Летняя королева Чедвик Элизабет

12

Париж, весна 1140 года

Алиенора была занята все утро, стоя на мессе с Людовиком, отвечая на письма из Аквитании, общаясь с просителями, но в конце концов выкроила немного времени, чтобы провести его с Петрониллой, которой подгоняли новые платья.

Самое красивое платье сестре сшили на праздник святой Петрониллы, который отмечали в последний день мая. Оно было из розового шелка, мягко оттенявшего ее золотисто-каштановые волосы и глаза цвета лесного меда. Поговаривали о том, что Петронилла похожа на свою бабушку, Данжероссу де Шательро – великолепную красавицу, печально известную тем, что бросила мужа и сбежала с любовником, Гильомом, девятым герцогом Аквитанским. Впрочем, о том старом скандале не упоминали. Лишь восхищались, какой красавицей становится Петронилла.

Платье было расшито сотнями маленьких жемчужин, которые блестели и на поясе, и в кольцах, которыми были унизаны пальцы Петрониллы. Еще больше жемчужин было вплетено в ее косы и украшало вуаль. Для Алиеноры это было куда больше, чем просто облачение младшей сестры в нарядные одежды. Это был праздник женственности Петрониллы, сильный сигнал о том, что девочка защищена богатством и властью и потому неприкосновенна. Одежда была таким же оружием и защитой, как рыцарский меч и щит.

Петронилла раскачивала пышные юбки платья взад и вперед, показывая лодыжки, обтянутые шелковыми чулками, и изящные вышитые туфельки.

– Наш отец гордился бы тобой, – сказала Алиенора.

– Жаль, что его нет с нами. – Улыбка померкла на губах Петрониллы, но расцвела вновь, когда ее взгляд устремился на Рауля де Вермандуа, стоявшего в дверях комнаты. – Рауль, тебе нравится? – Она подскочила к нему и сделала пируэт.

Он уставился на нее как громом пораженный.

– Должно быть, я сплю, – сказал он. – Вы – прекрасное видение.

Петронилла смеялась и танцевала вокруг него, легкая, как пушинки чертополоха.

– Я из плоти и крови. Потрогай! – сказала она и протянула ему руку.

Он коснулся ее пальцев и склонился над ними.

– Ну что ж, вы не призрак, а истинная красавица, – добавил он с поклоном. Из-за спины он достал маленький собачий ошейник, сплетенный из розовой тесьмы и украшенный рядами жемчужин. – До меня дошли слухи о каком-то новом платье, – сказал он, – и я подумал, что Бланшетта должна соответствовать хозяйке.

Петронилла захлопала в ладоши, с криком восторга обвила его шею руками и поцеловала в щеку. Затем, отстранившись, склонилась к собачке и заменила ее ошейник из плетеной кожи на новый.

– Идеально, – сказал Рауль. – Теперь вы идеальны. – И, учтиво поклонившись, удалился.

Алиенора смотрела ему вслед – его предупредительность грела ей душу. Рауль был для Петрониллы как будто отцом, уделяя ей внимание, которого она так жаждала, и не подпуская к ней назойливых юных придворных.

Оставив сестру с портнихами, Алиенора отправилась на поиски Людовика. В последнее время он отдалился от нее, и приходилось прилагать усилия, чтобы сохранить на него влияние. После выкидыша она так и не зачала ребенка, а Людовик несколько раз не смог исполнить свой супружеский долг, из-за чего бросался в церковь, чтобы вымолить прощение за грех, лишивший его мужественности. Но даже в тех случаях, когда ему все удавалось в постели, результатов не было, поскольку ее кровотечение приходило вовремя, а хищники все кружили, ожидая своего часа.

Дверь покоев Людовика была приоткрыта, и до Алиеноры донесся громкий голос свекрови. Алиенора помрачнела. Аделаида стала более суровой и непреклонной с тех пор, как Людовик дал согласие на брак между его сестрой и наследником английского короля Эсташем. Констанция уехала в Англию в феврале, чтобы вступить в новую семью. Аделаида, потеряв еще одну союзницу и компаньонку при дворе, да еще и единственную дочь, с тех пор стала особенно угрюмой и раздражительной.

Сейчас она разразилась перед Людовиком очередной тирадой, голос ее звучал неприятно и резко.

– Ты не должен поддаваться на уговоры тех, кто пытается сбить тебя с пути, заставить уклониться от твоего истинного долга – править Францией. Когда я думаю обо всех жертвах, которые принес ради тебя твой отец… Твои предшественники боролись за то, чтобы посадить тебя на трон, и ты несешь на своих плечах все их стремления, их мечты и надежды. Не будь легкомысленным, и не позволяй другим забрать твою ношу. Ты слышишь меня? – В наступившей тишине Аделаида сурово повторила вопрос. Раздался громкий удар, как будто она стукнула чем-то по столу.

– Да, мама, – бесстрастно ответил Людовик.

– Не знаю, не знаю. Интересно, понимаешь ли ты, что правишь этой страной своим умом, а не по чьей-то указке?

– И о чьей же указке ты говоришь? – требовательно поинтересовался Людовик. – Назовешь имена? Твои приказы, матушка, я тоже исполнять не собираюсь. Я вижу, как ты наблюдаешь за мной в зале совета и пытаешься вмешиваться, где только можешь, как вмешивалась в дела отца. Я вижу, как ты следишь за Алиенорой и ее сестрой, выискивая в них недостатки на каждом шагу.

– Стоит ли удивляться, если они ведут себя вульгарно и попирают наши устои? Ты можешь верить чему угодно, но я знаю другое. Я вижу, как они интригуют, словно пара юных лисиц, но ты не замечаешь этого, потому что слеп! Меня принижают. Не оказывают мне должного уважения, а деньги уходят, как вода в решето. Ты знаешь, сколько стоят последние платья для младшей сестры? На одни жемчуга можно год кормить целый монастырь! Тебе известно, сколько твоя жена тратит на ароматическое масло для ламп?

– Вот об этом я и говорю, указывая на твои придирки. В мире есть вещи и похуже. Алиенора любит меня, и это больше, чем ты когда-либо делала.

– Она держит тебя за дурака!

– Это ты принимаешь меня за дурака, – ответил Людовик.

– А ты таков и есть, и мне больно это видеть. Но да будет так. Я умываю руки. Не приходи ко мне плакаться, когда твой мир рухнет.

Алиенора отступила на шаг, когда Аделаида распахнула дверь и вышла.

– Подглядываешь в замочную скважину? – презрительно поинтересовалась пожилая женщина. – Это меня не удивляет.

Алиенора присела в реверансе.

– Мадам, – бесстрастно ответила она.

– Думаешь, победила, – прошипела Аделаида, – но ты ничего не знаешь. Я всю жизнь трудилась на благо Франции. Я была женой одного короля и матерью другого, и посмотри, к чему это меня привело. Тебя ждет та же участь, девочка моя, потому что в конце концов все сводится к пустоте. Отписываю тебе мою горсть пыли. Возьми ее и посей свой бесплодный урожай. Для меня здесь все кончено.

Аделаида пронеслась мимо. Алиенора глубоко вздохнула, собралась с силами и вошла к Людовику.

– Я тебя искала, – сказала она. – Не знала, что ты занят.

Его рот искривился.

– Ты слышала, что она сказала?

Алиенора кивнула.

– Должно быть, ей трудно отказаться от власти. Думаю, для нее будет лучше на некоторое время удалиться в свои владения. – Она положила руку ему на плечо. – Мне жаль, что матушка так относится ко мне и Петронилле. По правде говоря, мы всегда держались с ней почтительно. Она сама не своя с тех пор, как твоя сестра уехала в Англию.

– Моя мать никогда не бывает довольна. – Его глаза потемнели от боли. Он пристально смотрел на нее. – Она права, Алиенора? Ты держишь меня за дурака?

– Ты же знаешь, что это не так.

– Я больше ничего не понимаю. – Обхватив жену за талию, он обнял ее и начал целовать с неуклюжим отчаянием. Алиенора задыхалась от грубости его натиска, но он не обращал на это внимания и, потянув ее на кровать, овладел ею, не раздеваясь, средь бела дня – он выгибался и всхлипывал, входя в нее и выходя из ее тела. Казалось, он использовал ее, чтобы выплеснуть мучительное разочарование в бешеном всплеске похоти – избавиться от страхов и страданий, оставив их в ней, и снова вернуть мир к нормальной жизни.

Когда все закончилось, он оставил ее на кровати, а сам ушел молиться. Алиенора перекатилась на бок; она обхватила себя руками за плечи, ища утешения, и уставилась в стену, чувствуя себя оскорбленной и изнасилованной.

Людовик оглядел покои, ранее принадлежавшие его матери. Ее не было при дворе почти два месяца. Алиенора заново отделала стены и велела расписать их тонкими красными и зелеными завитками, развесила красочные гобелены – богато расшитые, но не тяжелые. На креслах у окон лежали белые, вышитые золотом подушки, а на сундуках и столах стояли вазы с цветами. От пьянящего аромата роз и лилий кружилась голова.

– Ты отлично потрудилась, – сказал Людовик.

– Тебе нравится?

Он осторожно кивнул.

– Здесь все очень изменилось. Это больше не комната моей матери.

– Конечно, нет. Здесь не хватало света и воздуха.

Людовик подошел к окну и устремил взгляд на чистое голубое небо.

Алиенора посмотрела на него. Аделаида и Матье де Монморанси объявили о своем намерении пожениться. Ни для кого при дворе это не стало неожиданностью, однако Людовик все еще пытался осознать тот факт, что его мать выбрала себе в мужья не слишком знатного человека. Как будто все, что имело значение раньше, вдруг стало неважным – или, возможно, важным стало что-то совсем другое.

– Я намерен сделать Монморанси коннетаблем Франции, – сказал Людовик, взяв в руки подушку и разглядывая вышивку. – Думаю, так будет лучше.

Алиенора кивнула в знак согласия. Так честь будет удовлетворена, и Аделаида избежит позора в глазах своей семьи.

– Она, должно быть, очень к нему привязана, – заметила Алиенора.

Людовик фыркнул.

– Он будет у нее на побегушках, вот и все. В монастырь она бы ни за что не пошла, а Монморанси будет ее занимать.

Алиенора считала, что все это к лучшему. Пока Аделаида занята новым мужем, она не будет совать нос в придворные дела. Пусть эта пара держится как можно дальше сколько захочет.

Она встала рядом с мужем у окна.

– Ты больше не думал о делах в Бурже?

– О каких делах?

– Об архиепископе Альберике, – терпеливо напомнила Алиенора. – Он быстро слабеет, и, если вдруг умрет, придется избирать нового архиепископа.

Людовик нетерпеливо пожал плечами.

– Они изберут того, на кого я укажу. Это моя привилегия.

– Даже если так, не разумнее ли представить им твоего кандидата, пока Альберик еще жив? Я знаю, что ты давно положил глаз на Кадюрка.

Его ноздри раздулись.

– Всему свое время. Я же сказал, они изберут того, кого я выдвину.

Заметив, как он недоверчиво стиснул зубы, она мысленно вздохнула. Как ни странно, Людовик, предпочитавший в жизни жесткие правила и порядок, порой усложнял до невозможности самые простые вещи. Если же на него давить, он станет еще более упрямым и капризным. Власть короля абсолютна, и точка.

13

Париж, весна 1141 года

– Тулуза, – сказала Алиенора, обращаясь к Людовику. – Моя бабушка по отцовской линии, Филиппа, была наследницей Тулузы, но власть узурпировали те, у кого было меньше прав и больше сил. Будь жив мой отец, он бы боролся за то, чтобы вернуть эти земли нашей семье.

Глубокой ночью они с Людовиком сидели в постели, пили вино и разговаривали при свете лампы с ароматным маслом. Все благоприятствовало зачатию ребенка. День был не святой и не запретный; у Алиеноры не шла кровь. Все с нетерпением ждали вестей о новой беременности, но она знала, что ожидание лишь порождает в Людовике страх неудачи. Он говорил, что блуд – это грех и что либо он, либо Алиенора, должно быть, как-то прогневили Господа, отчего теперь не могут зачать ребенка. Она и теперь ощущала, как муж напряжен.

– Мой отец родился в Тулузе, – сказала она. – Но я там никогда не была.

– Почему мы говорим об этом сейчас?

Она отставила вино в сторону и наклонилась к нему.

– Потому что это дело, которое слишком долго откладывается. Я должна поехать в Аквитанию – ею тоже пренебрегают.

– Тебе не нравится в Париже?

Алиенора не стала говорить то, что первым пришло на ум: Париж – холодный город, куда ее сослали из теплых южных земель ее детства. С тех пор как Аделаида уехала из дворца, молодая королева расширила свои покои, переделав все по своему вкусу, и они ей вполне нравились. Париж с его многолюдными улицами и бурной интеллектуальной жизнью всегда вдохновлял ее, но это был не дом, и он не принадлежал ей.

– Франция – страна моего супружества, – изящно вывернулась она. – Аквитания – моя земля по рождению и праву, и мой долг – показаться там лично. – Она провела кончиком косы по его губам. – Подумай о том, чтобы отправиться во главе армии на завоевание Тулузы. Только представь, какую честь принесет тебе такое предприятие. Ты докажешь свою власть и исправишь ошибку.

Людовик ощутил прилив желания, представив себе, как он ведет войска: звенит упряжь, плавно движется под ним мощный конь. Он вообразил рядом с собой Алиенору и Ла Рейну, сидящую на его запястье. Он представлял себе поход под звездами, где летний ветер доносит ароматы лугов. Представлял, как добавит Тулузу к своим владениям и докажет всем, и не в последнюю очередь своей супруге, какой он великий король и воин.

Она осыпала его ключицу и шею короткими поцелуями, нежно касаясь кончиком языка.

– Скажи «да», Людовик, – прошептала она, дыша ему в ухо. – Скажи «да». Ради меня. Сделай это ради меня… сделай это ради Франции.

Он закрыл глаза и наслаждался эротическим зарядом ее слов и прикосновением ее губ. Он был до боли тверд. Со стоном он перевернул Алиенору на спину, раздвинул ее ноги и подался вперед.

– Хорошо, – выдохнул он. – Я сделаю это. Я покажу тебе, на что способна Франция! – Он действовал решительно, разгоряченный мыслью о том, что совершит великие и мужественные подвиги по приказу своей жены, хотя и подмял ее сейчас под себя.

Под лучами теплого южного солнца Алиенора чувствовала себя так, словно вернулась из изгнания. Кроме краткого визита в Ле-Пюи, она не видела Аквитанию четыре года, и это было похоже на то, как если бы она попала под долгожданный дождь после бесконечной засухи. Все, что было стиснуто у нее внутри, начало распускаться – она почувствовала себя обновленной. Снова стала смеяться и расцвела.

В Пуатье Алиенора прошлась в танце по покоям дворца, юбки ее платья раздувались и кружились.

– Дом! – Она крепко обняла Петрониллу. – Мы дома!

Будь все по ее нраву, она жила бы здесь вечно и ездила в Париж, только когда того требовал бы долг.

Ее аквитанские вассалы собрались вместе с Людовиком в поход на Тулузу, среди них был и Жоффруа де Ранкон, который привел людей из Тайбура, Вивана и Жансе. Сердце Алиеноры учащенно забилось, когда Жоффруа преклонил колени перед ней и Людовиком. Рядом с ним она по-прежнему вспыхивала невидимым пламенем; время и расстояние ничего не изменили.

Он был учтив с Людовиком и умело участвовал в организации армии для похода на Тулузу. Их беседа была сердечной и профессиональной – в разговоре даже проскальзывали дружеские нотки, к которым некоторые северные бароны прислушивались с подозрением и враждебностью.

Когда ему выпала возможность поговорить с Алиенорой наедине, он обратился к ней так же вежливо, но с ощутимым скрытым напряжением, будто стояли на пути бурной подземной реки, о которой знали только они.

– Король оказал мне честь, попросив стать его знаменосцем, – с гордостью сообщил Жоффруа.

– Он понимает, что следует вовлекать моих вассалов в общее дело, – ответила она. – И вполне уместно, чтобы человек ваших способностей в таком случае ухватился за выгодную возможность.

– Некоторым не нравится, что южный выскочка занимает столь видное положение, – язвительно сказал он, – но успех всегда порождает зависть. Я рад служить вам и королю.

В тот первый вечер в большом зале компанию развлекал знаменитый благородный трубадур Жоффре Рюдель, сын кастеляна Блая, который, спев подходящие к случаю боевые песни и баллады, взял минорный аккорд на своей цистре и исполнил еще одно произведение о душераздирающей любви и тоске.

У Алиеноры перехватило дыхание. Она посмотрела на Жоффруа, и на едва уловимое мгновение их взгляды скрестились, и под их ногами забурлила подземная река.

Когда-то она играла с ним в догонялки в здешних садах, со смехом уворачиваясь от протянутых к ней рук. Она ходила с ним на охоту; они вместе пели песни и танцевали. С ним она училась восхитительному искусству флирта, зная, что в безопасности и он не причинит ей зла. Он дарил ей радость в детстве, и о нем она мечтала, когда ее тело обрело женственные формы. Все это осталось в прошлом, но влечение и воспоминания остались. Ей хотелось бы возродить их, чтобы перекинуть мост через пропасть настоящего, но ради них обоих она не могла так поступить. Никогда ей больше не флиртовать с ним, потому что в этом случае каждое слово будет сказано всерьез, в то время как любезности с другими – лишь показные пустяки.

Воодушевленный и жаждущий завоевать Тулузу, Людовик покинул Пуатье на следующее утро со своими французскими рыцарями и теми вассалами Алиеноры, которые откликнулись на его призыв. К другим были отправлены гонцы с приказом встретить короля в пути. С короной Аквитании на челе Алиенора обняла мужа и, когда он сел на коня, передала ему свой щит.

– Да пребудет с тобой Господь, – сказала она. Краем глаза она заметила, что Жоффруа несет знамя Людовика с французскими лилиями, а рядом с ним развевается аквитанский орел. Он смотрел прямо перед собой, упрямо выпятив подбородок. – Да пребудет Он со всеми вами, – добавила она.

– Я вернусь к тебе и принесу в дар Тулузу, если это будет угодно Господу, – ответил Людовик.

Алиенора отступила и села в огромное кресло своего отца, которое вынесли из зала и установили на возвышении, под шелковым балдахином. Взяв у своего сокольничего кожаную перчатку, она усадила Ла Рейну на правое запястье. В левой руке она держала украшенный драгоценными камнями жезл с фигуркой голубки. Герцогиня Аквитанская, правительница государства, провожала в путь кавалькаду всадников, смелых, дерзких, в сверкающих доспехах. Людовик был в своей стихии, и Алиенора подумала, что никогда еще он не выглядел таким красивым и уверенным, как сейчас. Ее сердце разрывалось от гордости и за него, и за человека, который поклонился ей с седла, прежде чем выступить первым, держа в руках знамена.

14

Пуатье, лето 1141 года

Людовик вернулся в Пуатье после военной кампании почти с тем же блеском, с каким его оставил: под развевающимися знаменами, со сверкающей на солнце сбруей и новостью о том, что он заключил перемирие с Альфонсом Иорданом, владыкой Тулузы, согласно которому последний сохранил город в обмен на клятву верности французской короне. Попытки Людовика взять город штурмом провалились, не удалась и осада. Ему удалось добиться лишь клятвы верности и перемирия.

– Мне не хватило людей, – сказал он Алиеноре в их покоях, когда слуга опустился на колени, чтобы снять с него обувь и вымыть ноги. – У меня не было ни достаточного войска, ни снаряжения.

– Виноват Тибо Шампанский, – откликнулся Рауль де Вермандуа, который находился неподалеку как советник и старший член семьи. – Уже дважды он отказывал вам в услугах. Будь с нами его люди, мы взяли бы Тулузу, не сомневаюсь. – Он отпил вина из кубка, который протянула ему Петронилла.

Алиенора перевела взгляд с де Вермандуа на Людовика.

– Тибо Шампанский отказался повиноваться?

Ожидалось, что он присоединится к Людовику под Тулузой, но, очевидно, этого не произошло.

Людовик скривил губы.

– Он прислал гонца с сообщением, что не придет, потому что война с Тулузой выходит за рамки его обязательств передо мной, к тому же с графом Тулузским он не ссорился.

Алиенора отстранила слугу и сама занялась мытьем ног супруга, чтобы слушать, склонив голову, и меньше участвовать в беседе. Тибо Шампанский, похоже, решил идти своим путем. Он подорвал авторитет Людовика и укрепил свой собственный, а поскольку граф был богат, влиятелен и в его жилах текла королевская кровь, он был опасен. Отчасти по его вине Тулуза осталась непокоренной. Дело кончилось лишь перемирием и клятвой, которая, по сути, ничего не значила.

– Я не прощу его вероломства, – прорычал Людовик. – Когда мы вернемся во Францию, я с ним разберусь.

– Но ты не забудешь о Тулузе?

Людовик бросил на нее нетерпеливый взгляд.

– Нет, – отрывисто сказал он.

Ему явно не хотелось продолжать этот разговор, и Алиенора замолчала, рассчитывая вернуться к нему позже, а пока она хотела убедить Людовика задержаться в Аквитании. Лишь бы не возвращаться в Париж!

– Мы еще многое можем сделать здесь для людей и церкви, – сказала она.

Людовик неопределенно хмыкнул.

Рауль вежливо кашлянул.

– Меня ждут дела, если вы позволите, сир.

Людовик махнул рукой, отпуская его. Алиенора многозначительно посмотрела на Петрониллу, которая подняла брови и на мгновение сделала вид, что не понимает, но потом присела в реверансе и последовала за Раулем, уводя за собой служанок.

Алиенора аккуратно осушила ноги Людовика мягким льняным полотенцем.

– Пока тебя не было, я кое-что задумала на случай, если ты не позовешь меня на победный пир в Тулузу.

Людовик напрягся.

– Ты ожидала моего поражения?

– Отец говорил, что всегда разумно составить запасной план, который может понадобиться, если главный не удастся, – как захватить смену одежды на случай дождя. – Она отложила полотенце и села к нему на колени.

– И что ты задумала? – Он обнял ее за талию.

– Пожалуй, для начала мы могли бы поехать в Сен-Жан-д’Анжели и помолиться у мощей Иоанна Крестителя. А потом в Ньор, чтобы провести суд. Еще я хотела бы даровать королевский статус церкви в Ньёй, где похоронена моя мать, а потом мы могли бы поехать в Тальмон поохотиться. – Она погладила его по щеке. – Что скажешь?

Он с отвращением нахмурился.

– В Тальмон?

– Мы должны укрепить наши позиции там мирным путем после того, что произошло раньше.

– Наверное, ты права, – согласился он, все еще хмурясь, – но слишком задерживаться не стоит.

Алиенора не ответила, потому что давно поняла, когда стоит надавить на мужа, а когда оставить в покое. Он согласился. Большего ей сейчас и не нужно.

Обширные аквитанские владения Алиенора объезжала рука об руку с Людовиком. Они принимали просителей и вассалов, вместе свидетельствовали и подписывали хартии, всегда с оговоркой, что все документы, на которых Людовик ставил свое имя, были составлены «с согласия и при ходатайстве королевы Алиеноры».

Самым трогательным моментом стало для Алиеноры посещение могил ее матери Аэноры и младшего брата Эгре в Сен-Венсане. Алиенора и Петронилла возложили цветы к простым могильным плитам, украшенным лишь крестами, и приняли участие в торжественной мессе в честь родных. По желанию Алиеноры церкви был дарован статус королевского аббатства.

Алиенора вернулась к родным могилам ранним вечером и уединилась в тишине. Ее дамы, склонив головы, стояли поодаль, давая госпоже возможность помолиться. Воспоминания о матери со временем поблекли. Ей было всего шесть лет, когда умерла Аэнора, и она помнила лишь слабый аромат лаванды и каштановые волосы матери, такие длинные, что Алиеноре не приходилось тянуться, чтобы коснуться толстых кос. Еще в памяти сохранилась тихая грусть, словно она сама навеяла на себя это настроение, прежде чем мир смог сделать это за нее. Брата она помнила еще хуже; мелькали воспоминания о маленьком мальчике, который бегал по замку с игрушечным мечом в руке, кричал, рубя мечом направо и налево, и его поощряли, потому что он был наследником, будущим мужчиной. Короткая жизнь, яркая, вспыхнувшая и сожженная лихорадкой. Он умер, едва успев пожить. Теперь у них обоих был достойный памятник, где покоились их бренные останки, и постоянный уход за их бессмертными душами. Она выполнила свой долг перед ними. Аминь. Перекрестившись, Алиенора повернулась, чтобы уйти.

– Мадам?

Жоффруа де Ранкон появился бесшумно и встал между ней и ее дамами.

Ее сердце на мгновение замерло.

– Что-то не так?

– Все хорошо, мадам, но я видел, как вы шли сюда, когда обходил посты. Если вы хотите, чтобы я ушел…

Она покачала головой и кивком указала на могилы:

– Я их почти не помню, но они все равно всегда со мной. Как сложилась бы моя жизнь, останься они с нами?

Его плащ коснулся ее рукава.

– Я научился отгонять такие мысли после того, как потерял Бургонди с нерожденным ребенком, – сказал он. – Это ни к чему хорошему не приводит. Все, что вы можете сделать, это прожить каждый день в их честь.