Перстень Тамерлана Посняков Андрей

– Ой, тошнехонько, Ефиме, ой, болит спинушка…

– Минетий, тиун, бил?

– Он, собака, самолично… Ох… А боярский сынок Аксенка присматривал да тож пару разов приложился.

Феофил надсадно закашлялся и затих, пару раз сплюнув. Видно, говорить ему было больно. Замолк и Ефим, и в подвале – или погребе? – вновь повисла гнетущая тишина.

Раничев сглотнул слюну. Тут, оказывается, и бьют кого-то! Полный беспредел. И ведь не так далеко от города. А может, пристатится случай бежать? Можно было б, конечно, попробовать сговориться с остальными узниками, наброситсья всем вместе на вошедших – ведь придут же за ними когда-то, а руки-то – вот они – свободны, не связаны. Иван снова неловко шевельнулся – и вновь плечо ожгла боль. Да-а… Этак много не набегаешься. Он попытался привести в некоторый порядок мысли. Итак, что же получается? Похитили его какие-то преступные элементы, может чеченцы, а скорее всего – блатные, это – судя по кличкам. Значит, похитили… Цель? Замести следы, запутать следствие… И скорее всего, похитители попытаются срубить деньги… только – с кого? Или он, Раничев Иван Петрович, нужен им для каких-то других целей? Например, для предвыборной политической борьбы за кресло угрюмовского мэра. Запугают, затем используют в качестве доверенного лица… Впрочем, что гадать? Быть может, вскоре все разъяснится?

Иван как накаркал!

Снаружи вдруг послышались гулкие голоса, скрипнув, наверху открылся лаз – значит, и в самом деле погреб.

– Эй, ордынец, вылазь, покуда плети не отведал! – с шумом спустив лестницу, повелительно бросили сверху. Раничев вздрогнул: «ордынец» – это ведь ему! – торопливо – получать плетей не особенно-то хотелось – полез, перебирая руками по занозистым перекладинам, снова стрельнуло в плече…

А в глаза ударило солнце! Оно стояло уже низко, выглядывая верхним лучистым краем из-за крыши какого-то деревянного здания, да все строения вокруг были деревянными, сложенные из крепких бревен, в лапу, что называется – на века. По обширному, вымощенному деревянными плашками (!) двору, лениво бродили гуси и прочая домашняя птица, пробегали какие-то люди – босые, в расшитых рубахах – кто-то нес на плечах мешки, кто-то деревянные кадки, верхом на пегом коньке проехал чернобородый мужик в бордовом плаще и низких зеленых сапогах с узорочьем, бежавший перед ним мальчик почтительно распахнул ворота – да, здесь были и ворота, и высокий частокол ограды, и даже небольшая надвратная башенка с вооруженным копьем (!) стражем! Все это – люди, всадник, солнце и гусиный гогот, и чья-то ругань, и крики – навалилось на едва вылезшего из погреба Ивана с такой резвой силой, что тот пошатнулся и, наверное, свалился бы обратно в узилище, если б пришедшие за ним люди не подтолкнули его в спину. Надо сказать, сделали они это довольно грубо – споткнувшись, Раничев едва не полетел носом в навозную кучу. Сопровождающие быстро стянули ему за спиной руки и обидно засмеялись:

– Неча башкой вертеть! Иди, давай.

Прошли мимо какого-то приземистого здания – мужики и молодые парни в одних портках, с прибаутками метали туда старое сено с огромного, запряженного парой мосластых лошадок воза. Заходившее солнце играло на мускулах мужиков, сияло в позолоченном кресте соседнего небольшого строения, по всей видимости – церкви. Раничев быстро оглянулся на нее. Значит – не бандиты? Значит, все-таки секта?! Вообще-то это многое объясняло. И простецкий, нарочито крестьянский, этакий «а ля рюс», вид окружающих – средь коих ни одного курящего, Иван это сразу заметил! – и частокол, и церковь… так и похищенный перстень, видимо, представляет какой-то интерес для сектантов! Ну да… А кроме перстня, быть может, – и кое-что еще из экспозиций музея, потому-то и похищен директор… Значит, сектанты. Право, неизвестно еще, что хуже? С бандитами хотя бы договориться можно, а с фанатиками – поди попробуй! А тот убитый парень, в кустах? Наверное, он пытался бежать? Да, дела серьезнее некуда.

– Сюды вертай… – Шедший впереди охранник обернулся, кивком указывая дорогу.

Завернув за угол церкви, Иван и его сопровождающие оказались перед большим трехэтажным зданием, тоже, естественно, деревянным, с высокой шатровой крышей и крытыми галереями по всему периметру. Галереи были связаны меж собой узкими лесенками, точнее – бревнами с вырубленными в них углублениями-ступеньками. Не совсем точно по центру строения, чуть ближе к левому краю, размещалось крыльцо с широкой парадной лестницей, украшенной массивными резными перилами. На крыльце, небрежно облокотившись на перила, стоял молодой парень, одетый по местной сектантской традиции – в малиновую рубаху и синий полукафтан, подпоясанный широким поясом с желтыми шелковыми кистями. На ногах парня красовались светло-коричневые сафьяновые сапожки без каблуков, похожие на те, которые используют иногда цирковые наездники. Парень был очень красив, скорее даже как-то не по-мужски смазлив: светлые, тщательно расчесанные кудри, небольшая бородка, белое, с тонкими чертами, лицо, словно бы высеченное из мрамора, глаза – холодные, ясно-голубые, а густоте ресниц позавидовала бы любая женщина. Тем не менее парень производил какое-то неприятное впечатление, в выражении его красивого лица было что-то хищное, нелюдское, волчье.

Дойдя до ступенек крыльца, шедший впереди охранник замедлил шаг и в пояс поклонился:

– Ордынца привели, батюшка Аксен Колбятович.

– Вижу, что привел, – скривился парень. – Ужо посейчас скажу батюшке. Ждите.

– Так, боярин-батюшка сказывал…

– Цыть! – Аксен обернулся, сверкнул глазами, ощерился злобно, словно пойманный волк, по всему видно было, не привык, когда ему перечили.

– Сказано тебе – ждать, вот и жди! – с угрозой в голосе прошипел он и удалился, хлопнув за собой дверью.

– Что ж. Пождем, – пожал плечами стражник и неожиданно замахнулся копьем на Ивана. – У, гажья рожа! Из-за тебе все.

Раничев хотел было, конечно, поинтересоваться, что это «из-за него»? Да по здравом размышлении счел за лучшее пока от расспросов воздержаться. Уж слишком вид у охраны был озлобленный. Ну их…

– Заходите, что встали? – вышел на крыльцо маленького роста темноглазый мужик с рыжеватой, косо подстриженной бороденкой, по виду – прощелыга, каких мало. Иван вздрогнул, вспомнив – именно этого мужичонку он видел тогда, на телеге… Почти сразу после того, как обнаружил убитого парня…

– Шагай! – Один из стражников больно ткнул зазевавшегося Ивана в бок. Тот охнул и быстро поднялся по крутым широким ступенькам. Скрипнув, отворилась дверь, Иван пригнулся – притолочина оказалась низкой. Войдя в полутемные сени, длинные и узкие, они вышли с другой стороны дома и, поднявшись по лесенке на галерею, остановились около узенькой дверцы. Шедший впереди стражник осторожненько постучал, почти поскребся:

– Можно ль, боярин-батюшка?

Раничев фыркнул. И чего комедию ломают, спрашивается?

Изнутри послышалось какое-то глуховатое бурчание, словно бы ворочался в берлоге недовольный медведь. Счев бурчание за приглашение войти, стражник, не оборачиваясь, призывно махнул рукой.

– Поклониться боярину не забудь, рожа ордынская, – шепнули откуда-то сбоку прямо в ухо Ивану.

Сами вы рожи!

Он не сумел ничего сообразить, как получил по шее ха-а-ароший удар, после которого чуть было не растянулся по полу, еле изловчившись приземлиться на колени.

– Так вот ты какой, тайгаев человек! – оглядывая Раничева с головы до ног, с усмешкой произнес сидевший в резном креслице мужик: тощий, крючконосый, с узкими пронзительными глазами. По-видимому, это и был «батюшка-боярин», или – главный сектант. Как он у них называется, гуру, что ли? Нет, гуру – это на Востоке, у этих – «боярин». Узкие глазки боярина глядели на Ивана так пристально, словно он уже успел натворить что-то жутко непотребное. Точно так же он посмотрел и на стражников. Те враз поклонились.

– Пшли вон, – шикнул на них боярин, и стражники удалились со всей возможной поспешностью, а последний едва не запнулся о низкий порог. Раничев с интересом осмотрелся. Внутреннее убранство кабинета главного сектанта сильно напоминало обычную русскую избу: широкий, сколоченный из толстых досок стол с бронзовым подсвечником и горящей в нем свечкой, небольшой, серой, коптящей, впрочем, наверное, не особо она тут и нужна была – сквозь узкое распахнутой оконце в кабинет (или, лучше сказать, в горницу?) проникал яркий дневной свет.

– Велю, батюшка, закрыть? – неслышно вошел давешний красавчик, глянул на оконце – недовольно – и – вопросительно – на боярина. А ведь они чем-то похожи – главный сектант и этот… Отец и сын?

– Вели, Аксене, – кивнул боярин и снова вперился глазами в Ивана. Вот уж, поистине, дыру протрет!

Красавчик распахнул дверь:

– Никитка!

– Тута, батюшка! – За порогом мелькнул кособородый.

– Захлопни-ко ставенки да посматривай, мало ли…

– Сполню, батюшка…

«Батюшка»! Раничев хмыкнул и перевел взгляд на главного, вернее, на стол, где рядом с подсвечником небрежно лежали пачка сигарет и мобильник. Ха, а не так уж они и далеки от цивилизации, сектанты хреновы! Стоп… Мобильник-то, похоже, его, Раничева! И сигареты… Иван не выдержал:

– Закурить дайте.

Его просьбу оба сектанта проигнорировали, словно бы и не слышали. По здравом размышлении Раничев не стал настаивать, ну их… И так уже почти забыл про курево, если б не пачка на столе…

– Скажи-ка, мил человек, ктой-то тебе плечо расцарапал эдак? – пожевав губами, тихим голосом поинтересовался боярин. Одет он был по местной, сектантской, моде – в длинный балахонистый кафтан с пуговицами, желтовато-коричневый, с узорами, из какой-то плотной блестящей ткани.

– Нашлись друзья… – усмехнулся Иван.

Боярин неожиданно засмеялся:

– Хошь, я тебе скажу?

Раничев пожал плечами. Да за-ради бога, интересно будет послушать, все не в погребе сидеть!

– А вот так было, мил человек. – Главный сектант почмокал губами. – Оба вы – и ты, и напарник твой убитый – людишки Тайгая…

Иван дернулся было противоречить, да боярин махнул на него рукой, взглянул злобно-строго, ровно плетью ожег:

– Сиди, тварь! Не то… – Потом успокоился, продолжил по-прежнему благостно: – Тайгаевы вы оба. Промышляли тут в наших местах, высматривали, сколь у кого чего есть, да не скрыл ли кто выход-дань от ока грозного Тохтамыша-царя, то вы особливо записывали в грамотку… кого записывали, а кого – и нет, кто-то серебришком от вас откупался, опосля вы ж, воры, то серебро меж собою не поделили, сподобились передраться, аки псы препоганые, вот тебя-то напарник твой, Каюмка, и полоснул по плечу ножичком, ну а тебе больше повезло, убил ты Каюмку, а серебро припрятал, как наших людей увидал.

– Бред какой-то!

– А заодно – и записи все припрятал, грамотцы, что Тохтамышу-царю чрез Тайгая готовил. Вот грамотцы-то эти мне и отдашь! – повысив голос, резко закончил боярин, пристукнув по столу длинной костлявой ладонью.

– Бред… – Раничев закрутил головой: похоже, тут не секта, похоже, тут натуральный сумасшедший дом – Тайгай, Тохтамыш, убийство.

– Ну а не отдашь, велю тебя пытать посейчас же! И пытать крепко. – Поднявшись с кресла, старик боярин пинком распахнул дверь, рявкнул: – Минетия ко мне. Да с прикладом пытошным.

Стоявший у окна Аксен на секунду… на малую долю секунды… изменился в лице. Бросился к отцу:

– Батюшка! Не вели Минетия звать.

– Что такое?

– Рановато еще. Шпынь этот… – Аксен ожег взглядом Раничева. – Крови потерял немало, а ну как от пыток окочурится? Лучше б сначала ему плечо залечить да попоить отваром, а уж опосля…

– Опосля, говоришь? – Старец задумался, подозрительно взглянул на сына. – Умен ты стал Аксене, умен…

Боярский сын поклонился.

– Умен… Да не слишком ли, родному отцу перечить?! – Боярин повысил голос.

– Не гневайся, батюшка Колбята Собинич! – Аксен бросился на колени, зацеловал старику руки, загнусавил: – Я ж как лучше хочу. Вели шпыня этого обратно в поруб бросить, да плечо пущай замотают… А потом… Может, он к завтрему и сам все выложит. А ежели не выложит, я с него, гада, шкуру спущу самолично, да так, что… А сегодня, батюшка, некогда и пытать то – Хавронья пирогов напекла с вязигой да с потрохами куриными, твои любимые… с пылу, с жару…

– Ладно, уговорил ты меня, Аксене. – Махнув рукой, старец поудобней уселся в кресло. – С пылу, говоришь, с жару? Ну так и быть, велю обедать. А этого шпыня – в поруб! До завтрева…

Старик противно рассмеялся. Подхихикнул и Аксен, взглянул мельком на Раничева, нехорошо взглянул, подленько так, словно была у него насчет его и своя тайная выгода, не только та, про которую он только что твердил отцу.

Иван снова очутился в погребе. Никаких изменений там за время его отсутствия не произо-шло – соседи были те же. Только что Феофил уже отошел от плетей и теперь громко жаловался на жажду:

– Ох, испить бы водицы… Водицы бы…

Да и Ефим Гудок – если Раничев правильно запомнил его имя – отнесся к нему гораздо с большим радушием, поинтересовался даже – пытали ли?

Иван отрицательно покачал головой:

– Не успели. А что – могут?

– А вон у Феофила спроси, – невежливо хохотнул Ефим. – Как спина, Феофиле?

– Водицы…

А в это время наверху, оглядываясь, подошел к погребу боярский сын Аксен, красивый, белолицый, кудрявый. С недовольством покосился на стража:

– Ты чего тут?

– Боярин приказал, Колбята Собинич, батюшка наш.

– Ах, вот как… Ладно… – Аксен отошел в сторону и с задумчивым видом направился к церкви. – Ай, хитер, батюшка, – шепотом приговаривал он. – Ай, хитер… Да и я не лыком шит… – Не дойдя до церкви, он свернул налево, к колодцу. Позвал: – Никитка! Никитка!

– Здесь я, Аксен Колбятыч.

– Слушай сюда… дело тайное. – Отойдя за колодец, Аксен принялся нашептывать что-то верному своему холопу, то и дело кидая опасливые взгляды на терем.

Раничев снова замолк. Вернее, замолчали его товарищи по несчастью – не очень-то подробно они о себе рассказывали, а если и рассказывали, то несли всякую чушь о холопах да закупах, такой, видно, был в секте бзик – с историческим уклоном. Закуп Феофил – закуп, ну надо же! – почти ничего не говорил, все больше стонал да просил пить, зато Ефим Гудок оказался весьма словоохотлив, только разговоры его касались в основном «собаки-боярина» да сына его, Аксена. О них обоих Ефим упоминал с крайним небрежением, по-видимому ожидая того же и от Раничева, но, не дождавшись, умолк. Призадумался и Иван – ничего конкретного он пока так и не вызнал. Да, очень похоже, это была секта, может быть, даже какой-то староверский скит – никто не курил, а староверы как раз и не курят – но вот где он был расположен и что нужно было сектантам от него, Раничева? Главный старец – «батюшка-боярин», как его называли – нес какую-то чушь об убийстве, о серебре, о грамотах каких-то. Бред сивой кобылы. Хотя… Если отбросить уж явные выдумки типа Тохтамыша – впрочем, вполне возможно, это просто-напросто кличка, ну да, похоже, так оно и есть – получается что? А то, что бежавший из скита парень ушел не пустым – прихватил драгоценности – «серебришко», как их называл старец – и «грамоты» – записи, дискету? В общем – информацию, вероятно, весьма конфиденциального, опасного для дальнейшего существования секты, толка. Затем бежавший был убит неизвестно кем, скорее всего, кем-то из сектантов, который и владеет теперь и драгоценностями и информацией. Самое плохое во всей этой истории то, что глава секты всерьез считает этим человеком Ивана. А для того чтобы не допустить утечки информации, сектанты пойдут на все. Нда-а, неприятная история. Интересно – как отсюда выбраться? Иван даже примерно не представлял – где они. На машине-то много куда могли завезти, гиблых мест вокруг хватало – за лесами, за болотами – и у себя, в Угрюмовском районе, и в соседней Мордовии.

– Водицы… – снова застонал Феофил.

Иван покосился на него с неприязнью – ему самому, к примеру, пить почему-то не очень хотелось, а вот курить… Вздохнув, Раничев сглотнул слюну. Ведь собирался же раньше бросить – если б бросил, не так бы сейчас мучился. Ну хари староверские, неужто в скиту ни один не курит? Да смолят наверняка где-нибудь, пока старец не видит. Вот незадача… Без курева-то совсем плохо! Да и эти, соседи, что-то притихли. Расскажут они хоть когда-нибудь – где находится этот чертов скит? Иван в который раз уже задал этот вопрос в темноту.

– Да я ж тебе говорил – не знаю, как и ответить, – откликнулся Ефим, видно, и ему обрыдло уже в молчанку играть. – Хитер Колбята. С одной стороны, вроде бы под рязанским князем ходит, а с другой – под Ордою. Когда так, когда эдак выходит – земли-то приграничные. И – хвастал – грамоты у него на то имеются – и от Олега Иваныча Рязанского, и от Тохтамыша-царя.

– Какого еще Тохтамыша-царя? – со стоном буркнул Иван. – Он кто – в законе вор или просто авторитет приблатненный?

– Тохтамыш? – Ефим усмехнулся. – Конечно, вор! Чистый разбойник. Правда, ему не до нас сейчас – хромоногий Тимур не дает покою.

Раничев про себя охнул – ну вот, еще и Тимур объявился. Тоже бандюган какой-нибудь. Ага, получается, сектантов крышует некий вор в законе по кличке Тохтамыш, а бандит Тимур, похоже, хочет у него скит этот отнять, интересно, зачем только? Ясно, хоть с этим разобрались. Теперь бы с месторасположением определиться.

– Слышь, Ефим, а до Угрюмова далеко отсюда?

– Да верст сорок, наверное, будет. Хотя – кто их мерил, эти версты? Один лес да болота кругом.

– Сорок?! – обрадованно переспросил Иван. – Так это ж совсем рядом. Бежать не пробовали?

– Пробовал кое-кто. – Ефим тяжело вздохнул. – Только все дороги здесь через Колбятины деревни проходят, через Хлебное, Яськино да Обедятево, других дорог нет – одни болота. Смерды сразу выдадут – у них на то ряд с Колбятой.

– А может, попытаться все-таки? В крайнем случае – к шоссе выйти, а там автостопом – ищи-свищи.

Ефим засмеялся:

– Ишь, какой прыткий – ищи-свищи. Ты сначала отсюда выберись, попробуй!

Раничев умолк – в общем-то, Ефим был полностью прав. Держали их в обшитом досками погребе, наверх без лестницы не попадешь, если только на голову друг другу встать, да и то наверняка крышка заперта… а может, и часовой выставлен, для особого пригляда – людей в скиту хватает. Часовой… Интересно – он тоже не курит?

– Эй, есть кто наверху? – приложив руки рупором ко рту, прокричал Иван. Ха! А плечо-то подживает, неплохо перевязали, правда, без всяких антисептиков, травами, но боли уже почти нет. – Эй!

Наверху что-то скрипнуло – крышка погреба чуть приподнялась. Судя по тускло-синему небу, снаружи был уже вечер.

– Чего разорались, псы? – недовольно пробурчал стражник.

– Водицы, – снова застонал Феофил.

– И покушать бы неплохо было, – подал голос Ефим.

– И покурить бы…

Страж презрительно хохотнул, однако крышку не закрывал, видно, стоять просто так скучно было, а дисциплинка в скиту хромала.

– Скоморох кто тут? – немного помолчав, спросил стражник.

– Ну я скоморох, – лениво ответил Ефим. Раничев удивился – вот вам, пожалуйста, еще одно погоняло.

– А скоморох, так спой чего-нить, – предложили сверху. – Понравится песня, глядишь – и спущу вам баклажку.

– И сигаретку не забудь.

– Песню, говоришь? Ну слушай…

затянул Ефим неожиданно звучным приятным голосом.

Последний куплет – или припев – повторялся, и Раничев тоже подпел, с подвыванием, на манер Дэвида Кавердейла:

Так дальше и пели – на два голоса. Когда песня закончилась, стражник наверху одобрительно кашлянул:

– Ловите!

Вот и баклажка… Небольшая, плетеная. Ефим Гудок беззвучно поймал ее, сунул горлышком в рот Феофилу… Тот заплевался:

– Водицы бы!

– Ну что было, – захохотал сверху страж. – Выпьете, свистнете – я веревку спущу – баклажку привяжете. – Он громыхнул крышкой.

– На, пей, Иване!

Раничев нащупал протянутую флягу – берестяная! – в музее-то полно такой посуды было, плетеной из березы да липы, отпил… и закашлялся. Понял теперь, почему Феофил снова водицы просил – в баклажке-то не вода, бражка оказалась! Ух и ядреная же!

– А ничего, – заценил Иван. – Сейчас напьемся, забуяним.

– Не с чего тут напиваться, – засмеялся Ефим. Помолчал, забрав флягу, потом спросил: – А ты, Иван, где так петь выучился? Не скоморох ли часом?

– Не, не скоморох. – Раничев хохотнул. – Мы в «Явосьме» играли с ребятами, может, слышал?

– Играли? А говоришь – не скоморох! – радостно воскликнул Ефим. – Ну удивил, друже. – Подобравшись ближе, он от души хлопнул Раничева по плечу. Хорошо – по здоровому. Затем вдруг наклонился к уху, зашептал с опаской: – Плохи твои дела, друже, вот что скажу.

– Да я уж и сам гляжу…

– Глядишь, да не все видишь… Смекай – вот приволокли тебя от Колбяты – и сразу стража поставили, а ране-то, до тебя, никаких стражников не было, буде случайный кто снаружи мимо пройдет. Значит – нужон ты им, Иване! Рассказывай, чего учудил, может, помогу чем?

– Ничего я такого не чудил. – Раничев пожал плечами. – Только, похоже, хотят на меня убийство повесить. Серебро какое-то спрашивают да эти, как их, грамоты.

– Грамоты? Во-он что-о… Наверное, переписные грамоты… А говоришь, ты не ордынец? Нехорошие дела, ой, нехорошие…

– Да что ты все заладил, Ефим, нехорошие да нехорошие. Что делать-то будем? Думаю, и тебе с Феофилом здесь задерживаться резону нет. Была б возможность – ушли бы?

– Да не уйдешь отсюда, сколь тебе говорить?

– Ну тогда сидите, дожидайтесь черт знает чего. Чем зря сидеть, давно бы подкоп, что ли, выкопали… Хотя, конечно, тут доски… А этот, стражник, он ведь, кажется, веревку спустить обещал?

– Тебя вместо баклаги привяжем? Ужо не заметит! – Ефим невесело засмеялся.

– Но надо ведь что-то делать! Не сидеть же сложа руки.

– Ай, молодец! – Ефим снова хлопнул Раничева по плечу. – Вижу своего брата, скомороха. Думаешь, я про то не думал? – Он нагнулся совсем близко к уху. – Его опасаюсь, – шепнул, кивая на Феофила. – Как бы не выдал, сам-то не побежит, чай, семья тут, в Яськине. А мы с тобой можем попробовать… только – сгинем, скорее всего, в болотах. Ох, пропадем, чувствую!

– А здесь – не пропадем?

– Здесь? – Ефим задумался. – Тебе-то, видно, – точно пропасть, а мне… – Он вздохнул. – Да и мне тоже. В холопях на цепи жить – то жизнь разве? Думаешь, чего меня тут третий день держат? Ждут, когда исхудаю, опосля – на цепь, а уж потом – работай. А работы у Колбяты в хозяйстве хватает! Ято чего выжидал – думал потом убежать исхитриться, Феофил-то мне в этом деле не помощник… А вот ты… Тебе на плечи встану – наверное, дотянусь до крышки.

– Нет. – Вспомнив про больное плечо, Раничев замотал головой. – Давай лучше я – тебе на плечи. Изготовлюсь, а ты покричишь. Как часовой нагнется, я его и… Ну а дальше, как говорится, дело техники.

Честно говоря, не очень-то хороший был план, Иван и сам понимал это, да вот только лучше пока придумать не мог, а нужно бы поторапливаться, ох как нужно. Кто знает, что там завтра будет? Ладно хоть Ефим согласился, вот только Феофила было жалко – перепадет ему явно, когда придут, скажут – чего заполох не поднял, когда бежали? Подумав, Феофила решили скрутить его же рубахой – дескать, оглоушили, связали, а уж потом и убегли, главный-то того виновец – стражник неопасливый да глупый. Вот его-то и надобно было приманить…

Крышка отворилась быстро – Иван, конечно же, не успел взобраться на плечи своему сотоварищу по несчастью. Голосок сверху раздался дребезжащий, тонкий, совсем непохожий на голос стражника. Раничев даже вздрогнул – сменили часового?

Вокруг стояла темень, хоть глаз коли, сквозь приоткрывшуюся наверху щель были видны зезды, на фоне которых выделялся черный силуэт неведомого гостя.

– Боярин батюшка напоить вас велел, водицею. – Об землю ударилась баклага. – После спущу веревочку – привяжете, как изопьете.

Веревочку он спустит… Есть тут уже одна веревочка. Интересно, где неусыпный страж бродит?

Раничев прислушался. Наверху послышались вдруг чьи-то торопливые шаги, угрожающий шепот… Ругань. Дребезжащий оправдывающийся голосок. Затем звук удара – кто-то кого-то треснул, видимо – по шее, после чего щель расширилась и в желтом свете звезд замаячили уже две тени.

– Водицы не испили еще?

– Не, не успели, – ответил Ефим, нащупывая в темноте флягу. – Не отыскали еще баклажку-то, видно, в угол закатилась, сейчас, пошаримся…

– И не ищите!

Вниз неожиданно упала лестница.

– Подымайтеся! – громким шепотом приказали сверху.

Раничев с Ефимом не заставили себя долго упрашивать – вмиг выбрались наружу… перед ними стоял небольшого роста мужик с косой бородкой… тот самый, что встретился Ивану на телеге, а потом, уже в скиту, прислуживал сыну главного старца. Интересное кино получается… И очень подозрительное. Впрочем, сейчас рассуждать было некогда.

– Идите за мной, да побыстрее, – шепнул мужичок. – За амбаром пригнитесь.

Так и сделали. Ночь стояла ясная, теплая. Пахло свежей травой, навозом, парным молоком и еще чем-то деревенским, легкий ветерок покачивал листья деревьев, черные в призрачном свете звезд. Где-то совсем рядом скворчал сверчок, мычали во хлеву коровы, а над самой церковью висел узкий золотистый месяц. Меж церковью и частоколом тянулся обширный двор, словно бы вымерший, у закрытых ворот, в башенке с луковичной крышей, маячила темная фигурка стража. Интересно, а куда тот стражник делся, любитель песен? Ладно, об этом подумать и потом можно, будет еще время… если, правда, будет.

Пригнувшись, Иван с Ефимом быстро пробежали вдоль самого частокола за своим провожатым и очутились в небольшом закутке, меж двумя амбарами, где возвышался небольшой сруб с круглым колодезным колесом.

– Полезайте. – Кособородый кивнул на сруб.

– Окстись! То ж колодец.

– Полезайте, говорю! Там, до воды не долезая – лаз, увидите… Выйдете к реке, дальше мимо болота, да в лес, к Хлябкому… там пройдете. У остальных деревень – засады. Ну, поспешайте же!

– Спасибо, – сиганув в колодец вслед за Ефимом, поблагодарил Раничев. Выяснить что-либо о неожиданном спасителе, похоже, не представлялось возможным. Ну и черт с ним…

– В Хлябком передадите поклон Онфиму, – уже в колодец громко прошептал кособородый.

– От кого поклон-то?

– От… Он знает, от кого.

– А зачем…

– После узнаете. Идите. Путь чист!

– Путь чист, – пожав плечами, повторил Иван.

Стены колодца поросли мокрым мхом, внизу, под ногами, тихо плескалась вода. А вот и лаз – не обманул кособородый – узкий, едва пролезть… Раничев не сдержался, ойкнул, зацепившись плечом, и, встав на колени, быстро пополз за Ефимом. Ползли долго, казалось – целую вечность. Ход то сужался, так что еле-еле можно было пролезть, то снова расширялся, уходя куда-то книзу. Вокруг окружала сырая промозглая тьма, настолько плотная, что можно было бы, пожалуй, ползти и с закрытыми глазами, и впереди ничего не светлело, никакого выхода, словно бы подземный ход этот вел прямо в преисподнюю! Иван испытал даже острый приступ клаустрофобии, потом успокоил себя – а выход ведь и не должен светлеть, ночь! Они выбрались из лаза внезапно. Раничев услышал вдруг, как впереди что-то зашуршало, да и сам вдруг уперся в густые колючие заросли, похожие на терновник. Собственно, наверное, это и был терновник…

Последнее усилие – и Иван блаженно повалился на черный берег реки. Рядом, ближе к реке, лежал, отдыхая, Ефим Гудок. Вот он поднял голову, осмотрелся. Прополз ближе к реке, напился:

– Вставай, Иване. Путь долгий.

– Путь чист, – откликнулся Раничев. – Так ведь говорил этот, с косой бородой.

– Никитка это, Хват, холоп Собакинский, – поднимаясь на ноги, пояснил Ефим. – Не доверяю я ему. Не доверяю… А что делать?

– Давай другой дорогой пойдем, – напившись – ой, до чего же вкусна водица! – предложил Иван.

– Так он же говорил – там везде засады!

– Так ты ж ему не доверяешь, – в тон Ефиму продолжил Раничев. Оба приглушенно рассмеялись и быстро пошли вдоль берега. Впереди, на излучине, что-то темнело.

– Дерево. – Ефим обернулся. – Видно, волной прибило.

Иван в задумчивости остановился. Посмотрел на дерево – широкое, крепкое, с корявыми густыми ветвями.

– А река-то куда течет?

– В Орду, в степи…

– Но от деревенек всех – в сторону?

– Так. Деревни-то – выше. – Ефим кивнул вверх по течению. – И Хлябкое там, и Яськино, и Обедятево. Слушай, Иване, так ты хочешь…

Ефим Гудок соображал быстро. Посмотрел на Раничева, улыбнулся одобрительно, поплевал на руки:

– Поможешь столкнуть, с плечом-то?

– Ничего, – усмехнулся Иван. – Уже и не болит совсем.

С трудом, но деревину все ж таки столкнули с мели – хорошо, вода теплая – забрались на ствол, уцепившись за ветки, кое-как уселись – ноги в воде, зато зад в сухости – поплыли.

– Надеюсь, порогов впереди нет, – вслух подумал Раничев. – Одни перекаты…

Вспомнил вдруг юность, напел тихонько:

– Иване! – обернулся Ефим. – Ну я ж говорил, что ты скоморох, а не признаешься! Ишь, распелся… С кем в ватагах хаживал?

– Да с ребятами с факультета… – отмахнулся Иван. – Сядешь, бывало, на камень – вся байдарка в воде… Ты лучше вот что скажи, Фима, как высветлеет – что делать будем? Так и плыть, как две обезьяны? Я предлагаю – к шоссе выходить. До Угрюмова доберемся – считай, все, уцелели… Ну или до поста ГАИ хотя бы. Не знаешь, где тут пост?

– Пост? Дак пост перед Пасхой был, а сейчас уж Троица скоро.

– Шутник ты, однако, Ефим Батькович. Ладно, посветлеет, там увидим.

Так они и плыли до самого утра, и только потом, когда яркое майское солнце, вспыхнув, заиграло на вершинах тянувшихся по берегам деревьев, решительно покинули свое плавсредство, да и пора было – деревина с ходу уткнулась в камни.

– Вот тебе и путь чист, – выбравшись на берег, усмехнулся Раничев. – Какое там чист – одни камни! Байдарка – и та б не прошла.

Взошедшее солнце золотило верхушки елей да крытые старой соломой крыши села Хлябкое, блестело в болотных лужицах у дороги, что вела мимо села к боярской усадьбе, лучистыми зайчиками засверкало в реке, узкой, густо заросшей по берегам ракитой и вербой. Там же, у реки, в виду деревни, сидели в кустах волчьей ягоды четверо: трое молодых парней и один постарше – с рыжеватой косой бороденкой. Ждали. Видно – долгонько уже, парни то и дело вопросительно поглядывали на старшего. Тот хмуро отмалчивался, напряженно вглядываясь в болотную хмарь.

– Может, в болотине сгинули? – сам себя тихонько спросил он.

– Могли, ежели чужие, – услыхав, утвердительно кивнул один из парней, поправив на плече колчан со стрелами. – Могли… Может, зазря ждем, а, дядько Никита?

– Я те дам, зазря! – рассердился кособородый. – Сиди уж.

– Так я и сижу. Чего еще делать-то?

Так они и просидели, почти до обеда. А к обеду, когда жаркое солнце уже вовсю пекло плечи, на болотной дорожке показались нахлестывающие коней всадники, вооруженные копьями и мечами. Время от времени они останавливались, обшаривали кусты и, ругаясь, ехали дальше, взбивая копытами коней клубы серой дорожной пыли.

– А ну – все из кустов, – обернувшись, цыкнул на парней кособородый Никита. – Ежель что – только что с деревни выехавши, да смотрите у меня…

– Не подведем, дядько Никита, ты ведь нас знаешь.

– Вот потому-то и предупреждаю.

Парни и кособородый выбрались из кустов на дорогу как раз вовремя – отряд всадников как раз закончил проверять ближайшую рощицу и сейчас направлялся в их сторону. Было видно, как скакавший впереди придержал лошадь и указал рукой на парней. Остальные вмиг повытаскивали луки.

– Ждите, – крикнул парням Никита и, забросив подальше в кусты короткое копье-сулицу, быстро пошел навстречу всадникам.

– Не стреляйте! – Он замахал руками. – То я, Никитка Хват, верный холоп собакинский.

Один из всадников придержал коня:

– И впрямь, Никита… Ты чего тут?

– Да все делами хозяйскими, – подойдя ближе, уклончиво ответил Никита, внимательно осматривая воинов. Копья, луки со стрелами, татарские сабли. Ни кольчуг, ни шлемов, ни щитов – не на брань ехали, на ловитву. Быстро, однако. Значит, остальные-то деревни еще поутру обшарили, не думали, что беглецы в болотину сунутся – на то и расчет был…

– А мы с утра по всем деревням носимся, – подтвердил передний воин. – С поруба-то два татя сбежали, третий – отравлен. Ктой-то баклагу отравленную в погреб подкинул, он, вишь, и выпил.

– А те двое?

– А те, видно, не пили. Да мы и не ведаем толком – молодший хозяин сразу погоню выслал. Сказано – все деревни проверить, окромя Хлябкого, чего зря в болотину лезть?

Услыхав последние слова, Хват прищурился:

– Ну так чего вы полезли?