Клинки надежды Волков Алексей

И разведка – не выяснение, люди лежат там или звери. Ответ известен заранее: люди, ставшие зверьми и возвращенные смертью к исконному состоянию.

Требовалось проверить возникшую догадку о том, кем были эти люди. Догадка обжигала, не давала покоя, словно от нее зависело многое в общей картине.

– Вы только осторожнее, господин подполковник. – Дзелковский привычно опустился на землю рядом с пулеметом.

Орловский переложил маузер в левую руку, правой извлек саблю. Все-таки в ряде случаев холодное оружие надежнее. Патроны имеют подлое свойство заканчиваться в самый неподходящий момент, да и развелось всевозможных излишне живучих созданий…

Нападавшим не хватило сущей малости, чтобы сойтись с предполагаемыми жертвами вплотную. Несколько десятков шагов – и Орловский достиг первых трупов. Было несколько странно видеть убитыми совсем голых людей.

Нет, бывало и раньше, что у убитых стягивали сапоги, гораздо чаще – выворачивали карманы, но раздевать…

Предположение, ради которого Георгий отправился рассматривать неудачливых налетчиков, подтвердилось сразу. Луна давала достаточно света, и в одном из ближайших людей, густо обросшем волосом, бородатом, подполковник узнал давешнего здоровенного мужика из Рябцева. Того, что чаще всего влезал в разговор со старостой. Сейчас он лежал бездыханным, без малейших признаков жизни, и кровь темнела на казавшемся бледным обнаженном теле. Свинец вошел в плечи и в грудь, когда человек в образе волка несся рвать добычу, и странным капризом миновал голову.

Зато правая рука была почти оторвана, грудная клетка разворочена, спина едва ли не вскрыта выходными отверстиями тяжелых пуль. От таких ран не уцелеть ни человеку, ни оборотню, это подполковник давно знал по своему богатому опыту.

Пара шагов в сторону, и дыхание Орловского перехватило.

Нет, Георгий не испытывал ни страха, ни отвращения, ни тому подобных естественных человеческих чувств при виде того, что недавно должно было быть человеком. За две войны офицер насмотрелся на смерть во всех ее ужасных проявлениях и относился к ней, как к чему-то неизбежному. Если не равнодушно, то, во всяком случае, привычно.

Он видел людей сгоревших, утонувших, пробитых пулями, проткнутых штыками, искромсанных саблями, изуродованных осколками, разорванных снарядами. Видел жалкие фрагменты тел, по которым никому бы не удалось установить личность несчастного или даже хотя бы – сколько человек здесь полегло. Он видел, казалось бы, все, только нынешнее было выше его понимания.

Перед ним лежала женщина. Лежала на боку, и большие груди чуть свесились к земле, а вывернутый таз демонстрировал то, что не принято даже рисовать на довольно откровенных картинах.

По той же прихоти судьбы, оставившей волосатому мужику целой голову, тело женщины миновал свинец. Зато сразу несколько пуль почти разнесли ей череп, и вид одного обнаженного тела, без превратившегося в кровавую кашу лица, словно подчеркивал противоестественность случившегося.

Одно дело – убить прущего на тебя здоровенного мужика, и совсем другое – сразить женщину.

Что – сразить? Поднять руку, и то…

Ни интеллигентные родители Орловского, ни друзья-офицеры подобного не представляли себе даже в мыслях.

Мало ли что они себе не представляли, оборвал себя Георгий. Мир, где человек человеку – волк, им раньше не виделся в кошмарных снах. И что там волк? У тех тоже семья, совместная добыча пропитания, воспитание детей… Нет, волки друг к другу так не относятся. Правильнее сказать: человек человеку – человек. Трижды повторенное слово.

Воспитанный когда-то в любви к людям, в последнее время Орловский людей не жаловал. По вполне понятным причинам.

Значит, нечего делать разницу между мужчинами и женщинами. Если одни из них продемонстрировали подлинный лик, у других он будет ничуть не лучше. В атаку-то мчались одни – не волки, зачем на них грешить – оборотни.

Переживания Георгия по времени заняли не больше половины минуты. Позволить себе и дальше распускать слюни Орловский не мог. Он отвечал за вверенный ему отряд и должен был во что бы то ни стало сберечь всех своих. Или хотя бы большинство из них, если судьба будет настроена против.

Чуть в стороне вновь раздался вой, одновременно и тоскливый, и угрожающий. Вдали замелькали неясные тени. Дзелковский без долгих раздумий саданул по ним из пулемета.

Вот кто сегодня ночью был на высоте, так это смоленский помещик. В темноте, ориентируясь больше на звук, он, похоже, умудрился попасть. Во всяком случае, отголоском к стрельбе донесся визг. Так визжит собака, когда вместо куска мяса с остатками штанин получает крепким сапогом по чувствительному носу.

Визг перешел во вполне человеческий стон, затем послышалось яростное рычание, и наступила короткая тишина.

Орловский последний раз посмотрел на трупы.

Все-таки они действительно лежали вперемежку, бабы и мужики, сплоченные накануне желанием разорвать показавшуюся доступной добычу, а вместо этого соединенные теперь смертью.

И несколько детских фигур Георгий также разглядел. Не малышей, но и еще не юношей и девушек. Только борьба со вложенными нравственными установками уже прошла. На время или навсегда, подполковник не загадывал.

Он деловито двинулся назад. Не очень быстро, дабы люди не заподозрили пока неведомую опасность, но и не медленно. Не на прогулке же!

Хотелось же – помедленнее. Чтобы обдумать свои действия в связи с новыми обстоятельствами, наметить лучшие ходы в нынешней обстановке.

Будь с отрядом хотя бы одно орудие, Орловский не колеблясь приказал обстрелять бы село. Да так, чтобы нанести как можно больше разрушений.

Увы! Обещанное орудие прибудет хорошо если к завтрашнему обеду. Скорее же – к вечеру. Палить же по избам из винтовок – только патроны тратить. Ничего ты бревнам не сделаешь, разве щепок отколупаешь. Трехдюймовой гранатой хороший дом не развалить, куда же соваться с трехлинейным патроном?

Мелькнула мысль построить людей в колонну и пройтись сомкнутым строем по улицам. Что недоступно винтовкам, доступно огню. Да только в темноте посреди узких проходов между заборами недолго и нарваться. Налетят из засады, и что? Один залп, может, дать и удастся, потом же рукопашная. Еще неизвестно, у кого будут в ней преимущества, у ощетинившихся штыками людей или у проворных хищников.

Даже кавалеристов с факелами не пустить. Очень уж велик риск потерять их без особой пользы и необходимости.

И тут как стрельнуло. Минеры! Три винтовки и ружье-пулемет Шоша – не такое уж оружие, чтобы в темноте отбиться против волчьей стаи. Пока передернешь затвор, стремительные хищники будут рядом, а уж там…

Вой между тем несколько отдалился. Но, с другой стороны, это же не настоящие волки. Могут сообразить, выделить несколько «певцов» для отвлечения внимания, а основными силами напасть с другой стороны.

– Это местные. Похоже, все они оборотни, – коротко обрисовал ситуацию Орловский ждущим его слов людям.

– Оборотни?

Слово пролетело между солдат, отразилось в душах изумленным эхом, но породило не страх, настоящего страха давно ни у кого не было, – злость.

– Дозвольте, ваше высокоблагородие, мы все их поганое село спалим? – резко выдохнул унтер.

– Днем. Ночью драться между заборов – последнее дело, – отверг предложение Орловский. – Все грузимся в эшелон. Надо прикрыть наших у моста. Стрелять в любой подозрительный силуэт. Выполнять!

Ни бывалый подполковник, ни офицеры, ни солдаты не подозревали, что выстрел часового Федора Скворцова, а затем искусный и своевременный огонь Дзелковского подарил некоторым людям отряда несколько лишних часов жизни.

Да и кому дано знать судьбу?

Под утро на землю пал туман. Он густо скопился в низинах, повис между деревьями в лесах и перелесках и только на вершинах наиболее высоких холмов казался всего лишь густой дымкой.

День обещал быть ясным. Пока же видимость ограничивалась несколькими саженями. А что за этими пределами – среди белесых клубов и не видать.

Григория туман устраивал. Наезженная проселочная дорога вела к нужной цели. Петляла, конечно, как и любая дорога, зато не раздваивалась, не задавала сказочных загадок. Налево пойдешь…

И пусть даже земля под копытами была видна еле-еле, зато никто из местных жителей не мог заподозрить о приближении отряда. Разве по звуку.

Как ни хоронись, то звякнет стремя, то проскрипит колесо, то фыркнет лошадь, недовольная тем, что ее заставляют куда-то тащиться в таком густом тумане…

Авось не услышат! А и услышат – не поверят собственным ушам. Мало ли что порою чудится ранним утром, в тот час, когда первые птахи только начинают робко подавать свои голоса! Кто же заподозрит движение конной полусотни, а с нею – посаженных на подводы сотню пехотинцев при двух пулеметах!

Сила, многократно умноженная внезапностью. Пока местные крестьяне прочухаются, им лишь останется покорно задрать лапки кверху да молить всех святых, дабы эта сила не обрушилась на них всех мощью.

Особо обрушиваться Григорий не собирался. Помнил наставление атамана, что изводить поселян под корень нельзя. Кто тогда кормить будет? Надо их на рассаду оставлять, а уж приплод, он сам появится. Как не появиться, если в деревню пришли такие здоровые и бесстрашные мужики!

Раз Горобец сказал, так тому и быть. Изъять ценности можно и попозже. Чего их с собой таскать? Даже кто припрячет – не беда. Федор вмиг заставит их все потайные места вспомнить! У него это здорово получается. Собрал, в глаза посмотрел, распоряжение отдал, и обыватели сами с радостью волокут все, ценнее перепрелой соломы.

Люди спали на телегах, дремали в седлах. Да и что делать, когда ни черта не видать, хоть глаз коли?

Григорий не был исключением. Вчера было принято много. Пусть крепкий организм не особо страдал с похмелья, однако некоторая вялость чувствовалась. А может, не результат вчерашнего, просто недосып. Почитай, почти каждую ночь кутеж до утра, а то и налет на очередной городишко или село.

Последнее в итоге означало все ту же пьянку. Прикорнешь в вагоне или в бричке, а там уже опять пора за стол садиться, а то и забавляться со всевозможными буржуями, интеллигентами, а повезет – и с офицериком.

Вспомнилось: губастый Яшка просил добыть одного-другого золотопогонника не для забавы, а для, как он выразился, «технических нужд». Словно без офицеров нельзя ни в карте разобраться, ни с другими офицерами схлестнуться!

Не много ли друг Яшка о себе мнит? Все лезет и лезет со своими советами.

Нет, головастый, спору нет, только все одно – неприятно.

Офицера… Где ж его в деревне взять? Кто и был из своих, из крестьян, давно собственные односельчане порешили. Чтобы, значит, не высовывался. На миру не скроешься. И шибко из него не выделишься. Тем более – в нынешние времена.

Григорий то пускался в подобные незамысловатые размышления, то вновь погружался в чуткую дремоту.

Дремать даже лучше. Быстрее время летит.

Показалось: где-то впереди и чуть в стороне доносится слабое дыхание паровоза. Словно стальной гигант отдыхает на полустанке, как и Григорий, вполглаза. Чтобы, если что, были силы двинуться с места, а не стоять безмолвным истуканом.

Но раз паровоз, то где-то и железная дорога. Даже не сама дорога, от нее проселок особо не отдалялся. Неподалеку станция. Эта, как ее?.. Рябцево. Во!.. Значит, скоро приедем. Без всякой карты и офицеров.

Проселок в очередной раз спустился в низину. Туман тут был погуще. Всего-то и видимость – изредка маячат деревья с правой стороны. Никак, лес? А слева, похоже, поле.

Как-то беспокойно зашевелились кони. Запрядали ушами, стали вертеть мордами по сторонам. Одна из лошадей тревожно заржала, и ей немедленно отозвались сразу несколько.

Кобыла под Григорием встрепенулась, дернулась, и погрузившийся было в очередную дрему здоровяк немедленно очнулся.

Он по-звериному огляделся по сторонам. Слева, вроде бы, все было спокойно. Справа же…

Справа между темнеющих в тумане деревьев промелькнули какие-то тени. Повеяло страхом. Рука Григория привычно отдернула крышку деревянной кобуры.

Ругнулись разбуженные своими скакунами кавалеристы. Вновь дернулась кобыла под Григорием.

– Не балуй!

Чтобы удержаться от резкого рывка, пришлось обеими руками вцепиться в поводья.

Вновь взгляд направо, и сердце вдруг стремительно провалилось куда-то вниз.

Из тумана прямо на Григория бросился гигантский силуэт, вырос, превратился в волка. Такого большого, что здоровяк не подозревал о возможном существовании хищного исполина.

Кобыла рванула со всех сил, и застывший от изумления Гриша кубарем вылетел из седла.

В следующий момент волк навалился на него всей массой. Двойной удар, о землю телом и хищником сверху, едва не вышиб дух. Огромная морда нависла над лицом незадачливого наездника, окатила смрадом дыхания. Клацнули зубы. Пасть вновь открылась, нацелилась на хрупкое человеческое горло.

Григорий машинально вцепился в волчью шкуру по краям от грозной пасти, попытался отодвинуть от себя.

Не тут-то было! Волк почти не уступал Григорию в весе, силы же в нем, как и в каждом животном, было как бы не больше.

Неподалеку раздался истошный визг терзаемого человека. Громыхнул выстрел, одинокий, не делающий погоды.

Из леса выбегали новые твари, набрасывались на людей, и крики мгновенно стали всеобщими.

У конных был еще неплохой шанс. Перепуганные насмерть кони, не дожидаясь хозяйских приказаний, бросились галопом прочь. На некоторых успели повиснуть матерые хищники, вцепились в них зубами, норовя прямо на бегу вырвать кусок живой плоти.

Кое-кому повезло. В тумане было непонятно, насколько велика стая, но в любом случае она не могла атаковать одновременно всех ехавших разведчиков.

Да и тот же туман, который позволил хищникам подобраться вплотную, скрыл из вида отдельных беглецов. Несколько отчаянных прыжков скакуна – и попробуй, найди его в белесой мгле!

Пехоте же пришлось хуже.

Многие запряженные в телеги кони, подобно оседланным собратьям, попытались унестись прочь. Но сзади волочились повозки, цеплялись, опрокидывались при резких поворотах, и скоро вся дорога и пространство рядом с ней оказались заполненными сцепившимися разномастными экипажами, судорожно пытающимися вырваться скакунами, барахтающимися людьми и обрушившимися на все это месиво волколаками.

Месть жителей Рябцева была ужасной. Получив ночью отпор от отряда Орловского и поняв, что неизбежным следствием неудавшегося нападения будет жестокая расправа, они торопливо бежали в окрестные леса. Бежали, бросив все нажитое и награбленное имущество, обжитые дома, саму землю, на которой жили долго и спокойно, пока изменившийся мир не раскрыл в них новых способностей.

Поначалу не у всех. Но – повязала пролитая чужая кровь. Жители усадьбы, священник с дьяконом и семейством, чуть позднее – заезжие и захожие странники, пробиравшиеся куда-то по своим делам…

Те из своих, кто воспротивился или не сумел, разделили участь чужих. Таких тоже было немало. Благо, власти больше не стало, и никто не интересовался, куда подевалось столько народу. Не стало – ну и ладно.

Появление солдат было воспринято как предвестие возможной расплаты. Известно же – регулярная сила любит закон. Если начальники не задали опасных вопросов, то, значит, решили немного подождать и задать их позднее. Когда, скажем, ослабнет луна и превращение будет даваться труднее.

И последнюю точку поставил вопрос о церкви. Ее же тоже не какая-нибудь пришлая банда разрушила. Но после первых же изменений и кровавых разборок мысль, что некто всемогущий и всеведущий незримо присутствует в поставленном в честь Его храме, была невыносимой, обжигала, как святая вода – дьявола. Если же нет церкви, то как бы нет и Бога. Хватит! Столько лет придерживаться заповедей!

Вначале думали: служивые станут на постой. Изба – не вагоны. Не стали. А так было бы хорошо ночью поодиночке порешить всех, и пусть попробуют что-то доказать!

Была надежда на водку и собственных баб. Солдату ведь что надо? Выпить да погрешить.

Ни пить, ни грешить никто не стал. Значит, собрались прежде расправиться, а уж потом разговеться.

Пришлось попытаться прежде подкрасться, потом – атаковать бегом в надежде на несвойственную людям скорость.

Итог – гонимые, потерявшие близких и имущество. Ищи теперь пристанища в неведомых местах.

Движение еще одного отряда было воспринято, словно дар судьбы. Не разбогатеть, так хоть потешить вдоволь душу.

И потешили. Бились запутавшиеся в постромках кони, отчаянно ржали, пытались порвать путы. На них почти не обращали внимания. Разве так, загрызть по ходу, перекусить вену на шее или впиться в мягкий живот и тут же нестись дальше в поисках более достойной жертвы.

Людям пришлось плохо. Толком не очухавшиеся после сна, не ожидавшие нападения, не подготовившиеся к нему, они не успели применить оружие, без него же были обречены.

Да и как успеть? Наиболее проворные схватили винтовки, пока же целились, хищники уже налетели на них, сбили с ног своей массой, точно такой же, какая была у них в бытность людьми.

У подвергшихся нападению шансов не было никаких. Острые зубы рвали их тела, терзали плоть, и счастливчиками могли считать себя те, кому сразу перегрызали горло.

Остальные мучились дольше. Лишь пара человек сумела как-то извернуться, пустить в ход ножи и тем отплатить нападавшим за свою грядущую гибель.

И еще была группа, на которую не набросились сразу. Так ведь бывает – одному достаются два-три противника, другому – ни одного.

О каком-то организованном отпоре речь не шла и у них. Прежде всего потому, что никакой группы собственно не было. Были отдельные люди вдоль всей дороги, из-за тумана даже не видящие друг друга.

Кто-то из них стоял в ступоре, словно ожидал очереди на съедение, кто-то со всех ног припустил прочь, благо, плохая видимость давала некое подобие шанса, самые же отчаянные, а возможно, самые безумные, попытались драться.

В нескольких местах громыхнули выстрелы. Из обрезов, из винтовок, из револьверов, одним словом, из того, что было под рукой.

Сеня, здоровый бандит из солдат, успел даже подхватить «льюис». Он стоял, широко расставив ноги на наполненной сеном телеге, и смотрел, как рядом двое волков расправляются с его товарищем. Около бьющейся на земле кобылы еще один товарищ, размахивая винтовкой как дубиной, пытался отбиться от нападающего на него хищника. Пару раз винтовка задела волка, отбросила в сторону, однако волк атаковал снова и снова.

Откуда-то из тумана выскочил очередной бандит, хотел проскочить мимо, но сзади выросла тень, превратилась в волка, обрушилась сзади… Бандит упал, закричав при этом с таким диким ужасом, что Сеня дернулся, а затем словно очнулся от спячки.

Он начал стрелять от живота, поворачиваясь вместе с пулеметом кругом, и ливень пуль вздыбил первым делом пыль на дороге, затем прошелся по волку, восседавшему на спине крикуна, задел самого крикуна, так что тот наконец затих.

Свинец сбил двух других волков с разодранного человеческого тела. Они с визгом покатились по земле, забились в агонии, причем один все время выворачивал голову и разевал пасть так, словно хотел поймать ею пулю.

Семен радостно заржал и продолжил свой смертоносный поворот. Подобравшийся к Сенькиному приятелю волчина схлопотал свою долю, и очередной пролет винтовочного приклада пришелся по пустому месту. При этом приятеля качнуло вперед, да и Сеня все вертелся, жал на курок.

Рубаха на боку спасенного лопнула, окрасилась в кровавый цвет, и сам спасенный послушно повалился на издыхающего хищника, и точно так же дернулся в последних конвульсиях.

Сбоку выскочило еще одно серое чудовище. Сеня успел повернуться к нему, наставить широкий раструб кожуха воздушного охлаждения, скрывающего собственно ствол.

Напрасно. Последняя пуля пролетела впритык с волчьей мордой, а дальше боек щелкнул впустую.

Сеня все еще хохотал, не понимая, почему так тихо. А затем оборотень взвился в прыжке. Сеня видел, как он летит, выставив передние лапы, а палец на курке уже сводила судорога, и легкий дымок поднимался от нагретого ствола пулемета.

За миг до столкновения смех перерос в крик. Вскоре оборвался и он…

…А Григорий все удерживал волка. Пару раз удалось завалить хищника на сторону, почти подмять под себя, но каждый раз волк изворачивался, вновь оказывался сверху, и его зубы упорно старались приблизиться к человеческому горлу.

Один из клыков даже коснулся широченной шеи Григория, оставил на ней след, но мужчина рывком отодвинул от себя серую морду.

«Съест! – мелькнула мысль, и ее тут же перебило страстное стремление: – Жить!»

Неожиданно для хищника и для себя Григорий дернул головой, ударил волка своим крепким лбом по носу. Когда же серый дернулся от боли и чуть ослабил давление, Гриша с неожиданным проворством одной рукой перехватил хищнику спину, второй уперся в нижнюю челюсть волка и нажал, что было сил.

Хруст шейных костей, звериная туша содрогнулась и тут же обмякла.

Жить!

Григорий выскользнул из-под безжизненного тела, вскочил и быстро огляделся.

При этом правая рука выдернула саблю. Хорошую, остро отточенную. Гриша не раз и не два пробовал – головы отлетали только так. Правда, у людей, но какая разница?

Туман потихоньку редел. Еще не настолько, чтобы были видны дали или хотя бы то, что происходит за пределами некоего небольшого круга, однако круг этот все-таки увеличился. Вон, и ближайшие деревья в лесу различимы именно как деревья, а не как расплывчатые пятна.

Только хорошо ли это? Видишь ты, видят и тебя.

На самой границе различимого билась лошадь. Нет, ее никто не терзал, просто несчастное животное никак не могло избавиться от хомута и остальной сбруи, телега же явно сцепилась с другими телегами так, что не разберешь, как их расцеплять.

Да кому нужна телега?

Григорий в несколько прыжков оказался возле лошади. Откуда-то с другой стороны выскочил очередной волк и с ходу прыгнул на человека.

И откуда только взялась такая легкость в теле? Гриша ушел чуть в сторону поворотом, зато успел подставить снизу руку с клинком.

Острая сталь разрезала пролетающему волку живот. Брызнула кровь. Опять забилась в ужасе лошадь.

Обрезать постромки и содрать с лошади хомут было для Григория делом нескольких мгновений. Сейчас ли канителиться?

Лошадь даже не обрадовалась. Она поняла лишь одно: воля, и рванула так, как вряд ли когда бегала в жизни.

Однако Григорий оказался не менее проворным. Немыслимым кульбитом он успел взлететь на спину спасенного скакуна и так, без седла и поводьев, помчался прочь со страшной дороги.

Он никогда не был кавалеристом, но все равно успел рубануть кого-то с серым мехом, а потом стало не до фехтовальных упражнений.

Швыряло и подбрасывало. Не каждый наездник удержался бы в подобном положении и при таком аллюре. Григорий удержался. Он изо всех сил вцепился в гриву, когда же, спустя неимоверно долгое время, бег стих, то с некоторым удивлением обнаружил, что каким-то таинственным образом умудрился даже не потерять саблю.

Не считая спасенной жизни, это была единственная хорошая новость за все утро…

– Слышите, господин подполковник? – Дзелковский застыл с кружкой в руке.

Они сидели в командном вагоне, пили чай и приходили в себя после бессонной ночи.

За окном пульмана сплошной пеленой стлался туман. В подобную погоду часовым больше приходится полагаться на слух, чем на зрение, да еще на молитву: «Пронеси!»

В любой момент из мути могло выскочить все, что угодно, и в любых количествах. Бандиты любой масти, какие-нибудь регулярные части старых врагов – германцев, с которыми мир вообще-то никто не заключал, ночные оборотни, еще какие-нибудь хищники…

Выскочить – еще полбеды. Расстояние, на котором появятся неведомые противники, делало отбитие атаки огнем весьма проблематичным. Да и в рукопашную бросаться без малейшей подготовки прямо из вагонов – удовольствие небольшое.

– Слышите?

Теперь слышали все. Несколько одиночных выстрелов далеко в стороне от деревни. Так далеко, что не должны были иметь к ней никакого отношения.

Потом азартно и зло заговорил пулемет. Он тараторил непрерывно, одной бесконечной очередью, а потом так же резко поперхнулся и смолк.

Тихо щелкнул еще один одинокий выстрел, явно из пистолета или револьвера, и наступила тишина.

Офицеры уже давно стояли, готовые броситься наружу, вступить в бой хоть с самим чертом, раз с его подручными бой уже был. И не один бой.

– Господин подполковник, может, разведать? – предложил поручик Чаликов, командовавший в отряде кавалерией.

– Вдруг наши? – с тревогой и надеждой поддержал его Петров.

– Какие наши, господа? Все наши действуют вдоль железной дороги, – недовольно посмотрел на них Орловский. – Хотите нарваться на неприятности?

– А пулемет ручной, – ни к кому не обращаясь, прокомментировал короткий бой Дзелковский. – Льюис. И расстреляли из него весь диск без остатка. Не то пулеметчик защищался до последнего, не то он, наоборот, на кого-то напал. Причем в последнем случае успешно.

– А в первом? – не удержался Петров, хотя сам мог знать ответ.

– В первом его уже нет. – Дзелковский невозмутимо разгладил рыжеватые усы.

– Разрешите? – Молоденький Чаликов застыл в напряженном ожидании.

– Запрещаю. У нас очень мало людей, чтобы рисковать ими без смысла. И впереди тяжелый бой.

Говоря, Георгий спустился из вагона наружу. Постоял, прислушиваясь, но вокруг было тихо. Так, как бывает после чьего-то внезапного разгрома.

– А ведь туман рассеивается, господа. – Орловский прикурил папиросу – которую за последнее время? – и продолжил: – Как только установится видимость, вы, господин поручик, со своей командой вернетесь к мостику.

– Слушаюсь! – Военное слово прозвучало у Познякова совсем не по-военному.

Подпоручику было под тридцать, и был он человеком штатским. Погоны же надел во время войны и на время войны.

– Надо будет придать вам хотя бы отделение, – задумчиво добавил Георгий.

– Зачем? – прапорщик-инженер искренне возмутился. – Как мы такой толпой на дрезине драпать будем?

– А как вы будете вчетвером отбиваться? – вопросом ответил подполковник.

– Как-нибудь отобьемся. У нас пулемет есть, – отмахнулся Позняков, словно речь шла о чем-то несущественном.

Дзелковский хмыкнул. Опытный пулеметчик, он ни во что не ставил Шош, кстати, единственный Шош в отряде. Всего два десятка патронов в магазине, да и то конструктивные недостатки не позволяют выстрелить последние три. Знающие стрелки так и набивают по семнадцать. Зачем больше, когда остальные останутся неиспользованными?

– Хорошо, – после краткого раздумья согласился Георгий. – Но с условием. Никаких боев. При малейшей опасности подрывайте мост и на полном ходу двигайте к станции. А мы, господа, займемся Рябцевом. Надо с его обитателями хорошенько потолковать. От начала и до конца.

Лица офицеров украсились улыбками. Вот только ничего доброго в этих улыбках не было. Даже следа.

Как не оказалось никаких следов жителей в селе. Ни старых, ни малых.