Нечисти О`Санчес

– Леньке? Папа говорит, что три тысячи лет, как минимум, а может, и больше.

– А тебе?

– Мне двадцать восемь. Тебе девять. Ты это хотел спросить?

– Нет.

– А что? Сколько папе лет?

– Нет, точнее да… но потом. Я знаю, что ему очень много. Мам… А вот эти люди хотели нас… меня убить?

– Все уже позади, сынуля, успокойся, мой дорогой… Никто уже…

– Я знаю, что никто уже. Мам, а вот если бы меня убили – ты бы огорчилась?

– Что?… за… Гос… как тебе в голову такое…

– Ну скажи… Тебе было бы плохо? Скажи по-честному?…

Никогда Денис не сможет забыть то утро, те минуты: мать вздрогнула, и без того всегда бледная, цветом щек и лба стала похожа на свечной парафин, глаза ее распахнулись настежь, зрачки залили всю радужную оболочку, она страдальчески замычала сквозь сомкнутые губы, замотала кудрявой головой и вдруг замерла, глядя сквозь сына:

– Мне теперь всегда плохо. Вот уже девять лет… И что бы ни случилось, хоть так, хоть эдак, мне будет плохо. Всегда. И никак иначе. Проклята, проклята, проклята. – Мамин свистящий шепот испугал Дениску, он не вдумывался в смысл всех слов, он только понял: ему девять лет и маме плохо девять лет.

– Мам, ты меня не любишь?…

Мать осеклась… внезапно прижала сына к себе, слезы потоком хлынули на Денискину макушку, она завыла в голос; Дениска крепился несколько секунд, но тоже – сначала захлюпал носом в маминых объятьях, а потом и сам уцепился за шею и в полную силу присоединился к маминым рыданиям.

Из соседней комнаты примчался, шурша обоями, Ленька, пристроился, приткнулся к ним сбоку, опасливо блестя на ворона фасеточными глазами, но Мор, против обыкновения, даже не пошевелился – так и сидел, нахохленный и надменный, у себя на насесте да сердито смотрел в единственное незашторенное окно, где в вязком сером мартовском дне бултыхался небольшой лоскут веселого синего неба.

Петербург, совсем не такой волшебный, как на открытках, показался Денису мокрым, серым, запущенным… И бедным, в сравнении с Москвой… И сонным, в сравнении с ней же… Но через несколько месяцев разочарование нищетой и неуютом постепенно сошло на нет, забылось, а еще через пару лет не было у Санкт-Петербурга более горячего патриота, чем Диня Петров, учащийся физико-математической гимназии №30, что на Васильевском острове. А жили они в самом центре, в старинной петербургской квартире с окнами прямо на Марсово поле. По слухам, в том же доме жил Алексей Герман, но Петровы ни разу его не видели.

Мать по-прежнему нигде не работала, но уже не сидела дома затворницей, как было, пока Денис был маленький, а отлучалась надолго – в магазины, в музеи. Но в темное время суток за пределы квартиры она выходила только в исключительных случаях и только в сопровождении своего брата, дяди Славы, который приехал в Питер откуда-то из провинции и жил холостяком в соседней квартире. Был этот дядя Слава чрезвычайно молчалив и обликом гораздо больше походил на папу, чем на маму: кряжистый, плотный, с небольшой головой посреди необъятных плеч, но сантиметров на десять выше отца. Дениска, пока был помладше, часто ревниво думал – кто из них сильнее, дядя Слава, или отец, болея, разумеется, за отца, но никогда они не мерялись силой и не боролись. А дядя Слава вроде бы устроился работать к отцу, во всяком случае – подчинялся ему беспрекословно. И маму слушался…

Одно время он, по маминому настоянию, стал всюду сопровождать Дениса, но уже учась в седьмом классе, Денис заартачился и запретил дяде Славе ходить за ним тенью, у него Морка есть. Денис помнил, как по этому поводу раздраженно шептались предки, но в конце концов все осталось так, как хотел Денис. Вообще он заметил, что с каждым годом ему становится все легче отстаивать перед родителями свою точку зрения, что все чаще родители соглашаются с ним, даже если не согласны. Но в случае с охраной в лице маминого брата даже и возражений особых не было, во всяком случае, со стороны отца. Обстановка, как понял из их разговоров Денис, была спокойная и на улице и дома, не в пример Москве. Только дважды за все эти годы в Ленькины сети попалась добыча: выжившая из ума кикимора из соседнего дома, ушедшего на капремонт, и навка, невесть как попавшая на невские берега из Приднепровья. Отец лично допросил тварей и, узнав от них, что смог, отдал обратно Леньке.

Когда ему исполнилось тринадцать, отец, прерываемый мамиными репликами, объяснил ему, что он, Денис, – особенный чел, уникальный, и его ждет очень важная миссия, которая перестанет быть для него секретом, как только он достигнет совершеннолетия, станет взрослым. (На вопрос когда – отец замялся и сообщил, что в районе восемнадцати лет, чуть раньше или чуть позже, на рубеже тысячелетий.) Но в мире существуют очень нехорошие силы, нечисть, колдуны, которые не хотят, чтобы порядок на земле менялся в лучшую сторону, поэтому они ищут того, в чьих силах будет этот порядок изменить. То есть ищут его, Диониса, пока он не стал еще взрослым и пока еще есть возможность затормозить неизбежный ход истории. Нет, их силы не меньшие, а гораздо большие, чем у этой поганой нечисти, но слишком многое сосредоточилось именно на нем, Денисе… и тот… о котором Денису предстоит узнать (и возрадоваться великой радостью), сам непосредственно не может прийти на помощь, но действует через своих представителей… В общем, придет пора, и Денис все узнает… Денис тогда пожал плечами, но любопытствовать дальше не стал: он уже научился не доверять причудам взрослых. Главное, что он мог гулять где ему заблагорассудится и сколько угодно, заниматься тем, что ему нравилось, в общем, жить, не ведая забот важнее школьной учебы. Всюду в поле зрения за ним следовал ворон Мор, но против его присутствия Денис как раз и не возражал. Однажды под вечер, на Шуваловских озерах, где Денис любил позагорать и поглазеть на девочек топлесс, на пустынном берегу он наткнулся вдруг на человека с собакой. Хозяин был нехорошо пьян, а собака – накачанный мышцами и злобой питбуль, кобель, без поводка и намордника – бежала впереди и явно искала объект, на котором можно было сорвать злобу из-за поведения дурака-хозяина. Питбуль бросился на Дениса, но тому даже и не понадобилось ничего делать, чтобы нейтрализовать пса: Мор двумя ударами клюва убил его, пробил череп и успел сожрать почти весь мозг, прежде чем пьяный хозяин врубился, что собаки у него больше нет… Денис, дабы не светиться, тогда «сделал ноги» с Моркой на руках и тем самым спас от него собачьего хозяина, однако пришлось все рассказать родителям, и отец с дядей Славой полдня рыскали потом, чуть ли не носами роя прибрежный песок, чтобы убедиться в случайном характере происшедшего…

В четырнадцать лет Денис ощутил в себе нечто новое – прикольное и необычное. Он научился вызывать (или создавать, он еще сам не разобрался) специальных мух, видом как настоящие, только крупнее, но самостоятельно не живущие и ощутимо теплые…

Отец, как всегда после обеда, прикрыл лицо газетой и засвистел, забулькал. Мать покрылась вместо чадры макияжем и в сопровождении дяди Славы отбыла в город, по магазинам. Денис, убедившись, что отец спит и что сила за неделю накоплена достаточная, сосредотачивается – и рой мух, голов этак на сто пятьдесят, уже гудит перед ним довольно компактным комом… Главное, чтобы поблизости не было этих обжор – Морки и Леньки… Мухи, по команде Дениса, выстраиваются цугом и начинают с периодичностью примерно в пятнадцать секунд пролетать возле отцовской головы. Раз, два, три, четыре… Денис пыхтит от напряжения: уже в сотый раз, если не более, жужжащая лента донимает отцовский слух, а тот – знай себе похрапывает… И вдруг – отец выбрасывает руку и весь караван моментом сплющивается об его ладонь в мягкую, серую, сырую на вид котлету. Отец, не открывая глаз, но всегда точно швыряет эту котлету Леньке, который давно уже наворачивает по стенам круги в предчувствии поживы… Дальше неинтересно: отец ухмыльнется, пойдет в ванную, а ему опять копить силы, дней пять как минимум, прежде чем он сможет повторить забаву или придумать что-либо другое путное…

Все совпало в тот год: выпускной класс, шестнадцатилетие, финансовый кризис с дефолтом, первая любовь…

Естественно, что это была одноклассница, очень красивая, по мнению Дениса, блондиночка, худенькая, высокая, продвинутая. Со всеми другими девицами Денис ощущал себя легко и ровно, а рядом с Никой – робел и нервничал, шутил деревянно, краснел чаще обычного. Его любовь звали по паспорту Вероника, но она требовала, чтобы сверстники называли ее только второй половинкой ее имени. (Дома же – напротив: замшелые родители звали ее Верой, а хуже того – Верочкой.) В девятом классе Денис специально донимал и дразнил ее Верой, в десятом – не замечал, увлекся историей и Интернетом, а в одиннадцатом, сразу же после летних каникул, в сентябре, увидел новыми глазами и влюбился по уши.

К тому времени Денис вырос до ста восьмидесяти сантиметров и, к своему великому огорчению, остановился в росте. Был он по-прежнему огненно-рыж, отчаянно конопат, но в правильных и привлекательных чертах лица его пряталось нечто, не позволяющее прикалывать его и дразнить. Может быть, жесткая линия губ, хищная даже во время смеха или улыбки, может быть, полное отсутствие страха в больших зеленых глазах… По физической кондиции он ничем примечательным среди сверстников не выделялся: худой, в перспективе – широкоплечий, чуточку сутулый, но все равно стройный… Стригся аккуратно и коротко, иногда, когда особенно допекал математик, их классный руководитель, надевал пиджак и галстук, но предпочитал свитера и модные мешковатые штаны с накладными карманами.

– Ника, слушай…

– Слушаю, Петров.

– Что ты сегодня делаешь? После уроков?

– Книжку учу. «Арифметику» Магницкого.

– Нет, ну правда?

– Истинный крест. Я ботан, у меня, если не доучусь, конкретные ломки. А что ты хотел?

– Ну… По шаверме – и в Русский музей. Давай сходим?

– Ах, вот значит, зачем ты подходил к Мухиной и Лерберг. Они отказались, и я следующая по счету и привлекательности! После Лерберг и Мухиной! Да?

Бедному Денису Мухина вовсе не казалась привлекательной и Лерберг тоже, он подходил к ним и спрашивал что-то для отвода глаз и после такой трактовки смешался и окончательно покраснел.

– Ну что ты молчишь? И видел ли ты новые ценники на шаверме? У меня лично дефолт в бюджете.

Денис почуял близкое согласие и воспрянул духом.

– Нет проблем на сегодня, сударыня, мой кошелек полон. Пойдем?

– Надо сообразить… Мама просила меня не задерживаться, потому что к зиме мы с ней собирались связать миленький чудненький коврик…

– Какой коврик, до зимы далеко, сто раз успеешь. Так идем?

– Идем. Только, чур, я буду есть шаверму без лука! Договорились?

– Ладно. Значит, мотаем физру и уходим, – предложил Денис, развивая успех. Он снова почувствовал себя решительным и сильным.

– Аск… Только, чур, ты тоже будешь есть шаверму без лука! На всякий случай.

– А… – заикнулся было Денис, потом вдруг сообразил, потом вдруг спохватился, что его мыслительная деятельность проходит на глазах хихикающей Ники, и снова покраснел, медленно и густо…

Времени было полно, и они двинулись пешком, сначала по Среднему проспекту, потом сквозь парк возле ДК Кирова, на Большой проспект, потом через несколько линий на набережную, через мост Лейтенанта Шмидта… В начале пути Денис собрал всю свою силу и мысленно (научился за последний год) стал сигналить Мору, чтобы тот не мелькал перед глазами. Ворон, похоже, услышал и перемещался сзади или по крышам.

– Как всякая уважающая себя феминистка, я просто обязана записать эту шаверму к себе в долговую книгу…

– Да брось ты на фиг! Какая ерунда! Лучше ты меня когда-нибудь угостишь, раз феминистка…

– …Но, честно говоря, все стало так хреново. Мама уже работу потеряла, отца вот-вот сократят… А твои где работают?

– Мама не работает, а отец… не знаю. Он говорил, да я забыл название их конторы. Что-то связанное с нефтегазовыми комплексами.

– Нефть – это круто. Ты куда после окончания школы?

– В универ, куда еще?

– В какой именно, сейчас полно универов?

– В старейший, который ЛГУ. На матмех.

– Фи. А я в Политех…

Денису мгновенно захотелось перерешить и также поступать в Политех, чтобы учиться вместе с Никой…

Ника замечательно рисовала, вдобавок она с первого класса занималась живописью и кое-что, как она выразилась, в красках понимала. Поэтому ходить с ней по музею было очень интересно, она показывала и объясняла Денису такие вещи, о которых он сам бы даже и не задумался. Например, не было ни одной картины, из тех, что они видели, где луна была бы изображена в правильной пропорции, всюду она была в разы больше, чем должна бы…

На выходе с территории музея, возле поста, где милиция упорядочивала толпу желающих приобщиться к искусству, Денис не удержался:

– Да там одни картины! – и подкрепил свой разоблачительный выкрик соответствующей гримасой.

Народ засмеялся.

– Идиот! – кто-то крикнул ему вдогонку. Теперь уже Ника покраснела, она хотела сказать что-то суровое, но прыснула вдруг и выговор не получился.

– Пошли ко мне?

– Что за «пошли»? Кол тебе по русишу, надо говорить: пойдем. А зачем?

– Поедим.

– Надо говорить: кофейку попьем, музыку послушаем. Все-таки ты дикарь, Денис Петров. Но ты не будешь ко мне приставать с непристойностями?

– Гм. Как ответить, чтобы ты не отказалась?

– Надо пообещать: не буду.

– Не буду.

– Тогда пойдем, а ты где живешь? Твои дома?

– Недалеко отсюда, сейчас увидишь… Мать дома, отец – не знаю, может уже пришел.

– Слушай, Денис…

– Слушаю, Брусникина…

– Подожди, ты правда здесь живешь?

– Ну да. О, тачка отцова стоит, значит, он тоже дома. Пошли, пошли…

Дверь им открыла мать. Она с изумлением глядела на девушку: ни разу в жизни Денис не приводил гостей.

– Здрассте…

– Ма, познакомься, это Ника, из нашего класса. А это моя мама.

– Вероника Брусникина, будущая медалистка. Узнала. А меня зовут Ольга Васильевна.

– Здрассте…

Денис обернулся.

– А это наш папа, – опередила его мать. – Гавриил… Семарович.

Гавриил Семарович ни слова не вымолвил, только стоял, начисто перекрыв собой дверной проем в родительскую комнату, и смотрел на Нику.

– Ну, ты пока снимай куртку, туфли необязательно… А я сейчас, гляну, как там у меня…

Денис с детства был приучен соблюдать порядок в своей комнате, но ему нужно было, не вдаваясь в объяснения и подробности, впустить с улицы Морку, что он и сделал. Впустил, наказал вести себя прилично и побежал обратно в прихожую. Ника захотела было снять туфли, но выяснилось, что свободных тапок в доме нет. Денис, чтобы снять неловкость, тоже остался в ботинках и повел Нику в свою комнату…

– Мамочка родная!… Кто это?

– Не бойся, это Мор, наш говорящий ворон. Иди сюда, Морка, иди ко мне…

Денису было приятно, что Ника прячется за ним и держит его за плечи, так бы и стоял сто лет…

– Какой огромный!… Я знала, что вороны крупнее ворон, но чтобы настолько… Какой он страшный… Ой, он на меня смотрит…

– Да не бойся ты, Морка у нас очень хор-роший, хор-роший… Да, Морик?

– Кр-рови! Мор-рику кр-рови!

– О-ой… Денис, ну, пожалуйста… Я его боюсь!…

– Зря боишься, он очень добрый и заботливый. Морка, иди к себе. Ника скоро привыкнет и я тебя выпущу и все будет хорошо…

Мор как только глянул на рассвирепевшего юного хозяина, так сразу без дальнейших разговоров полез к себе на насест, нахохлился и даже отвернулся, чтобы уж полностью угодить Денису.

Юность всесильна: десяти минут не прошло, как Ника отошла от первых впечатлений и во все глаза впитывала новые… Окна с видом на Марсово поле, прозрачная вольера, ковры на стенах, оружие на коврах, параметры компьютера – все это было очень круто и необычно в ее понятии, и Денис, который и сам по себе ей нравился, стремительно превращался для нее в прекрасного принца. Только вот…

– Денис, а сколько твоей маме лет?

– Маме?… Тридцать пять. А что?

– Вау! Я бы ей больше двадцати пяти никак не дала… Она у тебя… строгая, наверное? – Ника запнулась с эпитетом. Это ей, Нике, шел от Ольги Васильевны холодок под сердце, а Денису она – родная мама. – У нее очень модный стиль «вамп».

– Почему вамп? – Денис впервые задумался о том, как выглядит мать… Чудно: даже с ее манерой накладывать косметику – на двадцать пять она едва ли смотрелась, скорее на двадцать… А отчего так? Надо будет спросить…

– Ну, она такая худенькая, невысокая, но стройная, бледная, волосы в каре… А глаза какие… Глаза, губы… Классический «вамп». А она натуральная брюнетка?

– Да, всегда такая.

– Странно: мама брюнетка, папа тоже, а ты – рыжик. А папа у тебя что – новый русский?

– Да нет, с чего ты взяла?

– Ну… так… Накачанный, суровый… Фредди Крюгеру тут ловить было бы нечего…

– Это ты напрасно. Уверяю тебя, он куда умнее, чем кажется. Между прочим, знает латынь, иврит и древнегреческий.

– Извини, это я так пошутила неудачно. Да, я смотрю предки у тебя супер-пупер… А…

– Денис, – в комнату, постучалась мать. – Мы с папой отойдем на полчасика, нам нужно съездить кое-куда, ненадолго… А вы пока идите на кухню, я вам все разогрела, будьте сами себе хозяева. Ведите себя хорошо.

– Ну мам!… – Денис сорвался с кресла, чтобы поскорее захлопнуть дверь и не дать матери сказать еще что-нибудь этакое, бестактное…

– «Ведите себя хорошо», – немедленно передразнила Ника. – А что, мама привыкла, что в компании девушек ты ведешь себя плохо?

– Да… Предки, что с них возьмешь… Она вообще не привыкла видеть меня с девушками. – Денис прислушался. – И с ребятами тоже… Свалили. Редкое счастье, между прочим, пош… пойдем есть. Мама вкусно готовит.

– А почему у вас так темно везде, электричество экономите?

– Нет, – удивился вопросу Денис. – А… всегда так было, не знаю даже и почему. Нам с мамой вроде как ультрафиолет вреден, поэтому всюду шторы, впрочем, не задумывался.

– А где у вас…

– По коридору до конца и направо. Выключатель слева у двери. Включай свет по пути, чтобы всюду было светло.

Грибной суп исходил паром, его не надо было греть, а два ломтя свинины в микроволновке должны были дойти до нужной кондиции за три с половиной минуты. Денис, как и мать, хлеба не употреблял вовсе, а отец любил дарницкий, другого в доме не было, и Денис быстро нарезал четыре куска – должно хватить с запасом. Апельсиновая фанта… а кофе потом, вместе…

– Ма-а-а!!!! – В коридоре грохнуло что-то, видимо, из фарфора. Денис выронил черпак и помчался на истошный вопль.

– Что? Что? Ника, что с тобой!… Очнись, ну, что такое? Слышишь меня?

Ника, белая от ужаса, с трудом отвалилась от стенки, левой рукой вцепилась Денису в рубашку, а указательным пальцем правой ткнула в сторону родительской спальни, говорить она не могла, зубы стучали неровно и часто…

– Что там такое… А!… Ф-фу-х, Ника, как ты меня напугала своим криком… – Денис рассмеялся. – Кукол боишься?

– К-кукол?… Это… это…

– Это мягкая игрушка, выполненная в виде гигантского паука. Она неживая.

– Я… видела… она ш-шевелилась.

– Неужели? А может, это простой сквозняк? Хочешь, пойдем проверим?

– Нет!!! Она точно шевелилась! Лапы…

– Таких двухметровых пауков живых просто не бывает. Паутина из стекловолокна. Я в детстве тоже боялся… Это у мамы такие приходы. Она у нас дизайнер, сама паука построила, сама сеть, паутину связала… – Денис надежно чувствовал, что Ника, пережившая дикий испуг, не отважится подходить к Леньке поближе, а поэтому врал уверенно и нагло. Сам виноват, надо было проверить окрестности заранее, двери позакрывать, с Леньки-то какой спрос?

– Ну-ка кыш! Что прилетел, телевизор тебе здесь, что ли? Кыш в комнату! Морка, я кому сказал!…

– Ди-инь, а у Мора глаза – что, светятся в темноте или мне тоже показалось?

– Не смейся, иногда светятся, между прочим… Я же сказал: включи свет, вот и казаться не будет, а я пока осколки замету… – И заметив ее движение: – Гипс, цена тридцать два рубля сорок копеек, я по глупости купил год назад, да все никак было не выбросить… Разливай суп, тарелки в шкафу. Иди, иди…

Разбитой горгулье было лет триста, мать говорила, старинный фарфор… Плевать, и не такое в детстве бил, родаки и не вякнут, привыкшие… Денис как стоял на четвереньках, так и замер, осененный идеей: сейчас самое время будет подойти… а она, предположим, у стола стоит… взять двумя руками за плечи… не бойся, мол, я же рядом… и поцеловать в… висок, для начала… И она… Да, точно, скорее… Денис быстро-быстро ссыпал крупный мусор в ведро, мелкую пыль предательски пихнул под тумбочку, побежал, поставил ведро куда-то вбок, вымыл и вытер руки (все равно влажные… об штаны…) и спокойным шагом двинулся на кухню. Сердце гнало кровь с чудовищной скоростью, но воздуха для дыхания все равно не хватало: в свои шестнадцать лет Денис еще никогда и ни с кем наяву не целовался.

Микроволновка отключилась в положенное время, суп все еще не был налит по тарелкам, Ника стояла молча, прижав руки к груди, лицом к нему.

– Ника, не бо…

– Денис!

– Я Денис, что еще случилось?…

– Не подходи… пожалуйста… Денис, что – это? И это?

– Пепельницы, мама у меня курит.

– А почему они из черепов? Человеческих? Или это тоже муляжи?

– Не задумывался никогда… Наверно, из настоящих. Так даже прикольнее. А одна из немецкой каски есть, там в холле… – Денис все еще не оставлял надежды поцеловать Нику, хотя бы один разок, как бы нечаянно… – Пойдем покажу?

– Не надо. – Ника вдохнула, как если бы собралась нырять, зрачки ее прыгали, не в силах ни на чем остановиться…

– А почему у вас распятие… вниз головой… Вон, над лампадой?…

– Ну я откуда знаю! Сто лет так висит. А как правильно? Я лично по церквам не хожу, ни разу не видел, а по фильмам – где вверх, где вниз, вообще я не присматривался…

– Я пойду…

– Куда ты пойдешь? А кофе? Садись, а то все остынет, я сейчас… Где половник?…

– Денис, выпусти меня немедленно. – Голос у Ники дрожал, вот-вот готовый сорваться в крик.

– Ника, что такое? Ты что?

– Не подходи, я кричать буду. Выпусти меня. Выпусти же!

Денис сосредоточился было, но обмяк: и так было видно, что девушка на грани истерики. А все этот дурацкий Ленька… и пепельницы…

– Не кричи. Иду открывать. А сумочку?

– Принеси… пожалуйста… – Денис принес сумочку, пошел впереди, открыл двери…

– Так, ключи я взял, я тебя до метро провожу…

– Не надо, Денис… Спасибо, я сама…

– Нет провожу! До метро.

Ника не стала спорить и пошла вниз. Ее, как показалось Денису, слегка пошатывало…

– Вы уже? Почему так рано? – мать только что вышла из «мерса», они столкнулись нос к носу…

– Да… – неопределенно ответил Денис. – Решили прогуляться…

– Ника. Посмотри на меня. Что-то случилось?

Нике очень, очень не хотелось поднимать взгляд на Ольгу Васильевну, но она решилась…

– Я…

– Плохой из тебя кавалер, сыночка. Отправил девушку, не накормил, не поговорил… Ника, ты где живешь?

– Там… за Автово, на Маршала Казакова…

– Нам как раз по пути. Гарик, девочка с нами поедет, мы ее довезем.

– Спасибо, не…

Мать взяла девушку за руку и та покорно смолкла…

– Садись в машину, Ника, Слава, подвинься.

Ника медленно, как сомнамбула, подошла к машине и села на заднее сиденье, рядом с дядей Славой…

Денис весь еще был в обиде и недоумении: все так хорошо начиналось – и вдруг накрылось медным тазом… Досадно было сердцу и горько… Хоть бы попрощалась, хоть бы взглянула… Но нет, Ника сидела, опустив голову и плечи, а на него – ноль внимания.

– Ну, все, Динечка, поцелуй маму и домой. Поешь, покорми Мора и за уроки. Слышишь, за уроки, а не за компьютер! Иди, мой дорогой…

Хлопнула дверца, коротко взвыл мотор, и «мерс» плавно отчалил от бровки.

– Что??? – звякнула в мозгу запоздалая догадка! Головная боль пробила резко – Денис аж присел на секунду, – но действовать не мешала.

Автомобиль споткнулся, закашлялся, снова взвыл, но с места не трогался. Денис стоял на месте и ждал. Наконец мотор заглох, водительская дверца распахнулась, из нее рывками, по частям, вылез отец…

– Сын, что происходит?

– Я с вами поеду, Нику провожу.

– Нет. Справимся и без тебя. Иди домой, Денис.

Но Денис подошел к машине, рванул дверь, еще раз, блокиратор выскочил.

– Дядя Слава, Ника, подвиньтесь. – Никто не пошевелился. Денис наклонился поближе: Ника сидела с открытыми глазами, но вне сознания. Головная боль усиливалась с каждым мгновением, ее уже почти невозможно было терпеть. Надо срочно… срочно… Стекла в машине начали дребезжать, все более тонко и мелко, уже зазудели… откуда-то пахнуло дымком…

– Сыночка, успокойся! Хорошо, хорошо, садись, скорее же садись… Слава, подвинься…

– Но… – отец нерешительно оглянулся на Нику.

– Ты что, Гарик… видишь же, что с Динькой… Ему еще рано. Нельзя!…

Мать с ужасом и тревогой смотрела на сына. Холодная мамина ладошка легла на лоб – и сразу полегчало.

– Все, Гарик, закрывай, поехали, в дороге поговорим…

На этот раз машина завелась сразу и ничего ее не удерживало. Довольно долго они ехали в полном молчании.

– Ее нельзя отпускать, сын.

– Куда ее нельзя отпускать?

– Никуда. Вообще нельзя, после того как она видела Мора, Леньку, наш уклад.

– Ну и что с того? Да она никому и не скажет.

– Не скажет? Вот как? А почему, сын? С чего ты взял, что она будет молчать?

– Ну… Я ее об этом попрошу.

– Ты уже попросил ее остаться. Она послушалась?

– Так вы что – ее… убьете???

– Мать же просила тебя остаться дома.

– Мама?

– Динечка, послушай меня…

– Убери руку! Так вы что, собираетесь ее…

– Денис, успокойся! Я тебе все объясню…

– Объясняй. Ого… это где мы, на кладбище, что ли?… Никто никуда не пойдет. Здесь объясняйте… Мор? Откуда он здесь?… Ничего, снаружи подождет. Пусть лучше дядя Слава выйдет, а то здесь тесно…

Мамин брат, как всегда, безмолвный и исполнительный, вышел; обиженный невниманием Мор уселся на капоте. Денис остался наедине с родителями, бесчувственная Ника была не в счет.

– Динечка, ты уже большой, должен все понимать… Но еще недостаточно взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван.

– А к чему я призван?

– Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен будешь изменить существующий сегодня миропорядок.

– А чем этот плох?

– Всем он плох, неужели ты сам не видишь? Человечество – мелочное, лживое, подлое, двуличное. Головной мозг дан человеку не для того, чтобы одною половиной служил он распятому, а другою…

– Так я что, должен Апокалипсис учинить?

– Нечто вроде… На самом деле ты должен это никчемное человечество спасти от самоуничтожения, а во-вторых, вправить ему мозги, чтобы не раздваивалось в служении своем и в морали.

– Допустим. – Денис и раньше догадывался кое о чем, но сейчас предстояло решить более насущные проблемы, философия подождет… – А к Нике, какое это имеет отношение?

– Самое непосредственное. Слишком многое зависит от твоего благополучия, телесного и… эмоционального. Нечисть, вражеская рать, мерзость рассеяны всюду, они пропитали всю землю своею гнусью, они знают, что ты родился и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их, тот, кто превыше всех, не может лично все исправить. Он нам доверил быть здесь, с тобою, защищать тебя, помогать тебе, пока ты не обретешь призвание… Но до той поры ты уязвим.