Стоунхендж Гаррисон Гарри

Глава 7

Снова пришлось им найти силы в глубинах измотанных тел, чтобы взяться за окровавленные рукояти весел. Снова пришлось грести. Ветер гнал судно на скалы, и парус больше не был подмогой. И они гребли. Обрушившаяся мачта и парус замедлили их движение, но они мешали и ветру нести их к берегу: так что они оставили мачту и паруса воде и взялись за весла.

Они гребли. Опустив головы, не останавливаясь… в борьбе за свою жизнь. Корабль продвигался вдоль берега, но скалы приближались. Уже были видны камни, утопающие в белой пене, деревья на краю обрыва, высоко над головами. Они гребли. То один, то другой терял сознание от утомления, чтобы, мгновенно очнувшись, взяться за ненавистное весло. Мыс серой лапой тянулся в море, чтобы схватить корабль, положение становилось все хуже. Они были уже совсем рядом с белыми валами, пена покрывала воду…

И вдруг впереди галеры оказалось открытое море, берег Крита плавной дугой уходил к другому, меньшему мысу. Обогнуть его было легко.

— Суши весла, — прохрипел Эсон; усталость мешала подняться, чтобы промочить пересохшую глотку.

— Ну, а теперь что, горец? — склонившись на весло, спросил Эйас с противоположной скамьи. — Отсюда нам с тобой далеко до дома.

— Теперь? — переспросил Эсон. — Теперь плывем, куда несет ветер. Или ты можешь предложить что-нибудь лучшее?

Пожав плечами, Эйас поглядел на ладони. Даже его одеревеневшая кожа не выдержала ночных трудов и кровоточила.

— Вот что скажу — пока с меня весел довольно. — Он откинулся на борт и опустил обе руки в воду.

Они перекусили на кормовой палубе, жадно запивая еду смешанным с водой вином. Кто-то принес пифос с оливками, и они горстями черпали плоды из широкого горла. По рукам ходил круг твердого сыра, от него ломали куски и жевали. Простая еда — другой они и не знали. Ели все с жадностью, даже Интеб, голод на время заставил его забыть о боли в натруженных ладонях. Тидея сменили у кормового весла, и он повалился рядом со всеми на палубу.

— Тидей, ты настоящий мореход, — проговорил Эсон, — у твоего отца, Агелая, был корабль, ты ведь плавал на нем? — Тидей кивнул в ответ, рот его был набит сыром. — Каков будет наш курс и что нам делать теперь?

Прищурясь, Тидей поглядел в море, на удаляющиеся берега.

— Так в Микены нам не приплыть, — проговорил он.

— Не сомневаюсь. А что нас ждет впереди?

— Глубокие воды, чудовища, пожирающие суда… словом, ничего хорошего.

— Что-то да ждет. Мы ведь не в силах даже вернуться на веслах к Криту, чтобы сдаться атлантам — если, конечно, захотим этого, — ведь остров остался позади. Какие еще острова могут попасться нам навстречу?

— Никаких.

Холодное слово ознобом пробежало по спинам слушателей. Если плывешь на корабле — плывешь вдоль берега или как там в Кикладах: от острова к острову. Один остров всегда впереди, другой уходит назад за корму. На ночь или в бурю корабль всегда можно вытащить в подходящем месте на берег. Разве можно плавать иначе? Море — огромная пустыня, но на суше и в самой пустой из пустынь найдутся ориентиры. А на этих просторах? Конечно, в ясный день человек может найти дорогу по солнцу, а что делать в пасмурную погоду? Никто не оставлял безопасного берега — такое считалось безумием. А теперь Крит оставался позади и неутомимый ветер уносил их от берегов острова. И впереди не было ничего — только вздымающиеся валы.

— Пропали мы, — проворчал гребец. — Осталось, стало быть, только умереть.

— Ветер утихнет, мы сумеем вернуться.

— А если нет?

— Погодите, — проговорил Интеб, и голоса умолкли.

Он вынул кинжал и, став на колени, принялся чертить им на палубе.

— Я не кормчий, но знаю, где суша, где море. Я изучал математику и географию. А еще — я родом из Египта и приплыл в эти края под парусами, и теперь покажу вам, как это было. Здесь мы плыли вдоль берега — вот так. Минуя города и острова, мы добрались до Арголиды, до Тиринфа — вот сюда. — Он очертил на доске петлю, затем полукруг и ткнул в самый центр дуги.

— Из Тиринфа мы поплыли на Феру, а теперь мы миновали Крит, и нас уносит в морские просторы. — Молча глядели они на его руку, проведшую на палубе прямую линию к точке, с которой он начал свой чертеж.

— Видите: вот Египет, вот Нил и Фивы. Все это по ту сторону моря, если переплыть вот сюда.

Взглядом следуя за движением его ножа, они не видели ничего и повернулись к нему с округлившимися глазами.

— А… далеко плыть? — спросил кто-то.

— Сорок скен, восемьдесят скен. Не знаю. Но если поплывем на юг, обязательно окажемся у этого берега. Да и другого выхода нам не остается. Пока дует этот ветер, мы сумеем вернуться даже на Крит или Атлантиду. Крит скоро исчезнет из виду… вы спрашиваете, что нам делать? Нестись вместе с бурей. И молиться богам, чтобы ветер не стих раньше, чем вынесет нас к берегам Африки.

Ничего другого им не оставалось. Море по-прежнему бушевало, частенько налетали шквалы с дождем. Но парус и свесившаяся за борт мачта удерживали галеру, словно плавучий якорь, и ветер гнал их вперед. День миновал, а за ним ночь, и к рассвету ветер утих, а море успокоилось. Эсон все еще бодрствовал у кормила, когда небо на востоке просветлело. В разрывах между облаками выступили звезды. Вскоре после этого и Интеб поднялся на палубу, удивленно покачал головой — весь горизонт охватил странный кровавый свет.

— Что это? — спросил он.

Эсон ответил:

— Рассвет. Но такого мне еще не приводилось видеть.

Пламенем полыхало все небо. Не один восток, где над горизонтом поднимался багровый диск солнца, — весь небосвод, всюду, куда попадали солнечные лучи. Пламенели исчезающие облака, небесный огонь словно истреблял их… И все молча глядели на небо. Охватившее небо пламя угасло, лишь когда солнце поднялось повыше.

— Мне случилось однажды в пустыне видеть нечто подобное, — проговорил Интеб. — Тогда была песчаная буря и за облаками песка солнце сделалось столь же багровым. Всю эту пыль, наверное, выбросило с Феры, но ее столько, что трудно поверить глазам.

— Чего только не могут сделать боги, когда захотят, — Эсон устало привалился к кормилу, позабыв про небесные красоты. Интеб озабоченно посмотрел на него.

— А как твоя рука — и раны? — спросил он.

Эсон пошевелил пальцами левой руки. Кожа на ней покрылась черно-багровыми разводами, однако опухоль спала.

— Лучше, все лучше. На порезах, как и следует, уже запеклась кровь, даже голова не болит с утра. Но у нас есть более важное дело, о котором следует подумать. Нет ветра.

— Можно идти на веслах.

— Куда же нам грести? — поинтересовался Эсон.

— Тебе решать. С севера еще дует легкий ветерок; повернув назад, в сторону Крита, придется все время идти против него. А впереди лежит Африка.

— Далеко?

— Я не знаю… могу только догадываться. Как знать: дальше или ближе. Но решить необходимо.

— Я решил уже. Плывем на юг.

Спутавшиеся канаты, мачту и парус обрубили и оставили дрейфовать за кормой. Разделились на вахты, пересмотрели припасы. Если кто и сомневался в мудрости принятого решения, недовольные держали язык за зубами. Половина гребцов были рабы и дети рабов, они умели только исполнять приказы. Прочие были воинами из городов и земель, окружавших морское царство атлантов. Среди них нашлись мужи из Арголиды, Микен, Тиринфа, Асины, с дальних островов Икарии и Самоса, из еще более далеких Библа и Тира. Говорили они на разных языках, принадлежали к различным народам, общее у них было одно: все они бились с атлантами, потерпели в бою поражение и попали в рабство — в колодки на эту галеру. Их, обреченных на тяжелый труд и полуголодную жизнь, прикованных к судну, ждала скорая смерть, а с ней и могила в глубинах моря. Эсон избавил их от этой судьбы, спас и от гибели на Фере, казавшейся уже неминуемой. Он сразу же сделался предводителем, и, простые люди, они последовали за ним. Поплевав на ладони, они взялись за весла.

Усевшись у открытой двери каюты, Интеб царапал на черепке знаки, составляя список припасов, имеющихся на корабле. Отсюда он мог и приглядеть за курсом галеры; отмечая, как тени падают на палубу, определял сразу время и курс. Если корабль забирал к востоку или к западу, Интеб отдавал приказание, и кормчий поворачивал к югу. Эсон выспался и сидел в каюте, стачивая зазубрины на своем бронзовом мече и остря лезвие. Рядом стояла чаша меда, смешанного с вином, и изюм.

— Изюм, — проговорил Интеб, продолжая перечень. — Ячменные лепешки и сыр, оливки, оливковое масло, сушеная рыба, правда, с червями. С голоду не умрем. Вино, вода слегка приванивает. А вот и корабельный припас: нитки, ткань, иголки — чинить парус, которого у нас больше нет, смола — конопатить щели, доски для починки корпуса. Но пока это все ни к чему, сперва надо пристать к берегу. Надсмотрщик раздулся и завонял, из него вышла хорошая затычка, но все-таки гребцы больше не хотят находиться возле него. Еще есть сундучки, принадлежавшие бежавшим кузнецам и капитану.

— Что в них?

— Инструменты халкея, чтобы работать по бронзе. Немного украшений, одежда… еще есть запечатанный ящик, печать я взломал. Там оказались три меча и четыре кинжала — их взяли на продажу. А больше ничего важного.

Эсон поглядел в свою чашу.

— А сколько вина и воды? — спросил он.

— Хватит, чтобы не испытывать жажды.

— На какое время?

— Дней на десять, если экономить — то на двенадцать. Только рыбы к тому времени все равно изъедят труп надсмотрщика, и мы потонем.

— Интеб, ты сегодня жизнерадостен, как никогда. А до берега мы еще не доберемся к этому времени?

— Про то ведает мудрый Гор с головой сокола и ваши боги, глазеющие на нас с Олимпа… А мне-то откуда знать. Берег может оказаться чересчур далеко, мы можем сбиться с пути и только кружить по морю, новый шторм может потопить нас. Не дашь ли мне этого вина? Я чувствую необходимость подкрепиться.

Эсон передал ему полную серебряную чашу. Опустив нос к поверхности вина, Интеб пригубил крепкий напиток, надеясь, что он изгонит из головы мысли о смерти. Он поглядел в глубь чаши, словно рассчитывая увидеть в ней предзнаменование, наконец допил до конца. Подметив печаль египтянина, Эсон поглядел на него.

— Ты решил, что конец уже близок? Ты, научивший нас, как теперь поступать?

— Одно дело — решиться на поступок, другое дело — совершить его. Когда меня просят построить стену или гробницу — я рисую план. Я ведь не строю стену своими руками. Могу даже передать свой рисунок другому зодчему, оставить все дело ему. Он присмотрит за тем, чтобы все было правильно. Мне не приходится исполнять собственный план. Вот и получается, что я могу наметить путь, которым еще никто не проходил. Я умею делать такие вещи, но совершить подобное путешествие — дело другое.

— Это новый способ смотреть на вещи.

— Новый для тебя, мускулистый Эсон. Должно быть, для тебя дело и замысел — одно и то же, а мысли о битве начинаются с первым ударом меча.

— Ты говоришь совсем как мой отец.

— Перимед властвует не над одними Микенами, он распоряжается во всей Арголиде именно потому, что думает не только о битвах. Он заранее думает о союзниках, о высоких стенах и о бронзе для мечей, которыми будут воевать его люди. — Воспоминание заставило Интеба поднять глаза. — Перед тем как отплыть из Микен, я слыхал, что брат отца твоего, Ликос, погиб.

— Как ты узнал? Он ведь был далеко… Но я не должен говорить, где именно.

Поглядев на палубу, Интеб крикнул кормчему, чтобы тот изменил курс, и помедлил с ответом, еще не решив, какую часть правды может открыть.

— Эсон, ты знаешь меня три года. Считаешь ли ты меня другом? Могут ли, по-твоему, рассчитывать на мою помощь Микены?

— Да, я полагаю, что так. Но ведь ты гостил и в Атлантиде…

— Меня послал туда фараон. Я не рассказал им о том, что сделал в вашем городе.

— Верю тебе. И вера моя подкрепляется жизнью двух воинов, которых ты сразил, чтобы помочь мне. Но почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

— Потому, что я знаю о твоем народе куда больше, чем ты думаешь. На мегарон отца твоего сходятся все Микены. Люди болтают и сплетничают, ни один секрет нельзя утаить надолго. Я знаю, что на далеком острове в холодном море у вас есть копь, откуда поступает все олово Микен. Твоего дядю Ликоса убили там, а копь разрушили. Перимед не примирится с такой потерей.

— Конечно, не примирится. У моего отца далеко идущие планы. И его драгоценная бронза играет в них немаловажную роль. Бедолага Ликос, надо же было погибнуть в таком холодном и мокром месте. Я плавал с ним, когда он отправился на этот остров. Но тогда я сразу вернулся на груженном оловом корабле, а он остался и уверял всех, что никто не умеет извлекать олово лучше его. Тогда это дело показалось мне простым. Всю работу выполняли другие. Многие ли погибли?

— Все. Весть принес твой двоюродный брат Форос.

— Значит, погиб и старина Козза, учивший меня владеть мечом. И Мирисати, мы с ним были друзьями. За них следует отомстить, воздав не менее чем вдесятеро. Мы должны обречь мечу весь остров. — И Эсон глубоко задумался, забыв даже про вино; тени тем временем удлинялись.

Они шли на веслах весь день и начало вечера, наконец высыпали звезды. Тогда Интеб указал кормчему на небе заметные светила, научил пользоваться ими как ориентиром, но скоро тучи затянули небо, и им пришлось убрать весла. А потом все уснули, кроме одного, оставленного на карауле… утром их вновь разбудили волны и дождь. Новый шторм продлился два дня, но они могли только держаться по ветру да вычерпывать воду из галеры, чтобы она не затонула. На третий день буря выдохлась, но волны оставались высокими. И отчаяние, свинцовое как облака над головой, охватило корабль. Тогда Эсону пришлось убить раба из Алеппо.

Это был темноволосый человек с оливковой кожей, такой же смуглый, как египтянин. Длинные черные волосы он связывал в узел над ухом. Там, где он родился, были только холмы и река, а за ними пустыня, простирающаяся до края света. Пока атланты не захватили его, он не видел моря, и до сих пор вообще не удалялся от суши. К воде подмешивали вино — этой смеси он прежде не пробовал, — и она тоже творила с непривычной головой странные вещи. Когда они бросили весла и вода из-за борта окатила его ноги, что-то перевернулось у него внутри, изо рта вырвался вопль, и раб вскочил на ноги.

— Гребите! — закричал он. — Гребите назад. На Крит, в Атлантиду. Мы погибнем здесь.

— А куда это — назад? — спросил его Эсон с кормовой палубы. — Грести можно, когда знаешь куда.

— Но мы не можем…

— Нет.

Человек из Алеппо выскочил в проход и запустил в Эсона тяжелым ведром. Ведро угодило в бедро микенца, тот пошатнулся. Эсон был без оружия, меч оставался в каюте. Но рядом оказался Интеб. Эсон выхватил кинжал египтянина и, когда раб вновь замахнулся ведром, разящим когтем кинжала пропорол горло бунтаря. Эсон крутанул лезвие в ране, чтобы порвать кровяные жилы. Удар отправил раба за борт, и лишь кровь его поднялась к поверхности. После этого Эсон отправился в каюту, надел броню и уже не снимал ее.

Тот день оказался худшим из всех, потому что небо не прояснилось. Но когда стемнело, высыпали звезды, и они принялись грести, обращая корму к северу; все знали, как отыскать звезды, указывающие на север, и принимались ругать кормчего всякий раз, когда тот отклонялся от курса.

Затычка из трупа надсмотрщика протянула еще два дня, наконец вонь сделалась нестерпимой. К тому же дыра начала протекать по краям… Стройный и широкоплечий юноша Пилор с острова Кеа сказал, что нырял за губками, росшими в прибрежных водах его родины, и вызвался осмотреть дно галеры. Его обвязали веревкой, и он нырнул. Под водой он пробыл недолго и скоро появился на поверхности.

— Там целая стая рыб, — сообщил он, — ниже пояса от этого шлюхина сына почти ничего не осталось, только кости висят. Больше от него никакой пользы.

Тидей умел латать суда в плавании, когда не было возможности должным образом заделать течь на берегу; он объяснил, как сделать из парусины заплату, которую следует снаружи подвести к корпусу. Ее сшили из большого куска парусины, прикрепив с одной стороны веревки и ненужную одежду. К четырем углам заплаты привязали канаты и после многих криков, не раз забросив, — Пилору пришлось нырять и нырять, — подвели ее под дыру с выступающими еще из нее останками. Канаты привязали к корпусу. Теперь все было на месте, оставалось только извлечь труп и зашить отверстие деревом. Взятые из корабельного припаса доски отпилили до нужной длины, подогнали по форме отверстия, соединили бронзовыми скрепами, но браться за вонючий труп охотников не находилось.

— Ну, я возьму его за одну руку. А кто за другую? — спросил Эсон.

Люди отворачивались от его взгляда, а Интеб ухитрился вовремя оказаться в каюте.

Осмеяв чистоплюйство, Эйас растолкал остальных и встал рядом с Эсоном.

— Горец, я обнимал женщин, мальчиков и овец, — проговорил он. — Объятия вонючего трупа мне неведомы, но я решил изведать, что это такое.

Хватило одного сильного рывка, и в окружении стаи рыб труп надсмотрщика закачался в волнах, а Эсон и Эйас отправились отмывать руки за бортом. Через парусину протекло совсем немного воды; деревянную заплату торопливо установили на место, залив щели смолой. Течь после этого почти прекратилась. Никому не хотелось думать о том, что может случиться с доморощенной заплатой, если вновь нагрянет буря.

Дни были неотличимы, и Интеб отмечал их черточками на стене каюты. Он выдавал оттуда воду и еду, а Эсон или находился поблизости, или спал в дверях, чтобы никто не мог войти внутрь. До открытого возмущения дело не доходило, правда, временами люди перешептывались, сойдясь вместе под покровом тьмы. Один из них попробовал уговорить Эйаса, но кулачный боец без разговоров отвесил ему такую затрещину, что остаток дня неудачливый заговорщик провел без сознания.

Запасы воды подходили к концу, и на вкус она сделалась совсем уже гнусной, поэтому Интеб подмешивал к ней все больше вина, которого у них было в избытке. Люди не привыкли к такому питью, на солнце многих развозило, так что приходилось вытаскивать их на скамьи, подальше от лужи на дне, чтобы они не захлебнулись.

На двенадцатый день они заметили вдали темную линию у самого горизонта и сперва решили, что это облака. Но принялись грести без всякого принуждения, а линия росла и становилась темнее, и наконец стало ясно, что перед ними не облако.

— Берег, конечно, берег, — проговорил Интеб, и галера закачалась: люди вскакивали, чтобы увидеть сушу своими глазами.

Впервые после гибели раба из Алеппо Эсон закинул за плечо свой меч в ножнах. Вновь они были едины: вместе пили и хохотали, а все мысли о мятеже остались там — в море, не ведающем следа.

Впереди был берег, суша — твердая земля под ногами, а прочее не значило ничего. Бесконечное плавание завершилось, и храбрейшие уже начинали пошучивать. Время, проведенное ими в море, в разговорах успело увеличиться уже раза в два. Ну, а память, как известно, улучшается с возрастом.

Тидей-то и заметил парус со своего привычного места возле руля. Сначала он казался точкой, потом — утесом, но непрерывно рос, и он кликнул остальных. Люди глазели, столпившись у борта, наконец Эсон приказал им взяться за весла. Но Эйас оставался на палубе, он словно бы вглядывался в давно знакомое лицо, даже отодвигал рубец с глаза, чтобы лучше видеть.

— Темный парус, да так поставлен. Я знаю — это сидонцы.

— Да, сидонцы, — проговорил Интеб. — Они торгуют — серебряными чашами и тонкими тканями. Сам покупал у них.

Покрытые шрамами кулаки Эйаса сжались, он нагнулся вперед.

— Да, они торгуют с Египтом, — проговорил он. — И с Атлантидой тоже. В Библе мы знали их… как знают и на любом побережье, вдоль которого водят они свои корабли. Эти торговцы мгновенно превращаются в пиратов. И охотно убьют нас, чтобы забрать припасы из каюты и прихватить пустой корабль.

Глава 8

Корабль сидонцев торопился навстречу, кренясь, словно хищная птица. Для Эсона дело было знакомое. Это не драться обмотанными руками, не вычерпывать воду из тонущего корабля… с оружием, обращенным против него, он умел справляться.

— Интеб, открой тот ящик и раздай оружие тем, кто знает, как им пользоваться. А остальные — быстро заливайте воду в корабль.

Его не спрашивали — почему, просто повиновались. Приказ был ясен, и, пока темный корабль приближался, галера все ниже оседала в воде. Люди с мечами, пригнувшись, попрятались в низкой каюте на корме и под передней палубой. Те же, кто взял кинжалы, остались на скамьях гребцов и спрятали оружие под собой. Эйас отказался взять меч и поднял сжатый кулак.

— Я всегда при оружии, — проговорил он, опускаясь на скамью возле каюты. — Что мы должны сделать?

— Возьмем их обманом, — отвечал Эсон. — Вложите ноги в колодки и прикройте их. Пусть сидонцы подумают, что вы прикованы. Втяните весла. Прикиньтесь больными — это несложно. Мертвыми, если сумеете. Корабль, лишившийся мачты и паруса, брошенный, с умирающими прикованными рабами. Пусть сидонцы решат, что перед ними спелое яблочко… Они ничего не заподозрят. Когда я крикну — все в бой. Он закончится только со смертью последнего из них. Отсюда уйдет лишь один корабль. Наш корабль.

Эйас, быть может, воспользовавшись опытом своих боев на арене, дал целое представление. В поединке с благородными, которых он мог бы убить без всякого труда, ему нередко приходилось прикидываться потерпевшим поражение, и он поднаторел в этом деле. Поникнув на скамье, он хриплым голосом принялся подзывать приближающийся корабль, успевая в промежутках шепотом сообщать новости засевшим в каюте:

— Они приближаются на веслах… парус свернули. Люди перевешиваются через борт, показывают и кричат. На некоторых шлемы, доспехов я не вижу, есть мечи и копья. Они подбирают весла, дрейфуют поближе.

С уже нависавшего над ними темного корабля послышались гортанные крики. На носу и корме вздымались высокие черные шесты, черным был и корабль, и латинский парус, подобранный на наклонной рее. Послышались крики и хохот, галера вздрогнула, когда сидонский корабль стукнулся в нее носом. По крыше каюты застучали ноги, один сидонец спрыгнул с канатом на переднюю палубу, чтобы надежнее привязать галеру. Другие посыпались вниз, только когда оба корабля оказались надежно соединены: высокие смуглые люди с черными бородами и волосами, перехваченными обручами. Но Эсон все еще выжидал. Незваные гости не обращали внимания на рабов, сидевших на скамьях галеры, и он хотел, чтобы сидонцев в галере оказалось побольше. В дверь каюты сунулся мужчина, облаченный в пурпурную одежду, — все прочие были в белом, — в руке его был богато украшенный меч.

Вонзив клинок в чрево вошедшего, Эсон отбросил в сторону тело и, перехватив меч из ослабевшей ладони убитого, взревел, как подобает микенскому льву.

Поднявшиеся гребцы убивали тех, кто оказался с ними рядом. Чернобородый воин повернулся в сторону Эйаса, и тот нанес сидонцу столь сокрушительный удар кулаком, что упавший враг сбил с ног и следовавшего за ним. Прежде чем они сумели прийти в себя, Эйас переправил обоих за борт. Справившись с удивлением, сидонцы отступили и, обнажив оружие, стали спиной друг к другу. Отважные бойцы не оставляли галеру, только криками звали на помощь. Через борт с корабля полезли новые люди, битва разгоралась.

Расчистив мечом заднюю палубу, Эсон не стал спускаться в гущу дерущихся внизу, а перелез на борт черного корабля. Ударило копье, но, опустив голову, он принял удар на шлем. И копейщик не успел отвести оружие для второго удара: Эсон пронзил его мечом насквозь и отбросил тело в сторону, чтобы подняться на палубу. Схватив копье вместо щита, он издал громкий вопль, чтобы слышали все, и подобно земледельцу, жнущему жито, торопливо начал прокашивать путь по палубе.

Воина в полном доспехе невозможно остановить. Другой воин, вооруженный не хуже, может вступить с ним в бой, и одолеет сильнейший… но никто более не в силах справиться с ним. Копья отскакивали от груди Эсона, мечи от шлема, прочная бронза поножей хранила ноги — их не могли подрубить. Эсон был создан, чтобы убивать: неотвратимый и бесстрастный, как набегающая волна, холодно и коротко поглядывая вокруг, он разил мечом одного за другим не прикрытых доспехом противников.

Он колол, резал и медленно продвигался по палубе. Оказавшиеся на галере сидонцы пытались вернуться на свой корабль, но их убивали — стоило только повернуться. Уцелевшие сидонцы издавали вопли отчаяния, но не собирались прекращать сопротивление. Могучие воины, искусные мечники, они бились поврозь и вместе. Однако число их уменьшалось, и последний боец их, столь же искусный в воинском деле, как и первый, пал с гортанным проклятием на губах.

Наконец все закончилось, пролилась последняя кровь, убитых раздели и побросали за борт. Экипаж галеры тоже пострадал, но не слишком, порезы промывали маслом и морской водой, пока они не закрывались. Лишь заросший густой бородой молчаливый саламинец получил глубокую рану в живот и теперь сжимал ее края, чтобы не выпали внутренности. Он не пытался остановить кровь. Смерть от потери крови легка, и все это знали. Ему принесли вина, хотя он едва смог омочить в нем губы… все уселись с ним рядом, разговаривали и шутили… наконец он осел, и глаза его закатились.

Эсон сам смешал вино с водой и приглядел, чтобы досталось каждому. И пока его люди гоготали, ругались, наслаждались своей победой, обратился к ним с высокой задней палубы. Решение он принял, когда заметил этот корабль, выжидал только подходящего момента, чтобы сообщить его.

— Я знаю этот берег, — закричал он, — я был возле него. В той стороне, в дне пути отсюда — Египет. Можете плыть туда, если хотите, вы получите свою долю того, что захватили мы на этом корабле и галере.

Послышались довольные восклицания, желающие уже обыскали корабль и явились с тканями и кувшинами масла, даже с резной слоновой костью, ценившейся повсюду. Эсон слышал радость в их голосах и, когда она достигла предельной силы, указал мечом в противоположную сторону — на запад вдоль берега.

— Плывите туда, если хотите, но я отправляюсь на запад и прошу лучших присоединиться ко мне. Мы пойдем за Столпы Геракла к острову Йерниев, чтобы отомстить за моего дядю и убитых с ним родичей. Назад мы привезем олово, целый корабль металла, который дороже золота и серебра, и каждый получит свою долю. И потому я спрашиваю вас, пересекших море, которое еще никому не покорялось, вас, бившихся с людьми Сидона и одолевших, вас, бесстрашных и сильных. Кто пойдет со мною в края, которые мало кто видел, чтобы вернуться богачом? Кто будет со мной?

Ответ мог быть только один — могучий одобрительный рев, повторяющийся снова и снова. Кто же мог отказаться, если каждый из них был могуч и знал об этом! Уронив меч на палубу, Эсон перебросил в правую руку копье, поймал его и, отогнувшись назад, изо всех сил запустил в сторону заходящего солнца. Оно взмыло вверх, словно стремясь к самому светилу, подрагивая в воздухе, золотые солнечные лучи отражались от бронзового наконечника, и далекой тростинкой исчезло в воде. Люди разразились новыми воплями.

Подобрав свой меч, Эсон распрямился и увидел лицо криво улыбающегося Интеба.

— Значит, это ты и задумал, — проговорил египтянин.

— Да, задумал. Я обдумывал этот план с того дня, когда ты рассказал мне о гибели Ликоса и остальных. Туда нужно отправить корабль — за оловом и чтобы отомстить, — так почему бы не наш? На возвращение в Микены потребуется несколько недель, потом когда еще выйдем в море. Так зачем возвращаться? Мы и так уже на дороге, ведущей на запад. Отец много рассказывал мне об олове, и даже я понял, что олово нужно Микенам теперь же, немедленно, пока Атлантида зализывает раны. На Фере погибло много кораблей, возможно, даже сам Атлас, хотя на подобное благодеяние едва ли можно надеяться. Теперь с ними нужно — можно бороться! Ну, а для этого нам необходимо олово.

— Ты говоришь прямо как Перимед.

— Он — царь Микен, а я — его сын. А ты, Интеб? Кажется, в общем радостном хоре я не слышал твоего голоса.

— Эсон, ты всегда можешь рассчитывать на мое одобрение, пусть иногда и с опозданием. Мы сейчас рядом с Египтом, там мой дом, и фараон готов осыпать меня почестями. Возвращаться ли мне туда?

— Возвращаться? Зачем — плыви с нами. Ты сделался моей правой рукой, и я люблю тебя как брата.

— И я люблю тебя, Эсон, — взяв его за руки, египтянин приложился щекой к грубой щеке Эсона, мокрой от пота, покрытой запекшимися каплями крови убитых. — Я люблю тебя и последую за тобой куда угодно.