Клинки надежды Волков Алексей

Глава десятая

– Так… – Аргамаков задумчиво потеребил бородку.

Других слов после доклада Сухтелена у него не нашлось. Рядом Канцевич тер воспаленные от долгой бессонницы глаза. Начальник штаба вообще никак не прокомментировал услышанное. Но, насколько знал его командир, к сведению все принял и теперь прикидывал, как лучше действовать в свете новых обстоятельств.

Да новых ли? С чем-то подобным отряд уже сталкивался. Сюрприза никакого не было. Разве что увеличился масштаб явления, от отдельных людей к целым группам.

– Имшенецкий! – Аргамаков выглянул в коридор, но адъютанта нигде не было.

– Вашвысблог! Господин штабс-капитан по вашему приказанию отправился в бюро добровольцев, – напомнил невесть откуда взявшийся здесь Коршунов.

– Спасибо, – Аргамаков кивнул.

У него действительно вылетело из головы, что он перед самым возвращением гусарского подполковника захотел узнать, как закончился сегодняшний день.

Все-таки так хотелось верить, что бригада вырастет численно, станет пусть и не бригадой, так хотя бы полком. Дисциплина и профессионализм значат многое, однако имеющимися силами не перекрыть даже границ города. О губернии не стоит и говорить. А ведь еще надо выставлять в самом Смоленске патрули, следить за порядком, короче, сделать все, дабы хоть немного нормализовать жизнь. Доверия больше никому не было.

– Что ж, тогда найди Барталова. Передай, он мне срочно нужен. Пусть подойдет, если не занят, конечно, – не столько приказал, сколько попросил своего вестового полковник.

Но и доктору он не приказывал. Звал обсудить услышанное. С кем же еще посоветоваться, как не с Павлом Петровичем? Он в последнее время стал любителем всевозможных гипотез.

Сухтелен молча курил. Он уже понял, что придется пересказывать все по второму разу. Не очень-то заманчиво. Только доктор – не строевой офицер. У него специфических знаний больше. Хотя какие знания могут быть по части откровенной мифологии?

– Черт! – выругался гусар и с силой затушил папиросу в импровизированной пепельнице из донышка шестидюймовой гильзы. – Может, еще батюшку позвать?

– Вы думаете, поможет? – поднял на него красные глаза Канцевич.

– Если верить россказням, то должно. Крест, молитва и святая вода – первейшее средство против нечисти.

Образ постоянно чертыхающегося Сухтелена не очень вязался с молитвой, и Аргамаков невольно поинтересовался:

– А вы сами пробовали?

– Со мною не было священника, – пожал плечами Сухтелен. – Но все-таки, господа, вы же встречались с чем-то подобным. Должны уже знать.

Его глаза смотрели с любопытством. Словно бравый кавалерист размышлял, а вдруг он не прав и поминания нечистого не приводят к добру?

Аргамаков усмехнулся. Вряд ли Сухтелен особо переживал за себя. Не тот он человек. Судьбу не обманешь. Разве что она сама захочет обмануться. Если бы речь шла о стране – тогда гусар наверняка смог бы позабыть про все ругательства.

Слова сыграли в крушении огромную роль. Но не заурядные чертыханья, и даже не многоэтажный мат. Напротив. Культурные речи интеллигентных людей. С виду умные фразы. Послушаешь – вроде все правда. Задумаешься – какая-то она односторонняя, книжная, словно не о жизни, а о каком-то надуманном мире.

Вот и надумали не то, что хотели! Сто чертей с вилами им всем в одно место!

– Крест животворящий не действует, – признался Аргамаков. – По крайней мере, на оборотней. На упырей – не знаем. А на колдуна, вроде, и не должен.

– Черт! Надо было проверить. Я имею в виду этих, из Рудни. Только в голову не пришло. Не до того было. – Сухтелен потянулся за очередной папиросой.

– Ну, да. Креститься, поминая черта и какую-то мать, – это, знаете… – не удержался Аргамаков.

Канцевич даже не улыбнулся, зато Сухтелен рассмеялся весело, без тени смущения.

– Каюсь. Водится за мной такой грех. Отведешь душу, и сразу легче становится.

В дверь вежливо постучали.

– Входите, Павел Петрович, – немедленно отозвался Аргамаков.

В комнату на самом деле вошел доктор. Поздоровался с собравшимися, осведомился у командира:

– Как вы узнали, что это, так сказать, я?

– По вежливому стуку. Сразу чувствуется интеллигентная закваска. Не то что у нас, армейской кости.

– Н-да… – протянул Барталов. – Логика. Что ж, выкладывайте, что еще стряслось в несчастной Рудне.

– А вы не в курсе? – несколько удивился Аргамаков.

Он как-то привык, что слухи опережают любые оповещения и приказы.

– Представьте себе – нет. – Барталов посмотрел на офицеров торжествующе. – Был так занят одним юнкером, у него начались осложнения, что не до того было. Знаю лишь о потерях. Но там мне делать, так сказать, нечего.

Потери действительно распределились странно. На четверых убитых пришлось лишь трое раненых. Даже не раненых, так, поцарапанных. Но чего только не бывает на войне!

Сухтелен во второй раз пересказал все случившееся в Рудне. Вплоть до своего приказа вбить в трупы убитых рудненцев осиновые колья.

– Вы бы видели, каких размеров у них клыки! – оправдывал свое решение гусар. – Клянусь чем угодно, у людей таких не бывает! Вершок, не меньше! Потом они стали, правда, уменьшаться. Представляете: лежит мертвец, а у него зубки на глазах становятся меньше! Жуть!

Барталов попробовал себе это представить и невольно передернулся. Зрелище явно было не для слабонервных.

– А перед этим? Что было перед этим? – Профессиональный интерес почти сразу взял верх перед какими-то мелкими, по нынешним временам, ужасами.

– Я же все рассказал, – непонимающе посмотрел на доктора Сухтелен.

– Клыки перед этим у них были? – терпеливо уточнил свой вопрос Барталов.

– Нет, конечно. Черт! Да если бы у них были подобные украшения, то мы бы ликвидировали всех сразу. Тогда бы хоть в рукопашную не пришлось вступать.

Мысль о потерях мучила подполковника. Он поневоле искал свою вину в том, что четыре солдата были убиты, когда при некоторой предусмотрительности с его стороны вполне могли бы жить.

– Значит, клыки отрасли у них во время схватки? – вновь уточнил Павел Петрович. – А вы не заметили у них еще каких-нибудь других нехарактерных, так сказать, особенностей?

– У покойников?

– И у покойников тоже. Но прежде всего у живых. Отличаются они чем-то от нормальных людей или нет?

Сухтелен вздохнул. Он уже сам задумывался над этим вопросом, опрашивал людей, узнавал, кто что видел перед столкновением и во время его.

Конечно, требовать от человека наблюдательности в подобной ситуации глупо. Тут все идет на сплошных навыках, отработанных заранее приемах, и вспомнить реальную картину рукопашной не в состоянии практически никто.

– Утверждать не берусь, но некоторым из нас показалось, будто глаза у упырей время от времени светились красным. Ну, как примерно у Александра Дмитриевича.

Бровь Канцевича приподнялась в демонстрации легкого удивления. Красноглазый от усталости полковник не мог видеть себя со стороны, и сказанное для него было новостью. А уж сравнение его с вампиром…

– Так. Положим, это вам могло показаться, – губы Аргамакова тронуло подобие улыбки.

Он выглядел чуть бодрее своего начальника штаба и даже был в состоянии оценить юмор сказанного.

– Извините, Александр Дмитриевич! – До Сухтелена дошла двойственность сравнения.

– Ничего, – кивнул Канцевич.

Ему было абсолютно все равно, на кого он похож или не похож.

– Черт! Я не утверждаю, что так и было. – Гусар повернулся к Барталову. – Самому мне было не до того, чтобы рассматривать эту нечисть. Могу лишь сказать, что живучесть этих упырей превышает человеческую. Если не считать скрывавшегося под мостом Ваську.

– А ведь вы верно заметили, – после короткого молчания отозвался доктор. – Живучесть ныне не показатель, вампир перед вами или нет. Неуязвимыми хотят стать многие. Да и не стрелять же в каждого, проверяя, человек перед вами или нет. – Барталов улыбнулся, демонстрируя, что сказанное – лишь шутка, и тут же опять стал серьезным. – А вот краснота, если она имела, так сказать, место, могла бы стать критерием, приметой. Если легенды о вампирах справедливы и они могут увеличивать численность за счет жертв, то нельзя исключить их существование в Смоленске. Раз уж банда Яниса побывала здесь.

– Три тысячи чертей! Но не можем же мы проверить все население! – выругался Сухтелен.

– Кроме того, в самой Рудне наверняка остались другие вампиры, – деловито продолжал рассуждать Барталов. – Боюсь, никого другого там остаться и не могло. Не сочтите меня жестоким, но надо было, так сказать, пройтись по городу огнем и мечом.

То, что подобную мысль высказал не кто-нибудь, а интеллигентный доктор, оказало впечатление на офицеров. Раз уж Павел Петрович настаивает на самых крутых мерах, то положение намного серьезнее, чем предполагали военные.

Впрочем, в армии учили бороться не с тайными, а с явными противниками. И уж никогда – против мирного населения.

Сухтелен опять прикурил, нервно затянулся и выдохнул:

– У меня не было достаточно сил.

– И приказа, – уточнил Аргамаков.

Уточнил, а сам подумал: смог бы он хладнокровно отдать подобное безжалостное распоряжение? В числе уцелевших жителей несчастного городка вполне могли оказаться обычные люди.

С другой стороны, если доктор прав в своих рассуждениях, то зараза будет разрастаться, и под угрозой окажутся все жители ближайших деревень. А также случайно занесенные в этот район люди. Которые, в свою очередь, станут переносчиками «заразы».

Главное же – решать все равно предстоит ему.

Человек военный, Аргамаков часто оказывался перед проблемой выбора, но перед такой страшной – ни разу. Можно было бы благодарить стечение обстоятельств и недостаток сил, не дающих возможность немедленно провести карательную операцию. Только стоит ли?

Закрывая глаза на проблему, лишь даешь ей время разрастись, стать еще более грозной. Как следствие: разрешить ее становится намного труднее. Порою настолько, что потом вообще не можешь справиться с ней.

Или собрать поутру отряд да и обрушиться на ставший малонаселенным город? Взять на душу еще один грех, зато спасти других людей, которые позднее наверняка заклеймят спасителя безжалостным палачом? Как заклеймили когда-то Мина, Меллер-Закомельского, Дубасова, Чухнина. Тех, кто дюжину лет назад решительно погасил вспыхнувшие костры, грозившие всеобщим пожаром.

Вся интеллигентная Россия возмущалась неслыханной жестокостью рыцарей долга, не понимая, что благодаря им большинство людей смогут спокойно прожить еще долгие годы. Пока вновь вырвавшаяся наружу стихия не сметет с лица земли всех и вся.

Нельзя. Интуитивно Аргамаков чувствовал, что главный враг сейчас – матрос. Колдун-самородок, сплотивший вокруг себя банду и наделавший столько бед, что куда там полчищам вампиров! Оставлять против такого противника крохотный заслон, все равно что заранее согласиться с собственным проигрышем. И стократное счастье, что Горобец приковал себя к рельсам своим бронепоездом. Оборонять Смоленск на широком фронте двумя с половиной сотнями штыков – одной полной ротой! – даже чисто физически невозможно. Как загасить лесной пожар ведром воды или остановить наводнение, имея вместо дамбы – щит.

– Как думаете, осиновые колья помогут?

Аргамаков настолько ушел в свои мысли, что голос Сухтелена прозвучал словно из другого мира.

– Думаю, что они вообще не нужны. Так сказать, плоды народной фантазии и откровенных преувеличений. Хотя… Во всяком случае, хуже они не сделают. – Барталов сидел в излюбленной позе, сложив руки на животе и описывая большими пальцами круговые движения.

Он бы рассуждал еще очень долго, поворачивая проблему с разных сторон и всюду находя аргументы «за», однако Канцевич сверился с ручными часами и обратился к Аргамакову:

– Время, Александр Григорьевич. Прикажете играть зорю с церемонией или просто отбой?

– Зорю. – Полковник также посмотрел на часы.

Раз уж судьба подарила крохотную передышку, то надо сполна воспользоваться ее подарком.

А то что армия базируется на субординации, дисциплине и традициях, Аргамаков усвоил твердо. Чем больше и яростнее весь мир отказывался от прошлого, тем тверже Аргамаков придерживался всех проверенных временем ритуалов.

Приверженность традициям не сила – источник сил. Быть может, один из последних, что дает людям крепость духа даже перед лицом всеобщего развала. Да еще понятие высокого воинского долга и любовь к Родине.

Последнее выспренно, зато верно.

– Я все-таки думаю, Александр Григорьевич, что Орловского необходимо срочно поддержать. Подобный разброс сил противоречит всем канонам военной науки, но и держать одну полуроту на таком расстоянии, согласитесь, тоже не вписывается ни в какие правила.

Несмотря на раннее утро, в кабинете Аргамакова было накурено так, что папиросный дым не успевал рассеяться и плавал по всему помещению густыми клубами, похожими на облака. Притом что сидели полковники сейчас вдвоем.

Связь с Рябцевом была налажена сравнительно недавно. Уже было известно о стычке с оборотнями и о том, что село опустело. Вопросов случившееся порождало массу. Жаль, что ответов на них не было никаких.

– Я согласен, Александр Дмитриевич. – Аргамаков вздохнул. – Но и то, что вы предлагаете, – не выход. Будет там полурота или рота в полном составе, это ничего не изменит. Мы лишь разбросаем свои силы. Пока мы исходим из предположения, что Горобец движется на Смоленск, причем движется со стороны Рославля. А если это не так? Он намного мобильнее нас. Ничего не помешает банде совершить бросок и выйти на нас с любой другой стороны. Планов его мы не знаем, контакта с ним не имеем. Одни предположения, пусть наиболее вероятные, но если в расчеты вкралась ошибка? Нет, отряд разбрасывать нельзя. Других сил, кроме нас, в городе нет.

– Я не предлагаю разбрасывать. Только усилить наиболее вероятное направление. У нас все равно останется еще две роты и эскадрон. И это не считая артиллерии. – Глаза Канцевича больше не были красными, только аккуратно побритое лицо все равно оставалось лицом уставшего человека.

– Нет, Александр Дмитриевич, – твердо произнес Аргамаков своему тезке. – Сторжанский обещал, что орудие сможет выйти не позднее чем через два часа. Это будет куда весомее полуроты. Пехота же пусть лучше пока займется обучением пополнения.

Призыв добровольцев не дал того результата, на который втайне рассчитывал Аргамаков, но все равно в бригаду влилось почти сто человек. Из них – десятка полтора запасных. Тех, что уцелели в роковую ночь из импровизированного отряда Орловского. Из числа прочих человек тридцать; тех, кто умел владеть конем, забрал себе Сухтелен, остальных распределили по ротам.

Из сотни добровольцев больше половины составляли студенты и гимназисты, которых надо было еще обучить премудростям боя. Для этого требовались хорошие наставники и время. Но если в учителях недостатка не было, то время поджимало, заставляло свести всю подготовку к минимуму.

Хорошо хоть, что другая, правда меньшая, половина состояла из офицеров. Увы, в основном военного времени. Кадровых было лишь четверо человек, а штаб-офицеров – ни одного.

Остальные, носившие офицерские погоны, предпочитали оставаться в стороне. Оптимисты с независимым видом фланировали по городским улицам да с необоснованной гордостью посматривали на дам. Пессимисты вообще скрывали свое недавнее прошлое. Береженого-то и Бог бережет…

Аргамаков встал, подошел к окну, за которым виднелся плац, а на нем – знакомящиеся с азами службы новобранцы.

– Хуже всего, Александр Дмитриевич, это отсутствие власти, – признался командир начальнику штаба. – Мы сами по себе, Муруленко – тоже. Да еще есть Шнайдер, и над всем этим висит правительство, в котором до сих пор не решили, чью сторону окончательно принять.

– Я так понимаю, что Муруленко и Шнайдер заодно. – Канцевич поправил пенсне.

– Я поначалу решил то же самое. На деле же это временные союзники, не более. Не зря на собрании гражданин по борьбе с контрреволюцией перестал поддерживать гражданина по обороне. Муруленко прост, как дерево, и груб, как бык. И ума у него, подозреваю, не больше, чем у того же быка. Шнайдер же умнее. Знает, что к победе ведут не только прямые пути. Для нас он враг, однако и Муруленко ему, похоже, больше не товарищ. И знаете почему, Александр Дмитриевич?

Начальник штаба вопросительно посмотрел на Аргамакова.

– Шнайдер убедился, что реальных сил за Муруленко нет, – поделился догадкой командир. – Запасные – это стадо, которое сегодня идет за вожаком, а завтра разбежится на все четыре стороны. Наверняка тот же самый Муруленко приложил немало сил, чтобы разложить гарнизон. Разложив же, оказался не в силах вернуть ему хотя бы подобие мощи. Солдаты почувствовали вкус безвластия, Александр Дмитриевич. Хуже того. Они уверовали в собственную безнаказанность. Им все сходило с рук, и теперь, чтобы вернуть им человеческий облик, нужно затратить столько усилий, что и не знаю, будет ли игра стоить свеч. В данный момент это толпа, с той разницей, что толпа вооруженная. Они могут пойти на врага, если их сумеет кто-нибудь воодушевить, однако при малейшей неудаче от воодушевления не останется следа и доблестные вояки просто разбегутся.

– Формально Муруленко подчинены юнкера, – напомнил Канцевич.

– Которые за ним подавно не пойдут. Очень уж он их открыто ненавидит и совсем недавно практически в открытую подбивал против них запасных. Это слишком разнородные элементы, чтобы из сотрудничества могло бы вырасти нечто путное. Другое дело, что новый начальник школы старается сохранять лояльность правительству, но вопрос: правительству как единственной правомочной форме власти или кому-нибудь из его граждан? Оно же состоит из достаточно разных людей, и каждый из них пытается тянуть в свою сторону. Будем надеяться, что Либченко воспользуется моим приглашением и приедет сюда разрешить возникшие вопросы.

– Хорошо, а Шнайдер? Вы хотите сказать, что у него есть реальная сила?

– Как мне утром донес некий доброхот – да. – Аргамаков скупо улыбнулся. – Приятель нашего Орловского усвоил ночной урок и, говорят, переформировал свои отряды. Причем в отличие от запасных, все эти месяцы предававшихся безделью вперемежку со стихийными грабежами и буйством, питомцы Шнайдера были сплочены делом. Искореняли гидру контрреволюции, как здесь выражаются. Проще говоря, искали недовольных нынешним демократическим правлением. Между прочим, у них есть подобие дисциплины, и приказы начальника они выполняют безоговорочно.

Стук в дверь прервал рассуждения Аргамакова. Стук резкий, не чета вчерашнему вежливому постукиванию доктора.

– Да!

– Разрешите, господин полковник? – Прапорщик Збруев застыл на пороге со вскинутой в воинском приветствии рукой.

– Проходи, Фомич.

Збруев, кряжистый, крепкий, из кадровых унтеров, отбил несколько четких шагов. Звякнули кресты на груди.

– Присаживайся. Что в городе? Порядок?

– Какой порядок? Бардак! – Збруев осторожно присел на краешек стула. – Полнейший беспредел, Александр Григорьевич!

Прапорщик был в составе бюро по записи добровольцев. За годы службы он воспитал столько солдат, что было бы грехом не воспользоваться богатым опытом полного георгиевского кавалера.

Полковники переглянулись.

– Возле бюро собралась толпа баб и барынь с плакатами. Написано, мол, не отдадим мужей и сыновей в лапы золотопогонникам. Не дадим слугам старого режима наших мужчин на пушечное мясо. И даже, – Збруев понизил голос, словно произносить подобное было постыдным, – убирайтесь из города.

– Только стоят, и все? – уточнил Канцевич, вновь поправляя пенсне.

– Никак нет. Стараются никого не пропустить внутрь. Вопят, как резаные, пытаются в бюро залезть. Ну, прямо натуральные ведьмы, ей-богу!

– Интересно. – Аргамаков стал привычно почесывать бороду.

– Какое интересно? Чистый срам! – высказал свое мнение прапорщик. – А на какой-то площади по дороге сюда митинг кипит. Оратор из господ вопит, мол, заявились в Смоленск свободу порушить. И что ночные ужасы – наших рук дело. Чтобы, значит, народ покрепче запугать.

– Что еще за ужасы?

– Ну, там опять кого-то убили в своих квартирах. Я так и не понял, кого. Полиции-то нет, вот и развелось разбойников – страсть. А этот, из господ, все пытается свалить с больной головы на здоровую.

Чувствовалось, что старому вояке хочется в сердцах сплюнуть на пол или хотя бы загнуть замысловатое колено. Одна беда – перед командиром так себя вести неудобно.

– А народ? – Аргамакову самому захотелось покрыть матом неизвестного болтливого господина. Еще лучше – дать ему разок от души, чтобы болтовня имела под собой хоть какие-нибудь основания.

– Разве ж это народ? Стадо баранов! Им что говорят, они в то и верят. – Лицо Збруева было суровым. Самого прапорщика пустопорожней болтовней было не убедить.

– Час от часу не легче, – тихо произнес Канцевич.

– Меня другое интересует. Кто это воду мутит? – Присевший было Аргамаков поднялся, сделал несколько шагов взад-вперед. – Хотелось бы согрешить на Муруленко. Только у него с господами общего языка нет. Шнайдер? Или еще кто-нибудь?

Он извлек папиросу, сунул в рот и, уже собираясь прикуривать, спохватился, раскрыл портсигар перед прапорщиком.

– Угощайся, Фомич.

– Спасибо, господин полковник. – Папиросу Збруев взял аккуратно. Предпочитал курить свои, начиненные крепким самосадом, но раз командир угощает, то надо брать.

Аргамаков затянулся ароматным дымом и вдруг встрепенулся:

– Ты ему ничего не сделал?

– Сами же приказывали: местных не трогать. – В глазах Збруева мелькнули огоньки. – А что, надо было бы, господин полковник?

– Надо, да нельзя. – Аргамаков облегченно перевел дух.

Он-то уже стал опасаться, что верный Фомич мог не удержаться и если уж не пристрелить неведомого болтуна, то крепко накостылять тому по шее.

Учитывая же сложную обстановку в новоявленной республике, ссору допускать не стоило. Научить никого не научишь, а шума будет столько!..

Одновременно с этой явилась другая мысль, горькая, как вся нынешняя обстановка. Вроде совсем недавно спасли горожан от страшной судьбы, и вот уже все это забыто под влиянием первого встречного болтуна! Или – как их там называл Орловский? – баюна. Этакого мага языка, чье волшебство направлено на убеждение слушателей в своей правоте. Хотя та правота – смесь болезненных фантазий говорящего с позаимствованными нездешними мечтами и совсем уж бессмысленной откровенной ахинеей.

Лучше уж откровенный враг Муруленко, чем безответственные болтуны, которых прижми чуть покрепче, и вмиг услышишь иные песни. Отпусти – вновь начнут поливать всех грязью.

И откуда взялась такая порода? С виду – люди как люди. Иногда даже способны здраво рассуждать. Когда речь не заходит о каких-либо проблемах, кроме простейших, сугубо личных.

– Так. Распорядитесь, Александр Дмитриевич. Из расположения поодиночке никому не выходить. Всему личному составу постоянно быть при оружии. Даром ни у кого и ничего не брать. В конфликты стараться не вступать. Но при угрозе применять оружие. И еще. На территорию бригады никого из посторонних не допускать.

– Простите, Александр Григорьевич, к членам местного правительства это тоже относится? – деловито уточнил начштаба.

– Я сказал: никого. Только с ведома дежурного по части и по его непосредственному распоряжению. Не хватало нам тут какого-нибудь Муруленко!

Збруев, сидевший в уголке, в конце каждой фразы старательно кивал. Уж он-то, проживший в казармах и на казенных квартирах почти всю сознательную жизнь, ни умом, ни сердцем не мог принять в качестве вершителей судеб каких-то самозванцев, единственным достоинством которых было умение красиво говорить. Да и существование губернской республики казалось ему таким же нелепым, как подводное царство.

Снаружи раздался звук приближающегося мотора. Тарахтенье напомнило Збруеву, что дела здесь закончены и надо продолжать выполнять порученное дело.

– Я могу идти, господин полковник?

Аргамаков скользнул взглядом по суровому лицу вытянувшегося служаки и кивнул:

– Иди, Фомич. Только вот еще что. Возьми грузовик и человек пять солдат. Мало ли что… Скажешь, по моему приказу. В случае нападения или тревоги немедленно снимайтесь и двигайте сюда. Вопросы есть?

– Никак нет.

Прапорщик лихо козырнул и, по-строевому печатая шаг, покинул кабинет. Аргамаков с теплотой посмотрел ему вслед, а затем вновь вернулся к окну.

Мотор тарахтел уже совсем рядом.

– Либченко едет, – прокомментировал Аргамаков. – Я уж думал, не дождемся.

Через минуту новый начальник школы уже вступал в кабинет:

– Честь имею явиться, господин полковник!

Четкий щелчок каблуками.

– Проходите, капитан, садитесь. – Аргамаков внимательно изучал гостя.

Франтоватый даже в повседневной форме, чисто выбритый, с черными усиками и темными глазами, Либченко без сомнения должен был сводить с ума дам и нравиться начальству. Сразу было видно: исполнительный, аккуратный по службе, знающий себе цену.

Только не завышена ли цена?

Полковник видел капитана лишь трижды. Прекрасным утром, когда бригада улица за улицей очищала город от остатков разбегающейся банды и Аргамаков верхом въехал на заваленную трупами территорию школы. На похоронах полковника Мандрыки. И наконец, на правительственном совещании.

В первом случае Александр Григорьевич практически не обратил внимания на подтянутого капитана. Сказался и бой, и известие о нелепой смерти начальника школы, главное же – неожиданная встреча с Орловским. Пройти несколько сотен верст, освободить захваченный бандитами город и узнать, что одним из немногих очагов сопротивления руководил старый друг и сослуживец! Тот, кого Аргамаков помнил еще по японской молоденьким вольнопером в своей полуроте. Перед Великой войной – полуротным. Во время войны – ротным в батальоне Аргамакова и батальонным в полку.

Тут поневоле поверишь в провидение. А уж взаимной радости от встречи было столько, что она поневоле заслонила представляющихся господ офицеров и сообща – юнкеров.

Второй раз мысли также были заняты другим, уже печальным. Провожая в последний путь достойного человека, не будешь оценивать тех, кто идет рядом с тобой.

А вот на совещании Либченко Аргамакову не понравился. Мандрыка так бы себя не повел. Командир бригады здорово понадеялся на поддержку начальника школы, а тот…

К тому же и Сухтелен, и Раден, и Изотов, продержавшись с Либченко в училище всю страшную ночь, ничего хорошего о нем не сказали. Плохого, надо отдать справедливость, тоже. Даже Раден, кажется, взревновавший красавца к своей даме сердца. Воевал как все, не лучше и не хуже. Если же юнкера предпочитают Кузьмина, то мало ли по каким причинам? Одних курсовых офицеров любят, других – нет. Это не показатель человеческих и профессиональных качеств. Вот то, что он попытался вести самостоятельную политику, это уже серьезнее.

Сейчас же Аргамаков попробовал оценить капитана беспристрастно. Да, вроде бы на совещании выступал против. Но, если подумать, почему Либченко должен безоговорочно подчиниться первому проходящему мимо старшему по званию командиру? Существует правительство, при всей спорности о законности власти, школа находится на территории новоявленного государственного образования и уже потому должна лояльно относиться к вершителям местных судеб. Говорят, сам Мандрыка на первом этапе здорово поддерживал Всесвятского, наверняка считая, что самая плохая власть лучше никакой.

– Вы хотели меня видеть, господин полковник?

– Да. По-моему, нам надо договориться о взаимодействии. Вокруг Смоленска очень неспокойно. В любой момент возможно повторение недавних событий, и лучше в таком случае действовать сообща, чем дробить немногочисленные силы.

Либченко посмотрел на Аргамакова открытым взглядом и вздохнул:

– Вопрос не совсем ко мне, господин полковник. Школа формально находится в подчинении правительства республики. И не только в подчинении, но и в зависимости. – Либченко позволил себе улыбку. Мол, сами понимаете, почему. И все же пояснил: – К сожалению, собственных средств у нас практически нет. Подсобного хозяйства тоже. А кормить юнкеров надо.

– С этим ясно, – кивнул Аргамаков. – Но вы, как офицер, должны понимать, что гражданин по обороне в обороне ничего не смыслит. Что совсем недавно успешно доказал. Наша бригада формально тоже подчиняется правительству, но только не его главному военному специалисту. Мы же предлагаем оперативное подчинение именно на случай боевых действий.

Лицо капитана выражало само дружелюбие, разве что с маленькой ноткой сожаления.

– Лично я, конечно, был бы рад, господин полковник, действовать под вашим командованием. – Либченко многозначительно посмотрел на офицерский «Георгий», украшавший полковничью грудь. – Но на практике над этим надо хорошо подумать. К тому же в правительстве активно обсуждается вопрос о закрытии школы. Мы с покойным полковником Мандрыкой оттягивали сей печальный момент как могли, но он неизбежно наступит. Поэтому как я могу обещать? Мне в первую очередь надо думать, как защитить моих подопечных.

– Вы знаете, ничего страшного, капитан. Мы с радостью возьмем в бригаду всех. Есть у нас офицерская рота, может быть и юнкерская. Жалованья большого не обещаем, но, надеюсь, оно для вас не главное? – вступил в разговор Канцевич.

– В наши дни только о жалованье и думать, – усмехнулся Либченко, чем вызвал одобрительные взгляды полковников. И подложил им крохотную ложку дегтя. – Однако, к моему величайшему сожалению, самостоятельно решить данный вопрос я не могу. Пока школа существует, я должен выполнять хотя бы основные распоряжения правительства, а едва нас закроют – потеряю право приказывать юнкерам. Надо поговорить с ними, подготовить…

Аргамаков подумал, что Либченко не так уж плох. Зря Раден старательно плел против него интригу. Капитан идет навстречу во всем, если же несколько откладывает выполнение, то по вполне понятным причинам. Так, как должен поступать человек, отвечающий за вверенные ему чужие жизни.

– Рюмочку коньяку? – Командир извлек из-за шкафа бутылку. Надо же слегка обмыть знакомство и грядущую совместную службу!

– Не откажусь, – улыбнулся гость.

– Только рюмок у нас при нашей кочевой жизни нет, – уточнил Канцевич, поднимаясь с намерением идти за первой попавшейся посудой.

– Да разве в рюмках счастье? – Либченко элегантно пожал плечами. Мол, эка невидаль!

Глава одиннадцатая

– Прикройте, Дмитрий Андреевич!

Орловский понимал, что лучше подождать до рассвета и уже при свете дня провести основательную разведку. Тем более, велика вероятность, что нападение повторится с другой стороны.

Было бы чуть побольше сил! А то по десятку стрелков на каждую из сторон… Против людей, и то явно маловато. Против же стремительных хищников – не стоит даже говорить.

Или не хищников? Атаковали волки. Странно, несвойственно. Кто и где слышал о волках, несущихся в атаку на позиции? Но все равно, факт есть факт. В свете луны отчетливо выделялись поджарые характерные тела. Сейчас же…

Сейчас на поле лежали сраженные огнем люди. Причем в обоих случаях ошибки быть не могло. Ни в какие массовые видения Орловский отродясь не верил. Скорей тогда, по приобретенному в последнее время опыту, готов был поверить в абсолютно сказочный вариант.

Раз не так давно в вагоне один человек превратился в зверя, почему не предположить, что здесь такой же фокус умудрились проделать несколько десятков?

Подполковник знал о чудесах, встреченных бригадой на долгом пути. В том числе – и о двух мужиках-оборотнях из далекой деревни. Свидетелей же превращения было столько, что усомниться в истории Георгий не мог.

Да и свидетелями были те, кому он верил без оглядки. Збруев, Имшенецкий, Аргамаков…

Теперь же сподобился лицезреть сам. Пусть не момент превращения, да это уже не важно…