Время пепла Абрахам Дэниел

1

За несколько лет до взошествия на престол Бирна а Саля и дальнейших событий Алис была еще малым ребенком, когда ее старший и единственный брат Дарро в последний раз покинул материнский дом – и был тогда очень зол.

Их мать обнаружила, что Дарро с дружками ограбили склады в Притечье, оттащили добытую всячину скупщику в Речной Порт, а полученное серебро и медь потратили на вино. Алис не совсем понимала, воровство ли разъярило мать или то, что сын не принес домой ни полушки из своей доли. Может, мать и сама толком не знала.

Алис пыталась быть маленькой и незаметной, пока старшие орали друг на друга. Она помнила вопль Дарро: «Я не буду жрать ничье дерьмо!» и истошный визг матери в ответ: «Не будешь, тогда тебя убьют!»

Под конец Дарро подхватил сумку, дубинку, пару целых сапог, которыми они с матерью обменивались в зависимости от предстоящих за день походов, – и ушел. С перекошенным лицом мать, всхлипывая, бросилась на лежанку. Когда ее блуждающий взгляд наконец наткнулся на Алис, мать покачала головой:

– У твоего брата доброе сердце, но слишком уж он самовлюблен. Нельзя так упиваться собой. Не вздумай брать пример с него, – сказала мать и наставила на Алис скрещенные пальцы, как отваживают зло уличные проповедники. – Не будь такой, как он.

Алис покивала детской головкой и поклялась, что не будет. И даже какое-то время была верна своей клятве.

2

То был день коронования Бирна а Саля, нового князя, положивший начало его кончине, хоть об этом еще никто не догадывался.

Тычка, которую вела команда Алис, была одной из самых испытанных. Обычно для таких дел требовались четверо: блоха, щипач, рыба и отходной. Тему можно было провернуть и без рыбы, даже без отходного – правда, при этом повышался риск влипнуть. Нельзя было обойтись только без блохи и щипача. Щипач же и объявлял выход.

Как правило.

Этим днем щипачем был Оррел, с его легкой рукой и острой заточкой. Сэммиш выступала отходным, поскольку обладала внешностью, которую люди забывали, едва отвернувшись. Блохой была Алис.

Девушка, на которую указывал Оррел, была инлиской в ярко-вышитой блузке. Легкая цель. Заметно пьяная улыбка, заметно нетвердый шаг. Ожерелье из золота с жемчугами на ее шее стоило, наверно, больше самой девчонки. Алис знала ее.

Звали девушку Кана. Она работала на купеческое семейство в Речном Порту, и надетое золото ей не принадлежало. Если Оррел украдет ожерелье, то при самом лучшем исходе девушку выкинут назад, в Долгогорье. Но вероятнее, выпорют. Не исключалось и то, что синие плащи зашьют ей в юбку камней и столкнут с моста. Потому-то Оррел ее и выбрал. По своему складу он ненавидел всякого, кому по жизни выпала лучшая доля. Для Долгогорья Кана была предательницей, высокомерной ханжой, прихлебательницей ханчей с Речного Порта, и он был готов наказать ее за выпавшую удачу.

Вот только Алис была не готова.

Сложив пальцы, она ответила «нет», и Оррел, стоя от нее через дорогу, нахмурился. Затем опять объявил выход. Будет повторять, пока Алис не согласится.

Алис двинулась к девушке. Если на этом сегодняшней тычке конец, так и быть. Когда она взяла Кану за руку, та смущенно, но не встревоженно, поглядела затуманенным взором. Алис широко улыбнулась и поцеловала девушку в щеку. Держа губы возле уха, она зашептала сквозь шум толпы:

– Здесь воры. На твое ожерелье уже положили глаз. Чем ты думала, раз сюда его напялила? Уматывай. Сейчас же.

С хохотком, будто пересеклась со старой подругой, она отпустила Кану и отошла. Увидала последним, как Кана, настороженно озираясь, ощупывает свои жемчужины.

Оррел угрюмо скосился, но отправился дальше.

Толпа запрудила пятачок на слиянии шести улиц. Торговцы, носильщики и гребцы с Речного Порта смешивались с ткачами, кожевниками и башмачниками Новорядья. Большинство – ханчийские рожи, но инлисков тоже было достаточно, чтобы не выделяться Оррелу с Алис. А Сэммиш не выделялась никогда и нигде. Такой у нее был дар.

Шумные голоса тянули песни, один мотив накатывал на другой, и вскоре никому стало не разобрать, какую мелодию и слова надо подхватывать. Пухлый, как свин, краснощекий старикан выкатил на обочину бочку с вином и наливал во все меха и кружки, какие бы ни подставляли. Воздух густел зноем позднего лета. Девицы в вычурных платьях, скроенных на скорую руку или оставшихся от прошлых празднеств, кружили в танце, стараясь ускользать от объятий парней. Старались не слишком усердно.

Высокий Оррел смотрелся совсем неплохо. Без рубашки, он проплясывал по улице под ритм любой песни, лишь бы громче звучала. Злость его не утихла, но затаилась. А улыбка сделалась широкой, невинной и куда более пьяной, чем была на самом деле. Алис носила просторную блузу и юбку с разрезами, по-праздничному нарядную, а заодно дающую свободу ногам. Пробираясь в толпе перед Оррелом, она оборачивалась после каждого десятка шагов – следила, не выбрал ли он в ощип новую пташку.

Следующей целью стала ханчийка, чуть старше Алис. Румяные щечки наглядно показывали, сколько она поглотила вина. Девушка вертелась в кругу с полудюжиной подружек, что, напевая, выплетали ногами кружева танца. На ней красовалось кожаное с серебром обручье, с аметистом в ноготь Алис посередке. Дочурка денежных родителей, предположила Алис, – не знатная, но вполне обеспеченная, чтобы беззаботно плясать на гулянье. Оррел объявил выход и приступил к действию, не дав Алис времени на отказ. Начался их собственный танец, невидимый ни для кого.

Тонкость состояла в том, чтобы щипач и блоха как бы стихийно оказались прижатыми к цели толпой, при этом в один и тот же момент. Если двигаться слишком направленно или ретиво, кто-нибудь это заметит, а по улицам ходит стража.

Алис пробиралась сквозь толкотню, скользя и сияя улыбкой, будто в самый счастливый день своей жизни. В общем-то, не притворно. Эту часть дела она обожала. Оррел крутился, кружил, откатываясь, казалось, прочь, пока не столкнулся с кучкой молодых людей на пути. Рассеянно извинившись, он повернул обратно к девушке. Тоненький ножик с односторонней заточкой он прикрывал одним пальцем. Алис не замечала и отблеска.

Задачей блохи было отвлечь, щипача – забрать, а отходного – исчезнуть. Алис потянулась и резко похлопала девушку по правой груди. Неожиданное, непрошеное прикосновение проняло куда сильнее легкого тычка в руку, когда Оррел полоснул по завязкам браслета. Губы девушки стянуло в оскорбленном недоумении. Срезанную полоску обручья Оррел сунул неприметной тени, которой была Сэммиш.

Смена владельца прошла шустро и гладко и, что важнее всего, без единого взгляда подельников друг на друга. Алис продолжала двигаться прежним путем, Оррел – в свою сторону, а Сэммиш, пригнув голову, будто куда-то опаздывала, в третью. Все заняло меньше одного удара сердца. Работали они мастерски.

Если девушка поднимет тревогу, Оррел скинет заточку и изобразит непонимание. Пропавшего обручья у него нет. Алис ничего такого не сделала – просто вела себя слишком развязно, поддавшись духу празднества. Сэммиш уже затерялась в толпе. Вот она, красота умелой тычки.

По окончании наступал момент, когда жертвы осознавали, что лишились чего-то ценного. Они хватались за карманы, пытаясь нащупать только что лежавшие на месте деньги; пялились на мостовую – вдруг кошелек всего лишь выпал; уповали на то, что потерянное еще можно вернуть. Иногда их лица заливала ярость. Иногда кривило неверие. Изредка кто-то ударялся в смех. Но все их действия были искренними, от души, и именно эта искренность завораживала Алис.

Она оглянулась, надеясь не пропустить тот самый момент, но девушка так и стояла в толпе, не отнимая от груди руку. Алис хотелось, чтобы ханчийка осознала пропажу, однако та, тупо похлопав глазами, опять повернулась к своим подругам. Алис кольнуло досадой. Оголенное предплечье проскочило мимо внимания. Деваха небось не один час ничего не поймет.

Раздались выкрики стражников – не спутать, как лай злющих псов, – и в мимолетной панике Алис показалось, что их все-таки кто-то заметил. Попались. Но вооруженные, что пробивались сквозь толчею, носили красные плащи, а не городские синие с белым. Их бляхи на перевязях были серебряными и золотыми, а не из бронзы. Дворцовая стража расчищала путь среди толпы.

По которому ехал верхом новый князь.

Здесь был сам Бирн а Саль.

Осай а Саль – его дядя – княжил на протяжении всей жизни Алис, однако прошлое унесло его, как река палый лист. Нынешний князь не был юным, но не был и стар. Несколько десятилетий под его началом было вполне терпимо без особой натяжки. Если Бирн а Саль окажется мудр и удачлив, то запросто проправит весь отпущенный Алис срок.

Конь, что шествовал под князем, был бледен и горделив. В его гриву и хвост вплели золото с серебром, а попона сверкала, как речная гладь. Лицо у князя Бирна а Саля было квадратное, с прямым носом, напрочь не похожим на дядин. Темные волосы немного топорщились над челом, а подстриженной бороды слегка коснулись седины. Он был таким открытым и с такой готовностью улыбался, что сошел бы за человека куда моложе. Напор прихлынувшей толпы вытолкал Алис к дворцовой страже. Вокруг пусть не бушевал, но бурлил хаос теснящихся тел, и по-над ним величаво проплывал Бирн а Саль.

Позади правителя ехал еще один мужчина. Примерно того же возраста, с пепельно-каштановыми прямыми волосами. Алис не особо интересовала ханчийская знать, но было в нем что-то знакомое. Пусть не в чертах, но в выражении лица и манере себя подавать.

Она повернулась к немолодой женщине, которую напор зрителей выбросил рядом, – в льняном платье служанки из богатых районов Речного Порта.

– Кто это? – показала она, перекрикивая гомон давки.

– Молодой Карсен? Будь спокойна, к весне он будет вертеть половиной города. Этому-то бог улыбнулся.

Алис вылупилась на всадника, пытаясь лучше рассмотреть человека, которому улыбнулся бог. Пока эту мысль никак не удавалось сопоставить с увиденным. Их взгляды встретились. Пробежала дрожь, со странным ощущением, будто ее разоблачили.

Карсен кивнул ей, словно тоже узнал, а может, лишь потому, что пересекся глазами, из вежливости. Князь и его приближенный уже удалялись в сопровождении свиты – мужчин, женщин, конных и пеших, а Алис провожала их с замершим сердцем. И уверяла себя, что разнервничалась лишь потому, что обычно при тычке попасться на глаза означало беду. А в княжеском спутнике ничего зловещего не было.

Последними прошагали красные плащи, срываясь на бег к голове кортежа, чтобы расчистить путь на следующей улице, – двигались они четко и слаженно, как пристало лучшим ворам Долгогорья.

– Ты все? – Сэммиш подобралась незаметно и, стоя рядом, изучала ее тусклым, податливым взором.

– Вот еще! Тебя жду, – сказала Алис. – Где Оррел?

– На юге, – сказала Сэммиш, и обе двинулись туда, юркая в толпе, как рыбы, плывущие сквозь водяные заросли. – Сказал пробираться к Притечью, до театра. Университетские хлыщи наклюкаются и будут веселиться.

– У них денег меньше, чем у нас.

– Передаю его слова.

– Ну, хорошо. – Она сегодня и так уже перечила Оррелу. Пожалуй, надо быть благодарной за то, что он вообще не бросил тычку.

– Почему отказалась? – спросила Сэммиш, привлекая Алис поближе к себе.

– Отказалась от чего?

– От той девчонки с ожерельем, от Каны. Почему отменила тычку?

Алис на ходу пожала плечами.

– Народу много и так, нечего лезть на наших.

– Но ведь она больше не наша. Не долгогорка.

– Долгогорцы – навсегда долгогорцы.

Сэммиш повертела в уме эту мысль и кивнула. Долгогорье оставалось Долгогорьем всегда.

У каналов Притечья уличное движение поредело. В другие дни тут кишели бы грузчики с пристаней, сборщики податей, скрипели бы упряжи мулов. Но событие, исключительное в жизни города, опустошило площадь, закрыло порт и опечатало склады. Знакомый Китамар вернется завтра. Алис даже немножко соскучилась по обыденным будням – тому виной могла быть усталость. А может, это было предчувствием.

Здешний веселившийся люд отличался от тех, кого они обычно пасли. Заядлые игроки, ломбардщики и пивовары, избравшие своим домом каналы, были покрепче купцов Речного Порта или кустарей Новорядья. Безалаберные студенты околачивались гурьбой, пихая друг друга, хотя до южного прясла городских стен, где проходили занятия, их отделяли многие кварталы. Молодой прыщавый стражник по-хозяйски прохаживался среди гуляк, оглядывая народ, как кладовщик оценивает тюки с припасами. Дедуля в зеленой фуфайке, до того аляпистой, что Алис сперва не углядела на ней следов грязи, курлыкал на варгане.

И Оррел с блаженной улыбкой раскачивался под музыку посреди дюжины кутил. Алис пересекла его поле обзора – не подходя, дала напарнику понять, что на месте. Он взмахнул руками, но на этот раз не складывал пальцы в слова. Долгогорье было неподалеку, и многие местные знали, куда смотреть. Вместо этого он крутанул плечами и бедрами, подкатываясь к группке танцоров. Она наблюдала и ждала его выбор. Ложное подпитие напарника казалось уже менее ложным.

Когда был подан сигнал, она подумала, что Оррел шутит.

Вальяжный стражник с угристым лицом, обходя улицу, лыбился девушкам. Немало девушек улыбалось в ответ. Носить синий плащ кое-что значило. Помимо прочего, это указывало на то, что, если он кого-нибудь изобьет, отнимет вещи или еще похуже, его не накажут. Некоторым девушкам такое нравилось. Они думали, что если окрутят такого мужчину, то тогда никто их не тронет, – и ошибались. В самом лучшем случае их не трогал никто, кроме него.

Оррел начал сближение – враскачку, ухмыляясь и запрокидывая голову к солнцу. Пальцы изогнулись, пряча заточку. Алис посуровела и ладонью ответила «нет», но он притворился, будто не заметил. Вот оно, наказание за Кану и ожерелье.

Алис не знала, злость или страх встали сейчас в горле комом. Чтобы тычка сработала, все трое должны достичь цели в один и тот же момент. Если не тронуться прямо сейчас, то под конец придется спешить, а это привлечет к ней внимание. Если отказаться, Оррел, наверное, отвернет – а может, и нет. Если он будет уповать на то, что Алис окажется там, где надо, и сделает все как положено, а она его подведет – то подельника схватят.

Если его схватят, то убьют. Стражник мог сперва отволочь вора к магистрату – или же покончить с ним прямо на месте. Оррел принуждал ее к выбору – подчиниться или дать ему умереть.

Она шагнула вперед. Стражник задержался у небольшого лотка, где мальчишка продавал медовые пряники по медной монетке за пару. Траектория Оррела сместилась, и Алис подстроилась под нее. Сэммиш с вытаращенными глазами, сжав губы, стала на колено у какого-то крыльца. Притворилась, будто выковыривает из обуви камешек. Алис попыталась утешиться тем, что не ей одной не нравится эта затея.

Вблизи стражник казался юношей. Жиденький пушок бороды, подростковая маслянистая кожа. Оррел мимоходом плелся за его спиной. До соприкосновения Алис осталось сделать три шага. Два. Другому мужику можно было б задеть ладонью мошонку. Слегка надавить на естество, смутить, захватив все внимание. Вместо этого Алис пискнула и шарахнулась вперед, словно обо что-то споткнулась. Страж отреагировал недостаточно быстро, едва не упуская ее, и пришлось в самом деле хватать его за руку, чтоб не упасть. Она ощутила касание Оррела – лишь потому, что ждала его. При всех косяках рука у Оррела была легкой.

– Простите, – сказала она стражнику, когда оба выпрямились. – Извините меня.

– Будьте осторожней, – сказал он, а Оррел уже прошел мимо. Светло-коричневая спина Сэммиш скрылась из виду дальше по улице. Алис кивнула и попыталась глупо слюбезничать, как, по ее представлению, повела бы себя очарованная военным девица прежде, чем отойти. Теплота на щеках, она надеялась, была признаком стыдливого румянца. Стражник ухмыльнулся ей вслед. Не поднимая высоко головы, Алис зашагала к скоплению толпы, на восток.

Чего делать нельзя, так это оглядываться. Она оглянулась.

Стражник еще стоял у мальчишки с медовиками, но вся надменность слетела с него. Рубаха провисла под плащом, потому что затягивавший ее пояс пропал. Глаза парня распахнулись в тревоге, руки раскинулись в изумлении. Губы дрожали, и грудь на выдохе тряслась, как меха.

Такой нежданно ранимый, он походил на ребенка, обнаружившего, что любимая игрушка разломана. Алис не удивилась бы, начни он всхлипывать. Не чувствовалось ни сожаления, ни победной радости, но парень в синем плаще притягивал взгляд. Застань она его при купании, она не узрела бы его столь обнаженным, как в эту минуту. Не смогла бы настолько его понять.

Он полуобернулся, словно пояс, как игривый щенок, мог прятаться сзади. В отчаянии поднял глаза на толпу.

Когда их взгляды пересеклись, Алис поняла, что сглупила. Челюсть парня выдалась вперед, губы растянулись. По привычке он потянулся к свистку на поясе. Алис повернулась и пошла, внушая себе, что стражник еще, наверно, в сомнениях. Потом, с трепетом сердца, потрусила быстрей.

– Хватай ее! Именем князя держите паскуду!

Народ засуетился вокруг в тревоге и неуверенности. Считаные секунды, и люди поймут, о ком речь. Ее жизненная кривая завернула к самому краю пропасти.

Сзади застучали, зашлепали сапоги. Она пробормотала «ёпт», подобрала юбку и со стражником за спиной припустила в Долгогорье.

3

Из всех двенадцати округов Китамара Долгогорье было самым древним. И вместе с тем самым новым.

Становище инлисков располагалось на этой земле, еще когда сами инлиски кочевали и пасли стада. Поселение, названное Долгогорьем, сооружалось ими из дерева. Деревянное оно и поныне.

Давно исчезнувшие постройки некогда возводились вплотную, дабы прикрывать друг друга от своенравных весенних ветров. Этот принцип соблюдался и впредь, когда стан стал поселком, а поселок – военной заставой: узкие улочки с перепадами высот рассеивали ярость ненастья, и воздух оставался спокойным, даже когда в небе бесились бури.

После того как ханчи-завоеватели перешли реку, сожгли дома инлисков дотла и сами основали город под названием Китамар, Долгогорье отстроилось в прежней манере, из деревьев тех же пород. Изменилось одно – его суть.

В течение долгих веков Долгогорье дремало – но отнюдь не спокойным сном. Оно никак не могло забыть, что когда-то было вольным и независимым, а теперь уже нет. И оно постепенно менялось. Постройки гнили и разрушались, и строились заново, и округ вырастал в нечто прежнее и вместе с тем новое.

Небольшой багряный храм старых инлисских богов, пораженный плесенью и многоножками, предали огню, и поверх пепелища проложили дорогу. Широкая площадь, где инлисские бабушки покупали и продавали выделанные кожи, пряжу и ткань, оделась в известь, а базарные лотки отрастили стены, крыши и указатели. Со временем не осталось ни одной сквозной улицы для проезда.

Округ перекраивал себя сам. Дорожные карты, начерченные предыдущим поколением, приносили больше вреда, чем пользы.

Бытовали рассказы о том, что инлисские жрецы-старообрядцы по-прежнему возносят древние молебны где-то в тенях глухих переулков, но никто не мог с уверенностью объяснить, в чем суть их обрядов. Круглые инлисские лица и кудрявые инлисские волосы были обычной внешностью среди местных. Еда в заляпанных кульках, которой здешнее старичье торговало вразнос, включала в себя больше соленой рыбы и жгучего перца, чем употребляли в районе Храма или на Камнерядье. Твердая, выразительная огласовка жителей Долгогорья наследовала некогда общему их языку – ныне сообща же ими забытому. Город в городе, Долгогорье гордилось своей самобытностью, как небогатый человек – единственной парадной рубашкой.

На западной окраине округа Дарро брат Алис сидел на третьем этаже здания, нарезанного на закутки для ночлега полста человек. В потрепанной комнатушке имелись пара лавок, темный деревянный стол и вощеная скатерть с обглоданными на завтрак куриными косточками. За столом напротив сидела бледная женщина. Ее по обыкновению томный голос сегодня звучал взбудораженно. Даже потрясенно. До этого Дарро ни разу не наблюдал, чтобы она о чем-либо беспокоилась, – и это было зловещим знаком.

– Мы должны заполучить обратно наш нож. Вот для чего ты мне сейчас нужен. Если мы его вернем, все образуется, – убеждала она сама себя.

Кому только не требовался этот нож. Волшебство, политика, и одни боги ведают, какие силы еще сюда вплетены, но что было важнее для Дарро, так это деньги.

И нутряное ощущение, что если он разыграет все правильно, то денег хватит на любую дальнейшую жизнь. Он попытался вести себя естественно, будто полностью открыт перед собеседницей.

– У меня на примете есть местечки, где поискать. Если это вообще возможно, добуду ваш нож, – сказал Дарро, и женщина кивнула, стараясь ему поверить. В ставню стукнулся зяблик, желтое оперение расплылось ярким пятном, – и тут же умчался прочь. – Я вас в обиду не дам.

Она вымучила улыбку.

– Конечно, конечно, не дашь, волчонок. – С этими словами она сняла с пояса потертый кошелек и подтолкнула его по столу. Дарро раскрыл его с напускным безразличием. Десять монет чистейшего серебра блеснули при пересчете. Хватит отдать за эту комнату Кеннату Уотеру и, если тратить с умом, на пропитание до первых морозов.

– Когда ты сможешь его достать?

– Скоро. – Дарро не лукавил. – Счет не на недели, на дни.

– Его ищет кое-кто еще. Не из числа моих друзей.

Дарро принял вид, будто слышит об этом впервые.

– Кто-то еще?

– Одна женщина с Медного Берега, – начала она, и тут с улицы долетел истошный визг. Кто-то орал имя Дарро. Визг содержал и другие слова, но Дарро разобрал только «сестра».

Он подхватился, ведомый многолетним инстинктом братского присмотра. Распахнул ставни, впуская свет. Внизу, на улице, ему махала младшая Каваль. Беда на ее лице сразу бросалась в глаза, затмевая аляповатую желтизну и водянистую синь праздничного костюма.

– Дарро! Дарро! За твоей сестрой погоня! Стражник! Там, в тупичке возле Ибдиша! Он ее убьет!

На лестнице стояла темень, как в дымоходе. Летнюю духоту вытягивало наверх, и Дарро будто сбегал в жерло незримой печи. Он не помнил, как подхватил дубинку, но палка была в руке: крепкий дуб с залитым свинцом набалдашником. Выскочив наружу, он помчался по узкой дороге. Смазанные на бегу лица с отстраненным любопытством поворачивались вслед, будто пялились на очередное праздничное увеселение. Дарро каждого знал по имени – и не ждал от них помощи. Сложись наоборот, это он бы высовывался из окна, глазея на разыгравшуюся внизу постановку – комедию или пьесу с трагичной концовкой. Он бежал, не обращая на них внимания.

У поворота к дому Ибдиша Дарро проехался каблуком по дерьму, наваленному на мостовой каким-то псом – или его хозяином, – и чуть не упал. Злобные выкрики и угрозы эхом звенели из тупика. Один голос принадлежал Алис.

В конце тупиковая улица чуть расширялась, образуя круг не шире театральных подмостков, подпертый четырехэтажками сплошной, без единого прохода, застройки. Войти и выйти отсюда можно было только с улицы или через Ибдишев двор, а жена Ибдиша уже заперла калитку, не желая впускать нелады Алис к себе домой. Сестра стояла на кособоком крыльце, сжав кулаки. Лицо темнело от бешенства – или от напряжения. Синий плащ, рыхлый малый, поставив ногу на первую ступеньку, поднимал обнаженный меч. Соседи и детвора глазели с окон и крыш на эту спонтанную бойцовую арену.

– Че за херня? – проорал Дарро, стараясь отвлечь взгляд мечника от сестры. – А ну отошел от нее!

Стражник повернулся. Три длинных кровавых царапины у него на шее говорили, что Алис уже дала отпор. Даже когда он шагнул вперед, Дарро внимательно слушал – не топочут ли сзади ноги, а то и копыта. Одного человека можно угомонить. Целый патруль – никак.

– Не твое дело, – заговорил блюститель порядка, но что-то не то у него было с покроем мундира. Форма неопрятно, мешковато болталась. – Я Таннен Гехарт, из городской, мать твою, стражи. Эта подлюга будет задержана за воровство – не то прямо здесь перережу глотку, и мне вообще плевать чью. Не заткнешь свой рыбий рот, прошнурую и тебя заодно!

У стражника пропал пояс. Вот откуда его необычный вид.

Дарро подступал наискось, посматривая за острием меча противника.

– Раз ты стражник, то где твой свисток?

– Не твоя забота, мудак.

Дарро сменил угол сближения.

– Раз ты стражник, то где твой служебный значок?

– Кое-кто его спер, – сказал страж, махнув назад свободной рукой. Дарро не взглянул на Алис и мельком. Не хотел, чтобы юнец держал ее на примете. Два быстрых шага, и дистанции будет достаточно, чтобы нанести или словить удар. Сталь – оружие посерьезней, но за спиной стражника стояла Алис. Будто услыхав мысли Дарро, тот выставил меч на изготовку.

– А я вот вижу одно, – сказал Дарро, – как малолетний пухлячок в карнавальном костюмчике напал на девушку вполовину меньше себя. Как-то это неправильно, сдается мне.

Страж облизал губы. Взгляд метнулся из стороны в сторону. Дарро ждал, что юнец повернется или отступит, но недооценил парня. Атака обрушилась без предупреждения, противник только сдвинул лодыжку. Меч, подкрепляемый всем весом стражника, описал скупую дугу к шее Дарро, и тот вскинул дубинку наперерез, еще не осознав, что отражает удар. Металл прорубил в дереве светлую засечку.

Стражник пронесся мимо, затем развернулся. Алис и ступени к калитке Ибдиша сейчас оказались за Дарро, а враг стоял между ним и свободной улицей. Могло показаться, что атака провалилась, но Дарро прекрасно понимал, что его перехитрили и обошли.

Стражник, конечно же, тоже.

– Мне на тебя вот настолечко похер, приятель, – фыркнул страж, и с губ его слетел плевок. – Но эта сучара…

Какими словами он бы ни собирался закончить, их оборвал сырой шлепок. Пятно, бурое, как сама грязь, сползло по боку стражника, и Дарро попятился от вони. Кто-то опорожнил на улицу ночной горшок. Кто-то с четким глазомером.

– Кто это сделал? – завопил на окна стражник. Первый ехидный смешок за собой обрушил лавину хохота. Дарро не опускал дубинку. Кровоточили ободранные костяшки пальцев. Он и не понял, когда их ободрал. Юнец опять закричал: – Кто не уважает городскую охрану?

Из верхнего окна дугой изогнулась длинная янтарная струя, плеща рядом со стражником, но не касаясь его. Следом за ней вторая, под другим углом.

После этого улица превратилась в оборотную сторону сортирного очка. Алис и Дарро отступили к железным прутьям калитки, пока безликое Долгогорье демонстрировало одинокому стражнику, кем считает его и тех, кому он служит. Отгоняемый назад, страж в последний раз посмотрел на Дарро, затем повернулся и зашагал восвояси, пока желание оросить его нечистотами не распространилось за предел тупика. Вонь стояла ужасная, но и давясь ею, Дарро не удержался от смеха. Сзади раскатывались завывания Ибдиша, тот разорялся: кто из них, дохлятин, собирается отмывать его улицу? Дарро повернулся к своей ныне единственной сестре:

– Что все это значит?

Она замешкалась, как бы подыскивая слова, а потом залилась слезами.

Привалившись к подоконнику, Дарро размазывал по костяшкам жгучее снадобье и заодно высматривал грядущие неприятности. Пока не наступившие. Задним умом он выстраивал план побега, если из-за угла с огнем и мечом выйдет стража. Хотя, может быть, все обойдется.

– Сама не верю, что разревелась, – сказала Алис. Она сидела на темном столе, толкая туда-сюда кошелек бледной женщины, будто кошка игралась с дохлым тараканом. – Надо же, прям у всех на виду.

– Ничего тут стыдного нет, – сказал Дарро. – Булыжники едва не окрасили твоей кровью. Взаправду. Хорошо, кто-то придумал окрасить их кое-чем позабавнее. Такое приключение любого бы выбило из колеи.

– К твоему приходу со мной ничего не случилось. А уж ты ему бы навешал.

– Возможно.

– Навешал-навешал, – утвердительно подытожила Алис. Вот такой вот она уродилась. Заявляла по жизни, что мир устроен так, как ей хочется, а потом отстаивала свою правоту, покуда боги ей не уступят.

– Ну хоть с Оррелом-то ты перестанешь работать?

– Он хороший щипач.

– Он ловкий щипач. Хороший не стал бы наглеть и посылать свою блоху на городского стражника.

– Ошибку допустила я. И перекладывать ни на кого не буду.

– Тогда ты уже толковей его. Главное, не говори, что с ним шпехаешься.

Гримаса отвращения убедила его сильнее любых отрицаний.

– Хорошо, – сказал Дарро. – Ты еще слишком юная.

– Не тебе об этом судить.

– Я твой брат.

– Ты – не я. Кому позволено решать, так это мне.

– А кому лететь сломя голову, чтоб тебя не выпотрошили, как форель, так это мне.

– Тебя никто не заставлял.

Дарро закрыл баночку с мазью и в свете скорого заката оценил свои раны. Багрянец небес падал на красноту раздраженной плоти. Если от гноя не начнется жар, то царапины зарастут и забудутся к концу недели.

– И то правда. Но ведь в следующий раз будет то же самое, а мне помирать неохота.

Она ерзнула, придвигаясь к брату. В глазах стояла серьезность. Такой взгляд у нее был с рождения, но в последний год в нем проявлялась и глубина. Скоро сестренка повзрослеет. И поумнеет – надеялся, но не слишком верил Дарро.

– Постараюсь не вляпываться.

– Нет. Твое «постараюсь» – слабей ветерка, – сказал он. – Сойтись на том, что достаточно делать как прежде, но лучше, – бестолково. Это не приведет ни к чему. Разберись, в чем именно ты оплошала, и придумай правило, чтобы больше такого не повторять. Какое-нибудь несложное. Например: когда ты провернула тычку, пятьдесят шагов гляди только вниз и вперед. Проще некуда, зато тебя перестанет подмывать оглянуться.

– Ладно.

– Считай до пятидесяти, – наказал Дарро.

– Пятьдесят шагов, принято, – согласилась Алис.

Брало сомнение, воспользуется ли сестра этим советом. Если да, то лишним он не окажется. В один прекрасный день может даже спасет от смерти. Но чем больше об этом твердить, тем меньше она будет слушать.

За окном, далеко на севере, где в город втекала река, серебрилась тонкая полоска. Вода сияла под лучами заката. Пора бы надыбать еды. Сейчас пекарни отдадут черствый хлеб по два медяка за буханку. По Речному Порту и Зеленой Горке до сих пор натянуты праздничные палатки. А возле Храма жрецы, наверно, еще раздают мешочки с пшеницей и рисом. Впрочем, про запас имелось вяленое мясо, и у Дарро были другие, неотложные дела.

Алис откинулась на спину и поводила пальцами вслед за стайкой скворцов, вихрем порхавших над водой перед тем, как устроиться отдыхать до зари. Затем она негромко заговорила:

– Ночевать в спальном общажнике будет небезопасно.

Хорошо, что она это осознавала.

– Иди домой.

– Там меня будут искать. Разреши остаться здесь. Про твою комнату никто не знает. Ты их постоянно меняешь.

– Эту я не меняю, и здесь тебе нельзя ночевать.

– Пожалуйста?

Сестренка, которую в детстве Дарро таскал на закорках, взяла в руки его опухшую ладонь. В груди зашевелилось раздражение, а может, любовь – или и то и другое. Дарро забрал у нее кошелек.

– Ступай к Тетке Шипихе, – сказал он. – Пускай она тебя спрячет, пока все не сплывет по течению.

Алис кашлянула хохотком:

– За меня-то с чего ей впрягаться?

Он пересчитал свои десять чеканных серебреников и вложил половину Алис в ладони.

– Остальное придержу. Мне тоже надо есть.

Она собиралась спросить, где брат раздобыл так много, и Дарро покачал головой прежде, чем вопрос прозвучал. На мордашке Алис отразился стыд – захотелось стереть его, сгладить кончиками пальцев. Пусть бы она оставалась той хохотушкой, как раньше, когда Дарро был ее теперешних лет. Пусть время сожрало б все на свете – но не ее.

– Прости, – извинилась она.

– Поосторожнее там, – сказал он на прощанье.

После ухода сестры Дарро немного посидел в одиночку. С вечернего света облезала позолота, чуть потрескивал, коробился дом. Летний зной ослабил хватку на горле Китамара, и легкий северный бриз принес сосновый запах, разбавляя вонь конского навоза, собачьего и людского дерьма.