Анафем Стивенсон Нил
Смешки порскнули разом, как воробьи со звонницы.
– Нет, па Ороло, неправильно говорить, что за каждым разорением следовала морковка.
– Почему, фид Эразмас?
– Потому что слово «морковка» не означает «реформы» или «перемены в матиках».
– То есть из-за того, что слова обладают занятным свойством нести конкретный смысл, мы должны употреблять их по делу? Это верное изложение того, что ты сказал, или я ошибаюсь?
– Верное, па Ороло.
– Может быть, другие, столькому научившиеся у Нового круга и реформированных старофаанитов, приметили ошибку и хотели бы нас поправить? – Фраа Ороло обвёл слушателей безмятежным взглядом гадюки, пробующей языком воздух.
Никто не шелохнулся.
– Никто не хочет поддержать оригинальные гипотезы светителя Проца. Прекрасно. Мы можем продолжать, исходя из допущения, что слова что-то означают. В чём разница между высказываниями: «разорения привели к реформам» и «разорения привели к переменам в матиках»?
– Полагаю, это связано с коннотациями слова «реформа». – Я уже сдался и хотел, чтобы меня уплощили. Не потому, что мне это нравилось, просто уж очень редко фраа Ороло излагал свои взгляды на что-нибудь, кроме звёзд и планет.
– Может быть, ты объяснишь подробнее? Я не так чуток к словам, как ты, фраа Эразмас, и будет жаль, если я неверно пойму твой довод.
– Хорошо. Сказать «перемены» – значит выразиться более диаксиански – выгрести граблями всё субъективно-оценочное. Говоря «реформы», мы создаём впечатление, будто в прежнем устройстве матиков что-то было не так и…
– …мы заслуживали разорения? Бонзы должны были прийти и нас выправить?
– Когда ты так говоришь, па Ороло, таким тоном, ты как будто намекаешь, что перемены были не нужны… что мирская власть их нам навязала. – Я запинался от волнения, потому что увидел, как загнать Ороло в угол. Эти реформы (или перемены) были также фундаментальны для устройства матиков, как ежедневный провенер. Против них Ороло возразить не мог.
Однако он только грустно покачал головой, словно дивясь, что нас в калькориях пичкают такой ерундой.
– Тебе надо перечитать «Секулюм» светительницы Картазии.
У инаков, подолгу смотрящих в телескоп, иногда развиваются очень странные взгляды на историю, поэтому я не хмыкнул. Кое-кто весело переглянулся.
– Па Ороло, я читал его в прошлом году.
– Ты, скорее всего, читал выдержки из перевода на среднеортский. Многие тогдашние переводы окрашены своего рода протопроцианством, возобладавшим в Древнюю матическую эпоху незадолго перед возвышением мистагогов. Ты хихикаешь, но когда-нибудь ты начнёшь это замечать. Некоторые куски переведены плохо, потому что переводчики были не согласны с их смыслом. Настолько плохо, что при выборе отрывков их просто выкинули. Не пожалей сил: прочти Картазию в оригинале. Староортский совсем не так труден, как некоторые думают.
– И что я должен оттуда узнать?
– Это документ, заложивший основы матического мира. Светительница Картазия подчёркивала – мы должны не приспосабливаться к секулюму, а противостоять ему. Создать ему противовес.
– «Мой матик – моя крепость»? – поддразнил кто-то из слушателей.
– Мне такое определение не по душе, – заметил Ороло, – но если я буду говорить даьше, рагу не приготовится никогда, и скоро двести девяносто пять голодных инаков захотят оторвать нам голову. Довольно сказать, фраа Эразмас, что светительница Картазия никогда не согласилась бы с утверждением, будто светские власти могут или должны реформировать матики. Однако она бы признала, что у них есть средства производить в нашей жизни перемены.
Проц, метатеорик поздней эпохи Праксиса, вероятно, убитый во время Ужасных событий. Во время короткого окошка стабильности между Вторым и Третьим предвестиями Проц был ведущей фигурой в группе единомышленников, называемой Круг и утверждавшей, что символы вообще не имеют смысла, а всякое языковое общение – не более чем игра с синтаксисом, то есть правилами нанизывания символов. После Реконструкции был объявлен патроном синтаксической группы концента св. Мункостера. В таковом качестве считается родоначальником всех орденов, восходящих к этой группе, в противоположность орденам, берущим начало от семантической группы, чей патрон – св. Халикаарн.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
– Мне сказали, кого-то сегодня площили на кухне?
– Поверь, дело не стоило чернил или даже мела.
Фраа Корландин, пе-эр (первый среди равных) Нового круга, сидел напротив меня за столом.
Предыдущие девять с половиной лет моей жизни в матике он не обращал на меня внимания, кроме как в калькории, по обязанности, а в последнее время вёл себя так, будто мы друзья. Впрочем, ничего удивительного. Ожидалось, что во время аперта к нам присоединятся тридцать-сорок новых инаков. Их незримое присутствие уже ощущалось вокруг, и по контрасту я казался более взрослым.
Вскоре после аперта, если всё пойдёт положенным чередом, колокола призовут нас на элигер, и все десятилетники соберутся смотреть, как я принесу обет тому или иному ордену.
Одиннадцать из моего подроста пришли в матик из экстрамуроса. Остальные двадцать один прежде вступили в унарский матик и прожили по тамошнему канону как минимум год, прежде чем перевестись к десятилетникам; они в основном были старше собранных. Весь сбор и почти все переводы происходили в аперт. Правда, если однолетка выказывал исключительные способности, он мог пройти через лабиринт, соединяющий унарский и деценарский матики. За то время, что я здесь прожил, такое случалось всего трижды. Полная схема, как инаки приходят из экстрамуроса или из мелких вспомогательных матиков в округе и как они перемещаются из матика в матик, слишком сложна и не стоит того, чтобы её подробно излагать. Довольно сказать, что для поддержания численности в триста инаков нам, десятилетникам, нужно было принять в аперт примерно сорок новичков. Сколько-то (точного числа мы не знали) придёт из унарского матика. Недостающее число должны были восполнить сбор и брошенные младенцы, которых мы выискивали по больницам и приютам.
Когда с этим будет покончено, я окажусь перед выбором. Фраа Корландин прощупывал меня и даже, возможно, вербовал в Новый круг.
Я всегда считался фидом Ороло и немногих других эдхарианцев, помогавших ему в теорике. Они целые дни проводили в крохотных калькориях; потом я пробирался туда и рассматривал их записи на грифельных досках, спутанные клубки уравнений, в которых понимал от силы один символ из двадцати. Сейчас я должен был работать над заданием, которое дал мне Ороло: фотомнемонической табулой с изображением туманности светителя Танкреда. Мне предстояло ответить на некоторые вопросы об образовании тяжёлых атомных ядер в недрах звёзд. Задачка явно не для Нового круга. Так с какой стати Новый круг вообразил, будто я во время элигера его выберу?
– Ороло – крайне интересный теор, – продолжал фраа Корландин. – Жаль, что я мало у него сувинился.
Нелогичность его слов была видна невооружённым глазом. Скорее всего Корландину предстояло провести с Ороло в одном матике лет шестьдесят – семьдесят. Если он говорил искренне, почему бы не взять свою миску и не пройти через трапезную к столу Ороло?
По счастью, рот у меня был набит хлебом, и я не подверг фраа Корландина сокрушительному феленическому анализу. Пока я жевал, до меня дошло, что он просто поддерживает вежливый разговор. Эдхарианцы так не говорят. Я проводил всё время с эдхарианцами и разучился это делать.
Я постарался расшевелить те части мозга, которые отвечают за вежливую болтовню: перед апертом так и так стоило освежить социальные навыки.
– Если хочешь, чтобы Ороло тебя посувинил, нет ничего проще: сядь рядом и скажи что-нибудь неправильное.
Фраа Корландин хохотнул.
– Боюсь, я слишком мало знаю о звёздах, и даже неправильного о них ничего сказать не могу.
– Ну, сегодня он говорил не о звёздах.
– Да, мне сказали. Кто бы мог подумать, что наш космограф – такой фанат мёртвых языков?
Фраза скользнула мимо моего сознания, как иногда случайно проскакивает в горло непрожёванный ломтик груши или яблока из компота. Я наконец-то свободно почувствовал себя в светской беседе, поэтому тоже хохотнул. Не успел я обдумать слова Корландина, как Лио и Джезри вскочили и понесли свои миски в кухню. Ещё двое фидов торопливо последовали их примеру.
Проследив взгляды других фидов, я увидел, что прасуура Тамура стоит в дверях, сложив руки на груди.
Она резко повернула голову, словно я через полный калькорий запулил в неё шариком из жёваной бумаги, и сверкнула глазами. По-прежнему не понимая, что происходит, я встал и пошёл на кухню. Семеро фидов торопливо мыли свои миски, но и они понимали не больше моего.
Инкантер, легендарная фигура, ассоциирующаяся в мирском сознании с матическим миром и якобы способная изменять физическую реальность произнесением кодовых слов или фраз. Представление восходит к исследованиям, проводившимся в матическом мире накануне Третьего разорения, и было чудовищно раздуто массовой культурой, в которой вымышленные И. (предположительно связанные с халикаарнийской традицией) эффектно сражались со своими непримиримыми врагами риторами (процианами). Влиятельная историческая сувина утверждает, что именно неспособность многих мирян отличать подобные развлекательные выдумки от реальности в значительной степени стала причиной Третьего разорения.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
Через несколько минут все тридцать два фида и прасуура Тамура были в калькории светителя Грода, рассчитанном на восемнадцать человек. «Не перейти ли нам в светителя Венстера, там места больше?» – спросила суура Ала, самоназначенная староста звонщиц и вообще всех, кто оказывался в поле зрения её глаз-прожекторов. За спиной у Алы поговаривали, что из нашего подроста у неё больше всего шансов стать следующей инспектрисой.
Прасуура Тамура сделала вид, будто не услышала. Она прожила здесь семьдесят два года и отлично знала вместимость всех калькориев. Раз она выбрала этот, значит, так захотела, возможно, потому что в тесном помещении труднее скрыть незнание или отсутствие интереса. Места, чтобы сидеть на сферах, не было, так что мы держали их уменьшенными под стлами.
Я заметил, что некоторые сууры сбились чересчур тесно и всхлипывают, уткнувшись друг дружке в плечо, в том числе Тулия, которая мне очень нравилась. Мне было восемнадцать, Тулии – меньше. Последнее время я мечтал завести с ней отношения, когда она достигнет совершеннолетия. В общем, я смотрел на Тулию куда чаще, чем надо. Иногда она тоже на меня поглядывала. Однако сейчас, когда я на неё посмотрел, она демонстративно отвела покрасневшие глаза и уставилась на витраж над доской. Поскольку: а) снаружи было темно, б) витраж изображал, как светителя Грода и его ассистентов избивают резиновыми шлангами в застенках какого-то контрразведывательного управления эпохи Праксиса, в) Тулия так и так провела в этом калькории примерно четверть жизни, я решил, что дело не в витраже.
При всей своей тупости я наконец сообразил, что наш подрост из тридцати двух фидов последний раз собрался вместе. Девочки с их невероятной чуткостью к таким вещам отреагировали слезами, мы по нашей столь же феноменальной толстокожести понимали только, что девчонки, которые нам нравятся, плачут.
Прасуура Тамура собрала нас явно не из сентиментальных соображений.
– Наша тема: сущность и происхождение иконографий, – объявила она. – Если я увижу, что вы достаточно знаете и понимаете материал, вам разрешат во время аперта свободно посещать экстрамурос. В противном случае вы должны будете ради собственной безопасности оставаться в клуатре. Фид Эразмас, что такое иконографии и чем они для нас важны?
Почему прасуура Тамура начала с меня? Возможно, потому что я записывал беседы фраа Ороло с мастерами и был подготовлен лучше других. Я решил сформулировать ответ соответственно:
– Эксы…
– Миряне, – поправила Тамура.
– Миряне знают, что мы есть, но не знают, как нас понимать. Истина слишком сложна и не укладывается в их сознании. Вместо истины у них есть упрощённые понятия – карикатуры на нас. Эти понятия рождаются и умирают со времён Фелена. Однако, если сравнить их все, обнаружатся устойчивые шаблоны вроде… вроде аттракторов в хаотической системе.
Прасуура Тамура закатила глаза.
– Пожалуйста, без поэзии, – сказала она.
Послышались смешки. Я заставил себя не смотреть на Тулию.
– Инаки, изучающие экстрамурос, давным-давно систематизировали эти шаблоны. Они называются иконографиями. Они важны, потому что, если мы знаем, какая иконография у конкретного экса… простите, у конкретного мирянина в голове, мы примерно представляем, что он о нас думает и чего от него ждать.
Прасуура Тамура никак не показала, устроил ли её мой ответ. Во всяком случае, она отвела от меня взгляд – максимум, на что я мог надеяться.
– Фид Остабон. – Теперь она смотрела на двадцатиоднолетнего фраа с жидкой бородёнкой. – Что такое темнестрова иконография?
– Она самая старая, – начал он.
– Я не спрашивала, сколько ей лет.
– Она из древней комедии…
– Я не спрашивала, откуда она.
– Темнестрова иконография… – сделал он третий заход.
– Я знаю, как она называется. В чём она состоит?
– Она изображает нас клоунами, – сказал фраа Остабон немного резким тоном. – Но… клоунами жутковатыми. Это двухфазная иконография. Вначале мы, скажем, ловим сачками бабочек, высматриваем формы в облаках…
– Разговариваем с пауками, – вставил кто-то. Поскольку прасуура Тамура его не одёрнула, со всех концов посыпалось: – Держим книжку вверх ногами… Собираем свою мочу в пробирки…
– Поначалу это вроде бы смешно, – продолжал фраа Остабон уже уверенней. – Во второй фазе проявляется тёмная сторона. Впечатлительный юноша попадает в сети хитрецов, достойная мать теряет рассудок, политика толкают к безумным и безответственным действиям…
– Таким образом, в пороках общества оказываемся виновны мы, – сказала прасуура Тамура. – Происхождение этой иконографии? Фид Дульен?
– «Ткач облаков», сатира эфрадского комедиографа Темнестра, которая высмеивала Фелена и фигурировала в качестве свидетельства на его суде.
– Как вы определите, что ваш собеседник привержен этой иконографии? Фид Ольф?
– Вероятно, он будет вежлив, пока разговор идёт о вещах ему понятных, но выкажет странную враждебность, как только мы коснёмся абстракций…
– Абстракций?
– Ну… чего-нибудь, что мы получили от Нашей Матери Гилеи.
– Уровень опасности по десятибалльной шкале?
– Учитывая, что сталось с Феленом, я бы сказал, десять.
Прасууру Тамуру ответ не устроил.
– Я не осуждаю, когда вы переоцениваете опасность, и всё же…
– Фелена казнила мирская власть по приговору суда. Это не было спонтанное возмущение толпы, – подал голос Лио. – Толпа менее предсказуема и от неё труднее уберечься.
– Отлично, – сказала прасуура Тамура, явно удивлённая столь логичным ответом из уст Лио. – Итак, оценим уровень опасности в восемь баллов. Фид Халак, каково происхождение доксовой иконографии?
– Многосерийная движущаяся картина эпохи Праксиса. Приключенческая драма о военном космическом корабле, отправленном в далёкие части галактики для борьбы с враждебными инопланетянами и потерявшем управление в результате повреждения гипердвигателя. Капитан корабля – человек страстный и порывистый. Его помощник – Докс, теорик, гениальный, но холодный и начисто лишённый эмоций.
– Фид Джезри, что говорит о нас доксова иконография?
– Что мы полезны мирской власти. Что наши таланты достойны всяческих похвал. Но что мы слепы или ущербны в силу… э…
– Тех же качеств, которые делают нас ценными, – подсказала фид Тулия. Вот почему я никак не мог выкинуть её из головы: только что она распускала нюни, а тут раз и оказалась умнее всех.
– Как отличить человека, находящегося под влиянием доксовой иконографии? Фид Тулия, продолжай.
– Он будет относиться к нам с интересом, уважая наши знания, но слегка покровительственно, поскольку считает, что нами должны руководить люди, прочнее стоящие на земле и слушающие голос своего сердца.
– Уровень опасности? Фид Бранш?
– Я бы оценил как очень низкий. По сути, эта иконография довольно точно отражает истинное положение дел.
Все захихикали. Прасуура Тамура явно не одобрила наш смех.
– Фид Ала. Что общего у йорровой иконографии с доксовой?
Суура Ала на минуту задумалась.
– Тоже из развлекательного сериала эпохи Праксиса? Только это, кажется, была иллюстрированная книжка?
– Позже по ней сделали движущуюся картину, – вставил фраа Лио.
Кто-то шепнул Але подсказку, и она всё вспомнила.
– Да. Йорр выведен как теорик, но, если посмотреть на его занятия, он больше праксист. Из-за работы с химикатами он позеленел, и на затылке у него выросло щупальце. Всегда ходит в белом лабораторном халате. Опасный безумец. Вечно вынашивает планы захватить мир.
– Фраа Арсибальт, какая иконография связана с риторами?
Он ответил без запинки, как по писаному.
– Риторы исключительно ловко выворачивают слова наизнанку, злокозненно сбивая с толку мирян или, что хуже, влияя на них внешне незаметным образом. Используют унарские матики, чтобы вербовать и воспитывать сторонников, которых засылают в секулярный мир, где те пробиваются на влиятельные должности под видом бюргеров, хотя на самом деле они – марионетки всемирного заговора риторов.
– Что ж, по крайней мере придумано не на пустом месте! – воскликнул фид Ольф.
Все повернулись к нему, надеясь, что это шутка.
– Кажется, мы знаем, в какой орден ты метишь! – с досадой произнесла одна из суур. Все знали, что она собирается в Новый круг.
– Потому что он ненавидит проциан? Или просто потому, что не умеет себя вести? – спросила её подружка негромко, но так, что слышали все.
– Довольно! – оборвала прасуура Тамура. – Миряне не видят разницы между нашими орденами, так что иконография, которую изложил фраа Арсибальт, опасна для всех нас, не только для проциан. Продолжим.
И мы продолжили. Мункостерова иконография: чудаковатый, встрёпанный, рассеянный теорик, хочет как лучше. Пендартова: дёрганые всезнайки фраа, бесконечно далёкие от реальности, но постоянно лезущие не в своё дело; они трусоваты, поэтому всегда проигрывают более мужественным мирянам. Клевова иконография: теор как старый и невероятно мудрый государственный деятель, способный разрешить все проблемы секулярного мира. Баудова иконография: мы – циничные жулики, купающиеся в роскоши за счёт простых людей. Пентаброва: мы – хранители древних мистических тайн мироздания, переданных нам самим Кноусом, а все разговоры о теорике – дымовая завеса, чтобы скрыть от невежественной черни нашу истинную мощь.
Всего прасуура Тамура обсудила с нами двенадцать иконографий. Я слышал обо всех, но не осознавал, как их много, пока она не заставила нас разобрать каждую. Особенно интересно было ранжировать их по степени опасности. После долгой сортировки мы пришли к выводу, что самая опасная не йоррова, как может показаться вначале, а мошианская – гибрид клевовой и пентабровой. Она утверждает, что мы когда-нибудь выйдем из ворот, чтобы принести миру свет и положить начало новой эпохе. Её вспышки случаются на исходе каждого века и особенно тысячелетия, перед открытием центенальных и милленальных ворот. Она опасна, потому что доводит чаяния мирян до истерического безумия, собирает толпы паломников и привлекает лишнее внимание.
Из разговора Ороло с мастером Кином я вынес, что мошианская иконография сейчас на подъёме и представлена так называемым небесным эмиссаром. Наши иерархи об этом узнали. Видимо, потому-то отец-дефендор и попросил прасууру Тамуру провести с нами обсуждение.
Наконец она дала всем разрешение выходить в экстрамурос во время аперта, чему никто не удивился. Мы понимали, что, обещая запереть кого-то в клуатре, нас просто припугнули, чтобы не расслаблялись.
Дискуссия вышла очень интересная и закончилась только к отбою. Канон запрещает нам две ночи подряд спать в одной келье. Кто куда отправится, писали каждый вечер на доске в трапезной. Надо было идти смотреть списки. Мы всей толпой двинулись в клуатр, смеясь и болтая о Йорре, Доксе и других нелепых персонажах, которых эксы выдумали в попытках нас понять. Старшие фраа и сууры сидели на скамейках в галерее и мастерили сандалии, недовольно поглядывая на нас, потому что обычно это была наша работа.
Я старался не встретиться ни с кем из них глазами, поэтому смотрел в другую сторону и увидел, как фраа Ороло выходит из калькория со стопкой исписанных листьев под мышкой. Он двинулся было вперёд, потом, заметив нашу компанию, свернул в сад и зашагал по направлению к собору. Мне стало чуточку не по себе, потому что некая табула с туманностью светителя Танкреда собирала пыль на столе в рабочей комнате звёздокруга. Табулой были придавлены два листа с моими исчёрканными писульками. Фраа Ороло заметит, что я не работал несколько дней.
Через несколько минут мы с двумя другими фраа были в келье, которую нам предстояло делить этой ночью. Я завернулся в стлу и сделал из сферы подушку. Казалось бы, засыпая, я должен был думать про иконографии и близкий аперт. Однако встреча с фраа Ороло в клуатре заставила меня вспомнить двусмысленную фразу Корландина. В первый момент я её проглотил, не расчувствовав. Теперь она превратилась в одну из тех непрошеных мыслей, от которых я не умею избавляться.
«Мне сказали» – с этих слов фраа Корландин начал разговор. Но наш с Ороло диалог состоялся всего за час до обеда. Кто из слушателей побежал докладывать о нём в капитул Нового круга? И зачем?
До прошлого года у фраа Корландина были отношения с суурой Трестаной, тоже из Нового круга. Затем однажды колокола начали вызванивать регред. Это значило, что кто-то уходит на покой. Мы собрались в соборе, и примас назвал имя нашего отца-инспектора. Несмотря на все епитимьи, которые он на нас за эти годы накладывал, мы выводили песнопения актала с искренней грустью, потому что он был человек мудрый и справедливый.
Затем Стато – примас – провозгласил сууру Трестану нашей новой матерью-инспектрисой. Это было несколько неожиданно из-за её молодости; впрочем, все знали, насколько она умна, так что удивление скоро прошло. Суура Трестана перебралась на территорию примаса, где у неё теперь была своя келья. Столовалась она тоже с другими иерархами. Однако слух гласил, что её отношения с фраа Корландином продолжаются. Некоторые инаки считали, что у иерархов по всему конценту расставлены устройства, позволяющие им слушать наши разговоры. Мода на подозрительность усиливалась и слабела в зависимости от степени нелюбви к иерархам. Она заметно укрепилась с назначением сууры Трестаны. Сейчас я не мог про это не подумать. Может, инспектриса услышала наш с Ороло диалог и передала Корландину.
С другой стороны (спорила часть моего мозга, хотевшая прогнать эти мысли), меня самого удивило, что Ороло вдруг заинтересовался ошибками в переводах со староортского.
«Кто бы мог подумать, что наш космограф – такой фанат мёртвых языков?» «Фанат» – одно из тех неистребимых слов, которые почти без изменений перешли из протоортского в новый и даже попали во флукский. По-флукски оно означает просто человека, который что-то очень любит; сперва я подумал, что Корландин употребил его именно в этом смысле. А вот в староортском оно весьма нелестно по отношению к фраа, особенно к теору вроде Ороло. «Мёртвые языки» – тоже интересный выбор слов. Мёртвый ли язык, если Ороло на нём читает? А если Ороло прав насчёт ошибок, то, говоря «мёртвые», не намекает ли на что-то Корландин, причём исподтишка, не предпринимая усилий к тому, чтобы привести доказательства?
Я пролежал в мучительных раздумьях, как мне показалось, несколько часов, и наконец у меня случилось снизарение. Я понял: что бы ни говорил фраа Ороло, даже если слова его меня смущали или ранили, они никогда не заставляли меня ворочаться ночами, как слова фраа Корландина. Отсюда я сделал вывод, что лучше мне всё-таки идти к эдхарианцам.
Если они меня примут, в чём я совсем не был уверен. Я схватывал чистую теорику куда хуже некоторых других фидов. Наверняка это заметили. Почему прасуура Тамура задала мне первый, самый лёгкий вопрос? Может, считала, что с более трудными мне не справиться? Почему Ороло посадил меня записывать разговоры вместо того, чтобы заниматься теорикой? Почему Корландин заманивает меня в Новый круг? Сложив одно с другим, я решил: все знают, что я не гожусь для эдхарианского ордена, и кое-кто старается подстелить мне соломки.
Часть 2
Аперт
Ита. 1. (орт. поздн. эпохи Праксиса) Акроним (в древних текстах встречается написание «ИТА»); точная этимология утрачена вместе с прочей скверно заархивированной информацией во время Предвестий и Ужасных событий. По мнению большинства, первые две буквы происходят от выражения «информационная технология», коммерческой прехни эпохи Праксиса, служащей для обозначения синтаксических устройств. Значение третьей буквы спорно и в различных гипотезах расшифровывается как авторитет, ассоциация, администрация, архив, агрегатор, альянс, аналитик, агентство и ассистент. Каждая из гипотез подразумевает разные роли, отводимые И. до Реконструкции, и продвигается различными сувинами. 2. (ранненовоорт., вплоть до Второго разорения) Группа внутри концента, занимающаяся праксисом синтаксических устройств. 3. (поздненовоорт.) Табуированная каста мастеров, присутствие которой допущено в тридцати семи концентах, построенных вокруг Великих часов. Само существование часов противоречит букве реформ Второго разорения, поскольку в их подсистемах используются синтаксические устройства. И. должны управлять этими подсистемами и поддерживать их в рабочем состоянии, избегая всяких контактов с инаками.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
В последнюю ночь 3689 года мне приснилось, что фраа Ороло чем-то озабочен, и все это видят, но ни он, ни остальные не хотят говорить открыто. Хранят тайну. Впрочем, тайна известна всем: планеты отклоняются от орбит, и часы идут неправильно. Ведь в часах есть планетарий, механическая модель Солнечной системы, где отображается теперешнее положение планет и большей части спутников. Планетарий находится в притворе – помещении между дневными воротами и северным нефом. Тридцать четыре века система работала точно, а теперь разладилась. Мраморные, хрустальные, стальные и лазуритовые шары, символизирующие планеты, сдвинулись совсем не так, как на небе, и фраа Ороло ясно видел разницу даже в самый слабый телескоп. Во сне этого не говорилось, но я как будто знал, что проблема связана с ита, потому что планетарий – одна из подсистем, которые управляются их устройствами из сводчатого подвала под собором.
Ходили слухи, будто та же самая система незаметно подправляет ход самих часов. Если ошибку в подвале не исправить, возникнут огрехи, очевидные для всех: например, полуденные колокола зазвонят, когда солнце ещё не в зените, или дневные ворота откроются не точно с рассветом.
Во вселенной, управляемой нормальной логикой, эти ошибки проявились бы позже, чем мелкие расхождения между движением планет в планетарии и на небе, но по логике сна всё случилось одновременно: фраа Ороло был расстроен, планетарий неправильно показывал фазу луны, бюргеры заходили в дневные ворота среди ночи. И всё же больше всего меня беспокоила колокольня: колокола отбивали неправильную мелодию…
Я открыл глаза под звон аперта – по крайней мере другие фраа в келье вслух обсуждали, что это аперт. Точно сказать можно было, только если несколько минут внимательно вслушиваться. Механизм колокольни играл заготовленные мелодии, например для обозначения часов; для объявления акталов и других событий наши звонщицы отключали механизм и играли другой звон. Мелодия представляла собой код, который нас научили разбирать. Видимо, его придумали для передачи сигналов всему конценту так, чтобы в экстрамуросе никто ничего не понял.
Правда, аперт – не такая уж тайна. Наступил первый день три тысячи шестьсот девяностого года, значит, на восходе солнца откроются не только дневные ворота, но и годовые, и десятилетние. Любой экс, заглянувший в календарь, понимал это не хуже нас. И всё равно нам троим не хотелось начинать день, не услышав правильную последовательность звуков: мелодию, особым образом обращённую вспять, перевёрнутую вверх ногами и отражённую зеркально.
Мы сидели нагишом в холодной келье, а наши стлы, хорды и сферы в беспорядке валялись на лежанках. В торжественный день полагалась формальная обмотка, которую трудно сделать самому. Фраа Хольбейн первым ступил на пол, я наклонился и нашарил в его тёплой скомканной стле бахромчатый край. Фраа Арсибальт, наш третий, продрал глаза последним. После нескольких крепких словечек от меня и Хольбейна он наконец взялся за другой край. Мы вышли в коридор и растянули стлу, которую фраа Хольбейн вечером укоротил, сделал для тепла толстой и пушистой.
Мы с Арсибальтом собрали стлу гармошкой, а потом разошлись, чтобы Хольбейн сделал её раза в три длиннее и гораздо тоньше. Зажав в руке сложенную хорду, он подполз под стлу и подставил левое плечо. Потом он начал крутиться туда-сюда, иногда опуская и поднимая руки, пока мы с Арсибальтом двигались вокруг, словно планеты в планетарии, то расправляя ткань, то собирая в складки. Мы знали, как легко вся конструкция может рассыпаться, и с минуту придерживали её, пока Хольбейн обматывался шнуром и завязывал основные узлы. Потом он встал в пару с Арсибальтом, чтобы обмотать меня, и, наконец, мы с Хольбейном помогли Арсибальту. Арсибальт любил заворачиваться последним, когда мы уже натренировались. И не из тщеславия: из всего нашего подроста он был лучше всех приспособлен к жизни в матике. Крупный, даже грузный, он старался отрастить бороду, чтобы хоть немножко напоминать почтенного фраа, которым рано или поздно станет. Однако, в отличие от того же фраа Лио, который постоянно изобретал новые способы заматывать стлу, Арсибальт чтил традицию.
Одевшись, мы какое-то время обвязывались хордами и складывали ткань вокруг лица – в этой обмотке показать индивидуальность можно было разве что формой капюшона.
Перед выходом из келий лежала куча готовых сандалий. Я разгрёб их ногой в поисках достаточно большой пары. Канон создали люди, жившие в тёплом климате. Каждому инаку позволялось владеть стлой, хордой и сферой, а вот обувь предусмотрена не была. Летом нас это не слишком беспокоило, чего не скажешь о более холодных временах года. К тому же во время аперта мы выходили на городские улицы, где полно битого стекла и других опасностей. Инаки конценты светителя Эдхара позволили себе некоторое послабление: во время аперта носили сандалии из покрышек, а зимой – бахилы на мягкой подошве. Мы делали так довольно долго, и, поскольку инквизиция на нас до сих пор не ополчилась, вольность вроде бы сошла нам с рук. Я присвоил себе пару сандалий и завязал тесёмки.
Наконец мы взяли свои сферы и сжали до размеров кулака. По дороге к собору мы обвязали их хордами, как сеткой, надули и увеличили, чтобы сетка натянулась. Потом приказали сферам засиять приглушённым малиновым светом. Свет помогал смотреть под ноги, а цвет отличал нас как десятилетников, ведь вскоре мы окажемся вместе с однолетками.
Теперь у каждого из двухсот инаков, сходившихся к собору, на правом боку болталась сфера. В темноте это выглядело завораживающе. Если хочешь притвориться памятником светителю, можно взять сферу в одну руку и поглаживать другой, устремив взор вдаль, к Свету Кноуса.
Сорок инаков встали раньше других и уже собрались в алтаре. Они встретили нас гимном деценального аперта. Эту мелодию я не слышал десять лет, с тех пор как оказался на восходе за десятилетними воротами и увидел, как створки из стали и камня съезжаются и отрезают меня от всего, что я когда-либо знал. Сейчас песня проникла в мой мозг настолько глубоко, что в буквальном смысле сшибла с ног, и я опёрся о другого фраа – Лио. Тот даже не стал бросать меня через бедро на землю, просто тычком возвратил в прямостоящее положение, словно накренившуюся статую, и вернулся к акталу.
Пение синхронизировалось с часами, которые выступали одновременно метрономом и дирижёром. Так продолжалось четверть часа: никаких слов и поучений, только музыка.
Небо было ясным, и в момент восхода из кварцевой призмы на вершине звёздокруга хлынул свет. Пение смолкло, и мы потушили сферы. Мне показалось, что свет сначала был изумрудным, но это мог быть обман зрения. Когда я сморгнул, луч стал цвета ладони, если в тёмной келье поднести её к пламени свечи. Настал мучительный миг тишины: все боялись, что (как в моём сне) часы идут неправильно и ничего не будет.
Начала опускаться центральная гиря. Это случалось каждый день, на рассвете, когда открывали дневные ворота. Но сегодня это было знаком, чтобы все задрали головы и посмотрели туда, где колонны президия касались свода собора. Сначала мы услышали звук, потом увидели движение. Работает! Две гири спускались, съезжали вниз по направляющим, чтобы открыть годовые и десятилетние ворота.
Мы радостно заахали и закричали; у некоторых по лицам текли слёзы. Даже тысячники зашевелились за своим экраном. Куб и октаэдр опустились совсем низко. Зрители взревели и зааплодировали им, будто знаменитостям на церемонии награждения. Когда гири приблизились к алтарному полу, мы притихли, словно боялись, что они врежутся в каменные плиты. Постепенно гири замедлили ход и, наконец, встали всего в ладони от пола. Все облегчённо рассмеялись.
Казалось бы, абсурд. Ведь часы – всего лишь механизм. Гири должны были упасть. И всё-таки тем, кто этого не пережил, не понять наши чувства. Хористы, вместо того чтобы разразиться ликующей полифонией, едва взяли ноты. Зато в их нестройных голосах слышалась своя музыка.
Сквозь пение мы различали, как журчит за стеной вода.
Инак, лицо, давшее обет блюсти картазианский канон в течение года или более; фраа или суура.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
«Нет идеального способа построить часы», – часто повторял фраа Корландин, учивший нас новейшей (то бишь постреконструкционной) истории. Этакий вежливый намёк, что древние праксисты концента светителя Эдхара были немножко с приветом.
Наш концент гнездился в излучине реки у гряды скал – самого краешка горной цепи, которая тянулась на сотни миль к северо-востоку и питала ледниковой водой нашу реку. Чуть выше по течению были водопады, мы слышали их ночью, если пены не слишком шумно буянили. После водопадов река, словно переводя дух, текла спокойно и тихо через травянистую равнину. Часть равнины вместе с полутора милями реки принадлежала конценту.
У водопада через реку было легко перебросить мост, поэтому поселение обычно оставалось там. В одни эпохи оно подступало вплотную к конценту, и офисные работники смотрели из небоскрёбов на наши бастионы, в другие – съёживалось до крошечной автозаправки или огневой позиции на переправе. Из реки торчали изъеденные ржавчиной балки и замшелые глыбы искусственного камня – обломки мостов, которые когда-то стояли над рекой, а потом рушились в воду.
Почти все наши постройки находились с внутренней стороны излучины, но мы застолбили узкую полоску земли на противоположном берегу и выстроили на ней укрепления: стены вдоль реки, где она текла прямо, бастионы – где изгибалась. В трёх бастионах были ворота: унарские, деценарские, центенарские (ворота тысячников стояли на горе и были устроены по-другому). Каждые представляли собой пару створок, которые должны были открываться и закрываться в определённое время. Отсюда возникла проблема для первых строителей: ворота оказались не просто далеко от часового механизма, а ещё и через реку.
Праксисты применили силу самой воды. Далеко за пределами концента, над водопадом – то есть заведомо выше наших голов – в каменном русле выдолбили бассейн, вроде открытой цистерны, и провели от него акведук в обход водопада, моста и излучины. Местность тут была пересечённая, поэтому на части пути пришлось пробить короткий туннель, на части – возвести каменные опоры. Преодолев таким образом полмили, вода ныряла под землю и проходила по трубе под теперешним поселением бюргеров. Перед дневными воротами она под напором била из двух отверстий, наполняя пруд. Через середину пруда, точно между фонтанами, шла дамба, соединяющая центральную площадь бюргерского поселения на севере с нашими дневными воротами на юге.
Пруд находился выше уровня реки. В его дне были устроены стоки с огромными шаровыми клапанами из полированного гранита. Один сток снабжал водой пруды, каналы и фонтаны на территории примаса, а ниже по течению разграничивал унарский и деценарский матики. Ещё три переходили в целую систему труб, сифонов и акведуков, ведущих к годовым, десятилетним и вековым воротам. Воду в них пускали только на аперт, как теперь, когда гири часов открыли два клапана и направили её в годичную и десятилетнюю системы.
Метод, возможно, и впрямь несколько чудной, к тому же не очень надёжный. Зато у него было одно преимущество, которое я обнаружил только сегодня. Система заполнялась медленно, поэтому, когда церемония закончилась, мы высыпали из собора и быстрым шагом двинулись вслед за водой, которая хлынула в акведук, идущий вдоль семи лестниц, мимо клуатра и дальше к реке.
Здесь через неё был перекинут каменный мост. На ближнем к нам берегу он кончался круглой башенкой, на дальнем – бастионом внешней стены концента. В башне была цистерна, которая сейчас наполнялась водой из акведука. Над лопастями водяного колеса завис её изогнутый край, похожий на носик кувшина. Почти все мы успели как раз к тому моменту, когда цистерна переполнилась и колесо начало проворачиваться под давлением струи. При помощи нержавеющих шестерён колесо приводило в движение вал толщиной с мою ногу (если не знать, для чего эта штука, можно было принять её за очень толстый поручень моста). На том берегу, в бастионе, вал соединялся через ещё одну передачу с шарнирами ворот.
Услышав скрип петель, мы поспешили к воротам, но потом невольно притормозили, потому что не знали, чего ждать дальше.
Ну… не совсем так. Мы вполне представляли, что увидим. Правда, я по молодости ещё иногда позволял себе забыть о граблях Диакса, если увлекусь какой-нибудь идеей. История Ороло о матике, который дрейфует во времени по разрыву причинно-следственных областей, запала мне в душу. Так что на несколько секунд я дал волю воображению и притворился, будто живу в таком матике и действительно не знаю, что окажется за воротами: нажевавшиеся дурнопли пены с вилами или бутылками зажигательной смеси; голодные, обессиленные пены, приползшие, чтобы выковырять из земли последнюю картошку. Паломники-мошианцы, которые хотят взглянуть в лицо очередному богу. Горы трупов до горизонта. Девственный лес. Самое интересное будет, думал я, когда ворота приоткроются настолько, чтобы в них прошёл один человек. Кто это будет – мужчина или женщина, старик или юноша, с автоматом, младенцем, сундуком золота или бомбой в ранце?
Двери продолжали открываться. Вскоре мы увидели десятка три мирян, пришедших посмотреть аперт. Некоторые замерли перед воротами в одной и той же странной позе. До меня не сразу дошло, что они снимают нас спилекапторами или жужулами, а потом пересылают картинки тем, кто далеко. На плечах у одного мужчины сидела маленькая девочка. Она скучала и ёрзала, но отец не опускал её, а крутился и шипел сквозь зубы, чтобы она ещё минуту подождала. Под присмотром одной женщины рядком стояли восемь одинаково одетых детей – наверное, из бюргерской сувины. К воротам медленно двинулась очень печальная женщина: она выглядела так, словно пережила стихийное бедствие, которое коснулось только её. В руках у женщины был свёрток – скорее всего младенец. С полдюжины людей столпились вокруг какого-то дымящегося артефакта, окружённого большими, ярко окрашенными коробками. Часть людей сидела на них, чтобы было удобнее поедать огромные, истекающие соком бутерброды. Мне пришли на ум полузабытые флукские слова: барбекю, лимонад, чизбург.
Один тип занял пятачок свободного пространства – или просто остальные его избегали? – и размахивал куском ткани на шесте – флагом мирской власти. Вид у него был вызывающий и довольный одновременно. Другой что-то кричал в устройство, усиливающее его голос. Наверное, какой-то богопоклонник, который хотел залучить нас в свою скинию.
Первыми в ворота вошли мужчина и женщина, одетые так, как обычно одеваются в экстрамуросе, если идут на свадьбу или важную деловую встречу, и трое детей в миниатюрных версиях таких же нарядов. Мужчина тянул за собой красную тележку с горшком, из которого росло маленькое деревце. Дети рукой придерживали горшок, чтобы тот не опрокинулся, когда колёса тележки подпрыгивали на камнях мостовой. Женщина, которая ничего за собой не тянула, шла быстрее, но какой-то очень странной походкой – вернее, казавшейся мне очень странной, пока я не вспомнил, что женщины за стеной носят такую особую обувь, из-за которой меняется походка. Улыбаясь и утирая слезы, она направилась к прасууре Ильме, которую явно узнала, и начала объяснять, что её отец, умерший три года назад, активно выступал за концент и ходил в дневные ворота на лекции и за книгами. Когда он умер, его внуки посадили дерево и теперь надеются, что его пересадят в подходящее место на нашей территории. Прасуура Ильма сказала, что это возможно, если дерево входит в Сто шестьдесят четыре. Бюргерша заверила Ильму, что, зная наши правила, они постарались всё проверить. Тем временем её муж рыскал кругом и снимал разговор на жужулу.
Видя, что мы не растерзали семью бюргеров и не воткнули им зонды во все отверстия, в ворота вошёл юный помощник человека со звукоусиливающим устройством и принялся раздавать нам листочки с письменами. К сожалению, это были кинаграммы, которые мы читать не умели. Нас предупредили, что в таких случаях лучше всего вежливо брать листки и говорить, что прочитаем позже, а не вступать с подобными лицами в феленический диалог.
Молодой человек заметил печальную женщину, догадался, что она хочет оставить ребёнка нам, и принялся её отговаривать, пересыпая свой флукский уличными словечками. Она отпрянула; потом, сообразив, что ей вряд ли что-нибудь угрожает, начала обзываться. Полдюжины суур вышли вперёд и окружили её. Богопоклонник разозлился так, что казалось, вот-вот кого-нибудь ударит. Я только сейчас заметил фраа Делрахонеса, который пристально наблюдал за богопоклонником и поглядывал на нескольких мускулистых фраа, незаметно подходивших ближе. Тут человек со звуковым устройством прочирикал какое-то слово, видимо, имя молодого. Когда ему удалось привлечь внимание помощника, он поднял глаза к небу («Власти предержащие на нас смотрят, придурок!»), потом перевёл сердитый взгляд на него («Успокойся и раздавай душеспасительную литературу!»).
Ко мне двинулся высокий мужчина – мастер Кин – в сопровождении собственной копии, только ниже и без бороды.
– Доброго аперта, фраа Эразмас, – сказал Кин.
– Доброго аперта, мастер Кин, – отозвался я и повернулся к его сыну. Тот смотрел на мою левую ногу. Его взгляд быстро поднялся до капюшона, однако на лице не задержался, словно оно было не примечательнее, чем складка на моей стле.
– Доброго… – начал я, но он меня оборвал:
– Этот мост построен по принципу арки.
– Барб, фраа желает тебе доброго аперта. – Кин протянул руку в моём направлении. Барб как ни в чём не бывало опустил его руку, чтобы не загораживала мост.
– У моста катенарный изгиб из-за векторов, – продолжал он.
– Да, катенарный. Это от ортского слова… – начал я.
– От ортского слова «цепь», – заявил Барб. – Та же кривая, какую образует висящая цепь, только перевёрнутая. Но вал, открывающий ворота, должен быть прямой. Если он не из новоматерии. – Мальчик отыскал глазами мою сферу и несколько секунд её разглядывал. – Только это невозможно, потому что концент светителя Эдхара построили после Первого разорения. Значит, вал из староматерии. – Он перевёл взгляд на вал, который на равных расстояниях проходил через резные каменные блоки, как бы повторяя изгиб моста.
– В этих каменных штуках должны быть шарнирные муфты, – заключил он.
– Так и есть, – ответил я. – Вал…
– Вал состоит из восьми прямых кусков, соединённых шарнирными муфтами в основании этих статуй. Основание статуи называется «постамент».
И Барб быстро двинулся дальше – первый экс, который перешёл мост в матик. Кин бросил в мою сторону не очень понятный взгляд и поспешил за сыном.
Между печальной женщиной и суурами возникла перепалка. Судя по всему, какой-то невежественный человек сказал ей, что мы заплатим за ребёнка деньги. Сууры очень вежливо объяснили, что она заблуждается.
Тем временем в ворота прошли ещё человек пять эксов: в основном мужчины, в одежде нарядной, но недорогой. Они завязали разговор с группой пожилых инаков. Тот, кто выступал первым, был обмотан толстым ярким канатом с шаром на конце. Я решил, что это священник какой-нибудь новоиспечённой контрбазианской секты. Священник обратился к фраа Халигастрему – крупному, лысому и бородатому инаку, будто только с периклиния после оживлённой онтологической дискуссии с Феленом. Он был теорическим геологом и пе-эром эдхарианского ордена. Халигастрем вежливо слушал, а сам бросал многозначительные взгляды на двух иерархов в пурпурных стлах, которые стояли чуть в сторонке: Делрахонеса, дефендора, и Стато, примаса.
Обходя их, я невольно подслушал другой разговор, посетительницы и фраа Джезри. Я решил, что ей около тридцати, хотя определить возраст экстрамуросских женщин сложнее из-за того, что они делают со своими волосами и лицами. Поразмыслив, я решил, что ей всё-таки не больше двадцати пяти. Она очень внимательно слушала Джезри и задавала вопросы о жизни в матике.
Когда мне наконец удалось привлечь внимание Джезри, тот вежливо сказал женщине, что обещал сопровождать меня в экстрамурос. Она смерила меня взглядом, что мне даже понравилось. Тут её жужула запищала, женщина извинилась и поднесла трубку к уху.
Пен. 1. (флук. позд. эпохи Праксиса – начала Реконструкции) Разговорное слово, образованное усечением термина, обозначающего «деклассированный элемент». 2. Житель экстрамуроса без образования, особых навыков, устремлений или желания ими обзавестись. 3. Уничижительное обозначение недалёкого или неотёсанного человека, особенно гордящегося этими качествами. Прим.: не рекомендуется употреблять в значении 3, так как оно подразумевает, что П. таковы в силу врождённых недостатков либо собственных неправильных решений. Предпочтительно значение 2, не несущее подобных коннотаций.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
Мы с Джезри вышли наружу впервые за десять лет.
Первым делом я заметил, что с внешней стороны к нашим стенам наприслоняли всякого хлама. К воротам наверняка тоже, но накануне аперта кто-то расчистил подход. В настоящую эпоху у деценальных ворот располагались преимущественно мастерские, поэтому у стены скопились доски, трубы, куски кабеля и проводов, инструменты с длинными ручками. Сначала мы просто шли и смотрели по сторонам, однако неожиданно быстро освоились и забыли, что мы фраа.
– Как ты думаешь, эта женщина хотела вступить с тобой в отношения? – спросил я.
– Эти… как их…
– Атланические.
Название произошло от имени деценария, жившего в семнадцатом веке от РК. Он виделся со своей возлюбленной по десять дней раз в десять лет, всё остальное время писал ей стихи и тайком переправлял в экстрамурос. Стихи были неплохие, кое-где их даже выбили на камне.
– С чего ей такого хотеть? – задумчиво спросил Джезри.
– Ну, если твой партнёр – фраа, нет риска забеременеть, – заметил я.
– Иногда это важно, но, по-моему, в настоящую эпоху контрацепция вполне доступна.
– Я вроде как шутил.
– A-а. Прости. Ну… может, её интересует мой интеллект.
– Или духовные качества.
– Чего? Думаешь, она богопоклонница?
– Ты разве не видел, с кем она пришла?
– С какой-то… делегацией или как это называется.
– Спорим, это люди небесного эмиссара. Их главарь намотал на себя какую-то имитацию хорды.
Десятилетние ворота скрылись за поворотом. Я поднял взгляд на президий и по менгирам звёздокруга определил север и юг. Перед нами, более или менее параллельно реке, тянулась широкая дорога. Если бы мы пересекли её и пошли вперёд, то скоро оказались бы среди больших бюргерских домов. Справа начинался деловой квартал; направившись туда, мы описали бы дугу и в конечном счёте пришли к дневным воротам. Слева лежали предместья, где я провёл первые восемь лет жизни.
– Чем раньше отделаемся, тем лучше, – сказал я и повернул налево.
Не прошли мы и десяти шагов, как Джезри спросил:
– Ещё раз? – Он всегда так говорил, когда хотел уточнить услышанное, и меня это страшно бесило. – Небесный эмиссар?
– Мошианство. – И я рассказал о беседах фраа Ороло с Флеком и Кином.
Мы шли, и город менялся: мастерских становилось меньше, складов – больше. Здесь по реке могли ходить баржи, поэтому склады устраивали ближе к воде. Транспортных средств тоже стало больше: много грузотонов, в том числе десяти- и даже двенадцатиколёсных. Они были такие же, как в моём детстве. Мимо пронеслось несколько кузовилей с более лёгкими грузами. Обычно такие машины заводят себе мастера, и было заметно, что они много времени тратят на то, чтобы изменить форму и цвет машин – по всей видимости, просто для собственного развлечения. Или это было что-то вроде соревнования, как яркое оперение у птиц. В любом случае мода очень изменилась, и мы с Джезри замолкали и пялились на каждый особенно странный или яркий проезжающий кузовиль. А водители пялились на нас.
– В общем, я понятия не имел обо всей этой истории с небесным эмиссаром, – заключил Джезри. – Я последнее время сижу над расчётами для группы Ороло.
– А что ты подумал, когда Тамура нас вчера вечером натаскивала? – спросил я.
– Ничего, – ответил Джезри. – Могу только сказать, хорошо, что ты на такое обращаешь внимание. Ты не задумывался о том, чтобы…
– Вступить в Новый круг? Пробиться в иерархи?
Читать бесплатно другие книги:
