Стоунхендж Гаррисон Гарри

Глава 6

Утомленный, вспотевший, прихрамывая на пораненную о камень ногу, спотыкаясь после долгих дней бега, Ар Апа к полудню завидел вдали стены своего дана. Поблизости оказались два подростка, загонявших скотину с пастбища. Большие глаза, гладкие шкуры, упругие мышцы животных успокоили воина и заставили забыть об усталости. Он пошел среди стада, называя знакомых животных по именам, оглаживая теплые бока, прикасаясь к длинным острым рогам. Животные отъелись после зимней голодовки, шерсть их лоснилась. От такой красоты Ар Апа улыбнулся. Один из мальчиков, перебегая за побредшим в сторону теленком, подвернулся ему под руку, и Ар Апа отвесил ему могучую оплеуху. Мальчик упал, спотыкаясь поднялся на ноги и всхлипывая побежал вперед. Ар Апа жестом подозвал к себе другого мальчика, приблизившегося с нерешительностью. Из-под свалявшихся, длиной до плеч волос выглядывали испуганные и опасливые глаза.

— Воды мне, — приказал Ар Апа, — или получишь столько же, что и этот, — и еще столько.

Вода, целый день находившаяся в кожаном мешочке, успела задохнуться, но он лишь промочил глотку, плеснул себе в ладонь, чтобы смешать с растертым в ней мелом. Усы его растрескались и поломались, следовало свежей смесью придать им положенную твердость. Сидя на земле, Ар Апа придал усам нужный вид, а остатками белой смеси намазал уже затвердевшую шапку волос на голове. Скот втянулся за стену дана, лишь дымящийся навоз помечал, где прошли подковы. Ар Апа поворошил пальцем ноги ближайшую лепешку: ровная, крепкая — значит, сыты. Отлично. Обтерев руки об юбку, он поднял копье, лук и стрелы, обеспечивающие ему пропитание во время долгой стражи, и отправился за стадом.

Быстрой рысцой он приблизился к плетеным стенам дана и, когда голос его можно было услышать, завопил, чтобы слышали все:

— Ар Апа пришел, муж, бегун и охотник! Сотню ночей бежал — одну за другой, сотню оленей убил одного за другим, кровь их пил, мясо их ел — одного за другим. Что за Ар Апа! Славный Ар Апа!

Он блаженно улыбнулся, почти поверив собственным словам, и начал спускаться в ров, понизу окружавший вал, что служил защитой дану, и кратчайшим путем отправился к собственному дому. Если его похвальбу кто-то слышал, никто не обратил на нее внимания, но сейчас это его не волновало. Едва ли за вечерним шумом внутри Дан Дер Дак можно расслышать крик самого могучего воина. Пройдя через дверной проем в комнаты матери, он с женского балкона на втором этаже поглядел на то, что творилось внизу.

Там кружили животные, мычали от полноты вымени коровы, овцы с выбеленными меловой пылью шубками путались у них под ногами. Женщины доили коров и овец в приземистые глиняные горшки, покрикивая на младших детей, сновавших между животными и перекидывавшихся кусками навоза.

Ар Апа одобрительно кивал при виде этого изобилия, бурления жизни и смог отвести взгляд, лишь вспомнив, что принес срочную весть. Он перепоясался волосяным поясом, заткнул за него рукоять каменного боевого топора. А потом неторопливо направился вдоль меловой насыпи, окружавшей дан. Сюда выходили все двери в мужские помещения, расположенные снаружи кольцевого жилища, разорванного лишь главным входом. Над ним, наверху — в самом почетном месте, — было жилище Дер Дака: он мог видеть всех, кто приходит в дан и выходит. Но сейчас его не было у себя. Ар Апа заглянул во тьму и позвал, но не получил ответа. Еще более медленным шагом он пошел по верху вала, мимо входов в мужское жилье. Во многих помещениях разговаривали. Возле следующей же двери на расстеленной волчьей шкуре спал муж по имени Сетерн. Для воина он уже был староват, пора заводить семью, но боец хоть куда. Под правое колено его была подложена отрубленная голова, пожелтевшая, сморщенная, покрытая густым слоем кедрового масла. Несмотря на такую обработку, она изрядно приванивала. Сетерн открыл глаза, покрасневшие и воспалившиеся, и несколько раз причмокнул, словно бы пытаясь прогнать изо рта неприятный вкус. Целый день он провел за питьем эля. Об этом свидетельствовало его дыхание, если для кого-то вид кувшина и небольшой чаши для питья рядом с ним не был достаточно красноречив. Ар Апа уселся возле него.

— Ар Апа не был дома много ночей, — начал он. — Ар Апа бежал, убивал вепря и гнал оленя.

— Сетерн убил лучшего воина из Дан Мовег, — хриплым голосом отозвался лежащий, — Сетерн срубил его на пятнадцатую ночь битвы. Не зная усталости, мы бились посреди реки Стур. Сетерн отрезал голову, вот она. Ты видал хоть раз подобную голову? Лучший воин Мовега.

Ар Апа много раз уже видел ее и поэтому не стал слушать разговоры Сетерна. Заглянув в кувшин, он увидел, что на дне еще осталось немного эля. Он осушил остатки.

— А Дер Дака нет дома? — спросил он.

Сетерн покачал головой и буркнул:

— Нет, — со вздохом опускаясь на шкуру.

— А другой, тот, кто там… — имени Ар Апа не назвал, просто повел плечом в нужную сторону.

— Он там, — отвечал Сетерн, не обнаруживая особого желания говорить об упомянутом человеке, и вновь закрыл глаза.

Но дело следовало сделать. Ар Апа тяжело вздохнул и, встав, провел по жестким усам костяшками пальцев, перехватил топор и еще более медленным шагом направился по валу к противоположному краю разорванного кольца — к другому почетному месту возле жилища Дер Дака — и заглянул внутрь. Солнце зашло, в наступивших сумерках ничего не было видно.

— Входи внутрь, сильный Ар Апа, — послышался из темноты голос, произносивший слова со странным акцентом, чуть шепелявя. — Ты пришел, чтобы сообщить мне… нечто действительно важное?

Ар Апа еще крепче ухватил рукоять топора и, моргая, всмотрелся в темное помещение. Оно было завешано тканями, на полу стояли сундуки, чувствовался сладковатый запах, которого ему еще не приходилось слышать. У дальней от входа стены шевельнулось нечто еще более черное, живое. Человек… Тот, кого они звали Темным, если кому-то спьяну приспичивало назвать его вслух.

— Дар… — начал Ар Апа, слова не шли с губ.

— У меня много даров, богатых даров, ты еще не видел таких даров. Найдется дар и для тебя, Ар Апа, если я порадуюсь. Так порадуй же меня. Развесели меня. Ты взял у меня дар, золотом окованный янтарный диск, сработанный искусными мастерами из Дан Уала. Ты сказал мне, что отправишься на запад, к месту, где были убиты мужи с мечами, и будешь ждать, не вернутся ли они на это место. Так ли ты поступил? Увидел ли ты их?

— Я сделал так! Я бежал сотню ночей, я убил сотню вепрей, я съел сотню оленей, вот что я сделал! Я был в этой долине, — приободрившись от звуков собственного голоса, Ар Апа рассказал все, что делал там — или намеревался сделать, или же слыхал, что делали другие, или думал, что такое возможно совершить. Темный Человек молча внимал. Наконец Ар Апа сообщил ему о двух мужчинах и девушке, что пришли к обгорелым развалинам… как один из мужчин извлек бронзовый меч и размахивал им, провозглашая мщение. Ар Апа прекрасно слышал его рык со своего холма. Тут голос его сам собой стих и умолк, воин закашлялся и сплюнул через плечо, мельком глянув в сторону входа, где уже высыпали первые звезды.

— Ты сделал все хорошо, очень хорошо, — наконец проговорил Темный Человек. — Ты сказал мне именно то, что я хотел услышать, ты сказал мне и о том, как силен охотник и воин Ар Апа, и об этом я тоже хотел услышать: ведь жить среди столь великих воинов — огромная честь для меня. Получи положенный тебе дар.

Звякнул запор, скрипнули петли. Забыв обо всем, Ар Апа с вожделением шагнул вперед. Прохладная ладонь, мягкая, как у ребенка, втиснула в протянутую руку Ар Апы нечто еще более холодное.

— Золото, чистое золото, — сказал Темный Человек.

Ар Апа метнулся к выходу, чтобы глянуть на чудо, очутившееся в его ладони, ясное, блестящее даже в сумерках. Литое золото, тяжелое и драгоценное, со шнурком. Золотой топор с рукояткой во всю ладонь. Чудо… трудно было поверить своим глазам.

Исполнившись счастья, Ар Апа направился к огромному кострищу посреди дана, где слышались крики и громкая речь, где высоко взвивались языки пламени, бросая мечущиеся тени на кольцо каменных столбов, окружавших очаг. Вступая в каменный круг, Ар Апа провел рукой по своему собственному каменному столбу с багровой макушкой. Камень был выше его на пару голов. Прикосновение влило в него силу. На костре целый день жарили быка. Шкура обуглилась и растрескалась, в воздухе висел аромат, наполняющий рот слюной. Повинуясь указаниям старших, несколько молодых воинов, недавно лишь посвященных, с трудом подняли за оба конца толстую зеленую жердь, на которой была насажена туша. Оступаясь, они подтащили дымящееся жаркое к двум деревянным развилинам. Старшие разразились криками и похвальбой, каждый хотел бы получить почетное право разрезать тушу и забрать себе самый лучший кусок. Это сделает, как всегда, Сетерн — но лишь после того, как скажут свое слово все остальные.

— Я — лучший воин! — завопил Наир. Вскочив на ноги, он ударил топором в щит. Раздались крики протеста — ими он пренебрег, постаравшись заглушить рыком негодующие голоса. — Я должен резать мясо. В набеге на тевту Финмога я закричал ночью возле их дана. Когда выбежали воины, десятерых я срубил своим топором, второй десяток воинов я срубил своим топором и взял их головы, а за ними еще десяток и еще… — с каждым новым повторением голос его становился громче. Он подпрыгивал и топал по земле, пока наконец, взвыв, Сетерн не принялся колотить в свой щит. Он был голоден и не в духе. Сегодня он хотел насытиться, не выслушивая обычной долгой похвальбы, что затянется, пока не остынет мясо.

— Я — Сетерн, я — самый лучший, я — убийца мужей, я — похититель коров, я несу смерть рукой своею и топором… смерть сопутствует мне повсюду.

Захваченный собственной похвальбой, он закружил, размахивая топором, — сидевшие спереди с гневными криками начали отодвигаться. С горловым ворчанием Наир отступил и уселся в заднем ряду.

— Сетерн — убийца, моргнет Сетерн — и сотня мужей падут бездыханными, а головы их оказываются у моего пояса… сотни сотен мужей убиты Сотерном по ночам, головы их сложены в кучу высотой в мой столб, их коровы — мои коровы, их быки — мои быки… их смерть — дело моей руки. Я — самый сильный, я — Сетерн-убийца, я — Сетерн-губитель, кровожадный, ужасный… Я — Сетерн… великий…

— …мех для воды, надутый воздухом, — выкрикнул Ар Апа.

Послышались одобрительные крики, даже хохот. Взвыв от ярости, Сетерн принялся оглядываться, взглядом разыскивая оскорбителя. Ар Апа выхватил щит у воина, оказавшегося возле него, и протиснулся сквозь толпу. Не раз он выслушивал похвальбу Сетерна и кипел от гнева, как все мужи, но, подобно прочим, молчал — Сетерн был силен не в одном хвастовстве. Но сегодня он не смолчит. Золотой топор ослеплял его взор: воин, способный заслужить такую секиру, не менее силен, чем этот пустоголовый хвастун.

— Дурак и бахвал! — завопил он, мужи взревели с одобрением — будет поединок. — Я разрежу мясо. Я здесь лучший воин. Я бежал сотню ночей, убил сотню оленей, снес голову сотне вепрей — и все в одну ночь. — Он кружил вокруг Сетерна, тот рычал и сплевывал выступающую на губах пену.

— У Ар Апы безмозглый отец, у него не было матери, Ар Апа не мужчина — у него нет яиц… — поперхнувшись собственной слюной, Сетерн умолк, и Ар Апа огрызнулся:

— Я — убийца, у меня есть окованный золотом янтарный диск, у меня есть двусторонний золотой топор. Я говорил с Темным Человеком. Тебе не остановить меня.

И он сбоку по дуге взмахнул топором, но Сетерн отпрыгнул и отбил удар щитом. Вслух помянуть Темного Человека мог лишь отчаянный храбрец, это понимали все, в том числе и сам Сетерн, только что вновь отразивший удар. Подбегали дети и женщины и кучками сбивались за спинами сидящих мужчин, чтобы посмотреть на поединок. Безмолвные силуэты с круглыми глазами.

— Ар Апа — лжец, — нанося удар, Сетерн не сумел придумать ничего лучшего, его противник увернулся.

— Все смотрите, все! — завопил Ар Апа.

Взяв в зубы рукоять топора, он потянулся к поясу, за который был заткнут небольшой сверток. Смотав шнурок с золотого топора, он высоко поднял украшение. Топорик кровью сверкнул в свете костра, Ар Апа торопливо затолкал его обратно за пояс под одобрительные крики. Бросившийся вперед Сетерн принял удар топора на щит и поплевал на ладонь.

Тут и начался серьезный бой. Сетерн искуснее владел топором, но лучшие годы его миновали, к тому же он слишком много выпил. Ар Апа был крепок и гневен, золотой топор и восторг от одобрительных возгласов, раздававшихся вокруг, будили в нем жажду крови. Он обрушил на соперника град ударов, толкал Сетерна и пытался заставить его оступиться, нанося все время могучие удары, словно пытаясь подрубить дерево. Сетерн мог только щитом отражать удары Ар Апы. Он так и не сумел освободить свой топор, застрявший в щите Ар Апы. Так они кружили возле костра, с грохотом ударов мешались проклятия. В отчаянии, ощущая за спиной костер, Сетерн резко отвел топор назад и рубанул понизу, зацепив бедро Ар Апы. Потекла кровь, Ар Апа отскочил, мужи завопили еще громче.

Все еще охваченный гневом, Ар Апа не обратил внимания на рану, скорее она его только подзадорила. Ощутив онемение в мышцах, увидев на ноге собственную красную кровь, он оглушительно взвыл, заставив всех умолкнуть. Даже Сетерн на миг застыл, поглядывая на противника над краем щита.

Могучим движением руки Ар Апа отшвырнул щит в сторону. Перелетев через головы мужчин, он упал там, где стояли дружно взвизгнувшие женщины. Перехватив топор обеими руками, Ар Апа прыгнул в сторону Сетерна и размахнулся для удара. Он все сделал в едином порыве — не задумываясь, охваченный всепоглощающей яростью. Пригнувшись к земле, Сетерн поднял щит, готовясь нанести ответный удар, которого противнику — он знал это — не отразить.

Топор Ар Апы обрушился вниз с такой силой, что ноги его оторвались от земли. Обитый толстой шкурой деревянный щит краем ударил Сетерна прямо в лоб, тот упал. Оглушенный Сетерн попытался подняться на ноги, но не сумел этого сделать. Высоко подняв топор, Ар Апа обрушил полированный камень прямо в лоб Сетерна. Проломив кость, топор вошел в мозг, на месте сразив воина.

Зрители разразились воплями, с восторгом хлопая друг друга по плечам. Тем временем Ар Апа горделиво выхаживал перед ними и с триумфом размахивал над головой топором — так что с лезвия разлетались капли крови. Потом, отбросив топор, он подошел к поверженному Сетерну, повернул труп и снял с его шеи бронзовый кинжал. Богатая вещь, в их тевте такие есть у немногих, а это — самый острый из всех кинжалов. Обхватив рукоять обеими руками, он принялся резать и пилить, пока наконец не отделил голову. Почва вокруг была уже пропитана кровью. Ар Апа поднялся и прицепил голову врага к поясу за длинные волосы. Последние капли крови стекали вниз по ноге.

Ошеломленный собственным успехом, он, прихрамывая, подошел к жареному быку и окровавленным кинжалом вырезал себе долю сильнейшего.

Глава 7

— Я уверен — готово, — проговорил Эсон. — Смотри-ка, руды на углях не осталось, — нагнувшись, он поглядел на тлеющую груду, щурясь от дрожащего над ней раскаленного воздуха.

— Потерпи, — посоветовал ему Интеб, стирая сажу с рук. — Не сразу Микены строились, олово тоже не вдруг из камня выплавляется. Мы уже ошиблись на этом в первый раз. Ты ведь помнишь — угли еще светились, когда мы отгребли их?

— Но как можно знать заранее?

— Никак. Но подождать нетрудно.

Терпения Эсона не хватало, чтобы в праздности проводить время возле печи, дожидаясь, пока выплавится олово. Характером воин, Эсон был полностью несхож с зодчим Интебом, способным терпеливо ждать, когда каменотесы обтешут для него камни, когда строители возведут стены. Оставив египтянина возле печи, Эсон направился к ручью, где на траве в глубоком сне развалился Эйас. Впрочем, как выяснилось, это было не так — стоило двоим мальчишкам перестать копать и пуститься в разговоры, как Эйас запустил в них камнем из находившейся у него под рукой кучки гальки. Мальчишка с воплем схватился за бок, и провинившиеся принялись усердно скрести оленьими лопатками. Отбросив гравий в сторону, они наполнили корзину грунтом из нижнего слоя, содержащего темно-серые гранулы. Мальчишки волоком оттащили ее к промывочному желобу и перевернули. Вода из ручья бежала по желобу, отроки ворошили кучу руками, чтобы глину уносило течением. Работников не хватало. Этим двоим следовало бы ограничиться рытьем, другие должны были промывать зерна, третьи — дробить их. Под пристальным взглядом Эсона мальчики принялись работать быстрее. Камешки покрупнее, величиной с каштан, они раздробят потом.

Повсюду использовались времянки: что еще остается, если нет лишних рук. Будь у него богатство — золото, бронза, что угодно, — можно было бы купить побольше отроков, но ненависти Найкери хватило только на это. Спали все под грубыми односкатными навесами из ветвей и сучьев, пищу готовили на костре, пили одну только воду, но добывали руду и жгли древесный уголь в заваленных дерном кострищах. Если на этот раз они правильно загрузили печь, сегодня будет первое олово. Поборов искушение вернуться к первой печи, Эсон отправился помогать Интебу в грязной работе: они принялись загружать вторую из подготовленных ими печей. Это была просто обмазанная глиной округлая яма с круглой чашкой посредине поперечником в два кулака. Они уложили горкой древесный уголь, поверх набросали измельченной руды и подожгли. Кликнули мальчика с мехами, оставив первую печь догорать. Так плавил олово Ликос. Эсон помнил, как это делалось. В первый раз у них получилась какая-то смесь древесного угля и руды. А нужно было олово — светлое олово. Погрузившись в заботы, Эсон не сразу услышал собственное имя. На гранитном валуне, венчающем земляную насыпь, перегораживающую долину, появилась Найкери.

Она была разгоряченной, волосы ее спутались. Задыхаясь, она проговорила:

— Возле дома моего отца заметили йерниев, он испуган и не собирается далее здесь оставаться — собирает все пожитки, чтобы бежать к нашим на запад. Он очень боится: на этот раз могут убить и его, и всех нас. Он говорит, что йернии обезумели, словно олени во время гона, и не хочет оставаться в тех краях, где они способны до него добраться. Пойдем со мной, ты должен остановить отца.

— Пусть уходит. Он нам не нужен.

— Не нужен? — Она словно выплюнула это слово и стиснула в гневе кулаки. — Как нам удалось начать работу, как случилось, что ты смог заняться добычей олова? Только потому, что мой отец помог тебе своим богатством. Он дал тебе подарки для донбакшо, чтобы они прислали мальчиков. Он дает тебе пищу, даже медное долото сделал. Я обманула его, слепца, и отец отлил долото своими руками — для тебя. А ты пренебрегаешь им. Где убитые йернии — те йернии, которым ты собирался мстить? Где их головы? Ты только берешь и ничего не даешь, и еще говоришь, что отец мой не нужен.

Повернувшись к ней спиной, Эсон сложил на груди руки и, не слушая криков, оглядел копь. Не будь эта женщина столь полезна, он заставил бы ее замолчать. Но этого нельзя делать. Нельзя и унижаться до перебранки с женщиной. Дождавшись, когда она умолкла, Эсон повернулся к ней:

— Какими словами могу я заставить Лера остаться?

— Скажи, что ты защитишь его, скажи, что убьешь йерниев. Скажи, что отомстишь за убитых сыновей и погубленных родичей. Быть может, ты сумеешь пробудить в нем гнев и желание отомстить. Я не в силах этого сделать. Он думает лишь о бегстве.

Эсону это не нравилось. Он был нужен здесь, на копи. Пойдут долгие разговоры с Лером, придется давать обещания, которые он потом не сумеет выполнить. Бесконечные пустые разговоры и никаких действий — подобное не для него. Но деваться некуда. Если воинов удастся заменить словами, он будет говорить — ведь у него нет войска.

— Я пойду, — отвечал он не без колебаний. — Только сперва нужно объяснить Интебу, в чем дело.

Другого пути не было. Долгим прощальным взглядом окинув угасающую печь, он отправился из лагеря по едва намеченной тропке. Он торопился и слышал, как тяжело дышала за спиной Найкери, старавшаяся не отставать. Эсон улыбнулся.

Удаляясь от копи, тропа с поросшей вереском равнины спускалась к краю заросшего болота. Пробираясь по склону, Эсон охотничьим инстинктом ощутил, что за ним кто-то следит. В болотах водились кабаны и олени — но в основном водная птица и звери поменьше. Однако сейчас за ним следил не зверь. Эсон поглядел вперед и остановился, потянув меч из ножен. Найкери с разбегу налетела на него.

— Почему ты остановился? — выдохнула она. Эсон указал клинком вниз.

Там на краю болотистой чащи в зарослях осоки стоял человек, рядом с ним застыл громадный пес, похожий на волка. Оба казались вырубленными из камня. Мужчина был невысок и грузен. Мускулы прятал жирок. Было видно, что одет он лишь в набедренную повязку из шкуры рыжей лисы. Ноги его выше колен были покрыты водонепроницаемыми сапогами из кожи, снятой с ног дикой лошади. В одной руке он держал тонкое копье с острым костяным наконечником, под которым раскачивался силок. На поясе в сетке была подвешена выпотрошенная заячья тушка и связка темноперых уток.

— Кто ты? — выкрикнул Эсон, погрозив мечом.

При звуках его голоса человек зашлепал назад, в глубь болота. Отрывисто выкрикнув непонятное Эсону слово, Найкери потянула микенца за руку.

— Убери свой меч, — сказала она. — Этот человек из тех, что живут в глубинах болот, мы зовем их охотниками. Они торгуют с нами, а не воюют, как йернии. Он здесь по делу. Пусти меня, чтобы я могла с ним поговорить.

Эсон опустил меч — но не стал убирать его в ножны, — и Найкери отправилась вперед. Когда она приблизилась к охотнику, пес глухо заворчал и обнажил клыки. Тот пнул собаку в ребра тупым концом копья и оттолкнул с дороги. Найкери опустилась перед ним на траву, коротышка, поглядев на Эсона, тоже уселся на пятки. Они говорили долго, и Эсон едва не потерял терпение. Наконец Найкери обратилась к нему:

— Убери свой меч и иди сюда, только не торопись. У него есть что сказать нам.

Охотник и его пес с равным недоверием следили за Эсоном, пока тот приближался. Микенец уселся на траву, скрестив ноги, в трех шагах от них обоих.

— Это Ческил, — пояснила Найкери, — я много раз встречала его. На нашем языке он говорит не хуже, чем на своем собственном.

Но Ческил не слишком торопился заговаривать вообще. Он рассматривал Эсона. Карие глаза внимательно глядели из-под припухлых век, лицо было плоским, с лишенным переносицы носом, на лоб свешивались черные прямые волосы. Спустя некоторое время Ческил отвернулся от Эсона и поглядел вдаль. Потом наконец заговорил — с сильным акцентом, но все-таки понятно.

— Я — Ческил, она — Найкери, а ты — Эсон, — так она мне сказала. Я — Ческил, я из племени охотников, мы здесь охотились с незапамятных времен, и мы помним об этом. Мы охотились здесь еще тогда, когда в этих краях никогда не бывало тепло, и мы помним об этом. Пришли альбии и поселились на торфяниках, они жили своей жизнью, а мы своей, — и мы помним об этом. Потом в лес пришли донбакшо — рубить деревья каменными топорами, и мы помним об этом. А потом на холмы пришли йернии со своими коровами, чтобы доить их, и с каменными топорами — чтобы убивать людей, и мы помним об этом. А теперь будем говорить о топоре, которым рубят деревья. — Он умолк, проведя пальцем по лезвию своего охотничьего ножа — набору острых кремневых чешуек, вставленных в олений рог.

Найкери приходилось иметь дело с этими необщительными людьми, она умела говорить с ними. Недоумевающему Эсону казалось, что человек этот безумен.

— Будем говорить, — отвечала она. — Будем говорить и о йерниях, и о топоре. Мы будем говорить о твоем топоре?

Ческил шевельнулся при этих словах и приподнял левую ногу. Под пяткой его сапога из конской шкуры оказался зеленый камень, кусок редкого жадеита, из которого альбии вырезали боевые топоры, топоры для рубки деревьев и долота.

— Это сломанный топор, — проговорила Найкери. — Этот топор сделали альбии. Это твой топор? — Охотник кивнул. Она продолжила: — Альбии дружат с охотниками. Мы даем охотникам топоры, чтобы они могли делать долбленые челны. Охотники могут ловить рыбу у берега, они помогают альбиям. Они дают альбиям проводников, когда мы идем торговать. Они говорят нам о том, что видели. Ты видел что-нибудь?

— Мы говорим о йерниях. Мы говорим о моем топоре.

— Ты получишь новый сразу же, как только мы его сделаем. Ты придешь в дом моего отца, как делаешь это всегда. Там мы будем говорить о топоре. Но сейчас ты не идешь в дом, ты встречаешь нас здесь. Почему так?

— Мы говорим о йерниях.

Эсона вдруг осенила мысль.

— Они здесь неподалеку? — спросил он.

Ческил повернулся и посмотрел Эсону в глаза.

— Мы говорим о йерниях, которые убили охотника. Которые следят за местом, где вы копаете и пускаете дым. Мы говорим о йерниях, которые прячутся и высматривают…

— Ждут, пока я уйду! — завопил Эсон, вскакивая на ноги. — Они следили за нами, боялись моего меча и ждали, чтобы я ушел! — он уже бежал по склону, направляясь в сторону копи.

Найкери сказала Ческилу еще несколько слов и заторопилась следом за микенцем.

После первой вспышки гнева Эсон замедлил шаг и заставил себя бежать ровно и мерно — чтобы очутиться у копи, не потеряв сил. Он двигался в тени высоких деревьев и улыбался в предвкушении. Если охотник не ошибся — у него появилась возможность отмщения. Йернии объявились! — он едва сдерживал нетерпение и всем сердцем рвался навстречу врагам.

Приблизившись к копи, он замедлил шаг, стараясь двигаться осторожнее, чтобы не обнаружить себя, если йернии выставили дозорных. Эсон приближался к подножию замыкавшего долину холма, когда на вершину его выскочил один из мальчишек. Он мчался, словно смерть преследовала его по пятам… одновременно Эсон услышал тонкий визг.

— Они здесь! — выкрикнул Эсон и бросился вперед, держа меч наготове. Перед ним открылась долина и копь. В короткое время все здесь переменилось.

Навесы, защищавшие печи от дождя, были повалены и уже горели. Мальчишек не было. Интеб лежал наполовину на берегу, наполовину в воде возле промывочного желоба. Возле него распростерлось тело чужака, чуть поодаль лежал другой.

Завывая от гнева, Эйас стоял на середине склона и бросал камни в сторону троих йерниев, пытавшихся последовать за ним. Они громко протестовали против неправильного ведения битвы и хотели взобраться поближе, чтобы пустить в ход каменные топоры. Одному из них это удалось, но он немедленно получил все основания пожалеть об этом: Эйас мгновенно спрыгнул к нему, и тот, даже не успев замахнуться топором, поручил удар кулаком в висок и полетел вниз по склону. Тем временем Эйас, выкрикивая оскорбления, опять забрался повыше. Впрочем, он был ранен — по груди и рукам текла кровь.

Бесшумно приблизившийся Эсон оказался возле них раньше, чем его успели заметить. Сброшенный Эйасом со скалы йернии тянулся к топору и пытался подняться на ноги. Увидев Эсона, он предупреждающе крикнул, успел занести топор и умер — острие бронзового меча вспороло его горло. Оставшиеся двое обернулись к Эсону. Улыбаясь, он позволил им приблизиться.

Эсон мог бы немедленно убить обоих, но хотел, чтобы йернии умерли, зная, кто он и почему делает это. На лицах йерниев выступил пот, они двинулись на Эсона под градом проклятий, которые он на них обрушил. Один попытался напасть, но микенец подрубил ему ноги, так что йернии едва мог встать на колени.

А когда Эсон сказал им все, что йернии должны были узнать перед смертью, то легко убил обоих. Потом вернулся, чтобы убедиться в гибели двух других йерниев, пострадавших от кулаков Эйаса. Ближайший из них лежал с открытыми глазами, сбоку на голове растекся огромный синяк, шея его была повернута под странным углом — он умер сразу. Другой, лежа на спине, перекатывался с боку на бок и держался за голову: Эйас одарил его прямо в переносицу и раздробил кость. Йерний, должно быть, только что очнулся. Он сотрясался всем телом, и, когда Эсон ткнул острием своего меча в основание горла, налитые кровью, затекшие синевой глаза лежащего открылись.

— Кто ты? — спросил Эсон.

Йерний, дико озираясь, потянулся к мечу, но Эсон надавил сильнее, и тот уронил руки.

— Наир, — выдохнул он, задыхаясь от боли.

— Откуда ты?

— Я… из тевты Дер Дака.

Эсону это ничего не говорило. Он гневно потряс мечом и пнул лежащего ногой в живот.

— Что ты здесь делаешь? Почему напал на это место?

— Человек… Темный Человек, дары… Темного Человека.

Он вдруг откатился вбок, оттолкнув клинок. Эсон ударил, но промахнулся, и меч вонзился в землю. И прежде чем микенец успел вновь занести клинок, Наир был уже рядом с ним, — удерживая руку Эсона, он рвал с шеи бронзовый кинжал. Эсон перехватил руку воина прежде, чем йерний смог ударить его. Тот не выпускал его руку с мечом. Схватившись лицом к лицу, они напрягали мышцы… изо рта йерния воняло, пахло немытым телом. За спиной воина появился Эйас, готовый ударом кулака снести тому голову.

— Нет, — остановил его Эсон. — Он мой.

Эйас остановился рядом, чтобы в случае чего прийти на помощь. Эсон не пытался вновь воспользоваться мечом — в ближнем бою это было неудобно, — но со всей силой налег на руку йерния, стиснувшую кинжал. Медленно, содрогаясь от усилий, поворачивал он острие от себя к йернию. Глаза Наира выкатились из орбит от ужаса и напряжения. Он изо всех сил старался отвернуть клинок, но тот приближался медленно и неотвратимо. Наконец острие прикоснулось к коже. Воин и не подумал бросить кинжал, просто сопротивлялся, пока микенец единым движением не вогнал его под ребра Наиру. Дергаясь, тот испустил дух, и только тогда Эсон вырвал из раны кинжал и отступил, давая телу упасть.

Глава 8

Интеб был жив. На голове у него была ссадина там, куда ударил топор, — но египтянин дышал. Найкери появилась как раз вовремя, чтобы увидеть смерть последнего из йерниев: она с удовлетворением смотрела на первую плату, взысканную с них Эсоном: этой мести она дожидалась так долго. И теперь, напевая под нос, девушка перевязывала голову Интеба, промыв рану прохладной водой из ручья.

Эсон устало опустился возле убитого, разминая мышцы руки.

— Они явились, когда ты ушел, — проговорил Эйас. — Следили, значит. Орали и выли, очень были уверены в себе. Они знали, кто перед ними. Интеб был без оружия, попытался бежать. Его срубили. Я вовремя свернул шею напавшему, чтобы он не добил египтянина. Мальчишки бежали. Я бросил дубинку, попал йернию в нос. Другой ударил меня. Я тоже бежал. Вверх на склон. Ты вернулся. — Он ухмыльнулся сквозь кровь и, зачерпнув воду пригоршнею, омыл лицо.

— Верни мальчишек, пусть работают, — проговорил Эсон. — Нужно сделать новые навесы.

Он подошел к Интебу и поглядел на него — египтянин лежал с открытыми глазами и недоуменно моргал.

— Йернии… — вяло проговорил он и огляделся.

— Все убиты. Но один сказал мне перед смертью… — Найкери, подняв глаза, внимательно слушала Эсона. — Что такое тевта Дер Дака? Так он сказал.

— Дер Дак — это вождь-бык одного из племен йерниев, — отвечала Найкери. — У них пять племен, пять тевт, они все время воюют друг с другом. Йернии покоряются своему вождю-быку. Тевта Дер Дака к нам ближе всех. Эти мужи пришли оттуда… Дан Дер Дак в четырех днях пути к востоку от нас. Почему они пришли сюда? Их послал Дер Дак?

— Он говорил о каком-то Темном Человеке. Это один из их вождей?

— Я о таком не слыхала, даже этого имени не знаю. Быть может, это один из их богов?

Застонав, Интеб сел.

— Хвала Гору, ты вовремя вернулся назад, — негромко проговорил египтянин. — Они мертвы?

— Мертвы, но не благодаря Гору. В пути нас остановил муж, один из здешних лесных охотников. Он видел, что йернии следят за нами.

Эсон обернулся к Найкери:

— А почему твой народ не следит за ними? О том, что опасность грозит вашим домам, вы знали, а о копи и не подумали?

— У моих родичей хватает своих дел, чтобы следить еще и за твоей копью. Мы работаем, нам нужно защищать себя. Кстати, о моем отце — ты обещал побывать у него.

— Твой отец! Твои родичи! Как я могу защищать его, их… оборонять эту копь и еще плавить олово.. одними своими руками? Я не могу отсюда отлучиться.

— Если ты не поможешь отцу, у тебя не будет больше пищи… и мальчиков, и копи. Выбирай же.

Что выбирать? Помощь альбиев необходима. Но как избавить всех от набегов кровожадных йерниев?

— Почему не остановить их набеги? — Интеб словно читал его мысли. Эсон обернулся, чтобы послушать. — Девушка говорила, что йернии раньше так себя не вели. Племена их воюют друг с другом и торгуют с альбиями. Весьма разумно. Но кто-то из них потерял рассудок и повсюду рассылает отряды. Нужно найти его и убить. Все тогда прекратится.

— Но кто виноват?

— Дер Дак! — ответила Найкери. — Кто же еще. Люди его тевты не будут воевать без приказа Дер Дака. Все йернии сражаются друг с другом — но всегда поодиночке. В такую даль они не придут без его приказа. Ступай и убей его, все неприятности прекратятся.

— И как я пробьюсь к нему через целое войско? Я могу биться с кем-то одним, но не со всеми его воинами сразу.

— Быть может, тебе не придется этого делать, — проговорил Интеб и, притронувшись к голове, дернулся. — Эти тевты с их быками-вождями словно ваши города в Арголиде…

— Ты смеешь сравнивать благородные Микены или Тиринф с этими вонючими деревнями?

— Не возмущайся, добрый Эсон. Я только сравниваю методы правления. Я жил в разных краях, и, по-моему, люди повсюду одинаковы. У них есть правители и боги, среди людей есть такие, кто убивает, есть и такие, кого убивают. Воспользуемся моим опытом.

— Я могу вызвать Дер Дака на бой, убить его и тем остановить набеги. — Он глянул на Найкери. — Твои люди понимают их речь? Йернии будут знать, что я говорю? Тот, которого я убил, вроде бы понимал меня.

— Их речь чуточку другая, отличаются некоторые слова, но тебя они поймут. Я могу сказать тебе некоторые слова, чтобы ты лучше понимал их.

— А чем они более всего гордятся? — спросил Интеб. Найкери ненадолго задумалась.

— Своим воинским умением. Они всегда хвастают этим. Тем, какие они храбрые, как быстро бегают, скольких зверей убили. Ах да — и еще, сколько у них коров и сколько их они украли. Свой скот они любят больше, чем женщин, — так о них говорят. Еще любят драгоценности — золотые гривны и бронзовые кинжалы — и выменивают их. Все они очень тщеславны.

— Ты покажешь мне дорогу, если я выйду прямо завтрашним утром? — спросил Эсон.

— С радостью. Люди Дер Дака убивали моих родичей, и я хочу видеть, как ты его убьешь.

Эйас подошел к ним. В каждой руке его было по боевому топору. С шеи свисал бронзовый кинжал, ее охватывали три витые золотые гривны.

— С тел снял, — объявил он.

— На копь пойдет, — ответил Эсон. — Теперь мы можем обойтись без щедрости Лера.

— Я возьму с собой топоры — они сделаны альбиями, — сказала Найкери. — Ты возьмешь кинжал и все три гривны. Надень их. Только воин, обладающий подобным сокровищем, имеет право вызвать на поединок вождя-быка йерниев.

— Печь, — пробормотал, поднимаясь на ноги, Интеб. — Мы забыли про нее. Плавка должна уже закончиться.

Они поспешили к печи. Интеб отгреб в сторону угли, закрывавшие углубление в дне печи. Египтянин заглянул в него, но, кроме пепла, ничего не увидел. Эсон схватил кусок мокрой шкуры, обернул ее вокруг руки и стал шарить на дне углубления. Раздалось шипение, и он извлек оттуда нечто… потом уронил, чтобы не обжечь пальцы.

Перед ними потрескивал диск серебристого металла, с плоской поверхностью и округлым дном, плотный и увесистый.

— Олово, — проговорил Эсон. — Наконец. Это может быть только олово.

На рассвете следующего дня Найкери с Эсоном оставили дом Лера. Накануне старик сначала не слушал их и был исполнен решимости немедленно уводить племя в более безопасное место. Найкери то кричала, то просила, и наконец он прислушался к ее доводам. По слепоте ему было бы лучше остаться в знакомом доме… так он и рассудил в конце концов. Если Эсон победит Дер Дака, набеги прекратятся и альбии смогут жить в мире. Лер хотел в это поверить и дал себя убедить.

Из-под земляного пола вырыли несколько сундуков. Лер принялся искать в одном из них и отложил в сторону небольшой камень, поверхность которого была изрезана формами для отливки из меди топоров и тесел. Потом из сундука появилась шапка с вырванным из гнезда плюмажем, подбитая кожей. Когда ее выменяли, Лер уже и не помнил. Для благородного воина она, в общем-то, не годилась, но выбирать было не из чего. Эсон получил также толстую кожаную куртку и круглый йернийский щит. Но у него был меч — он один перевешивал все остальное.

Найкери вела Эсона через болотистые торфяники, по тропе, протоптанной целыми поколениями. Ночью шел дождь, и воздух пах прелью и вереском. Над поляной беззвучно кружил сокол, потом сложил крылья, камнем упал вниз и вновь взмыл, унося в когтях зверька. Солнце грело, но воздух оставался прохладным — в такой день хорошо путешествовать. Эсон напевал себе под нос. Найкери шла впереди, неся мешок с припасами, взятыми в дорогу. Она шагала ровно и размеренно, ноги не знали усталости, упругий зад оттопыривал юбку, колыхал полосы шерсти, сбегавшие от пояса вниз. Глядя на все это, Эсон ощутил желание, давно не знавшее удовлетворения.

Когда солнце поднялось высоко, они свернули с проторенной тропы и спустились к небольшому ручью — где можно было поесть и попить. Не говоря ни слова, она передала ему кусок вяленного на солнце мяса из своей поклажи. Он прожевал и зачерпнул воды из ручья, чтобы запить. Они ели молча. Подняв глаза, Найкери поймала на себе его взгляд. Эсон отвернулся.

Эсон знал о мире многое, но многое в нем оставалось тайной. И поступки женщин всегда останутся ею. Найкери оттолкнула его ночью, а сейчас, днем, позвала сама.

Покончив с делом, он отправился омыться. Найкери медленно приводила в порядок одежду. Эсон хотел идти дальше, но она не поднималась с умятой двумя телами травы.

— У тебя есть жена в твоей далекой стране? — спросила она.

— Пора идти.

— Скажи мне.

— Нет, у меня нет жены. Сейчас не время говорить о подобном.

— Самое время. Ты первый обладал мною. И если ты хочешь…

— Я хочу, чтобы ты была моей, когда я этого захочу, и ничего более. Оставь все эти думы. Мы добудем олово, и я вернусь в Арголиду. Я женюсь только на женщине из благородного дома. Таков обычай. А теперь вставай.

Рассерженная, она не хотела подниматься и отодвинулась от его руки.

— Мой род старейший среди альбиев. Ты видел нашу гробницу. Будь у нас цари, я была бы царевной.

— Ты ничтожество, — заверил ее Эсон, резким движением подняв Найкери на ноги. Когда она заговорила вновь, ее голос не выдавал никаких чувств.

— Значит, я не буду твоей царевной. Но я твоя женщина, и другой ко мне не прикоснется. Я сильная — тебе известно это. Я могу помочь тебе, согреть ночью твою постель.

— Как хочешь, — Эсон уже двигался к оставленной ими тропе.

Найкери бросила в спину ему угрюмый взгляд и, взвалив на плечи мешок, отправилась следом.

Первые дни были самыми легкими. Они поднимались перед восходом и отправлялись в путь, как только становилось достаточно светло, чтобы видеть дорогу. Но на третий день, сойдя с тропы, Найкери повела его через серебристую березовую рощу к вершине холма. Им приходилось пробираться сквозь густой подлесок, а на самой вершине — ползти, осторожно выглядывая из-под ветвей. Прямо под ними начинались открытые места — просторная равнина по большей части заросла травой. На ней паслось стадо темных коров, за ними приглядывали мальчишки. Неподалеку от них спал воин со щитом и топором под рукой. Немного дальше виднелось круглое строение.

— Йернии, — прошептала Найкери, — из тевты Дер Дака — а в той стороне и его дан. Сейчас люди разошлись по полям; где скот, там и воины. Если нас сейчас заметят, он немедленно об этом узнает, и тебе придется биться со всеми ними, раз ты не пришел сюда торговать. Они не любят, когда на их землях появляются чужие.

— Но нам необходимо подобраться к их дану, чтобы я мог вызвать быка-вождя на поединок. Как мы сделаем это?

— Мы будем идти ночью.

Если избегать разбросанных повсюду хижин и круглых загонов, можно было надеяться проскочить незамеченными. Пока они пробирались мимо одинокого двора, залаяла собака, но псы брешут и попусту, поэтому их не увидели. Позже поднялся ущербный месяц, и они смогли быстрее двигаться по коровьим тропам. Найкери бывала здесь днем и без всякого труда находила дорогу ночью. Еще задолго перед рассветом она показала ему на изгибающуюся тень над равниной.

— Дан Дер Дак, — сообщила она.

Прячась в овраге, они подобрались поближе и укрылись за земляным могильным курганом, расположенным в одном броске копья от дана. Дан окружал ров, заваленный всяким мусором. Меловой грунт из рва пошел на сооружение вала высотой в человеческий рост, теперь белевшего в свете луны. На меловом валу высились деревянные стены круглого дома. Эсон мог видеть только край нависающей крыши и темные ровные стены под ним.

— В наружных помещениях живут воины, — Найкери показала на дом. — В их комнаты входят с гребня вала. Тут обитают мужчины. Скот держат внутри дана, женщины и дети живут во внутренней части помещения на валу — по ту сторону мужских комнат.

— А вход только один? — Эсон указал на отлогую насыпь, ведущую через ров к разрыву в кольцевом сооружении.

— Да. На ночь его закладывают жердями, чтобы не разбрелись коровы. А Дер Дак живет здесь — над входом.

Ворча, Эсон спустился в лощину — ожидать рассвета с обнаженным мечом в руке.

Глава 9

Когда серый рассвет прогнал ночную тьму, Эсон извлек драгоценности, снятые с убитых йерниев. Он повесил на шею самую большую гривну и бронзовый кинжал — на йернийский манер. Найкери подала ему шапку-шлем, который ночью начистила песком. Он засверкал, отразив золотые лучи восходящего солнца.

— Оставайся здесь, пусть они тебя не видят, — приказал Эсон, обернувшись к Найкери. — Если меня убьют, ты вернешься и предупредишь остальных. Если меня ждет победа — я пришлю кого-нибудь за тобой. В любом случае не показывайся, пока тебя не позовут по имени. Если свита героя — всего одна женщина, над ним будут смеяться, а не страшиться.

Эсон повернулся лицом к дану. Он ждал, безмолвный и неподвижный, пока солнце не поднялось над горизонтом. Внутри стен уже поднимался утренний шум, Эсон видел суетящихся людей. И с обнаженным мечом в руке пошел к дану — один против всех его воинов.

Эсона никто не замечал, пока он не оказался в нескольких шагах от входа. Женщина с несколькими мальчиками постарше начала было убирать жерди, чтобы выпустить скот. Она подняла глаза и завизжала, а Эсон остановился.

— Дер Дак! — взревел он во всю мощь своих легких. — Дер Дак!

Мальчики и женщина убежали внутрь дома, внутри послышались расспросы и вопли. На верх вала из своих помещений высыпали воины, подобно выскакивающим из нор бурундукам. Огромный пес со свалявшейся бурой шерстью почуял запах Эсона и, щеря длинные клыки, с лаем бросился на него. Короткое движение меча — и он остался лежать грудой грязной шерсти на земле. Эсон вновь возвысил голос:

— Выходи, Дер Дак, чтобы я прирезал тебя, как твоего пса. Нет, тебя будет легче прикончить. Ты — трус, слепленный из навоза, ты — женщина, подвязавшая спереди козлиный хрен. Выходи и увидишь Эсона, который тебя убьет.

За ближайшей дверью послышался гневный рев, заглушивший прочие голоса. Уперевшись ладонями в дверной проем, Дер Дак выглянул наружу. Волосы его вздымались высокой меловой гривой, длинные белые усы спускались до плеч и загибались наружу. Обнаженный воин только что проснулся и кипел гневом.

— Кто там навлекает на себя быструю смерть?

— Я — Эсон Микенский, старший сын царя Перимеда, отца моего. Выходи, убийца! Ты погубил моих родичей, выходи теперь, чтобы встретить собственную смерть. Выходи, трус!

Дер Дак заскрежетал зубами от подобных оскорблений, слюна пеной выступила на губах. Бросившись в свою комнату, он принялся готовиться к битве.

Эсон не обращал внимания на других воинов, но Найкери была обеспокоена. Из своего укрытия она с тревогой следила, как один за другим появлялись йернии. Почти все были с оружием, но пользоваться им не собирались. Собравшись наверху вала, они громко перекрикивались и расталкивали других, чтобы занять место поудобнее. Вмешиваться никто не намеревался. Воины благодушно ожидали зрелища и кричали женщинам, чтобы те принесли меда. Когда появился готовый к битве Дер Дак с огромным каменным топором и щитом на руке, все разразились воплями. Он спрыгнул с вала, и тут Эсон увидел, что было на голове Дер Дака.

Микенский шлем, помятый и неухоженный, потерявший большую часть плюмажа из конского хвоста… но тем не менее настоящий микенский шлем. Он мог достаться Дер Даку только одним способом. Его сняли с одного из убитых у копи — с его дяди или еще кого-нибудь.