Фотофиниш Марш Найо

– Ну… возможно, безжалостным.

– Если бы мы все были такими…

– Что?

– Безжалостными к Руфи, дорогая.

– Ах вот оно что! – рассмеялась Трой.

– Я очень голоден. Она, как обычно, опаздывает на двадцать минут, и наш добрый Монти смотрит на часы. Нам должны устроить настоящее представление – «Запоздалое Появление». Слушайте.

В этот момент послышались музыкальные восклицания, быстро становящиеся все громче.

– Приближается небесная пожарная машина, – громко объявил синьор Латтьенцо, обращаясь к присоединившемуся к ним Аллейну.

Дверь в холл широко распахнулась, на пороге появилась Изабелла Соммита, и Трой подумала: вот оно. «Воскликните Господу, вся земля!»[13] Вот оно.

Первое, что все замечали в Соммите, были ее глаза. Они были огромные, черные и мрачные, раскосо посаженные на ее белом и гладком лице. Над ними – две арки бровей, тонкие, но, если их предоставить самим себе, они станут густыми и грозно встретятся над переносицей. Полная нижняя губа и слегка выступающие зубы с маленькой щербинкой впереди, которая, как говорят, означает склонность легко влюбляться. На ней были бриллианты и бархатное зеленое платье, щедро открывавшее ее знаменитую грудь, сверкавшую словно мрамор.

Все сидящие встали. Аллейн подумал: еще немного, и дамы присядут в низких реверансах. Он взглянул на Трой и узнал на ее лице выражение живого внимания и беспристрастного наблюдения, которое означало, что его жену зацепило.

– Мои дороги-и-е! – пропела Ла Соммита. – Так поздно! Простите, простите. – Она обвела всех своим необыкновенно проницательным взглядом – медленно, будто лучом маяка, подумал Аллейн, и тут этот взгляд остановился на нем, а потом на Трой.

На лице Соммиты появилось выражение изумления и восторга. Она пошла им навстречу, протянув к супругам обе руки и вскрикнув от волнения, схватила их за руки и крепко пожала их, словно поздравляя с бракосочетанием, и словно ее радость по этому поводу была слишком велика, чтобы выразить ее словами.

– Вы приехали! – вскричала она наконец и обратилась к остальным. – Разве не чудесно? Они приехали! – Она словно трофеи показывала их своей вежливо слушающей публике.

Аллейн неслышно выругался и, чтобы высвободиться, поцеловал ей руку.

Последовал водопад приветствий. Ла Соммита схватила Трой за плечи, пристально посмотрела на нее, спросила, подойдет ли ей она (Соммита), и сказала, что она уже знает, что они en rapport[14] и что она (Соммита) всегда это знала. А Трой знала об этом? Она обратилась к Аллейну: Трой знала?

– О, – ответил тот, – она ужасно хитра, мадам. Вы понятия не имеете, насколько.

Последовали мелодичные восклицания и смех, вызванный этой совсем не блестящей шуткой. Аллейна игриво побранили.

Их прервал еще один похожий на стюарда человек, появившийся у входа в дальнем конце комнаты и объявивший, что ужин готов. Он держал поднос, на котором, несомненно, лежала прибывшая с Аллейнами почта; он подошел с подносом к секретарю с соломенными волосами, и тот велел: «Ко мне на стол». Мужчина что-то ответил и указал на лежавшую на подносе газету. Секретарь сильно взволновался и повторил достаточно громко, чтобы слышал Аллейн: «Нет-нет, я этим займусь. В ящик моего стола. Унесите».

Мужчина слегка поклонился и вернулся к дверям.

Гости к этому моменту пришли в движение, и сцена напоминала конец первого акта эдвардианской комедии: громкие голоса, продуманные движения и общее ощущение приближения к кульминации, которая будет развиваться в следующем акте.

Однако кульминация произошла немедленно. Бас, мистер Эру Джонстон, громогласно спросил:

– Это что, вечерняя газета? Значит, там будут результаты Кубка Мельбурна?[15]

– Полагаю, да, – сказал мистер Реес. – А что такое?

– Мы неплохо заработали, поставив на лошадь Топ Ноут. Она была явным фаворитом.

– Слушайте все! Мельбурнский кубок! – пророкотал он.

Процессия остановилась. Все оживленно болтали, но, как говорят актеры, все «перекрывал» голос Соммиты, потребовавшей дать ей газету немедленно. Аллейн увидел, как взволнованный секретарь пытается добраться до слуги, но Соммита уже схватила газету и раскрыла ее.

Последовавшая за этим сцена в течение трех-четырех секунд отдаленно напоминала прерванную схватку в регби. Гости, все еще разговаривающие друг с другом, толпой обступили примадонну. И вдруг все умолкли, попятились и оставили ее в одиночестве; она молча скосила глаза на раскрытую газету, которую держала так, словно собиралась пинком отправить ее в вечность. Как говорил потом Аллейн, он мог поклясться, что на губах у нее выступила пена.

На первой полосе газеты красовался огромный заголовок:

И ниже:

Знаменитая примадонна официально заявляет, что все ее изгибы – от природы. Но так ли это???

В широкую рамку в центре страницы были помещены примерно девять строк печатного текста, а под ними стояла огромная подпись: Изабелла Соммита.

Обед стал катастрофическим моноспектаклем Соммиты. Было бы преуменьшением сказать, что она пережила целую гамму эмоций: она начала там, где гамма закончилась, и вспышки истерии служили в этом представлении передышками. Время от времени она внезапно умолкала и начинала жадно поглощать еду, которую перед ней ставили, ибо была прожорливой дамой. Испытывавшие неловкость гости хватались за эту возможность и присоединялись к ней в более консервативной манере. Тем более что еда была превосходной.

Ее коллеги по цеху, как позже согласились друг с другом Аллейн и его жена, испытывали меньшую неловкость, чем непрофессиональная аудитория; казалось, они более или менее спокойно воспринимали ее взрывы чувств и время от времени подбрасывали подстрекательские реплики, а сидевший слева от нее синьор Романо красноречиво жестикулировал и целовал ей руку, когда ему удавалось ее поймать.

Аллейн сидел справа от Соммиты. Она часто к нему обращалась, и он получил пару мучительных тычков в ребра, когда она старалась донести до него свои доводы. Он чувствовал на себе взгляд Трой, и, улучив момент, на секунду скорчил ей гримасу ужаса. Он увидел, что она едва удержалась от смеха.

Трой сидела по правую руку от мистера Рееса. Кажется, он считал, что посреди всего этого шума на нем лежит обязанность поддерживать беседу, и заметил, что в Австралии не хватает неподкупных журналистов. Оскорбившая Соммиту газета была австралийским еженедельником с большим тиражом в Новой Зеландии.

Когда перед ним поставили портвейн, а его пассия на время погрузилась в мрачное молчание, он невыразительным тоном предположил, что дамы, возможно, хотят удалиться.

Соммита ответила не сразу, и за столом повисло неуверенное молчание, пока она сердито созерцала гостей. Да к черту это все, подумала Трой и встала. Хильда Дэнси с готовностью последовала ее примеру; после минутного колебания, с округлившимися глазами, то же самое сделала и Сильвия Пэрри. Мужчины встали.

Соммита поднялась, встала в позу Кассандры, которая вот-вот начнет вещать, но видимо, передумала и объявила, что идет спать.

Минут через двадцать Аллейн обнаружил, что находится в комнате, похожей на декорации для научно-фантастического фильма – это был кабинет мистера Рееса. Вместе с ним там находились сам мистер Реес, мистер Бен Руби, Руперт Бартоломью и секретарь с соломенными волосами, которого, как оказалось, звали Хэнли.

На столе, вокруг которого собрались мужчины, лежала та скверная газетенка. Они прочли заключенное в центральную рамку письмо, отпечатанное на машинке.

Редактору газеты The Watchman

Сэр,

я желаю посредством вашей колонки целиком и полностью отвергнуть возмутительные клеветнические обвинения, циркулирующие в этой стране. Я желаю решительно заявить, что не испытываю никакой потребности, и соответственно, никогда не прибегала к косметической хирургии или к искусственным усовершенствованиям какого бы то ни было рода. Я являюсь и предстаю перед моей публикой такой, какой меня создал Господь. Благодарю Вас.

Изабелла Соммита

– И вы говорите, что все это – фальсификация? – спросил Аллейн.

– Конечно, фальсификация! – воскликнул Бен Руби. – Не станет же она сама накладывать себе на тарелку порцию токсичной славы! Боже, это сделает ее самым большим посмешищем всех времен в Австралии. И все это станет известно и за океаном, уж поверьте.

– А слухи или сплетни подобного рода действительно ходят?

– Нам об этом ничего не известно, – сказал мистер Реес. – А если бы такие слухи широко распространились, мы бы об этом услышали. Разве не так, Бен?

– Ну послушайте, старина, любой, кто видел ее, знает, что это глупо. Я хочу сказать, вы посмотрите на ее декольте! Оно говорит само за себя. – Мистер Руби повернулся к Аллейну. – Вы видели. Вы не могли этого не заметить. У нее самый прекрасный бюст, который только можно встретить в жизни. Прекрасный! Вот! Взгляните на эту фотографию.

Он раскрыл газету на странице 30 и разгладил ее на столе. На этой фотографии Соммита стояла в профиль, запрокинув голову и опершись руками на стол за спиной. Она была одета для роли Кармен и держала в зубах искусственную розу. Декольте было очень глубоким, и, хотя на первый взгляд не возникало сомнений в естественности ее груди, при ближайшем рассмотрении можно было заметить странные небольшие отметины в этой области, наводящие на мысль о послеоперационных шрамах. Подпись гласила: «Лучше один раз увидеть!»

– Ей никогда не нравилась эта фотография, – угрюмо сказал мистер Реес. – Никогда. Но она нравилась прессе, и поэтому мы сохранили ее в информационных материалах. Вот! – воскликнул он, ткнув пальцем. – Вот, взгляните-ка на это! Это подделка. Фотографию изменили. Тут кто-то нахимичил. Эти шрамы – подделка.

Аллейн внимательно рассматривал фото.

– Думаю, вы правы, – наконец сказал он и вернулся на первую страницу. – Мистер Хэнли, – спросил он, – как вы считаете, эта печатная машинка принадлежит кому-то из ближайшего окружения мадам Соммиты? Вы можете это определить?

– А? О! – Секретарь склонился над газетой. – Ну, – сказал он через минуту, – это было напечатано не на моей машинке. – Он тревожно рассмеялся. – В этом я могу вас уверить. Но насчет ее машинки я не уверен. Что скажете, Руперт?

– Бартоломью – секретарь мадам, – объяснил мистер Реес своим невыразительным голосом. – Он сделал шаг назад и знаком велел Руперту внимательно рассмотреть страницу.

Руперт, красневший всякий раз, когда мистер Реес обращал на него хоть какое-то внимание, покраснел и сейчас и склонился над газетой.

– Нет, это не наша… то есть не моя машинка. В нашей буква Р немного выступает из ряда. Да и шрифт не тот.

– А подпись? Выглядит довольно убедительно, что скажете? – спросил Аллейн хозяина дома.

– О да, – ответил тот. – Это подпись Беллы.

– Кто-нибудь из вас может назвать причину, по которой мадам Соммита могла быть вынуждена поставить свою подпись внизу чистого листа почтовой бумаги?

Все молчали.

– Она умеет печатать?

– Нет, – ответили все в один голос, а Бен Руби раздраженно добавил:

– Ох, да ради всего святого, какой смысл всем этим заниматься? Не было никаких слухов о ее груди, простите меня за прямоту, и черт побери, она не писала это чертово письмо. Это точно подделка, и, ей-богу, по-моему, за всем этим стоит этот проклятый фотограф.

Оба молодых человека промычали что-то в знак полного согласия.

Мистер Реес поднял руку, и они умолкли.

– Нам повезло, – сказал он, – что с нами здесь мистер Аллейн, а точнее, старший суперинтендант Аллейн. Предлагаю с полным вниманием выслушать его, джентльмены.

Повернувшись к Аллейну, он слегка поклонился, словно проводил заседание совета директоров.

– Вы не могли бы?

– Разумеется, если вы считаете, что я могу быть полезен, – кивнул Аллейн. – Но полагаю, мне стоит напомнить, что если речь идет о том, чтобы привлечь к этому делу полицию, то это должна быть новозеландская полиция. Уверен, вы это понимаете.

– Именно так, именно так, – сказал мистер Реес. – Скажем, мы были бы вам весьма признательны за неофициальное заключение.

– Хорошо. Но мне нечем будет вас поразить.

Мужчины расставили стулья вокруг стола; они словно собираются прослушать какую-то чертову лекцию, подумал Аллейн. Вообще вся эта ситуация, думал он, какая-то странная. Они словно договорились между собой, как нужно играть эту сцену, но не очень хорошо знали свои реплики.

Аллейн вспомнил полученные от шефа инструкции. Ему следовало наблюдать, вести себя крайне осмотрительно, подстраиваться под условия, на которых его пригласили, и заниматься делом гадкого фотографа так же, как он занимался бы любым делом, порученным ему согласно его служебным обязанностям.

– Итак, приступим. Прежде всего: если бы это было полицейское расследование, то первым делом следовало бы тщательнейшим образом изучить письмо, которое похоже на печатную копию оригинального документа. Мы бы увеличили его на экране, поискали бы на нем какие-либо отпечатки пальцев или признаки сорта исходной бумаги. То же самое было бы проделано с фотографией, причем мы уделили бы особое внимание довольно неуклюжей подделке послеоперационных шрамов. Одновременно мы бы отправили человека в редакцию газеты The Watchman, чтобы выяснить как можно больше о том, когда было получено оригинальное письмо, пришло ли оно по почте или его сунули в ящик для корреспонденции у входа в здание редакции. А также то, кто этим письмом занимался. Можно почти наверняка утверждать, что представители The Watchman были бы весьма уклончивы в своих ответах, и, если бы их попросили предоставить оригинал письма, сказали бы, что он не сохранился, что могло бы оказаться правдой – а могло и нет. Очевидно, – продолжил Аллейн, – они не запрашивали никакого подтверждения подлинности письма и сами не предприняли никаких шагов, чтобы в ней убедиться.

– С этой газетой такое не пройдет, – сказал Бен Руби. – Вы только взгляните. Если бы мы подали на них в суд за клевету, для The Watchman в этом не было бы ничего нового. Полученная прибыль того стоила бы.

– Я, кажется, слышал, что как-то раз этот фотограф – «Филин», так? – переоделся в женщину, попросил у Соммиты автограф, а потом сделал снимок с очень близкого расстояния и скрылся.

Мистер Руби хлопнул по столу.

– Боже, вы правы! – воскликнул он. – И он его получил! Она дала ему автограф. Он получил ее подпись.

– Наверное, бесполезно спрашивать, помнит ли она, в каком блокноте она расписывалась, или подписывала ли когда-нибудь пустую страницу, или какого размера была эта страница.

– Она помнит! Еще как помнит! – закричал мистер Руби. – В тот раз блокнот действительно был очень большого размера. Был похож на тот, что специально заводят для автографов знаменитостей. Она запомнила его потому, что он был такой необычный. А подпись она, скорее всего, оставила очень большую, чтобы заполнить все свободное место. Она всегда так делает.

– Кто-нибудь из вас был с ней в это время? Она ведь выходила из театра?

– Я был с ней, – сказал мистер Реес. – И ты, Бен. Мы всегда сопровождаем ее от служебного выхода до машины. Я не видел блокнот. Я смотрел, стоит ли машина на обычном месте. Там была большая толпа.

– Я стоял позади нее, – вспомнил мистер Руби. – Я не мог ничего видеть. Не успел я опомниться, как мелькнула вспышка и началась суматоха. Она кричала, чтобы кто-нибудь остановил фотографа. Кто-то еще кричал «Остановите эту женщину!» и пытался пробраться через толпу. А потом выяснилось, что кричала сама эта женщина, которая и была этим самым фотографом Филином. Я понятно объясняю?

– Вполне, – кивнул Аллейн.

– Он всех нас одурачил; он всю дорогу нас дурачит, – пожаловался мистер Руби.

– А как он сам выглядит? Наверняка ведь кто-то что-то заметил в его внешности?

Но похоже, что это было не так. Никто не предложил надежного описания. Он всегда действовал в толпе, где все внимание было приковано к его жертве и многочисленным репортерам. Или он внезапно выскакивал из-за угла, держа фотоаппарат в обеих руках так, что он закрывал его лицо, или делал снимок из машины, которая уезжала прежде, чем кто-либо успевал что-то предпринять. Были высказаны неуверенные впечатления: у него была борода, рот закрыт шарфом, он смуглый. Мистер Руби высказал предположение, что он никогда не надевает одну и ту же одежду дважды и всегда тщательно гримируется, но подкрепить эту идею ничем не мог.

– Какие действия, – спросил Аллейна мистер Реес, – вы бы посоветовали предпринять?

– Для начала: не подавать иск о клевете. Как думаете, можно ее от этого отговорить?

– Возможно, к утру она сама будет против. Никогда не знаешь наверняка, – сказал Хэнли, а потом встревоженно обратился к своему работодателю: – Простите, сэр, но я хотел сказать, что это в самом деле невозможно предугадать, не так ли?

Мистер Реес, не меняя выражения лица, просто взглянул на своего секретаря, который нервно умолк.

Аллейн вернулся к газете и повертел ее под разными углами в свете лампы.

– Я думаю, – сказал он, – не уверен, но думаю, что бумага оригинала была глянцевой.

– Я найду человека, который займется газетой, – сказал мистер Реес и обратился к Хэнли: – Свяжитесь с сэром Саймоном Марксом в Сиднее, – приказал он. – Или где бы он ни был. Найдите его.

Хэнли отошел к телефону, стоявшему в дальнем углу, и склонился над аппаратом в беззвучном разговоре.

– Если бы я занимался этим делом как полицейский, – продолжил Аллейн, – сейчас я бы попросил всех высказать ваши мысли относительно преступника, вытворяющего эти безобразные фокусы, если на минуту предположить, что фотограф и тот, кто состряпал это письмо – одно и то же лицо. Есть ли кто-то, кто, по вашему мнению, затаил достаточно глубокую злобу или обиду, чтобы она вдохновляла его на такие настойчивые и злобные атаки? У Соммиты есть враги?

– Есть ли у нее сотня чертовых врагов? – с жаром воскликнул мистер Руби. – Конечно, есть. Например, доморощенный баритон, которого она оскорбила в Перте, или хозяйка дома из высшего общества в Лос-Анджелесе, которая устроила в ее честь грандиозную вечеринку и пригласила на нее представителя королевской семьи, бывшего там проездом, чтобы познакомить с ней.

– И что пошло не так?

– Она не пришла.

– О боже.

– Уперлась в последний момент, потому что услышала, что деньги хозяйки дома происходят из Южной Африки. Мы сослались на внезапный приступ мигрени, и эта отговорка сработала бы, если бы она не пошла ужинать в ресторан «У Анджело», и пресса не написала бы об этом на следующее утро, приложив фотографии.

– Но ведь «Филин» действовал уже тогда, разве нет?

– Так и есть, – мрачно согласился мистер Руби. – Тут вы правы. Но враги! Мать честная!

– На мой взгляд, дело тут не во вражде, – сказал мистер Реес. – Это от начала и до конца прибыльная затея. Я убедился, что «Филин» может просить за свои фотографии любые деньги. Думаю, их появление в виде книги – лишь вопрос времени. Он нашел прибыльное дело, и если мы не поймаем его в процессе, то он будет извлекать прибыль до тех пор, пока публика проявляет к этому интерес. Все просто.

– Если он подделал письмо, – сказал Аллейн, – трудно понять, как он собирается извлечь из этого выгоду. Вряд ли он может признаться в подделке документов.

– Мне кажется, письмо было написано просто назло, – встрял в разговор Руперт Бартоломью. – Она тоже так считает – вы слышали, что она говорит. Что-то вроде жестокого розыгрыша.

Он сделал это заявление с вызовом, почти с видом собственника. Аллейн увидел, как мистер Реес несколько секунд сосредоточенно смотрел на молодого человека, словно тот внезапно привлек его внимание. Этот Бартоломью точно лезет в омут.

Хэнли выпрямился около телефона и сказал:

– Сэр Саймон Маркс, сэр.

Мистер Реес взял трубку и едва слышно заговорил. Остальные погрузились в тревожное молчание; они не желали выглядеть так, словно подслушивают, но при этом были не в состоянии найти тему для разговора друг с другом. Аллейн чувствовал на себе внимательный взгляд Руперта Бартоломью, который тот торопливо отводил каждый раз, когда встречался с Аллейном глазами. Он хочет меня о чем-то попросить, подумал Аллейн, и подошел к нему. Они оказались в стороне от остальных.

– Расскажите мне о своей опере, – попросил Аллейн. – Со слов нашего хозяина я составил себе лишь скудное представление, но, похоже, все это очень интересно.

Руперт пробормотал что-то вроде того, что он не очень-то в этом уверен.

– Но для вас, – продолжил Аллейн, – это, должно быть, очень важно? Если ее будет исполнять величайшее сопрано наших дней? По-моему, это большое и чудесное везение.

– Нет, не говорите так.

– Почему же? Нервничаете перед премьерой?

Бартоломью покачал головой. Боже правый, подумал Аллейн, еще немного, и он расплачется. Молодой человек пристально посмотрел на него и хотел уже было заговорить, но тут мистер Реес положил трубку и вернулся к остальным.

– Маркс займется газетой, – сказал он. – Если оригинал письма у них, он добьется, чтобы мы его получили.

– В этом можно быть уверенным? – спросил Руби.

– Разумеется. Он владеет всей группой и контролирует политику.

Они завели отрывочный и бессвязный разговор, и Аллейну их голоса стали казаться далекими и бесплотными. Эффектный кабинет заколыхался, его обстановка поплыла, предметы стали уменьшаться и блекнуть. Я сейчас засну стоя, подумал он, и едва взял себя в руки. Он обратился к хозяину:

– Если я ничем больше не могу помочь, то могу ли я удалиться? День был долгий, а поспать в самолете мне не особо удалось.

Мистер Реес был сама заботливость.

– Какие мы невнимательные! Конечно, конечно. – Он произнес подобающие случаю фразы: он надеется, что у Аллейнов есть все необходимое, предложил доставить им поздний завтрак прямо в комнату, пусть только позвонят, когда будут готовы. Впечатление было такое, будто он проигрывает где-то внутри себя записанную кассету. Он взглянул на Хэнли, и тот сразу подошел, готовый услужить.

– Мы в полном, невероятном блаженстве, – уверил их Аллейн, едва понимая, что говорит. Затем он обратился к Хэнли: – Нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Обещаю не заснуть по дороге наверх. Спокойной всем ночи.

Он прошел через тускло освещенный холл, в котором маячила скульптура беременной женщины, смотрящей на него узкими глазами. Позади нее в камине тихо мерцал почти погасший огонь.

Проходя мимо гостиной, он услышал обрывки разговора: не больше трех голосов, как ему показалось, и ни один из них не принадлежал Трой.

И действительно, когда Аллейн добрался до их комнаты, то нашел ее крепко спящей в постели. Прежде чем присоединиться к жене, он подошел к окну с тяжелыми портьерами, раздвинул их и увидел совсем близко, внизу, озеро в лунном свете, протянувшееся в сторону гор словно серебряная равнина. Как неуместно и нелепо, подумал он, что эта кучка шумных, самовлюбленных людей с их самопровозглашенной роскошью и трагикомическими заботами, расположилась в сердце такой необъятной безмятежности.

Аллейн опустил портьеру и лег.

Он и Трой возвращались на землю в самолете мистера Рееса. Бесконечная дорога летела им навстречу. Ужасно далеко внизу грохотала река, и вода плескалась у борта катера. Он тихо опустился в нее и немедленно оказался на огромной глубине.