Анафем Стивенсон Нил

– Умирают ли люди от голода? Или болеют от ожирения?

Мастер Кин почесал бороду и задумался.

– Вы о пенах, да?

Фраа Ороло пожал плечами.

Мастеру Кину стало смешно. В отличие от мастера Флека он не стеснялся смеяться в голос.

– Да вроде как и то, и то, – признал он после недолгой паузы.

– Отлично, – произнёс фраа Ороло тоном, означавшим: «ну наконец-то мы стронулись с места», и посмотрел на меня, записываю ли я.

После беседы с Флеком я спросил фраа Ороло:

– Па, чего ради ты вытащил пятивековой давности опросник? Ведь бред же!

– Это восьмивековой давности копия одиннадцативекового опросника, – поправил он.

– Ладно бы ты был столетник! Но разве может всё так измениться за какие-то десять лет?

Фраа Ороло ответил, что с Реконструкции было сорок восемь случаев, когда за десять лет происходили кардинальные перемены. Два из них закончились разорениями. Однако десять лет – довольно большой срок; люди в экстрамуросе, занятые повседневными делами, могут и не заметить перемен. Поэтому деценарий, читающий мастеру одиннадцативековой опросник, может оказать услугу экстрамуросу (если там кто-нибудь прислушается). Это отчасти объясняет, почему мирская власть нас не только терпит, но и защищает (когда защищает).

– Человек, который каждый вечер, бреясь, видит родинку у себя на лбу, может и не заметить, что она изменилась. Врач, осматривающий его раз в год, легко диагностирует рак.

– Прекрасно, – сказал я. – Но тебя никогда прежде не заботила мирская власть. Так в чём истинная причина?

Ороло сделал удивлённое лицо, потом, поняв, что я не отстану, пожал плечами.

– Это рутинная проверка на предмет РПСО.

– РПСО?

– Разрыв причинно-следственных областей.

Стало ясно, что Ороло меня дразнит. Но иногда он делает это не просто так.

Поправка: он ничего не делает просто так. Бывает, что я даже понимаю, куда он клонит. Поэтому я подпёр голову руками и сказал:

– Ладно. Открывай шлюзы.

– Причинно-следственная область – это просто набор вещей, объединённых причинно-следственными связями.

– Но разве не все вещи во вселенной так связаны?

– Зависит от расположения их световых конусов. Мы не можем влиять на своё прошлое. Некоторые предметы так далеко, что просто не могут сколько-нибудь существенно нас затрагивать.

– И всё же нельзяпровести чёткие границы между причинно-следственными областями.

– В общем случае нельзя. Но ты куда теснее причинно связан со мной, чем с инопланетянином в далёкой галактике. С определённой степенью точности можно сказать, что мы принадлежим к одной области, а инопланетянин – к другой.

– Ладно, – сказал я. – А какая степень точности устраивает тебя, па Ороло?

– Весь смысл замкнутого матика в том, чтобы свести причинные отношения с экстрамуросом к минимуму, верно?

– Социальные, да. Культурные, да. И даже экологические. Однако мы дышим с ними одним воздухом, у нас за стеной грохочут их мобы – на чисто теорическом уровне никакого причинного разделения нет!

Ороло как будто меня не слышал.

– Если существует вселенная, совершенно изолированная от нашей, – никаких причинных связей между вселенными А и Б, – одинаково ли течёт в них время?

Я задумался, потом ответил:

– Вопрос бессмысленный.

– Забавно. А на мой взгляд, вполне осмысленный, – сказал Ороло немного сердито.

– Ладно. Это зависит от того, как измерять время.

Он ждал.

– Зависит от того, что такое время! – Несколько минут я перебирал возможные пути к объяснению, но все они заводили в тупик.

– Ладно, – сдался я наконец. – Догадываюсь, что надо применить весы. Если у меня нет серьёзных доводов в пользу какого-либо из ответов, я должен выбрать более простой. И самый простой ответ: во вселенных А и Б время течёт независимо.

– Потому что это разные причинно-следственные области.

– Да.

Ороло сказал:

– Что, если две вселенные – каждая такая же большая, сложная и древняя, как наша, полностью обособлены, но из А в Б как-то попал один протон. Довольно ли этого, чтобы на веки вечные обеспечить полное сцепление времени А с временем Б?

Я вздохнул, как всегда, когда попадался в расставленный Ороло капкан.

– Или, – продолжал он, – возможна пробуксовка времени – разрыв между причинно-следственными областями?

– Итак, возвращаясь к твоей беседе с мастером Флеком. Ты хочешь меня убедить, будто проверял, не прошла ли по ту сторону тысяча лет за наши десять?!

– А почему бы и не проверить? – Тут у него стало такое лицо, будто он хочет что-то сказать. Хитроватое. Я не стал дожидаться и спросил сам:

– О. Это как-то связано с твоими россказнями про бродячий десятитысячелетний матик?

Когда мы были совсем юными фидами, Ороло как-то поведал, будто прочёл в хронике такую историю: однажды где-то в земле открылись ворота, вышел инак и объявил себя десятитысячелетником, отмечающим аперт. Это было смешно, потому что иначество в нынешней форме существовало (на тот момент) три тысячи шестьсот восемьдесят два года. Мы решили, что Ороло рассказал свою байку с единственной целью: проверить, слушаем ли мы урок. Однако, возможно, он подводил нас к чему-то более глубокому.

– За десять тысяч лет, если взяться, можно многое успеть, – заметил Ороло. – Что, если ты нашёл способ разорвать всякую причинную связь с экстрамуросом?

– Но это, прости, полная чушь! Ты их чуть ли не в инкантеры записал.

– И всё же, в таком случае матик становится обособленной вселенной и время в нём больше не синхронизировано с остальным миром. И тогда возможен разрыв причинно-следственных областей…

– Отличный мысленный эксперимент. Я понял. Спасибо за кальк. Только скажи: ты ведь на самом деле не ждёшь увидеть признаки РПСО, когда ворота откроются?

– К тому, чего не ждёшь, – отвечал он, – надо быть особенно внимательным.

– Есть ли в ваших вигвамах, шатрах, небоскрёбах или в чём там вы живёте…

– По большей части в трейлерах без колёс, – сказал мастер Кин.

– Отлично. Есть ли в них вещи, которые умеют думать, хоть и не люди?

– Когда-то были, потом они перестали работать, и мы их выкинули.

– Умеешь ли ты читать? Именно читать, а не просто разбирать логотипы.

– Ими больше не пользуются, – сказал Кин. – Вы ведь про значки? Не стирать в отбеливателе и всё такое? Ну, на трусах.

– У нас нет трусов. И отбеливателей. Только стла, хорда и сфера. – Фраа Ороло похлопал рукой по ткани у себя на голове, верёвке у себя на поясе и шару у себя под задом. Убогая шутка на наш счёт, призванная успокоить мастера Кина.

Кин встал и тряхнул плечами, сбрасывая куртку. Тело у него было худощавое, но жилистое от работы. Он развернул куртку изнанкой к Ороло и показал пришитые под воротом ярлыки. Я узнал фирменную эмблему, которую последний раз видел десять лет назад, только её с тех пор упростили. Под ней шла полоска из движущихся картинок.

– Кинаграммы. Они вытеснили логотипы.

Я почувствовал себя старым. Новое для меня чувство.

Ороло встрепенулся было, но при виде кинаграмм сразу потерял интерес.

– А, – вежливо произнёс он. – Ты говоришь прехню.

Я смутился. Кин опешил. Затем лицо его побагровело. Он явно себя накручивал, считая, что должен разозлиться.

– Фраа Ороло сказал не то, что ты подумал! – Я постарался хохотнуть, но вышел скорее всхлип. – Это древнее ортское слово.

– А похоже на…

– Знаю! Но фраа Ороло совершенно забыл про то слово, о котором ты подумал. Он совсем другое имел в виду.

– И что же?

Фраа Ороло увлечённо наблюдал, как мы с Кином обсуждаем его, словно отсутствующего.

– Он хотел сказать, что настоящей разницы между кинаграммами и логотипами нет.

– Как же так! Они несовместимы! – Лицо Кина уже приобрело обычный оттенок. Он глубоко вздохнул, задумался на минуту, потом пожал плечами. – Но я понял, о чём ты. Мы вполне могли бы и дальше пользоваться логотипами.

– Тогда зачем, по-твоему, от них отказались?

– Чтобы люди, которые сделали для нас кинаграммы, увеличили свою рыночную долю.

Ороло нахмурился и обдумывал услышанное.

– Это тоже похоже на прехню.

– Чтобы они заработали деньги.

– Хорошо. И как эти люди добились своей цели?

– Они старались, чтобы пользоваться логотипами было всё труднее и труднее, а кинаграммами – всё легче и легче.

– Как неприятно. Почему вы не подняли восстание?

– Со временем мы поверили, что кинаграммы и впрямь лучше. Так что, думаю, вы правы. Всё правда пре… – Он осёкся.

– Можешь говорить. Это не плохое слово.

– Мне кажется неправильным произносить его здесь.

– Как пожелаешь, мастер Кин.

– Так о чём мы? – спросил Кин и сам ответил на свой вопрос: – Ты хотел знать, умею ли я читать, не это, а неподвижные буквы, которыми пишут по-ортски.

Он кивнул на мой лист, быстро покрывавшийся как раз такими письменами.

– Да.

– Мог бы, потому что родители заставляли меня их учить, но не читаю, потому что незачем, – сказал Кин. – Вот мой сын – другое дело.

– Отец заставил его выучиться? – спросил Ороло.

Кин улыбнулся.

– Да.

– Он читает книги?

– Постоянно.

– Сколько ему? – слова были явно не из опросника.

– Одиннадцать. И его ещё не сожгли на костре. – Кин сказал это самым серьёзным тоном. Я так и не понял, догадался ли фраа Ороло, что мастер над ним подтрунивает.

– У вас есть преступники?

– Конечно.

Однако само то, как Кин ответил, заставило Ороло схватить новый лист опросника.

– Откуда ты знаешь?

– Что?!

– Ты говоришь, «конечно», но как ты узнаёшь, преступник перед тобой или нет? Их клеймят? Татуируют? Сажают под замок? Кто определяет, что такой-то – преступник? Женщина со сбритыми бровями говорит: «Ты преступник» и звонит в серебряный колокольчик? Или мужчина в парике ударяет молотком по деревяшке? Протаскиваете ли вы обвиняемого через магнит в форме бублика? Или у вас есть раздвоенная палка, которая дрожит, если её подносят к злодею? Протягивает ли император с трона свой вердикт, написанный алыми чернилами и запечатанный чёрным воском, или обвиняемый должен пройти босиком по раскалённому железу? Может, есть вездесущий праксис движущихся картин – то, что вы называете спилекапторами, – видящих всё, но их тайны известны только совету евнухов, каждый из которых заучил наизусть длинное число? Или толпа сбегается и забрасывает подозреваемого камнями?

– Я не могу поверить, что вы всерьёз, – сказал Кин. – Вы пробыли в конценте всего, наверное, лет тридцать?

Фраа Ороло вздохнул и посмотрел на меня.

– Двадцать девять лет одиннадцать месяцев три недели шесть дней.

– И понятно, что вы готовитесь к аперту. Но не можете же вы думать, что всё так сильно изменилось!

Ещё один взгляд в мою сторону.

– Мастер Кин, – сказал фраа Ороло, выдержав паузу, чтобы слова его подействовали сильнее, – сейчас три тысячи шестьсот восемьдесят девятый год от Реконструкции.

– Мой календарь тоже так говорит, – подтвердил Кин.

– Завтра наступит три тысячи шестьсот девяностый. Не только унарский матик, но и мы, деценарии, будем отмечать аперт. Согласно древним установлениям, наши ворота распахнутся. В течение десяти дней мы сможем выходить наружу, а гости, такие, как вы, посещать наш матик. Так вот, через десять лет в первый и, вероятно, в последний раз за мою жизнь распахнутся вековые ворота.

– А когда они закроются, по какую сторону будете вы? – спросил Кин.

Я опять смутился, потому что не смел задать этот вопрос. Однако я втайне порадовался, что Кин его задал.

– Если меня сочтут достойным, я бы очень хотел оказаться внутри. – Фраа Ороло весело посмотрел на меня, как будто угадал мои мысли. – Суть же в том, что примерно через девять лет меня могут вызвать в верхний лабиринт, отделяющий мой матик от матика центенариев. Я войду в тёмную комнату, разделённую решёткой, а по другую сторону будет столетник (если к этому времени они не вымрут, не исчезнут и не превратятся во что-нибудь иное). И вопросы, которые он задаст, покажутся мне такими же странными, как тебе – мои. Столетники будут готовиться к своему аперту. В их книгах записаны все юридические практики, о которых они или другие инаки в других концентах слышали за последние тридцать семь с лишним веков. Список, которым я тряс перед тобой минуту назад, – лишь один абзац из книги толщиною в мою руку. Поэтому, даже если беседа кажется тебе нелепой, я бы очень просил тебя просто рассказать мне, как вы выбираете преступников.

– А мой ответ запишут в эту книгу?

– Если он будет новым, да.

– Ну, у нас по-прежнему есть окружные санаторы, которые прибывают на новолуние в запечатанных фиолетовых ящиках…

– Да, их я помню.

– Но они появлялись не так часто, как надо. Власти плохо их защищали и некоторых пустили под откос. Тогда власти поставили ещё спилекапторы.

Фраа Ороло взял другой лист.

– Кто имеет к ним доступ?

– Мы не знаем.

Ороло принялся искать другой лист, но, прежде чем он нашёл, Кин продолжил:

– Если кто-нибудь совершает серьёзное преступление, власти шлёпают ему на хребет такую штуку, что он на какое-то время становится вроде калеки. Потом она отваливается, и всё проходит.

– Это больно?

– Нет.

Новая страница.

– Когда вы видите человека с таким устройством, вам ясно, какое преступление он совершил?

– Да, там прямо так и написано, кинаграммами.

– Воровство, насилие, вымогательство?

– Само собой.

– Крамола?

Кин долго молчал, прежде чем ответить:

– Такого никогда не видел.

– Ересь?

– Это, наверное, по части небесного эмиссара.

Фраа Ороло воздел руки с такой силой, что стла упала с его головы и даже одна подмышка оголилась, потом резко закрыл лицо. Этот иронический жест он частенько проделывал в калькории, когда кто-нибудь из фидов демонстрировал непроходимую тупость. Кин явно правильно всё понял и засмущался. Он поёрзал на стуле, задрал подбородок, снова опустил его и посмотрел на окно, которое пришёл чинить. Однако был в выспренном жесте Ороло какой-то комизм, и Кин чувствовал, что ничего плохого не произошло.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я никогда так об этом не думал, но на самом деле у нас есть три системы.

– Ящики, нашлёпки на хребет и что-то новенькое, ни мне, ни фраа Эразмасу незнакомое. Некто, называемый небесным эмиссаром. – Фраа Ороло принялся искать что-то в стопке листьев, в самом её низу.

– Я о нём не упомянул, потому что думал, вы знаете!

– Потому что… – фраа Ороло отыскал нужный лист и теперь скользил по нему глазами, – он утверждает, что пришёл из концента, чтобы принести немногим избранным свет матического мира.

– Да. А что, неправда?

– Неправда. – Видя, как растерялся Кин, Ороло продолжил: – Такое случается каждые несколько веков. Некий шарлатан претендует на светскую власть, ссылаясь на мнимую связь с матическим миром.

Я знал ответ на свой следующий вопрос раньше, чем выпалил:

– Мастер Флек – он что, его последователь?

Кин и Ороло разом посмотрели на меня, одинаково взволнованные, но по разным причинам.

– Да, – отвечал Кин. – Он слушает за работой их передачи.

– Потому-то он и снял провенер на спилекаптор, – сказал я. – Небесный эмиссар выдаёт себя за одного из нас. Если в матике есть что-то таинственное или… ну, величественное, это прибавит небесному эмиссару значимости. И мастер Флек, как его последователь, считает это в какой-то мере и своим достоянием.

Ороло молчал. Я сперва смутился и лишь много позже задним числом понял, что ему и не надо было ничего говорить: так очевидна была правильность моих слов.

У Кина лицо стало немного растерянное.

– Флек ничего не заспилил.

– То есть как? – удивился я.

Фраа Ороло по-прежнему думал о небесном эмиссаре и слушал вполуха.

– Ему не разрешили. Его спилекаптор слишком хорош, – объявил Кин.

Старый и мудрый Ороло напрягся и закусил губу. Я, молодой и глупый, пёр напролом:

– И как это понимать?

Фраа Ороло положил руку мне на запястье, чтобы я дальше не записывал. Сильно подозреваю, что ему хотелось другой зажать Кину рот.

Мастер ответил:

– Глазалмаз, антидрожь и диназум – со всем этим он мог заглянуть в другие части вашего собора, даже за экраны. По крайней мере, так сказали ему…

– Мастер Кин! – провозгласил фраа Ороло столь зычно, что все в библиотеке подняли головы. Затем он понизил голос почти до шёпота: – Боюсь, ты хочешь пересказать нам что-то, что твой друг Флек услышал от ита. Должен напомнить, что нашим каноном это запрещено.

– Простите, – сказал Кин. – Тут так легко запутаться.

– Да, знаю.

– Ясно. Не будем о спилекапторе. Простите ещё раз. Так о чём мы?

– Мы говорили о небесном эмиссаре. – Фраа Ороло немного успокоился и выпустил наконец мою руку. – Меня, собственно, интересует одно: отброс он, подавшийся в мистагоги, или бутылкотряс, поскольку первые бывают опасны.

Кефедокл. 1. Фид Орифенского храма, переживший извержение Экбы и ставший одним из сорока малых странников. В старости он будто бы объявился на периклинии, хотя некоторые исследователи считают, что это был сын или тёзка орифенянина. Фигурирует в качестве второстепенного участника в нескольких великих диалогах, особенно в «Уралоабе», где его своевременное вмешательство дало Фелену время оправиться от ехидных выпадов оппонента, сменить тему и приступить к последовательному уничтожению сфенической мысли, которое составило заключительную треть диалога и привело к публичному самоубийству заглавного участника. От страннического периода жизни К. сохранились три диалога, от периклинического – восемь. Человек, безусловно, одарённый, он тем не менее производил впечатление педанта и резонёра, отсюда 2-е значение. 2. Педант и резонёр; зануда.

«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

– «Отброс, подавшийся в мистагоги» – более или менее понятно, – сказал я фраа Ороло позже. Мы были в кухне трапезной: я резал морковку, Ороло её ел. – И я догадываюсь, что они опасны, поскольку озлоблены, хотят вернуться туда, где их предали анафему, и отомстить.

– Да. Потому-то мы с мастером Кином провели всю вторую половину дня у дефендора…

– А что значит «бутылкотряс»?

– Вообрази знахаря в обществе, не знающем стекла. Море выносит на берег бутылку – вещь с поразительными свойствами. Он надевает её на палку, трясёт ею и убеждает всех, будто сам приобрёл часть этих поразительных свойств.

– Так они не опасны?

– Да. Они слишком внушаемы и потому быстро пугаются.

– А как насчёт пенов, которые съели печень светителя Блая? Не сказать, чтобы они так уж его боялись.

Чтобы спрятать улыбку, фраа Ороло сделал вид, будто разглядывает картофелину.

– Верно подмечено. Но вспомни: светитель Блай жил один на холме. Самый факт, что его отбросили, разлучил светителя с артефактами и акталами, которые на общество, способное порождать бутылкотрясов, воздействуют сильнее всего.

– Так что вы с дефендором решили?

Фраа Ороло огляделся, давая понять, что о таком не следует вопить во всю глотку.

– Ожидать больших предосторожностей во время аперта.

Я понизил голос:

– Так мирская власть пришлёт… ну, не знаю…

– Роботов с парализаторами? Эшелоны конных лучников? Баллоны с усыпляющим газом?

– Ну да, в таком духе.

– Зависит от того, насколько небесный эмиссар стакнулся с бонзами, – сказал фраа Ороло. (Он всегда называл так мирскую власть.) – И это нам очень трудно установить. Мне так точно. Для того и учреждена должность дефендора. Не сомневаюсь, что фраа Делрахонес уже этим вопросом занимается.

– Может ли это привести к… ну, знаешь…

– Разорению? Локальному или всеобщему? Насчёт всеобщего – думаю, вряд ли. Фраа Делрахонес уже что-нибудь бы услышал от других дефендоров. Я не исключаю безобразий в Десятую ночь, но потому-то мы накануне аперта и перенесли всё по-настоящему для нас ценное в лабиринт.

– Ты сказал Кину, что кардинальные перемены в экстрамуросе дважды приводили к разорениям, – напомнил я.

– Неужели? – И раньше, чем я успел ответить, Ороло скорчил этакую гримасу весёлого фраа, будто собирался насмешить полный калькорий замученных теорикой фидов. – Ты что, четвёртого разорения боишься?

Я предал смерти морковину и трижды вполголоса помянул грабли Диакса.

– Три глобальных разорения за три тысячи семьсот лет – не так уж и страшно, – заметил Ороло. – У мирян статистика куда более мрачная.

– Немножко боюсь, – отвечал я, – но совсем другое хотел спросить, пока ты не начал кефедоклить.

Ороло не ответил, возможно, потому что в руке у меня был большой нож. Я устал и злился. Чуть раньше я вмял сферу внутрь, чтобы получилась корзина, и пошёл к ближайшим клустам. Оказалось, их обобрали; пришлось тащиться на другой берег реки и добывать овощи для рагу там.

Я схватил доставшуюся таким трудом морковку и указал ею вверх.

– Ты меня учил больше насчёт звёзд. Историю мне преподавали другие – в основном фраа Корландин.

– Он, наверное, говорил, что в разорениях виноваты мы сами, – сказал Ороло. Я отметил, что он употребил слово «мы» очень растяжимо, в смысле «каждый инак начиная с ма Картазии».

У Репья была милая привычка – за разговором ни с того ни с сего легонько ткнуть меня в ключицу. Я машинально вскидывал руки, понимая, что от второго тычка полечу на землю. Таким образом Лио давал понять, что я стою не так, как советуют его книги по искусству долины. Я считал, что это чушь, но моё тело, видимо, соглашалось с Лио, потому что реагировало чересчур сильно. Раз, пытаясь восстановить равновесие, я потянул какую-то мышцу в спине, и она потом три недели болела.

Так же подействовала на меня фраза Ороло. Я отреагировал чересчур сильно. Лицо вспыхнуло, сердце застучало. Я почувствовал себя собеседником Фелена, которого тот спровоцировал на глупость и сейчас начнёт шинковать, как морковку на доске.

– За каждым разорением и впрямь следовали реформы, ведь так? – выпалил я.

– Давай пройдёмся по твоей фразе граблями и скажем, что каждое разорение вело к переменам в матиках, наблюдаемым по сей день.

То, что Ороло заговорил в такой манере, подтверждало: мы с ним в диалоге. Другие фраа бросили чистить картошку или резать зелень и собрались вокруг смотреть, как меня площат.

– Хорошо, называй как хочешь, – сказал я и тут же засопел, понимая, что подставляюсь. Как будто фраа Лио меня ткнул, а я с размаху плюхнулся на пятую точку. Не надо было мне вспоминать Кефедокла.

Я невольно покосился на окно. Кухня смотрела на юг, на грядки с зеленью, тянувшиеся до ближайших клустов (их обрабатывали самые старые фраа и сууры, которым трудно далеко ходить). Чтобы солнце не грело стену и в кухне не получалась совсем уж духовка, кровля с этой стороны здания сильно выдавалась вперёд, образуя навес. В его тени, сразу под окном, суура Тулия и суура Ала резали мобные покрышки на сандалии. Я не хотел, чтобы Тулия слышала, как меня площат, потому что она мне нравилась, и не хотел, чтобы слышала Ала, потому что ей бы это доставило слишком много удовольствия. На счастье, они, как всегда, что-то друг дружке втолковывали и не обращали на нас внимания.

– Называй как хочешь? Странные вещи ты говоришь, фраа Эразмас, – сказал Ороло. – А могу ли я назвать их морковками или плитками?