Золотой Лис Смит Уилбур
Она взяла с Рамона торжественное обещание с этой минуты не оставлять ее одну. Так что в ту ночь лежала в его объятиях под тонкой простыней, оба были нагие; лунный свет падал на них через широко открытую дверь, ведущую на террасу, с моря дул легкий ветерок, когда ее разбудили первые схватки.
Она лежала тихо, решив до поры до времени не будить его, и считала секунды между спазмами; чувствовала беспредельное удовлетворение от того, что этот долгий, захватывающий процесс вступает в свою заключительную фазу. Когда же, наконец, разбудила Рамона, тот проявил в высшей степени похвальную заботливость, в одной пижаме помчавшись на нижний этаж, чтобы позвать Адру, которая спала в комнате для прислуги.
Чемодан Изабеллы был заблаговременно собран, и они втроем забрались в «мини». Изабелла в гордом одиночестве расположилась на крохотном заднем сиденье, Рамон сел за руль, и вскоре они были уже в клинике.
Как и предсказывал врач, все прошло быстро и гладко. Хотя ребенок оказался довольно крупным, а таз у Изабеллы был относительно узкий, тем не менее, обошлось без каких-либо осложнений. Когда врач, стоя между ее раздвинутыми коленями, велел ей предпринять последние усилия, она вложила все свои силы в этот завершающий рывок и, почувствовав, как что-то огромное, скользкое выплескивается из нее наружу, издала победный торжествующий крик.
Она нетерпеливо приподнялась на одном локте и смахнула набухшую от пота прядь волос, которая лезла ей в глаза.
— Ну что? Мальчик?
Врач высоко поднял худенькое, мокрое, красное тельце, и все рассмеялись, услышав возмущенный крик новорожденного, его первый крик.
— Убедитесь сами. — Врач, все еще держа младенца за щиколотки, повернул его так, чтобы Изабелла могла получше рассмотреть.
Лиловое лицо ребенка было все в пухлых складках, веки плотно закрыты. Густые иссиня-черные волосы влажными прядями прилипали к головке, а его пенис величиной с половину ее указательного пальца гордо торчал на всеобщее обозрение; с точки зрения Изабеллы, правда, несколько пристрастной, это была весьма внушительная эрекция.
— Мальчик! — ахнула она и затем произнесла несколько раз, как зачарованная: — Мальчик и настоящий Кортни!
Изабеллу полностью застигла врасплох та неистовая сила, с которой материнский инстинкт нахлынул на нее, когда первенца приложили к груди и он стиснул своими маленькими упругими деснами набухший сосок и дернул за него с какой-то животной страстью, тут же сочувственно отозвавшейся в ее растянутой матке и заставившей ощутить куда более глубокую, первобытную боль в самой глубине сердца.
Это было самое прекрасное существо из всех, к кому она когда-либо прикасалась, столь же прекрасное, как и его отец. В те первые дни она просто не могла наглядеться на него, часто вставала по ночам, наклонялась над колыбелью и разглядывала при лунном свете крохотное личико; или, когда он сосал ее грудь, разжимала его розовые кулачки и изучала каждый прелестный маленький пальчик с почти религиозным благоговением.
«Он мой. Он принадлежит только мне», — снова и снова повторяла она, словно не в силах до конца осознать происшедшего с ней чуда.
Эти первые три дня Рамон большей частью провел с ними в большой и солнечной отдельной палате клиники. Казалось, что он испытывает те же чувства по отношению к ребенку, что и она. Они вновь, как и в предшествующие месяцы, принялись обсуждать, как его назовут. В конце концов, после долгих споров, действуя методом исключения, отбросили имена Шаса и Шон с ее стороны и Хуеска и Магон со стороны Рамона и сошлись на Николасе Мигеле Рамоне де Сантьяго-и-Мачадо. Мигель представлял собой компромиссный вариант Майкла, на чем настаивала Изабелла.
На четвертый день Рамон вошел в ее палату в сопровождении трех мрачных господ в темных костюмах с солидного вида портфелями в руках. Первый оказался адвокатом, второй чиновником из Государственного регистрационного бюро, а третий местным мировым судьей.
Судья засвидетельствовал подпись Изабеллы на акте об усыновлении, согласно которому она передавала право опеки над Николасом маркизу де Сантьяго-и-Мачадо, и скрепил его официальной печатью. В свидетельстве о рождении, составленном регистратором, Рамон был указан отцом ребенка.
После того, как гости выпили по большому стакану шерри за здоровье матери и ребенка и откланялись, Рамон нежно обнял Изабеллу.
— Теперь мой титул перейдет к твоему сыну, — прошептал он.
— К нашему сыну, — прошептала она в ответ и поцеловала его. — Мои дорогие мужчины, Никки и Рамон.
Когда Рамон забрал их из клиники и привез обратно на квартиру, Изабелла пожелала лично отнести Никки наверх. Адра приготовила к их приезду большие корзины цветов. Она приняла ребенка из рук Изабеллы.
— Он мокрый. Я переменю пеленки. — И Изабелла почувствовала себя львицей, разлученной со своим детенышем.
В последующие дни между двумя женщинами развернулось скрытое, но, тем не менее, весьма острое соперничество. Хотя Изабелле и пришлось признать очевидное умение Адры обращаться с младенцем, она никак не могла смириться с любым вмешательством с ее стороны. Хотела, чтобы Никки принадлежал только ей одной, поэтому пыталась предугадать и исполнить каждое его желание раньше Адры.
Багровый оттенок, который имело лицо Никки при рождении, скоро плавно перешел в прелестный цвет, его густые темные волосы стали кудрявыми. А когда он впервые открыл глаза, они оказались точно такого же светло-зеленого цвета, как и у Рамона. Изабелла сочла это величайшим чудом, знаком особого расположения судьбы.
— Ты так же красив, как и твой отец, — сообщила она сыну, когда он сосал ее грудь. Во всяком случае, уж эту услугу Адра никак не могла оказать.
За месяцы, проведенные в этой деревушке, Изабелла стала всеобщей любимицей. Ее красота, открытость, радушие вкупе с беременностью и искренним желанием овладеть языком приводили в полный восторг местных торговцев и завсегдатаев рыночной площади.
В ответ на их настойчивые просьбы, когда Никки едва стукнуло десять дней, она уложила его в коляску и торжественно провезла через всю деревню. Это было поистине триумфальное шествие, они вернулись домой, нагруженные бесчисленными подарками и буквально оглохшие от громогласных поздравлений и похвал.
На Пасху она позвонила домой; бабушка говорила с ней весьма строгим тоном:
— Что это у тебя за дела в Испании, из-за которых ты не можешь приехать в Велтевреден?
— Бабуля, я так вас всех люблю, но это просто невозможно. Пожалуйста, не сердись.
— Любой, кто хорошо вас знает, юная леди, а я принадлежу к их числу, сразу поймет, что с вами что-то неладно, и это что-то носит брюки.
— Бабушка, ну ты даешь. Как это могло прийти тебе в голову?
— Двадцатилетний опыт, — сухо сообщила ей Сантэн Кортни-Малькомесс. — Только, ради Бога, будь поосторожнее, детка.
— Честное слово, я буду очень осторожна, — сладко пропела Изабелла, прижимая к груди свое ненаглядное чадо. «Если бы вы только знали, — подумала она. — Брюки-то он как раз не носит, во всяком случае, пока».
— Как твоя диссертация? — осведомился отец, дождавшись, наконец, своей очереди. Разумеется, она не могла, сказать ему, что уже сдала свою работу, ибо тогда лишалась главного предлога для своего пребывания в Испании.
— Почти готова, — ответила дипломатично. Собственно говоря, после рождения Никки она ни разу не вспомнила о диссертации.
— Что ж, удачи тебе. — Шаса немного помолчал. — Кстати, ты не забыла о нашем разговоре и о том, что ты мне обещала?
— Что ты имеешь в виду? — Изабелла неловко попыталась выиграть время, на самом деле прекрасно зная, что именно он имеет в виду.
— Ты обещала, что если когда-нибудь у тебя возникнут проблемы, любые проблемы, ты не станешь решать их в одиночку, а обратишься ко мне за помощью.
— Да, я это помню.
— Белла, девочка, ты уверена, что у тебя все в порядке?
— Па, у меня все прекрасно, просто замечательно, честное слово.
Он услышал, как радостно зазвенел ее голос, и с облегчением вздохнул.
— В таком случае желаю тебе счастливой Пасхи, моя умная и прекрасная дочь.
В разговоре с Майклом ей наконец-то удалось отвести душу. Они болтали в течение сорока пяти минут, она в Малаге, он в Йоханнесбурге, она подносила Никки к телефонной трубке и щекотала его, чтобы его дядя на другом конце света мог услышать счастливое гуканье.
— Когда ты собираешься вернуться домой, Белла? — спросил Майкл в конце разговора.
— К июню Рамон получит развод, это уже точно. Мы официально распишемся здесь, в Испании, а потом обвенчаемся в Велтевредене. Надеюсь, я увижу тебя на обеих церемониях.
— Нет такой силы, которая могла бы мне помешать, — заявил он.
* * *
Они отпраздновали Пасху, пообедав в своем любимом приморском ресторанчике; коляска Никки примостилась подле их столика. Жена хозяина связала ему кофточку.
Адра также была с ними. К этому времени она стала уже полноправным членом нх семьи, и на обратном пути ей было доверено катить коляску. Изабелла шла под руку с Районом. Ее переполняли материнские и супружеские чувства; никогда еще она не была так счастлива.
Когда добрались до квартиры, Адра унесла Никки, чтобы сменить ему пеленки. На этот раз Изабелла ничего не имела против.
Она опустила ставни в спальне и подошла к Рамону.
— После родов прошло уже целых три недели. И я вообще-то не стеклянная. Так что можешь не бояться меня разбить.
Но когда они приступили к делу, он обращался с ней слишком уж осторожно и бережно, что никак не отвечало ее настроению. Она так долго ждала этой минуты.
— По-моему, ты забыл, как это делается, — заявила она и перевернула его на спину. — Сейчас я вам кое-что напомню, сэр.
— Только не повреди себе что-нибудь, — беспокоился он.
— Если кто-то и повредит себе что-нибудь сейчас, так это скорее всего будешь ты, дорогой мой. Так что пристегни ремни. Даю команду на взлет.
Позже, когда комната выглядела так, будто по ней пронесся тайфун, она лежала подле него в сладостном изнеможении, их покрытые любовным потом тела слегка прилипали друг к другу, и тогда он сказал:
— На следующей неделе мне придется уехать дня на четыре.
Изабелла быстро села в постели.
— Ах, Рамон, так скоро! — запротестовала было она, но тут же поняла, что ведет себя неразумно и эгоистично.
— Ведь ты будешь звонить мне каждый день?
— Я сделаю кое-что получше. Я буду в Париже и попробую устроить так, чтобы ты приехала ко мне. И мы вместе пообедаем в «Ласерре».
— Это было бы замечательно, но как же быть с Никки?
— Ну, на то есть Адра, — ухмыльнулся Рамон. — С Никки все будет в порядке, а Адра получит его на это время в полное свое распоряжение, что, несомненно, доставит ей большое удовольствие.
— Ну, не знаю… — нерешительно проговорила она. Сама мысль о том, что хотя бы на час расстаться со своим бесценным сокровищем, приводила ее в смятение.
— Ведь это всего на одну ночь, и тебе не помешает немного расслабиться. К тому же все-таки ты нужна не только ему, но и мне, не забывай об этом.
— О мой дорогой. — Его слова тронули ее. Молока у нее было более чем достаточно. Она легко могла выжать столько, сколько понадобится Никки на время краткого отсутствия. — Конечно, я с радостью побуду с тобой. Ты прав. Никки с Адрой уж как-нибудь одну ночь обойдутся без меня. Я приеду, как только ты меня позовешь.
* * *
— Женщина родила своего щенка вот уже почти месяц назад, — хрипло прошептал генерал Джозеф Сисеро. — В чем причина задержки? Вам следовало немедленно закончить операцию. Расходы на нее и так уже превысили все мыслимые пределы!
— Позволю себе напомнить вам, генерал, что эта операция финансируется за счет средств, добытых лично мной, а не из бюджета отдела, — спокойно заметил Рамон.
Сисеро откашлялся и стал перелистывать номер «Франс Суар», который держал прямо перед лицом. Они сидели рядом в вагоне второго класса парижского метро. Сисеро вошел на станции «Конкорд» и сел возле Рамона. Оба делали вид, что не имеют друг к другу ни малейшего отношения. Стук колес поезда, мчавшегося по подземному тоннелю, не позволял кому-либо подслушать их разговор. К тому же они прикрывались раскрытыми газетами, так что никто не мог видеть губ, когда они говорили. Это был один из обычных способов, которые использовали для коротких встреч.
— Я имел в виду не только чисто денежные расходы, — просипел Сисеро. — Вы потратили на эту операцию почти год, причинив тем самым невосполнимый ущерб прочей важной работе отдела.
Рамон был доволен той быстротой, с которой болезнь разрушала организм его начальника. Казалось, что с каждой их встречей Джозеф Сисеро выглядел хуже и хуже. Ему явно оставались считанные месяцы, ждать было уже не долго.
— Эти несколько месяцев работы сторицей окупятся уже в самом ближайшем будущем, а затем мы будем пользоваться плодами долгие годы и даже десятилетия.
— Ничего себе работа, — фыркнул Сисеро. — Запускать свою ложку в горшок с медом. Если вы это называете работой, что же тогда, по-вашему, развлечение, маркиз? И почему вы постоянно откладываете завершение операции?
— Если мы хотим получить от этой женщины все, что она может нам дать, то крайне необходимо дождаться, пока она сильнее привяжется к ребенку, прежде чем приступать к следующему этапу операции.
— И когда же вы приступите к следующему этапу? — осведомился Сисеро.
— Я уже приступил. Плод созрел, и его пора срывать. Все готово. Но на последней стадии мне понадобится ваша помощь. Вот почему я хотел встретиться с вами именно в Париже.
Сисеро кивнул.
— Продолжайте, — потребовал он.
И Рамон все так же спокойно и сдержанно за пять минут изложил ему свой план. Сисеро слушал, не перебивая, но в конце концов скрепя сердце вынужден был признать, что план безукоризнен. Уже в который раз за последнее время подумал, что, кажется, оставляет свой отдел в надежных руках, несмотря на первоначальное предубеждение, которое испытывал к преемнику.
— Ну что ж, — прошептал он напоследок. — Я даю согласие на эту операцию. И согласно вашему предложению я лично прослежу за развитием ситуации на месте. — Сисеро сложил газету и встал, ибо вагон, шурша обитыми резиной колесами, уже подъезжал к станции на площади Бастилии.
Когда двери открылись, он вышел на платформу и, не оглядываясь, зашагал прочь.
* * *
Извещение из Лондонского университета пришло в тот же день, сразу после отъезда Рамона. Это было срочное письмо в конверте, на котором красовался университетский герб.
«Ректор Лондонского университета и весь его учебно-преподавательский состав имеют честь поздравить Изабеллу Кортни с присвоением ей степени доктора философии нашего университета».
Изабелла немедленно позвонила в Велтевреден. Между Малагой и Кейптауном разница во времени была незначительна, и Шаса только что вернулся после игры в поло. Он даже не успел еще снять сапоги и бриджи и разговаривал с ней из кабинета на первом этаже, двустворчатые окна которого выходили прямо на игровое поле.
— Ох, и ни фига себе! — воскликнул он, когда она сообщила эту новость. Подобная, мягко говоря, нехарактерная для него реакция свидетельствовала о том, что отец доволен сверх всякой меры. — И когда же состоится торжественная церемония, моя дорогая?
— В июне или июле, не раньше. Мне придется задержаться здесь до этого времени. — Это был тот самый предлог, в котором она нуждалась.
— Ну разумеется, — с готовностью согласился Шаса. — Я обязательно приеду на церемонию.
— Ой, па, ведь это так далеко.
— Не мелите чепухи, доктор Кортни, я ни за что на свете не соглашусь пропустить такое событие. Думаю, что и твоя бабушка захочет ко мне присоединиться. — Как ни странно, но подобная перспектива не слишком ее встревожила. Ей вдруг пришло в голову, что это могло бы стать идеальной возможностью познакомить отца и бабушку с Районом и Никки. Ибо, помимо всего прочего, Сантэн Кортни-Малькомесс, оторванная от родной почвы, уже не представляла собой столь устрашающего явления, каким была, царствуя среди великолепия и незыблемых традиций Велтевредена.
Больше всего на свете в эту минуту Изабелле хотелось поделиться радостью своего успеха с Районом, но в тот вечер он так и не позвонил; не позвонил и на следующий день. К утру в четверг она уже буквально сходила с ума от беспокойства. Это было так не похоже на Рамона; обычно, когда они разлучались, он звонил ей каждый день.
Когда телефон, наконец, зазвонил, она была в крохотной кухоньке, где яростно спорила с Адрой по поводу того, сколько головок чеснока следовало положить в паэллу.
— Дай тебе волю, ты бы впрыскивала эту отраву себе в вены, — отчитывала она ее на уже достаточно беглом испанском.
— Мы готовим паэллу, а не ирландское рагу. — Адра стойко защищалась, но в этот момент раздался долгожданный телефонный звонок, Изабелла со звоном уронила ложку и бросилась к телефону, опрокинув по дороге стул в прихожей.
— Рамон, любимый, я так волновалась. Почему ты так долго не звонил?
— Прости меня, пожалуйста, Белла, — звуки его голоса, такие глубокие и мелодичные, сразу подействовали на нее успокаивающе, и ее собственный голос превратился в довольное мурлыкание.
— Ты все еще любишь меня?
— Прилетай в Париж, и я это тебе докажу.
— Когда?
— Сию минуту. Я заказал тебе билет на одиннадцатый рейс «Эр Франс». Билет ждет тебя в аэропорту. В два часа ты уже будешь здесь.
— А где мы встретимся?
— В «Плаза Атене». Я снял там номер.
— Рамон, любимый, ты меня совсем избалуешь.
— Ровно настолько, насколько ты этого заслуживаешь. Она тут же помчалась в аэропорт. Однако вылет рейса «Эр Франс» был задержан на целых сорок минут. К тому же парижские носильщики в этот день работали «по правилам», так что Изабелла проторчала у багажного транспортера почти час и уже готова была лопнуть от злости, когда ее саквояж соизволил, наконец, неторопливо прибыть в ее распоряжение. Такси остановилось на Авеню Монталь перед элегантным фасадом «Плаза Атене» с алыми карнизами уже в шестом часу вечера.
Она подумала, что Рамон, скорее всего, будет ждать ее в сверкающем зеркалами мраморном холле, и, войдя через вращающиеся стеклянные двери, быстро огляделась по сторонам. В холле его не было. Она не обратила никакого внимания на сухопарую фигуру, расположившуюся в одном из позолоченных, обитых парчой кресел напротив регистрационной стойки. Человек в кресле приподнял свою совершенно седую голову и с минуту разглядывал ее странно безжизненными, черными, как смоль, глазами. Затем с усилием откашлялся и вновь переключил свое внимание на газету, которую читал до ее появления.
Изабелла решительным шагом направилась к регистрационной стойке.
— У вас остановился маркиз де Сантьяго-и-Мачадо. Я его жена.
— Одну минуту, мадам. — Консьерж в униформе тщательно просмотрел список гостей, недоуменно покачал головой и вновь взглянул на начало списка.
— Прошу прощения, маркиза. В настоящий момент маркиз у нас не проживает.
— Возможно, он зарегистрировался как месье Мачадо.
— Боюсь, что нет. Этой фамилии нет в списке. Изабелла ничего не могла понять.
— Это очень странно. Я разговаривала с ним только сегодня утром.
— Я еще раз все проверю. — Консьерж отошел на минуту, чтобы проконсультироваться с администратором, и тут же вернулся. — К сожалению, ваш муж у нас не останавливался и не заказывал номер.
— Наверное, он где-то задержался, — Изабелла постаралась скрыть свое беспокойство. — Найдется ли у вас номер для меня?
— Отель переполнен. — Консьерж огорченно развел руками. — Весна, понимаете ли. Я просто в отчаянии, маркиза. Сейчас в Париже яблоку негде упасть.
— Он наверняка скоро приедет, — оптимистично заявила Изабелла. — Я могу подождать своего мужа на галерее?
— Разумеется, маркиза. Официант принесет вам кофе и любые напитки, какие вы пожелаете. А носильщик присмотрит за вашими вещами.
Когда она направилась в сторону длинной галереи, служащей модным местом встречи для всего парижского бомонда в эти вечерние часы, седой джентльмен поднялся со своего кресла. Он двигался с немалым трудом, походкой слабого, больного старика, но Изабелла в охватившей ее панике даже не посмотрела в его сторону. Сисеро, а это был именно он, вышел на улицу, швейцар остановил для него такси, и оно поехало на улицу Гренель. Он прошел пешком квартал до советского посольства; охранник, дежуривший в подъезде, узнал его и открыл перед ним дверь.
Джо Сисеро поднялся на второй этаж в кабинет военного атташе и набрал номер телефона в Малаге.
— Женщина ждет в отеле, — хрипло прошептал он в трубку. — Она не сможет вернуться раньше, чем завтра в полдень. Можете действовать согласно плану.
Незадолго до семи часов вечера консьерж разыскал Изабеллу на галерее.
— У нас отменили один из предварительных заказов, маркиза. Так что мы можем предложить вам номер. Я уже велел отнести наверх ваш багаж.
Она готова была расцеловать его, но ограничилась чаевыми в сто франков.
Из номера позвонила на квартиру в Малаге. Надеялась, что Рамон предупредил Адру и та передаст ей новые указания, поскольку их планы явно расстроились. Однако телефон не отвечал, хотя прозвонил раз сто, не меньше, прежде чем она повесила трубку. Теперь уж Изабелла встревожилась не на шутку. Адра не могла не слышать звонка; телефон стоял в прихожей прямо напротив двери ее спальни. В течение ночи Изабелла еще дважды звонила, но столь же безуспешно.
— Должно быть, телефон испортился, — попыталась она успокоить себя, но при этом всю ночь так и не сомкнула глаз.
Наутро, как только открылись авиакассы, заказала билет до Малаги; бессонная ночь так вымотала ее, что она целый час проспала в самолете, невзирая на все свои волнения. Когда самолет сел в аэропорту Малаги, уже минул полдень.
Такси доставило ее к самой двери дома; она вытащила свой чемодан из машины и поставила его на ступеньки у входа. Пальцами, дрожащими от усталости и нервного напряжения, нащупала ключ и после нескольких безуспешных попыток вставила его в замок.
В квартире было непривычно тихо; стоя у открытой двери, она слышала только собственный голос.
— Адра, я вернулась. Где ты?
Заглянула в кухню, затем в комнату Адры. Комната была пуста; побежала наверх, перепрыгивая через ступеньки, и как вкопанная остановилась у двери своей спальни. Дверь распахнута настежь.
Кроватка Никки по-прежнему стояла в нише напротив окна. Простыни, подушка, одеяло — все дорогое детское белье, присланное Майклом, исчезло. Столик у кроватки, который до отъезда был завален мягкими игрушками Никки, всевозможными мишками, зайками, диснеевскими персонажами, которые она покупала в огромных количествах, теперь был пуст.
Изабелла бросилась к двери, ведущей на террасу, и выглянула наружу. Коляска тоже исчезла.
— Адра! — закричала она и отчетливо расслышала в своем голосе тонкие, пронзительные нотки паническое го ужаса.
— Где ты?
Металась из комнаты в комнату; везде было пусто.
— Никки! Мальчик мой! Боже мой! Ради Бога, куда вы дели Никки?
Обнаружила, что вновь стоит в своей спальне возле его пустой кроватки.
— Ничего не понимаю. Что могло случиться?
По какому-то наитию вдруг резко повернулась и распахнула дверцы комода, где лежали вещи Никки. Комод был пуст. Пеленки, распашонки, кофточки — все исчезло.
— Он в больнице. — Слова вырывались из ее горла вперемежку с рыданиями. — С моим ребенком что-то случилось!
Бросилась вниз по лестнице, схватила телефонную трубку и тут же замерла, увидев конверт, прикрепленный к рычагу телефона. Выронила трубку и схватила конверт. Ее руки так тряслись, что она с трудом могла разобрать слова, начертанные на одном-единственном листе бумаги, вырванном из записной книжки.
Тем не менее, мгновенно узнала почерк Рамона; на нее нахлынула предательская волна облегчения, которая, увы, столь же быстро схлынула, едва она прочла то, что там было написано:«Николас со мной. Пока он в безопасности. Если ты хочешь когда-либо его снова увидеть, ты должна строго следовать этим инструкциям. Ни с кем не разговаривай в Малаге. Повторяю, никому ни слова. Немедленно съезжай с квартиры и возвращайся в Лондон. На Кадогэн-сквер с тобой свяжутся. Никому не рассказывай о случившемся, даже своему брату Майклу. Неукоснительно придерживайся этих инструкций. Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть. Уничтожь эту записку.Р.»
Ее ноги обмякли, подкосились, она медленно сползла по стене на кафельный пол и так и осталась сидеть, вытянув их перед собой, как будто они отсоединились от нее у самого основания и больше ей не принадлежали. Вновь и вновь перечитывала записку, тщетно силясь уяснить смысл.
— Мой мальчик, — шептала она. — Мой маленький Никки. — Затем она вслух перечитала эти страшные слова: «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки. Ты можешь никогда его больше не увидеть».
Ее рука, сжимавшая записку, бессильно упала на колени; глаза бессмысленно уставились на противоположную стену прихожей. Было такое чувство, что весь мир, вся ее жизнь вдруг исчезли, растворились в каком-то жутком бездонном провале. Внутри у нее было так же пусто, как и на этой голой кирпичной стене напротив ее.
Она не знала, как долго так просидела, но в конце концов невероятным усилием воли заставила себя подняться. Опираясь о стену, встала на ноги. Потом вновь поднялась по лестнице в спальню и направилась прямо к шкафу Рамона. Распахнула дверцы и обнаружила, что он тоже пуст. Исчезли даже плечики для одежды. Двигаясь, как во сне, побрела к его комоду и поочередно заглянула в каждый пустой ящик. Рамон не оставил за собой ничего.
Пошатываясь, как оглушенная взрывом бомбы, ничего не видя вокруг, на чужих негнущихся ногах, добрела до ниши и опустилась на колени перед пустой кроваткой Никки.
— Мой маленький. Что они с тобой сделали?
Тут она заметила, что что-то застряло между маленьким матрацем и деревянными брусьями кроватки. Вытащила этот предмет и стиснула его обеими руками. Стоя на коленях у кроватки, словно перед алтарем, держала на вытянутых руках эту бесценную реликвию. То был вязаный башмачок Никки, мягкий комочек шерсти с голубой атласной ленточкой, которой он привязывался к его пухлой розовой ножке. Она прижала его к лицу и вдохнула нежный ароматный запах — запах своего сына.
И только тогда разрыдалась. Рыдала горько и безутешно, рыдала до тех пор, пока последние силы не оставили ее и она не затихла в полном изнеможении. К этому времени вечерняя тень опустилась на террасу, проникла в спальню, и ей едва хватило сил доползти до их двуспальной кровати и свернуться калачиком, поджав под себя ноги. Уснула, крепко прижимая шерстяной башмачок к своей щеке.
Когда Изабелла проснулась, было еще темно. Какое-то время лежала неподвижно, охваченная чувством мрачной безысходности, силясь понять, откуда оно взялось. Затем, внезапно, весь вчерашний кошмар обрушился на нее, она с трудом приподнялась и в ужасе огляделась.
Записка Рамона лежала на столике у кровати. Взяла ее и еще раз перечитала, пытаясь хоть что-то понять.
— Рамон, любимый, что же ты с нами делаешь? — прошептала она. Затем, повинуясь его распоряжениям, отнесла записку в ванную, подошла к унитазу и порвала ее на мелкие кусочки. Бросила их в унитаз и спустила воду. Знала, что каждое слово этой записки навечно впечаталось в ее памяти; у нее не было ни нужды, ни желания хранить этот страшный листок бумаги.
Приняла душ, оделась и приготовила себе тост и чашку кофе. Они были совершенно безвкусные. Во рту все задеревенело, будто она прополоскала его кипятком.
Затем принялась тщательно обыскивать квартиру. Начала с комнаты Адры. От Адры Оливарес не осталось ни малейшего следа: ни нитки от ее одежды, ни флакона или тюбика с лекарством или косметикой на полочке в ванной, ни даже единого волоска с головы на подушке в спальне.
Осмотрела гостиную и кухню; та же самая картина; не осталось ничего, кроме взятой напрокат мебели и посуды и остатков еды в холодильнике.
Поднялась обратно в спальню. В заднюю стенку комода Рамона был встроен маленький сейф, но его стальная дверца распахнута настежь, и все бумаги исчезли, в том числе свидетельство о рождении Никки и акт об усыновлении.
Изабелла села на кровать и постаралась привести в порядок свои мысли, отчаянно пытаясь найти хоть какое-то объяснение всему этому безумию. Снова и снова прокручивала в голове происшедшее, чтобы не упустить ни малейшей детали, которая могла бы навести на след.
Но все решения неотвратимо подталкивали к одному-единственному выводу. Рамон попал в беду. Скорее всего, это было что-то поистине ужасное; связанное с таинственной, скрытой стороной его жизни. Она уже не сомневалась в том, что ему пришлось уехать вместе с Никки под давлением чрезвычайных обстоятельств. Понимала, что обязана сделать все от нее зависящее, чтобы им помочь, помочь Рамону и Никки, двум самым главным людям в ее жизни. Знала, что должна неукоснительно придерживаться его указаний. От этого зависела их безопасность, а может быть, и жизнь. И все же она не могла этого просто так оставить. Ей необходимо было узнать как можно больше; любая мелочь могла оказаться полезной.
Она вышла из квартиры, спустилась по лестнице. На другой стороне улицы была небольшая булочная; за прошедшие месяцы Изабелла сдружилась с женой ее владельца. Когда Изабелла перебежала через дорогу, та как раз поднимала ставни на окнах магазинчика.
— Да, — сообщила ей жена булочника, — после того, как вы уехали в четверг, Адра вывозила Николаса из дома в коляске. Они отправились на прогулку в сторону моря и вернулись как раз перед тем, как я закрыла магазин. Я видела, как они поднимались в вашу квартиру, но после этого я их больше не видела.
Изабелла двинулась дальше, по дороге расспрашивая всех торговцев, чьи заведения располагались неподалеку от ее дома. Некоторые из них также видели, как Адра с Никки вернулись домой вечером в четверг, но никто не знал, что произошло с ними после этого. Последней надеждой был мальчишка, чистильщик обуви, обосновавшийся на углу парка. Рамон всегда позволял ему полировать свои штиблеты и при этом вознаграждал с поистине царской щедростью. Он был одним из любимчиков Изабеллы.
— Да, сеньора, — весело ухмыльнулся чистильщик, сидя на корточках над своим ящиком. — Вечером в четверг я работал допоздна, понимаете, кино, ярмарка и все такое. И вот в десять часов я увидел маркиза. Он приехал на большой черной машине. С ним были еще двое. Они поставили машину у тротуара и поднялись наверх.
— А как выглядели эти двое, малыш? Ты их знаешь? Раньше ты их видел?
— Ни разу. Два таких здоровых жлоба — скорее всего, полицейские. Одним словом, от таких надо держаться подальше. Я вообще не люблю полицейских. Ну вот, они все вместе поднялись наверх, а вскоре вышли обратно на улицу. В руках у них были чемоданы, очень большие чемоданы. Вместе с ними вышла и Адра. Она несла Нико; потом все сели в машину и уехали. Вот и все. Больше я их не видел.
Присутствие «двух здоровых жлобов» лишь подтвердило догадку; вне всякого сомнения, Рамон действовал по принуждению. Изабелла поняла, что ей ничего не остается делать, как только в точности следовать инструкциям Рамона, изложенным в записке. Она вернулась в квартиру и стала собирать вещи. Всю одежду, которую носила, будучи беременной, оставила валяться на полу в спальне, а остальные наряды легко вместились в два чемодана.
Подойдя к шкафчику, где хранилась ее косметика, обнаружила, что толстый фотоальбом с многочисленными снимками, которые были сделаны после рождения Никки, бесследно исчез вместе с конвертами, содержавшими негативы. И вдруг с ужасом поняла, что у нее не осталось ничего, что напоминало бы о ребенке, ни одной его фотографии, ни одной вещи, кроме единственного шерстяного башмачка, найденного в кроватке.
Она стащила набитые чемоданы вниз по лестнице и запихала их в багажник «мини». Затем перешла через улицу и поговорила с женой булочника.
— Если мой муж вернется и станет обо мне спрашивать, скажите ему, что я уехала в Лондон.
— А где Нико? У вас все в порядке, сеньора? — На лице женщины читалась искренняя симпатия, и Изабелла непринужденно улыбнулась.
— Нико с моим мужем. Я скоро встречусь с ними в Лондоне. Muchas gracias рог su ayuda, senora. Adios.[5]
* * *
Изабелла ехала на север, и путь казался ей бесконечным. Каждый эпизод последних несколько дней, прошедших с того момента, когда она в последний раз видела своего сына, снова и снова прокручивался в мозгу; чувствовала, что понемногу сходит с ума.
Очутившись, наконец, на пароме, который курсировал между французским и английским побережьем, она пренебрегла шумным и веселым обществом, собравшимся в переполненном салоне, и поднялась на верхнюю палубу. Был холодный серый день; северный ветер срывал седые верхушки волн и разбрасывал их окрест белыми фонтанами пены и брызг. Этот ветер вкупе с отчаянием пронизывал насквозь, ее била мелкая дрожь, и даже теплая стеганая куртка была бессильна защитить ее. И все же резкая боль в распухшей груди в конце концов заставила спуститься вниз. В женском туалете ей пришлось воспользоваться специальным насосом, чтобы отсосать молоко, которое предназначалось сыну.
— О Никки, Никки! — тихо причитала Изабелла, наблюдая, как густая белая жидкость стекает в унитаз; в эту минуту она явственно ощутила его маленький ротик, прильнувший к ее соскам, его запах и тепло «доверчивого» тела на своей исстрадавшейся груди.
Слезы навернулись на глаза, но она невероятным усилием воли взяла себя в руки. «У тебя начинаются галлюцинации, — уговаривала саму себя. — Ты должна быть сильной. Ты не имеешь права сдаваться. Ты должна быть сильной ради Никки. Перестань хныкать и скулить, слышишь, перестань!»
Она въехала на Кадогэн-сквер под проливным дождем; в квартире было холодно и неуютно. Распаковывая вещи, внезапно вспомнила обещание, данное отцу. Швырнула на пол платье, которое держала в руках, и побежала в гостиную.
— Междугородная, я хочу заказать разговор с Кейптауном, Южная Африка.
В это позднее время ее соединили менее чем за десять минут. Трубку снял один из слуг, и она уже открыла рот, чтобы попросить к телефону отца, как вдруг суровое предостережение Рамона всплыло в сознании со всей своей ужасной силой. «Твое неповиновение будет иметь наихудшие последствия для Никки».
Молча положила трубку на рычаг, твердо решив дождаться обещанного контакта.
Прошло шесть дней; ничего не происходило. За все это время она ни разу не выходила из квартиры, не смея удаляться от телефона. Никому не звонила, ни с кем не разговаривала, за исключением экономки, пыталась как-то отвлечься с помощью книг и телевизора. Подобная неопределенность только усиливала отчаяние; Изабелла ловила себя на том, что сколько бы она ни пялилась на страницы книг или на маленький дрожащий экран телевизора, слова и образы ни о чем ей не говорили. Только ее горе стояло перед глазами. Только ее утрата имела значение. Только ее боль пребывала в ней неизменно.
Она почти ничего не ела, и через три дня молоко в груди иссякло. Страшно похудела. Волосы, одно из главных составляющих ее красоты, поблекли и высохли. Как-то взглянула на себя в зеркало и обнаружила, что черты лица обострились, глаза запали, кожа вокруг них потрескалась, а янтарный средиземноморский загар приобрел какой-то болезненно-желтоватый оттенок, словно у больного малярией.
Ждала, и это ожидание было худшей из пыток. Каждый час казался вечностью; чувствовала, что нервы на пределе. Наконец, на шестой день зазвонил телефон. Она моментально сорвала трубку, не дождавшись второго звонка.
— Я звоню по поручению Рамона. — Это был женский, голос с едва уловимым акцентом, возможно, среднеевропейским. — Немедленно выходите из дому. Возьмите такси и доедете до пересечения Ройал Хоспитэл роуд на набережной в направлении Вестминстера. Вас окликнут, назвав Красной Розой. В дальнейшем следуйте распоряжениям этого человека, — сказала незнакомка. — Пожалуйста, повторите данные вам инструкции.
Задыхаясь от волнения, Изабелла повиновалась.
— Правильно, — и женщина повесила трубку.
Не успела Изабелла пройти и сотни ярдов по набережной вдоль Темзы, как мимо нее в том же направлении медленно проехал маленький автофургон без номерных знаков. Обогнав ее, остановился у края тротуара; задняя дверца открылась, и она увидела пожилую женщину в сером пальто, сидевшую на скамеечке у боковой стены.
— Красная Роза, — Изабелла сразу узнала голос, говоривший с ней по телефону. — Садитесь.
Изабелла быстро скользнула в фургон и уселась на скамейке напротив этой женщины. Та захлопнула дверцу, и фургон тут же тронулся с места.
В кузове не было ни одного окошка или какого-либо иного отверстия, за исключением вентилятора в крыше, прямо над головой Изабеллы. Так что она не могла выглянуть наружу и, хотя поначалу пыталась определить маршрут по поворотам и остановкам, вскоре совершенно запуталась и отказалась от этой затеи.
— Куда вы меня везете? — спросила у женщины, сидевшей напротив.
— Прошу вас молчать.
И Изабелла смирилась. Подняла воротник и засунула руки глубоко в карманы своей куртки. Ехали, по ее часам, ровно двадцать три минуты, затем фургон остановился, и заднюю дверцу распахнули снаружи.
Они были в гараже. По некрашеным бетонным столбам, поддерживавшим низкую крышу, и по крутому наклонному въезду в дальнем конце длинного узкого помещения она определила, что это подземный гараж.
Женщина в сером пальто взяла ее за локоть и помогла выйти из фургона. Только сейчас, почувствовав эту хватку, Изабелла осознала, какой физической силой обладала попутчица. Рука напоминала лапу гориллы; она возвышалась над Изабеллой, подобно некоему громадному изваянию, с широченными мясистыми плечами под серым невзрачным сукном.
— Следуйте за мной. — Не отпуская руки, повела Изабеллу к дверям лифта, находившимся прямо напротив фургона. Стальные пальцы больно сжимали ей локоть, но Изабелла все же успела быстро оглядеться вокруг. Помимо фургона, в гараже стояло еще с десяток машин; по крайней мере две из них имели дипломатические номерные знаки.
Двери лифта открылись, и женщина втолкнула Изабеллу внутрь. Взглянув на кнопочную панель, она лишний раз убедилась в правильности своей догадки. Светящийся указатель свидетельствовал, что они находятся на «II цокольном уровне». Женщина нажала кнопку третьего этажа, и они молча поехали вверх; вскоре на указателе загорелась надпись «III уровень», лифт остановился, и они очутились в длинном пустом коридоре с деревянным полом. Бок о бок зашагали по этому коридору, по-прежнему не произнося ни слова. Кроме них, в коридоре никого не было; все двери по обеим сторонам закрыты.
Читать бесплатно другие книги:
