Восстание на Боспоре Полупуднев Виталий

1

Пифодор, при всей своей осторожности и расчетливости, любил дерзкие предприятия, ибо того, что называется боязнью за свою шкуру, у него не было. Когда надо, он бросался смело в любую опасность, находя наслаждение в обстановке тревоги, ему нравилось играть острием ножа, о который легко обрезаться. И наоборот, в атмосфере благополучия и бездеятельности становился мнительным и робким, быстро начинал болеть серой болезнью скуки.

После беседы с Табаной и Лайонаком на могиле Борака он решил сделать все зависящее от него, чтобы выручить из рабской доли плененного Фарзоя. Чутье прожженного искателя приключений не обманывало его. В громовых раскатах, доносившихся из восточной Тавриды, он слышал нечто такое, что могло сыграть немалую роль в его судьбе.

Болтаясь на своем судне в волнах Черного Понта, он сидел в сырой каюте, тянул вино маленькими глоточками и обдумывал разные способы освобождения князя, один смелее и фантастичнее другого. Следуя за кораблями Диофанта, он ночью оказался в виду боспорской столицы. Дым пожаров, осветивших Пантикапей зловещим светом, толпы на улицах и муравьиная суета позволили ему понять, что рабский заговор, о котором он уже немало слыхал, перерос в восстание. Бунт охватил столицу Спартокидов.

Буйной радостью забилось сердце пиратского вожака. Сам беглый раб, ненавидящий хозяев, отдавший жизнь бесстрашному ремеслу скитальца и морского разбойника, он горел боевым задором, если речь шла о разрушении хозяйских имений и уничтожении самих хозяев. Эта неутолимая жажда мести тому миру, который поработил его, отверг его притязания на настоящую человеческую жизнь, была истинным толкачом в его рискованных предприятиях.

Увидев, как пылают дома пантикапейских богатеев, как рабы толпами штурмуют царские склады, лавки и винные подвалы, Пифодор не выдержал и заплясал на палубе от восторга. Показывал пальцем на огни и кричал:

– Это лишь начало!.. Ломай, жги!.. То ли еще будет!..

Тавры, сидя за веслами, смотрели на неистовое веселье Пифодора серьезно и внимательно. Они видели в нем некий демонический ритуал, связанный с почитанием духов моря и разрушения.

В глазах своей команды Пифодор был провидцем и заклинателем. Он умел заговаривать волны и безошибочно угадывал, откуда и когда появится опасность. Ему верили. И теперь, когда он направил корабль прямо в гавань, никто не назвал его поступок безумным. Раз Пифодор так решил, значит, так лучше. Он знает, что их ожидает, и зря на рожон не полезет.

«Евпатория» на всех веслах с пиратской стремительностью вошла в гавань Пантикапея.

– Вот стоит «Арголида», – показал родосец. – Ручаюсь головой, что ее экипаж на берегу и пьян. Подходи борт к борту. Сейчас посудина будет наша!

Борта глухо стукнулись. «Арголида» покачнулась от удара. На палубе показались стражи, они сердито окликнули:

– Кто там?.. Или пьяны, что лезете на судно самого Диофанта?.. – Но тут же умолкли, пораженные стрелами и дротиками морских разбойников.

– Расковывай рабов! – распоряжался Пифодор. – Эй, гребцы! Свобода! Рви цепи, бей надсмотрщиков! Эге-гей!

Бесс находился на корабле и сейчас крепко спал после обильного ужина. Он даже не подозревал о близкой опасности. Его разбудили крики и топот ног. Он выскочил полуодетый на палубу и сразу же получил рану в голову. Однако успел броситься через борт и добраться вплавь до берега, где встретил Диофанта и умер у его ног.

Небывалое чувство торжества охватило гребцов, когда к ним вместо надсмотрщика с кнутом ворвались страшные в своем веселье люди, вооруженные мечами и топорами. Они хохотали, радовались. Сами рабы в прошлом, пираты испытывали какое-то упоение, когда снимали цепи с других.

– Хватит, молодцы! Поскребли море! Не пора ли на волю?! А?

– Снимайте, братья, ваши браслеты и ожерелья, довольно красоваться! Тяжелы хозяйские украшения!

– А ну ты, лохматый, хлебни хозяйского винца, прежде чем пролить хозяйскую кровь!

Пираты грубо, с размаху хлопали ладонями по спинам гребцов. Те сначала были как бы оглушены этим вторжением, потом ответили восторженными криками. Многие рыдали, обнимая освободителей, другие смеялись от внезапного возбуждения, гремели кандалами.

На убитых надсмотрщиках нашлись ключи. Цепи мгновенно были сняты. Их тут же торжественно опускали в воду, как символ потопления своего рабского состояния. Как должник жаждал сожжения своей долговой расписки, так раб спешил утопить свои цепи и ошейник. Впрочем, с ошейниками дело обстояло хуже. Они не размыкались, а были заклепаны наглухо. Их разбивали, как могли, вскрикивая от боли, когда задевали живое тело.

– Князь Фарзой! Где ты? Князь Фарзой!..

Гребцы недоуменно крутили головами. При свете факелов было плохо видно, кто кричит. Один из освобожденных, потирая руки, натертые ржавыми браслетами, заметил со смехом:

– Тут у нас князей нет… Еще не выбрали себе князя.

Пифодора охватило сомнение. Уж не ошибся ли он? Может, на корабле никогда и не бывало Фарзоя, его просто обманули?

– А ну, давай сюда кривого надсмотрщика, которого мы пощадили! – крикнул грек в нетерпения.

Появился перепуганный человек в грязном хитоне, хорошо знакомый всем гребцам.

– Вот он, изверг, что хлестал нас! Убить его!

– Не сметь его трогать, – предупредил Пифодор, – это мой пленник, а я на корабле старший. Подчинение!

Гребцы склонили головы, бросая на своего истязателя грозные, многообещающие взгляды.

– Покажи мне раба Сколота, которому ты, помнишь, говорил десять слов! Или обманул и не сказал? Если это так, сейчас же отдам тебя им!

Пифодор кивнул головой на гребцов.

– Нет, господин, – заговорил надсмотрщик заплетающимся от страха языком, – все исполнено. А раб Сколот – вот он!

Удивительно, что Сколот не разделял общего веселья, он сидел, подавленный, на своем месте. Кандалы висели на его запястьях, и он не спешил снять их.

– Этот? – в недоумении воскликнул Пифодор. – Да… может ли это быть?.. Князь, князь! Ты ли это? Князь Фарзой!

Медленно поднялась всклокоченная шапка спутанных волос, и на Пифодора взглянули острые глаза, прикрытые свалявшимися космами.

– Нет князя Фарзоя, – глухо отозвался гребец, – остался лишь раб Сколот.

– Он, он! – вскричал радостно грек. – Протри глаза, князь! Свобода и счастье – все наше! Бери меч, руби головы врагам твоим!.. Пойдем, тебя ждет чаша такого вина, каким, я думаю, Диофант не поил тебя. Прости, что сразу не узнал тебя. Зазнался я, клянусь родосским маяком, зазнался. Забыл, что сам ходил вот в таком же наряде и с такой же прической.

Пифодор был полон воодушевления и яркого солнечного веселья. Среди гребцов он выглядел сказочным героем Орфеем, попавшим в преисподнюю. Или легендарным Энеем в царстве Персефоны. Красивый, черноглазый, одетый как богатый человек, Пифодор казался воплощением самодовольства и уверенности в личном успехе.

– А ну-ка, ты, мастер бича, – обратился он к надсмотрщику, – давай ключи, отмыкай цепи князя! Да пошевеливайся! Думаю, ты не медлил, когда бичом замахивался!.. Прости, князь, заболтался я от радости.

Гребцы в крайнем изумлении толпились вокруг, и каждый с каким-то совсем новым чувством и любопытством старался взглянуть на давно известного им раба Сколота. Они будто впервые увидели его.

– Князя благодарите! – обратился Пифодор к гребцам. – Ради него я рискнул проникнуть в эту проклятую гавань… А чем это так нехорошо воняет?

– Спасибо, спасибо! – в один голос заговорили гребцы.

– Спасибо! – с некоторым усилием отозвался Фарзой. – Теперь я должник твой. Рад свободе, но предпочел бы завоевать ее сам… А воняет – моя безрукавка.

Все, в том числе и Пифодор, расступились, дали пройти князю. Тот поспешно поднялся на палубу. Он шел склонив голову, как бы объятый смущением. Ему было стыдно, что он, большой скифский князь, оказался среди гребцов и освобожден пиратами из милости. Что-то унизительное чувствовал он в том и другом. Лучше было бы остаться неизвестным, умереть за веслом, как и полагается рабу, чем получить из чужих рук свободу, запятнанную невольничеством, несмываемым позором.

– Пора уходить в море, – подсказал рулевой, которому грек доверял больше, чем другим.

– В море? – словно оторвался от внезапного раздумья Пифодор.

– Да, в море, а то нас окружат, как только на берегу станет известным, что мы совершили.

– В море?.. – Пифодор ожил, встряхнулся. – Нет, братцы, в море рано! Надо воспользоваться этой суматохой и пограбить город Спартокидов! Как же мы уйдем в море, не добыв кафтаны для наших освобожденных? Не могу же я оставить князя в вонючей безрукавке!

Это понравилось. Началась суета. На воду спускали легкие камары, прыгали в них, передавали из рук в руки оружие. «Евпатория» оставалась на веслах. На «Арголиде» хозяйничала половина таврских гребцов под главенством Агамара. Пифодор предложил Фарзою отдохнуть в своей каюте, пока они вернутся с добычей, но князь решительно отмахнулся и спрыгнул в лодку.

– Там, – указал он на город, – идет сражение! Не ошибусь, если скажу, что Диофант наверняка окружен и дело его плохо! Я хочу быть среди тех, кто дерется с понтийцами! И вернусь на корабль с головой Диофанта!

– Будь нашим предводителем! – поднял руку Пифодор. – Эй, все, кто есть, теперь мы подчиняемся князю Фарзою! Лучшему мечнику Скифии! Пошарпаем боспорские подвалы! Прольем кровь богатых и знатных!

Князь и пират сидели рядом в лодке. Пифодор поглядывал искоса на задумчивого Фарзоя. Тот думал, что, окунувшись в огненное море ночного восстания и разыскав Диофанта, смоет кровью ненавистного понтийца скверну невольничества или погибнет в бою. Гордость и самолюбие его были непомерно велики, чувство пережитого позора мучило его, как долгая жажда, которую трудно утолить. Он жаждал крови.

– Прости, князь, – вполголоса оправдывался Пифодор, – если я что сказал невпопад. Уж очень обрадовался, увидев тебя. Как будто сам вырвался из ошейника.

– Напрасно ты выдал меня, назвал по имени. Опорочил имя сколотского князя, родича царского. В этом наряде – я только Сколот. А князем опять буду, когда сяду на коня и проскачу по Пантикапею с отрубленной головой Диофанта на острие меча!

– Ай-ай! Не сообразил. Прости еще раз. Недодумал я этого. Только – какая печаль тебе от того, узнали тебя остальные гребцы или нет? Ты здесь – хозяин! Прикажи молчать – и каждому, кто разинет рот, мы вырвем язык и выпустим кишки!.. Я тоже был рабом. Рабство делает человека несчастным, но не отнимает у него души и сердца. Аполлон и то был рабом. Даже пас стада.

– Его поработил на время сам Зевс. А перед Зевсом все равны.

– Все ли?.. Я убедился, что нет большой разницы быть рабом у бога или демона. Хозяева всегда жестоки и подлы, а раб всегда обижен. А быть обиженным и униженным хотя бы у самого Зевса – я не хочу! Я против тех богов, которые порабощают или поддерживают рабство! Я готов молиться лишь тем богам, что делают людей свободными! Только о таких богах я что-то не слыхивал…

Фарзой с иным выражением взглянул на грека, сразу смягчившись. Пифодор заметил это и, облегченно вздохнув, рассмеялся.

– Смотри, князь, – показал он рукой вперед, – какие пожары в городе. Это рабы поджаривают своих хозяев!.. Ты помнишь, как Лайонак склонял Палака идти на Боспор? Вот это-то восстание он и обещал царю скифскому!.. Сейчас Палак при помощи рабов весь Боспор захватил бы голыми руками. Но он не согласился, погордовал перед маленьким человеком. А что получилось?.. Палак – погиб, а Лайонак, бывший раб, простой конюх, оказался мудрее царя Скифии! Каково?.. Вот и говори после этого, что рабство делает человека глупым, а цари и богачи всегда умны и всегда правы. Чепуха, я в этом давно убедился.

– Ты говоришь дерзко, но мне нравятся твои речи. Платон был продан тираном Дионисием на остров Эгину, но после этого не перестал быть мудрецом. Баснописец Эзоп был рабом очень глупого и чванливого человека. Таких примеров много.

– Верно!.. Вот видишь, и Пифодор не всегда глуп. Эх, князь, как я рад тебе! Бери меч, погуляем по боспорским улицам, отпразднуем твое освобождение железом и огнем!

Слова грека были насыщены бунтарством и страстью протеста против несправедливости мира рабовладельцев. И когда он с запальчивостью выражал презрение и ненависть к этому миру, то будил в душе князя что-то похожее на сочувствие. Рабская скверна не только запачкала и озлобила Фарзоя, но изменила его отношение ко многим привычным вещам. Князь кипел страстью отмщения за свой унизительный плен, но в то же время смутно чувствовал, что никакая месть не вытравит из его души горечи пережитого.

2

Нестройная толпа пиратов и только что освобожденных гребцов с «Арголиды» стремительно, то шагом, то бегом, поднялась на пантикапейский холм. Ее можно было принять за повстанческий отряд, возвращающийся после обхода городских улиц. Босой раб в вытертой и грязной овчинной безрукавке, бородатый, нечесаный, размахивая мечом, зажатым в твердой, как железо, ладони, бежал впереди.

– Ох, и спешишь ты, князь! – задыхался Пифодор, отяжелевший на корабле. – Едва ли понтийцы в акрополе. Посмотри, оттуда выходят такие же, как мы. Эй, друзья!

Несколько рабов, вооруженных хорошим оружием, остановилось.

– Что, с Диофантом покончили? – спросил грек.

– Добивают его в порту! А вы чьего отряда?

– Мы?.. Из отряда Лайонака! – нашелся родосец.

– В порт! В порт! – вскричал Фарзой, охваченный боевым пылом, уже не способный ни думать, ни отвечать.

Он видел перед собой лишь голову Диофанта и готов был драться хоть со всеми восставшими рабами, только бы пробиться туда, где был его враг.

Ступив на берег к северу от порта, они миновали те улицы, по которым отступали понтийцы. На мгновение остановились на широкой мощеной террасе, ограниченной со стороны моря каменной балюстрадой. Под их ногами лежал кроваво-красный горящий Пантикапей. Словно потревоженные муравьи, бегали люди по площадям и улицам, размахивая оружием и факелами.

– Вот он, город Спартокидов! – вскричал в исступлении грек. – Город цепей и пыток!.. Сегодня мы хозяева твои, Пантикапей!

– Велик город и прекрасен! – невольно замедлил свой шаг Фарзой, отплевываясь и вытирая с лица пот. В его глазах вспыхнули огни пожаров. – Нам надо бежать вправо, тогда мы окажемся в порту. Не так ли?.. Видишь, там идет сеча!.. Вперед!

Но пираты воспользовались мгновенной задержкой, уже ломились в двери соседнего дома. Послышался женский крик, грубый смех и треск разбиваемых дверей. Разбойному люду уже надоела бессмысленная погоня неизвестно за кем. Они жаждали не сражений, а добычи.

Родосец уставился глазами в розовеющий пролив, нашел место стоянки их корабля, и вдруг ругательство сорвалось с его губ. Он бросил меч на землю и схватился за волосы.

– Чего ты медлишь? – сердито спросил его Фарзой. – Собирай людей – и скорее туда!

– Куда, князь?.. Ты посмотри!.. Ах, черный демон!..

– Что такое?

– Опоздали, некуда спешить! Уходит, уходит! – Пифодор, чуть не плача, показывал обеими руками на пролив.

– Кто уходит? – недоумевал Фарзой. – Я вижу корабль, отходящий от пристани, и все! Он кажется красным от огней на берегу, но сейчас некогда любоваться им! За мной!

– Пусть покраснеют глаза у того, кто отплывает прочь от берегов на нашей «Евпатории»! Отступление нам отрезано! Ай-ай!

Действительно, «Евпатория» быстро уходила в море.

Ее весла вспенивали розовую, словно подкрашенную кровью, воду. У кормила можно было разглядеть два блестящих шлема понтийских воинов. Рядом чернела борода коренастого человека в полосатом плаще.

– Это же Диофант, враг твой!.. О Зевс Атавирский, Афродита Линдийская! Проклятый понтиец захватил наше судно и спасается на нем от мести мятежников! Вот и все!

– Бежим туда, мы нагоним его на лодках!

– Не такая посудина «Евпатория», чтобы ее можно было догнать на лодках! Теперь мы остались на берегу, как рыба, выкинутая на песок. Знаешь ли ты, несчастный князь, что мною руководила не только преданность тебе, когда я освободил тебя, но и воля княгини Табаны?!

– Табаны? – вздрогнул Фарзой. – Ты видел Табану?

– А как же! Она разузнала, где ты, решила освободить тебя и поручила мне любой ценой сделать это. Ох!.. Теперь мне не видеть своей «Евпатории», а тебе прекрасной Табаны!

Пораженный Фарзой с трудом перевел дух. Неужели прекрасная вдова покойного князя Борака все еще желает увидеть его, грязного и жалкого гребца с понтийской триеры? Он второй раз слышит, что она добивается его освобождения.

Князь схватил грека за плечи и стиснул их, как двумя жерновами, не обращая внимания на стоны и охи пирата. Опросил его сквозь зубы:

– Ты сказал, что по ее поручению вызволил меня из позорного плена?

– По ее желанию и по собственному моему стремлению, ибо предан тебе!

– И она знает, что я сидел за веслом, а надсмотрщик хлестал меня по спине бичом, как вьючного осла?

– Знает, князь, и преисполнена жалости!

– Жалости?

Князь в сердцах так толкнул грека, что тот еле удержался на ногах.

– Что с тобою, Фарзой?.. Ага, ты, кажется, понял, что с потерей корабля мы стали уже не вольными пиратами, а мышами, попавшими в мышеловку!.. Смотри, вслед за «Евпаторией» потянулись два маленьких суденышка с херсонесцами. Они тоже бежали из Пантикапея.

– Это перст судьбы. Я все равно не поехал бы с тобою в Скифию. Пусть уходит корабль. Это значит, что нам нет возврата назад. Рабу уже не стать иным. Никто и ничто не сотрет скверны рабства. А с Табаной мне незачем встречаться. Она – княгиня, а я – раб… Поэтому остаюсь здесь. А ты, Пифодор, можешь не горевать. Нет «Евпатории», осталась «Арголида». Корабль не худший. Не знаю только, почему Диофанту вздумалось произвести эту замену?.. Он бежал впопыхах… Но ничего, я еще встречу его!

Они не могли знать, что осторожный Диофант, узнав о восстании гребцов, побоялся ступить на свой корабль, опасаясь засады. Тогда как державшаяся на веслах «Евпатория» показалась ему местным судном, подготовленным каким-нибудь богачом для бегства. Он быстро окружил судно на лодках, захваченные врасплох гребцы-тавры были перебиты, а их места заняли понтийцы и херсонесцы из охраны полководца.

Грек на минуту словно застыл в немом оцепенении, потом схватился за бока и с громким смехом заплясал вокруг Фарзоя.

– О скифский князь, о золотая мудрость! Ты будешь велик и счастлив в союзе с Табаной! Сами боги свели нас во второй раз. Как это я не додумался! Ведь на «Арголиде» также остались наши люди! Хо-хо-хо! Я горюю, а они ждут нас! Там старик Агамар с половиной тавров!.. Однако надо спешить!..

Собрав своих людей, Пифодор приказал:

– А теперь – за дело! Берите только дорогие вещи и ткани! Вина забирайте в амфорах, но не пейте! Пьяного и беременная женщина одолеет. Нагружайтесь – и быстро на корабль! В нашем деле мешкать нельзя! Боги никогда не дают две удачи подряд!

Гурьба освобожденных рабов и пиратов, опьяненная ощущением полной свободы и возможностью взять богатую добычу, пользуясь безвластием в городе и ночной темнотой, еле пробиваемой отблесками пожаров, с великим рвением кинулась исполнять приказ своего вожака. Выбирая дома побогаче, пираты брали все, что приходилось по вкусу. Испуганные горожане оказывали лишь слабое сопротивление. Страшные люди с острыми клинками и увесистыми палицами парализовали своим видом всякие попытки домохозяев к защите жизни и имущества.

– Слушай, Пифодор, – промолвил князь таким тоном, словно он был одет в расшитый узорами кафтан сколотского вельможи, а не в рваную дерюгу гребца, – мы же не пираты, чтобы грабить мирных горожан!.. Я воин, а не разбойник!

– Князь, – рассмеялся родосец, – грабить – дело наших людей, ибо грабеж – душа и цель всякой войны! Где ты видел воинов, которые не грабили бы? Мы грабим врагов. Это законное дело. Наше же с тобою дело – лишь следить за людьми, приказывать им, наблюдать, чтобы добыча была справедливо разделена, без крика и драки. Посуди сам: раз мы восставшие рабы, мы должны взять у хозяев то, что нами заработано… Могу ли я представить тебя Табане в таком платье?.. Конечно, нет! Хе-хе!.. Жаль, что нет в живых старого Марсака, он поддержал бы меня. О, это был умный и справедливый старик. Да вздохнется ему легко на том свете!

– Нет, Пифодор, не нужны мне наряды! Я не смею вернуться на родину, там меня заплюют старые бабы! Скажут – вот идет бывший князь, который не сумел защитить свою свободу и стал презренным рабом!

– Чепуха! Если ты вернешься в пантикапейском плаще, с золотым оружием, то все поклонятся тебе до самого пояса. Посмотри, князь, город спесивых Спартокидов в руках народа! Это ли не диво! Не знаю лишь – надолго ли?

– Да, удивительно и дивно все это, – отозвался Фарзой, в раздумье шагая по ночным улицам, – недаром Лайонак убеждал царя Палака идти на Боспор… Ты прав, родосец!.. Здесь его встретили бы рабы и помогли осилить Перисада!

Они двигались при свете пожаров, встречаясь с толпами пьяных рабов, спотыкаясь о многочисленные трупы. Пифодор, беседуя с князем, успевал следить за действиями пиратов, покрикивал на них. Многие уже несли изрядные тюки рухляди, потрясали кожаными мешками, из глубины которых слышался мелодичный звон серебряной посуды.

– Добро, добро! – с удовлетворением кивал головой Пифодор.

– Гуляй, пей! – послышались пьяные голоса.

– Эй, наварх! – крикнул один из пиратов. – Здесь мы нашли полный подвал вина! Зайди, наши уже там!

– Подвал вина? И наши уже там? – с беспокойством переспросил Пифодор. – Ах, черные демоны!

Они вошли в подвальное помещение, уставленное огромными пифосами и амфорами.

– Не пить! – закричал Пифодор. – Берите амфоры с собою! Пить и гулять будем в другом месте!

Но его голос потонул в криках и хохоте. Со звоном отлетали горлышки амфор, булькало душистое вино. Откуда-то появилась группа повстанцев. Это были не мародеры или пьяницы, они выглядели воинами, подчинялись старшему.

– Кто здесь гуляет, откуда вы? – строго спросил старший, одетый в блестящие шлем и панцирь.

– А вы кто такие, чего вам нужно?

– Прекратите попойку, выходите из помещения, царь запретил грабежи и попойки.

– А мы никакого царя не признаем, мы – вольные люди!

После задиристых слов началась драка, быстро превратившаяся в настоящее побоище, пролилась кровь. Пифодор охрип от крика, но ничего не мог поделать. Его не слушали. Пьяные пираты и бывшие гребцы дрались так отчаянно, что сумели отбросить царских воинов и стали преследовать их на улице. Пираты были опытны в рукопашных схватках.

– Назад, ослы! – кричал Пифодор. – Надо отступать на корабль! Вы видите, что в городе опять победил царь! Восстание подавлено! На корабль, за мной! Или вы хотите опять угодить в рабский ошейник?

Кое-как восстановив порядок, родосец приказал забрать награбленное и, не медля ни минуты, отступать к гавани.

– Видите, уже светает. Нельзя зарываться! И лишнего не берите! Всего Пантикапея не унесешь на плечах и на корабль не погрузишь… Скорее к морю, иначе нас захватят царские наемники! Видно, конец рабскому бунту!

Перегруженные добычей, пьяные пираты не могли двигаться быстро. Нестройной ватагой с громкими разговорами и смехом они брели вниз, к порту. Пифодор тревожно прислушивался к пьяным крикам и хохоту людей, говоря опасливо:

– Перепились, скоты этакие, а теперь нас могут, как баранов, перебить царские стражники. Тем более что мы уже кое-кого из них убили… Дело плохо, торопись, князь!

3

После сражения с воинами Диофанта ощущение победы стало еще более полным. Рабы почувствовали себя хозяевами города. Разгоряченные рукопашными схватками, они еще дрались бы, но настоящего врага уже не было. Шли мелкие стычки в разных концах города. Толпы возбужденных, страшных в своем веселье людей вспомнили, что они хотят есть, пить и многого другого, в чем им было отказано жестокими хозяевами. Затрещали двери складов, рыночных палаток, винных погребов. Визг и крики женщин, тонкие голоса перепуганных детей, удары в двери домов, мятущиеся блики неверного освещения, зловещий шум и хохот – все это создавало неописуемую картину разбушевавшейся человеческой стихии.

Повстанцы начали разгром и разграбление города, в большинстве своем убежденные, что Пантикапей должен быть превращен в развалины. Как всегда, когда начинает кипеть человеческий котел, на поверхности его всплывает наряду с наиболее смелыми и самоотверженными борцами за свободу, как ядовитая пена, масса людей с темными страстями, насильников, мародеров, единственная цель которых – разрушение.

Савмак вернулся в акрополь с досадой в душе, что потеряно так много людей, а Диофант сумел ускользнуть из его рук. Новоизбранный царь дышал тяжело и жарко, не замечая, что ранен многократно. Опершись на свое оружие – кованый скребок, он остановился у ворот акрополя и обвел город тяжелым взором, куда более жгучим, чем огни пожаров. По-иному глядел он на Пантикапей. Если до сих пор он был одним из бунтарей, жил общими чувствами ненависти к господам, то теперь стоял выше этих простых чувств. Тяжесть ответственности неожиданно опустилась ему на плечи, заставляла держаться прямее обычного. Груз оказался тяжелым. Стоит подогнуться под ним – и он раздавит, переломит хребет, как непосильная ноша на горбу портового грузчика.

Уже не просто горести и страдания обездоленного люда толкали его на дальнейшие действия, но сознание, что потребуется много-много усилий, чтобы правильно использовать захваченную власть, удержать в руках завоеванную волю.

И несмотря на усталость после невероятного напряжения этой ночи, голова рабского царя лихорадочно работала, он видел многое впереди, заглядывал так далеко, что сам удивился.

– Что там? – спросил он, показывая пальцем на новый пожар в районе рынка.

– Видно, палят ребята царские и хозяйские склады, – ответил Лайонак, стоя рядом.

– Зачем палят? Ведь мы победили! Разумно ли уничтожать и жечь то, что нам самим потребуется?!

Подбежал Танай и сообщил, что в ответ на усиливающиеся грабежи домов горожане объединяются в отряды и с отчаянием защищают свое достояние.

– Вообще, государь, творится неладное. Народ словно обезумел. Жгут, ломают, насилуют, топчут ногами хлеб, разливают вина. Убивают кого попало, даже женщин и детишек малых. К восходу солнца Пантикапей превратится в сгоревшее кладбище.

– Это надо прекратить! – горячо ответил Савмак. – Эй, друзья! Сейчас же собирайте отряды самых преданных нам и честных рабов! Пожары – потушить, грабежи – прекратить, защитить очаги жителей, а мародеров и насильников – разоружить! Кто будет сопротивляться – тех будем судить, а если надо, то и казнить!

Изумленно посмотрел Атамаз на новоизбранного царя. То, что он говорил, казалось Атамазу чем-то неслыханным. Идея мести и штурма была близка каждому повстанцу. Сам Атамаз, увлеченный войной, больше думал о разрушениях, чем о наведении какого-то порядка. Не удержался, спросил:

– За что же казнить? Ты сам говорил, что жажда отмщения хозяевам, что кипит в душе раба, священна! И вдруг говоришь теперь о каких-то казнях!

– Да, я говорю это! – резко повернулся к нему Савмак. – Когда бойцов ведут в бой, им говорят – убивайте! Если же мы людей поведем на жатву, мы будем говорить иное. В поле нужно с любовью собирать каждый колосок, ибо в нем – жизнь наша… И если теперь, захватив власть, мы разрушим город, спалим хлебные склады, убьем жителей, то превратимся в разбойников, добывающих себе хлеб только насилием. Разве ты этого хочешь?.. Теперь все, что есть в Пантикапее, наше! Ты понимаешь, Атамаз, наше! Мы не можем позволить кучке пьяниц и убийц сжечь дома, в которых мы сами хотим жить, надругаться над старостью отцов, насиловать женщин, оскорблять святыни и этим поднять против нас все свободное население Боспора!

– Верные слова говоришь ты, Савмак! – словно в раздумье вздохнул Атамаз. – Прав ты! Не зря мы выбрали тебя царем! Но зачем же казнить-то? Людям надо растолковать, и они перестанут грабить и поджигать. Пойти и сказать…

– Куда пойти? Я вижу пожары в разных концах города!.. Кому растолковать?.. Тысячам опьяневших людей? Послушают ли они тебя сейчас? С ними можно говорить лишь потом, когда они проспятся. Пока мы будем ждать этого или бегать с уговорами по городу, Пантикапей сгорит дотла! И мы отпразднуем нашу победу на пожарище!.. Нет, Атамаз, надо этот пьяный разбой пресечь немедля, и не только словами, но и силой, где потребуется! У нас нет времени на долгие разговоры!.. Действуйте, говорю вам!

Лицо Савмака перекосилось от внутреннего напряжения. Он страдал больше, чем на пытке, при виде того, как две стихии – огонь и разнузданные страсти – заливают город. Выходит, что рабы лишь для того захватили этот прекрасный город, чтобы превратить его в руины, упиться кровью мирных жителей, опьяниться вином до скотского состояния и в пьяном виде быть перебитыми теми же возмущенными горожанами! Нужно с первых же шагов показать себя способными жить без кровавой узды хозяев, привлечь к себе свободных граждан, возродить общины крестьян, а потом войти в братские отношения со Скифией, о которые разбились бы все попытки возврата к прошлому! В Пантикапее есть святилища богов, разрушение которых никогда но простят ему!

Глаза Савмака угрожающе загорелись, пена показалась в углах рта, как у помешанного. Он разорвал на груди свою дерюгу и крикнул:

– Прекратите это или убейте меня! Я не могу видеть гибели Пантикапея!

Он упал на колени, страшный, обезумевший и непреклонный.

Словно очарованные смотрели на него соратники, и буря, что бушевала в нем, захватила и их. Стало ясным и неопровержимо правильным то, что говорил и чего требовал от них этот человек. Нельзя есть мяса лошади, на которой едешь! Нельзя разбивать сосуд, из которого принимаешь пищу! Нельзя среди зимы снять с плеч единственную шубу и так, по прихоти, бросить ее в пылающий костер!

Были созданы особые отряды воинов, которым поручили навести порядок в городе, помочь жителям справиться с пожарами, собрать пьяных, а попутно уничтожить последние гнезда врагов, если они будут обнаружены.

4

Лайонак оказался во главе одного из таких отрядов. Он действовал в той части города, где находился Пифодор с пиратами. Один из его патрулей налетел на пьяную компанию пиратов и был ими отброшен, как уже говорилось выше.

Собрав вокруг себя человек около пятидесяти, Лайонак решительно устремился к месту беспорядков и настиг мародеров у спуска к пристани. Пираты построились для боя и довольно хладнокровно отразили нападение. При этом несколько человек с той и другой стороны легли костьми.

Лайонаку пришлось схватиться с оборванцем страшного вида, который изумительно владел мечом. Бродяга, как видно бывший раб, дрался с дьявольской ловкостью и силой. Он вышиб у боспорца меч и убил бы его, но серые блики утренней зари упали на лицо Лайонака. Подбежавший Пифодор сразу узнал его.

– Лайонак! – ахнул грек. – Стой, князь, своего убьешь! Это же Лайонак!

– Пифодор! – изумился в свою очередь Лайонак. – Как ты здесь оказался?

– По уговору, брат Лайонак, по уговору! – захохотал грек. – Разве мы не решили освободить князя Фарзоя? Ты – с суши, а я – с моря!.. А вот и он, князь Фарзой! Выходит, я успел больше тебя!.. Здорово он тебя отделал, меч вышиб! Вставай и благодари богов, что он не отправил тебя к предкам!

– И Фарзой здесь? – спросил Лайонак, поднимаясь. – Где же он?

Оборванец откинул рукой свисающие волосы. Стали видны прямой нос, светлые глаза, лоб. Лайонак всмотрелся в облик своего случайного противника и покачал головой:

– Не знаю я тебя, воин!

– Ты не узнал доблестного князя? – продолжал болтать Пифодор, звеня серьгой в ухе. – Не удивительно, ведь он в утреннем наряде и еще не приглашал своего цирюльника!

Хохот огласил улицу. Видя, что главари мирно беседуют, противники перестали махать мечами. Все сбились в круг. Пираты заметили, что из глубины улицы с той и другой стороны бегут многочисленные люди.

– Мы окружены! – вскричали соратники Пифодора. – Эй, наварх, измена!

– Становись в квадратную черепаху! – спохватился грек. – Слушай, Лайонак, ночью трудно разобраться, где свои, где враги!.. Мы дрались с царевыми воинами. А ты чей?