Летописец. Книга 3. Четыре наследника Ефимова Юлия

Глава 5. Мёртвая вода

Солнечный свет заставил его зажмуриться: он слишком много времени провёл в темноте. Темнота напоминала о резкой боли в животе, потом был безумный полёт сквозь темноту, потом он погрузился в тёплую и тёмную воду, и в этой темноте он умер. Он не заметил, как смерть настигла его, боль ушла, разум потух вместе с дыханием, осталось лишь тепло и мрак. Иногда сквозь тьму прорывались звуки – плеск воды, мелодия флейты, тягучая песня, удары грома и смех. А ещё раздавались голоса – то чётко, то едва слышно. Он улавливал фразы, не понимая их смысла. Однажды голос показался ему знакомым, во тьме проступило бледное лицо Самайи. «Не жалейте крови», – сказала она, взмахнула огромными чёрными крыльями и взмыла в воздух – он не успел её остановить. А потом… сердце словно оборвалось – откуда у мертвеца сердце? – и безудержная сила потащила его сквозь пространство.

Он не знал, сколько прошло времени с момента смерти. Это было странно: он верил, что, умерев, узрит путь к свету. Вместо этого он застрял неизвестно где и неизвестно зачем. Или это и есть загробный мир? Ты лежишь в тёмном гробу, слушая внешний мир за его стенками?

Свет, появившийся внезапно, ослепил его; когда глаза приспособились, он медленно открыл их. Солнце согревало руки на шерстяном одеяле. Он машинально ощупал ткань, ощущая её структуру. Сквозь затянутое слюдой небольшое окошко он не видел, что творится снаружи. Он повернул голову, осматривая помещение. Простой стол, пара табуреток, деревянный сундук в углу. От огромной кирпичной печи несло приятным жаром и запахом еды. На столе свалены какие-то меха, на стуле – одежда. Он лишь теперь заметил, что на нём самом только просторные домотканые штаны и рубаха.

Он попытался понять, как оказался в этом незнакомом месте. Кажется, его ранили, потом… Потом он летел во тьму… Нет, если бы он умер, то не чувствовал бы жёсткое дерево под собой. К тому же, мертвецов не одолевает желание помочиться. Может, ему приснилась смерть, а на самом деле его спасли? Кто? Он напрягся: в памяти всплыли куски боя, падающая лошадь, оперение, торчащее перед глазами. В ночи перья казались чёрными – это он помнил.

– Рад, что вы вернулись, господин Сиверс, – услышал он и присмотрелся. Мужчина в тёмных штанах и длинной рубахе почти сливался с комнатой. При осмотре он его пропустил. Или просто принял за призрак в мире мертвецов? Но, кажется, мужчина вполне себе жив, отметил Ноэль. Судя по виду, ему лет пятьдесят. Выглядел он моложаво: худое вытянутое лицо почти без морщин, густые русые волосы и длинные усы.

– Где я? – прохрипел он, не узнав собственного голоса.

– Вот, выпейте-ка, – мужчина тяжело поднялся с лавки, вытащил из каменной печки кувшин и налил в массивную глиняную кружку какой-то напиток. Ноэль протянул к ней дрожащую руку и тут же опустил.

– Ничего, это пройдёт, а покуда я помогу, – весело подмигнул мужчина и поднёс кружку ко рту.

Напиток оказался горячим. Ноэль благодарно отхлебнул немного и тут же закашлялся. Горло обдало жаром, как от той печки, голова начала проясняться. Самочувствие заметно улучшилось, Ноэль повторил вопрос.

– Где вы? – мужчина пожал плечами. – Да кто же знает? Здесь, вот и всё.

– Здесь? – странный ответ вызывал новые вопросы, но прежде всего надо было кое-что сделать.

– Мне надо в уборную, – боль в мочевом пузыре усилилась, когда он сел на кровати. Выпитая жидкость тоже давала о себе знать.

– Само собой, вон туда, – мужчина указал на дверь и подошёл к кровати. Ноэль не стал отказываться от помощи – если даже рука не может удержать кружку, ноги точно не выдержат.

Мужчина вывел его на крыльцо и махнул рукой: шагах в пятидесяти стоял покосившийся дощатый сарайчик, похожий на постройки крестьян в Тенгроте. Ноэль сглотнул. Пятьдесят шагов сейчас кажутся бесконечными.

– Да что вы в самом деле? Вон кусты рядом, – усмехнулся мужчина. – У нас тут по-простому. – Он придерживал Ноэля за плечо, пока тот, пошатываясь, делал своё дело.

Когда мочевой пузырь опустел, Ноэль затянул штаны, огляделся. Солнце над головой освещало горы, долину, реку. Места были Ноэлю незнакомы. Он много где побывал, хотя Райгард частенько называл его домоседом. Ни разу в Сканналии ему не встречалось мест, где горы почти нависали бы над домами, уходя так высоко в небо. Их вершины покрывали белые снежные шапки, убегающие вдаль, насколько хватало глаз. Может, он в Рургарде? Сын, наверное, привёз его сюда… Но в Рургарде нет таких высоких гор.

В зелёной долине тут и там притулились несколько десятков домиков навроде бревенчатого сруба, рядом с которым стоял Ноэль. Между домов ходили люди, занимаясь вполне себе обычными делами: возделывали огороды, кормили коров и свиней, готовили еду, разделывали туши.

Мужчина, пока Ноэль осматривал окрестности, деловито потопал к колодцу, спустил привязанное к вороту ведро вниз и зачерпнул воды. Перелив её в другое ведро, стоявшее рядом, мужчина неторопливо пошёл к двери. Деревянное ведро покачивалось, расплёскивая воду через край. Ноэля заворожило это мерное раскачивание обычного ведра. Он отвык от такой жизни в Нортхеде и поездке по горам.

Несмотря на солнце, Ноэлю стало холодно. Удивительно – мужчина, одетый всего лишь в простую суконную рубаху, раскраснелся как от жары. Он поднялся на крыльцо, Ноэль проскользнул за ним в тёплую избу. Он тяжело дышал и мечтал добраться до кровати. Ему это удалось сделать без чужой помощи. Он с облегчением рухнул на одеяло.

– Поесть хотите? – деловито спросил мужчина. Ноэль вдруг понял, что не знает его имени.

– Как вас зовут?

– Да как вы меня только не называли, – усмехнулся мужчина. – И чёрт, и призрак, и спаситель, и даже кость в горле. Коли хотите звать, как зовут другие, так зовите Барсом.

– Барсом?

– Ага, прозвали меня так, а почему, я уж не помню. Да и какая разница, правда? – Ноэль никак не мог привыкнуть к его манере выражаться.

– А меня зовут…

– Ну уж ваше имя мне известно. – В самом деле, вспомнил Ноэль, он произнёс его раньше.

– Откуда вы меня знаете?

– Это простой вопрос, но на него нет простого ответа, – мужчина задумался. – А как вы думаете?

Ноэль нахмурился. Впервые он ощутил беспокойство.

– Откуда мне знать? Кто-то привёз меня сюда?

– Именно так, – повеселел мужчина. – Сама Смерть и привезла.

Ноэль уставился на него.

– Слушайте, давайте перекусим, а?

Барс – Ноэль с трудом выговорил про себя эту кличку – пошуровал ухватом в печке, вытащил чугунный котелок. Когда он поднял крышку, запах курицы защекотал ноздри – рот Ноэля наполнился слюной. Вопросы застряли в глотке. Через несколько минут он уплетал наваристый куриный бульон.

– Эй, осторожнее, – Барс похлопал его по плечу. – Сколько дней без нормальной еды. Дайте желудку привыкнуть, не торопитесь.

Дней? Ноэль едва не подавился.

– А вы как думали? Это из живого трупом стать можно за одно мгновение, а вот обратно возвращаться из мира мёртвых в мир живых это не хухры-мухры. Повезло вам. Или, напротив, не повезло, – хихикнул Барс. Ноэль решил, что лучше сначала доесть, и принялся уплетать ложку за ложкой.

Барс тоже придвинул глиняную тарелку, положил себе курицы с кашей. Они молча поели, потом Барс предложил Ноэлю выпить отдававший хлебом напиток с запахом трав. Он пузырился пеной, подобно пиву, вкус был необычным. Пожалуй, напиток ему нравился.

– Никогда такого не пробовал, – удивлённо сказал Ноэль.

– Это гира. Предки ваши знали её, да забыли, – Барс наблюдал за Ноэлем, прищурив глаза. – Мало где её теперь делают, предпочитают пиво да медовуху, чтоб веселее жить. Чем хуже люди живут, тем их больше к веселию тянет, правда?

Допив гиру, Ноэль поставил локти на стол и положил подбородок на сцепленные руки. Он чувствовал слабость и сонливость, но мысль о сне вызывала страх. Чем чёрт не шутит, вдруг он не проснётся. Вдруг это всё тоже сон? Ноэль вспомнил жар от печи, жёсткие доски кровати, боль в мочевом пузыре и успокоился: сон не бывает таким настоящим. Что же это за место? Кто эти люди? Где Райгард и Дайрус? Вопросы теснились в голове – почему-то Ноэль не решался задать их прямо.

– Уф, хорошо! – Барс снова подмигнул, громко стукнул деревянной кружкой о длинную столешницу. Ноэль вздрогнул. – Ну вот, теперь можно и на вопросы поотвечать, коли ты не передумал их задавать. Не передумал? – Он как-то легко перешёл на «ты». Ноэль не стал его поправлять.

– Ну пытай, что хотел знать, по возможности я отвечу.

– Где я? Это Сканналия?

– А где ты находился перед тем, как попасть сюда?

– Мы бежали из Нортхеда на север, потом была драка…

– Куда на север?

– Что? – растерялся Ноэль.

– Докуда ты добежал?

Ноэль удивился вопросу, потом сообразил:

– До Марваги. Мы добрались до границы Иштирии. – Он снова услышал звон стали, почувствовал стрелу в теле, увидел глаза стражника, который протягивал ему руку, а потом…

– Я упал в реку! – Ноэль задрал рубаху и уставился на живот. Он помнил, как выдирал из собственного живота стрелу, пропоровшую кишки. Рана должна была убить его! Как он мог выжить, да ещё в воде? Ноэль растерянно осматривал совершенно чистую кожу на животе – ни следа раны он не видел. Он поморгал, стряхивая наваждение. Этого не может быть! Только теперь он понял, что не чувствовал и боли в ноге – боли, преследовавшей его с юности. Он даже не хромал, как обычно, ноющая боль внутри тоже исчезла. Ноэль прислушался к ощущениям, боясь верить. Так он умер? Ноэль поднял взгляд на Барса и ошарашенно посмотрел ему в глаза. Тогда это кто?

– А я-то думал, когда ты сообразишь? Видать, тяжко тебе в жизни пришлось, немало крови пролилось, чтобы тебя на ноги поставить.

– Какой крови?

– Той, что течёт в венах, пока человек жив.

– Чьих венах?

– В венах твоей судьбы, господин Сиверс.

– Моей судьбы? – Ноэль чувствовал себя идиотом из-за постоянных переспросов, но Барс отказывался говорить яснее.

– Конечно. Твоя судьба принесла тебя в наш мир, она же омыла твои раны, вдохнула жизнь и поделилась кровью. Наверное, она решила, что ты того стоишь.

– Кто она? – Перед глазами опять возникло лицо Самайи. Ноэль отогнал видение. Какое отношение она имела к его путешествию?

– Об этом мы поговорим позже, когда ты лучше узнаешь нашу страну, а мы лучше узнаем тебя.

– Вашу страну?

– Ну, конечно. Иштирию.

Ноэль боялся услышать это название, хотя уже давно оно вертелось на языке. Река унесла его на север и, вместо того, чтобы убить, вынесла к этим людям.

– Ну, не надо так грустить, – оскалился Барс. Зубы у него были ослепительно белые и здоровые. Сам Ноэль давно лишился одного зуба, а два иногда нестерпимо ныли… Он невольно провёл языком по зубам: одного по-прежнему недоставало, остальные не болели ни капли. Что происходит?

– Видишь, есть польза от твоего пребывания тут, верно? – Барс передразнил его, водя языком по зубам. – Не старайся – тебе не найти у себя прежних болезней.

– Но как такое возможно?

– А ты не слышал в детстве сказок про мёртвую воду?

Конечно, он слышал эти сказки, сам пересказывал их сначала Дайрусу, потом Райгарду. В этих сказках мёртвая вода залечивала раны. Райгард как-то потребовал найти ему такую воду, когда сломал ногу и не смог играть, потом пообещал, что сам её отыщет, и тогда отец перестанет хромать. Ноэль был тронут, хотя больше такие сказки сыну не рассказывал. Дайрус обожал разыгрывать из себя воина Иштирии. По легенде эти воины благодаря волшебным источникам жили вечно и не болели, их раны исцелялись мгновенно. Ноэль так и не убедил мальчика, что это всего лишь сказки.

– Я знаю сказки о Воинах Иштирии…

– Да-да, – прервал его Барс. – Воинах, жрецах и ученых, которые ушли от произвола и глупых междоусобиц, создали новый мир там, где нет царей, где правит справедливость и красота. Какая чушь, правда?!

– А это не так?

– Ну, в какой-то мере так, – Барс словно задумался. – Только звучит по-дурацки. Воинов да учёных у нас хватает, но гораздо больше тех, кто просто работает на полях и в мастерских. Люди всюду люди: кому-то надоело терпеть неразбериху, кто-то искал места, где за тобой не будет зорко следить подозрительный или сладострастный правитель, кто-то устал воевать за чужие интересы, кому-то не хотелось попасть под раздачу, когда шла охота на волхидов. Некоторые искали чуда.

– Чуда?

– Ну да, ведь в Сканналии волшебство ушло в Летопись, а здесь, в Иштирии, оно сохранялось в воде, в воздухе, в тумане, в снегах и горах, вот и образовались два ордена любителей магии: один остался там, другой ушёл сюда.

– Два ордена? – Об этом сказки не упоминали.

– Один орден назвался Жрецы Летописи. Они считали, будто эта вещь – божество, поклонялись ей, приносили жертвы, пытались сделать так, чтобы она перестала зависеть от крови Свенейва. Они залили Летопись кровью своей и своих детей, других невиновных, – в голосе Барса прозвучало отвращение.

– Я об этом не слышал, – признался Ноэль.

– Времена уходят, свидетели умирают, события стираются из памяти – это обычное явление, да и орден был тайным. Жрецы Летописи не распространялись о себе ни в те времена, ни в эти.

– Разве они существуют доныне? – удивился Ноэль.

– Пока существует Летопись, пока её сила держит в руках твою страну, будут существовать те, кто мечтают этой силой владеть.

– Вы говорили, они поклоняются Летописи как Богу.

– Все, кто поклоняются Богу, хотят воспользоваться его силой, не задумываясь над тем, смогут ли они её удержать и принять. Наш орден нашёл другой путь.

– А как ваш орден называется? – полюбопытствовал Ноэль.

– Да никак. Хошь, зови Воины Иштирии, а то можно покрасивше: Жрецы Ледяного Тумана, – рассмеялся Барс. – Разве в названии дело?

Ноэль покраснел: он как раз и называл жителей этого мира Воинами Ишритии. Будто он виноват, что так их называли в сказаниях?

– Мы не пытаемся подчинить ни магию, ни друг друга. В нашем мире законы не подчиняют одних другим, а распределяют обязанности и права, устанавливают общие для всех правила – все вместе мы живём как один организм.

– Насколько велик ваш мир? – Ноэль понятия не имел, как далеко простирается Иштирия. До её северной оконечности не добирался ни один человек, насколько он знал.

– Видел деревню? – Ноэль кивнул. – Ну вот таких у нас десятки, ещё есть город – столица наша вроде как. Там наши правители обитают и стараются поменьше вмешиваться, пока всё идёт как положено.

– А как положено?

– О, это в двух словах не расскажешь. Я тебе покажу всё, когда ты малость окрепнешь. Поездим по разным местам.

– Поездим? – Ноэль не собирался никуда ехать. Он должен вернуться домой.

– Ну, не бойся так, юноша, – глядя на Ноэля, посоветовал Барс.

«Какой я ему юноша? – нахмурился Ноэль. – Вряд ли он намного старше». Барс улыбнулся:

– Ты, можно сказать, новорожденный, новую жизнь обрёл, вот и юноша. Отныне начнёшь жить с чистого листа, как наши учёные любят говорить. Каждый, кто прибывает к нам, отказывается от прошлого.

– Но я не собираюсь отказываться от прошлого, – заволновался Ноэль. – Пожалуйста, я должен вернуться в Сканналию. Там мой сын, моя жизнь…

– Ошибаешься. Твой сын наверняка уже оплакал тебя, твоя жизнь там окончилась. Ты мертвец, как все мы, – Барс говорил спокойно, слегка улыбаясь. По спине Ноэля пробежал холодок. Ему вдруг стало плохо, словно он лишился почти всей крови. Руки и ноги затряслись мелкой дрожью. С трудом он разобрал голос Барса сквозь звон в ушах:

– Многие прибывают сюда, мы принимаем их охотно, лечим их раны, если требуется. Они устраивают свою жизнь, находят себе занятия, стоят дом, изучают законы. Главный наш закон, нарушить который невозможно, состоит в том, что назад дороги нет. Отсюда никто не возвращается. – Барс наклонился над столом, его последние слова прозвучали как приговор:

– Ноэль Сиверс для Сканналии мёртв. Ты никогда не вернёшься домой.

***

В последнее время Самайя чувствовала себя плохо и с трудом выбиралась наружу подышать воздухом. Однажды Ванда застала её в коридоре, где Самайя сидела на полу, и развязно поинтересовалась, не нашла ли она себе мужчину и не заимела ли от него ребёнка. Самайя молча поднялась и ушла, пошатываясь от слабости. Она не хотела говорить с Вандой, зная, что происходит с Георгом.

Сегодня ей пришлось оставить дворец ради зрелища, обещанного публике королём Кэйроном. Ливший несколько дней подряд дождь прекратился, тучи слегка рассеялись. Народу на площади хватало. Кэйрон велел и Самайе прийти, показывая свою власть над нею. Она могла ему не подчиниться, но ссориться с королём неразумно. У него было отвратительное настроение: флот уплыл в Барундию. Корабли вышли из Северной гавани ночью, не поставив короля в известность. Летопись сообщила о приказе, полученном одним из капитанов: Маэрина не желала оставлять Кэйрону корабли. А может, дело в бунтах моряков, не все из которых приняли новую веру. Маэрина сделала ещё кое-что: её солдаты перешли границу Барундии и добрались до южного берега Нейского канала, где и закрепились. Жители Нугардской области собрали ополчение, установили пушки у Дройхедского моста, однако юг Нейского перешейка остался в руках Маэрины. Благодаря флоту она снова, как когда-то при Айварихе, заблокирует Южную гавань.

Самайя поймала чей-то взгляд – она привыкла, что на неё смотрят. При Дайрусе это делали украдкой, сейчас высокий лысый мужчина в серой накидке без рукавов и длинном синем камзоле смотрел на неё со злобой и ненавистью. Самайя опустила глаза. Она не боялась чужого гнева, не боялась расправы – она боялась, что её жизнь оборвётся так не вовремя. Меньше чем за два месяца правления Кэйрон снискал всеобщую ненависть, вместе с ним эта ненависть распространялась на тех, кто ему служил. Даже королевские стражники не решались ходить по улицам поодиночке.

Кэйрон постоянно приказывал Самайе присутствовать то тут, то там – не имея возможности читать Летопись, он хотя бы так показывал свою связь с древней магией. Да, люди боялись магии. Раньше страх был наполнен восхищением, страхом или благоговением, теперь осталось лишь глухое недовольство – оно исходило от многих жителей Нортхеда.

Самайя знала причины: резня на балу унесла жизни не только аристократов, но и горожан, которые служили при дворе или просто попали под горячую руку на улицах. Врата Покоя после её возвращения не закрывались несколько дней. Самайя заносила имена умерших в рукопись, чтобы по-своему почтить их память. Из аристократов погибли только племянник Проспера Иглсуда Тимотей, сын барона Данрога Сигурд и один из Ривенхедов. Остальные смирились и присягнули Кэйрону. Одни потом бежали к Дайрусу, другие продолжали жить как ни в чём не бывало. Но главное заключалось в ином. Самайя не знала, понимает ли Кэйрон, что языческие обряды вызывают у людей непонимание, старые идолы для них значат не больше, чем пни деревьев, спиленных на постройку кораблей. Сканты задумали невероятное – повернуть время вспять. Время, как и река, течёт в одном направлении. Время древних богов ушло. Эктариане с зарианцами рвали друг другу глотки, хотя Бог у них всё равно был один. Как бы они ни клялись Таркуруном во время грозы, как ни жаловались богине Судьбы Леде на судьбу, но те, кто при Айварихе отказался от святых и монастырей, не откажутся от Бога, в которого верили с детства, не снимут струну – будь она с ликом или без него. Если сканты считали, что смогут повторить деяния Валамира, силой заставившего сканналийцев носить струну, то их ждёт разочарование и протесты, в том числе покушения на короля.

Мелкие драки на улицах и в храмах разрастались, имя Дайруса становилось символом борьбы за веру. Кэйрон, всеобщий любимец ещё недавно, превратился в ненавистного тирана.

Сегодня казнили человека, покушавшегося на жизнь Кэйрона. Толпа горожан явно сопереживала убийце. Мужчины и женщины хмуро ждали начала казни, кидая злые взгляды на трибуну с высокими гостями и сочувственные – на Фелмана, которого палач приготовился выпотрошить перед четвертованием. Приговор прозвучал быстро. Самайя не уловила его смысла, толпа же глухо роптала, пряча возмущение. По словам Дима, когда казнили предыдущего мужчину, устроившего на Кэйрона покушение, стояла звенящая тишина, только треск костей и крики жертвы разносились над Волхидской площадью. Своё имя он не назвал даже под пыткой. Истинная Летопись знала его – Самайя записала, что Дэрах Палмир колесован на Волхидской площади за покушение на короля. Вернувшись во дворец, Кэйрон добавил, что чернь слишком неблагодарна – попыталась освистать глашатая, а потом палача.

Предупреждая возможные протесты, Кэйрон приказал Марику оцепить площадь и расставить лучников в окнах домов, чем усилил злость: все помнили, чем это кончилось при Айварихе. Горожане не решались на открытое недовольство, но гул толпы и напряжение ощущались повсюду и были угрожающими сами по себе. Голова закружилась, Самайя незаметно опёрлась о перила трибуны, наклонившись вперёд. Мимо пролетел камень, брошенный из толпы: он оцарапал щёку и, стукнувшись о деревянный пол, покатился по доскам. Кэйрон подскочил, махнул страже – из толпы выцепили доходягу в лохмотьях, который орал что-то о вере и узурпаторе. Один из стражников по приказу Кэйрона затащил его на эшафот и живо отсёк голову. Она покатилась по неровному деревянному настилу и упала с эшафота. Никто не бросился её поднимать или макать платки в кровь жертвы, как многие делали раньше. Напротив, толпа отхлынула от эшафота. Самайя спиной ощутила неуверенность и страх стоявших вокруг короля дворян. Люди не хотели вести себя как обычно на публичных казнях.

На эшафоте Железный Бык тем временем ловко вытащил окровавленные потроха Фелмана, который следил за его действиями потускневшими глазами. Самайя знала, что говорить он не может, – ему вырезали язык. Когда палач приступил к четвертованию, послышались отдельные подбадривающие крики в адрес жертвы. Умирающий молился про себя, иногда мычал от боли.

Холодный весенний ветер заставлял всех кутаться в накидки и плащи, многие на трибуне нетерпеливо поглядывали то на на короля, то на небо, где опять собирались тучи. По мнению Самайи, Кэйрон тоже предпочёл бы уйти, но он боялся толпы. Король хотел сначала разогнать её – для этого ему придётся выстоять до конца. Железный Бык, взглянув на трибуну, ускорил казнь и последним ударом отрубил Фелману голову. Самайя услышала шевеление за спиной – все хотели спуститься вниз. Тут произошло нечто необычное: мужчины на площади как один сняли шляпы. Никто не расходился, пока стражники не начали разгонять народ.

Лишь после этого Кэйрон и остальные стали рассаживаться в поджидавшие их кареты и паланкины. Самайя с трибуны осматривала пустевшую площадь. Сумерки постепенно скрывали пятна крови на эшафоте, нахмуренные лица горожан. Напряжение не уходило – она ощущала его буквально кожей, как и первые капли дождя, упавшие со свинцово-серого неба. Она всматривалась в окна, где стояли лучники, её взгляд скользил по крышам, уши пытались уловить то, что прятала тишина. Самайя не понимала, откуда у неё чувство, будто сейчас что-то случится.

– Мая, пошли! – услышала она голос Кэйрона. Король нетерпеливо зашагал к роскошной карете с новеньким королевским гербом в виде жёлтого грифона на красно-белом фоне. Он поставил ногу на ступеньку и на миг замер, оглядываясь по сторонам. Многие дворяне давно покинули площадь. Кэйрон смотрел туда, где у эшафота сжигали тело жертвы, как перед этим сжигали её потроха. Самайя медленно спустилась с трибуны, подошла к королю. Яркий огонь пылал в сумерках, треск дерева разносился над площадью вместе с запахом палёной плоти и шипением воды на горящем дереве. Кэйрон собрался подняться в карету, но тут раздался грохот, ему в лицо полетели щепки. Король машинально пригнулся. В дверце, прямо в львином теле грифона, зияла дыра. Самайя оглянулась назад – туда, откуда раздался выстрел, – и поняла, что стоит как раз между королём и стрелявшим. Если она отступит, Кэйрона застрелит неизвестный стрелок… Она уловила силуэт на фоне темнеющего неба – человек стоял на крыше дома напротив – и сжала кулаки. Она ничего не будет делать, как положено летописцу. Раздался выстрел, на этот раз пуля попала в цель. Кого хотел убить тот человек – Кэйрона или её? Самайя чувствовала жуткую боль в груди, сердце норовило вырваться наружу, кровь пропитывала платье. Она слышала голоса, топот ног, Марик кого-то отправил на крыши, Кэйрон отдавал приказы. Её затащили в карету, уложили на мягкий ковёр, покрывавший широкую скамью. Кэйрон что-то крикнул вознице, карета понеслась вперёд. Тело охватила жуткая слабость, к горлу подступала тошнота, шея вспотела, боль в груди разрасталась. Она была одна в карете: очевидно, Кэйрону в суматохе не пришло в голову попросить кого-то сопровождать её. Что ж, лучше умереть в одиночестве… Закрыв глаза, она вспомнила полёт над Марвагой, перед глазами возник туман.

«Я поплыву в Страну Ледяного Тумана, – подумала она, – но меня понесёт не волшебная вода…» Вода! У неё есть та бутылочка!

«Никогда с ней не расставайся, – услышала она голос Главного Мудреца. – Через полгода её действие ослабнет, до тех пор носи её с собой! Никому не говори о ней, никому не давай! Если окажешься на пороге смерти, она тебя спасёт. Только тебя, помни, летописец! Ты обязана выжить!».

Да, обязана, ради Ноэля, ради Сканналии. Самайя нащупала склянку под платьем. Она носила её всегда, даже ночью в собственной комнате. Мокрыми от крови, почти негнущимися пальцами она с трудом отвинтила серебряную крышку; та повисла на тонкой цепочке, закреплённой на оправе флакона. Самайя поднесла склянку ко рту, вода полилась в горло. Немного воды она вылила на грудь. Зачем-то завинтив крышку обратно, она снова сунула её под платье и откинулась на скамью. Что теперь? Сможет ли вода залечить рану? Когда карета добралась до дворца, сердце дёрнулось и остановилось, словно решая, биться дальше или замереть навеки.

Глава 6. Новый порядок

Ванда со злостью пнула кровать и бросилась на неё прямо в новом платье, сшитом для Кэйрона. Оно было очень открытым, но король и не думал смотреть на неё. Он вёл себя как когда-то Георг: словно она украшение или игрушка. Его куда больше волновало то, что эта Мая схлопотала пулю в грудь. Как он суетился вместе с оравой скантов! Пригнали лекарей, поймали с десяток нортхедцев, а в итоге? Две трофейных аркебузы на крыше, пытки торговцев, продавших эти ружья, обыски у всех, на кого они указали, несколько новых казней – таковы последствия нападения, Мая же на следующий день появилась как ни в чём не бывало. Теперь все шепчутся, будто её нельзя убить. Жители Нортхеда стали ещё больше бояться и Летописи, и нового короля.

Ванда тоже воспряла духом: выздоровление Маи показалось ей хорошим предзнаменованием. Если Мая смогла выжить, значит, и Макса можно оживить. Когда она задала этот вопрос Захару, намекнув, что не желает ждать осеннего равноденствия, тот просто послал её подальше. Вообще, её выводила из себя неясность собственного положения при дворе. Пару раз новый король делал попытки затащить Ванду в постель, но она не хотела становиться его шлюхой, какой была Илза при прежних королях, а потому попытки заканчивались бесплодно. Кэйрон ждёт возвращения этой уродины! Что тогда станет с Вандой? Да Марция повесит её сразу же!

Ванда давно об этом думала. Кэйрону нужна кровь Свенейва, значит, он будет добиваться Марции любой ценой, сканты ему помогут. Иной раз Ванда ловила себя на мысли, что не прочь занять место королевы. Жаль, кровь не та, будь оно всё проклято! Кэйрон ей не достанется, а Макс… Даже если удастся его оживить, он по-прежнему её брат… Проклятье, она скоро на стенку полезет от неопределённости и одиночества! Вроде всё идет по плану, только по чьему?

А тут ещё мучения Георга начали ей приедаться. В самом деле, сколько можно смотреть на одно и то же? Этот холодный ублюдок отказывался умолять о пощаде. О, наверняка ему было больно, он кричал, извивался, как все, но просить – он скорее откусил бы себе язык. К сожалению, самые интересные пытки пришлось запретить, чтобы не попортить тела. Жаль, до осеннего равноденствия ещё четыре месяца. Ладно, ради возвращения Макса она потерпит. Что потом, Ванда не совсем представляла. В глубине души она до сих пор сомневалась, можно ли воскресить человека. Когда Кэйрон пришёл к ней с предложением помочь ему стать королём, Ванда вспомнила намёки брата, любимые им сказки и, сама не зная почему, потребовала необычной платы. Кэйрон посмеялся. Позже он всё-таки привёл Захара, который предложил провести обряд. Тогда Ванда была как в лихорадке и усомнилась лишь после восхождения Кэйрона на трон. А если он прав? Не лучше ли избавиться от Георга, начать новую жизнь? Без мужа и без брата. Нет! Она отогнала эту мысль. Она не предаст брата! Она обещала себе и ему!

Увы, после бегства Дайруса всё шло не так, как она представляла. Кэйрон занимался делами, а её не приглашали ни на один бал и приём. Все смотрели на неё с презрением, словно говорили: ты предала короля, предала мужа, предала… Ну и что? Они разве не сделали то же самое, присягнув Кэйрону на верность, хотя Дайрус вполне себе жив? Иглсуды, Данроги, Холмкресты, Узенреки, Беллгоры остались и приняли новые порядки; те, кто бежали к Дайрусу, потеряли дома и богатства. Всё, на что Кэйрон смог наложить лапу в Нортхеде, пошло в казну и на оплату солдатам, загородные поместья также объявили собственностью казны, хотя большинство находились на территории, которая не подчинялась Кэйрону. Сканналия снова раскололась: Нортхед в руках Кэйрона, Корнхед – у Дайруса, остальная территория страны не принадлежит никому. Кэйрону ещё предстоит доказать на неё свои права. Ванда не знала, сумеет ли новый король это сделать.

За два месяца он не обеспечил даже порядка на улицах. Люди боялись начала войны, грабежей и насилия. Страх висел в воздухе, перемешанный с ненавистью и неуверенностью в будущем. Внешне вроде бы ничего особенного не происходило, магазины и мастерские работали. Потом оказывалось: жизнь вокруг поменялась. Ванда то видела заколоченную дверь знакомой харчевни, то не могла купить любимое лакомство в ближайшей лавке, потому что её хозяин погиб, то швея, шившая ей платья, сетовала на невозможность достать нормальную ткань. Торговцы понемногу покидали Нортхед, лавки ростовщиков закрывались, как при Айварихе. Тогда этот процесс растянулся на многие месяцы, сейчас время словно сжалось – Ванда чувствовала это каждый раз, выходя на улицу.

За пределами Нортхеда тоже было неспокойно. После объявления набора в армию недовольные крестьяне, боясь срыва посевной, устроили несколько бунтов. Им это не помогло – под стенами города разрастался военный лагерь. Нортхедцы, не забывшие ни Айвариха, ни Гиемона, хмуро косились на новоприбывших, которые, в свою очередь, злились на тех, кто вынудил их покинуть деревни и семьи. Они не хотели воевать, однако никто не верил, что войны удастся избежать. Многие запасались продуктами, оружием, обзаводились охраной. Ванда тоже окружала себя слугами, хотя боялась их не меньше бандитов на улицах: слухи о судьбе Георга ходили по Нортхеду, она не раз ловила на себе ненавидящие взгляды челяди. За это она уволила троих, пятеро сбежали сразу после свержения Дайруса – ей пришлось нанимать первых попавшихся, среди которых оказались слуги убитых баронов. В итоге, она не могла положиться ни на старых слуг, ни на новых. Она стала слишком дёрганой, забыла, что такое спокойный сон, запираясь на засов прежде чем лечь в постель. Боясь оставаться дома, она выбиралась на прогулки, но и на улице не чувствовала себя в безопасности. И не только она.

Многие собирали огромные караваны и уезжали на юг: дорога позволяла объехать захваченные скантами города. Кэйрон попытался остановить бегство, чем лишь увеличил размер взятки за открытые ночью ворота. Ванда иногда подъезжала к каким-нибудь воротам и представляла, как на Анхали мчится под их сводами на волю – на юг или в Рургард. Она сама не знала, куда бы отправилась, потом наступало прозрение: её нигде не ждут. В поместье Георга её, скорее всего, прибьют слуги, в Рургарде – осмеют и казнят за предательство мужа. С изменницами там поступали сурово.

Несмотря на это, Ванда мечтала оказаться дома, в знакомых горах, среди снегов и ветра, но что её там ждёт? Там сейчас командуют вожди кланов и Квинт Беллгор. Ванда с детства знала Квинта – белобрысый сморчок никогда ей не нравился. Используя дружбу с Максом, он пытался подкатывать к ней, намекал на совместное будущее и успокоился лишь тогда, когда она подняла его на смех перед мужчинами. Как он запылал от гнева, как стиснул кулаки! Тем не менее, бросить вызов женщине не рискнул! С тех пор Квинт её не жалует, он последний, к кому она поедет за помощью. Более того, ей совершенно не нравилась та власть, которой его наделили сканты. Квинт нацелился на место её отца, барона Рургарда. Он начнёт уничтожать непокорных, зальёт Рургард кровью. Разрозненные кланы не смогут ему противостоять. О кровавых стычках уже поступали сообщения, их число возрастало. Почему сканты отправили туда чужака? Квинт Беллгор не горец, он из баронской семьи. Более того, он не эктарианин – его дядя, барон Таурин Беллгор, стал зарианцем ещё в начале реформ Айвариха и оставался им до сих пор. Квинт без жалости начнёт вырезать эктариан в горах. Она вздрогнула: этого хотел и Макс. Квинт – не Макс. Рургард должен принадлежать Мэйдингорам. Это – её наследие! Невероятная мысль для женщины, хотя Ванда всё чаще об этом думала. Она внезапно поняла, что желает Квинту поражения. Слишком уж нагло смотрел он на неё перед отправлением в горы. Она не удивилась бы, если бы за свою преданность он потребовал её в жёны. Может, к лучшему, что Георг жив? Она на миг представила, как Георг объединяет кланы и громит Квинта, затем отогнала эту мысль. Георга нет, каждый сам за себя! Она боялась думать, чем это закончится для Рургарда.

Взгляд Ванды зацепился за икону в углу спальни, она решила прогуляться хотя бы в церковь – по крайней мере святые на иконах не будут смотреть на неё с укором. Ванда не считала себя рьяной эктарианкой, вроде Марции, но любила саму атмосферу внутри соборов, любила слушать музыку на службах, любила росписи и мозаики, украшавшие купол или стены храмов. Там она никогда не ощущала себя лишней, Бог никогда не отворачивался от неё, не называл предательницей. Правда, он и не отвечал на её призывы к мести. Сегодня она не будет просить о мести, решила Ванда. Она просто посидит там, помолчит и наденет что-нибудь, чтобы её не узнали.

В чёрном плаще, с серым платком на голове она походила на многих женщин, сновавших по улицам. Ванда накинула капюшон – моросил дождь, чужие взгляды ей тоже ни к чему, – и ступила на грязную мостовую. Она шла в полном одиночестве, оставив любимую кобылу и слуг дома: ей не хотелось привлекать внимание.

Миновав несколько закрытых храмов, Ванда добралась до церквушки, где отпевали отца. Это была одна из немногих работающих церквей – даже величественный кафедральный собор закрыли. На коронации Кэйрона доминиарх Теодор посмел прочесть проповедь о языческом зле и прямо в лицо новому королю заявил, что любой, кто отринет истинного Бога, будет проклят вовеки. На следующий день его нашли мёртвым, назначать нового доминиарха не стали. Указом короля кафедра упразднялась, собор закрывался, лишь в нескольких церквях продолжали совершаться службы. Кэйрон не хотел слишком уж накалять и так непростую обстановку. Храмы отныне запрещалось делить на зарианские и эктарианские. Обе веры уравнивались в правах с теми, кто исповедовал языческую веру. Указ короля запрещал всякую вражду, что не мешало верующим резать друг друга в подворотнях. Каждый день находили несколько трупов с разных сторон. Если убийц ловили, то казнили независимо от веры. Волхидская площадь преобразилась после казни Фелмана. Тихо, почти без суеты, опустевшие торговые ряды убрали, эшафот разобрали. Сканты запретили устраивать тут рынок и казни. Поговаривали, на площади восстановят святилище двенадцати богов. Такие святилища сканты собирались создать по всей стране, как сказал Кэйрон.

Небольшая церковь Св. Рагмира стояла недалеко от Волхидской площади. Ванда вошла, не снимая капюшона. Немногочисленные прихожане украдкой оглядывались по сторонам, следя за новоприбывшими. Ванда надеялась, что её не узнают. Знакомых она, по крайней мере, не видела, зато отметила: среди прихожан есть и эктариане, и зарианцы. Те и другие молча косились друг на друга, не пытаясь начать резню.

Ванда медленно, не оглядываясь, ступала по мозаичному полу центрального нефа, потом свернула направо, к своей любимой картине, написанной сто лет назад. Ванда любила эту картину – небольшую, изображавшую Миру с маленьким сыном Зарией на фоне одинокой скалы. Автор картины сумел передать чувства матери к ребёнку, а не к сыну Божьему. Ванда, которая не знала матери, именно такой и представляла её. Каждый раз, бывая в Нортхеде, она старалась прийти в эту церковь. К счастью, картину никто пока не тронул. Ванда замерла у неё, скинув капюшон.

Ванду воспитывали эктарианкой, с детства отец приучал её обращаться к одному Богу. В её мире обитали и другие боги – более приземлённые, варварские, по-своему привлекательные. Они жили в сказаниях и легендах, покровительствовали кланам и силам природы – их поминали больше по привычке, чем из веры. В вопросе погребения мёртвых, однако, старые традиции оказались прочны. Георг называл их суевериями, пережитками прошлого, горцы же свято чтили обряды и провожали покойников на тот свет в соответствии с древними обычаями. Двенадцать богов были неотъемлемой частью жизни в Серебряных горах, но, в отличие от Макса, Ванда никогда не жаждала ради их возвращения убить привычную веру. Её коробило то, как сканты и Кэйрон обращаются с храмами и священниками, но она старалась не слишком задумываться о последствиях. Будь что будет!

Ванда погрузилась в молитву – облегчение не наступало. О чём просить Бога? О смерти мужа? Об его унижении? Но Бог вряд ли услышит такую молитву, а сердить его сейчас Ванде не хотелось, тем более, всё чаще в голову лезли не слишком привычные мысли: а вдруг Кэйрон и Георг правы, и нет никаких богов? Иначе почему одни боги уходят без борьбы, уступая место другим? Почему одна вера порождает непримиримых врагов? Вообще-то, ей было всё равно – пока боги в её жизни появлялись лишь на картинах да иконах. Макс утверждал, что говорил с богами, она верила по глупости, но куда это его завело? Ванде, как никогда, хотелось сейчас узреть истинного Бога, ощутить его силу. Пусть он покарает её за преступления – ей надо знать, существует ли он или это лишь сказки.

Выйдя из церкви, Ванда с удивлением поняла, что уже вечер. Она простояла внутри полдня и не заметила этого. Она пошла ко дворцу, потом свернула на Проточную улицу, вышла на Соборную площадь, недалеко от которой стоял её дом. У кафедрального собора суетились люди. Ванда остановилась. Крики и проклятия, раздававшиеся повсюду, заставили её прислушаться.

– Святотатцы! Разрушители! Прочь отсюда! – толпа скандировала эти и другие – куда менее приличные – слова в сторону каменщиков, устанавливавших на площади какие-то конструкции. Их охраняли стражники Марика Седого. Насколько поняла Ванда, рабочие собрались рушить кафедральный собор.

Это монументальное сооружение строили более века, закончив при Айварихе. Подобных храмов немного насчитывалось и в южных странах, а уж построить такое на севере стоило огромных усилий и средств. Похоже, сканты уломали Кэйрона отдать им это место под алтарь. Ванда не любила собор – такой же холодный, гордый и красивый, как Георг, – но вид лопат, кирок и других инструментов вызвал у неё приступ раздражения: зачем разрушать всё вокруг? Сами-то они пока ничего не построили!

Она увидела, как из собора выносят мозаики и картины, складывая их под навес, защищавший от дождя. Эти работы признанных мастеров стоили баснословных денег. Кэйрон как-то пообещал продать их, если потребуется. Кажется, он не шутил насчёт продажи. Недавно он жаловался на отсутствие поступлений в казну, упомянул, что в Рургарде встали почти все рудники. Ванда знала: рудники работают, просто вожди кланов не торопятся отдавать добытое серебро и другие металлы непризнанному ими королю. Насколько она знала, четыре клана из двенадцати признали новую власть, остальные остались верны Дайрусу и Георгу, как наследнику Валера. Кэйрон по этому поводу постоянно предъявлял претензии скантам, будто они имели власть в Рургарде. Никто не имел там власти – Кэйрон этого не понимал. Её семья смогла объединить кланы, после смерти отца и мятежа Макса от видимого единства не осталось следа. Кэйрон может до посинения требовать присяги, но ему придётся сначала подчинить себе горцев, как сделали когда-то потомки Свенейва. Да и то власть короля Сканналии была скорее номинальной – горцы жили по своим законам.

Тем временем рабочие бросили вынутые мозаики посреди Соборной площади. Ванда сжала кулаки. Неужели Кэйрон не понимает, что так он проблем не решит? Она скривилась. Если этот идиот не способен заставить людей платить налоги, то картины ему не помогут.

– Госпожа сожалеет об утрате эктарианских святынь? – она обернулась на смутно знакомый голос. За спиной стоял Фил Дурошлёп, с любопытством следя за происходящим. Отряд Марика занимался, помимо охраны рабочих, охраной дорогой утвари, расшитых золотом и драгоценными камнями церковных облачений. Их складывали в повозки и под охраной отправляли в сторону дворца. Судьба усыпанных жемчугом одеяний Ванду не трогала, зато когда у мозаики с пола отбили кусок, она едва не обругала рабочих. Очевидно, Фил это заметил. Она плохо его знала: он владел известной пивной, популярность которой после прихода Кэйрона к власти среди обычных горожан упала, зато стражники и сканты посещали её исправно. На втором этаже там был отличный бордель, как говорили. Фил не получил никакой особенной должности при дворе и болтался там-сям.

– Пошёл прочь! – фыркнула Ванда. Что о себе возомнил этот тип? Скант он или нет, она не позволит всякому сброду вести себя с ней так, словно он ей ровня. Ванда заметила: между собой сканты именно так и общаются, независимо от их влияния, богатства или знаний. Все сканты равны, как на подбор, однажды ехидно заметил Кэйрон. Ванда даже задала вопрос Захару – он любил отвечать на вопросы. Тот сказал, что все они – потомки жрецов-волхидов, а значит, потомки богов. Не могут одни потомки богов быть лучше других, они все равны, каждый делает своё дело. Потому, заключил Захар, будь ты уборщик в стойле, владелец мануфактуры или глава канцелярии, ты – один из многих. Ванда этого не понимала.

– В ваших интересах дать мне договорить, ваша милость. – Вот что ещё вызывало её раздражение: фамильярность и наглость. Фил говорил с ней так, будто насмехался, противно причмокивая при этом. Ванда резко повернулась к нему, он поклонился и тихо добавил:

– Вы, кажется, не хотели привлекать внимание, ваша милость? – Он указал ей взглядом на рабочих и проклинавшую их толпу. – Незачем им видеть, как благородная дама одна гуляет по тёмным закоулкам, верно ведь? Тут опасно, вы же знаете. Позвольте-ка мне проводить вас, я по пути скажу кой-чего интересное.

– Что ты можешь сказать?

– Дак хочу оказать вам ещё одну малюсенькую услугу.

– Ещё одну? Не помню, чтобы ты хоть раз что-то для меня сделал, – фыркнула Ванда, повернув в сторону дома.

– Ну дак однажды я чуть не прикончил вашего мужа.

Ванда резко остановилась. Она вспомнила стрелу, ранившую Георга, мокрый пригорок и сгоревшее от молнии дерево. Это Фил стрелял?

– Тогда ты промахнулся, так с чего ты взял, что справишься сейчас? – усмехнулась она, придя в себя от такой новости.

– Дак это не я промахнулся, а боги, – возразил Фил. – Молнию-то послали они.

– Но ты не проверил, мёртв ли он.

– Ежели Таркурун послал молнию в жертву, кто я такой, чтоб проверять качество исполнения? – засмеялся Фил. Смех показался ей натянутым.

– Да ты просто молнии испугался, – буркнула она.

– То была не молния, а знак свыше, – Фил вдруг преобразился. Куда-то исчез кривляка и балагур, лицо его стало на миг мрачным и торжественным, даже небритый подбородок с грязноватыми волосиками подчёркивал его решимость. – Я хотел убедиться, но небеса разверзлись передо мной, огонь запылал, моя кожа начала обугливаться! Если б не ливень, я бы сгорел заживо!

Ванда отлично помнила, как гадала тогда, что же случилось, и вот теперь слушала рассказ единственного свидетеля:

– Я отбежал в сторону, а дерево превратилось в факел. Ваш муж лежал рядом – молния ударила прямо в него. Он не мог выжить, я видел вспышку над его головой, видел его душу, и я ушёл. Боги сохранили его, помешали мне, теперь я хочу им отомстить!

– Отомстить богам? – Такого Ванда ещё не слышала.

– Мой Бог – не те двенадцать жалких подобий, которых сканты зовут богами! Мой Бог – это не ваше божество, нарисованное на тех картинках, – Фил кивнул на груду икон и картин на земле. – Мой Бог – выше всего этого, он обладает истинной магией, его сила разрушительна и бесконечна! Я служу лишь этому Богу! Вы можете помочь мне доказать ему мою преданность, я помогу вам избавиться ото всех, кто мешает вам подняться на самый верх, ибо вы – истинный потомок Свенейва!

Глава 7. Дилеммы

– А что вы думаете, барон Сиверс? – вопрос королевы, как всегда, вызвал недовольство не только у короля, но и у других баронов. Райгард заметил, как скривился Эйвард. Йоэл Поллендар буркнул себе под нос очередное ругательство, смахивая пот с лица. В комнате для совещаний было душно, несмотря на распахнутые окна: на улице явно собиралась гроза. Лицо Дайруса потемнело, как небо за окном.

– Мне кажется, лучше дождаться их здесь.

– Почему? – недовольно спросил Дайрус. Он настаивал на походе в Нортхед, хотя у Кэйрона было не меньше семи тысяч, тогда как их войско не превышало пяти тысяч.

– Здесь мы неплохо укрепили городские стены, они не смогут ударить с тыла: нас охраняет озеро, крепость и скала. Если они нападут на нас, их потери будут больше, это позволит нам сравнять счёт. Кроме того, во время похода из их армии наверняка дезертирует немало крестьян. Это нам на руку.

– Только если на нас не нападут с юга, – вмешался Леонис Чевиндом. – Я получил сообщения, что на юге собираются силы из оставшихся солдат Гиемона и сторонников скантов. Они задавят нас тут. Пока мы ждём мышку в мышеловке, сами окажемся на её месте.

Райгард стиснул зубы: Леонис в чём-то прав, но с чего он взял, что армия с юга не доберётся до Нортхеда, где прихлопнет их, пока они пытаются взять город? А ещё нельзя забывать о гарнизоне в Малгарде, который может присоединиться к войску Кэйрона и тоже ударить в спину. Это куда проще, чем брать укреплённый Корнхед, набитый артиллерией. Райгард всё это уже пытался объяснить баронам. Увы, они жаждали реванша любой ценой. Марция поддерживала его, из-за чего Дайрус постоянно допекал её придирками. Только его отношение к матери королева не разделяла. Райгард не раз просил написать Маэрине – Марция качала головой. Дайрус как-то обозвал её дурой. Она пристально на него посмотрела – он извинился. Между супругами вообще происходило что-то неладное: они спали в разных спальнях, избегали друг друга днём. Райгард ощущал неловкость, когда король с королевой обсуждали дела. Дайрус редко возражал жене, она же всё настойчивее добивалась выполнения своих идей.

Райгард не был уверен в собственной правоте, но идти на север слишком рискованно: если они проиграют, всё будет кончено. В Корнхеде они под защитой, взять город можно лишь ценой огромных потерь. К сожалению, пока они не могли рассчитывать на помощь горных кланов: там шла война с Квинтом Беллгором. Вожди не пришлют никого, пока их собственные владения под угрозой. Райгард не раз жалел, что нет Георга, способного заняться делами Рургарда. Он поехал бы сам, не будь нужен здесь. Горожане, несмотря на присутствие королевского двора, со своими проблемами шли к барону Сиверсу. К тому же, Эйвард приберёт армию к рукам, стоит ему уехать, и начнётся самоубийственный поход на север. Этого Райгард хотел избежать.

У него имелись идеи о том, что делать дальше, но как заставить короля им подчиниться? Райгард уже обсудил это наедине с Марцией, она пообещала уладить дело с мужем. С королевой общаться ему, как ни странно, было проще, чем с Дайрусом. Тот вообще избегал лишнего общения, переложив на плечи баронов судебные, финансовые и прочие дела. Король мечтал о битвах. Это Райгард и решил ему предложить:

– Я советую для начала захватить Малгард.

Все уставились на него. Малгард находился примерно в пятидесяти милях на северо-запад, добраться до него проще всего. Там расквартировался небольшой гарнизон Кэйрона, его нетрудно будет разбить, да и город не имел укреплений.

– Но зачем нам Малгард? – недовольно спросил Дайрус. – Он в стороне от основной дороги. Что ты с ним будешь делать? Там жителей-то, небось, почти не осталось.

– Неважно. Главное – он перестанет быть угрозой…

– Од и так дам де угрожает, – вставил Кривенмер и чихнул, его покрасневшие глазки слезились из-за цветущих растений в саду за окном: их пыльца наполняла воздух. Барон с надеждой посмотрел на хмурое небо и снова чихнул.

– Не угрожает, пока мы здесь. Но если идти на Нортхед, не стоит оставлять в тылу врагов.

– Ну так двинемся на север, по пути возьмём Малгард, – предложил Дайрус.

– Это нас задержит, Кэйрон успеет подготовиться, а то и ударит по нам. Нас прихлопнут в Малгарде так же, как мы собираемся разбить их гарнизон.

– Ты предлагаешь отправить туда небольшой отряд?

– Тысячу или две, – подтвердил Райгард. – Возьмём город, а дальше… – Он замолчал. Марция незаметно кивнула ему: она знала, что он предложит. Он едва не улыбнулся ей заговорщицки. – Перекроем дорогу на север. Построим линию обороны, через которую мышь не прошмыгнёт ни в одну сторону.

– Зачем?

– Север окажется в осаде, Кэйрону придётся послать армию сюда.

Как доносили шпионы, Кэйрон собрал тысячи людей, пока не решаясь направить их на юг. Солдаты жаловались на голод и дезертирства, дрались и пили каждый день, воровали и насиловали женщин.

– А флот? Они могут перевезти всё на кораблях, – пожал плечами Эйвард.

– Южная гавань в руках Маэрины, в Барундию или Лодивию они отправиться не рискнут.

– Но зачем брать Малгард? Разве нельзя построить эту линию здесь?

– Малгард – ключ к междуречью Калсы и Волаги. Если не возьмём Малгард, они наладят торговлю по Истре, дальше на юг с Четвортом. Так же они получат подкрепления.

Внезапно створки окна напротив стола звякнули под сильным порывом ветра, влажный воздух ворвался в комнату вместе с первыми каплями дождя. Слуга бросился закрывать окно.

– Отлично! – Дайрус поднялся. – Значит, этим и займёмся!

– Ваше Величество, я готов… – Райгард тоже встал. Ливень уже вовсю колотил по окнам.

– Почему это ты? Я сам возглавлю отряд и возьму город, – резко возразил Дайрус. Райгард заметил, как заблестели его глаза, в них появился азарт, движения стали более пружинистыми и чёткими. Дайрус всегда любил сражения, они его возбуждали не меньше женщин. Райгард не планировал позволять королю так рисковать, но, может, это ему необходимо? Он посмотрел на королеву и заметил странное выражение, мелькнувшее на её лице. То ли жалость, то ли надежда.

***

Ей пришлось подождать до праздника Рождества Зарии, или, как теперь его называли, Ярогова дня, пока Фил выполнял очередное поручение скантов, но она не пожалела, что поверила ему. Он говорил долго, к концу речи ей хотелось кого-нибудь убить. Ванда никогда не испытывала такой ярости. Она пыталась осознать новости, свалившиеся ей на голову, злость охватывала её всё сильнее, голова шла кругом. Верить ли этому странному типу?

Если он прав… Неужели Валер Мэйдингор её дядя, а отец – Артур Мэйдингор? А мать, получается, Рижитта Кройдом? Значит, она наследница короны после Дайруса? То есть вместо Дайруса, так как он уже не король. Ванда лихорадочно вспоминала всё, что знала о судьбе родителей. На память приходили в основном ужасы об их смерти, история их свадьбы с кучей похабных деталей, которые любил пересказывать Макс. Ему почему-то та история особенно нравилась: принцесса по своей воле выбрала горца в жёны, увела его у кузины, отдалась ему прямо на обеденном столе и высмеяла собственную мать, когда та предложила расторгнуть брак и выйти за Айвариха. Рассказывая об этом, Макс обычно подмигивал Ванде, его глаза довольно блестели. Кажется, это его возбуждало, подумала Ванда и вдруг поняла: Макс знал правду. Конечно, в такой небольшой общине сохранить подобную тайну невозможно. Многие наверняка знали, что она – не дочь Валера, скрывая это, чтобы спасти её от участи родителей. Если бы Макс сказал раньше… Но нет, он хотел использовать её в тёмную, с горечью подумала она. Он не доверился ей и сгинул в тумане без надежды отыскать выход в иной мир. Ванда испугалась своих мыслей и решила вернуться к реальности:

– Если ты мне соврал, я шкуру с тебя сдеру, а потроха скормлю собакам у тебя на глазах, – пообещала Ванда.