Провинциальная история Демина Карина
– Я бы и сам, но увы, поиск – не моя специализация… – он присел на край низкой софы и протянул камень. – Если вам нужно…
– Нет. А вот карта не помешала бы? Есть? Хотя бы усадьбы. Не думаю, что девочка могла уйти далеко.
…она слаба и устает быстро.
И, наверное, мучительно видеть своего ребенка, который вот так медленно угасает, которому не способны помочь ни целители, ни ведьмы, ни кто бы то иной.
Анатоль молча подвинул стол, на котором раскатали принесенную лакеями карту. Весьма, к слову, подробную.
– Отец мой когда-то заказывал, в столице, – пояснил барон, нежно проведя по зачарованной бумаге ладонью. – Все думал расширяться, прикупить землицы, заняться разведением коров…
Он вздохнул, вдруг усовестившись, что в такую минуту думает о коровах.
– Дом обыскали, – целитель скрестил руки на груди. – И дом, и конюшни, и сад…
Это ничего не значило. Помнится, сам Ежи в юные годы умудрился забраться на крышу овина, где и уснул, а после, выбравшись, весьма удивился всеобщему переполоху.
Нет, на крышу девочка вряд ли бы полезла, у нее не хватило бы сил – амулет амулетом, но заемная сила не чета собственной – а вот отыскать какое-нибудь тихое место в саду вполне могла.
И уснуть тоже.
Но вслух Ежи ничего не сказал.
Вытянув отпечаток ауры, который удалось и удержать, и усилить, он создал простейшее, но оттого надежнейшее поисковое заклятье.
Губы вздрогнули, хотя ему давно уже не требовалось произносить вслух слова-концентраторы. Это все волнение… заклятье соскользнуло с ладоней, и Ежи почувствовал, как разворачивается оно, разрастается, как пронизывает незримыми нитями сперва дом, а после и сад, как множится, используя его, Ежи, силу.
Силы хватало.
И шла она легко, подпитывая конструкцию, которая усложнялась и расползалась. А Ежи ждал… ждал и… ничего?
Да быть того не может!
Нахмурился Анатоль. Приподнял бровь, показывая удивление. Не до него… а если иначе? Ежи отпустил заклятье, которое начинало рассыпаться, чтобы сотворить другое. Это требовало сил меньше, однако было куда сложнее предыдущего.
Пускай.
Сплелось на диво легко. И стоило отпустить, как повисло в гостиной серебряным облачком, а то закружилось, завертелось…
– Интересно, – произнес целитель, поднимаясь. – Никогда-то рыскача не видел.
Ежи только головой дернул, сдерживая раздражение.
Успокоиться.
И идти по следу.
Из облака медленно образовывалось нечто, весьма отдаленно похожее на собаку. Слишком длинное тело, слишком тонкие лапы, узкая безглазая голова, которая то и дело меняла форму.
– Иди, – слова, чтобы оформить приказ, нужны не были, но Ежи, честно говоря, несколько сомневался. Заклятье было не из тех, что проходили в университете, да и пользоваться им прежде приходилось лишь единожды.
Рыскач, окончательно обретая воплощение, крутанулся.
Он ненадолго замер у детских вещей, будто прислушиваясь к ним, а после двинулся прочь. Он плыл по коридору, сперва медленно, но с каждым шагом ускоряясь. И вскоре Ежи пришлось бежать, чтобы поспеть за туманной тварью.
Сил она тянула изрядно.
И потому камень, сунутый Анатолем, приятно согрел руку.
– Спасибо, – Ежи шепнул, зная, что будет услышан. И старый приятель ответил кивком, мол, сочтемся.
Рыскач добрался до детской комнаты, в которой задержался надолго, всей поверхностью тела своего вбирая следы той, которую должен был найти.
Вновь оказавшись в коридоре, он уверенно дошел до двери, за которой обнаружилась библиотека, но порог переступать не стал.
– Что он… – барон осекся, явно вдруг испугавшись, что эти слова повредят, что тварь, оскорбленная недоверием, развеется, и тогда он никогда не найдет свою Лилечку.
Чужие эмоции теперь воспринимались ярко, болезненно.
– Он повторяет последний путь вашей дочери, – пояснил Анатоль и тут же поспешил поправить. – В том смысле, что из всех следов, ею оставленных, он выбирает самый свежий.
Огорчение.
Разочарование. Ее эмоции блеклые, как смытая дождем акварель. Стало быть, болезнь если и не вошла в последнюю стадию, когда человек вовсе теряет интерес к жизни, то всяко близка к ней.
Девочку было жаль.
Но жалость мешала сосредоточиться, и Ежи ее отодвинул. Он позволил своему сознанию вбирать звуки и запахи, отсекая лишние.
…свежей рыбы, которую пронесли на кухню парадным ходом, потому как было ближе. И средства для чистки каминных решеток.
Духов.
Людей.
Голоса их еще, казалось, звенели в воздухе, и, если Ежи пожелает, он может узнать, о чем эти люди говорили. Дверь пахла деревом.
Камень камнем.
Двор – остывающим солнцем, которое стремительно неслось к земле.
В саду цвели цветы, и тварь закружила, повторяя пройденный девочкой путь. Лоскут ткани, зацепившийся за колючие ветви, подсказал, что Ежи не ошибается.
– Это… ее. Наверное, – отец, которому передали лоскут, замер. – Надо у Аннушки спросить. Она точно скажет.
– Не стоит тревожить госпожу баронессу, – целитель не исчез, он держался рядом, чем несказанно раздражал, хотя Ежи искренне не понимал источника своего раздражения.
Потом.
Он оказался у ограды, сквозь которую рыскач просто протек, а вот Ежи… пришлось перелезать, хотя, право слово, он со студенческих пор этакими глупостями не занимался.
– Погодите… – сзади донесся жалобный голос. – Вы хотите сказать, что Лилечка…
– Давайте руку, так будет проще, – Анатоль через ограду перемахнул с легкостью. А вот Ежи подумалось, что странно, что ограда эта простая. Не так ведь сложно пригласить специалиста, чтобы элементарную защиту поставил, хоть бы тревожную, тогда и девочка не ушла бы тихо.
Вовсе не ушла бы.
А она…
Рыскач нырнул в лес, только вот почудилась в его движениях какая-то неуверенность, будто тварь… теряла след?
Такого быть не может.
Рыскач, если уж запечатлевает ауру, то обладателя ее способен почуять за версту, если не за две, а в древности, поговаривали, он и куда большие расстояния преодолевал. Древность древностью, но… тварь перемахнула через лесной ручей, а вот Ежи задержался.
Чтобы больная девочка и перебралась?
Нет, ручей был невелик, взрослый человек если не перешагнет, то всяко перепрыгнет и не заметит, но Лилечка не была взрослой.
Она умирала.
А тут… ни следа, ни отпечатка, не говоря уже о чем-то ином. Но рыскач замер в нетерпении, и Ежи перебрался на ту сторону. Лес вокруг становился гуще, темнее. И чудилось в нем нечто, не то чтобы недоброе, скорее иное, сонное, но и сквозь сон раздраженное появлением незваных гостей.
– Куда дальше? – звук собственного голоса потонул во мхах.
Мягкие.
Будто перины зеленые по кореньям раскатали. И укутали пушистыми шалями дерева. А те, огромные, как обнять, кренились к земле, от возраста ли, от усталости. Растопыривали ветви, ища друг у друга поддержки. Пахло прелою листвой и влагой.
Рыскач крутился.
И вывел-таки к дереву, меж корней которого Ежи нашел еще один лоскуток ткани, крохотный и грязный, и может статься, что лежал этот лоскут не один день, но… Ежи в это не верил.
Ткань он подобрал и спрятал в кошель.
– Куда дальше?
Рыскач рванул. И пришлось бежать. Тварь окончательно перестала слушаться, и вовсе не потому, что заклинание рассыпалось. Отнюдь. И сил, благодаря накопителю, у Ежи оставалось довольно, однако вот что-то было… не так.
Неладно.
Тварь спешила. И Ежи чувствовал ее страх, хотя, неразумная, не существующая на самом деле, представляющая собой лишь воплощенную в суть энергию, она не могла, не должна была испытывать эмоций.
Но страх имелся.
И в какой-то момент он полоснул по оголенным нервам, разбиваясь на осколки, а следом пылью туманной разлетелась и тварь. Ее распад был столь стремителен, что Ежи не успел защититься. Сотворенное им заклятье ударило, оглушая, едва не опрокидывая.
– Твою ж… чтоб… – Ежи упал-таки на колени, зажимая уши ладонями. Из носа потекло, кажется, кровь. И точно кровь. В этом он убедился, когда сумел-таки отнять руку от звенящей головы. – Вот же ж…
Он попытался остановить кровь – пусть Ежи и не целитель, но с этакою-то мелочью справится.
Ему так думалось.
Останавливаться кровь не пожелала. И тогда он просто зажал переносицу пальцами, понадеявшись, что как-нибудь вся не вытечет. И огляделся.
Вокруг был лес.
Темный, густой. Незнакомый. И не сказать, чтобы этот лес отличался дружелюбностью. Напротив, пока он разглядывал Ежи весьма равнодушно, но вот, чувствовалось, что в любой момент ситуация может измениться.
И не сказать, чтобы к лучшему.
– Знаете, – гнусаво произнес Ежи. – Я… не уверен, к кому обращаюсь, но прошу прощения, что потревожил ваш покой.
Лес молчал.
– Оправдывает меня лишь то, что я ищу ребенка. Девочку. Она заблудилась и…
Тьма сгущалась. И как-то вот от понимания, что он, Ежи, не ребенок, что вполне способен за себя постоять, не становилось легче.
[1] Имеется в виду дворня, своего рода особый класс крестьян, которых использовали в качестве домашней прислуги, т.е. никоим образом не оскорбление.
Глава 11 Повествующая о лесах, ведьмах, магах и переменившихся порядках
Когда маг с легкостью перемахнул через ограду, чтобы в следующее мгновенье попросту раствориться в лесу, барон Козелкович осознал, что Лилечка, вполне возможно, не вернется.
И маг, скорее всего, тоже.
А ведь, казалось бы, ученый, должен знать, что не во всякий лес соваться должно. С другой стороны, он, Козелкович, проживший в поместье большую часть жизни своей, точно знал, что именно в этот лес соваться нельзя. Однако же…
Лилечка…
– Погодите, – он придержал за локоток второго мага, который к лесу приглядывался настороженно, но явно собирался последовать за первым. – Нельзя туда идти.
Лилечка…
Аннушка не простит. Она и без того считает виноватой именно его, Тадеуша, все повторяет, что в ее-то роду больных не было, что всегда-то детей рождалось много и с даром, это Козелковичи вечно маялись, не способные выродить мало-мальски годного наследника.
…и права будет. Сама не знает, сколь права. А наследник… наследник нужен. Стало быть, разводиться придется.
Мысль о разводе, некогда болезненная, обидная, вдруг принесла облегчение.
Нет, дочь свою барон любил, и сердце его разрывалось от боли, но… разве это что-то да изменит? Он и без того сделал для Лилечки все возможное. И сделал бы еще, только… что? Теперь, глядя в непроглядную тьму, которая с каждою минутой становилась все более густой, Тадеуш Козелкович морщился, кривился, из последних сил сдерживая слезы.
…матушка бы слез не одобрила. Она всегда-то повторяла, что главное – выдержка.
– Ежи! – крикнул маг, после щелкнул пальцами и выругался, потому как заклятье его растворилось в пуховой чаще леса. – Ежи! Ау…
Голос и тот будто проглотил.
Ни эха.
Ничего…
– Возвращаемся, – со вздохом произнес барон, чувствуя, как по спине сбегают струйки пота. Почудилось, что древняя чащоба очнулась, встрепенулась и теперь глядит на него.
Глядит и не узнает.
– Но… как же… – возвращаться маг явно не желал. Щурился, шею тянул, наверняка приговаривая, что еще вовсе не темно даже, и вся эта чернота лесного полога – кажущаяся. Что надобно пойти по следу и тогда-то… – Если Ежи пошел…
– Если повезет, вернется, – барон смахнул со лба пот и добавил с большею уверенностью в голосе. – Поплутает денек и вернется… тут волков и вправду нет, но… место недоброе.
– Стало быть, вы верите в эти сказки? – маг прищурился.
А ведь из местных. Точно из местных.
И знать бы должен.
Может, и знает, только не верит.
А вот Дурбин в лес не стремится, стоит да крутит камешек на веревке. Камешек пока прозрачный, и эта его прозрачность будто издевалается, намекая, что он, барон Козелкович, последний отпрыск могучего рода, слаб и трусоват.
Что предки его не остановились бы у черты, они бы вовсе ее не заметили.
Предки.
А барон…
– Это не сказки, – вынужден был признать Тадеуш. – Это ведьмин лес. Действительно ведьмин. Настоящий, а не…
Он махнул рукой и обреченно произнес:
– Пойдемте в дом. Все одно магия там не поможет. А людей… я дам награду, глядишь, и сыщутся охотники.
Совесть кольнула, но барон тут же ее успокоил: как-нибудь да не убьются люди. Только вот… это в столицах больше не верят в ведьмины леса, в путаные тропы, способные вывести на край мира, в подменников и русалочий волос, в безглазых дев, в… во все то, о чем собственная Тадеуша нянюшка рассказывала шепотом, сторожась, как бы кто не прознал, чем она ребенку голову забивает.
Надо было бы и Лилечке этакую няньку найти.
Да где ее в столице возьмешь?
– Идемте, – Тадеуш перелез через ограду сам, прокляв то мгновенье, когда поддался на уговоры управляющего и не стал магическую заслону ставить.
Места тихие.
И батюшка ваш никогда-то…
…батюшка к лесу хаживал. Самолично носил что молоко свежее в крынке, что испеченный хлеб, густо солью посыпанный.
Мысль опалила.
– Да не стойте вы, – барон заспешил к дому. Как же он, глупый, поверил, что именно там, в столице, знают правду? Как позволил себя ослепить, одурманить… надо было с самого начала, с первого дня, как вернулся, как переступил порог родного дома, к лесу наведаться.
Поклониться.
Поделиться кровью, возобновляя старую связь. Тогда, глядишь, и не позволил бы лес Лилечке потеряться. Потешил бы, побаловал бабочками да каменьями, которые некогда Тадеуш приносил домой, потому как были они чудо, до чего хороши, а после уж и вернул бы к дому.
Виноват.
Сам во всем виноват.
– Погодите, так мы что, их искать не станем? – Дурбин нахмурился и оглянулся.
Донельзя раздражающий человек. Но целитель и вправду неплохой, несмотря на всю свою придурь, которую Аннушка почему-то полагала явным свидетельством тонкости натуры.
– Можете попробовать, – отозвался второй маг, имя которого выскользнуло у Тадеуша из головы. Вот ведь, вроде и представлялся, и на память-то он никогда прежде не жаловался, а поди ж ты, взяло и выскользнуло.
Лес упреждающе зашумел.
Пробовать целитель не стал, лишь нервно повел плечом и оглянулся.
– И все-таки я настаиваю…
Узнать, на чем именно он настаивал, Тадеушу не удалось. Он, перейдя на бег, думал лишь о том, как скорее оказаться бы на кухне, а уже там, раздраженный, взбудораженный, разогнал прислугу. Молоко, слава всем Богам, отыскалось, равно как и хлеб. И он, подхватив кувшин одной рукой, а огромную голову хлеба другой, поспешил обратно, к ограде, к старенькой калитке, которая стала еще старше.
Она вовсе просела, погрузившись во мхи и травы, перекосилась и, перехваченная грязною веревочкой, гляделась жалко. А вот лес подошел ближе.
Кажется.
Во всяком случае, Тадеуш помнил, что прежде меж ним и калиткой оставалась полоса сухой травы и еще овраг, который и считался границей. Ныне лес подобрался к самой ограде. Тонкие стебли кустов приникли к ней, норовя пролезть меж прутьями, и уже за ними потянулась молодая поросль.
Пускай.
– Я… – Тадеуш откашлялся, надеясь, что голос его будет слышен. И лес загомонил, закачался, зашелестел, приветствуя старого приятеля, и вместе с тем упрекая его за забывчивость. – Я вернулся.
Он знал, что маги неотступно следуют по пятам.
И что смотрят на него.
И что маги эти лесу неприятны, но он потерпит. Он рад возвращению Тадеуша. Он ждал. Он помнил и игры их, и беседы, и камушков приготовил, чтобы порадовать.
Старая нянюшка говорила:
– Лес детей бережет, это взрослым туда соваться нечего…
…так может, и Лилечку не обидит?
– Я… вырос, – сказал Тадеуш, укладывая хлеб на моховую подстилку. – И, наверное, мне больше нет хода, но… у меня есть дочь. Лилечка…
…он должен был привести ее сюда, еще маленькой, как его самого когда-то привел отец. И дать кусок хлеба, который Лилечка раскрошила бы птицам. И рассказать, что ходить в лес, конечно, можно, но недалеко…
И тогда, возможно, лес бы узнал.
Он и так знал.
Пахнуло теплом и до того знакомыми запахами, что Тадеуш не удержался.
– Она больна, – сказал он. И слова эти дались ему с трудом. – И, наверное, скоро умрет, если… если не вернется вовремя. Найди ее! Пожалуйста.
Он просил.
И лес слушал. И вновь говорил, только теперь Тадеуш не понимал ни словечка, теперь он был слишком взрослым и серьезным, чтобы разговаривать с лесом. А ведь… лес – это не просто дерева, это нечто невообразимо более сложное, древнее, могучее. И как знать, не во власти ли его…
Тадеуш сделал шаг.
И еще один.
Идти оказалось невероятно сложно, ноги будто вязли во мхах, но он шел, поставив себе целью старую березу, которую сам когда-то перевязывал, когда молния разбила ее надвое, и в пролом сочился сок. Ему казалось, что уж эта-то береза должна его вспомнить.
Но…
– В этом нет смысла, – его удержали, не позволив добраться. – Вас или услышали, или…
…нет.
Тадеуш хотел было сбросить руку наглеца, но сдержался. И силы не то чтобы оставили его. Бросив взгляд на камушек в руке Дурбина, Тадеуш вновь убедился, что тот ясен, и стало быть, Лилечка жива.
А раз жива…
…лес заботится о детях. Ведьмы вовсе не злы. И не похожи на тех, столичных, что появляются изредка, в модных ландо. Те, верно, тоже ведьмы, но иные, будто бы ненастоящие. Это как городскому парку, причесанному и прилизанному, донельзя приличному да нарядному, равняться с ведьминым лесом.
– Она вернется, – сказал Тадеуш и сам себе поверил, потому как лес на прощанье прислал ему ветер, и ветер этот пах хлебом, молоком, далеким полузабытым детством. – С ней все будет хорошо. Лес… позаботится.
Дурбин поглядел на Тадеуша, как на безумца.
Пускай.
– Но людей собрать, пожалуй, стоит? – поинтересовался второй маг.
– Да… да, конечно, стоит… я сейчас скажу… – Тадеуш сомневался, что желающие найдутся. Идти в лес ночью? А вечер уже догорал, и тьма наполнила подлесок. Но больше она не пугала, напротив, казалась уютной, спокойной.
…нянюшка говорила, что некогда лес исполнял желания. Может быть, и сейчас сбудется? Всего-то одно…
– …давным-давно, когда еще и царства-то не было, – Тадеуш сидел в гостиной и держал в руках чарку. Давно уж держал и пить не собирался, но руки следовало чем-то занять, потому как иначе эти руки начинали суетиться, дергаться, мять костюм, крутить пуговицы.
Аннушку его эта привычка раздражала несказанно.
Аннушка спала, и Дурбин поднимался, чтобы убедиться, что наведенный магией да каплями снотворными сон ее крепок и спокоен.
Хорошо бы. А то ведь она бы не поняла. Маги вот, что устроились в креслах, тоже не понимали. Тот, который пришлый – имени его Тадеуш так и не спросил, стесняясь своей невнимательности, – то и дело поглядывал в окно. Он порывался уйти с крестьянами, которых набралось десятка два, но когда Тадеуш сказал, что дальше опушки они все одно не сунутся, то передумал. Однако, небось, все одно совесть мучила.
С совестливыми людьми сложно.
– Люди жили сами по себе. И так уж получалось, что кто сильнее, кто слабее… те, кто дара лишен, шли под руку одаренных. Так и возникли князья. И княжества. Мой папенька, мир праху его, сказывал, что наше никогда-то не отличалось размерами, что правили мы большею частью везением. А потому, когда сосед силу обрел и предложил под него пойти, мы согласились. Он оценил, да… Так и вышло, что не просто под руку пошли, но и породнились. Мы всегда-то хозяйственными были, а уж сколько там хозяйства, не так и важно, что деревенька, что вот… все окрестные земли. Волковы – дело иное.
– Они существовали, – то ли спросил, то ли себя уверил маг.
– Существовали, конечно. В библиотеке где-то и родовые книги сохранились. Наши, само собой, еще те, что до Соколиного восшествия, там и про Волковых есть. И про Ястребовых с Вепревыми тоже, про многие иные рода…
…от которых мало что осталось, а уж чтобы и память сохранить, так и того меньше.
– Мир в те времена был иным. И люди тоже, – Тадеуш поднес чарку к носу и понюхал. Мелькнула мысль, что со стороны он выглядит жалким.
И Аннушка…
Аннушка определенно не одобрила бы.
Он влюбился с первого взгляда, да и то признать стоило, что была юная Анна Федоровичева диво до чего хороша. Высока, статна, круглолица. И коса ее соломенная вилась змеею, а он, зачарованный, глядел только на эту вот косу, любуясь лентами и жемчугами.
– Что с ними случилось?
– С кем? А… – он не сразу понял, о чем вовсе спрашивают.
А вот матушке Анна не понравилась.
– Федоровичевы, – сказала старая боярыня так, что одним словом сумела выразить и свое высочайшее неодобрение, и удивление, как это единственному сыну в голову-то пришло влюбляться в девицу столь худородную. – Из новых-то…
Сама она, истинная Козелковская, гордилась что родоводом, что славными предками, которые не только сохранили имение, но и приумножили богатства, несмотря ни на войны, ни на государевы милости, что порой хуже войн обходятся. А он, Тадеуш, упал на колени и целовал сухую руку, перстнями унизанную, все говорил о любви, о том, что эта самая любовь все-то преодолеет. Матушка же… глядела строго.
Строгости ее хватило на два года.
А может, не в ней дело, но в том, что почти-то и не осталось в Беловодье крови древней, помнящей о том, каким был мир прежде. Вымерли, сгинули старые рода, а вот новые, на старых корнях возникшие, об этих корнях и не думали.
– Исчезли они, – произнес Тадеуш вслух то, в чем себе признаться боялся. – Вышли все… нет, с Рёриком они не воевали. Волковы отличались разумностью…
Он тяжко вздохнул и поднялся, опершись на кресло, которое хрустнуло под ладонью – Аннушкина затея, решила, раз уж ехать из столицы, то в новом доме по-новому и обустраиваться надо, вот и заказала мебель по своему-то усмотрению.
Новую.
Красивую.
Ненадежную.
И вьется в голове мысль, что, может, права была матушка? Пусть и многочисленен род Федоровичев, пусть известен немалою плодовитостью, да только у самой Анны сил – на самом донышке. Не оттого ли и доченька единственная болезною уродилась? Да и то, долго у Аннушки не получалось понести, а сколько уж намучилась, непраздная…
– Как-то так оно и выходило… выходит… их черед был, а теперь, стало быть, мой. Что-то переменилось в мире… и пусть ведьмы нынче мирно серед людей живут, да только те ведьмы – и не ведьмы вовсе.
– Это как? – поинтересовался Дурбин.
– Да… обыкновенно… – Тадеуш поморщился, поскольку вот никогда-то он не отличался говорливостью. И Аннушка на то ему не раз пеняла.
Читать бесплатно другие книги:
