлёгшегося на паркете. Зато непрошеный ухажёр заметно напрягся, о чём в первую очередь говорило неприлично замедлившееся дыхание. Дурак! Нужно успокаивать пульс, а не смирять движения грудной клетки: что толку в длинных вдохах и выдохах, если жилка у тебя на виске бьётся, как пташка в клетке?

Я стоял и молча смотрел на свою жену. Смотрел сверху вниз, на прямой пробор, идущий ото лба к затылку, на тщательно взбитые локоны, увитые розовыми жемчужными нитями, на сложенные на коленях руки (точь-в-точь как тогда, в нашу первую встречу), на медленно поднимающуюся и опускающуюся грудь, огорчительно маленькую для её владелицы, но такую желанную для меня…

Прошла целая вечность. Целая минута, пока Дагерт Иллис не поднялся на ноги (оказавшись примерно одного роста со мной) и не спросил:

— Вам что-то угодно, dan?

Я не ответил, последний раз пробегая взглядом по любимым чертам, опрокинул в рот остатки вина, отвёл в сторону руку с бокалом, немного подумал и разжал пальцы.

Дзинь! Хрусталь оказался слишком тонок — разлетелся вдребезги. Шушуканье в зале стихло окончательно, как стихает ветер перед грозой. Ждёте грома и молнии? Не буду обманывать ожиданий.

— Мне многое угодно, dan. Но не в вашем исполнении.

Он выдохнул, коротко и зло. Конечно, до оскорбления мои слова ещё не дотягивали, но при умелом использовании являлись не чем иным, как затравкой. И Дагерт, похоже, это понимал, поскольку, если верить ре-амитеру, дураком вовсе не был.

Ну и как поступишь, парень? Отойдёшь в сторону, как разумный человек? Вклинишься в перебранку супругов, как благородный, но недалёкий растяпа? Меня устроят оба варианта. А тебя?

— Вам угодно что-то от этой daneke?

Уточняешь? Молодец. Я и сам люблю уточнить, если плохо вникаю в суть дела.

Отвечать не нужно: стою и ухмыляюсь, глядя парню прямо в глаза. Наис молчит, словно заранее набрала в рот воды на всё время приёма.

— Daneke не расположена разговаривать с вами. Или вы этого не заметили?

Язвим? Браво! Смелый парень. Или же неосведомлённый. В самом деле, если я не знал его в лицо, он точно так же может не знать меня.

— Daneke не проронила ни слова. Вам так хорошо известны её желания? Откуда же? Вы настолько близки?

Указательный палец правой руки Наис дрогнул, но молчание не нарушилось. Будет до самого конца делать вид, что меня не существует? На здоровье! А вот Дагерт, похоже, готов вспыхнуть и заполыхать жарким пламенем. Подольём масла?

— Не припомню вашего имени, dan. А вот лицо кажется мне знакомым… Случаем, не вы стоите на часах у королевской спальни каждые третий и двадцатый день месяца?

Карие глаза сверкнули ржавчиной углей. М-да, кажется, я перестарался. Охрана спальни её величества сама по себе является делом вполне уважаемым и даже почётным, но не для молодых и подающих надежды офицеров, место которых в строю, а не в дворцовых коридорах. А вот заступать на вахту именно в те дни, когда Руала не навещает свои покои… Своего рода наказание для провинившихся, поскольку не имеет никакого смысла, однако требует безукоризненного исполнения.

Дагерт справился с гневом и процедил:

— Вы обознались, dan.

Дважды молодец. Но я буду не я, если не добьюсь своего:

— Ах, вас не удостоили ещё чести быть часовым? Какая жалость…

Он придвинулся ко мне вплотную и прошипел:

— Не знаю вашего имени, dan, и знать не желаю, но для того, чтобы скрестить шпаги, ведь не обязательно быть представленными друг другу?

— В чём вы правы, в том правы. Совсем не обязательно.

— Тогда я бы предложил выйти и…

— А зачем нам куда-то идти? Здесь вполне достаточно места. Или вы не решаетесь нарушить покой дворца звоном стали?

А вот теперь он повёл себя не самым достойным образом. Человек, сохраняющий холодный рассудок даже в опасных ситуациях, сразу вспомнил бы, что за устроение дуэли в пределах королевской резиденции полагается наказание, тяжесть которого определяется лично её величеством, и скорее позволил бы назвать себя трусом, чем преступил закон. Но Дагерт, то ли опьянённый винными парами, которые я щедро выдыхал ему в лицо, то ли не на шутку оскорблённый, забыл об этикете.

Молодой человек вышел к центру зала и отстегнул от перевязи ножны.

— К бою!

Придворные порскнули по углам. У Наис дрожали уже все пальцы на обеих руках, мелко-мелко, но губы оставались плотно сжатыми.

— Одну минуту, dan, — попросил я. — Позвольте и мне разжиться оружием.

Маленькая проблема. Моя острозубая daneke нежится дома, в особняке Торис, и никто, разумеется, не удосужился доставить её в мои любящие руки. Церемониальной зубочистки у меня отродясь не водилось, потому что я крайне редко принимаю участие в церемониях, а те, на которые допущен, не предполагают оружия либо позволяют располагать привычным клинком. Где бы раздобыть ковырялку? А, вот и она сама ко мне идёт!

— Рэй, что всё это значит?

Вигер остановился в шаге от меня и постарался говорить как можно тише.

— Что видишь.

— Ты собираешься устроить дуэль?

— Уже.

Улыбаюсь беззаботно и невинно, как маленький ребёнок.

— Рэй, ты понимаешь, что творишь?

— Не волнуйся, приятель! Лучше одолжи мне во-о-о-о-он ту палочку, которая качается у тебя на поясе, а?

— Это плохая идея.

— Это великолепная идея.

— Рэй, ты не можешь сейчас…

— Могу, не могу, а парню напротив этого уже не объяснишь. Взгляни, как он нервничает: ещё минута промедления, и порежет на ленточки первого попавшегося под руку!

Вигер покачал головой:

— Рэй, что-то мне подсказывает — виновник дуэли вовсе не он.

— Это имеет значение? Вызов брошен и принят, что ещё нужно? Одолжишь мне шпагу? Учти, если не одолжишь, буду драться голыми руками, порежусь, и ты никогда себе не простишь, что…

— Не прощу, это точно, — вздохнул ре-амитер, — что пошёл у тебя на поводу. Держи!

И я стал счастливым обладателем форменной шпаги офицера Городской стражи. Не абордажная, конечно, но тоже неплохо: подлиннее, поуже, гарда плетёная, но плетение почти сплошное — кончиком не проколоть. Судя по блеску кромки, ковырялка хорошо наточена. В общем-то, а почему бы ей не быть острой? Это же не парадная безделушка, а вполне рабочий инструмент, которым Виг пользуется (поправка: должен иметь возможность пользоваться) каждый день.

Изогнутая под гарду дужка уютно устроилась между средним и указательным пальцем и потёрлась о них как ласковая кошка. Хорошо быть схожих пропорций — и оружием можно пользоваться одним и тем же! Давненько я не плёл дуэльные кружева… Правда, мой противник тоже не из придворных лодырей, и драться мы будем конкретно и… хотелось бы верить, недолго, потому что «долго» попросту не могу: надо беречь силы. Много у меня дел, а сил на них потребуется ещё больше…

Салютую обнажённым клинком и приглашаю:

— К бою!

Daneke, взвизгнув, бросаются прочь из зала, некоторые — в сопровождении своих и чужих кавалеров. Миллит тоже предпочёл уйти, и догадываюсь почему: исход схватки вполне можно предугадать, а значит, вдохновение пищи не найдёт.

Или «не можно»: первый же выпад Дагерта заставил меня уворачиваться со всей возможной прытью, потому что шпагу удалось подставить под атакующий клинок только в ближней к гарде трети.

Поворот. Касание. Горячее дыхание мимолётно обжигает щёку. А ты быстр, парень! Очень быстр. Браво!

Толчок. Отскок. Шпаги, ещё не успев оторваться друг от друга, снова сплетаются в объятиях. Вперёд. Вжик-вжик-вжик. Скрежет стали. Пожалел бы старого больного человека!

Ага, пожалеет, как же. Держим дистанцию. Три вдоха на передышку, и снова атака. И, что характерно, снова не с моей стороны. Парня учили напирать без оглядки на оборону? Этим можно воспользоваться. Должно быть, попался не слишком хороший учитель: только простаки считают, что для защиты к шпаге полагается кинжал или что-то ещё. На самом деле всё необходимое уже имеется. Мой наставник и, по совместительству, мой отец, сказал в первое же занятие: «Если у тебя есть шпага, тебе не нужен щит. Ты весь, с ног до головы, можешь спрятаться за чашкой гарды». И действительно, от клинка противника нет защиты надёжнее, чем гарда собственной шпаги. Разумеется, не нужно доводить до крайности и подпускать чужое остриё так близко, но даже в этом случае последний щит всё ещё с вами…

М-да, придётся побегать и попрыгать. Чуточку. Хотя основательно разбитое тело против и чувствительно об этом заявляет. А как заманчиво было бы просто остаться стоять на месте, поймать его клинок кончиком своего, отбить, сделать широкий выпад и… посмотреть, какого цвета у противника кровь. Правда, ххага с два я что увижу — на таком-то красном камзоле.

А вот зря ты так высоко поднял клинок… Вжик! Чирк! И сапоги надо было выбирать не красивые, а мягкие, чтобы щиколотку в тисках не зажимали. Я всегда такие ношу, потому и смог «сесть» в разножку, а потом вернуться к исходному положению. Что, не понравилось? А ведь это только царапина. Неприятная, не спорю: по бедру, поперёк мышечных волокон, но не смертельная.

Улыбаюсь:

— Ещё?

Атакует, уже не повторяя прежней ошибки. Молодец, способен учиться на ходу. Но отсутствие ошибок прежних не уберегает от появления ошибок новых, верно?

Длинная серия обменов ударами. Прямо как школяры, честное слово! Кто ж так сражается? Настоящие мастера вообще одним уколом обходятся, а мы… Только что искры не летят. Но прыти у Дагерта поубавилось, и это хорошо. Стреножим лошадку по полной?

Рискую, отбивая чужой клинок влево по «рассветному горизонту»[17], обратным движением чиркая куда-то в область предплечья противника и отскакивая назад. Дотянулся? Успел? Уф, повезло! Всё-таки он слишком быстрый для меня: надо было раньше это сообразить — по сухости и длине мышц, явственно угадывающихся под не слишком широким костюмом. Ну да, снявши голову, по волосам, как известно…

— Ещё?

Улыбаюсь. Широко-широко. Почти скалюсь.

Он на долю мгновения переводит взгляд на раненую руку, но тут же снова смотрит вперёд. На меня.

Ага, в левую переложить не пробует. «Однорукий»? И тут повезло. Шанс нарваться на «двурукого» был больше, потому что среди гвардейцев очень много тех, кто одинаково держит ковырялку и правой, и левой рукой. Впрочем, вполне возможно, Дагерт филигранно владеет кинжалом или метательными ножами, тогда ему незачем приучать вторую руку к тяжести длинного клинка. Всё может быть…

А сдаваться не намерен, даже очевидно проигрывая. Жаль. Сдаваться тоже нужно уметь, иначе умрёшь раньше отпущенного времени.

Выпад, захват, рывок — шпага, глухо звеня, ударяется о паркет, полировка которого изрядно пострадала от наших «плясок».