Свобода уйти, свобода остаться Иванова Вероника
— Который ты должен был с пользой провести на природе, — строго подытожил Виг.
— С пользой, без пользы… У меня вся эта природа уже знаешь, где стоит? Под самым горлом. Надоело.
— Ты не помирился с Наис?
— А почему я должен был…
Внезапная догадка заставила меня оборвать фразу на середине. Неужели?
— Ты ей сказал?
— О чём? — Вигер пытается идти на попятный, но слишком поздно.
— Обо всём! Сгустил краски, признавайся? Иначе Нэй не приехала бы.
Обрадованно переспрашивает:
— Так она всё-таки приезжала?
— Да!
— И чем же ты недоволен?
— Всем!
На всякий случай Виг переползает по стулу в сторону, чуть более удалённую от того места, до которого я могу дотянуться.
— Я думал…
— Правда? И как долго?
— Рэй, в самом деле… Это был такой чудный момент для примирения!
— Да уж, чудный.
— Разве нет? Любящая жена, поспешившая к недомогающему мужу, — чем не сюжет для сказки со счастливым финалом?
— Сказка…
Я опрокинул в рот всё содержимое чашки, чтобы вкусом авака забить горечь мыслей. Хотя бы на несколько минут.
Вигер присматривался ко мне, опасаясь, как предполагаю, уже не за целостность собственной челюсти, а за моё душевное равновесие.
— Случилось что-то плохое?
— Да.
Лаконичность ответа моего друга не удовлетворила:
— Что именно?
— Неважно.
— Рэй, посмотри на меня, пожалуйста!
Я нехотя поднял глаза, встречая серый и мягкий, как пепел, взгляд.
— Что случилось?
— Да так… Безделица одна.
— Безделица тебя бы не огорчила, — разумно заключил Виг. — Учти, я не отстану, пока не узнаю достаточно, чтобы…
— Чтобы натворить ещё больших бед? Знаю.
— Рэй, да что стряслось?
— Сказано же: безделица! Она должна была произойти. Однажды. Но я рассчитывал, что всё случится несколько позже, чем случилось.
Я вышел на террасу и опёрся об ажурную решётку ограждения.
— Всё плохо, да? — робкий вопрос.
— Угу.
— Послушай… Извини. Я не хотел.
— Знаю.
Ладонь Вига неуверенно легла на моё плечо.
— Понимаешь, мне… Я так не могу.
— Как?
— Когда я смотрю на тебя и Наис, я всегда вспоминаю Ланну и то, как мы были счастливы.
— И хочешь осчастливить нас?
— Ну… Вроде того.
Я повернулся к Вигеру лицом.
— Не надо, хорошо?
— Извини. — Он огорчённо опустил глаза.
— Я никого не виню, пойми. Мне нужно было совсем немножко времени, чтобы… А, да о чём теперь говорить!
— Рэй…
— Всё, забыли. Собственно, я пришёл к тебе по делу.
— А именно?
— Во-первых, хотел спросить, завершено ли дознание по поводу пожара.
— Завершено, — кивнул Вигер. — Я распоряжусь, чтобы тебе предоставили отчёт.
— Если можно, прямо сегодня: я собираюсь заглянуть в приют.
— Договорились. Что-то ещё?
— Во-вторых, хочу узнать, кто занимался делом тех детей, с рынка.
— Как и полагается, Служба опеки.
— А конкретно?
— Dan Рагин.
Старый приятель отца? Замечательно: не будет проблем с расспросами.
— Тогда отправлюсь прямо к нему.
— Ты в самом деле чувствуешь себя хорошо?
Всё никак не хочет поверить в моё душевное здоровье. Правильно, кстати, делает: на душе у меня самые настоящие сумерки. То есть наиболее подходящее состояние для работы.
— Не беспокойся. Всё хорошо.
— Дядя Рэй!
Счастливая рожица, до боли напоминающая лицо ре-амитера. Кулачки, протирающие сонные глаза. Кружевная рубашка на локоть длиннее, чем рост шестилетней девочки.
Подхватываю Лелию на руки:
— Привет, муха! Как поживаешь?
— Ой, а мне три дня из дому запрещают выходить, — тут же начинает охотно ябедничать ребёнок. — И всё время в постели велят лежать. А я не хочу! Я хочу гулять!
— Но, наверное, есть причина, не так ли?
Девочка обиженно шмыгает носом:
— А я папе говорила, а он не верит!
— Во что?
— Я совсем-совсем здоровая!
— Правда? Гляди, муха, только не ври, ты же знаешь, я лгунишку сразу вижу!
— Я не вру!
Капризуля надувает губки и одновременно заискивающе смотрит мне в глаза.
— Именно, что врёшь, — вздыхает Вигер.
— Не вру! — горячо возражает Лелия, а потом шепчет мне на ухо, тщетно надеясь, что её просьба останется тайной для отца: — Скажи ему, дядя Рэй… Я же здоровая… Ну, почти совсем уже!
— Хорошо, скажу.
Опускаю ребёнка на пол.
— Она, похоже, поправилась. В любом случае, прогулка на свежем воздухе не помешает. И знаешь что… Может, отправишь её за город? Моя мама будет просто счастлива принять у себя эту юную daneke.
Виг хмурится:
— Уверен?
— Вполне. Инис любит детей. И уж совершенно точно не позволяет им болеть, по себе знаю!
Хорошо, что отряжённый для доставки меня в город мамин работник согласился отвезти Микиса в особняк Торис: представляю, как бы я смотрелся с котом под мышкой, направляясь в присутственное место!
Служба опеки, некогда многочисленная и жизненно необходимая, на моей памяти переживала не лучшие времена. По крайней мере, большим трёхэтажным строением ей пришлось поделиться с Таможенным корпусом, а потом и вовсе съехать в одну из внутридворовых пристроек, благо архив с отчётами о появлении в пределах Антреи незваных пришельцев медленно, но верно уменьшался в размерах ввиду того, что количество пришельцев тоже не стремилось к росту. Точнее говоря, если раз в полгода кто и решался сменить место обитания, выбрав в качестве конечного адреса мой город, можно считать, Служба была обеспечена работой. Хоть какой-то. А всё остальное время пяток пожилых мужчин и женщин, уныло ожидающих права уйти на заслуженный и долгожданный отдых, искали другие способы для развлечения. Конечно, молодое пополнение периодически появлялось в этих стенах, но подолгу не задерживалось: кому охота дышать пылью канувших в забвение событий, если можно с тем же успехом располагаться в чистеньком и светлом кабинете Таможни или Городской стражи? Правильно, дураков нет.
Dan Рагин, помнивший меня ещё несмышлёным мальчуганом (правда, злые языки утверждают, что с тех пор в отношении разума я ничуть и не изменился), кряхтел всего лишь две минуты, доставая отчёт, благо последний покоился на самом верху стопки пыльных папок. Ещё минуту с половиной мне пришлось ждать, пока старческий взгляд отыщет в строчках дрожащих букв имя и прочие сведения о лице, принявшем участие в судьбе вновь прибывших переселенцев. Но если вы думаете, что сразу после этого я покинул архивную комнату, то глубоко заблуждаетесь: меня продержали в продавленном кресле ещё с четверть часа разговоры о погоде и самочувствии, равно моем и моей матушки. И только целиком и полностью закончив нудный церемониал, в благородном обществе полагающийся непременным, мне удалось вырваться на свободу. Относительную, разумеется: как можно считать себя свободным, если знаешь, что три пары глаз следят за тобой каждое мгновение?
И почему Вигер не смог привыкнуть к охране? У меня-то получилось. Правда, не сразу и не без труда, но я примирился с наличием телохранителей, а они… Надеюсь, со мной. Нет, вру, не примирились. Даже Баллиг в глубине души вечно мной недоволен, что уж говорить об остальных? А ведь я не позволяю себе многого — так, пошучиваю иногда. Да и то в последние годы делаю это всё реже и реже. Старею, наверное. Глядишь, ещё пара лет, и вовсе перестану причинять беспокойство своим охранникам. Буду тихо и мирно ходить на службу, высиживая вахты от колокола до колокола, буду старательно составлять скучные отчёты и писать редкие протоколы, буду… Покрываться плесенью буду, в общем. А что, живой пример прямо перед глазами: старина Калли. Кажется, совсем недавно был сорванцом, а сейчас — руины прежней роскоши. Впрочем, в отличие от меня dan Советник обременён проблемами по самое горлышко, потому и не успевает заботиться о себе, любимом, должным образом. И не женился до сих пор… Правда, у него столько двоюродных племянников, что найдётся, кому наследовать семейное дело. А что делать мне? И надо ли что-то делать?..
Та-а-а-ак, это здесь. Как следует из справки, выданной Рагином, девочку и малыша взял на попечение состоятельный купец, происходящий из рода, с самого основания Антреи занимающегося поставками в Западный Шем красной меди из собственных рудников на северном побережье Мёртвого озера. Dan Сойнер.
Солидный домик, сразу выдающий зажиточность его хозяина. И ведь наверняка всё заработано праведным трудом. Садика перед парадным входом нет, но у заднего крыльца, скорее всего, имеется несколько клумб и лужайка. А как вы думали? Обширными участками земли в городе наделены только уважаемые люди. В смысле, из уважаемых семей. Я и сам ючусь в особняке, который не может похвастать парком. Да и зачем? Захочу посмотреть на траву, всегда могу съездить к матушке. Хотя и ездить не надо — достаточно до приюта доплестись. Кстати, туда я и пойду, но несколько позже. Когда закончу дела в этом месте.
Кованые решётки на окнах первого этажа. Массивные ставни, сейчас, разумеется, распахнутые навстречу весеннему теплу, потому что иначе прогнать сырость из каменных стен можно только путём неуёмного сжигания дров, а никакой уважающий себя купец не станет разбрасываться деньгами, когда можно малость исхитриться и воспользоваться дармовщиной.
Каменная кладка цоколя выбелена. Ну надо же! Он ещё и модничает? Однако… Хотя добрая половина домов в Антрее сейчас страдает от всеобщего помешательства на идее оформления внешнего вида жилища, родившейся в воспалённом мозгу придворного художника. Правда, у меня есть основания полагать, что побелка нижних этажей была на руку daneke Маре Виттани, которая содержит прачечные по всему городу: уж сколько раз сам заполучал на одежду белую липкую пыль и ругался на чём свет стоит. Может, намекнуть Калли, чтобы принял меры? Хм. Нет, не буду. Если учесть, что Мара имеет привычку его навещать по делу и без оного, можно пойти дальше и предположить, что сие модное веяние организовано не кем иным, как Калласом Ра-Дьеном. А это уже выгодно мне, потому что самые щедрые пожертвования я получаю из его рук. Ай, как всё славно складывается!
Брякнув бронзовым кольцом о дверь, я терпеливо дожидался, пока мне отворят.
Появившийся на пороге мужчина не походил на состоятельного купца ни возрастом, ни поведением, а больше всего напоминал мелкого служку: тот же масляный бегающий взгляд, те же потные ладони, торопливо отирающиеся о полы камзола, те же услужливо согнутые плечи. Вот только чего он боится?
Капельки пота, выступившие у корней волос, подсказали: отвлёкся от ведения хозяйства и теперь ожидает выволочки. От меня, что ли? Я чужих слуг воспитывать не собираюсь.
— Скажите, милейший, может ли dan Сойнер меня сейчас принять?
— Видите ли… — начал юлить служка, но я отодвинул его в сторону и переступил порог дома, потому что… Меня позвал знакомый аромат.
Они были повсюду: на столах, на подоконниках, на полу. В кадках, вазах и ящиках. Лилии. Всевозможных цветов и размеров. Благоухающие, как сад, в котором, по поверью жителей Южного Шема, самые благочестивые из нас окажутся после смерти.
— Dan Сойнер сейчас отсутствует, но если вы соблаговолите назвать мне своё имя, я непременно доложу… — прогнусили где-то за спиной.
— Доложите, что Рэйден Ра-Гро хотел его видеть.
Сзади мгновенно умолкли, но всё же осторожно осведомились:
— А какое дело привело вас, светлый dan? Возможно, я мог бы оказаться полезным и…
— Пожалуй.
Я погладил острые стрелки листьев ближайшего ко мне букета.
— Скажите-ка, милейший, как поживает девочка, которую, согласно разрешению Службы опеки, забрал ваш хозяин? Я могу её видеть?
— О, не извольте беспокоиться, светлый dan! С ней всё просто замечательно!
— А как младенчик?
— Для него найдена лучшая кормилица, какая только есть в Антрее! — без малейшей запинки и раздумий сообщил служка.
— И где же он сейчас находится?
— О, dan Сойнер отвёз детей за город, чтобы они окрепли на свежем деревенском воздухе.
Похвально, конечно, но…
— А сам dan? Он с ними?
— Разумеется! Как же можно было оставить таких чудных малышей без присмотра! Конечно, он поехал убедиться, что их устроят самым лучшим образом!
— Хорошо… Что ж, не буду больше отнимать у вас время, милейший. Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей. Но попрошу передать хозяину, что ещё зайду — убедиться в своих предположениях. — Я многозначительно сдвинул брови и, немного подумав, туманно добавил: — Во избежание.
— Разумеется, светлый dan! Не извольте беспокоиться, светлый dan! Я сразу же сообщу о вашем визите и…
Конечно, он был рад выставить меня за дверь, тем более я не особенно и упирался, потому что заполучил тему для размышлений. Серьёзную тему.
Во-первых, лилии. Ни для кого в Антрее не секрет, что аромат цветущих лилий способен помешать наследнику рода Ра-Гро исполнять свои непосредственные обязанности по выявлению опасных чужаков. Конечно, это полная чушь, распространённая в незапамятные времена кем-то из предков Калласа с целью придать горожанам необоснованную уверенность в наличии хоть какой-нибудь управы на Стража. На самом деле я обожаю эти цветы. До самозабвения. И в поместье матушкой разбита целая клумба, защищённая стеклянными стенками от ветров и холодных туманов. Клумба с лилиями, белыми, розовыми и лиловыми. Их аромат кружит голову и заставляет разум отступить в тень, выпуская на первый план чувства. Их аромат напоминает мне о Наис, такой же гордой и стремительной, как строгие лепестки. Такой же нежной, как бархатные шапочки тычинок. Такой же соблазнительной и страстной, как россыпь пятнышек в глубине цветочной чашечки… Спросите, откуда я могу знать всё это, если так и не заполучил жену в собственную постель? Есть способы, и я ими пользуюсь. За неимением других…
Впрочем, я и не стал задерживаться более в доме купца, потому что вспомнил о супруге и нашем последнем расставании. Но всё же море лилий наводило на подозрение: от меня что-то хотели скрыть. Конечно, маловероятно, что Сойнер ожидал моего визита, хотя… Хотя, хотя. Есть у меня дурацкое качество интересоваться состоянием дел своих подопечных, пусть даже недолго находящихся в моём ведении. Но если придерживаться такого объяснения, нелишне заподозрить купца в намерении преступить главный закон Антреи, то есть нанести ущерб жизни и здоровью её жителей. Слишком опасный вывод, торопиться с которым нельзя.
Можно было расспросить служку поподробнее, вот только… Это не имело смысла и являлось второй причиной моих размышлений.
Весь короткий разговор мой собеседник был не в себе. Частично. Не в той мере, которая позволила бы считать его сумасшедшим на законных основаниях, и не в той, что свидетельствует о смятении чувств в присутствии реальной угрозы. Служка был, как бы выразиться точнее? Словно зачарован. Сначала он вёл себя вполне обычно, но, услышав моё имя, стал на порядок благожелательнее, и вовсе не из-за испуга. Словно что-то внутри или снаружи велело: ублажи гостя. Он и ублажил. Как умел, то бишь радостно и охотно ответил на заданные вопросы. Странно… Возможно, магия имела место, но об этом лучше спрашивать людей сведущих, того же Олли привести и заставить чуток поработать. По своему же роду деятельности я не почувствовал ничего, ровным счётом. Кроме настоятельного желания треснуть служку по голове и прогнать из гнусавого голоса заученный дурман.
Что это означает? Dan Сойнер обладает замечательным даром убеждения и умеет подчинять своих слуг? Не исключено. Но это ещё не преступление. Ладно, разберусь потом, позже. И других дел по горло.
— Олли, радость моя веснушчатая, ау!
Ни ответа, ни привета. И где же шастает мой многомудрый приятель в разгар дневной вахты? Ни в лаборатории, ни в парке у любимого огородика его нет. Непонятушки-перепрятушки. Что ж, если никто не в состоянии развеять мою тоску приятной беседой, придётся самому себя чем-нибудь занять. Например, чтением бумаг, уже дожидающихся меня на столе в кабинете.
Хорошо, что горел Старый флигель: если бы огонь добрался до единственно дорогого мне помещения в приюте, я бы горько плакал. То есть плакал бы от едкого дыма, в котором исчезли бы записи и заметки моих предков.
Конечно, копии имеются и в поместье, но здесь они, так сказать, чуть больше упорядочены, чем там. А если признаться совсем уж честно, библиотека в доме на Лунной Излучине моими стараниями приведена в удручающе запутанное состояние. Для всех остальных, разумеется, а не для меня: я-то могу найти в хаосе книг и свитков всё, что мне заблагорассудится. Потому что сам это «потерял». Так вот, в приюте моё влияние на существующий порядок чувствуется не меньше, но, поскольку необходимыми к прочтению являются только отдельно взятые литературные шедевры дедушек и прадедушек, они обычно лежат в одном и том же месте, что несказанно удобно.
Мой уютный родной кабинетик! Как давно мы с тобой не встречались! А кстати, как давно? Последний визит — на пепелище — не в счёт, а до того… Да, больше двух недель не появлялся по месту семейной службы. Стыдно. Надо навёрстывать упущенное. И пыль смахнуть с мебели не мешало бы…
Семь шагов в длину, четыре шага в ширину — вполне довольно места для работы. Помещается продолговатый стол, верх которого обтянут изрядно полысевшим сукном, отмеченным на всём своём протяжении прожжёнными дырочками (это мой другой прадед, Вокен, курил трубку, а со времени его упокоения никто не удосужился обновить тканевую обивку, которая вот-вот рассыплется прахом).
Помещаются два кресла с кожаными подушками сидений и спинок, с удобными подлокотниками, но скрипящие так натужно, что, опускаясь в них, всякий раз боишься, что шаткое сооружение развалится прямо под твоей задницей.
Помещаются книжные шкафы, за плотно прикрытыми створками одного из которых я прячу вовсе не книги, а кое-что другое, булькающее. Олден пытался отвадить меня от этой привычки, но добился только противоположного результата: количество бутылок выросло вдвое против первоначального. Правда, я с тех пор к ним так и не притронулся, но принцип был соблюдён.
Выщербленные паркетины удачно скрывают своё плачевное состояние под ворсистым ковром, заглушающим шаги и за то люто мной ненавидимым. Но расстаться с подарком мамы папе не считаю возможным, потому смирился с тем, чтобы садиться за стол всегда лицом к двери.
Окон два, узкие и расположенные так близко друг к другу, что могут сойти за одно не слишком большое. Раскрою-ка их и впущу в свою обитель хоть немного весенней свежести… Хо-ро-шо! На самом деле. Теперь можно плюхнуться в любимое кресло, закинуть ноги на стол и разложить на коленях листы бумаги из любезно присланной Вигером папки.
«Акт осмотра и выявления причин возгорания». Любопытно, выявили или нет?
«Дня шестого месяца Первых Гроз года 435 от основания Антреи произведено дознание касательно возникновения огня в непредусмотренном для сего действа месте, а именно, в помещении жилого назначения, являющемся частью строений, принадлежащих Королевскому приюту немощных духом, в пределах поименованного Старого флигеля».
Кажется, я догадываюсь, кто занимался дознанием. Но любая догадка должна быть подтверждена, иначе останется таковой на веки вечные. Что у нас с личной печатью дознавателя? Так и думал, dan Хаммис. Или dan «Нытик», как его обычно называют и за глаза, и в глаза. Ну и удружил ты мне, Виг, направив самого скучного из своих подчинённых в мою вотчину… Нет, сердиться не буду: мало ли каких дел накопилось на столах у других дознавателей? И уж больше чем уверен, те дела (в отличие от моего) прямиком затрагивали чью-нибудь жизнь или смерть, а не требовали всего лишь порыться в кучке углей.
Ладно, буду надеяться, что Хаммису удалось справиться с непреходящим стремлением всегда и всюду следовать инструкциям, и крохи полезной информации отыщутся даже в этом… скудном, кстати, отчёте: два листочка на всё про всё. Экономим бумагу? Неужели обитатели Острова настолько обеднели? Замолвить, что ли, словечко перед Калласом? Пусть пришлёт им от широты души несколько подвод с бумажными кипами. И ведь пришлёт, гад, потому что не за себя буду просить. Если б за себя, дождался бы только дождя осенью, и то прибегая к денным и нощным молениям небожителю, ответственному за пролитие влаги на землю.
«Очаг возгорания предположительно находился в последней трети коридора первого этажа, и причиной возникновения огня явилось пролитое из светильника и воспламенившееся масло».
Гениально. Вот тебя, Хаммис, я точно расцелую — во все места, до которых смогу добраться, причём в присутствии всех твоих сослуживцев и непосредственного начальника. Пролитое масло! А что же ещё? Посреди коридора разводили костёр, что ли? Ох…
«Установленная согласно показаниям свидетелей и последующему исследованию воздушных потоков большая задымлённость возникла предположительно по причине возгорания плохо очищенного масла, так называемого „хиши“, и объясняется большим пятном пролития».
Плохо очищенное? «Хиши»? Положим, для любого стороннего наблюдателя этот факт остался бы незамеченным, но для меня… В светильниках приюта используется совсем другое масло, высшей степени очистки, совершенно не чадящее. Значит, имел место поджог. Ай, как нехорошо… Придётся посмотреть самому.
Вопреки ожиданиям, «пепелище» оказалось не таким уж страшным на вид. Совсем не страшным. Серьёзно пострадали только панели из роммийского дуба, но я давно уже собирался поменять их на что-то более привлекательное, чем мрачная тяжеловесность.
Последняя треть коридора — что у меня там? А ничего. Маленькая площадка наподобие алькова. Самое забавное, в неё редко кто заходил, поскольку делать там совершенно нечего: ни столика, ни стульев, ни прочих предметов интерьера. Одна только картина на стене. Картина…
Холст, разумеется, не пережил свидания с огнём: слой краски расплавился, стёк и сгорел. Ну и ладно, невелика потеря. Хотя… А что было изображено-то? Кажется, чей-то портрет, но чей? Хоть убей, не помню. И ни одной подробности из памяти не извлечь. Может, и надо было приглядываться внимательнее, но эта часть коридора никогда не пользовалась популярностью у меня. Собственно, Старый флигель можно было бы смело закрыть на замок, если бы Привидение напрочь не отказывалось жить в другом месте, нежели в сих старых и сырых стенах.
Ага. Вот и первое подтверждение: сырых. Вы когда-нибудь пробовали разводить костёр из дубовых поленьев? А из влажных дубовых поленьев? Сколько же масла пришлось вылить злоумышленнику, чтобы заставить вечно сырое дерево загореться? Не один кувшин, полагаю. Или он пользовался флягами? А может быть… Ещё и магией.
Я подошёл к одному из горелых пятен и коснулся пальцами деревянной панели за пределами черноты. Сухо, разумеется. Хотя бы по той простой причине, что тушение пожара исполнялось Олли именно с применением «вытяжки». Но сдаётся мне, что и поджигатель был снабжён магическим подспорьем в своём нелёгком деле. А высушивание уничтожило все следы, которые я мог бы прочесть. Хм. Хм. Хм.
Ловушка была расставлена на меня? Но зачем? Не вижу причин. Ни одной. Да, в былые времена Стражи Антреи представляли собой грозную силу и оказывали огромное влияние на королевскую политику, но сейчас… Уже при моём отце услугами рода Ра-Гро практически не пользовались. Особыми услугами, имею в виду. Поэтому и приходится заниматься не своим делом, помогая Калли в его торговых операциях, чтобы хоть чем-то оправдать средства, идущие на содержание приюта, да нести самые обычные вахты в порту. От меня очень мало толку. Да, могу учинить заварушку в пределах собственной извращённой фантазии, но не более. Да, имею право убивать без объяснения причин, но… Когда я пользовался этим правом? В сущности, я вполне безобиден. И всё же кому-то понадобилось под покровом сумерек пробираться в приют, поливать стены маслом, предварительно «подсушив» дерево, и устраивать пожар с целью… Сжечь старую и всеми забытую картину?
Да, обугленных панелей больше всего именно в алькове, который Хаммис вежливо, но неконкретно обозвал «последней третью коридора». Что же было изображено на полотне? Точнее, кто был изображён?
— Dan Смотритель, — тихо позвали сзади.
— Мм?
— Вы того, не серчайте шибко…
Я повернулся и задрал подбородок, чтобы иметь возможность рассмотреть виноватую мину на лице Сеппина.
Да, задрать. Потому что деревянщик, волей судьбы оказавшийся обитателем приюта и моим подопечным, ростом превосходил меня почти на две головы.
Здоровенный детина с кротким нравом, этот мужчина, являющийся моим ровесником, прибыл в Антрею не просто так, а по приглашению кого-то из вельмож, потому что считался (и вполне заслуженно) очень хорошим мастером по работе с деревом. Разумеется, прибыл не один, а вместе с семьёй — женой и озорными близняшками десяти лет на двоих. Но поскольку пребывание в городе должно было затянуться на несколько месяцев, а то и поболе, Сеппин предстал пред мои светлые очи. А я без сомнений и колебаний (которыми по поводу своей наследственной особенности просто не страдаю) обнаружил в нём склонность к «водяному безумию».
Это стало трагедией. Как для семьи, так и для нанимателя, поскольку из рук сумасшедшего в Антрее запрещено принимать всякие поделки: слишком сильно суеверие, что можно заразиться, даже дыша одним воздухом с несчастным. Возможно, оно не лишено оснований, но я-то знаю, что за все столетия внимательнейших наблюдений подобных случаев выявлено не было, следовательно, риск очень мал. Можно сказать, ничтожен… В общем и целом, парень и его близкие были потрясены. А потом… Честно скажу, я проникся к Сеппину огромным уважением, потому что деревянщик, вместо того чтобы возвращаться назад (не в последнюю очередь в силу того, что хозяйство и мастерская за пределами Антреи уже были проданы и семья собиралась осесть в нашем городе), потратил все дни и ночи до первых признаков проявления «водяного безумия» на выполнение заказов. Трудился как оглашённый, но всё-таки успел сделать достаточно и обеспечить жене и детям несколько безбедных лет жизни. А я, находясь под впечатлением сего благородного поступка, выхлопотал у королевы содержание для семьи Сеппина. Пусть не слишком щедрое, но достойное. К тому же, заимев в приюте собственного деревянщика, можно было существенно сократить расходы на починку мебели, оконных рам и прочей деревянной утвари, обновлять которую в ближайшие годы никто всё равно не стал бы. Ну да, практический подход к жизни, и что? Он не мешает мне по заслугам оценивать чужие качества, равно замечательные и дурные…
— Почему ты решил, что я сержусь?
Сеппин засопел, смешно хмуря пушистые светлые брови. Не знаю, из какой провинции Западного Шема он был родом, но цветом волос мог бы поспорить с яркостью недавней побелки цокольных этажей. Может, выгорел на солнце, может, все его предки отличались подобной «белизной». В любом случае, выглядел великан трогательно и безобидно, но в тот знаменательный вечер, когда я пришёл, чтобы в очередной раз проверить, насколько близко столяр подошёл к своему пределу, моим глазам предстало совсем иное зрелище.
Грубоватые черты широкого лица своим видом вызывали только одно определение: задеревеневшие. А вот глаза, в обычное время светло-голубые, казались чёрными из-за расширенных до опасных размеров зрачков, мечущихся из одной стороны в другую, причём не всегда слаженно. Собственно, это и есть один из признаков «водяного безумия»: потеря контроля над глазами. Причём заболевший зрения не теряет, но оно становится весьма своеобразным — фокусируется только на предмете, представляющемся воспалённому сознанию угрозой. Разумеется, переступив порог комнаты, таковым предметом стал я.
Не смогу сказать точно, сколько минут или часов потребовалось, чтобы уговорить Сеппина оставить в покое стамеску, сжатую до белизны напряжёнными пальцами. Помню, я только на неё и смотрел, а сам всё думал: пора вынимать шпагу из ножен или можно ещё несколько вдохов избегать кровопролития? Силы были неравны с самого начала, но вовсе не в том смысле, каковой может привидеться вам.
Да, за моей спиной стояли трое телохранителей. Да, они готовы были закрыть меня от опасности, но только закрыть. И решение, и удар — всё лежало на моей совести. Стража защищает меня от покушений и прочих случаев, способных нанести увечья, но не имеет права вмешиваться в мою работу. Под страхом наказания, и очень сурового. Дело в том, что сейчас любой человек, чьё «безумие» установлено, без долгих проволочек переводится в разряд тех граждан Антреи, которые подпадают под королевскую опеку, а значит, любое нанесение им вреда рассматривается как преступление против престола. И мои телохранители исключения не составляют: стоит им хотя бы кончиком клинка зацепить… Да о чём я говорю?! Даже ударить кулаком — тюремного заключения не избежать. Дурацкие правила? Не спорю. Но правила прежде всего ДОЛЖНЫ БЫТЬ, иначе моя служба превращалась бы в настоящий произвол.
Так что дурки неприкосновенны. Для всех, кроме меня. И в принципе это справедливо: кто ж виноват, что один человек живёт и здравствует, а другой от глотка воды теряет голову? Никто. И поэтому я отправляюсь в бой один. Всегда один.
Сеппин мог меня смять без особого труда. Правда, стамеска перед этим завязла бы в теле Баллига, моем «панцире», а поскольку на кулачках шансов выиграть не было, в тот приснопамятный вечер деревянщик легко мог найти упокоение от поцелуя моей шпаги. Но не нашёл. Потому что я, если честно признаться, немного струсил.
Не люблю драться насмерть. Пьяные потасовки не в счёт: это всего лишь отдохновение души и тела. А вот когда в ход идёт острая сталь… Не люблю. Умею, не испытываю особых сердечных мук и других неприятных ощущений при виде пролившейся крови, но ненавижу. Ещё в детстве отец рассказывал, что убивать себе подобных следует только в том случае, если иного выхода нет. Например, когда тебе самому грозит смертельная опасность — тогда просто не стоит раздумывать. Но если ситуация «заморожена», нужно приложить все силы, чтобы заставить её таять в нужном направлении.
Я читал все оттенки чувств, наполняющих деревянщика в те минуты. Ощущал его боль и отчаяние, как свои собственные. Терялся вместе с ним в круговерти образов, поменявшихся местами и исказивших настоящее до неузнаваемости. Но, как в большинстве болезней можно найти путь к исцелению, «водяное безумие» тоже поддаётся управлению. Если отыщешь ту ниточку, на которой сознание удерживается от прыжка в бездну.
У Сеппина была такая ниточка: сомнение, а успел ли он сделать всё, что должен был. То есть успел ли он обезопасить от нищеты и себя самого, и свою семью. Как только я прочитал это сомнение, можно было выдохнуть и отпустить свой собственный страх — страх взять на себя гибель безвинного человека. А потом началось долгое и мучительное возвращение деревянщика домой из леса безумия.
Слово за словом, фраза за фразой я продирался через нагромождение заблуждений, в обычное время прятавшихся где-то на дне сознания мужчины, оставшегося наполовину ребёнком и, наверное, потому способного создавать из дерева вещи сродни сказочным чудесам. Чего там только не было… И каждую тень должно было заметить, отловить, прочитать и правильно осознать, чтобы следующей увещевающей фразой не испортить положение, а улучшить. Тяжёлая работа. Подозреваю, что некоторые из моих предшественников в подобных случаях не тратились, сразу обнажая оружие. Почему я не последовал их примеру? Не знаю. Наверное, из скупости. Ну да, мне так мало попадается поводов для применения вдолблённых в голову знаний, что я радостно хватаюсь за каждый из них. Потом жалею, конечно. Но недолго. Вот и с Сеппином жалел — ровно до той самой минуты, когда посветлевшие глаза ослепили меня своим покоем…
— Ну дык… Вон сколько урону. А вы на нас думаете, верно?
Я вздохнул и почесал за ухом.
— А что, и в самом деле вы подожгли?
— Да нечто мы совсем дурные, dan Смотритель, чтобы собственный дом рушить! — оскорбился деревянщик.
Вообще-то дурные. Дурки, как их и именуют в Антрее. А меня, соответственно, называют придурком. Но я не обижаюсь, поскольку действительно состою «при дурках».
— Не оправдывайся, я знаю, что вы не виноваты.
Сеппин облегчённо выдохнул. Знаю почему: проступки подлежали наказанию, и это правило я никогда не преступал. Было дело по первости, когда прощал всё что ни надо, но… Столкнувшись с тем, что мои серьёзные и справедливые требования не принимаются к исполнению, слегка озверел и ужесточил дисциплину. Самому было тошно от собственной «жёсткости», но пользу сии страдания принесли: теперь любое моё слово, сказанное холодным тоном, почитается приказом.
— А для тебя лично работёнка образовалась.
Деревянщик обрадованно навострил слух.
— Снимешь всю эту погорелость и сделаешь новую облицовку. Согласен?
Можно было не спрашивать. Что ещё доставит истинное удовольствие мастеру, как не любимая работа?
— Как не сделать, сделаем! Только я бы сам доски пилил, если dan Смотритель не против: тут же надо узор будет точно подбирать, чтобы каждый завиток на своём месте был, а не вразнобой.
— Да, да… Пили сам, конечно. Я договорюсь, чтобы нужную древесину доставили. Только ты сначала сам определись, что тебе потребуется.
— Да не так уж много, dan Смотритель! Только молодняк не подойдёт, нужно будет стволы старше пятидесяти лет подобрать, да не полевые, а из той части леса, где… — увлечённо начал Сеппин, но я устало махнул рукой:
— Позже, хорошо? Запиши, если сможешь. А для начала убери всю гадость, у меня голова от этого запаха болит.
— Как пожелаете, dan Смотритель!
Деревянщик бодро потопал за надлежащими инструментами, а я вернулся в кабинет, где застал… Своего подчинённого, бегающего от работы при каждом удобном случае.
Олден, запыхавшийся и раскрасневшийся, попытался сделать вид, что сидит в кресле уже битый час, дожидаясь меня. Понимал, конечно, что все попытки будут напрасными, но надежды окончательно не терял. Правильный подход, кстати: делать вид, что всё прекрасно, когда, напротив, всё ужасно. Сам иногда им пользуюсь.
Я медленно и величаво (не знаю, как выглядит со стороны, и знать не хочу: мне всегда было довольно внутреннего ощущения) проследовал к своему месту, устроил пятую точку поудобнее, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, придавая устремлённому в пространство взгляду выражение скорбной снисходительности.
Веснушки на перебитом носу Олли немного подумали и спрятались в меленьких складочках, когда маг наивно сообщил:
— Не ожидал встретить тебя сегодня, и особенно здесь.
— Да, такой уж я непредсказуемый и внезапный… Но речь не обо мне, имеющем законное основание для того, чтобы отлынивать от несения службы. А вот почему другие персоны не находятся там, где должны находиться, мне бы хотелось знать. Очень.
Олден прищурился, стараясь выглядеть невинно оскорблённым:
— Вообще-то, раз уж ты в настоящее время освобождён от службы, твоё появление в приюте может расцениваться лишь как частный визит.
Прав, мерзавец. Но когда я отступал перед превосходящими силами противника?
— Да, частный визит единоличного владельца, требующего отчёт о делах у нанятого слуги.
— Это кто здесь слуга?
— Показать пальцем?
Олден не на шутку обиделся, хотя я не солгал ни в одной детали: он — мой слуга. В отношении приютских дел. И состоит на должности лекаря, призванного следить за состоянием содержащихся в приюте людей. Получает за это жалованье, кстати, в отличие от меня. И не только за это.
— Итак, я жажду получить отчёт.
— Прямо сейчас?
— А что тебе мешает? Учти, я ведь могу потребовать составить его в письменном виде, что, безусловно, займёт часть того времени, которое ты выделил на труды по обретению идеальной возлюбленной.
— Сволочь ты, Рэйден.