Клинки надежды Волков Алексей
– Есть, что ли, разница? – Янкель вновь ответил вопросом.
– Конечно. Одно дело, когда перед нами те самые. У них были орудия, броневики. Другое – коли в городе, а то и не только в нем, стоят войска. И третье – ежли кто-то просто ехал в нашу сторону. Улавливаешь разницу?
– Улавливаю, да только как узнать?
– А батька? Он же, почитай, все может. Захочет – и скажет все, что творится на клятой станции. – Григорий осторожно, боясь потревожить, взглянул в сторону матроса.
Янкель невесело рассмеялся.
– Ты что, так и не понял?
– Чего?
Янкель выплюнул выкуренную папиросу, надвинул шляпу на глаза, посмотрел по сторонам и заговорщицки произнес:
– Того, что батька ничего знать не может.
Григорий с подозрением взглянул на приятеля. Уж не разыгрывает ли он? С Янкеля станется!
– Энто почему же?
– Да потому, мой здоровый друг, что так устроен мир. Федор очень желал стать всемогущим и стал им. Знать же он никогда ничего не хотел, следовательно, и не будет. Он может повелевать людьми, убедить всех в том, что черное – это белое, убить человека взглядом, почувствовать, где спрятан клад, и только знать ему не дано.
– Ни хрена не понятно! – признался Григорий.
– Да и не надо, – отмахнулся Янкель. – Прими на веру, что так оно и есть.
Очередной снаряд прошелестел над ними и разорвался, не долетев до станции.
– …мать! Стрелять не научились, морячки хреновы! – выругался Григорий.
Выругался негромко. Горобец братков привечал и вполне мог обидеться, что какой-то сухопутный франт хает его соплавателей. Тот факт, что франт является одним из ближайших помощников, не значил ровным счетом ничего.
Со стороны Починка наметом вылетел всадник, в тучах брызг пересек речушку и направил коня к Горобцу.
– Пойдем. – Янкелю стало интересно, что за донесение везет посыльный.
Риск нарваться на что-нибудь со стороны атамана резко уменьшился. Даже окажись новость плохой, то пострадает в первую очередь гонец. Если же хорошей, то тем более Федор смягчится, перестанет мысленно ругать и своих, и чужих.
Григорий думал так же. К тому же ему с его характером до чертиков надоела сложившаяся ситуация. Ни взад, ни вперед, не налет, а какое-то бессмысленное топтание на месте.
– Хлопцы скоро пушку привезут! – выкрикнул гонец, осаживая коня рядом с Федором.
Кончики губ матроса чуть опустились в мрачной усмешке. Бессильный на таком расстоянии сделать что-то сам, он предвкушал, как трехдюймовые снаряды посыплются на головы врагов. Когда же основное сопротивление будет сломлено, то можно будет подобраться ближе к станции самому.
– Пущай поторопятся. Надоело тут возиться. – Лицо матроса вновь стало суровым. – Ты, Гришка, раз уж подошел, займись делом. Чую, враги ударятся в бега. Надо бы их перехватить за станцией, чтобы ни один не ушел. Пошлешь подальше в тыл кавалерию, а сам попробуй выйти к станции через село. Там дома, под их прикрытием наверняка удастся подойти вплотную. Золотопогонников не так много, хорошо ударишь – сомнешь. Только смотри: хоть пара офицеров мне нужна живыми. Понял? – ударение пришлось на последний слог.
– Сколь народу взять, батька?
– Сотни две, думаю, хватит. А ты, Янкель, смотай до бронепоезда. Долго они еще мост будут мастерить? И еще, эта, прихвати там для меня из сейфа…
– Наше счастье, капитан. – Орловский оторвался от бинокля.
– Не понял, господин подполковник. – Петров думал о чем-то другом. Или о том же, но несколько иначе.
– Говорю, хорошо иметь дело с дилетантами, – пояснил мысль подполковник. – Профессионалы давно раскатали бы нас в два счета. А эти даже стрелять толком не умеют.
Он кивнул на облачко шрапнели, выросшее настолько далеко, что представляло угрозу разве что вражеским трупам, щедро разбросанным по полю.
– Положим, не в два…
Орловский посмотрел на штабс-капитана, хмыкнул и покачал головой:
– Быстро же вы отвыкли от большой войны! Там, помнится, вы вели себя осторожнее. Боюсь, легкие победы над бандами породят у солдат такую самоуверенность, что элементарный удачный ход с той стороны будет восприниматься словно трагедия.
– Думаете, что они попытаются нас обойти? – стал серьезнее Петров.
– Знаю, – отрезал Георгий. – Вы же не первый день в армии, должны знать: никогда нельзя считать противника глупее себя. Рано или поздно сообразят, что нет никакого резона переть в лоб, когда в их распоряжении сколько угодно места. Если уже не сообразили. Так что передайте по цепи: пусть все будут готовы к отходу. Здесь мы свою задачу выполнили. По сигналу немедленно садиться в эшелон. Следующий пункт обороны – Тычинино.
Оставшись один, подполковник не спеша закурил и принялся перебирать возможные варианты.
Нет, все-таки обход был наиболее вероятным. Народа в банде хватает, ничего не стоит пустить какую-то часть для удара с тыла. Вояки они еще те, да только превосходство в силах у них такое, что подойдут поближе – и попросту задавят числом.
Интересно, матросу-колдуну тоже требуется какое-то расстояние для нанесения магического удара? Похоже, что так. В противном случае он бы давно попытался что-то сделать.
Орловский вновь выглянул в сторону противника.
– Твою мать!
На опушке леса со стороны села появилась запряжка с трехдюймовым орудием. Расчет засуетился вокруг, отцепил пушку от передка, принялся устанавливать ее на открытую позицию. Стрелять, видя цель, намного легче, тем более что вряд ли у них есть толковые артиллеристы. Да и противодействия они не боятся. Уже успели убедиться, что никакой артиллерии в противостоящем им отряде нет.
Из-за орудия тем временем появилась нестройная колонна пехоты, стала на ходу разворачиваться в цепь.
Одно из предположений Орловского уже начало сбываться. Цепь явно направлялась к селу. Войдут в него с другого конца, а там дворами потихоньку подкрадутся к станции.
Неподалеку короткими очередями заработал пулемет. Дзелковский пришел к тому же выводу, что и командир, и теперь пытался задержать противника на дальней дистанции. Знал – ближняя с этого направления коротка, а средней не будет.
Расстояние делало огонь малоэффективным, однако Георгий увидел в бинокль, как двое человек упали. Один из них приподнялся, кое-как заковылял назад, другой так и остался лежать на месте.
Прибывшие артиллеристы были ничуть не лучше, чем их коллеги с бронепоезда. Первая шрапнель дала недолет, да и разрыв ее был слишком высок. Следующие два выстрела были ничуть не лучше, и только четвертый по счету можно было считать относительно удачным.
Пока артиллеристы пристреливались, Дзелковскому все-таки удалось уложить на землю вражескую цепь. Вряд ли поручик сумел нанести ей большие потери, но посвисты пролетающих поблизости пуль напугали бандитов. Тем более что у последних не было никакого стимула рисковать собственными жизнями.
Позади цепи появилось два всадника, проскакали вдоль нее, и нападавшие немедленно стали подниматься и вновь двинулись в атаку. На этот раз – перебежками.
Дело постепенно принимало дурной оборот. Шрапнель то и дело вспухала над станцией высокими белыми разрывами. Уменьши чуть прицел, и будет классическое накрытие. Пехота медленно, но неотвратимо приближалась к дальней окраине села. Вполне возможно, что где-то, невидимые отсюда, заходили в тыл другие отряды. Да и с фронта противник заметно активизировался, ползком и перебежками стал сокращать разделяющее расстояние.
О, как Орловский не любил отступать! Еще с японской войны, когда осторожный Куропаткин частенько отходил при малейшем давлении противника. Без давления он отходил тоже. Вершиной же его отступлений были отходы при вполне реальных победах.
Еще вспоминался тяжелый пятнадцатый год, вечная нехватка боеприпасов, постоянные немецкие прорывы, пожары за спиной…
Здесь боеприпасов было достаточно, противник откровенно слаб, и тем не менее ничего другого не оставалось. Следовательно, лучше проделать это сразу, чтобы избежать ненужных потерь.
Орловский уже успел твердо усвоить одно из основных отличий нынешней междоусобицы от Великой войны. Здесь восполнить потери было неизмеримо сложнее, часто же – просто невозможно.
Вовремя появился Петров. В мокрой под мышками гимнастерке, с грязным лицом, на котором только и выделялись прикрытые пенсне глаза да белели при разговоре зубы.
– Командуйте отход, капитан.
– Может, подождем?
– Пока обойдут? Никаких ожиданий! Потери есть?
– Двое убитых и раненых трое. – Петров мгновенно сконфузился, как будто был лично виноват в том, что с той стороны тоже стреляют. Пусть плохо, бездарно, явно забывая переставлять прицелы, но попадают все-таки!
– Убитых тоже забрать. Потом похороним, – распорядился Георгий и услышал в ответ короткое:
– Уже.
– Что – уже?
В бою даже у самого хладнокровного человека мозги работают несколько не так, и Орловский невольно подумал, что услышит короткое: «Похоронили».
– Забрали уже, – пояснил Петров.
– Хорошо. Отходим к эшелону. – Подполковник поднялся, и в это время в тылу торопливо и яростно затявкали пулеметы.
Обошли!
Сооруженный на скорую руку бронепоезд походил на «Хунхуза» не больше, чем пароходофрегат времен Крымской войны на современный эсминец.
Небронированный паровоз да две платформы, одна с установленной на самодельном поворотном круге трехдюймовкой и другая с четырьмя пулеметами Кольта. Платформы были обшиты в несколько рядов досками и обложены мешками с песком. Получившийся таким образом состав его команда, полтора десятка добровольцев, посмеиваясь, называла еловым бронепоездом, или иногда, для разнообразия, елово-песчаным.
Народ на бронепоезде подобрался молодой, пулеметчики из недавних юнкеров, прислуга орудия – из артиллерийских прапорщиков. Прапора принадлежали последнему, уже послереволюционному, выпуску, на фронте понюхать пороху не успели и даже не были распределены по частям. Прибыли с пополнением, а тут как раз наступил окончательный развал, и вместо службы в артбригадах они сразу попали в отряд Аргамакова.
Командир елового чуда Берлинг был лишь на два-три года старше своих подчиненных, зато несоизмеримо опытнее. Из знаменитого царского выпуска, он практически всю войну провел на фронте, дослужился до штабс-капитана, получил все ордена вплоть до «Владимира» и пользовался огромным уважением у старика Сторжанского.
Машинистами были два юнкера, те самые, которые водили состав до Рудни. Только теперь они уже немного освоились, привыкли к новой работе, вели бронепоезд ровно, без прежних толчков и незапланированных торможений.
Помимо молодежи здесь же находился один попросивший подбросить его до отряда бородач. Курицын успел сделать недоделанные погибшим приятелем дела и теперь возвращался к своему спутнику по странствиям и командиру.
Настроение команды было самое боевое. Все уже знали о ночном нападении оборотней, но нимало не переживали из-за возможных повторений. Над паровозом, напоминая людям о долге, трепыхался трехцветный флаг. Символ поруганной, но все еще живой Родины.
Четыре пулемета – сила. Вряд ли хоть один волк сумеет прорваться через их огонь. А и проскочит, все равно не сумеет перепрыгнуть на ходу через наращенные борта. Разве что на одну из контрольных платформ.
Ай, не страшно! В юности все опасности кажутся несерьезными, собственные силы – беспредельными, собственная правота – неоспоримой. Поэтому и одерживаются победы, раз проигрыш по определению невозможен.
Потом, в старости, былое вспоминается с откровенной гордостью. Вот мы были какие! Не то что нынешние. Вот, помнится, мы…
Как сладко говорить о победах старикам! Раз они были, то юность прошла не зря. А лишения… Разве стоит переживать из-за лишений? Не замечали их тогда, теперь вообще все кажется даже потешным, оттеняющим главное.
Жаль, что дожить до возраста воспоминаний удается не всем.
…Стрельба впереди понемногу становилась громче. Бронепоезд приближался к месту боя. Люди заняли места по боевому расписанию, вглядывались в проплывающие мимо пейзажи, невольно искали противника везде.
Поэтому нападение не оказалось неожиданностью.
Вырвавшиеся слева из леса конные бандиты едва успели дать первый винтовочный залп, как напоролись на густой пулеметный огонь.
Залп пропал втуне. Да и как иначе, когда стреляешь с лошади на скаку? Пули застряли в мешках с песком, большинство вообще пролетели мимо, а единственный раненый поначалу даже не заметил этого. Мало ли что скользнуло по скуле! Может, какой жук на встречной скорости…
Зато ответный огонь двух пулеметов был убийственен. Нападавшие явно поторопились выскочить. Или понадеялись, что едущие испугаются стрельбы, внезапности налета и не устоят, сдадутся на милость победителей. Благо, был соответствующий опыт нападения на поезда, и там всегда успех дела решала откровенная наглость.
Не повезло. Никто не испугался, не дрогнул. Еще и обрадовались прекращению напряженного ожидания.
У леса мгновенно возникла неописуемая каша. Люди и кони валились на землю, кто-то торопливо поворачивал назад, кого-то несли малопривычные к стрельбе кони…
– На картечь! – Берлинг в силу своего характера не мог оставаться в стороне. Сверх того, ему не терпелось проверить в деле пушку, надежность ее установки, орудийный расчет…
Единственный пушечный выстрел добавил паники у бандитов. Привыкшие одерживать победы над несопротивляющимися людьми, лишенные дисциплины, они слишком дорожили своими жизнями. Вид погибающих от пуль и картечи приятелей лишил нападавших остатков мужества, и теперь каждый из них думал, как бы спастись.
Кому-то это удалось, кому-то – нет. На бронепоезде не занимались даже приблизительным подсчетом вражеских убитых, как перед тем никто не пытался сосчитать живых врагов.
Округа слева опустела. Только по-прежнему стоял лес да валялись на опушке разномастные кони и одетые кто во что горазд люди.
Прошло несколько минут, и елово-песчаный бронепоезд с разгона влетел на станцию, проскочил мимо замершего в настороженности состава и оказался в самой гуще еще одного боя.
Добровольные машинисты несколько увлеклись и не смогли затормозить вовремя. Потом же просто не решились на резкую остановку, стали сбавлять скорость постепенно, и в итоге бронепоезд выкатился далеко за пределы станции.
Опять радостно загрохотали пулеметы, на этот раз с обоих бортов, а оценивший обстановку Берлинг уже громогласно командовал:
– По орудию противника… Гранатой… Дистанция… Прицел… Огонь!
Разрыв лег недолетом, и вражеские артиллеристы проворно засуетились, готовя ответ.
Остановившийся бронепоезд представлял собой отличную мишень. Но не только мишень. Его пулеметы поливали свинцом залегшие цепи, и в последних немедленно наметился отход.
То один, то другой нападавший начинал отползать назад. Остающиеся стреляли часто, но неумело. Град пуль с бронепоезда накрывал стрелков, выбивал их одного за другим, и частая ружейная стрельба быстро превратилась в редкую.
Нет, потери были не настолько велики, как представлялось оказавшимся под огнем людям. Они просто лишили бандитов мужества, заставили вспомнить, что следующей жертвой может оказаться любой, и отток в тыл сразу увеличился.
– …Увеличить на полделения! Огонь!
Оба орудия выстрелили практически одновременно. Почти одновременно выросли разрывы. Один – довольно далеко от бронепоезда, другой – саженей в тридцати от стоявшей на открытой позиции пушки.
– Беглым!
Четвертый снаряд лег практически рядом с целью. Часть артиллеристов повалилась, остальные не решились искушать судьбу и со всех ног бросились прочь. О пушке никто и не подумал. Она осталась стоять на прежнем месте, осиротевшая, бесполезная без покинувшего ее расчета.
Пехота тоже уже не отползала – бежала назад. Какое-то время пулеметчики еще поторапливали ее огнем, пока не решили поберечь перегретые стволы.
В небе одно за другим стали вырастать шрапнельные облака. Это «Хунхуз» попытался нащупать нового противника, однако, как перед этим со станцией, опять неточно.
Отвечать Берлинг не стал. Орудие у врага могло быть не единственным. Стоит притащить еще одно на опушку, и вполне удастся угостить еловый бронепоезд парочкой снарядов.
– Задний ход! – Перед самым отправлением платформы и паровоз соединили телефоном, поэтому штабс-капитан мог без помех командовать своей крепостью на колесах.
И опять все перепутали! Паровоз стоял тендером вперед, машинисты же послушно выполнили команду.
Бронепоезд лязгнул сцепкой и послушно покатился прочь от Рябцева.
Берлинг торопливо схватился за телефонную трубку, однако машинисты уже поняли свою оплошность. Рывок при остановке получился такой, что все, кто стоял, попадали на пол. Они еще не успели подняться, как последовал новый толчок, и бронепоезд двинулся к станции. Счастье машинистов, что до паровозной будки не долетали фразы, емко характеризующие их профессиональную деятельность…
– Петров! Всех людей на левый фланг!
Орловский знал о возможном подходе бронепоезда, хотя, по старой армейской привычке предполагать худшее, не очень верил в его своевременность. Помощь всегда запаздывает. Рассчитывать в бою надо только на себя да наличные силы. Поэтому и было приказано отходить, не терять людей в напрасной обороне никому не нужной станции. Но раз уж помощь, вопреки всему, подошла, то станция вновь превратилась в свою, и отдавать ее стало жалко.
Солдаты торопливо занимали новую позицию. Сюда же перетащили второй пулемет.
Неподалеку от Орловского устраивались минеры. Их сюда никто не звал. Команда Познякова сделала свое дело и теперь должна была охранять эшелон с тыла.
– Почему покинули пост, поручик? – Орловский терпеть не мог беспорядка, хотя не из боя же стремились выйти люди.
– Там теперь конец пехотной цепи, господин подполковник! – Позняков невольно поднялся, неумело приложил руку к козырьку. – Сам же состав сейчас чуть подадут вперед.
Видно, пробегая вдоль эшелона, подпоручик успел перекинуться несколькими фразами с Семеном Ефимовичем.
Состав на самом деле тронулся, несколько накатился вперед и застыл. Пулемет на передней платформе развернулся влево и чуть порыскал стволом в поисках цели.
– На первый раз прощаю вашу самодеятельность. На второй – буду наказывать. В бою у каждого должно быть свое место, – жестко предупредил подполковник.
Позняков смущенно улыбнулся в ответ и немедленно припал к Шошу.
Перегруппировку сделали вовремя. Бандиты выскочили из-за крайних домов, сразу оказавшись совсем рядом с позициями полуроты.
Затрещали пулеметы, дружно, залпами, ударили стрелки, и атака была парализована в зародыше. Когда же бандиты увидели спешащий к станции бронепоезд, то вообще отхлынули, затерялись в глубине села.
– В штыки, господин подполковник? – возбужденно спросил Петров.
Фуражку он где-то потерял, и ветерок развевал отрастающие светлые волосы.
– Хотите напрасных потерь? – осведомился Орловский.
Он ни на секунду не забывал, что в мешанине дворов преимущество четкой организации сойдет на нет. Бой неизбежно распадется на череду мелких стычек, в которых преимущество легко может перейти к более многочисленному противнику.
– Надо же добить… – Штабс-капитан даже несколько растерялся от отказа.
– Кого? Вы лучше туда посмотрите! – Георгий кивнул на поле, на котором после отхода бронепоезда вновь появились густые цепи недобитых врагов.
Нет, конечно, хотелось удерживать станцию дальше. Да только как это сделать, не неся напрасных потерь?
Бронепоезд подошел, встал рядом с эшелоном, и с орудийной платформы торопливо соскочил офицер.
– Господин подполковник! Согласно распоряжению полковника Аргамакова прибыли в ваше распоряжение! Командир бронепоезда штабс-капитан Берлинг.
– Бронепоезда? Ну-ну, – не удержался от подобия улыбки Орловский.
На таком расстоянии было прекрасно видно, какая броня прикрывает боевые платформы. Ладно, хоть покрасить доски догадались.
– Там вторым слоем мешки с песком, – правильно понял причину улыбки Берлинг.
– Ладно. Беру слова назад. Грозная крепость. Но действовали вы превосходно, – уже без улыбки закончил Георгий. – Что за стрельба была в тылу?
Он выслушал донесение артиллериста и помрачнел на глазах.
Конечно, прибытие бронепоезда здорово увеличило силы отряда, но не до такой степени, чтобы успешно вести бои в окружении. Самое паршивое – стоит зашедшим в тыл кавалеристам испортить путь, как станция превратится в ловушку. В селе до сих пор укрывается не менее полутора сотен бандитов, с фронта их не меньше трех полнокровных рот, да еще когда починят мостик и в дело вступит «Хунхуз»…
Пока можно отходить на эшелоне под прикрытием елового бронепоезда – ничего, если же придется бросить оба состава и прорываться пешим порядком, то отряд будет обречен.
– Что-нибудь велели передать?
Как обычно бывает, связь со Смоленском давно не действовала.
– Только прежнее приказание. В случае сильного нажима противника отходить к городу, максимально сберегая силы, – сообщил Берлинг.
Очередной шрапнельный разрыв прогремел над самой станцией. Не то артиллеристам «Хунхуза» случайно повезло, не то они наконец сообразили, что можно воспользоваться услугами корректировщика. Благо, направление стрельбы известно, и дело заключается лишь в определении расстояния.
– Где вы, говорите, видели кавалерию? – Орловский извлек из кармана аккуратно сложенный лист бумаги, на который была скопирована карта.
Единственный оригинал был у Аргамакова, да и тот не блистал точностью. Хороших топографических карт Смоленской губернии в бригаде не было по вполне понятной причине. Никто не предполагал воевать во внутренних областях, и потому все карты в штабах касались только фронтовых районов и непосредственно прилегающих к ним территорий. Еще хорошо, что удалось найти такую, пусть примитивную, но все-таки позволяющую хотя бы в общих чертах ориентироваться среди бескрайних местных просторов.
А вот то, что никаких подробных карт не удалось обнаружить в самом Смоленске, было уже несколько странно. Даже новоявленное правительство республики не обладало ни одним путным планом. Как было известно Орловскому, все карты были сожжены вместе с остальными бумагами губернаторства и полицейских управлений частью сразу после революции, частью во время случившегося с месяц назад повторного стихийного бунта. Так что когда город превратился в центр нового государства, от прошлой власти ему не досталось ни одной бумажки.
– Здесь, – не без труда, учитывая качество карты, определил Берлинг.
Рядом прогрохотала пулеметная очередь. Кто-то из бандитов решил попробовать выйти из села, и Дзелковский предупредил, что делать этого не следует.
Для некоторых бандитов предупреждение оказалось настолько действенным, что они так и остались лежать, остальные вняли голосу «максима» и разума и вновь скрылись среди бесчисленных дворов.
Орловский посмотрел на часы. Казалось, бой с бандой длился от силы час, на деле же время давно перевалило за полдень. Настолько давно, что скоро к текущему часу придется прибавлять уточняющее «вечера».
– Отойдем сюда, – Орловский указал точку чуть дальше места засады. – Тут должен быть небольшой полустанок. Вокруг поля, обороняться будет легче.
Берлинг деловито кивнул. Соседство села с многочисленными скрытыми от наблюдения местами его не устраивало как артиллериста.
В противовес ему Петров выглядел огорченным. Для него, пехотинца, село являлось не абстрактным пунктом, а местом, где живут люди. Жили, если говорить более точно.
– Грузимся одновременно. Головным движется эшелон с людьми. Ваш бронепоезд замыкает. Вопросов нет? Тогда командуйте, капитан!
Над головами прощальным салютом разорвалась шрапнель, а неподалеку вновь коротко рявкнул пулемет Дзелковского. Два почти одновременных напоминания, что уход неизбежен.
– Уходят, сволочи! Как пить дать, уходят! – Вызванный из захваченного села Григорий теперь руководил всеми людьми, действовавшими напротив Рябцева.
Горобец не выдержал такого позорища со стороны своих людей. Он привык одерживать легкие победы над безоружными людьми, захватывать с налета села и города, чувствовать себя властелином в любом месте, куда забрасывала судьба.
Отряд на станции был явно немногочисленный. Об этом говорила сила огня, и даже то, что располагался он довольно компактно, не выходя за пределы небольшого участка. Вот только люди Горобца никак не могли сломить чужого сопротивления. Более того, они несли большие потери.
Матросу пришлось несколько раз крепко внушить отходящим, как надо вести себя в бою. После внушения люди бодро устремлялись в бой, однако свист пуль над головой быстро заставлял забывать все отеческие наставления атамана.
Когда же на подмогу осаждающим прибыл бронепоезд и в несколько выстрелов выбил из игры выставленное орудие, Горобец не выдержал. Он вспомнил двукратное поражение от неведомого офицерского отряда, собственное вынужденное бегство и решил, что надо действовать иначе.
Оставалось решить: как? Братва, целый отряд, гулявший неподалеку, еще вчера услышали его зов, обещали поспешить к Смоленску, нанести удар с другой стороны. Теперь матрос решил, что этого будет мало.
Он приказал Григорию действовать против станции, особо не рисковать, просто не давать врагам покоя, сам же удалился к находившемуся неподалеку личному составу, забрался в свой вагон и принялся обдумывать задачу.
Был в его распоряжении один пока не проверенный способ. В конце концов, в Починке было достаточно мужчин, не хватит мужчин, можно добавить к ним баб, убедить их выступить в бой и, не рискуя больше своими людьми, добавляя по необходимости к мясу жителей всех попадающихся по пути сел, паровым катком пройтись до самого Смоленска.
Если б еще завалявшегося офицерика, который подсказал бы, как лучше и проще поступать в том или ином случае!
Матрос не знал, что Григорий второй раз подряд не оправдал его надежд. Вместо того чтобы издалека тревожить отряд на станции, он потихоньку продолжил наступление и закрепился в селе. Друг и соратник Федора Костенюк, бывший комендор и нынешний командир бронепоезда, был прижат Григорием к стенке, расспрошен о правилах артиллерийского огня. От него Григорий узнал о возможности корректировки, и скоро трое моряков с биноклями и телефонным аппаратом выдвинулись на ближайший высокий холм.
И вот теперь Григорий вопил то, что не довелось выкрикивать батьке:
– Уходят! Знай наших! Уходят!.. Мать! Да когда же починят этот чертов мост?!
Глава пятнадцатая
Всесвятский был полностью счастлив. Впервые за все последние дни.
Ему снова внимали. Внимали, раскрыв слюнявые рты, внимали, аки пророку, принимая как откровение свыше любое вылетавшее из его уст слово.
Не важно, что первый гражданин не верил ни в Бога, ни в черта. Как и то, что он сам не знал, куда его занесет в следующий миг сладкая вязь слов. Он все равно был пророком и для себя, и для собравшейся толпы. И, как до нападения банды, каждое слово действительно было откровением. Даже если не содержало ничего, кроме банальности, а то и откровенной глупости.
Но ни банальностей, ни глупостей Всесвятский говорить не мог. По его собственному мнению.
Сейчас это мнение разделял каждый, кто слышал его пламенную речь, следовательно, каждый приобщался к высокой мудрости, изливающейся на них посредством первого гражданина, правителя и умудренного знаниями и жизнью человека.
Даже оппоненты, которые наверняка находились среди слушавших, не могли устоять перед непробиваемой логикой аргументов в сочетании с подбором железных фактов. Оппоненты тоже хлопали в ладоши вместе со всеми, восторженно вопили в положенных местах, а если могли вспоминать, то точно не были в состоянии понять, как они раньше осмеливались выступать против заведомо правого человека.
Только вряд ли они хоть что-нибудь помнили. Как каждого человека в толпе, их нес поток. Не вялый едва заметный ток равнинной реки, который если на что и способен, так только убаюкать, усыпить посреди спокойной благодати однообразных берегов. Нет, поток тот был стремительной горной рекой, когда несет, и нет времени оглянуться, посмотреть по сторонам. Оглянешься – утонешь. Никто не заметит прощальных пузырей да взмаха руки над бурной поверхностью.
Вот такой бурной рекой была речь первого гражданина. За глаза, в спокойной обстановке его не зря называли лучшим баюном Смоленска. Долгий опыт думских словесных баталий отточил врожденный талант, помноженный на страстное желание нести людям свет вечных истин.
Какое значение, если эти истины он вычитал в книгах, а то и услышал от других людей? На то они и называются вечными, чтобы существовать еще до рождения трибуна, как будут жить после него, но уже приукрашенные и приписанные страстному сказителю.
Да и не одни истины он излагал сегодня. Где-то в нескольких перегонах от города вновь поднимались враги, хотели растоптать молодую смоленскую демократию, отбросить уцелевших жителей назад, в царство вечного мрака, лишить их всех завоеванных свобод и благ, а то и убить, дабы не путались под ногами и не вспоминали мгновений короткого счастья.
Сейчас, перед лицом жадно внимавшей толпы запасных, Всесвятский воспринимал врага как абстрактное зло, с которым каждому надлежало бороться в меру сил и даже сверх меры.
Разные люди – разные способы данной беспощадной борьбы. Для запасных этот способ предопределен оружием в руках и однообразной формой. На долю же первого гражданина, как всегда, выпадает самое трудное. Бороться против всех врагов словом, как раньше в мрачные прежние годы он боролся словами против бесчеловечного режима. Только тот свергнутый под влиянием речей режим не давал людям жить вне его власти, этот же враг еще хуже, потому что не позволяет жить ни при власти, ни без нее.
Толпа бесновалась, шумела, выражала готовность всем как один принести жизни на алтарь свободы и независимой Смоленщины. Вверх грозно взлетали винтовки и кулаки, словно бой должен был наступить тотчас же по окончании речи.
О! Если бы действительно наступил! Запасные солдаты были в том состоянии, когда никакие враги не страшны. Лишь бы они только были, чтобы им показать все места зимовки раков, а заодно и матерей Кузьмы! Как объяснил здесь первый гражданин, враг должен быть разбит, повергнут, уничтожен. Не потому, что мы хотим войны, а потому, что враг не хочет мира.
Зато потом, после решающей схватки, наступит долгожданное счастье и изобилие. Благодарные крестьяне повезут свои продукты в дар защитникам, те же сумеют достойно отдохнуть после невзгод, тревог и трудностей. Вся служба превратится в сплошное удовольствие и покой. Участие в выборах (Всесвятский твердо обещал устроить их вскоре после победы, и восторженная невесть отчего толпа дружно вопила, что отдаст голоса за него, а кто будет против, тем перегрызут глотки), все наряды и караулы исключительно на добровольных началах, четырехкратное усиленное питание, сон без отбоя и побудки. Когда захочешь, тогда и спи. А сколько спишь – кому какое дело?
– Вот энта станет жисть! – радостно воскликнул на ухо земляку Захару Федот. – Вот энто молодец!
– Да так мы век служить согласны! – счастливо закричал в ответ Захар.
Закричал, иначе в гуле приветственных, согласных голосов даже сосед не смог бы разобрать ответа.
Подальше от них не менее довольный шумел полковой командир Нестеренко. Хоть он был грамотнее прочих, поработал присяжным поверенным в суде, да и служил до революции не кем-нибудь, а писарем, ему, как всем, хотелось поскорее выйти на смертный бой, а затем сполна пожать плоды победы. А то, что выйдет он не простым воином, а полководцем, и полководцем будет пожинать плоды победы, лишь добавляло желанию сил.
Да, в отличие от остальных, он еще краешком сознания думал, как будет посрамлен полковник. Привел в Смоленск стадо несознательных баранов и теперь считает себя опорой и защитой. А бараны на то и бараны, чтобы переть, пока не получат по рогам, а как получат – бежать без оглядки, поджав кудрявые хвосты.
Не жив в деревне, только в городе, летом же – на даче, баранов Нестеренко вблизи не видал и повадок их не ведал.
Бывший писарь, сам баюн, пусть средней руки, еще хоть помнил об Аргамакове. Остальные напрочь забыли о полковнике и его бригаде. Забыли, хотя с ночи, когда в казармы прибежали изувеченные офицером солдаты и поведали о бесчинствах аргамаков, все дружно хотели идти поквитаться с пришельцами. Это ж надо, обнаглели и хотят вернуть прежнее бесправие! Чтоб сюда не ходили, то и это не делали, совсем как в старые зловещие времена!
А уж убийство Муруленко вообще подняло форменную бучу. Если таких людей да походя…
О том, что они сами были недовольны гражданином по обороне, в волнении забыли.
И вот теперь забыли свой утренний настрой. Что уж помнить, когда им говорят такое!..
Но речь Всесвятского подошла к концу. Как подходит к концу не только речь, но и все на свете.
– Так поклянемся же разбить подступающие к Смоленску банды! – патетически воскликнул первый гражданин и замолк в ожидании ответа.
Он последовал. Запасные дико и недружно закричали слова короткой клятвы. Потом кто-то из самых горячих завопил Всесвятскому:
– Веди нас на супостата!
Примолкшая было толпа мгновенно подхватила новое слово:
– Веди!!!
Подобной реакции первый гражданин не ожидал. Он всегда готов был вести людей, но к грядущему счастью, а не на бой.
Толпа же бесновалась, ждала ответа, и пришлось поднять руку, поджидая, пока станет потише.
– Веди! – выкрикнули уже не тысячи, а десятки голосов, и все умолкли.
– Как бы я хотел действительно повести вас на этот бой, как недавней ночью, когда я руководил боем против другой банды! – выкрикнул первый гражданин. – И я обязательно так бы сделал. Но только на кого оставить город? Власть у нас не старорежимная, она не имеет права покинуть свой пост. Я скорблю, но вынужден остаться. А поведет вас ваш выборный командир. Он настоящий воин и сумеет добиться победы. Гражданин Нестеренко поведет вас на бой!
Последние фразы Всесвятский, вопреки собственному обыкновению, проорал. Несколько дурным, непривычным к крику голосом, однако так получилось даже лучше.