Волк насторожился Бушков Александр
— Значит, под Гнедым теперь ходишь?
— Ну…
— И что, легче жить стало?
— Ну, Гнедой выше планки бошку не высовывает, так что с ним ни во что и не влипнешь…
Данил внимательно прочитал очередное послание с Нептуна.
«Очередное противостояние черных и белых субстанций Высшего разума, избравших полем битвы Сибирь, объясняется геопатогенными особенностями структуры мировой гравитации, по-прежнему остающейся для ученых всего мира загадкой. Канал космических энергий, пронизывающих Землю, проходит через Шантарск, и потому на жителях нашего города лежит особенная ответственность, в том числе и за нарушение Космических Законов Высшего Разума. Черное сияние астрала пронизывает каждый камешек бывшего булдыгинского особняка. Зародилось это еще при чекистах, в годы незаконных репрессий, и подпитывалось за все время пребывания в доме органов КГБ. Вместо того чтобы встать на сторону Белой Иерархии и очистить души от влияния способных сохраняться столетиями отходов черной мыслительной деятельности, нынешние владельцы особняка, сами того не ведая, давно уже подвергаются влиянию Черных, зомбирующих структур, перестраивающих психополе человека так, что он становится неосознанным агентом Черной Иерархии, действующим во имя увеличения и распространения Зла во Вселенной. Этим и объясняется резко возросшее количество преступлений, в которые оказались замешанными работники „Интеркрайта“, — здесь и торговля наркотиками, и череда странных смертей, на самом деле вызванных тем, что здоровое биополе планеты отторгает черную ауру новоявленных зомби. И конца этому не видно, следует ожидать еще более крепнущего сопротивления Земли (ибо планета — такое же живое существо) попыткам Черных Иерархий при посредстве своих, в сущности, биороботов, способствовать перекрытию каналов, по которым Земля подпитывается чистыми энергиями Доброты и Красоты. Сама Земля восстанет против попыток использовать ее для примитивной наживы и разрушения энергетически-информационного слоя. Если этого до сих пор не осознали обитатели отмеченного черной аурой гнезда — тем хуже для них. Несчастья и беды будут множиться, пока не настанет очищение».
— Лихо закручено, — сказал Данил. — Сам-то ты что об этом думаешь?
— Да херня все это, — с философской простотой сказал Хиль. — Понять не могу, зачем с этой шизой возятся…
— А кто возится-то? — спросил Данил. — Кто ей, и без того подвинутой, новые глюки подбрасывает?
— Я откуда знаю? Мое дело — следить, чтобы у нее денежки были. Может, этот… интеллигент? Вроде бы возили его туда…
— А где он сейчас?
— Вроде пропал куда-то. Он же всегда так, вынырнет, покрутится с Бесом, а потом, смотришь, опять запропал… Сейчас с ним приезжал еще один мужик, вот он-то, говорят, прописался у Беса в офисе…
— На Луговой?
— Ага. А самого «интеллигента» что-то я не видел последние дни. И хрен с ним. Взгляд больно поганый, все кажется, будто вот-вот расколет…
— Боишься? — ласково поинтересовался Данил.
— Я ж не Штирлиц, — огрызнулся Хиль. — Расколют — и косточек потом не найдут. Штирлицу хоть звезды вешали…
— Это ты ненавязчиво намекаешь насчет тугриков?
— А что? — он ухмыльнулся. — Шпионам положено.
— И ничего интересного у тебя больше нет?
— Да ничего.
— Значит, тугрики… — сказал Данил.
Огляделся. Машина Хиля и две Даниловых тачки стояли метрах в ста, у бывшего музея Ленина. Прохожих в крохотном неухоженном парке, примыкавшем к протоке реки Шантары, не было, как всегда в эту пору. Крутилась пара собачников, но довольно далеко, да и собачники были окрестные, давно примелькавшиеся — Данил здесь встречался не с одним Хилем и подступы изучил на совесть.
Он вернул Хилю идиотское послание с Нептуна, так и оставшееся непонятным. Обаятельно улыбнулся, повторил:
— Значит, тугрики…
И коротко, без замаха врезал собеседнику в солнечное сплетение. Взял за ухо и стукнул физиономией об собственное же Хилево колено, но легонько, так, чтобы не пустить крови. Сидел и ждал, когда коммерческий директор малость одыбается.
— Петрович, ну ты чего? — прохрипел Хиль, хватая воздух полной грудью.
— Смотрю я на тебя, паскуда, и жалею, что не утопил, — сказал Данил. — Так это еще не поздно оформить. Отпустили мы тебя живым, потусовался среди своих и воспрянул духом, а? Штирлиц сраный… Ты же на этой самой машине приезжал с Гнедым за моей девочкой, фотографиями ее стращали…
— Так это не я!
— Она ж номер заметила, козел ты недоделанный, — сказал Данил. — И описала вас с Гнедым довольно точно…
— Нет, быть-то я там был… Только наехать на нее Гнедому велел Бес. Мне отказываться, что ли, когда берут за водилу? Так и сказать — мол, я Черскому стучу, так что мне с вами, ребята, не с руки?
— А почему промолчал?
— Ну…
— Да потому, что все еще надеешься и рыбку съесть, и на хрен сесть, — сказал Данил. — Только не получится у тебя, потому что ты дерьмо, и кукарекать будешь исключительно по моему приказу… Двойной агент, мать твою… Кому нужна статуэтка, самому Бесу?
— Похоже… Тот мужик, что от «интеллигента», вроде бы отговаривал, да Бес же у нас самый умный…
— Кто поедет послезавтра забирать у нее сумку?
— Гнедой. С ребятами. На моей тачке… Вроде бы и тот мужик с ними собирался. Для подстраховки.
— А брать сумку вы, конечно, будете, когда она выйдет из дома?
— Ага, — Жора хотел ухмыльнуться, но вовремя передумал. — Вы бы толклись на рынке…
— Стратеги вы, я смотрю, — сказал Данил. — Только твоя машина будет?
— Может, две. Не решили еще. И возле дома пошлют кого-нибудь заранее потоптаться.
— Так, — сказал Данил. — А чем это вы, голубчики, решили меня отвлечь? Чтобы в то время меня гарантированно не было дома?
— Сукой буду, не знаю… — он заторопился: — Я так прикидываю, что-нибудь подпалят или устроят пальбу у какой-нибудь вашей фирмы, чтобы ты туда дернул…
— А пленку, конечно, отдавать не собираетесь?
— Гнедой сказал, нужно и дальше держать на крючке… Слушай, Петрович, очень уж Бес уверен, что вам настанет скорый звиздец…
— Потому ты и решил, что со мной можно вилять? — нехорошо усмехнулся Данил. — Гони подробности, курва…
…В свое время пансионат этот, носивший идиллическое наименование «Кедровый бор», был построен для отдыха умученных трудами праведными облисполкомовцев — в противоположной от зоны промышленных выбросов стороне, понятно. Были и кедры, и поросшие лесом сопки, нависшие над десятком уютных домиков, окольцованных надежной оградой. Потом Советы отменили вместе с их исполкомами, но к широким массам эта благодать, естественно, не попала, потому что массы здесь все равно не уместились бы. И пришел «Интеркрайт», но, в противоположность поручику Ржевскому из бессмертного анекдота, ничего не опошлил. Наоборот, еще более благоустроил и облагородил малость обветшавшие в последние годы угодья. Иностранных партнеров обычно возили именно сюда — тех, кто не интересовался ни рыбалкой, ни охотой, ни прочей экзотикой. Стол был хорош, напитков море разливанное, горничные отзывчивые. А поскольку «варяжские гости» в гордыне своей самонадеянно полагали, что сибирские варвары отроду не слыхали об искусстве под названием «промышленный шпионаж», они, как правило, болтали меж собою совершенно свободно. А пленочка вертелась…
Данил подождал, пока откроют зеленые ворота, проехал на территорию и притормозил у двухэтажного теремка-дирекции. Пробыв там минут двадцать, вышел и, насвистывая, направился к одному из коттеджей, этакой псевдорусской избе, бревенчатой, но крытой красной голландской черепицей. Примерно такую, должно быть, воздвиг бы голливудский режиссер, возьмись он экранизировать «Тихий Дон» со Шварценеггером и Джимми Ли Кертис в главных ролях. Впрочем, домики были недурны и нравились всем, как импортным визитерам, так и своим.
Он деликатно постучал, и дверь тотчас же открылась.
— Я вас в окно увидела, — сказала Марина.
Выглядела она уже не в пример спокойнее и симпатичнее — порой неполные сутки на капиталистическом довольствии способны творить с очаровательными женщинами, пусть и подавленными, сущие чудеса. А то ведь смотреть было на нее больно, когда Данил явился к ней домой за подробностями о кладе и Будде. Данил невольно окинул ее вполне мужским взглядом, что она, конечно же, отметила и самую чуточку встревожилась — видимо, решила, дуреха, что ее заставят тут же отрабатывать роскошь и комфорт постоялого двора. Села, попыталась прикрыть подолом колени, но из этого ничего не вышло.
— Какие впечатления? — спросил Данил светски.
— Ну, прелесть, конечно. Я думала, будет чуточку вульгарнее. Такие слухи ходят о ваших дачах, а здесь все вполне комильфотно…
— Это потому, что мы уже старые и оттого спокойные, — сказал Данил. — Пацанчики — те, действительно, пошуметь любят…
— Нет, правда, сказка…
«Кого и стоит пожалеть в этой жизни — подумал Данил, — так это таких вот тридцатилетних интеллигентов обоего пола. Институт она закончила году в восемьдесят восьмом, едва успела встать на ноги и малость оглядеться, заявился мордатый внучек известного в советской истории деда, расстреливавшего хакасов пачками чуть ли не в этих самых местах, — и завертелась либерализация, чуть ли не моментально отшвырнувшая гуманитариев к параше. Лева Костерин, правда, сухую корку не глодал, но любовнице при любом раскладе не особенно-то и много перепадает. Хотя телевизор наверняка ей Лева презентовал, очень уж контрастировал со всем прочим интерьером. Да и квартирку успела от советской власти получить. А тут на сером фоне скучной нищеты и клад замаячил. Как там у Юлиана? Девочка впервые увидела столько продуктов. Бедная девочка. А тут и продуктов не было перед глазами, разве что долетал упоительный запашок. Золота».
Марина чуточку напряженно молчала.
— Обслуга ходит на цыпочках? — спросил Данил. — Холодильник полный?
— Да, спасибо… Признаться, я холодильник очень активно осваивать взялась… Кое-что вообще впервые вижу.
— Будьте как дома, кухня не обеднеет, — махнул рукой Данил. — Все равно воруют по неистребимой советской привычке, как ни воспитывай… — Он закурил и широко улыбнулся. — Мариночка, ведь вы поросюшка. Вы очаровательная поросюшка, но все равно…
— Вы о чем?
— Понимаете, в такие игры стоит играть, когда играть умеешь… — сказал Данил мягко. — А вы не умеете. Был еще один московский телефончик, по которому Юлию можно выцепить при крайней нужде. Вот вы вчера глубоким вечером, учтя разницу во времени, ей и позвонили, — он кивнул в сторону голубого финского аппарата. — От него ведь провод не тянется непосредственно в город, все идет через коммутатор, а там, говоря суконным языком, и номер вызываемого абонента фиксируется, и кассета вертится… Только что я, уж простите, слушал ваш разговор. Про то, что все рухнуло, всех поубивали, а вы сами ввергнуты в узилище… Должен оценить ваш такт — как-никак назвали это узилище комфортабельным в полном соответствии с исторической правдой.
Она отчаянно покраснела. Покосилась в сторону постели.
— А вот это вы бросьте, — сказал Данил. — Женщина вы, скажем прямо, очаровательная, а во мне голубого только и есть, что куртка, но не собираюсь я вас насильно укладывать, право… Болтовня все насчет наших нравов. Меня другое в данный момент интересует… Куда вы его засунули? Под ванну куда-нибудь, а? «Книги» пресловутые, из-за которых чемодан-де мне руку и оттягивал…
Марина сидела с видом провалившейся разведчицы, достаточно умной, чтобы не выдавать свой откопанный гестаповцами парашют за оконную занавеску.
— В общем-то я и без вашего с Юлией разговора доискался уже, что Будд в музее было два, — сказал Данил. — И вынесли вы обоих, звезда моя… Второго тоже распечатали?
— Нет, — сказала она, все еще заливаясь румянцем. — Юлия сказала, что найденного в первом вполне достаточно, полностью завершенный текст… Конечно, неудобно вышло…
— Да господи, ни в чем я вас не упрекаю, с чего бы мне вдруг? — сказал Данил примирительно. — Я бы на вашем месте тоже не доверял… Вот только получилось у вас совершенно по-детски. Я же говорю, это не ваши игры, у вас в таких ни навыка, ни, честно скажем, возможностей… Ну, несите уж.
Она осталась сидеть. Спросила, опустив глаза:
— Получается, я, как пишут в романах, целиком и полностью в ваших руках?
— Получается, — сказал Данил. — Только я бы на вашем месте не комплексовал и не переживал. Есть руки и похуже, успели уже убедиться…
— Скажите честно. Я хоть что-то получу? По-моему, вас на моем месте этот вопрос тоже заботил бы до чрезвычайности. Поживите-ка на музейную зарплату…
— Вопрос, конечно, резонный, — сказал Данил, подумав. — И отвечу я вам совершенно честно. Вы мне все равно нужны. Чтобы я мог контролировать Юлию, если она вздумает вилять — будут еще нюансы и сложности, как без них в таком деле… Убивать вас никто не будет, мы не «Коза ностра», да и смысла нет… Будь вы торговым посредником, получили бы на приличной сделке процентов пять. Столько я и намерен вам предложить. Поймите, ведь ваш личный вклад, минимальнейший. Нужно еще найти и взять — а это, ручаюсь, та еще работка…
— А сколько это — пять процентов?
— Ну, мы же не видели еще клада, мы, честно говоря, до конца и не уверены… В любом случае — миллионы. И миллионы. Признаюсь, мне не хочется сдавать все государству. Я лучше продам сам.
— А вас не поймают? — спросила она с искренней тревогой.
— Постараюсь, чтобы не поймали. До сих пор не ловили как-то…
— Это и называется — бизнес?
— Это называется — плоды перестройки, — сказал Данил. — Ну, несите товарища Гаутаму…
Она и в самом деле направилась в ванную. Данил повертел в руках тяжелого, как пара кирпичей, загадочно ухмылявшегося толстячка, потряс, приблизив ухо — нет, ничего не стучало, не болталось.
— Если все, как с первым, там пергаментный свиток, обложенный чем-то вроде ваты, — сказала Марина. — Вата набита очень туго…
— А он не рассыплется?
— Нет. Пергамент — вещь прочная, да и пролежал без доступа воздуха…
— Долго, как по-вашему?
— Лет пятьсот.
— Ого! — сказал Данил. — Вообще-то лет пятьсот назад у нас тут ничего интересного и не происходило… Ермак еще не нагрянул.
— Зато постоянно вторгались маньчжуры. Потому-то местные племена, кстати, моментально и пошли в московские подъясачные. Сказания твердят — кровь рекой текла… Маньчжуры гребли все под метелку, были основания прятать и хранить места в глубокой тайне. Если только оставались в живых те, кто помнил и знал… Статуэтка, правда, изготовлена не у нас, здесь практически не было буддистов, одни язычники. Юго-восточнее, по направлению к Байкалу… Она принадлежит к так называемой «школе Дугаржап-Мэнкэ» — по названию одного из дацанов… а может, имени мастера. До сих пор не установлено точно.
— Но ведь этак и клад окажется черт знает у какого черта на куличках? — спросил Данил. — Вы не задумывались? Тогда придется еще труднее…
— Юлия сказала — «это у нас».
— Юлия, Юлия… — проворчал Данил. — Вечно этот припев. Думаете, она позвонит, как обещала?
— Очень хочется думать… — сказала Марина с ноткой колебания. — Одно я определенно поняла, вы-то наверняка не уловили, — она уже покинула ту квартиру, где была вчера, где-то скрывается… А ваш… коммутатор может определить, откуда звонили?
— Не в случае с межгородом, — пожал плечами Данил. — Попробуем что-нибудь придумать, но сомневаюсь…
— Это повышает мои шансы? — глянула она вполне кокетливо. — Вы ведь сами говорите, что я — единственное звено…
— А если — не единственное? — резонно спросил Данил. — Если она к тому же свалится нам на голову с целой шайкой москвичей, тоже жаждущих процента?
— Вряд ли она доверится кому-то в столице, — серьезно сказала Марина. — Вот там-то гораздо больше шансов оказаться лишней у стола. Нам, как старым знакомым, она доверяет больше хотя бы потому, что прекрасно изучила и хорошо представляет, чего от нас ждать…
— А вы, я смотрю, обладаете толикой здорового цинизма? — хмыкнул Данил.
— Время такое, — в тон ему ответила Марина.
— Ну да, всегда время виновато… — пробормотал Данил под нос. — Ладно, я пошел в гараж. Там есть хорошая мастерская, а мне вопросов задавать не принято. Вас не коробит, что вскрытие будет произведено в столь антинаучных условиях?
— Ох, после того как ребята черт знает где вскрывали первую… Вы покажете, если что-то найдется?
— Непременно.
— Можно, я немного пока выпью?
— Бога ради, — сказал он. — Только не увлекайтесь, вдруг мне потребуется консультация…
…Пока басовито гудел станок и повизгивал металл по металлу, он стоял в сторонке, у окна. Любопытство было какое-то ленивое, вторичное, что ли.
— Готово, — сказал механик.
Данил обернулся. Парень держал Будду основанием вверх, как вазу — и там, чуть пониже среза, виднелся плотный сероватый ком, туго вбитый в пустотелое туловище творца учения о нирване.
— Благодарю, — сказал Данил. — И забыть начисто…
Он так и нес статуэтку до коттеджа, в той же позиции, зажав под мышкой срезанный бронзовый кружок. Пытался вспомнить по дороге имена каких-то исторических личностей или названия городов, связанных с этими местами в пятнадцатом веке, но, как ни изощрялся, не вспомнил. Потому что, кажется, так ничего об этом и не читал. И не смог бы сказать точно, были ли здесь или возле Байкала какие-то города.
Марина встретила его любопытно-хмельным взглядом. Успела уже «усидеть» полбутылки ликера — и на сей раз не озаботилась возней с юбкой, так что Данил, предвидя кое-что наперед, иронически хмыкнул. Про себя, конечно. Ножки безусловно заслуживали внимания — а вот прямолинейная женская логика, незамысловатая, как гребешок, заслуживала лишь сожаления. Ну да, уже не две, а три пуговички расстегнуты…
— Цирковой номер, — сказал он, садясь и устраивая Будду меж колен. — Чем бы нам… ага.
Подцепил этот ком, и в самом деле оказавшийся чем-то вроде плотной ваты, вилкой и лезвием собственного перочинного ножика. Легонько потянул, примеряясь. Ком выскочил легко. Марина чихнула, смешно морща нос. Ему самому явственно щекотал ноздри сухой и летучий запах — то ли пыли, то ли кожи. Теми же археологическими орудиями осторожно развернул слежавшуюся вату. Обнаружился сероватый сверток толщиной с граненый стакан.
— Пергамент? — спросил он.
— Ага. Бумаги здесь делать не умели, а папируса не было. — Марина почти касалась его щеки своей, так что Данил чувствовал свежий запах ее кожи. — Разворачивайте, не бойтесь, там был точно такой же, и он выдержал…
Он осторожно отогнул краешек. Пергамент и в самом деле не собирался рассыпаться в прах — но так и норовил свернуться назад, в более привычную за столетия позицию. Данил крепче сжал пальцы.
Черные строчки выведены аккуратно, но буквы совершенно незнакомые, напоминавшие то ли пляшущих брейк муравьев, то ли обрывки паутины.
— Ну да, тайджиутский, как и в первом тексте… — Марина заглядывала ему через, плечо. — По-моему, и текст тот же — я столько на него таращилась… Но не ручаюсь.
— М-да, я бы тоже не ручался, — с сомнением покачал головой Данил, пытаясь сообразить, в чем заключаются различия меж иероглифами, и уловить какую-то систему. Но все эти закорючки выглядели одинаковыми. — Это слова или буквы?
— Помесь букв со слоговым письмом.
— Вы так-таки ничего и не понимаете?
Марина покачала головой:
— Я изучала только древнехягасский, и то, каюсь, скверно. — Ткнула пальчиком с ярко-красным ногтем. — По-моему, это означает «конь». Юлия показывала, — озорно блеснула глазами. — А в иных случаях — еще и «мужскую силу»…
Отняла палец, и загадочный знак тут же стал неотличим от прочих, затерявшись среди них. Чуть закинула голову, прикрыла глаза, полуоткрыла губы и откровенно ждала ответного хода. Данил усмехнулся и, перехватив левой рукой искавшую его плечо ладонь, прошептал ей на ухо, чувствуя, признаться, некое электрическое мельтешение в крови:
— Думаешь, это увеличит процент?
— Я не блядь, — жарко прошептала она в ответ. — Просто хочется. Все как в кино, — перехватила-таки его руку и уверенно повела вверх по гладкому бедру. — И никаких тихих пристаней, надоело, когда тебя вместо жилетки держат…
Данил неловко расстегивал крепление кобуры — она вечно мешала в столь непредвиденных ситуациях. Впрочем, не такая уж неожиданная ситуация и была — женщины весьма стереотипны, если речь заходит о закреплении договоров… Справился наконец с подпружиненной скобой и, не глядя, кинул кобуру подальше на широкую постель. В конце концов он был живым человеком и тоже жаждал отвлечься от сложностей. И, снимая с нее платье, стягивая невесомые трусики, боялся одного — вдруг запищит рация, случалось ей взвывать некстати…
Глава третья
Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу…
Он сидел в уголке аппаратной, забившись поглубже меж полированным стеллажом и стеной, чтобы не торчать над душой у радиста. Но радист все равно то и дело оглядывался на него, виновато пожимал плечами.
«Леший» не подал в девять утра «три семерки». Вообще не вышел на связь, чего не случалось не только на памяти Данила, но и за все время существования левого платинового прииска.
«Заимка» молчала. Несмотря на то что в дополнение к личной рации Самура там была запасная, проверявшаяся ежедневно. Вызывать их самих было бы бессмысленно, рация «заимки» никогда не работала на прием…
Курил он уже беспрестанно. Конечно, оставались уютные естественные объяснения — землетрясение, паводок, приступ скарлатины, все одновременно отравились колбасой. Напал снежный человек или вылезший из речки Беди заблудившийся динозавр. Упал метеорит. Загорелась тайга. И прочее — читайте сборник «Антология таинственных случаев» с любой страницы…
До половины десятого он старался внушить себе, что молчание «Лешего» никак не связано с последними событиями. Самур мог подвернуть ногу, забредя ненароком далеко от прииска, по глупой случайности не взял с собой оружия, не смог выстрелом подать сигнал бедствия, и товарищи по работе (никто из которых не имеет права лезть к рации в отсутствие бригадира) отправились его искать…
Одно немаловажное уточнение: Самур н и к о г д а не уходил с прииска. А в те дни, когда он уезжал в Шантарск, на рацию получал право сесть доверенный. Тот же доверенный, кстати, случись с Самуром что-то непредвиденное, просто обязан был выйти на связь и дать «три девятки». У него был свой заместитель, а у того — свой, и так далее, по цепочке…
В десять Данил уже просто курил, не строя версий. Радист представления не имел, отчего «три семерки» от «Лешего» так важны — он просто-напросто знал, что от абонента с этим позывным в с е г д а, что ни день, поступают в девять утра «три семерки». А сегодня их не поступило. Поневоле станешь дергаться…
В пять минут одиннадцатого Данил решительно поднял его со стула повелительным жестом, сел, нацепил наушники и распорядился:
— Вызывай «Марала».
Радист, неуклюже изогнувшись рядом, принялся вызывать.
«Марал», личный контакт Данила, год назад осел в деревне Чарушниково, купил дом, выходивший тремя окнами на единственную дорогу, по которой из села могли проехать машины к Беде, и занялся довольно нехитрым делом — сидел и ждал. У моря погоды. Больше ничего в его обязанности не входило — жить себе и немедленно сообщать, если в окрестностях начнется подозрительное шевеление, и в случае такового подать Самуру сигнал тревоги по «Всплеску», крошке-рации одноразового действия. «Марал» был вертухаем в отставке, всю жизнь мечтал доживать век в деревне и оттого своими обязанностями не тяготился ничуть (да к тому же из-за каких-то загадочных свойств организма спал часа по три в сутки, чутко, как собака). Данил в свое время побывал там и убедился, что дело у бывшего «сапога» поставлено на совесть — поперек узкой, стиснутой соснами однопутки тот положил стокилограммовую тракторную борону, и при малейшем шевелении около нее посторонних во дворе оживал злющий цепной кобель, способный лаем поднять мертвого. Односельчане, считавшие новопоселенца бывшим начальником охраны какого-то засекреченного космодрома (Данил сам пустил эту фишку, выпив с мужиками на бревнах у магазина), отнеслись ко всему как к милому безобидному чудачеству малость свихнувшегося на строгой секретной работе мужика, прозвав его «комендантом Беди». В деревне весьма терпимы к чудачествам, если только они безобидные. А посторонние в ту сторону, к Беде, и не ездили — охотники и шишкобои привыкли отправляться пешком, геологи давно не наведывались…
В наушниках затрещало.
— «Марал», говорит «Марал».
— Это Кирилл, — сказал Данил.
После короткого молчания поинтересовались:
— Начальник, точно вы?
— Лампадка у тебя белая, с красными точками, — сказал Данил.
— Точно, — хехекнул «Марал». — Что стряслось?
— У вас спокойно?
— Спокойней некуда. Даже ветра нету. Борона как валялась, так и валяется, Левко дрыхнет в конуре, а по небу ничего не жужжало… У соседа с нашего конца «Ниву» угнали, так и не нашли пока, но это ж не по вашей части… А так все тихо.
— Посматривай, — сказал Данил.
— А что такое?
— Молчат.
— Ох, ни хрена… Начальник, тишина была полная.
— Все равно посматривай, — сказал Данил. — И если хоть что-то непривычное нарисуется, дай знать. Конец.
Он вернул радисту наушники, освободил стул и вновь перебрался за стеллаж. Истреблял одну «Опалину» за другой. А еще минут через двадцать дверь аппаратной распахнулась, на пороге встала Митрадора:
— Данила Петрович!
Он вышел в коридор, ощущая некоторую невесомость в коленках.
— Звонил Самур, он на «пятерке».
— Что еще?
— Все. Сказал, немедленно…
Данил заглянул в аппаратную, бросил радисту:
— Все дела побоку, сиди на волне «Марала», — и направился к лестнице, приказав Митрадоре через плечо: — Дежурный экипаж за мной…
«Пятерка» означала однокомнатную квартирку километрах в трех отсюда, «лежку» Самура на самый крайний случай. О чем, кроме него, знал только Данил.
Его ребятки, тоже ставшие за последние дни чуточку нервными, посыпались из «Волги», моментально взяв его в кольцо, отпугивая редких прохожих хмурыми взглядами. На лестнице он их опередил, прыжками взбежал на третий этаж, позвонил — дилин-дин, дилин.
Самур открыл моментально, видимо, так и стоял у глазка. Он был ненормально бледен, отчего волосы и усы выглядели вовсе уж антрацитовыми, и почему-то казался располневшим. Данил кивнул своим, чтобы остались на площадке, прошел в комнату. Постель с кровати сорвана, валяются изодранные на ленты простыни и еще какие-то тряпки в бурых, залубеневших пятнах, на столе — откупоренная, но непочатая бутылка коньяка, тут же «стечкин» с глушителем и патроны россыпью.
Данил взял пистолет, нюхнул — кисло шибало гарью…
— Садись, — сказал Самур, вошел следом, как-то скособочась, прижимая левую руку к боку. Тяжело упал на стул. — Налей мне, пожалуйста. Промедол прошел, а сил нету…
— Тебя что, ранили? — Данил оглянулся на жуткие тряпки. — Где телефон? Сейчас все оформим…
— Сиди, Барс. Поздно. Налей мне. У пророка ничего не сказано про коньяк, его можно… — он зажмурился и выцедил полстакана, как воду. Шумно выдохнул, передернулся всем телом. — Поздно, две пули, буду умирать…
— Ты…
— Молчи, да! — Самур ос калился, как зверь. — Ты мужчина, нет? Я тебе сват-брат, да? Сиди, слушай! Совсем времени нет, я чую, у нас в семье всегда чуяли, дедушка Гафур… — он прикрыл глаза, залопотал на каком-то непонятном языке, опомнился. — Никого больше нет, Барс. Налетели до рассвета, в час волка, собаки не лаяли, их я думаю, положили из бесшумок, Салих стоял на карауле, а тревоги не поднял, значит, его тоже, сразу… Барс, они не требовали сдаться, не кричали про руки вверх, они убивали всех…
— Кто? Сколько их было?
— Все в камуфляже, в масках… — Самур снова закрыл глаза. — Мы стреляли, только они убивали одного за другим, одного за другим, мы были как овчарки у стада, а они как волки, они пришли, чтоб убивать без разговоров… Человек пятнадцать. У них ни один ствол не стрелял громко, все были бесшумные, совсем как у нас, ни одного выстрела не было громкого… Это не власти, это абреки. Нет больше Шадизаровых, только маленькие, там, в ауле… Все было бесшумно, понимаешь? Только раненые стонали, кричали, у нас и у них… Они своих добили потом, еще раньше, чем наших. Я видел… Всех Шадизаровых убили, Барс. А я убежал, когда никого уже не осталось. Я не трус, слышишь? Не трус! Нужно было рассказать…
— Да конечно, — тихо сказал Данил. — Никто и не говорит, что ты трус, никто… Значит, это ты взял «Ниву» в деревне?
— Я. Собака у них не гавкала, взял еще рубашки с веревки, отъехал подальше, порвал, завязался… Они гнались сначала по лесу, я спрятался в темноте, мимо проскочили… У нас у всех одежда была темная, так в старину заведено, ночью не видно, если что… Вот и получилось — если что… Откуда знаешь про «Ниву»? Я ее бросил за квартал отсюда.
— Знаю, — отмахнулся Данил.
— Ты умный… У тебя кто-то в деревне?
— Да. Но ничего он не заметил.
— Он бы не услышал, — сказал Самур, чуть покачиваясь всем телом. — Ни одного выстрела не было громкого… Налей еще. Все сказал, можно теперь. Они не власть, Барс, так и скажи Ивану. Скажи, я ничего не мог сделать, ты бы тоже не сделал ничего.
— В деревне все было спокойно?
— Ни одна собака не брехала, только когда я шел… Они пришли тайгой, если и была машина, оставили далеко. Барс, запомни, мусульманина хоронят в тот же день… У вас есть мусульманское кладбище, отвези ночью, закопай…
— Не дури, — сказал Данил. — Сейчас оформим все…
— Ты всегда был умный, а теперь глупый. Меня еще утром убили, я только погодил умирать, пока не доделаю дела, потому что мы — Шадизаровы… Прадедушка грабил вашу почту… При царе Александре… Почитай потом Коран, хоть суру… Мусульманину не нужен гроб, заверни в белую материю… И почитай хоть суру, может, подо мной мост и не рухнет… — Он склонился вперед, оперся на стол грудью. — Горы, горы, горы… Меня еще утром убили, а ты не понимаешь… Похорони до полночи, постарайся…
Данил встал, огляделся в поисках телефона. Не было никакого риска, имелся эскулап и на такой вариант…
За его спиной шумно упало тело, опрокинулся стул, посыпались патроны со стола, раскатились, стуча.
Самур, откинув левую руку и подобрав под себя правую, лежал посреди комнаты. Данил перевернул его. Из-под незастегнутой рубашки выпирали полосы туго намотанной простыни, на боку и на животе слева все еще расплывались темно-алые пятна. Пульс не прощупывался, как ни старался Данил. На груди, пониже ключиц, виднелась наколка — какая-то фраза арабской вязью. Приложенное к губам зеркальце осталось незамутненным — пожалуй, он и в самом деле был убит там, в тайге, лишь долг и честь — что там под этим ни понимай — гнали его сто пятьдесят километров. Люди иногда умирают не раньше, чем успеют доделать дело, какие бы законы ни были писаны природой на сей счет…
Данил налил себе коньяку и медленно выпил. Глядя на лежащего, в который раз спрашивал себя — должно ведь быть что-то еще? Помимо денег, которые тебе так и не пригодятся, помимо обязанности складывать самородок к самородку, помимо необходимости соблюдать правила игры? Должно быть что-то еще, иначе отчего люди совершают гораздо больше того, что от них требуется, и не спешат выставлять за это писаный счет?
Он аккуратно стер свои отпечатки со всего, к чему притрагивался, нашел ключи, осмотрел замок, убедившись, что сможет без проблем открыть его снаружи, когда понадобится, и вышел к торчавшим на площадке ребятам. Бросил, ни на кого не глядя:
— Пошли…
— Полчаса назад проперли, — докладывал «Марал». — Борону отволокли сами, у них там было шестерок до едрени матери. Значит, так: грузовик с медведем на дверцах, внутренние войска, полный кузов лысопогонников. Две штатских «Волги», в одной маячила папаха, вторая сплошь с цивильными. Два «уазика» в ментовской раскраске. Еще грузовик, номер военный, никаких эмблем. И два УАЗа-фургонетки, новенькие, темно-красные. Участковый с ними на своем драндулете, суетился, словно шило в жопе. Над тайгой мотается вертушка. В эфире жуткая суетня, — он явственно хихикнул. — Деревня на ушах стоит, кто-то даже про летающую тарелку болтает…
— Все?
— Нового ничего пока.
— Отключайся и сиди тихонечко, — сказал Данил. — В случае чего, ты у нас — радиолюбитель зарегистрированный, на это и бей. Конец связи.
Еще через полтора часа на основе радиоперехватов и вспугнутых с гнезда информаторов из соответствующих структур картина нарисовалась более-менее полная. Почти. Упомянутые структуры получили сведения, что в тайге, в четырех километрах от деревни Чарушниково, произошла нехилая перестрелка с широким применением автоматического оружия. Отправленный на рекогносцировку участковый узрел такое, что орал потом в телефонную трубку, словно на другую планету пытался докричаться. Два десятка трупов, автоматы с глушителями, импортные рации дальнего действия, два сожженных ненашенских джипа, мертвые волкодавы, головешки барака, просыпанные, в спешке, очевидно, зерна самородной платины, настоящий прииск, обустроенный не хуже, чем это сделало бы государство с его возможностями… Участковый клянется и божится, что принимал тамошний табор за мирных геологов. На Бедю выехала суперпредставительная команда из самых первых лиц, отмеченных лампасами и погонами без просветов, зато с большенькими звездами. Чуть позже Данилу сообщили, что по тому же маршруту проследовал вертолет с заместителем губернатора, а на полосе готовится к взлету еще один, и в него грузятся военные.
Словом, провал был полный, была «заимка» — и нету. Каретников исчез где-то в городе, а следом разлетелись и особо доверенные его штабисты. Кузьмич, как доложили, все еще пребывал в верхах, совместно с прочими народными избранниками решая в областной Думе чрезвычайно животрепещущий вопрос о финансировании очередного Всесибирского фестиваля симфонической музыки и балета.
Еще через час выяснили, что утечка информации пока что определенно не планируется — пресс-служба УВД пребывает в состоянии покоя, журналисты погрязли в текущих делах. Намерения властей предержащих еще не поддавались анализу и толкованию по нехватке информации, однако Данил не сомневался в одном: неизвестные, напавшие на прииск, ничуть не заботились о «языке», вовсе даже наоборот. Правда, оптимизма это не прибавляло: на мертвых, как широко известно, можно валить все, что твоя душенька пожелает, оправдываться они не в состоянии. Пессимистично глядя на вещи, можно ожидать чего угодно: от вороха интеркрайтовских бланков, живописно разбросанных на пожарище, до появления Лжесамура, красочно излагавшего бы по телевидению, как нехороший человек Лалетин держал его прикованным к тачке и заставлял копать платину, угрожая зарезать любимого дедушку.
Впрочем, это уже перебор. Как-никак мы в своем поместье, и не найдут они концов, ручаться можно — но прииск потерян, судьба месячной добычи подернута туманом…
В восемь вечера Данилу позвонил Кузьмич, велел не дергаться, прилежно собирать информацию без лишней суеты, а завтра быть в готовности чуть свет. Голос у него был самый обычный — но что-то чересчур много металла в нем, совершенно спокойные люди так не держатся…
…Кладбище это, расположенное километрах в десяти от города, у ведущего на глухие севера Кучумского тракта, в народе исстари именовалось «татарским». Хоронить здесь перестали еще перед Отечественной. Нынешние шантарские мусульмане, два года назад отстроившие мечеть, открыли новое, на западной окраине города. Этого, в общем, тоже не забывали — но большинство памятников или уже лежали на заросшей высоченным бурьяном земле, или покосились, готовые рухнуть. Иному несведущему могло показаться, что нога человека здесь не ступала лет пятьдесят, однако Данил-то знал: по мусульманским обычаям запрещалось выправлять надгробья, что бы с ними ни происходило потом, они, раз навсегда поставленные, отныне — в руке Аллаха…
«Ниссан» свернул с тракта в совершеннейшем мраке, покатил к ограде, увенчанной по углам потускневшими полумесяцами. Все трое были в очках ночного видения — прямоугольные коробочки с двумя окулярами пристегнуты к затылку широкими «шлейками» — и оттого мир вокруг выглядел мрачно-сумеречным, полным всевозможных оттенков серого, резких полутонов, словно бы напрочь чужим уголком иномерного пространства. Оттого и потайные похороны казались чем-то чуточку нереальным…
Данил загнал машину в ворота, поставил так, чтобы ограда ее прикрывала. Наблюдать за ними, правда, было некому — движения на тракте почти нет, как обычно в эту пору, только однажды навстречу пронеслась издали ослеплявшая фарами легковушка. Импортные «совиные глазки» моментально накрылись бы — сильный луч света мгновенно и бесповоротно выводит из строя фотокатод — но их снаряжение было отечественным. Не из патриотизма, а оттого, что полуголодные научные головы где-то на Урале выдумали ночные гляделки, света, пусть от прожектора, ничуть не боявшиеся.
Данил шагал впереди, неся лопаты. Кондрат и дядя Миша волокли следом длинный, смутно белевший в темноте сверток. Покосившиеся каменные доски, закругленные сверху, обелиски с полуосыпавшейся золоченой вязью, шарами, увенчанными полумесяцами, истлевшие доски, неожиданная надпись на русском: «О Аллах, суди Равиля не по его делам, а по милосердию твоему».
Пока те двое копали, Данил прохаживался вокруг, время от времени трогая рукоятку «Беретты» на поясе. У него редко выпадали случаи, когда общение с представителями власти оказалось бы столь неприятным, буде таковые нагрянут. Вполне вероятно, Кузьмич не одобрил бы, из очень гнилой ситуации пришлось бы потом вытаскивать — но он должен сделать все именно так, как Самур и просил. Иначе окончательно превратимся в волчью стаю, обреченную в любой момент на отстрел с вертолетов.
Ходили слухи, что на заброшенные кладбища вокруг города начали собираться местные сатанисты, неведомо откуда вынырнувшие с началом перестройки, Мазуркевич говорил, что у них лежит рапорт ППС о распятой на кресте собаке с выколотыми глазами — но то, правда, было на православном, а сюда вроде бы полезть не должны… Еще трижды по тракту проносились огни, два раза это были трейлеры, один раз — мотоцикл.
Читать бесплатно другие книги:
