Провинциальная история Демина Карина
Обыкновенно, как живут люди. От зарплаты до аванса, от аванса до зарплаты. Время от времени случались премии, а порой и подработки, начавшиеся с Никитичны, точнее, с ее внучки, которой не давались ни биология, ни химия, а на нормальных репетиторов денег у родителей не было.
Стася и помогла.
По-свойски.
А потом снова помогла, уже Аленкиной однокласснице, там как-то вот и повелось. Брала она недорого, работала старательно, да и с детьми получалось находить общий язык. Мелькнула даже мыслишка, что следовало бы идти в педагогический, но от нее Стася отмахнулась.
Может, и следовало бы.
Так что ж теперь?
Как-то так, не иначе от скуки, она и фрилансить начала, сперва понемногу, заполняя пустоту квартиры и создавая себе иллюзию занятости, но постепенно втянулась. Отчего бы и нет? Деньги никогда-то не лишние.
…с Владиком Стася познакомилась, как бы ни пошло это звучало, в аптеке. Он пришел за обезболивающим, она продала, а он вернулся.
С цветком.
И потом пригласил на свидание. А она согласилась. Глупо отказываться, когда тебе двадцать девять – о грядущем дне рождения Стася предпочитала не вспоминать – и жизнь, считай, окончена. И не было-то в этой жизни ничего интересного.
Тоска одна. И работа.
Владик тоску разгонять умел. Он был веселым и каким-то… шебутным, что ли? Он обладал удивительным даром делиться настроением, и Стася вдруг поняла, что умеет смеяться.
И танцевать тоже умеет.
В клубе.
Всю ночь напролет.
А еще способна на безумства, вроде того раза, когда они с Владиком сбежали в ночь, сели на первую попавшуюся электричку, вышли где-то посреди леса и по этому лесу до самого рассвета бродили. А потом сидели на каком-то пригорке, встречая рассвет.
Рассвет был красивым.
Комары – злыми. Чесалась Стася две недели, от этих укусов не помогали ни «Фенистил», ни классическая «Звездочка», которую Никитична искренне полагала чудесным средством от всех болезней.
– Ох, дурноватый парень, – сказала она, смазывая пахучей мазью особо зудящие места. – Смотри, не доведет он тебя до добра… нашла бы ты кого хорошего, толкового.
Она укоризненно качала головой и до конца дня бормотала что-то про дураков, которые за сиськами гонятся, а на нормальных девушек не смотрят. Все знали, что внук Никитичны собрался жениться, и новость эта вовсе Никитичну не обрадовала.
Стася же… сделала пирсинг, потом еще один, постриглась коротко, хотя всегда-то носила каре, и даже рискнула тонировать волосы в синий. Правда, цвет виден не был, уж больно собственные её оказались темны, но что-то этакое, судя по неодобрительному взгляду Никитичны, все же осталось.
Роман закончился также внезапно, как и начался.
– Извини, – сказал Владик, старательно отводя взгляд. И уже по виноватому его виду Стася поняла, что ничего-то хорошего не услышит. – Ты милая девушка, но для меня… нет в тебе этой вот… такой вот…
Он щелкнул пальцами, не умея иначе выразить мысль.
– Огонька. Вот. А мне надо, чтобы горела…
Стася вздохнула.
И согласилась, что огонька в ней и вправду не хватает, что в последнее время стали ее утомлять и клубы, и Владиковы приятели, которых оказалось бесконечное количество, и вообще постоянное это вот движение. И то, что еще недавно вызывало восторг и удивление, теперь начинало раздражать.
– Тебе кто-то другой нужен, – сказал Владик.
И Стася согласилась.
А еще подумала, что вряд ли она когда кого-то другого встретит. Ей все-таки тридцать – день рождения прошел на аэродроме, хотя Стася, несмотря на все уговоры, а уговаривал не только Владик, так и не решилась прыгнуть с парашютом. Но как бы там ни было, ей все-таки тридцать.
И кому она, спрашивается, нужна?
– Вот, – Владик протянул коробку, которую до этого держал в руках. Коробка была картонной и большой, несколько раз перетянутою бечевкой. – Мне кажется, вы поладите.
– Мы?
– Ты не думай, он породистый. И документы честь по чести… у меня у тетки питомник, я вот и попросил кого, чтоб тебе скучно не было. А то ж совсем зачахнешь.
Сказал он это со снисходительной жалостью, а после сунул Стасе коробку и исчез.
Так в Стасиной жизни появился Бес.
Было ему на тот момент полтора месяца и выглядел он… как котенок в полтора месяца. Несколько крупноватый, но растерянный, нескладный и жалкий. В первый день он только и мог, что выглядывать из коробки, в которую тотчас прятался.
Признаться, Стася растерялась.
Признаться, она даже подумала, что котенка можно кому-нибудь отдать. Если породистый. Документы и вправду имелись, лежали тут же, в коробке, заботливо упакованные в файлик.
Зачем ей кот?
Кот… это же почти издевательство! Она не старая дева, чтобы с котом жить и… и котенок смотрел печально. В желтых глазах его Стасе почудилась совершенно человеческая и какая-то до боли понятная печаль, словно она вдруг увидела отражение себя. И… и почему она должна отдавать?
Квартира у нее имеется.
Пусть однушка и вторичка, и ремонт в ней еще тот, дядей Колей сделанный, только самую малость обновленный Стасей, но что коту до ремонта?
И она все же решилась взять котенка на руки, а когда взяла, то поняла, что в жизни с ним не расстанется. Он, такой крохотный, такой легкий, лежал на ее ладони и тяжело дышал.
У котенка обнаружился бронхит.
И ушные клещи.
И…
– Случается, – сказала ветеринар. – Если брать в непроверенном месте. Но ничего, с виду крепкий, выходим. Ему витаминок бы попить, а лучше прокапать, потому как подозреваю, что без рахита дело не обойдется…
Капали.
И оказалось, что котик – это не так-то дешево и просто, но в кои-то веки денег было не жаль. А котик рос, рос и вырос…
Стася улыбнулась и почесала Беса за ухом.
Вырос.
Что тут еще скажешь?
А впереди показались кованые ворота, перед которыми кобылка и остановилась.
– Это… – возничий замялся. – Того… приехали, госпожа ведьма…
И картуз с головы стащил, согнулся в почтительном поклоне, не спуская, однако, взгляда с ведьмы. Мало ли, что ей в голову втемяшится? Вдруг осерчает на что да и обратит честного человека в жабу.
Или в кого похуже.
Но ведьма лишь вздохнула тяжко-тяжко и с возу слезла, потянулась, согнулась, в спину упираясь – со злости ее скрючило или от старости, ибо всем известно, что ведьмы – твари древние и любят людям головы дурить, личины молодиц примеряя – да и побрела к воротам.
Медленно так.
Прихрамывая.
И Килишка уверился, что именно эта ведьма стара. Лет двести ей, может, а то и все триста, вона, Килишкина тещенька, чтоб ей икалось, в недобрый час помянутой, так же ходит, только еще и бурчит все время. А стало быть…
Килишка оглянулся, прокляв тот момент, когда согласился на Гришанькины уговоры и ведьму повез, ему бы тихонечко и домой… и…
– Мр-ряу, – сказал черный зверь, уставившись на Килишку круглыми своими глазищами. – Мр-ры!
– Да я так… – Килишка сглотнул. – Я ж… просто…
Зверь сел на тропинку.
А Килишка с тоской подумал, что домой его точно не пустят, что сейчас заманит ведьма в дом и заставит служить семь дней, которые на самом деле годами обернутся. И как отпустит, то окажется, что все-то в городе про Килишку забыли.
И жена вновь замуж вышла.
И дети его другого папкою называют…
Себя стало жалко до невозможности. Килишка шмыгнул носом и дал зарок, что если живым выберется, то… то пить бросит! Вот как есть бросит! И жене платок купит. Два! И теще тоже! Два! Чтоб ей в оба закрутиться. А еще…
Додумать не успел. Ворота в заброшенную усадьбу – а про нее в городе и слухи-то пускать опасались, до того дурным место было – отворились с протяжным скрипом, и ведьма велела:
– Заводи…
А зверь ее усмехнулся.
Три… три платка теще… если живым выберется.
Глава 3 Где Верховный маг города Канопень несет тяжкое бремя государевой службы
Подходить к выбору человека следует со всей ответственностью, осознавая, что существа эти при всей ограниченности своей отличаются болезненной привязчивостью. И, если оставить их, впадают в тоску, а то и вовсе заболевают.
«Семь крыш и одна синица, или же Мысли о сути жизни и рыбных потрохах». Рассуждения премудрого кота Мура, так и не оформленные им в книгу в силу врожденной лени и общей ненадобности.
Верховный маг города Канопень считал мух. Занятие сие, конечно, нельзя было считать высоко интеллектуальным, однако оно все же требовало некоторой сосредоточенности, да и со скукой худо-бедно помогало справиться.
Мухи же…
Гудели.
Ползали, что по необъятному столу, глядясь в полированную древесину, – мореный дуб и красное дерево, и никак иначе, ибо невместно целому Верховному магу сидеть за менее солидным столом. Забирались на серебряную чернильницу, переползали через перья и даже нагло усаживались на солидный нос Государя-Батюшки Луциана Первого.
Нос был в достаточной мере велик, чтобы мухи на нем чувствовали себя раздольно. А если кому не хватало носу, то на занимавшем всю стену полотне – подарок благодарного купечества – имелись еще государево чело, государевы уши и руки. Но мухи отчего-то жаловали именно нос.
Верховный маг города Канопень устало прикрыл глаза.
Мухи зажужжали активней.
А ведь артефакт отпугивающий он третьего дня заряжал самолично, но… артефакт был старым, силу расходовал в немеряных количествах, в то же время эффективностью не отличался. И следовало бы разобраться, поправить потоки, уравновесить ядро, которое того и гляди развалится, и тогда мух в присутствии станет куда больше, но…
Лень.
Ежи вздохнул и приоткрыл глаз, наблюдая, как медленно кружит одна, особа наглая, собираясь опуститься не на нос Государя, но на собственный Ежин. Он даже руку поднял было, готовый самолично с мухою расправиться, когда где-то внизу хлопнула дверь.
А следовало сказать, что управа располагалась не в ратуше, но занимала отдельную башенку, во времена давние поставленную именно с тем расчетом, чтобы маги в ней и обретались, не смущая видом своим обыкновенный люд. Лет с той поры минула не одна сотня, башенка то приходила в запустение, то перестраивалась, пока не обрела нынешнее, доволи странное, к слову, обличье.
– Ежи! – голос Анатоля пронесся через все пять пролетов, спугнув муху и разбудив мирно дремавшего секретаря. Последний, не разобравшись спросонья, что происходит, поспешил вскочить, однако неудачно, перевернувши стул и едва не перевернувши стол.
Стул грохнулся, добавляя шуму.
Стол устоял, однако листы прошений и отчетов с него слетели, закружились, подхваченные ветерком.
– Ежи!
И муха поднялась к потолку.
Потолок, никогда-то белизной не отличавшийся, нынешним годом вовсе сделался пятнист. И пятна—то затейливые, узорами, того и гляди скрытый смысл в них искать можно будет.
– Чего орешь? – поинтересовался Ежи Курбинский, покосившись на секретаря, что, понявши, кто пришел, листы собирал медленно, лениво, зевоты не скрывая. А ведь где-то там, среди них, и квартальный отчет был, который надлежало отправить в Гильдию сегодня. Пусть даже скопированный с предыдущего, как тот в свою очередь был скопирован с более раннего, а более ранний с еще более раннего, но вот как раз тот, самый первый, Ежи честно писал.
Собственною, между прочим, рукой.
И потому нахмурился, неодобрение выражая, отчего секретарь засуетился еще больше.
– В городе ведьма!
– У нас каждый день в городе ведьма, – отмахнулся Ежи, возвращаясь в кресло. А что, мягкое, удобное, купленное, между прочим, за собственные Ежи средства, ибо предыдущее пусть и отличалось достаточной для воздействия на слабый разум посетителей, статью, но было на диво жестким.
– Я серьезно.
– И я серьезно, – появление Анатоля, который в городе имел собственную лавку и вообще вел хоть какие-то дела, отчего Ежи ему втайне завидовал, несколько разогнало скуку. – Где там…
Секретарь услужливо подал папку, перевязанную синей ленточкой.
– Вот…
Ежи ленточку развязал и вытащил первый лист.
Донос был оформлен по всем правилам, на гербовой бумаге, с сургучною печатью и ленточками. В общем, три гроша в городскую казну и еще один уже гильдии за посредничество и внесение в учетную книгу.
– Итак… титулование… это опустим… ага… довожу до Вашего Высочайшего сведения, – читал он медленно и с выражением, даром, что ли, постигал в университете курс ораторского мастерства, правда, конечно, в те годы ему казалось, что использовать он полученные знания будет для дел куда более важных, чем чтение доносов. – …что третьего дня Афросинья Курачиха изволила лаяться с Лизаветой Сапухиной, у которой опосле того спину прихватило. И еще куры стали меньше нестись. Иным часом по десятку яец было, а тут по пять только, тогда как Афросинья Курачиха заявила, что это от недогляду, что есть ложь. Прошу принять надлежащие меры к обузданию Курачихиного ведьминого нраву.
Он отложил листок и взял другой, тоже гербовый и с печатью, уже оформленный для передачи в архив. Архив занимал подвал и часть первого этажа, но и того ему было мало. Постоянно пополняемый, он грозил разрастись еще больше, потеснить и лабораторию, которая и без того ютилась в дальнем закутке управы. С другой стороны, было бы кому в ней работать.
И над чем.
И зачем.
– …теща моя является истинною ведьмой, об чем говорит ейный взгляд, которым она так глядит, что прямо самогон поперек горла становится. А со мною отродясь такого не было…
– Что за бред? – удивился Анатоль.
– Это не бред, а сообщения неравнодушных граждан, которые я, друг мой, обязан принять, учесть и обработать, – Ежи убрал ноги со стола и потянулся. – Есть еще про испорченное платье, потравленные луга, но тут проверили, точно без проклятий обошлось, солью сосед посыпал, из зависти… про топор вот украденный. А самое… погоди… Никитка, где то, ну… ты понимаешь!
Никитка, который был парнем неплохим, толковым, несмотря на общую леность – но это не он виноват, а город весь такой – кивнул и скоренько нашел искомое. Этот лист выделялся среди прочих мелким убористым почерком. Строчки жались одна к другой, ползли то вверх, то вниз…
Читать это было сложно, но Ежи в целом помнил.
– …супруг мой, пресветлыми богами данный, слаб оказался перед ведьминскою силой, которая и свела его, почтенного купца, с добродетельного пути, заставивши пить невмерно и после, в виде пьяном, выкрикивать всякие непотребства. Ведьмина сила затуманила разум его настолько, что появившуюся стражу мой супруг словестно выражаясь изволил отправить в афедрон…
– Куда-куда? – живо поинтересовался Анатоль, в глазах которого теперь был виден искренний интерес к делам управы.
– Туда, – мрачно ответил Ежи. – Куда ты и подумал… и не только стражу во главе с десятником, который в целом человек понимающий, но еще и сотника, и городского главу. Вздумалось ему инспекцию учинять. Слушай дальше… ага… затем, не желая унимать буйство, несмотря на уговоры старшего нашего сына, и влекомый безудержной похотью, прежде совершенно ему несвойственной, мой супруг обратился к непотребной женщине и позабыл про брачные обеты дважды и после еще один раз в особо извращенном виде.
– А это-то она откуда узнала? – Анатоль смахнул с ближайшего кресла пару забытых перчаток и устроился в нем. – Это ж Куркулева писала?
– Она самая. Слыхал?
– Кто ж не слыхал. Об этом загуле весь город три дня говорил.
– …после чего в одном исподнем выскочил на улицу и, забравшись на бочку, принялся матерно выражать сомнение в правильности нынешнего политического курса и вовсе мудрости Государя-Батюшки…
– Ага, знатно он обложил, и по матушке, и по батюшке… политику шьют? – Анатоль упавшую перчатку поднял, покрутил перед носом. – А женушка конфискации боится, вот и требует на воздействие проверку провести?
– Точно.
– И ты провел?
– Провел, – Ежи поморщился, поскольку от той проверки голова третий день болела, что с похмелья. И лучше бы, если бы и вправду с похмелья, но… пить в Канопене тоже не получалось, то ли из лени, то ли от понимания, что даже пьянка ничего-то не изменит.
Тот же Куркулев, оказавшийся мужчинкою махоньким и бледным, каким—то испуганным, причем не понятно было – боится он последствий собственного загула и перспективы пойти под суд по политической статье либо же своей супруги, дамы во всех отношениях выдающейся, пил по собственному признанию от безысходности.
– Понимаете, ваше бродие, – сказал он шепотом. – Оно ж тут… душа хочет! А тут все… одно… кажный день одно… отошнело!
Вот и Ежи отошнело, правда, в отличие от Куркулева, который уже сделал подарки нужным людям, а потому дело грозило уйти в архив, пусть и не Гильдийный, но какая разница, понимал, что спиртное лишь усугубит ситуацию.
– Это другое, – Анатоль дотянулся и бумагу вытащил, пробежался взглядом, хмыкнул, явно на тех местах, где говорилось, как несчастный Куркулев, утративши остатки ясного сознания, пытался оседлать козу, или иных подвигов, случившихся той злополучной ночью. – На сей раз ведьма настоящая.
Ежи приподнял бровь.
Он в Канопене отделением Гильдии девятый год руководит. Вот как прислали после университета «опыту поднабраться», так и сидит… набирается.
Чтоб их всех.
– Клянусь!
– Силой? – уточнил Ежи, но Анатоль покачал головой. Похоже, не настолько он был уверен в настоящести упомянутой ведьмы.
Ежи вздохнул.
– Мне кухарка рассказала, – теперь Анатоль смутился, явно осознав, что источник информации не то чтобы ненадежный, скорее уж обыкновенный для Канопеня, а потому вызывающий некоторые, вполне оправданные сомнения.
– Она сама на рынке встретилась. И описала… хорошо так описала.
– Как?
Не то чтобы Ежи было интересно, но… одни доносы были обработаны, вторых еще не собралось достаточной количество, чтобы за них браться. Даже растреклятый квартальный отчет готов был к отправке, а с ним прошение о переводе, очередное, которое явно останется без должного внимания, ибо других дураков ехать в Канопень нет.
Может, инвентаризацию затеять? Той же лаборатории. Пробирки там пересчитать, стеклышки. Хоть какое-то развлечение.
– Да… обыкновенно. Худая… – Анатоль загнул палец.
– Страшное преступление.
– Волосы короткие, стриженые.
– Просто болела?
– Черные. И одета не по-нашему…
Это уже было интересно.
– …в брюки.
Ежи приподнял бровь. Если он мог представить себе тощую девицу, которой из-за болезни остригли косы, то уж девицу в брюках.
– Глаз темный, а при ней зверь невиданный.
– Так уж и невиданный?
– Ну… не знаю. Я по описанию не понял, кто. Здоровый, лохматый и с хвостом.
– Очень подробно.
– Ежи!
– Что?
– А вдруг и вправду ведьма?
Ежи почесал подбородок, на котором пробивалась щетина, что в столице было совсем уж неприличным, но то в столице, куда ему вряд ли позволят вернуться, и сказал:
– Тогда будем считать, что нам повезло. Только… из Ковена не предупреждали, что пошлют кого-то. Да и не отпускают они обычно молодых без присмотра.
Ежи потянулся.
– Но написать напишу. На всякий случай.
Анатоль кивнул, соглашаясь, что это будет вполне разумным поступком. Конечно, может статься, что ведьма не из Ковена, однако… о диких ведьмах только слухи ходили и, Ежи давно полагал, что были эти слухи исключительно плодом буйной человеческой фантазии.
– А ты все-таки порасспроси кухарку, – неожиданно для себя сказал он. – Что ведьма делала, где остановилась…
…если получится узнать, то Ежи просто наведается к ней с визитом, там и станет понятно, ведьма это или очередная несчастная, которой не повезло уродиться непохожею на местных.
Если так, то тяжко ей придется.
Ведьме уже было тяжко.
Она попыталась было поднять корзину с рыбьими головами и требухой, но та оказалась, мало того, что вонюча до крайности, так еще и тяжела невероятно.
Бес заворчал.
И поглядел на человека, который держался рядышком, но попыток помочь не делал.
– Послушайте, уважаемый, – Стася понятия не имела, как здесь обращаются к людям. И, наверное, ошиблась, если человек дернулся и стиснул шапку, выставивши ее перед собой. – Вы не могли бы оказать любезность и отнести все это на кухню…
Сперва она хотела попросить занести все в дом, но… корзины и вправду тяжелые, самой ей не дотянуть. А мужичок выглядел пусть тощим, но крепким.
Он уставился на Стасю.
Моргнул.
И она моргнула.
– Туда, – она указала на парадную дверь, слегка покосившуюся, что было вполне нормально для дома, который не один десяток лет пребывал в запустении, но вполне роскошную. – А потом на кухню. Это недалеко.
И она решилась привести еще один аргумент:
– Я заплачу!
Мужичок горестно вздохнул и корзину подхватил, притом умудрившись взвалить на плечи мешок с мукой. На Стасю он старался не смотреть, но и не ворчал, не жаловался, как оно бывает, на тяжесть бытия. И корзины с мешками перетаскал весьма споро.
А вот денег не взял.
Странный.
Или это она… скорее она странная для этого мира. Может, поэтому ее и принимают за ведьму-то?
– Вот и что мне делать, а? – жалобно спросила она и смахнула пот с лица.
Огляделась.
Местная кухня поражала размерами, а еще явным несоответствием тому, к чему Стася вообще привыкла. Нет, в бабушкином доме, конечно, печь имелась, но не такая огромная! И остальное тоже… ладно, кастрюли со сковородками, это понятно.
А вот эта штуковина с крюком для чего?
Мысли, которые приходили в голову при взгляде на нее, Стасе категорически не нравились. Или вот огромный тесак, который у нее поднять-то с трудом выходит. А еще топор.
Какой-то вытянутый кувшин с семью носиками.
И еще одна штуковина с крюком, правда, на сей раз свисающая с потолка в углу, аккурат над вмурованной в пол бадьей. Нет, может статься, что применение у нее мирное и даже обыкновенное, но… Стася поежилась.
Огляделась.
Вздохнула, осознавая, что вновь осталась одна.
Почти.
И решилась-таки.
– Многоуважаемый господин Евдоким! – сказала она громко и четко, и мысленно похвалила себя за то, что не споткнулась на имени. – Не будете ли вы так любезны… показаться?
Бес широко зевнул.
И ничего не произошло.
– Думаешь, не слышит?
Бес дернул ухом.
– Или просто не хочет… наверное… и как тогда?
Мешков было много, но ладно, с мешками Стася справится, в конце концов, разгрузкой она в аптеке одна занималась, потому как заведующей не с руки ящики таскать, у Никитичны спина, а водители, они разгружать не обязаны.
Справится.
Но…
– Во-первых, – сказала себе Стася строго, пытаясь этой строгостью унять нервную дрожь и панику, которая грозила вновь захлестнуть ее, что обернулось бы истерикой и слезами, а кому это надо? Никому. – Во-первых, надо понять, где здесь погреб. Или ящик. Или… в чем тут продукты хранят?
Бес лениво поднялся, кончик хвоста его качнулся влево, потом вправо, после чего кот решительным шагом направился к дальнему углу. Просочившись меж двух шкафов, которые, казалось, стояли до того плотно, что меж ними и вилка не упадет, не то чтобы взрослый кот протиснется, он требовательно заорал.
Читать бесплатно другие книги:
