Однажды в Лопушках Демина Карина
– А он выбрал неподходящую?
– Ведьму… ведьму он выбрал! Служила там где-то… то ли при медчасти, то ли при штабе… вот кто женщин в армию тянет, скажи? Это ж сплошное непотребство. С кем она там гуляла, кто знает? А тут, стало быть, любовь. И жениться на ней. Ага… чтоб на меня все пальцем показывали? Чтоб шептались, будто Бестужев вовсе ума лишился, если дозволил такое? И Турбины опять же… это даже не оскорбление. Это… да за такое в прежние времена род до последнего человека вырезать могли!
– Только он тебя не послушал, так? – Беломир глядел спокойно, умиротворенно даже.
– Не желал. Сказал, с благословением или нет, а все одно по-своему поступит. И что он не разрешения спрашивает, а… ставит в известность.
Бестужев поморщился.
Жива была и обида на сына, и непонимание, как так вышло? Да, старшенький проявил природное упрямство, да… но ведь и сам Ярополк некогда батюшке нервов потрепал изрядно. И военная стезя, пусть непривычна роду Бестужевых, однако поди ж ты, вышло как нельзя лучше.
Почетней.
– Знаешь, еще немного, и я поверю, что тот прорыв был делом твоих рук.
– А вот это… – Бестужев ощутил вдруг, как воздух сделался густым, тяжелым. И сердце оборвалось.
– Извини, – вот только в голосе Беломира не было и тени раскаяния. – Но… хорошо ведь получилось, правда? Про развод никто и знать не знает. Если заявление и было…
…было.
Но и его попридержали, а после убрали верные люди. Только, коль уж слушок пополз, то не такие и верные, как сие представлялось.
– Катерина осталась вдовой, получив свое. Семья её тоже не в обиде. Тебе вот орден достался, который весьма укрепил твои позиции. Как же, отец потерял старшего сына, наследника, опору и надежу…
Бестужев рванул воротничок.
– А ребенок? Он ведь не вписывался в эту вот красивую сказку, так? Появись он в доме, стали бы вопросы задавать, выползло бы… попорочило бы честь героя. Что с этим ребенком? Он вообще жив? Они?
– Ты… ты за кого меня принимаешь?
– За человека, который ради репутации и власти любого в дерьме утопит.
– Я не уверен, что этот ребенок вообще…
– Проверить легко. Но ведь ты не стал, верно? К чему это… вдруг бы выяснилось, что этот ребенок от Сашки? Тогда пришлось бы что-то думать, придумывать, врать… нет, куда уж проще сделать вид, что его вовсе нет. Так что с ними стало?
– Уехали.
– Куда?
– Понятия не имею, – Бестужев откинулся на кресле, чувствуя, как задергалось, затрепыхалось в груди сердце. он ведь все-таки старый человек. У него нервы! И здоровье давно не то… он… он никому-то не желал зла. Из своих.
И обо всех бы позаботился.
Заботился, как умел.
А они…
– Надо же, – произнес Беломир с некоторым удивлением. – А ведь не врешь.
– Я…
– Вот не надо, папа… я тебя знаю лучше прочих. И нам ты врешь ничуть не меньше, чем другим, – Беломир поднялся. – Что ж… может, оно и к лучшему. Что вообще о ней известно?
– Ведьма…
– И только-то?
– Он… он прятал её… ото всех. Мы пытались узнать… наверное…
– Не ото всех, – Беломир покачал головой. – От тебя. Он прятал её прежде всего от тебя. Тоже знал, что не обрадуешься, вот и… стало быть, хорошо прятал, так?
Бестужев кивнул.
– И кроме того, что она ведьма, ничего не известно?
Ярополк вновь кивнул.
– Интересно… – Беломир оглядел кабинет. – Ладно… в таком случае… я тут решил с племянником познакомиться поближе.
– Что?
– А почему, собственно говоря, и нет? Надо же кому-то просветить мальчика относительно любящей родни, а то с непривычки от этой любви и копыта протянуть недолго.
– Грубо выражаешься.
– Зато верно. Поеду… навещу. Пообщаюсь, так сказать, в неформальной обстановке. Опять же, поговаривали, что в университете нехватка преподавателей, таких, чтобы и вправду одаренные. Может, и я в науку пойду.
Бестужев скривился.
– Прекрати.
– А если нет, то что? Опять наследства лишишь?
– Между прочим, это и обсудить можно…
– Что именно?
– Наследство… вернись. Брось дурить. Займись делом. Я подыщу тебе жену…
– Вот уж не было печали, – Беломира передернуло. – Мне казалось, мы друг друга поняли… однозначно.
– Глупости, – отмахнулся Бестужев. – И при дворе поймут. По-молодости многие дурят, но становятся старше…
– Будем считать, что я еще не настолько вырос, – Беломир широко усмехнулся. – И потому буду дурить дальше.
Прозвучало… обещанием.
– И да, – он обернулся в дверях. – Я там с Наташкой парой слов перекинусь. Чего-то там она спросить хотела… надеюсь, ты не против?
Бестужев заскрипел зубами.
Но дверь закрылась. И…
– Могу выставить его прочь, – за спиной возник Игнат. – Тихо.
– Не стоит.
– А то и вовсе… на севере ледяные маги нужны. На золотых приисках и подавно. Место хорошее, верное, пятьсот километров по тайге до ближайшего жилья. Глядишь, ума и прибудет.
– Прииски-то государевы? Не стоит. Нам, если что, ущерб возмещать, да и… – Бестужев щелкнул пальцами, уловив именно то, что его беспокоило. – Пригляди за ним. Отправься следом.
– И?
– Действуй по обстоятельствам.
Игнат был не просто псом. Он был умным псом, точно знающим, что именно нужно его хозяину. И за это Бестужев его особо ценил.
…а с университетом… поступить и учиться – вещи разные. Помнится, ректором там ныне Пашка Безземельный, который должен помнить старого приятеля. И не откажет ему в небольшой такой малости.
Что бы там Наташка себе ни придумала, Бестужев внучек не оставит.
Он точно знает, как сделать их счастливыми.
Глава 9 Где работа находит работника
Поиск работы – мероприятие куда более ответственное, чем женитьба, а потому и подходить к нему следует с большей серьезностью, ибо тут развод будет стоить дороже…
…из интервью четырежды разведенного владельца агентства по подбору персонала
К старой усадьбе на сей раз отправились с тетушкой. Точнее, она-то собралась, а вот я увязалась следом, а уж за мной и Васятка, заверивший, что ему от совсем-совсем поздоровело. Настолько поздоровело, что оставлять его без присмотра никак неможно, ведь не усидит же ж. Мы с теткой переглянулись, и она вздохнула лишь, сказав:
– Причешись хоть, неслух.
Васятка, радый, что даже уговаривать не пришлось, спешно поплевал на руки и пригладил рыжие свои вихры.
– Чего? Я ж не баба, – сказал он. – Я и так красивый.
Тетка фыркнула.
И положила в корзину еще головку козьего сыра и хлеба половину.
– А то голодный, небось, – пояснила она.
Я же усовестилась. Самую малость. Оно-то, может, и взрослый человек, а все одно нехорошо гостя не уважить. Не по-нашему.
Так и шли.
Сперва тетка с корзиной, которую она несла с легкостью, будто бы весу в этой корзине и не было вовсе. Хотя одна крынка с молоком сколько потянет! Следом я, думая, а на кой, собственно говоря, мне это и надобно? За мною Васятка. Он-то радостный, вприпрыжку скачет, успевая головой крутить и комаров гонять. И уже минув остатки ограды, которые отчего-то заставили тетку поморщиться и головой покачать, я поняла: не следовало сюда соваться.
Вот не следовало!
– И вы это серьезно?! – знакомый до боли голос заставил меня отступить. И нога угодила в ямку, я покачнулась, взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но все-таки села в колючий куст мутировавшей полыни.
Обыкновенная, она всяко помягче будет.
И без колючек.
Над полынью тотчас взметнулось облако мошкары, тоже наверняка мутировавшей, а потому к заговорам ведьминым безучастной. Васятка замахал руками, а тетка… оглянулась и вновь головой покачала. Нахмурилась даже.
– Марусь? – Васятка протянул мне руку. – Ты чегой?
– Ничегой, – отозвалась я, из куста выбираясь.
– Я вам кто? Прислуга?! Кухарка?! – продолжала верещать Верещагина. Все-таки редкий случай, когда родовое имя весьма характеру соответствует. – Да я… я… жаловаться буду!
В ответ раздался бубнеж, отчего-то на редкость виноватый.
И некроманта стало по-настоящему жаль.
Жаловаться Верещагина любила, и как любой нормальный человек в деле любимом достигла немалых высот. А с учетом Олечкиной родни, жалобы эти…
…я даже поняла, отчего Евгений Антонович когда-то не пожелал связываться с этими вот. Поняла, но… не простила.
– Да я…
– Дура, – пробасил кто-то словно бы в сторону, после кусты, не те, из которых я выбралась, а другие, затрещали, закачались и из них выбрался Важен Игнатов. Он едва не столкнулся с теткою, которая вроде бы и с места не двинулась, но неким непостижимым образом убралась с Игнатовского пути. И только тогда нас заметил.
Подслеповато сощурившись – все знали, что со зрением у Игнатова беда и очки бы ему носить надобно, раз уж коррекцию делать не желает, да он уперся и все тут – Важен остановился. Ноздри его раздулись. Лоб пошел складками, намекавшими, что где-то там, во глубине черепа, идет мыслительный процесс. Огромная ручища поднялась и голову огладила.
Гладко выбритую голову.
– Марусь? – несколько неуверенно произнес Игнатов. – Это ты?
– Это я, – вздохнула я, понимая, что убегать поздно.
От Игнатова вообще убежать тяжело, он, несмотря на огромные размеры свои и кажущуюся неповоротливость, был быстр и ловок.
А как иначе-то?
Мастер спорта, кандидат в сборную и чего-то там еще.
– Марусь! – взревел Игнатов радостно и сгреб меня в охапку, я и пискнуть не успела. – А я думаю! А ты тут чего, Марусь?
– Я тут живу… – попыток вырваться я не делала.
Ученая.
Важен… он добрый, но с другой стороны у него рефлексы. А потому повисла в крепких объятьях старого… друга? Нет, друзьями мы никогда не были. Ни с ним, ни с кем бы то ни было еще в университете. Так, приятели. Пару раз болтали, еще несколько – встречались на обычных студенческих тусовках.
– Живешь?! О… а мне сказали, что ты того… – Важен разжал объятья. – Домой поехала. Поступать не стала… а чегой? Ты ж хотела в аспирантуру.
Я отвернулась и часто заморгала. Вот ведь. Кажется, была обида и… была и ушла, сгинула, как не бывало. Пережита. Принята. И позабыта, оставлена там, в Москве.
А она вот…
Взяла и вернулась.
– Молодой человек, – строго произнесла тетушка, и Важен смутился, тотчас руки за спину убрал, как показалось, поспешно даже, а еще вытянулся в струнку. – Весьма рада знакомству…
И на меня глянула.
– Это… Важен… Игнатов. Извини, по батюшке не вспомню.
Не принято оно как-то в студенческой среде.
– Важенович я, – прогудел Важен и опять рукой по черепу провел. – У нас в роду… все старшие сыновья одно имя… ну, не одно, каждому свое, только…
Он окончательно сбился. Смутился. И замолчал.
– А это Акулина Никифоровна, моя тетушка, – сказала я, подумывая, можно ли уже откланяться или еще рано?
– Рада знакомству, – тетушка протянула руку, и Важен меня удивил.
Он эту руку принял, осторожно, будто стеклянную, а после наклонился и поцеловал. И тетушка слабо улыбнулась, коснулась бритой головы и сказала:
– Приходи ко мне, с глазами надо что-то делать.
– Так… – Важен отрицать не стал, лишь пожал плечами. – Чего тут сделаешь? Мне целитель так и сказал, что ничего-то не сделаешь…
– Целитель, может, и не сделает, а ведьма попробует.
И вновь Важен поклонился.
Вот ведь… он и Мегере нашей, которой боялся до дрожи в коленках – впрочем, все у нас её боялись – не кланялся. А тут…
– И позаботьтесь… – вновь донеслось из-за кустов. Важен вздрогнул.
А тетушка приподняла бровь.
– Олька разоряется…
– Чего опять? – вот с кем у меня совершенно не было желания встречаться, так это с Ольгой Верещагиной.
– Ну… Николаев… он мужик нормальный. Конкретный. И в экспедициях бывал… и вот… предложил, чтоб за порядком по очереди следили, ну и кухарили тоже, – пояснил Важен, и мятое изломанное ухо его нервически дернулось. – А эта разошлась, будто её одну поставили… мол, раз утянули её в этакие дебрищи, то пусть о комфорте заботятся.
– Понятно.
Действительно. Как-то неосмотрительно было со стороны кандидата некромантических наук предлагать Олечке этакое непотребство.
Где она, а где кухарство?
Я даже мстительно улыбнулась, пока тетушка не сказала:
– Идемте… молодой человек, не окажете ли любезность? – и Важену корзинку свою протянула, которую тот подхватил тотчас. Дернулись крылья носа, и губы растянулись в улыбке.
– Молочко… – прогудел Игнатов. – Я молочко люблю…
– Вот приходите с глазами своими, там и молочком напою.
Тетка двинулась к усадьбе, и я подумала было, что это знакомство вполне может состояться и без моего участия, но была подпихнута в спину твердою Важеновой рукой.
– Там и Синюхин, – сказал он предовольно. – Ты ж его того…
Вот ведь не было печали. Я покосилась на кусты, раздумывая, что, если нырну туда, то отделаюсь лишь подранной одеждой и парой царапин, зато самолюбие нисколько не пострадает.
– Не дури, – Важен остановился и вперился в меня своим тяжелым взглядом, про который говорили, что он людей парализовывает. – Нехорошо от противника бегать.
Ему, может, и нехорошо, да только я-то не боец.
Ведьма.
Обыкновенная.
Даже без диплома, вместо которого лежит где-то в заветной шкатулочке справка, что эта самая ведьма на протяжении пяти лет старательно слушала лекции и даже на семинарах появлялась. А вот дальше…
Я раздраженно ущипнула себя.
Не помогло.
Дорожка вильнула и вывильнула из кустов аккурат к старой усадьбе. Правда, на сей раз подошли мы со стороны, и я видела не столько остатки стены, слегка пострадавшей от некроманта с его любовью к науке, но и древние ступени парадного входа. Сквозь них проросла березка, с виду чахленькая, но с мрамором она управилась споро. Чуть дальше, на прежнем месте, виднелся лагерь. К палатке добавилась еще пара, переносных, ярко-оранжевых и прочно вцепившихся в землю костылями. К старенькому уазику присоединился лощеный грузовичок, крытый тентом, и несколько машин.
Я узнала ярко-желтый «Купе» Верещагиной, как и слегка проржавевшую «Ладу» Синюхина. Да и черный джип Важена нисколько за прошедший год не изменился, разве что здесь казался еще более огромным. И рядом с ним Верещагина выглядела совсем уж тощей.
Она стояла, скрестив руки на груди, вперившись гневным взглядом, правда, не в некроманта, но в Акима Анисимовича, которого я уж точно не рассчитывала здесь увидеть.
Тот мялся.
Смущался.
Потел. То ли от смущения, то ли от жары. Все-таки лето.
И парит.
А он по обыкновению своему в костюме-тройке. И в котелке, который, правда, снял и прижал локотком к пухлому боку.
– И вправду… – голос Акима Анисомовича был тих и полон печали. – Николай Егорович… что ж вы… и в самом-то деле… где это видано, чтобы люди столь достойные тратили свое время… на всякие глупости. Тем более… бюджет полагает… можем, думаю, выделить ставку… на кухарку.
Он договорил и отер пот со лба.
– Кухарку? – некромант был мрачен. Со вчерашнего приключения он оправился, и теперь стоял, тоже скрестивши руки на груди, правда, в отличие от Верещагиной, позе его не доставало той выверенной красоты, которая достигается путем упорных тренировок перед зеркалом. – Кухарку?!
И от тихого этого голоса у меня по спине мурашки побежали.
– Конечно! – кажется, Аким Анисимович несказанно обрадовался этакой удачной на его взгляд идее.
– Кухарку?
– Естественно! Кого-нибудь из местных, кто бы приходил и… не знаю, готовил, что ли? В конце концов, у вас и без того работы хватает?
Некромант скривился, будто кислого молока хлебанул.
– То есть… – еще тише проговорил он. – Мою заявку на приобретение низкопотокового анализатора отклонили, поскольку на факультете недостаточно финансирования, а на кухарку оно нашлось?
Аким Анисимович засопел.
– Ладно, допустим анализатор… анализатор дорогой. Но на ставку лаборанта? Тоже нет финансирования? А на кухарку…
– Дорогой, – Аким Анисимович стрельнул взглядом на Верещагину, что продолжала изображать из себя прекрасный статуй, и заговорил быстро. – Я понимаю, что все произошло несколько неожиданно…
– Экспедиция эта… мало того, что меня отправили нянькой к…
– …и вы имеете право негодовать…
– …вместо того, чтобы профинансировать нормальное исследование. Ваш университет давно уже превратился…
– …однако, уверяю вас, все вопросы можно решить.
А Синюхин, выглянув из-за плеча Олечки, заметил нас.
Меня.
И смутился.
Покраснел. Отступил, отвернулся даже, пусть и ненадолго. Вот ведь… а я… я ведь всерьез думала, что у нас любовь, та самая, которая настоящая, которая одна и на всю жизнь.
Дура, что и говорить.
– Мягче надо быть, Николай Егорович, мягче… гибче… а вы пока не совсем освоились. И я готов помочь… вам… всем нам…
– Чудесно, – некромант руки расцепил. – Стало быть, кухарка… и когда на неё выделят… финансирование? Это ведь не так просто, верно? Я же знаю. Мне говорили. Сперва надо подать заявку, обосновать траты, согласовать их с проректором по финансовым вопросам, затем с другим… который за персонал отвечает. Ректорскую подпись поставить. И бухгалтерию не забыть. Ах да, еще ведь и кадровая служба имеется, которая обязательно в двухнедельный срок займется подбором персонала. Объявят тендер или как там…
Кажется, он издевался.
Определенно, издевался. И проклятье, мне это нравилось! Нравилось смотреть, как мнется, краснеет, наливается дурной силой Аким Анисимович, как сдерживает он свой гнев, ибо кандидат некромантических наук – определенно не какая-то там студентка пятого курса, пытающаяся добиться справедливости.
Хмыкнул Важен.
А я потупилась, чтобы никто-то, даже Синюхин, знавший меня, что облупленную, не заметил этой вот улыбочки. Справедливость? Может, и не самая справедливая, но какая уж есть. И проклятье, в этот момент я фактически любила некроманта.
– Ну что вы… ни к чему бюрократию разводить, – Аким Анисимович ручками махнул. – Сделаем проще… я оставлю наличные, потом попрошу, чтобы премию выписали на эту сумму. И все-то. Конфликт исчерпан.
– Надо же, оказывается, и так можно.
– По-всякому можно, – Аким Анисимович окончательно успокоился. – По-всякому, дорогой наш Николай Егорович… и чем раньше вы это поймете, тем легче нам всем будет жить.
Лично мне в этих словах почудилась угроза.
Правда, додумать я не успела, ибо взгляд проректора по научной работе остановился на тетушке. И на мне. И во взгляде этом полыхнула такая радость, что аж прямо спрятаться захотелось, если не в кусты, то хотя бы за Важена.
– Вот! – Аким Анисимович радостно потер руками. – Видите! Есть тут люди! Вы из деревни, верно?
И к тетушке моей подскочил, проявивши неожиданную для немалого веса своего прыть. Надо сказать, что был Аким Анисимович человеком до крайности солидным, правильно округлым и весьма озабоченным сохранением, как этой округлости, так и общей солидности.
– Из Лопушков мы, – сказал Васятка, разглядывая проректора превнимательно, и даже уши от этой внимательности зашевелились. Я на всякий случай прихватила братца за шиворот клетчатой его рубашки. А то мало ли… Васятка, конечно, существо в высшей степени мирное. Но случается у него людей невзлюбливать. Вот, чую, Акима Анисимовича он и невзлюбил.
– Лопушки… – скривилась Верещагина.
И на меня покосилась.
– Лопушки, – тетушка обвела лагерь взглядом. – Как понимаю, у вас возникли некоторые затруднения…
– Именно, любезная, именно… и не могли бы вы…
– С превеликой радостью, – тетушка склонила голову. – Кухарка, стало быть?
– Именно… кто-то, кто бы взял на себя труд готовить… всего-то для четырех человек… из наших продуктов. Или, если будет нужда докупать что-то, то само собой за отдельную плату…
– И сколько предлагаете?
Тетушка глядела на Акима Анисимовича преласково.
А у меня зачесались плечи. И… и она же не собирается?
– Так… две тысячи в день? – сказал вдруг некромант. – Верно, Аким Анисимович? Тогда получится как раз по средней заработной в пересчете на месяц если.
Аким Анисимович явно хотел возмутиться, ибо где это видно, чтобы какой-то кухарке платили этакие деньжищи. Но глянул на Верещагину, на Николаева, на… всех. И кивнул.
– Само собой…
А плечи зачесались сильнее. Просто-таки засвербели со страшною силой, предупреждая, что вот-вот случится что-то этакое, непоправимое.
Васятка и тот дышать перестал.
– В таком случае…
– Надеюсь, ваша родственница не откажется, – перебил тетушку некромант и для верности ткнул в меня пальцем. – Как понимаю, ей все равно заняться нечем…
От возмущения рот у меня открылся.
Читать бесплатно другие книги:
