Провинциальная история Демина Карина

Глава 4 В которой продолжается сказ о нелегком ведьминском бытии

…и всякому известно, что чем тощее ведьма, тем она злопакостней. А потому баба, которая в себе не прибавляет, либо норовиста да зла, а потому к семейной жизни непригодна, либо ведьма по истинной своей натуре. Верно тебе говорю, что в жизни надобно избегать злых собак и тощих баб, ибо ни от одних, ни от других пользы не будет, а лишь вред один.

Рассуждения о жизни почтенного Вильгельма Твиста, кабатчика и просто хорошего человека, трижды счастливо женатого.

Когда все в очередной раз изменилось в той тихой и в целом, как Стася сейчас понимала, неплохой ее жизни? Когда Анна Егоровна объявила о своем уходе? О том, что она решила-таки ответить согласием на предложение старого друга и теперь эмигрирует в Штаты? И прощаясь с аптекой желает всем, кто в ней остается, удачи?

То ли желала не от души, то ли просто… не сбылось?

Новая заведующая, представленная неделю спустя, посмотрела на Стасю так, что стало очевидно: пора искать другое место.

– Ишь, вызверилась, – с сожалением произнесла Никитична. – Небось, своих перетянет… сперва меня спровадит на пенсию, а там и за тебя возьмется.

И оказалась права.

Сама-то она ушла с легкостью, благо, давно собиралась, дочери звали то ли с внуками помогать, то ли уже с правнуками – Стася до конца и не поняла. Главное, что после ухода Никитичны работать стало совсем невыносимо. Вдруг все разладилось, будто и без постороннего участия, но…

…пара нечаянных опозданий, на которые прежде закрывали глаза, обернулись выговором.

…беспорядок на рабочем месте.

…несоответствующее корпоративным нормам поведение. Хамство посетителям, которого не было, но как доказать? И в конце концов, недостача.

– Либо пишешь по своему желанию, – сказали Стасе. – Или пойдешь по статье со штрафами в придачу.

Она и написала.

И ушла.

И… и тогда, пожалуй, и поняла, что устроиться в другое место не выйдет. Город небольшой, аптек в нем немного, и везде-то места заняты. Переезжать? Но куда и зачем? Здесь у Стаси по крайней мере квартира имеется. И ученики, которых пусть немного, но на еду хватит.

Она ведь неприхотливая.

Фриланс опять же. Клиентов у нее вновь же, не сказать, чтобы много, но если постараться… а она постарается. И старалась. Получалось не сказать, чтобы совсем отлично, но… Стася и вправду была неприхотлива.

Так и жила.

День за днем, ночь за ночью, бесцельно и без особого смысла.

Матушка появилась поздней весной. Кажется, только-только зацвели тополя и город наполнили белесые клубы тополиного пуха. Он летел в окна, собирался на подоконниках, прилипал к стеклу. Он пробирался в квартиру вместе с городской пылью, но Стася отчего-то радовалась.

Как есть дура.

– Здравствуй, – сказала матушка, когда Стася открыла дверь. Пришла она без предупреждения и приглашения, и Стася сразу поняла, что вовсе не за тем, чтобы помириться.

Да и… они ведь не ссорились, если подумать.

– Здравствуй, – ответила Стася.

А Бес выгнул спину и заурчал предупреждающе.

– Запри его где-нибудь, – велела матушка, оглядываясь. – Какое убожество… ты бы хоть ремонт сделала.

Стася тоже огляделась, только сейчас замечая, что и вправду квартира ее изменилась, сделавшись будто теснее, темнее.

Неопрятней.

И вовсе не потому, что Стася не убирается, нет. Она аккуратная. И Бес порядок любит, но вот… обои выцвели, кое-где и отклеились. Мебель слегка рассохлась, как это бывает.

Половички старые.

И само это жилье тоже старое.

– Впрочем, ты всегда была бестолковой, – матушка сама прошла в комнату. Бес следовал за ней, не спуская с нее желтых внимательных глаз. Он выгнул спину и хвост поднял, распушив, но больше не урчал, смотрел с явною опаской. – И вот результат…

– Что тебе нужно?

Стася не сомневалась, что необходимость была, потому как иначе матушка в жизни бы не явилась сюда.

– Твое согласие на продажу дома.

– Какого дома? – Стася нахмурилась.

– Моей матушки, чтоб ей… – мать поморщилась и помахала перед носом платком. – Господи, зачем тебе эта зверюга? От нее воняет!

Вот это было ложью. Бес всегда отличался чистоплотностью, и теперь от возмущения фыркнул даже, а после открыл рот и издал тонкий жалобный звук.

– И орет опять же… ладно, это формальность. Бумаги я принесла, – матушка вытащила из сумочки бумаги. – От тебя нужно только подписать.

– Дом? – повторила Стася.

– Дом, дом… господи, ты еще и соображаешь туго? Пьешь? Употребляешь?

Стася замотала головой.

– Значит, просто тупая. Я говорила Коленьке, что нет смысла с тобой возиться. Надо было замуж выдать и все… но нет, он был таким же упрямым, как ты. И вот что получилось.

Ее губы нервно дернулись.

– Бабушкин дом? – Стася потянулась к бумагам и осторожно взяла их. – Мое согласие?

– Она оставила завещание, – матушка скривилась. – Будто эти развалины кому-то да нужны. Мне повезло, что их вообще согласились снять…

Завещание?

Дом?

Место, где Стася росла и была счастлива? Она вдруг вспомнила это ощущение света и тепла, бесконечного безбрежного счастья, когда наперед известно, что все-то будет хорошо, что иначе и невозможно.

Старая ива за забором.

Тонкие желтые ветки ее.

И вишни, которые вызревали темными, черными почти. Стася забиралась на дерево и, устроившись в развилке, рвала их и ела, слушая возмущенные голоса скворцов, полагавших, что вишня принадлежит им.

– Ты сдавала дом?

– А что нужно было делать? – удивилась матушка. – Его хотят купить и цену дают нормальную, но мне сказали, что без твоего согласия не обойтись…

Продать.

Он ведь небольшой. Две комнаты всего и кухонька. Печь, которую бабушка растапливала даже летом, потому что настоящий хлеб получался только в ней, а магазинный она не признавала. Скрипящие полы. И чердак, где сохли травы и колбасы, и потому пахло там волшебно.

– …я согласна уступить тебе треть суммы, это хорошее предложение, хотя очевидно, что ты…

– Нет, – Стася сжала документы. – Я не буду его продавать! Не буду и все… и тебе не позволю!

– Неблагодарная, – матушка не стала кричать, но укоризненно покачала головой. – После всего, что мы для тебя сделали? Да Коленька в гробу переворачивается, наверное…

Она всхлипнула, но плакать не стала.

– Ты… ты не имеешь права. Не имела, – Стася тряхнула головой, понимая, что еще немного и сорвется на крик, а это будет значить, что она, Стася, проиграла.

Надо успокоиться.

Надо… просто относиться к матушке, как к капризному клиенту, который ищет повода поскандалить. И тогда…

– Ты не имела права молчать. Ты должна была сказать, что дом принадлежит мне…

…а документы оформлены. И тоже странно, ведь Стася не вступала в права наследства. Но документы оформлены и… давно? Да. Дядя Коля? Пожалуй, матушка бы не упустила случая перевести дом на себя, а он не стал бы. Надо будет съездить на могилку, посадить цветы или что там еще принято на кладбищах делать? И к бабушке наведаться. И как вышло, что она, Стася, взяла и забыла о родных людях?

Кот заурчал.

Он подобрался к Стасе, ткнувшись лбом в колени, и голос его раскатистый разнесся по квартире, наполняя ее.

– Боже, какая громкая тварь! – матушка подняла руку к вискам. – Анастасия, ты совершаешь ошибку.

– Возможно.

Она совершила огромное количество ошибок. Одной больше, одной меньше… но дом она не отдаст. И документы на него тоже.

– Господи, ну зачем тебе он? – матушка всплеснула руками. – Да еще пару лет и за него вообще не дадут и копейки…

…большой двор и крапива, которая имела обыкновение прятаться в зарослях малины. Она выползала из—под них, выставляя колючие зеленые лапы, выпускала молоденькие побеги, которые прятались в траве, норовя ужалить. И тогда дед брался за косу.

Он правил ее долго, старательно, приговаривая, что инструменту уважение надобно не меньше, чем людям.

– Жить буду, – сказала Стася.

А матушка лишь вздохнула.

– Там?

– Там.

– Там воды нет. И туалет на улице…

– Справлюсь.

Бабушка ведь справлялась, и у Стаси получится. И… и может, она раньше не понимала, насколько ей тяжело в городе, как давит он, как мучит… Почему-то казалось, что матушка станет уговаривать, угрожать, обвинять в неблагодарности. И Стася заранее испугалась, что не выстоит. У нее никогда-то не хватало сил воевать, а потому она мысленно взмолилась.

Никогда и ни о чем она не просила Бога, и вовсе даже в него не верила, наверное, поэтому и просить-то стыдно. И если не Бога, то мироздание, вселенский разум или что там есть. Она, Стася, ничего другого не желает, кроме как вернуться домой.

И разве это много?

Нужно просто, чтобы матушка отступила, чтобы позволила. Это желание ощущалось горячим комом в груди, оно отбирало все силы, не оставляя Стасе ни капли. Пускай. Главное, что матушка вдруг моргнула растерянно, потерла виски. Она поднялась и, окинув Стасю презрительным взглядом, сказала:

– Как знаешь. Только… ты там так и помрешь, старой девой с котом…

Права оказалась.

– До свиданьица, госпожа ведьма, до свиданьица… – человек, плюхнувший последний мешок, кажется, с мукою, ибо поднялось над ним белесое облачко, попятился. И пятился до самой двери, а потом и за нею, стараясь одновременно и не пялиться на Стасю, и глаз с нее не спускать.

Как ни странно, у него получалось.

Стася вздохнула.

– Спасибо, – сказала она, почти не сомневаясь, что это тихое слово если и услышат, то воспримут совершенно иначе.

Хлопнула дверь.

Вздрогнул дом, как у него получалось, будто вот-вот окончательно пробудится ото сна, и вновь же не пробудился, погружаясь в прежнюю тяжкую дрему.

Стася почесала нос.

Хотелось чихать.

И еще плакать.

И она не знала, чего больше. А потому, почувствовав, как на кухне холодает, даже обрадовалась, ибо в присутствии Евдокима Афанасьевича рыдать она точно не станет. Как-то оно… невместно?

Древнее какое-то слово, но донельзя правильное.

– Доброго вам дня, – вежливо сказала Стася, не оборачиваясь. Хотя по спине привычно побежали мурашки, а еще мелькнула мысль, что все это в высшей степени не нормально.

И мир этот.

И дом.

И призрак.

– И вам, боярышня, тоже доброго дня, – гулким басом отозвался Евдоким Афанасьевич, который был призраком весьма воспитанным.

Солидным.

Он и поклон отвесил, как заведено, рукой махнув так, что конец длинного рукава шубы скользнул по плитам. И сквозь плиты.

– Позволено ли будет узнать, как состоялась поездка ваша?

– Состоялась. Вот, – Стася указала на мешки и мешочки, корзины с корзиночками, которых вроде бы было и не так мало, во всяком случае, когда носили, а теперь кучка гляделась жалкою.

– И как вам?

– В целом… не знаю, – честно ответила она, разглядывая корзину с рыбьими потрохами, с которыми нужно было что-то сделать.

Сварить?

Или так дать?

А если потравятся? Бес-то ладно, он, кажется, и гвозди сожрать способен без особого для себя вреда, правда, побрезгует исключительно ввиду того, что гвозди – пища приличного кота недостойная. Но остальные-то еще малыши.

Тогда варить? И… с мукой? Или с крупой? Или смешать с творогом и не варить? Проблема была не то чтобы великой, но с радостью заняла все внимание Стаси, потеснивши те, неприятные воспоминания. Пожалуй, когда бы не присутствие Евдокима Афанасьевича, она бы всецело ушла бы в нелегкие раздумья о кошачьем рационе.

Но призрак исчезать не торопился.

Глядел на Стасю.

Бороду оглаживал.

А она не могла отделаться от мысли, что в глазах его зеленоватых – то ли сами по себе, то ли ввиду нынешнего нематериального состояния – кажется никчемною. Глупою. И… вовсе.

– Меня, кажется, за ведьму приняли, – сказала она, чтобы не молчать.

И потупилась, на потрепанные кроссовки глядя.

– Быть ведьмой не так и плохо.

Кроссовки давно утратили исконную белизну, шнурки их потертые и вовсе отличались по цвету – левый был зеленым, а правый ядовито-розовым. Носы кроссовок слегка потрескались, да и подошва отклеиваться начала… в общем, не шли они ни в какое сравнение с роскошными сапогами Евдокима Афанасьевича.

Он вообще был одет… пожалуй, на роль царя его бы утвердили немедля, ввиду общей солидности. И дело отнюдь не в шубе долгополой, даже с виду неимоверное тяжести, и не в шапке, и даже не в посохе, на который Евдоким Афанасьевич не столько опирался, сколько носил с собою порядка ради. И что-то подсказывало Стасе, что эта вот, окованная золотом деревяшка, и за дубинку бы сгодилась.

Но не в ней дело.

Не в перстнях призначных, не в золотой цепи, на которой, судя по толщине, и волкодава удержать вышло бы.

Во… взгляде? Пожалуй. В этой вот манере, спокойной, слегка снисходительной. В тоне его, в каждом неторопливом, преисполненном чувства собственной значимости, движении. И ведь даже собственная призрачность не поколебала уверенности Евдокима Афанасьевича в себе и мире.

– Ведьмы давно уже являются уважаемыми членами общества, – сказал он веско. И посохом о плиты стукнул. Вот посох призрачный, а звук—то вполне реальный получился.

– Я заметила, – не удержалась Стася, вытирая сухие глаза. С воспоминаниями этими вечно все не так, лезут под руку, сердце тревожат.

Евдоким Афанасьевич пригладил бороду.

– Простые люди всегда отличались болезненной суеверностью. Не стоит обращать внимания на подобные мелочи…

Мелочи.

Да.

Люди. Мир этот… дом этот… такой огромный, такой пустой. А тот ее, Стасин, что с ним? Сгорел? Наверняка. И возможно, что она сама тоже сгорела, умерла там. И значит, никогда-то не вернется. А тут… ведьма… да какая из нее ведьма-то?

– На удивление милая, – примиряюще заметил Евдоким Афанасьевич. – Только немного растерянная.

– Простите.

Она опять говорила вслух.

Вот ведь.

Евдоким Афанасьевич взмахнул рукой, послав волну холода. И длинный рукав его шубы разлетелся полупрозрачными искрами, чтобы вновь собраться, воплотиться.

– Доволи вам, боярышня, на камне сидеть, да и расстраиваться по пустякам не стоит.

Стася поднялась. Она хотела было ответить, что вовсе не боярышня и давно уже не юная, а пустяки – это не пустяки, а, между прочим, вся ее жизнь. Но…

– Гляньте-ка лучше, – Евдоким Афанасьевич коснулся стены, провел по ней ладонью, будто пыль смахивая.

И на стене появилась дверь.

Взяла и…

Вот только что ее не было, а тут раз и возникла. Огромная, выше Стаси. Дубовая. То есть наверняка Стася не знала, но разве в приличном доме – а дом, несмотря на вековое запустение, был весьма себе приличным – возможны другие двери?

– Это… что?

– Погреб, – возвестил господин Евдоким. – Полагаю, именно его вы и пытались найти?

Возражать Стася не стала.

Пыталась.

Вчера.

Позавчера.

И еще раньше, когда поняла, что припасы, на кухне оставленные, вот-вот подойдут к концу. Она не просто искала! Она… она эту треклятую кухню на карачках исползала, стены простукивала тоже, там, где получалось постучать. А Евдоким Афанасьевич за поисками наблюдал.

С интересом, между прочим.

И советовал даже. Стучать громче, чтоб точно услышать. А после, когда Стася поняла, что погреб она не найдет, он же присоветовал в город наведаться.

Прикупить нужное.

И подсказал, где деньги лежат. Мол, ему все одно без надобности… и зачем, спрашивается?

Спросить?

Не ответит. А то и вовсе по обыкновению своему исчезнет, как уже бывало. Вот ведь…