Море лунного света Маклин Джулианна

Глава 5. Мелани. Нью-Йорк, 1986

Я постаралась не закатить глаза, потому что после недели размышлений о нашем разговоре я была убеждена, что мой терапевт просто шутил надо мной, когда делал вид, будто серьезно относится к моему проекту.

Избегая его взгляда, я любовалась стоявшей в углу комнаты лампой с бахромой, свисающей с абажура. Снова, как и на прошлой неделе, шел дождь, и в мокрой одежде мне стало холодно и неуютно.

– Еще один пасмурный день, – сказала я, уклоняясь от его вопроса. – Приходится включать лампы посреди дня.

– С другой стороны, можно сказать, что они призывают солнце на завтра. – Он тепло улыбнулся мне.

– Вам нравится ваша работа? – спросила я.

– Да, – ответил он.

– Повезло вам. А я даже не знаю, что буду делать с этой степенью, когда получу ее. Если получу.

– Это вас беспокоит? – спросил он, чуть подавшись вперед. – Что вы не закончите начатое?

– Не знаю.

Я не стала развивать мысль, и он задал другой вопрос:

– На прошлой неделе вы упомянули, что считаете свой проект слишком личным для вас. Не могли бы вы рассказать почему?

Я сбросила мокрые туфли, поджала ноги под себя, прижала к груди одну из декоративных подушек – ту, что с кисточками. Я долго собиралась с мыслями, а капли дождя стучали по оконному стеклу как галька.

– Когда я была маленькой, – наконец сказала я, – я часто ночевала в бабушкином трейлере. Он был очень уютным, чем-то похожим на ваш кабинет. Повсюду большие стопки книг и высокая напольная лампа, такая же, как у вас. – Я сделала паузу, доктор Робинсон терпеливо ждал, пока я продолжу. – На стене в гостиной висела старая черно-белая фотография дедушки. Я не знала его, потому что он умер задолго до моего рождения, но на этой фотографии он выглядел как настоящий герой. Во время Второй мировой войны он был летчиком. На фото он в кожаном бомбере и элегантном кепи стоит на крыле самолета и улыбается так уверенно… Я могла часами смотреть на эту фотографию. Мне казалось, что он улыбается именно мне.

– Ваша бабушка когда-нибудь говорила о нем?

– Еще бы! Постоянно. Она рассказывала мне, каким он был чудесным человеком. Достойным и порядочным. Настоящим джентльменом. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что она пыталась показать мне, каким должен быть муж и отец. Она знала, что я вижу дома, – мама вечно влюбляется во всяких неудачников, которые не могут удержаться ни на одной работе, зато критикуют то, что она готовит. Или называют ее никчемной и в конце концов бросают. – Я вздохнула и посмотрела в глаза доктору Робинсону. – Она не хотела, чтобы я стала такой, как мать: зацикленной на внешности, готовой съехаться с кем угодно, кто свистнет ей в баре. Она хотела, чтобы я следовала за своими мечтами.

Доктор Робинсон кивнул.

– А сейчас, как вам кажется, вы следуете за ними?

Я наклонила голову и посмотрела на него.

– Разве мы здесь не для того, чтобы ответить на этот вопрос?

Его руки были сжаты в замок, но он разжал их, как бы говоря: «Не знаю, для этого?» Я посмотрела на него.

– Ну хорошо. Если вы заставляете меня отвечать на каждый возникающий вопрос…

– Я вас не заставляю, Мелани, – тут же перебил он. – Здесь безопасно. Это не экзамен, вам не ставят оценки. Мы можем говорить о чем угодно. Никакого давления. Никаких ожиданий. Никакого осуждения.

При этих словах я испытала облегчение, потому что в последнее время – а на самом деле всю свою жизнь – давила на себя, чтобы не стать такой, как мать.

– Давайте вернемся к фотографии дедушки, – сказал доктор Робинсон. – Вы сказали, что он был пилотом.

Я вдруг осознала, что мне начинает нравиться психотерапия. Где еще можно целый час говорить о себе с человеком, который ловит каждое твое слово?

– Да. Вышло так, что дедушка, которого я никогда не знала, в сорок пятом году пропал у берегов Флориды во время обычных учений. Это была большая новость в то время. Его назвали Рейс Девятнадцать. Пять самолетов, исчезнувших бесследно. Поищите информацию об этом.

– Я уже искал, – ответил он. Я вскинула брови.

– Вы уже искали?

– Да. После того как вы на прошлой неделе рассказали мне о своей диссертации, мне стало любопытно. Меня всегда интересовала авиация. – На этом он остановился, и это меня расстроило. Я хотела узнать о нем чуть больше, но, как обычно, он перевел разговор на меня. – Невероятно, что ваш дедушка был одним из тех пилотов.

– Да, это моя претензия на славу, – сказала я с комической гордостью, будто развлекала гостей на вечеринке. Доктор Робинсон взял ручку и что-то черкнул в блокноте, потом снова перевел взгляд на меня.

– Итак, вас с самого детства интересовали исчезавшие самолеты, и вы решили посвятить свою жизнь области науки, которая потенциально может разгадать знаменитую тайну. К тому же это очень личная для вас тема, в какой-то мере связанная с вашей семьей. Особенно с вашей бабушкой, которую вы очень уважали и уважаете до сих пор. Но в последнее время вы почему-то потеряли интерес к работе. Ваши преподаватели, кажется, думают, что это как-то связано со смертью вашей мамы и горем, которое вы переживаете. Давайте поговорим об этом.

– А это обязательно? – спросила я.

– Вы не хотите? – Он внимательно изучал выражение моего лица. Всякий раз, когда он так на меня смотрел, у меня в животе возникало чувство, будто я высоко поднялась на американских горках и резко съехала вниз. Я стала крутить кисточку подушки между пальцев.

– Я уже рассказала вам, каково было расти с ней и потенциальными отчимами, которые постоянно появлялись и исчезали. Уверена, вы смотрите на меня и думаете, что перед вами хрестоматийный пример девочки, у которой проблемы с мамой; девочки, которой нужно смириться с прошлым и признать, что она не продолжение своей матери, научиться отделять чувства по поводу ее смерти от своей работы.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

– Обычно все гораздо сложнее. Но вы, похоже, разобрались с терапевтической программой.

– Вот как? – Я засмеялась, но в глубине души была польщена и обрадована его словами. – Ну что тут скажешь? Я всегда была сообразительной. Иначе я бы до сих пор торчала в Оклахоме. Или, может, шла бы по дороге из желтого кирпича вместе с Дороти и Тото[1]. – Я усмехнулась и тут же испугалась, что он подумает, будто я с ним флиртую. – Шутка про торнадо, – пояснила я. Он кивнул и поднял перед собой руку.

– Я понял.

Больше он ничего не сказал, и у меня сложилось четкое впечатление, что он хотел немного ослабить поводья и позволить мне свободно говорить обо всем, о чем я хочу говорить, не только о матери. Я расслабилась, и мне было не страшно говорить на другие личные темы, что не было на меня похоже. Я всегда была закрытым человеком, мне трудно было сближаться с людьми. Большинство тех, кого я считала своими друзьями, были просто знакомыми или коллегами. Вот почему я жила одна.

Я по-прежнему сидела поджав ноги, и моя правая ступня затекла, поэтому я опустила ноги на пол и вновь обулась. Затем я поймала себя на том, что смотрю на книжные полки доктора Робинсона.

– Ничего, если я взгляну на ваши книги? – спросила я. – Мне нужно немного размяться.

– Не стесняйтесь, – дружелюбно ответил он, взмахом руки как бы говоря: добро пожаловать, исследуй мой мир.

Он остался сидеть и наблюдал, как я подошла к книжному шкафу и стала осматривать корешки, проводя по каждому пальцем. Там было несколько учебников по психологии и впечатляющая коллекция книг о помощи самому себе с такими названиями, как «Одаренный ребенок», «Дети родителей-алкоголиков» и «Пережить смерть супруга».

– Вы когда-нибудь читали просто для удовольствия? – спросила я, поглядывая на него через плечо.

Он тихо рассмеялся, затем нагнулся к ящику рядом со своим креслом и достал оттуда «Талантливого мистера Рипли»[2]. В душе я обрадовалась, обнаружив, что мой терапевт – обычный человек, у которого есть личная жизнь за пределами этой комнаты. На прошлой неделе я заметила, что он не носит обручальное кольцо, и поймала себя на том, что думаю: есть ли у него вторая половинка? Или он такой же, как я? Одиночка, в жизни которого главное – наука?

– Я полагаю, что каждый пациент, который приходит сюда, для вас как новый проект, – сказала я. – Головоломка, которую нужно решить. Наверное, это очень сложно. Но стоит усилий.

– Да, когда все идет хорошо.

Я закончила исследовать его книжный шкаф и вернулась на диван.

– Так о чем мы говорили?

Он сверился с блокнотом на коленях и покрутил в пальцах ручку, будто она была крошечной битой.

– Мы говорили о вашем дедушке-пилоте, и я поторопился, пытаясь слишком быстро решить вашу головоломку, хотя очевидно, что мне еще многое предстоит о вас узнать.

Его слова были мне очень приятны, ведь они означали, что он видит во мне интересную и глубокую личность. Никто до него не хотел погружаться в мою душу. Кроме бабушки, но ее давно не стало.

– Вы, должно быть, успешный человек, – заметила я с улыбкой. – Если готовы решать проблемы других людей.

Он одарил меня заговорщицким взглядом, означавшим, что я права, но он мой терапевт, и мы здесь не для того, чтобы говорить о нем. Поэтому он загнал меня обратно в стойло.

– Вы дали понять, что не хотите сегодня говорить о своей матери, – сказал он. – Тогда о чем вы хотели бы поговорить?

– Боже правый, – сказала я. – Даже не знаю. Можно говорить о чем угодно?

– Конечно, о чем вы хотите.

– Что ж, хорошо. – Я задумалась. – Давайте поговорим о моей диссертации.

– Замечательно.

– Что бы вы хотели узнать? Потому что, честно говоря, я не знаю, с чего начать.

– Вы могли бы, – он жестом указал на меня, – рассказать мне о своей гипотезе. О том, что вы хотите доказать.

– Хорошо. Я знаю, что происходит, доктор. Вы пытаетесь пробудить мою былую страсть. Все в порядке. Я понимаю. Ваша цель – снова мотивировать меня, а за наши встречи платит заведующий кафедрой физики.

– Моя цель имеет для вас значение? – спросил доктор Робинсон.

– Пожалуй, – ответила я. – Думаю, мне просто интересно, с какими намерениями вы во мне копаетесь.

Он усмехнулся.

– Я лишь пытаюсь делать свою работу. Пытаюсь помочь вам посмотреть внутрь себя, стать настолько самосознательной, насколько это возможно. Жизнь становится легче, когда знаешь себя. Когда можешь принять свое прошлое и свои ограничения и осознать свои сильные стороны и желания. Когда действительно знаешь, кто ты и чего хочешь, и не пытаешься быть кем-то другим.

– Это очень вдохновляет. – Я вздохнула и почувствовала, как мое лицо принимает озадаченное выражение. – Если не возражаете, я спрошу… сколько вам лет? Вы так зрело рассуждаете, но выглядите совсем молодым.

Он не ответил, и я почувствовала, что ему неловко.

– Простите. Это нарушение правил? Мне не надо было спрашивать?

Его плечи чуть расслабились.

– Все в порядке. Мне двадцать восемь.

Я чуть не упала с дивана.

– Всего двадцать восемь?

– Вас это удивляет?

– Ну… да. Вы выглядите гораздо старше. Может, из-за того, что вы сидите в этом глубоком кресле скрестив ноги и даете отеческие советы.

– Вас беспокоит, что я молод?

– Не знаю.

– Вы не уверены?

Я задумалась.

– Нет, на самом деле все хорошо. У вас есть степень, и вы, конечно, высококвалифицированный специалист. Простите, что сказала, будто вы выглядите старым. Я не хотела вас оскорбить. Уверена, если бы я увидела вас на улице пинающим футбольный мяч, я бы восприняла вас по-другому.

Он вновь посмотрел в свой блокнот и что-то записал.

– Хотела бы я знать, что вы обо мне пишете, – сказала я.

– Ничего особенного. Я пишу, чтобы не забыть, о чем мы говорим на наших сессиях.

Я хмыкнула и смущенно отвела взгляд.

– Теперь мне стыдно.

– Почему же?

– Потому что я сказала, что вы в этом кресле похожи на отца. Я так и вижу диагноз: пациент отчаянно нуждается в фигуре отца. Так вы написали?

Он отложил ручку, вновь сцепил руки.

– Нет, Мелани, не так. Я лишь записал, что вы удивились, узнав мой возраст. Но давайте обсудим вот что, если вы не возражаете. Вы уже не в первый раз пытаетесь угадать, что я о вас думаю. Как будто хотите быть на шаг впереди меня.

– Может, я упустила свое призвание, – сказала я. – Может, мне следовало стать психотерапевтом, а не физиком.

Он не ответил, и я простонала:

– Господи, я такое клише. Мне нужна была фигура отца, я увидела фотографию дедушки и подумала, что хотела бы воскресить его из мертвых. Вот почему я занимаюсь исследованием.

– Остановитесь. – Доктор Робинсон поднял руку. – Так вы оставите меня без работы.

Я рассмеялась.

– Да уж. Может, я и правда упустила свое призвание.

– Вы так думаете?

Я покачала головой.

– Не знаю. Может, мне просто надо закончить начатое, получить степень, а потом все это переосмыслить. Мне всего двадцать четыре. Возможно, все идет как надо. Я могу разгадать тайну Бермудского треугольника, которая не давала мне покоя все детство и юность. То есть я в жизни не получила бы все эти стипендии, если бы не моя безумная страсть к науке. Благодаря ей я попала в программу для одаренных, где все преподаватели, знавшие о моей несчастной жизни, хотели помочь мне добиться успеха. Итак, я живу в Нью-Йорке и вот-вот получу докторскую степень в области физики элементарных частиц. Это впечатляет, правда? Мне было всего шестнадцать, когда я поступила в колледж. Я должна гордиться собой.

– Да, вы должны, – ответил он, и я увидела в его глазах искреннее уважение и восхищение. Я была совершенно потрясена. Раньше никто так на меня не смотрел.

Доктор Робинсон взглянул на часы.

– Наше время вышло, – сказал он извиняющимся тоном. – Я запишу, на чем мы остановились, и мы сможем продолжить на следующей неделе.

– Хорошо. – Я взяла сумочку, и он проводил меня до двери, где я ненадолго остановилась. – Я знаю, это всего лишь вторая наша сессия, но я чувствую, что терапия мне помогает. Я просто хочу, чтобы вы это знали. У меня появилась надежда, что я найду выход и закончу диссертацию.

– Я рад это слышать. Возможно, будущие пилоты, летающие с Бермудских островов, тоже будут вам благодарны.

Я спустилась по лестнице в приемную, взяла в фойе зонтик. Выходя из клиники, расположенной в красивом каменном особняке в Верхнем Вест-Сайде, я собиралась раскрыть зонт, но дождь уже закончился, и подернутые дымкой солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, отражаясь в лужах. Блики слепили, и мне приходилось щуриться. Затем я подняла глаза и посмотрела на небо.

Было что-то невероятное в тумане, который плыл и искрился в лучах света после ливня. Он напомнил мне о серовато-белой дымке, описанной в отчете о полете, который я недавно изучала. Пилот рассказывал о длинных горизонтальных линиях в «электронном тумане», образующем вихрь, из которого самолет вылетел с невероятной скоростью. Пилот также упомянул ощущение невесомости в момент, когда он выходил из так называемого туннеля.

Я остановилась на тротуаре и задумалась об этом. Возможно ли, что эти облака состоят из заряженных частиц из геомагнитной бури? Могло ли это при определенных обстоятельствах вызвать гиперускорение и перегрузку, которых было бы достаточно, чтобы разбить самолет вдребезги? Или даже протолкнуть его через проходимую червоточину? Может быть, в другое измерение времени?

Воодушевленная, я ускорила шаг и пошла в сторону метро, чтобы вернуться в лабораторию.

Глава 6. Оливия. Майами, 1990

Я застыла с чашкой чая у большого окна в нашей квартире. Парусник шел от пристани к открытой воде. Солнце стояло высоко в небе, дул легкий ветер с запада. Я завидовала этим пассажирам – кем бы они ни были, – которые отправлялись хорошо проводить время. Интересно, будет ли мне когда-нибудь снова хорошо? Смогу ли я приятно провести день? Чувствовать себя благословленной и благодарной за свою счастливую жизнь?

Мама вернулась домой. Эти пять дней она провела у меня, ночуя в комнате для гостей и оставляя меня лишь ненадолго, чтобы принести свои вещи или что-то из еды, хотя пища меня мало интересовала. Я ценила присутствие мамы и ее эмоциональную поддержку, но теперь, когда поиски были окончены, мне хотелось только одного – побыть в одиночестве. Мне нужна была тишина – чистая, абсолютная тишина, – чтобы попытаться принять то, к чему меня подталкивали все: что Дин потерян навсегда.

Это было непросто. И еще хуже было из-за таблоидов, которые наперебой печатали возмутительные статьи: «В Море Судьбы замечены гигантские змеи!», «Летающие тарелки напугали пассажиров роскошного круизного лайнера!», «Правительство скрывает правду!».

Я не могла перестать думать о том, что сказал в новостях Майк Митчелл. Что, если он был прав? Что, если приборы Дина вышли из строя из-за какой-то необъяснимой сверхъестественной силы природы? Что, если он все еще жив? Это по-прежнему было возможно, верно? Я не верила ни в морских монстров, ни в НЛО, но ведь обломки самолета так и не нашли. Как и тело. Возможно, Дин благополучно посадил где-то самолет, но пострадал и должен был прийти в себя, прежде чем найти дорогу домой.

Я не могла оставить надежду. По крайней мере, пока. Если он был жив, ему нужно было, чтобы я держала для него свет в окне.

Зазвонил телефон. Я отвернулась от яркого солнечного света и ответила на звонок.

– Да?

Это была Сара.

– Привет, сестричка. Как дела?

– Как и следовало ожидать. – Я подошла к дивану и представила, что на нем сидит Дин, положив ноги на журнальный столик, и смотрит баскетбольный матч. Вместо того чтобы сесть, я повернулась и пошла обратно на кухню. – Ты уже знаешь, что поиски прекращены?

– Да. Да. Мне очень жаль.

– Мне тоже. – Чай давно остыл, так что я поставила чашку в раковину. – Но я не теряю надежды. Завтра я позвоню в комитет по регулированию, который занимается расследованиями авиакатастроф, узнаю, к какому заключению они пришли, и постараюсь быть в курсе событий, потому что все это очень подозрительно, тебе так не кажется? Ведь не мог же Дин просто раствориться в воздухе? Что-то тут не так.

– Ох, Оливия. – Она вздохнула. – Надеюсь, ты не веришь во все эти безумные истории из желтой прессы?

Я печально покачала головой.

– Не знаю. То есть… конечно, нет. Но как может целый самолет просто взять и исчезнуть? Я хочу знать, как они это объяснят.

– Я понимаю, что тебе нужны ответы, – мягко сказала Сара. – Будь на его месте Леон, я чувствовала бы то же самое. Мне жаль, что у этой истории никакого финала…

Мой пульс участился.

– Терпеть не могу это слово. Все твердят про какой-то финал.

– Ну хорошо.

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты хочешь, чтобы я приняла, что Дин не вернется, но я буду честной. Я не уверена, что это так. Я еще чувствую, что он здесь, со мной.

– Понимаю, – с сочувствием ответила она, но я знала, что она думает: нужно дать мне время, и в конце концов я приду в себя и пойму, что Дин не мог выжить в крушении самолета над водой, а таблоиды просто пытаются навариться на этой истории.

– Мне пора, – сказала я, потому что не хотела и думать ни о каком финале. Было слишком рано. Я не готова была двигаться дальше.

Положив трубку, я вернулась к окну, чтобы посмотреть на воду. Парусник превратился в маленькое, едва различимое пятнышко на горизонте. Скоро я вообще не смогу его видеть, но это не значит, что он перестанет существовать.

Проснувшись следующим утром, я на краткую, мимолетную секунду забыла, что Дин исчез. Когда я открыла глаза, мир показался мне прежним, но потом я вздохнула и вспомнила.

Агония утраты снова обрушилась на меня как горячий сильный ветер. У меня болела грудь, сжимались легкие. Господи. Это было на самом деле. Все сдались. Поиски были закончены. Никто больше не искал Дина. Его считали мертвым.

Я перекатилась на бок и уставилась на пустую половину кровати. Положила руку на мягкую подушку Дина, потом прижалась к ней и уткнулась лицом, глубоко дыша, отчаянно и неистово желая вдохнуть его запах, ощутить его в своем теле. Но у меня ничего не выходило, я вообще его не чувствовала, и это меня потрясло. Я плакала и кричала в мягкий пух, пока наволочка не пропиталась моими слезами.

Где он? Один где-то в бескрайнем открытом море?

Или где-то еще, в другом измерении Вселенной, по-прежнему летит на самолете и думает, что все в порядке?

Или на небесах?

Господи. Пожалуйста, только не это.

Меня трясло от мучительных рыданий в полумраке пустой комнаты. Пожалуйста, Дин… если ты там… если ты меня слышишь… вернись домой.

Через час я включила телевизор. Новостей об авиакатастрофе, если можно ее так назвать, больше не было. Теперь главной новостью была история о сенаторе, которого поймали на воровстве в магазине в Атланте. В газетах о Дине тоже ничего не было, даже короткой заметки на десятой или одиннадцатой странице.

Я не знала, чем себя занять, поэтому закрыла глаза и представила наше с Дином обычное воскресное утро, когда мы сидели за кухонным столом, читали газеты, потягивали кофе и думали, что приготовить на завтрак – яичницу или блины? Или и то, и другое? Обычно мы останавливались на третьем варианте, и Дин всегда стоял за сковородой и переворачивал блины, пока я жарила яичницу. Вспомнив об этом, я улыбнулась, но затем ощутила всю боль утраты. Когда я открыла глаза, я едва могла видеть сквозь слезы.

Я пыталась вздремнуть днем, но это было бессмысленно, потому что я не могла перестать смотреть на телефон, ожидая, когда он зазвонит, когда кто-нибудь свяжется со мной, чтобы сказать, что Дин нашелся.

Позже я сидела на кухне, все еще не сводя глаз с телефона, и наконец он зазвонил, нарушив невыносимую тишину. Я вскочила и, чуть не опрокинув стул, метнулась к нему. Едва взяв трубку, я тут же выронила ее, она ударилась об пол, и я неловко схватилась за шнур, чтобы потянуть ее к себе.

– Алло? – с тревогой сказала я, боясь, что связь прервалась.

– Добрый день. Это Оливия Гамильтон?

– Да. – Я прислушивалась, как дикий лесной зверь, настороженный и готовый действовать.

– Это Майк Митчелл. Я был в самолете с вашим мужем за несколько часов до его исчезновения.

Мое сердце прыгнуло в груди. Не зная, чего ожидать, я прислонилась к кухонной стойке и потерла затылок.

– Да, я знаю, кто вы, – ответила я, оценив, что он сказал «исчезновения», а не «крушения».

– Я слышал, что поиски прекращены, – сказал Майк. – Соболезную.

– Спасибо.

Какая-то злая часть меня хотела сказать: у тебя хватает дерзости мне звонить? Это все твоя вина. Если бы ты не решил лететь в особняк той ночью, Дин еще был бы здесь.

Но я этого не сказала, потому что это было бы несправедливо. С тем же успехом я могла обвинить Ричарда или другого пилота, который заболел и которого пришлось заменить в последнюю минуту. Или себя за то, что велела Дину сразу лететь домой.

– Как вы держитесь? – спросил Майк.

– Если вам правда интересно, то не особенно хорошо. – Мне пришлось постараться, чтобы мой голос звучал ровно. – Я просто не понимаю, как они могли прекратить поиски, если ничего не нашли. Я имею в виду, он ведь должен быть там, верно? Самолет не может просто так исчезнуть.

– Ну, тут есть что обсудить, – сказал Майк. – Но я вас понял.

Я покачала головой, заставляя себя оставаться разумной, не увлекаться странными, нелепыми теориями, которые были повсюду последние несколько дней, но это было нелегко.

Майк глубоко вздохнул.

– Я даже не был уверен, стоит ли вам звонить. Мне говорили, что лучше оставить вас в покое и не давать вам ложных надежд, но я по крайней мере должен был выразить свое сочувствие и сказать вам, как мне жаль.

– Спасибо. Но какие ложные надежды вы имели в виду? Что именно?

Я должна была это знать.

Он прочистил горло.

– Ну… слушайте. Один мой друг изучал кое-что насчет Треугольника. Он умный парень с научным образованием, и у него есть несколько интересных идей по поводу того, в чем там дело.

Неделю назад я бы только закатила глаза, но теперь, когда поиски были прекращены, я отчаянно нуждалась в любых новых сведениях.

– Продолжайте, – велела я, оттолкнулась от стойки и принялась измерять шагами кухню.

– Вы знаете о Рейсе Девятнадцать? – спросил Майк.

– Вы упомянули его в новостях, – ответила я.

– Верно, и это не единственный загадочный случай. И я не имею в виду всю ту чушь, которую печатают в желтой прессе. Не обращайте на это внимания.

– Тогда о чем вы?

– В общем… – Он помолчал. – В семьдесят восьмом году в Сент-Томасе при заходе на посадку пропал самолет. Он был на радаре, и авиадиспетчер видел его приближение – своими глазами. Он прикинул, что самолет был всего в двух милях. На секунду он посмотрел на радар, и – бум! – самолета как не бывало. Объявили ЧП, начали поиски, но никаких следов так и не нашли. В двух милях от аэропорта. Это реальная история. Можете проверить.

– Как они вообще это объяснили? – спросила я.

– Они ничего не объясняли. А некоторые официальные сообщения о других исчезновениях сильно отредактированы. Были и другие странности: например, они нашли обломок исчезнувшего самолета, на котором была магнитная частица, но не смогли определить, что это за частица. Так откуда она взялась? Куда делся весь остальной самолет?

– Вы говорите об НЛО? – спросила я. Несмотря на мое желание зацепиться за любую возможную теорию, подразумевавшую, что Дин не погиб в авиакатастрофе, мой мозг не мог принять, что его похитили инопланетяне.

– Не знаю, – сказал Майк. – Возможно, в нашей атмосфере есть электромагнитные возмущения, которые ученым еще предстоит исследовать. Подумайте об этом. Теория относительности Эйнштейна была опубликована только в этом столетии. Нам еще есть чему учиться, верно? Только представьте себе все, что физики еще не выяснили о гравитации, кротовых норах и искривлениях времени. Мы не знаем, чего мы не знаем!

Я тяжело выдохнула.

– Я просто хочу, чтобы мой муж вернулся.

– Простите. Я не хотел вас грузить. Мне просто кажется странным, что это произошло.

– Мне тоже. – Накручивая телефонный шнур на указательный палец, я думала обо всем, что он мне только что сказал. – Не могли бы вы назвать мне имя вашего друга, который изучал пропавшие самолеты? Вдруг он поможет?

– Конечно. Он школьный учитель на пенсии, живет в пригороде Майами. Его зовут Брайс Робертс. Я уже говорил с ним об этом, так что его не удивит ваш звонок.

Майк дал мне номер телефона мистера Робертса, и я записала его в блокнот.

– Большое спасибо.

– Не за что. Удачи. И дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится. Я хотел бы помочь. Я помешан на этом.

Я положила трубку и подумала, что сказал бы Дин, узнав, что я звоню совершенно незнакомому человеку по поводу кротовых нор и искажений времени. Я была абсолютно уверена, что он попытался бы отговорить меня от этого.

Друг Майка Митчелла, Брайс Робертс, оказался человеком эксцентричным – мягко говоря, если учесть, что он каждую ночь спал в бомбоубежище на своем заднем дворе и заколотил свой дом досками, чтобы русские не проникли в его систему водоснабжения с помощью спутниковых технологий.

Он считал, что самолет Дина поглотил инопланетный корабль-база. Он посоветовал мне не терять надежду, потому что Дин, скорее всего, жив и здоров и вернется ко мне спустя годы, не постарев ни на день. Если я по-настоящему его люблю, сказал Брайс, я дождусь его, потому что, хотя я и состарюсь, ему понадобится моя поддержка в мире, который будет сильно отличаться от того, который он оставил.