Песнь крови Райан Энтони
Он устало покачал головой.
– Что за нелепицы! Что касается того, что с нею стало – ну, полагаю, она возвратилась в Королевство вместе с войском.
Он лгал. Я был в этом уверен.
– Зачем вы тогда вообще взялись это рассказывать, если не собирались рассказать мне все? – осведомился я. – Вы хотите выставить меня глупцом, Убийца Светоча?
Аль-Сорна хмыкнул.
– Глупец – любой, кто не считает себя глупцом. Сударь, я хочу спать.
За двадцать лет, что миновали после уничтожения столицы мельденейцев, они предприняли немало усилий, чтобы отстроить город заново, еще пышнее и роскошнее прежнего, быть может, бросая вызов своими архитектурными достижениями. Город громоздился вокруг просторной естественной гавани на южном побережье Ильдеры, самого крупного острова архипелага. С моря открывался великолепный вид на сияющие мраморные стены и красные черепичные крыши, перемежающиеся высокими колоннами, посвященными бесчисленному множеству морских богов, коим поклонялись островитяне. Я читал о том, как отец Аль-Сорны, не менее грозный, чем он сам, распорядился повергнуть колонны, когда его воинство хлынуло на берег, сея пламя и разрушение. Выжившие рассказывали, как королевская стража мочилась на упавшие статуи, стоявшие на вершинах колонн, упиваясь кровью и победой и скандируя: «Бог есть ложь!» посреди пылающего города.
Если Аль-Сорна и испытывал угрызения совести за разрушения, устроенные его отцом, он никак это не проявил. На приближающийся город он смотрел лишь с умеренным интересом, держа в руке ненавистный меч и облокотившись на борт. Моряки не обращали на него внимания. День был ясный, безоблачный, корабль легко взрывал носом спокойные воды, паруса были свернуты, и моряки налегали на весла под хриплые окрики боцмана.
Я подошел к борту и встал рядом. Мы с ним не стали здороваться. В голове по-прежнему гудело множество вопросов, но сердце стыло: я понимал, что ответа на них он не даст. Какую бы цель он ни преследовал, рассказывая мне свою повесть, теперь она была достигнута. Больше он мне ничего не расскажет. Большую часть ночи я лежал без сна, так и сяк размышляя над его историей, ища ответы и находя лишь все новые вопросы. Быть может, он намеревался жестоко отомстить за суровое осуждение его и его народа, которым была проникнута почти каждая строка моей истории войны? Но, невзирая на то, что я никогда не испытывал к нему особо теплых чувств, я понимал, что он на самом деле человек не мстительный. Он был грозным врагом, это правда, но редко стремился к мести ради мести.
– Вы все еще помните, как с ним обращаться? – спросил я наконец, наскучив молчанием.
Он взглянул на меч, что держал в руках.
– Скоро увидим.
– По всей видимости, Щит настаивает на честном поединке. Полагаю, вам дадут несколько дней, чтобы потренироваться. После стольких лет бездействия вы вряд ли окажетесь столь уж серьезным противником.
Его черные глаза устремились в мою сторону, взгляд их был слегка насмешливым.
– Что заставляет вас думать, будто я бездействовал?
Я пожал плечами:
– А что можно делать в камере в течение пяти лет?
Он снова перевел взгляд на город и ответил негромким шепотом, еле слышным на ветру:
– Петь.
Когда мы пришвартовались к причалу, почти все в гавани постепенно замерло. Все грузчики, рыбаки, матросы, торговки рыбой и шлюхи бросили свои дела и обернулись, чтобы посмотреть на сына Сжигателя Города. Воцарилась гробовая, гнетущая тишина, и даже непрерывные крики бесчисленных чаек словно бы притихли, приглушенные атмосферой невысказанной всеобщей ненависти. Лишь один человек среди всей этой толпы казался глух к этому настроению: высокий мужчина, который стоял с распростертыми объятиями внизу трапа и сверкал широкой, белозубой улыбкой.
– Добро пожаловать, друзья, добро пожаловать! – воскликнул он густым, звучным баритоном.
Спустившись на пристань, я осознал, как он высок и могуч, обратил внимание на дорогую рубашку синего шелка, обтягивающую его плечистую худощавую фигуру, и на саблю с золотым эфесом, что висела у пояса. Его волосы, длинные, медово-золотистые, развевались на ветру, подобно львиной гриве. Это был, прямо сказать, самый красивый человек, какого я когда-либо видел. В отличие от Аль-Сорны, он выглядел именно так, как рассказывалось в легендах о нем, и я понял, кто передо мной, прежде чем он представился: Атеран Элль-Нестра, Щит Островов, тот самый, с кем приехал сразиться Убийца Светоча.
– Господин Вернье, не так ли? – приветствовал он меня, и моя рука утонула в его ручище. – Знакомство с вами – большая честь для меня, сударь. Ваши труды занимают почетное место на моих полках.
– Благодарю вас.
Я обернулся навстречу Аль-Сорне, который спускался по трапу.
– А это…
– Ваэлин Аль-Сорна, – закончил за меня Элль-Нестра, отвесив низкий поклон Убийце Светоча. – Повесть о ваших деяниях намного опережает вас, разумеется…
– Когда будем сражаться? – перебил Аль-Сорна.
Глаза Элль-Нестры слегка сузились, но улыбаться он не перестал.
– Через три дня, милорд. Если вас это устроит.
– Нет, не устроит. Я хочу покончить с этим фарсом как можно быстрее.
– Мне казалось, что последние пять лет вы томились в заточении по воле императора. Разве вам не требуется время, чтобы восстановить свое мастерство? Я буду чувствовать себя обесчещенным, если люди скажут, что победа далась мне чересчур легко.
Глядя, как они смотрят друг на друга, я был изумлен тем, какие они разные. Хотя оба были примерно одного роста, мужественная красота и ослепительная улыбка Элль-Нестры должны были бы затмить суровое, угловатое лицо Аль-Сорны. Но было в Убийце Светоча нечто, что бросало вызов властному облику островитянина, некая внутренняя неспособность принижаться. Я, разумеется, знал, в чем дело: я видел это и в фальшивом добродушии, которое напустил на себя Элль-Нестра, и в том, как он непрерывно мерил взглядом своего противника. Убийца Светоча был самый опасный человек, какого он когда-либо встречал, и Элль-Нестра это понимал.
– Могу вас заверить, – ответил Аль-Сорна, – никто и никогда не скажет, что победа далась вам легко.
Элль-Нестра кивнул.
– Тогда завтра, в полдень.
Он указал на группу вооруженных людей, стоявших поблизости, моряков с жестким взглядом, увешанных всяческим оружием. Все они взирали на Убийцу Светоча с нескрываемой антипатией.
– Моя команда сопроводит вас в отведенное вам жилье. Советую не останавливаться по дороге.
– А госпожа Эмерен? – спросил я, когда он уже собрался было уйти. – Где она?
– Она расположилась у меня дома и не терпит никаких неудобств. Вы увидитесь с ней завтра. Она, разумеется, велела передать вам самый теплый привет.
Это была неприкрытая ложь. Что она рассказала ему обо мне и насколько у них близкие отношения? Быть может, между ними возникло нечто большее, чем просто союз двух людей, жаждущих мести?
Нам отвели закопченное здание почти в самом центре города. Судя по красивой кирпичной кладке и разбитым мозаикам на полу, некогда это жилище, вероятно, принадлежало кому-то высокопоставленному.
– Дом владыки кораблей Отерана, – нехотя ответил на мой вопрос один из матросов. – Отца Щита.
Он сделал паузу и зыркнул на Аль-Сорну.
– Он погиб в огне. Щит распорядился оставить все как есть, в качестве напоминания для себя и всего народа.
Аль-Сорна как будто не слушал. Его глаза блуждали по потрескавшимся серо-черным стенам, и взгляд у него был какой-то отстраненный.
– Еда там есть, – сказал мне матрос. – Все на кухне, оттуда лестницы ведут на нижние этажи. Если что потребуется, мы снаружи.
Обедали мы в столовой, за большим столом красного дерева – на удивление приличная мебель для такого разоренного дома. Я нашел сыр, хлеб и несколько видов копченого мяса, и еще весьма недурное вино, в котором Аль-Сорна узнал плод южных виноградников Кумбраэля.
– Отчего его зовут Щитом? – спросил он, налив себе чашку воды. Я обратил внимание, что к вину он почти не притрагивался.
– После визита вашего отца мельденейцы решили, что им следует позаботиться об обороне. Каждый владыка кораблей должен был выставить по пять кораблей для флота, который постоянно патрулирует острова. И капитан, которому выпала честь командовать этим флотом, называется Щитом Островов.
Я помолчал, осторожно посмотрел на него.
– Как вы думаете, сумеете вы его одолеть?
Его глаза блуждали по столовой, задерживаясь на облезлых останках стенной росписи, хотя что там было изображено – теперь сделалось не видно под черными разводами на месте некогда ярких красок.
– Его отец был богатым человеком, из Империи выписал художника, который нарисовал фреску с портретами всей семьи. У Щита было трое братьев, все старше него, и все же он знал, что отец любит его больше прочих.
Он говорил с пугающей уверенностью, внушающей подозрение, что мы обедаем среди призраков погибшей семьи Щита.
– Много же вы разглядели в пятнах выгоревшей краски!
Он поставил чашку, отодвинул тарелку. Если то и была его последняя трапеза, мне показалось, что особого энтузиазма она в нем не вызвала.
– Что вы станете делать с историей, которую я вам рассказал?
«С неоконченной историей, которую вы мне рассказали», – подумал я, но ответил:
– Она дала мне немало пищи для размышлений. Однако, если я ее опубликую, вряд ли многих убедит описание этой войны как проявления маразма глупого старика.
– Янус был интриган, лжец, а временами и убийца. Но был ли он на самом деле глупцом? Сколько бы крови и денег ни ушло в песок в той ненавистной войне, я до сих пор не уверен, что это все не было частью некоего великого замысла, какого-то окончательного плана, настолько сложного, что мне его просто не объять рассудком.
– Когда вы говорите о Янусе, вы рассказываете о бессердечном и хитроумном старике, однако я не слышу гнева в вашем голосе. Вы не испытываете ненависти к человеку, который вас предал.
– Предал? Меня? Единственное, чему когда-либо был верен Янус – это его наследие, Объединенное Королевство, которым вечно будет править род Аль-Ниэрен. Это единственное, что его волновало по-настоящему. Ненавидеть его за его поступки – все равно что ненавидеть скорпиона, который тебя укусил.
Я осушил свой бокал и снова потянулся за бутылкой. Я обнаружил, что этот дар Кумбраэля мне нравится, и внезапно ощутил желание напиться. Напряжение этого дня и предстоящее завтра зрелище кровавого поединка оставили у меня внутри тревожное ощущение, которое мне не терпелось утопить в вине. Я и прежде не раз видел, как умирают люди, преступники и изменники, предаваемые казни по велению императора, но, как бы ярко ни полыхала моя ненависть к этому человеку, я обнаружил, что уже не способен упиваться мыслями об ожидающей его насильственной смерти.
– А что вы станете делать завтра, если одержите победу? – спросил я, обнаружив, что язык у меня слегка заплетается. – Вернетесь в свое Королевство? Как вы думаете, король Мальций будет вам рад?
Он отодвинулся от стола и встал.
– Думаю, обоим нам известно, что победы мне не видать, что бы ни произошло завтра. Спокойной ночи, сударь.
Я налил себе еще вина, слушая, как он поднимается по лестнице и входит в одну из спален. И он еще мог спать! Сам я в ту ночь был не в состоянии обрести покой без помощи вина. Но я знал, что он будет крепко спать, не тревожимый ни жуткими кошмарами, ни чувством вины.
– А ты, Селиесен, ты испытывал бы ненависть к нему? – спросил я вслух, надеясь, что и он тоже присутствует среди призраков, толпящихся в этом доме. – Да нет, вряд ли. Это была бы тема для нового стихотворения, и только. Тебе ведь всегда нравилось их общество, этих грубиянов, размахивающих мечами, хотя ты так и не сумел стать одним из них. Ты научился их замашкам, научился ездить верхом и выписывать красивые узоры саблей, которую они тебе дали. А вот драться так и не научился, верно?
На глаза наворачивались слезы. Ну вот, пьяный писака сидит и хнычет в доме, наполненном призраками.
– Ты так и не научился драться, сволочь такая!
Среди немногих достопримечательностей, которые Мельденейские острова способны предложить относительно взыскательному гостю, имеется некоторое количество впечатляющих руин, которые можно видеть на побережье более крупных островов. Хотя все они различны по размеру и назначению, сооружения эти, тем не менее, демонстрируют единство замысла и воплощения, явно указующие на то, что они возведены единой культурой, некой древней расой, которой свойственны были эстетическая утонченность и изысканность, коих совершенно лишены нынешние обитатели архипелага.
Наиболее впечатляющий образчик этой некогда великой архитектуры, дошедший до наших дней – это амфитеатр, расположенный примерно в двух милях от мельденейской столицы. Амфитеатр этот вырублен в углублении утесов, состоящих из желтого мрамора с красными прожилками, которые находятся на южном берегу острова, и потому не пострадал от хищничества многих поколений островитян, которые отнюдь не чураются растаскивать прочие развалины на строительные материалы. Огромная чаша восходящих ступенями сидений, возвышающаяся над просторной овальной сценой, где некогда, без сомнения, великие ораторы, поэты и артисты услаждали своим творчеством куда более просвещенную аудиторию, ныне служила удобным местом для публичных казней каких-нибудь злодеев и позволяла современным островитянам любоваться тем, как люди бьются насмерть.
Матросы Щита разбудили нас, как только над городом занялась заря. Они объяснили, что нам лучше попасть на место поединка прежде, чем местные жители проснутся, заполнят улицы и примутся копить ненависть к отродью Сжигателя Города.
Как я и ожидал, Аль-Сорна ничем не проявлял свою озабоченность в ожидании, пока солнце достигнет срединного положения на небе. Он сидел в нижнем ряду амфитеатра, меч его покоился рядом с ним, а сам он смотрел на море. С юга дул крепкий бриз, хотя отсутствие облаков предсказывало, что дождя не будет. Мне хотелось знать, кажется ли Аль-Сорне, что это хороший день, чтобы встретить свою смерть.
Госпожа Эмерен прибыла за час до полудня в сопровождении еще двоих матросов Щита. Одета она была, как всегда, в простое черно-белое платье, и ее тонкое лицо не было приукрашено ни притираниями, ни драгоценностями. Единственным знаком ее положения было сапфировое кольцо на пальце. Однако ее врожденное достоинство и гордая осанка по-прежнему были при ней. Я поднялся, чтобы приветствовать ее, когда она вышла на овальную арену, и отвесил ей почтительный поклон.
– Здравствуйте, госпожа Эмерен!
– Приветствую, господин Вернье.
Ее голос нимало не утратил памятного мне роскошного тембра, слегка украшенного слабыми следами особого певучего выговора, свойственного лишь тем, кто воспитан при императорском дворе. Меня вновь ошеломила ее красота, ее безупречная кожа, полные губы и ярко-зеленые глаза. Госпожа Эмерен издавна считалась идеальным воплощением истинно альпиранской женственности: столь же прелестная, сколь и верная долгу, дочь знатного рода, с детских лет привеченная императором, получившая образование при дворе наравне с его родными сыновьями, она была ему дочерью во всем, кроме названия. И когда Селиесен был избран судьбой, они просто не могли не пожениться. В конце концов, кто еще мог быть достоин ее?
– Все ли с вами в порядке? – спросил я. – Надеюсь, вы не испытали никакого дурного обращения?
– О, люди, взявшие меня в плен, вели себя более чем великодушно.
Она перевела взгляд на Убийцу Светоча, и я вновь увидел то выражение холодной, неисчерпаемой злобы, искажавшее ее идеальные черты всякий раз, как она говорила о нем. Аль-Сорна встретился с нею взглядом и слегка кивнул. На его лице не отразилось ничего, кроме сдержанного любопытства.
– При вас нет охраны, – заметила госпожа Эмерен.
– Пленник дал императору слово, что ответит на вызов Щита. Охрану сочли излишней.
– Понятно. Здоров ли мой сын?
– Вполне. В последний раз, как я его видел, он весело резвился, играя. Я знаю, что он ждет не дождется вашего возвращения. Как, впрочем, и все мы.
Она сверкнула глазами в мою сторону, опалила почти такой же жаркой ненавистью, как ее ненависть к Убийце Светоча, и я обнаружил, что не в состоянии встретиться с ней взглядом. «Она все знала с самого начала, – вспомнил я. – Отчего бы ей не испытывать ненависти и ко мне тоже?»
– Когда я вернусь в Империю, мы с сыном станем жить в тишине и уединении, – сказала мне госпожа Эмерен. – Я не испытываю желания возвращаться ко двору. И не рассчитываю на благодарность за то, что я наконец-то сумела покарать убийцу своего мужа.
Я тяжко вздохнул.
– Так, значит, это правда? Все эти обстоятельства – ваших рук дело?
– Мельденейцы тоже жаждут справедливости. Щит своими глазами видел, как его родители и братья гибли в огне. Мне не потребовалось долго уговаривать его мне помочь. Эти северяне обладают редкостным даром пробуждать ненависть в людях.
– И вы в самом деле верите, будто ваша ненависть умрет вместе с ним? А ну как нет? В чем вы станете искать утешения тогда?
Ее зеленые глаза сузились.
– Не читай мне проповедей, писец! Ты человек безбожный, мы оба это знаем.
– Так вы теперь ищете утешения у богов? Вымаливаете дары у равнодушного камня? Селиесен заплакал бы…
Сапфировое кольцо рассекло мне щеку – она дала мне пощечину. Я слегка пошатнулся. Она была сильная женщина и не видела нужды сдерживаться.
– Не смей произносить имени моего мужа!
О, как много слов пришло мне на ум, пока я стоял, зажимая окровавленную щеку, как много желчных, резких слов, что наверняка рассекли бы ее до самой сердцевины своей жестокой правдивостью! Но, взглянув в ее пылающие глаза, я обнаружил, что слова умерли у меня в груди и гнев мой рассыпался прахом и разлетелся, гонимый морским ветром, сменившись бездной жалости и сожалений, что, как я знал, всегда таились у меня в душе.
Я отвесил ей еще один почтительный поклон.
– Прошу прощения, что огорчил вас, сударыня.
Повернулся и пошел прочь, туда, где сидел Убийца Светоча. Я уселся рядом с ним, как будто мы были двое обвиняемых, ждущих приговора.
– Хотите, зашью? – предложил Аль-Сорна, видя, как я зажимаю кружевным платком рану на щеке. – А то шрам останется.
Я покачал головой, глядя, как госпожа Эмерен усаживается на противоположной стороне первого ряда, старательно избегая встречаться глазами со мной.
– Я это заслужил.
Щит появился немного погодя. Он возглавлял отряд матросов с копьями, которые быстро разошлись в разные стороны и встали кольцом вокруг арены. Щит, несомненно, стремился к тому, чтобы его мщение осуществилось без вмешательства со стороны толпы, которая теперь начала заполнять места. Настроение людей было скорее напряженным, нежели праздничным. Немало глаз впивалось в спину Аль-Сорне, однако улюлюканья и брани слышно не было, и я задался вопросом, не приложил ли Щит особые усилия для того, чтобы это событие имело хоть какое-то подобие цивилизованности.
«Что за дурацкая комедия! – подумал я. – Помиловать человека за преступление, которое он действительно совершил, чтобы он мог быть наказан за то, к чему он не имеет отношения».
Последними явились владыки кораблей, восемь человек средних либо пожилых лет, в нарядах, которые, очевидно, почитались роскошными тут, на островах. Это были богатейшие люди архипелага, вошедшие в правящий совет благодаря числу кораблей, которыми владели: уникальная форма правления, которая, однако же, на удивление неплохо действовала на протяжении четырех столетий. Они заняли свои места на длинном мраморном возвышении в дальнем конце арены. Для них там заранее были поставлены восемь высоких дубовых кресел.
Один из владык кораблей остался стоять. То был жилистый мужчина, одетый скромнее прочих, однако на обеих руках у него были перчатки из мягкой кожи. Я почувствовал, как Аль-Сорна рядом со мной шевельнулся.
– Карваль Нурин, – сказал он.
– Капитан «Красного Сокола», – вспомнил я.
Он кивнул.
– Похоже, за кусок лазурита можно купить много кораблей.
Нурин дождался, пока уляжется шум толпы, на миг задержал свой бесстрастный взгляд на Аль-Сорне и заговорил:
– Мы явились, дабы присутствовать при разрешении вызова на поединок. Совет владык кораблей официально признает, что вызов этот был честным и законным. Никто не будет наказан за кровь, пролитую в этот день. Кто выскажется за бросившего вызов?
Вперед выступил один из моряков Щита, крупный бородатый мужчина в синей головной повязке, обозначающей его ранг первого помощника.
– Я, господа.
Нурин перевел взгляд на меня.
– А за вызванного?
Я встал и вышел на середину арены.
– Я.
Лицо Нурина на миг утратило свое бесстрастие, когда я пренебрег вежливым обращением, однако он продолжал, все так же невозмутимо:
– Закон требует, чтобы мы осведомились у обеих сторон, нельзя ли уладить дело без кровопролития.
Первый помощник заговорил первым. Он говорил громко, обращаясь скорее к толпе, нежели к владыкам кораблей.
– Бесчестье, нанесенное моему капитану, слишком велико. И, хотя по натуре он человек мирный, души его убитых родичей вопиют, требуя справедливости!
Я оглянулся на Аль-Сорну – он смотрел в небо. Проследив направление его взгляда, я увидел кружащую птицу, морского орла, судя по размаху крыльев. Орел парил и кружил в безоблачном небе, в потоках теплого воздуха, поднимающегося от утесов, далекий от всего этого, от нашего грязного прилюдного убийства. Потому что теперь я понимал, что это будет убийство, что справедливости тут ожидать не приходится.
– Сударь! – резко воскликнул Карваль Нурин: он явно был раздражен.
Я проводил взглядом орла: он сложил крылья и спикировал куда-то за утес. «Красиво…»
– Давайте уже покончим с этим, – сказал я, повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно на свое место.
Когда я вернулся на место, на лице Аль-Сорны было странное выражение. Быть может, его позабавило мое нежелание участвовать в этом фарсе. Позднее, когда я позволял себе поддаться иллюзиям, мне временами казалось, будто в его взгляде было даже некое восхищение, малая толика уважения. Но это, конечно, чушь.
– Бойцы, займите свои места! – распорядился Карваль Нурин.
Аль-Сорна встал, взял в руки свой ненавистный меч. Положив руку на рукоять, он слегка замялся, я увидел, как дернулись его пальцы, прежде чем он вынул клинок из ножен. На лице его теперь не было и тени усмешки, темные глаза словно впивали блеск стали, сверкающей на солнце, и лицо сделалось непроницаемым. Секунду спустя он положил ножны рядом со мной и вышел на середину арены.
Щит тоже выступил вперед. Сабля его была обнажена, белокурые волосы собраны на затылке и перехвачены кожаным шнурком, и одежда самая простая, моряцкая: холщовая рубаха, замшевые штаны да крепкие кожаные башмаки. Но, как ни проста была его одежда, выглядел он в ней, точно принц, без труда затмевая все роскошество владык кораблей. Он излучал суровое благородство и телесную крепость, лев, ищущий отмстить за свою убиенную гордость. Вся веселость, которую он демонстрировал в гавани, бесследно развеялась, и на Аль-Сорну он смотрел с холодной, хищной расчетливостью.
Аль-Сорна встал напротив, бестрепетно встретил взгляд Щита, проявляя все ту же естественную неспособность позволить себя затмить. Он стоял с опущенным мечом, расставив ноги на ширину плеч и слегка пригнувшись.
Карваль Нурин вновь возвысил голос:
– Начинайте!
Это произошло едва ли не прежде, чем смолк голос Нурина, столь стремительно, что я, как и вся толпа, не сразу осознал, что случилось. Аль-Сорна устремился вперед. Мне прежде не доводилось видеть, чтобы человек двигался так: точно орел, пикирующий с утеса, точно косатки, хватавшие лосося, когда мы выходили из Линеша – стремительное, неуловимое для глаза движение, и короткий взблеск металла.
Должно быть, сабля Щита была выкована из хорошей стали, судя по тому, с каким чистым звоном она откатилась прочь по арене, оставив его безоружным и беззащитным.
Тишина воцарилась гробовая.
Аль-Сорна распрямился и улыбнулся Щиту угрюмой усмешкой.
– У вас хват неправильный.
Лицо Щита на миг исказилось не то от гнева, не то от страха, но он тут же взял себя в руки. Он стоял и молчал, ожидая смерти и не желая молить о пощаде.
– У вас дома было очень весело, – сказал ему Аль-Сорна. – Когда ваш отец возвращался с далеких берегов с подарками и рассказами о своих приключениях, вы с братьями собирались вокруг него и слушали, слушали, мечтая поскорее вырасти и упиваясь его любовью. Но он вам никогда не рассказывал об убийствах, которые он совершал, о честных моряках, которых швыряли акулам с палубы их собственных кораблей, о женщинах, которых он насиловал во время набегов на южные берега Королевства. Вы любили своего отца, но вы любили ложь.
Щит осклабился в свирепой, звериной гримасе.
– Кончай уже!
– Это не ваша вина, – продолжал Аль-Сорна. – Вы были всего лишь мальчишкой. Вы ничего не смогли бы поделать. И правильно сделали, что сбежали…
Тут-то выдержка Щита разлетелась вдребезги. Яростный рев вырвался у него из груди, и он ринулся на Аль-Сорну, пытаясь схватить его за горло. Северянин пропустил его мимо себя и открытой ладонью ударил Щита в висок. Щит рухнул на арену и остался лежать недвижно.
Аль-Сорна повернулся и пошел на свое место. Взял ножны, спрятал меч. Толпа лишь теперь зашевелилась. Большинство были просто изумлены, но тут и там чувствовался гнев, и я знал, что гнев будет нарастать.
– Бой не окончен, господин Ваэлин! – крикнул Карваль Нурин, перекрывая нарастающий гам.
Аль-Сорна повернулся, подошел туда, где сидела госпожа Эмерен. Она застыла в шоке и разочаровании.
– Сударыня, вы готовы покинуть этот остров?
– Вы бились насмерть! – крикнул Нурин. – Если вы оставите противника в живых, он будет навеки обесчещен в глазах всех островов!
Аль-Сорна отвернулся от госпожи Эмерен, отвесив изящный поклон.
– «Обесчещен»? – переспросил он у Нурина. – «Честь» – это всего лишь слово. Его нельзя есть, нельзя пить, и все же, где бы я ни был, люди беспрерывно толкуют о чести, и для всех слово «честь» значит что-то свое. Для альпиранцев «честь» – это долг, ренфаэльцы полагают, будто честь – то же самое, что отвага. Тут, на островах, «честь», судя по всему, означает убить сына за преступление, совершенное его отцом, а потом прирезать беспомощного человека, если представление пойдет не по плану.
Как ни странно, но, стоило ему заговорить, как толпа смолкла. Голос его был не особенно громок, однако амфитеатр без труда доносил его до всех присутствующих, и их гнев и неутоленная кровожадность почему-то улеглись.
– Я не стану просить прощения за деяния своего отца. И раскаяния я не испытываю. Он сжег город по велению своего короля, он поступил дурно, но я тут ни при чем. В любом случае, если вы прольете мою кровь, это никак не скажется на человеке, который мирно скончался три года тому назад в своей постели, в присутствии жены и дочери. Как можно отомстить трупу, который давно уже предан огню? Теперь отдайте мне то, за чем я явился, или же убейте меня, и покончим с этим.
Я невольно перевел взгляд на охрану с копьями. Они неуверенно переглядывались и настороженно посматривали на толпу, которая теперь растерянно роптала.
– Убейте его!!!
Это крикнула госпожа Эмерен. Она вскочила на ноги и шагала к Аль-Сорне, тыкая в него пальцем и рыча:
– Убейте этого дикаря, этого убийцу!
– Ты здесь не имеешь права голоса, женщина! – сурово одернул ее Нурин. – Это мужские дела.
– Мужские?! – она повернулась к Нурину и расхохоталась хриплым, почти истерическим смехом. – Единственный мужчина, что здесь есть, лежит без сознания, оставшись неотмщенным. Я называю вас трусами! Бесчестные подлые пираты! Где же справедливость, которую мне обещали?
– Тебе обещали поединок, – ответил ей Нурин. Он долго смотрел на Аль-Сорну, потом поднял взгляд на толпу и провозгласил: – И поединок окончен! Да, мы пираты, ибо боги даровали нам все моря как охотничьи угодья, но боги же даровали нам и закон, по которому мы правим этими островами, а закон остается законом всегда, или он утратит силу. По закону Ваэлин Аль-Сорна объявляется победителем в этом поединке. Он не совершил никакого преступления перед островами и потому может свободно их покинуть.
Он снова обернулся к госпоже Эмерен:
– Да, мы пираты, но не бесчестные и не подлые. Вы, сударыня, также можете свободно отправиться своей дорогой.
Нас проводили на край мола и велели ждать, пока нам устроят проезд на одном из немногих чужеземных кораблей, что были в порту. Поперек пристани выстроился большой отряд копейщиков, чтобы кому-то из горожан не вздумалось в последнюю минуту осуществить-таки месть, хотя мне показалось, что к концу поединка настроение толпы изменилось, и они испытывали скорее разочарование, нежели негодование. Охрана не обращала на нас внимания, и было очевидно, что отбытие наше будет не особо торжественным. Должен сказать, что, оставшись там наедине с ними обоими, я чувствовал себя весьма неловко. Госпожа Эмерен бродила по причалу, стискивая скрещенные на груди руки, Аль-Сорна молча сидел на бочонке из-под пряностей, а я молился о том, чтобы скорее дождаться отлива и наконец-то покинуть этот остров.
– Дело этим не кончится, северянин! – выпалила, наконец, госпожа Эмерен после того, как целый час молча расхаживала взад-вперед. Она подошла, встала в нескольких футах напротив и с ненавистью воззрилась на Аль-Сорну. – Даже и не мечтай ускользнуть от меня! Мир недостаточно велик, чтобы укрыться от…
– Да, это ужасно, – перебил ее Аль-Сорна. – Ужасно, когда любовь обращается в ненависть.
Ее искаженное злобой лицо застыло, будто он ударил ее кинжалом.
– Знавал я одного человека, – продолжал Аль-Сорна, – который всей душой любил одну женщину. Однако он должен был выполнить свой долг и знал, что это будет стоить ему жизни – и ей тоже, если она останется с ним. И потому он обманул ее и сделал так, что ее увезли далеко-далеко. Иногда этот человек пытается дотянуться мыслями за океан, узнать, не обратилась ли их любовь в ненависть, но до него долетают лишь далекие отзвуки ее неукротимого сострадания: спасенная жизнь тут, совершенное благодеяние там – точно дым, тянущийся от пылающего факела. И вот он гадает: возненавидела ли она меня? Потому что ей пришлось бы простить ему слишком многое, а между влюбленными, – и тут он перевел взгляд с нее на меня, – измена всегда самый тяжкий грех.
Ссадина у меня на щеке вспыхнула огнем, вина и горе смешались у меня в груди, поднятые потоком воспоминаний. Как Селиесен впервые явился ко двору, как его улыбка озаряла все вокруг, точно солнце, как император поручил мне почетную обязанность наставлять его в придворных обычаях, и его первые неуклюжие попытки следовать этикету, и как я слушал его новые стихи далеко за полночь, и свирепая ревность, когда Эмерен дала знать о своих чувствах, и постыдное торжество, когда он начал избегать ее общества, стремясь к моему… И его смерть… И бездонное горе, которое, как я думал, поглотит меня.
Я понял, что Аль-Сорна видел все это. Каким-то образом ничто не оставалось сокрытым от его угольно-черных глаз.
Аль-Сорна встал и шагнул к госпоже Эмерен. Ее передернуло – не от ненависти, как я понял, но от страха. А что еще он видел? Что еще он скажет? Он опустился перед ней на колени и произнес отчетливо и официально:
– Сударыня, я приношу извинения за то, что отнял жизнь вашего супруга.
Она не сразу, но справилась со своим страхом.
– И готовы отдать в уплату свою?
– Не могу, сударыня.
– Тогда твои извинения так же пусты, как твое сердце, северянин! И моя ненависть не станет слабее.
Для Аль-Сорны отыскали судно из Северных пределов: по всей видимости, корабли из северных владений Объединенного Королевства имели право бросать якорь в мельденейских водах, в коем прочим их соотечественникам было отказано. Я кое-что слышал и читал о Северных пределах, о том, что там обитают потомки самых разных народов, и потому не удивился, обнаружив, что команда состоит в основном из темнокожих широколицых людей, подобные которым обитают в юго-западных провинциях Империи. Я проводил Аль-Сорну туда, где был причален корабль, оставив госпожу Эмерен стоять неподвижно на краю мола. Она смотрела в морскую даль, отказавшись одарить северянина хотя бы одним прощальным словом.
– Берегитесь ее, – сказал я ему, подходя к трапу. – Ее месть этим не кончится.
Он оглянулся на неподвижную фигурку госпожи и вздохнул с сожалением.
– Тогда ее можно только пожалеть.
– Мы думали, будто посылаем вас на смерть, однако всего лишь отпустили вас на свободу. Вы ведь знали, что так оно и будет, верно? У Элль-Нестры не было шансов. Отчего вы его не убили?
Его черные глаза встретились с моими – теперь я знал, что их пронзительный, испытующий взгляд видит слишком много.
– На суде господин Вельсус спросил у меня, сколько жизней я отнял. А я даже не сумел ответить, честно говоря. Я столько раз убивал: хороших и плохих, трусов и героев, воров и… и поэтов.
Он потупил взгляд. Не были ли то предназначенные мне извинения?
– И даже друзей. Меня уже тошнит от этого.
Он взглянул на меч в ножнах, что держал в руке.
– Надеюсь, мне больше никогда не придется его обнажать.
Он не остановился, не протянул мне руки, не попрощался – просто повернулся и поднялся по трапу. Капитан судна встретил его низким поклоном, лицо его озарилось нескрываемым благоговением, которое разделяла и вся команда. Похоже, легенды о северянине разлетелись далеко. Несмотря на то что эти люди были родом из мест, далеких от сердца Королевства, его имя явно много для них значило. «И что его ждет? – спросил я себя. – В Королевстве, где он уже не просто человек».
Корабль отплыл в течение часа, оставив половину своего груза на причале, торопясь увезти драгоценную добычу. Я стоял в конце мола, вместе с госпожой Эмерен, провожая взглядом парус Убийцы Светоча. В течение некоторого времени я видел его высокую фигуру на носу корабля. Мне показалось, будто он вроде бы оглянулся на нас, всего один раз, и, может, даже махнул рукой на прощание, но было слишком далеко и сказать наверное было нельзя. Выйдя из гавани, корабль развернул все паруса и вскорости исчез за мысом, торопясь на восток.
– Вам лучше забыть о нем, – сказал я госпоже Эмерен. – Эта одержимость вас погубит. Возвращайтесь домой, воспитывайте сына. Умоляю вас.
Я с ужасом увидел, что она плачет: слезы струились из глаз, хотя лицо у нее было совершенно каменное. Она ответила шепотом, но шепот был яростным, как всегда:
– Я не отступлюсь до тех пор, пока боги не призовут меня, и даже тогда я отыщу способ направить свою месть сквозь саван!
Глава первая
Он взял Плюя и поехал на запад, вдоль берега. Отыскал стоянку, защищенную от ветра высокой, поросшей травой дюной. Набрал плавника для костра, нарезал травы на растопку. Травинки высохли на морском ветру и занялись от первой же искры. Костер пылал высоко и ярко, искры светлячками летели в вечереющее небо. Вдали еще ярче светились огни Линеша, даже сюда долетала музыка и нестройный хор торжествующих голосов.
– И это после всего, что мы для них сделали, – сказал он Плюю, протягивая боевому коню кусок сахару. – После войны, после мора, после месяцев ужаса. Даже не верится, что они так радуются нашему уходу!
Если Плюй и понимал иронию, то выразил это, громко и недовольно всхрапнув и отдернув голову.
– Постой.
Ваэлин ухватил коня под уздцы и расстегнул уздечку, потом снял у него со спины седло. Избавившись от постылой ноши, Плюй легким галопом поскакал в дюны, взбрыкивая и встряхивая головой. Ваэлин смотрел, как конь резвится в волнах прибоя, а небо тем временем темнело, и яркая полная луна вставала, озаряя дюны знакомым серебристо-голубоватым сиянием. «Как сугробы зимней порой».
Когда последние отблески дневного света угасли, Плюй рысцой вернулся обратно и остановился на краю круга света, отбрасываемого костром, ожидая ежевечернего ритуала чистки и спутывания.