Мастер всея Галактики Дик Филип

Глава 2

«Ягуар» — старинное громоздкое авто, коллекционный экземпляр: противотуманные фары, решетка как у «роллс — ройса», кожаные сиденья цвета орехового дерева, масса внутренних светильников. Эта игрушка досталась Мори в отличном состоянии, хотя была выпущена Бог знает когда. Мори обхаживал ее, как ребенка, но тем не менее мы не смогли выжать из этого драндулета больше чем 90 миль в час. И зачем тогда выезжать на скоростную магистраль, соединяющую Онтарио с Буаз? Такой занудный темп передвижения выводил меня из себя.

— Послушай — ка, Мори, — потребовал я, — хотелось бы все — таки услышать объяснения по поводу того, что вы задумали.

Расположившись за рулем, Мори затянулся сигарой «Корина Ларкс», откинулся на спинку сиденья и спросил:

— Как ты думаешь, что занимает умы Америки в наши дни?

— Секс, — предположил я.

— Мимо.

— Ну, тогда преимущество перед Россией на внутренних планетах Солнечной системы.

— Нет.

— Ладно, говори.

— Гражданская война.

— Боже милосердный! — только и смог выдавить я.

— Это правда, приятель. Нация одержима войной между Северными и Южными штатами. И я скажу тебе почему: это была первая и единственная национальная эпопея, в которой мы, американцы, участвовали. — Он выдохнул — дым прямо мне в лицо. — Война привела нас, американцев, к зрелости.

— Это мне не по душе, — буркнул я.

— Могу остановиться на любом людном перекрестке любого города Штатов, схватить за шиворот с десяток горожан, и шестеро из них на вопрос о том, что занимает их мысли, ответят: «Гражданская война!» Как только я в это врубился, а случилось это месяцев шесть назад, сделал выводы и приступил к работе над практической стороной вопроса. Для «Ассоциации САСА» это имеет колоссальное значение, если, конечно, мы собираемся держать руку на пульсе. Известно ли тебе, когда отмечали сотую годовщину Гражданской войны? Ты помнишь?

— Да, — согласился я, — помню.

— И празднество обернулось провалом: выползла сотня дураков и попыталась изобразить парочку сражений. Но все это жалкая пародия. А теперь глянь — ка на заднее сиденье.

Я включил свет в салоне, обернулся назад и увидел длинную картонную коробку, обернутую газетами. По форме она напоминала манекен из витрины. Так как в области грудной клетки выпуклость отсутствовала, я заключил, что ОНО не женского пола.

— Ну и..? — спросил я.

— Вот над чем мы работали.

— Пока я искал новые рынки сбыта?!

— Точно, — кивнул Мори. — И ЭТО со временем переживет твою торговлю всякими там спинетами и органолами, да так, что у тебя башка пойдет кругом!

Он выразительно качнул головой.

— Скоро мы доберемся до Буаз, а пока что слушай: мне бы не хотелось, чтоб твои папаша и братец показали нам пятую ногу у коровы. Поэтому необходимо просветить тебя прямо сейчас. Вон та хреновина сзади — она принесет прибыль в биллион баксов нам или любому, кому посчастливится на ЭТО наткнуться. Давай — ка съедем с дороги, остановимся у какой — нибудь забегаловки, и я продемонстрирую ЭТО тебе. Для наших целей сгодится и бензоколонка — лишь бы освещение там было. — Мори выглядел чрезвычайно возбужденно, руки у него дрожали сильней, чем обычно.

— А ты уверен, — спросил я, — что у тебя не манекен Льюиса Роузена и что ты не собираешься меня пристукнуть, чтоб кукла заняла мое место?

Мори дико взглянул на меня:

— Ну у тебя и мысли! Однако по чистой случайности ты оказался близок к истине, дружище. Приятно ощущать, что наше былое единство умов все еще существует. Помнишь, совсем как в старое доброе время, когда мы были молоды и зелены и никакой поддержки, кроме разве что твоего папаши и младшего братца, который всех от всего предостерегал… Просто поразительно, отчего он не стал ветеринаром, лечил бы своих любимых лошадей да коров… Зато окружающие бы дольше прожили. Нет, ведь надо такому случиться: вместо того чтобы стать Айболитом, он управляет фабрикой музыкальных инструментов… Идиотизм! — Мори повертел головой.

— Зато твое семейство даже этого не совершило! Они ничего не создали и не построили. Они — всего лишь мелкие галантерейщики. Ты понял, на что я намекаю? Они палец о палец не ударили, чтобы помочь нам начать свое дело. В отличие от папы и Честера! Что у тебя там за кукла на заднем сиденье?! Только никаких остановок! Есть у меня дурное предчувствие, определенно есть — ты на самом деле решил расправиться со мной или что — нибудь в этом роде. Поэтому поехали — ка дальше.

— Я не смогу описать тебе ЭТО словами.

— Уверен, что сможешь. Ты первоклассный брехун.

— Ну ладно. Я тебе объясню, по какой причине празднование сотой годовщины Гражданской войны обернулось неудачей. Потому, что никого из настоящих ее участников, добровольцев, сложивших головы за Унию или Конфедерацию, уже давным — давно нет в живых. Если даже кто — то из них и дотянул до сотого дня рождения, то прикинь, на что они пригодны: сражаться не смогут, да куда там сражаться — винтовку в руках не смогут удержать! Или я не прав?

— Ты хочешь сказать, что там, сзади, у тебя мумия или монстр из ужастика? Их еще называют «живыми мертвецами»?

— Я пытаюсь объяснить тебе, что за товар у меня там. В газеты завернут Эдвин М. Стентон.

— Это еще кто такой?

— Военный министр в правительстве Линкольна.

— Хватит врать!

— Да нет же, правда!

— А когда он умер?

— Давным — давно.

— Я так и думал.

— Слушай, — вздохнул Мори, — там, на заднем сиденье, электронный симулакр. Я создал ЕГО, вернее, мы заставили Банди создать ЕГО. Это обошлось в шесть тонн баксов, но ОНО того стоит. Давай — ка притормозим возле той бензоколонки у дороги, видишь, там и кафе есть. Я разверну ЭТУ ШТУКУ и продемонстрирую тебе — иного способа не вижу. У меня по телу поползли мурашки величиной с кулак.

— Ты на самом деле сделаешь это?

— А ты думал, это шуточки, приятель, а?

— Да нет, вроде бы ты абсолютно серьезен.

— Вот именно, — ухмыльнулся Мори, притормозил и включил сигнал поворота. — Я остановлюсь вон там, у вывески. «Прекрасные итальянские обеды «У Томми» и «Чудесное пиво «Люгер».

— И что же потом? Как ты собираешься показывать товар лицом?

— Мы развернем ЭТО, и ОНО пойдет с нами, закажет пиццу с ветчиной и курицей — вот это я имел в виду.

Мори припарковал «ягуар» и не спеша обошел машину. Открыв заднюю дверцу, принялся срывать с человекоподобного свертка газеты, и вскоре мы воочию увидели почтенного седобородого джентльмена. Глаза закрыты, руки — сложены на груди. Одет сей почтенный старец в платье старинного покроя.

— Увидишь, какое сходство с человеком, когда ОН закажет себе пиццу, — заметил Мори и стал возиться с выключателем на спине ЭТОЙ ШТУКИ.

Внезапно ЕЕ физиономия приобрела сердитое, высокомерное выражение и ОНА проворчала:

— Друг мой, уберите подальше свои пальцы, будьте так любезны! — ШТУКА отпихнула от себя руки Мори, а тот радостно осклабился, глядя на меня, и спросил:

— Вот видишь?

Симулакр медленно сел и теперь был занят тем, что очень методично стряхивал с себя пыль. Наверное, ЕМУ казалось, что пострадал ОН по нашей вине. Вид у НЕГО был строгий и злорадный: кто знает, может, мы ЕГО специально обесточили, а потом начистили морду… Мне уже было ясно — продавец в кафе «У Томми» будет одурачен. Мори достиг желаемого эффекта: если б я собственными глазами не видел, как симулакр пробуждается к жизни, я бы, лопух лопухом, спокойно созерцал всего лишь почтенного джентльмена с раздвоенной седой бородой, одетого несколько старомодно, отряхивающего одежду с видом оскорбленного достоинства.

— Вижу, конечно, — проговорил я.

Мори придержал открытой заднюю дверцу «ягуара», и Стентон, электронный симулакр, выскользнул из машины и выпрямился во весь рост с непередаваемым чувством собственного достоинства.

— У НЕГО есть деньги? — спросил я.

— Ну а как же, — ответил Мори, — не задавай пустячных вопросов, это — самое серьезное дело из всех, с которыми тебе приходилось сталкиваться.

Наша троица, хрустя гравием, направилась к ресторанчику. Мори вещал:

— Будущее наше с экономической точки зрения, как, впрочем, и будущее всей Америки, полностью зависит от симулакров. Через десяток лет мы с тобой станем богачами, именно благодаря вот ЭТОЙ ШТУКЕ.

Все мы дружно заказали в забегаловке пиццу. Она оказалась слегка пригоревшей по краям. Надо было видеть, какую шумную сцену закатил Стентон, как он размахивал кулаками перед носом хозяина заведения! Наконец мы расплатились и ушли.

На целый час мы отклонились от расписания, и мне уже стало глубоко наплевать, доберемся мы в конце концов до фабрики Роузена или нет. Поэтому, не успели мы забраться в «ягуар», я насел на Мори, чтобы он поторопился.

— Эта машина делает двести в час, — хвастливо заявил Мори, трогаясь с места, — если, конечно, заправить ее сухим реактивным топливом.

— Не рискуйте без нужды, — зловеще предупредил Стентон, когда автомобиль, взревев, помчался по дороге. — Ничто того не стоит…

— Не твое дело! — огрызнулся Мори.

Нельзя сказать, что фабрика спинетов и электроорганов Роузена слишком уж привлекает к себе внимание. Так, обычное одноэтажное здание, напоминающее однослойный пирог: стоянка машин — сзади, спереди же — вывеска, слепленная из тяжелых пластиковых букв. А что? Смотрится очень даже современно, да еще красная подсветка сзади. Единственные окна — в офисе.

В столь позднее время фабрика заперта, там не было ни души. Поэтому мы подрулили прямиком к жилой секции.

— Что ты думаешь о таком соседстве? — спросил Мори у Стентона.

Восседающая на заднем сиденье «ягуара» ШТУКА проворчал а:

— Отвратительно и недостойно, я бы так выразился.

— Послушай — ка, — сразу же вспылил я, — Роузены поселились здесь, близ промышленного района Буаз, чтобы ближе было к фабрике. — Меня всегда приводили в бешенство высосанные из пальца придирки в адрес честнейших в мире людей, особенно такого прекрасного человека, как мой папа. Что же касается брата, то очень и очень немногие из радиационных мутантов когда — либо добились успеха в индустрии музыкальных инструментов, если, конечно, не считать Честера Роузена. ОСОБО РОЖДЕННЫЕ ЛИЧНОСТИ — так их называют. Почти во всех областях жизни их удел — сплетни и безмозглое суеверие обывателей. К большинству престижных профессий доступ для них закрыт…

Источником переживаний в семье Роузенов всегда был тот факт, что глаза Честера расположены под носом, а губы — там, где должны находиться глаза. Но виноваты в этом не мы, а испытания водородной бомбы. Они искалечили парня, и множество подобных ему хороших ребят. Помню, как в детстве прочесал массу медицинской литературы по врожденным аномалиям — естественно, тема представлялась самой горячей пару десятилетий назад. Так вот — в сравнении с этими иллюстрациями книг наш Честер смотрелся — таки просто кинозвездой. К примеру, на одной из картинок, всегда повергавшей меня в полнейший отрубон, как минимум, на неделю, был изображен человеческий эмбрион, разложившийся в матке и родившийся по кускам: челюсть, плечо, пригоршня зубов, все пальцы по отдельности… Совсем как пластмассовые детальки, из которых мальчишки собирают модели самолетов. Вот только кусочки человеческой плоти в единое целое не соединить. Не найдется в мире такого клея. Не придумали…

А еще там были эмбрионы, все заросшие волосами, словно меховые тапочки. А один настолько высох, что кожа на нем потрескалась: выглядел он так, будто дозревал где — то на солнцепеке. Поэтому давайте — ка оставим в покое Честера!

«Ягуар» ткнулся у обочины напротив моего родного дома: наконец — то мы добрались! Я заметил свет в гостиной. Значит, семейка смотрит телевизор.

— Давай пошлем Стентона одного, — предложил Мори. — Пусть постучит в дверь, а мы посидим в машине, посмотрим.

— Папа сразу учует, что это фальшивка, за целую милю! — возразил я. Так и будет. Скорее всего, он спустит симулакра с лестницы — и тогда плакали шесть тонн, вложенные в монстра. Как бы там ни было, ведь именно Мори потратил денежки и, без сомнения, будет претендовать на имущество «Ассоциации САСА».

— Готов рискнуть, — проговорил Мори, держа заднюю дверцу машины открытой, таким образом, чтоб его «новинка» могла сесть обратно, и дал команду: — Поднимись и позвони в дверь, а когда к ней подойдет человек, скажи: «Теперь он принадлежит вечности», — после чего просто стой там.

— Что это значит? — спросил я, — что это за слова такие?

— Это — знаменитая фраза Стентона, вошедшая в историю, — пояснил Мори. — Он произнес ее, когда умер Линкольн.

— Теперь он принадлежит вечности, — репетировал Стентон, пересекая тротуар и взбираясь по лестнице.

— Будет время, я объясню, как сконструирован Стентон, — пообещал Мори, — как мы собирали данные, дошедшие до наших дней, переводили их в матсистему, питающую монаду управления — она у симулакра вместо мозга.

— Ты представляешь, что творишь?! — возмутился я. — Ты разрушаешь САСА, все это — мыльный пузырь! Бездарная болтовня и вздор недоумка! Меня в это дело не втравливай!

— Тихо, — шикнул Мори, как только Стентон позвонил.

Дверь распахнулась, и я увидел отца: он стоял в брюках, тапочках и новом халате — это мой рождественский подарок. Папа был импозантным мужчиной, и Стентон, начавший было свою маленькую речь, запнулся и несколько замешкался.

— Сэр, — проговорил ОН наконец, — я имею честь быть знакомым с вашим сыном Льюисом.

— О да, — ответил отец, — он сейчас в Санта — Монике. Похоже, что Стентон понятия не имеет, что такое Санта — Моника, и стоит теперь перед папой дурак дураком. В «ягуаре», рядом со мной, Мори ругался самым скверным образом, доводя себя прямо — таки до белого каления. Но мне стало смешно: этот симулакр застыл ну совсем как нерасторопный продавец — новичок, у которого язык к небу присох и ни единой мысли в голове…

С другой стороны, зрелище впечатляло: два почтенных джентльмена, лицом к лицу — Стентон с раздвоенной седой бородой, в старинных одеждах, и мой отец, который вряд ли выглядел более модерново.

«Встреча патриархов, — подумал я. — Словно в синагоге…»

Наконец мой папа сказал:

— Почему бы вам не войти в дом? — Он держал дверь открытой, и ШТУКА проследовала вовнутрь, исчезнув из поля зрения. Дверь захлопнулась, освещенное крыльцо опустело.

— Ну и что ты скажешь? — обратился я к Мори. После чего мы последовали вослед, благо дверь оказалась незапертой.

В гостиной на софе восседал Стентон, держа руки на коленях, и беседовал с папой, в то время как Честер и мама продолжали смотреть телевизор.

— Папа, — проговорил я, — ты зря тратишь время на разговоры со ШТУКОЙ. Ты знаешь, что ЭТО такое? Просто — напросто машина, вроде кофемолки. Мори собрал ее наспех, и обошлась она ему в шесть тонн баксов.

Отец со Стентоном замолчали и уставились на меня.

— Этот очаровательный пожилой джентльмен?! — произнес мой отец, разражаясь праведным гневом. Нахмурив брови, он громко отчеканил: — Запомни, Льюис, этот человек — хрупкий тростник, самая малая и ничтожная вещь в природе, но, черт возьми, mein Sohn, это — мыслящий тростник! Вселенной нет смысла ополчаться на него: достаточно капли воды, чтобы убить его. — Раздраженно тыча в меня пальцем, папа проревел: — Но если даже вся Вселенная замыслит сокрушить его, то знаешь, что тогда будет? Слушай, и я скажу тебе: все равно человек будет величествен и прекрасен! — Он в сердцах стукнул по подлокотнику кресла. — А знаешь почему, mein Kind? — Потому, что он сознает свою бренность, и вот что я скажу тебе еще: у него есть преимущество перед проклятой Вселенной — она — то ни капельки не соображает. И, — немного успокоившись, завершил папа, — в этом состоит все наше величие. Я имею в виду то, что человек мал и слаб, он не может наполнить собой время и пространство, но он наверняка может найти применение своему разуму, данному Богом.

Так же, как это может сделать вот эта, как ты назвал ее, ШТУКА. Это — не ШТУКА. Это — ein Mensch, человек. Я должен рассказать тебе одну смешную вещь. — После этого он разразился шуткой, наполовину на идише, наполовину по — английски.

После окончания мы все рассмеялись, несмотря на то, что, как мне показалось, улыбка Стентона несколько принужденная, если не сказать — вымученная.

Пытаясь воскресить в памяти все, что читал о Стентоне, я вспомнил, как на протяжении Гражданской войны и во времена реконструкции Юга его считали крепким орешком. Особенно когда он сцепился с Эндрю Джонсоном, пытаясь предъявить ему обвинение в преступлении против государства. Папина шутка была очень человеколюбивой — вероятно, он не оценил ее, ведь так же имел обыкновение вести себя Линкольн. Но папу прорвало: его собственный отец был широко известным специалистом по Спинозе, настоящим ученым, а папа мой, хоть и окончил семь классов, прочел все книги и документы, какие только есть на свете, и вел переписку с литераторами всего земного шара.

— Простите, Джером, — после некоторой заминки обратился к папе Мори, — но вам сказали чистую правду. — Он подошел к Стентону, протянул руку и что — то там переключил у него за ухом.

— Глоп! — выдавил Стентон и сразу стал неподвижным и безжизненным, как утюг. В глазах померк свет, упали и застыли неподвижно руки. В общем, зрелище прямо — таки картинное. С мелкой дрожью в коленях, я уставился на папу. Мне хотелось видеть, как он это воспримет. Честер же и мама лишь на миг оторвали взгляды от телеэкрана. Наступила пауза, полная якобы задумчивости. И даже если б в этот вечер атмосфера не была столь насыщена выспренней болтовней, то именно сейчас наступил момент, который мог положить начало такому состоянию: мы все вдруг резко сделались серьезными.

Папа даже встал и отправился изучать ШТУКУ собственноручно.

— Ой, гевалт! — покачал он головой.

— Я могу снова ЕГО включить, — предложил Мори.

— Nein, das gent mir nicht. — Папа вновь устроился в своем уютном кресле, после чего спросил спокойно, однако в голосе его явственно сквозило отчаяние: — Итак, как идут торговые дела в Валлехо, мальчики? — Пока мы готовились к ответу, он взял сигару «Антоний и Клеопатра», развернул и закурил. Это гаванская сигара превосходного качества, и комната сразу наполнилась душистым ароматом. — Ну так что — хорошо продаются органы и спинеты «Амадей Глюк»? — довольно хохотнул отец.

— Джером, — сказал Мори, — спинеты еще как — то продаются, но не ушел ни один орган…

Отец насупился. Мори продолжил:

— У нас произошел на эту тему честный, откровенный дружеский разговор, в котором выяснился целый ряд фактов. Дело в том, что электроорган Роузена…

— Подожди, — прервал его папа, — не торопись, Морис. — По эту сторону железного занавеса орган Роузена не имеет себе равных. — Он взял с журнального столика один из тех мейсо — нитовых щитков, на которых мы монтировали схемы для дисплея. — Вот тебе наглядная демонстрация действия истинного электрооргана Роузена, — начал папа. — Вот это — замедляющий контур, и…

— Джером, мне прекрасно известно, как работает инструмент. Позволь закончить.

— Продолжай. — Отец отложил щиток, но прежде, чем Мори открыл рот, добавил: — Если ты рассчитываешь, что мы откажемся от нашего главного источника средств к существованию только лишь по причине того, что искусство продавать товар и находить покупателей — обрати внимание: я говорю это намеренно, у меня есть личный опыт в этом деле… так вот, повторяю: лишь потому, Что это искусство вырождается и нет желания заниматься торговлей…

— Джером, да послушай же меня! — вскипел Мори. — Я — то ведь предлагаю тебе перейти в наступление! — Папина бровь поехала вверх, а Мори продолжил: — Теперь вы, Роузены, можете и дальше производить всякие электронные хреновины, какие только душа пожелает, но я знаю прекрасно, что цены на них продолжают падать, и это — факт! Нам ведь что нужно? Просто — напросто взбодрить рынок, подсунуть что — нибудь новенькое. Ведь тот же Хаммерштейн не дремлет. Он шлепает свои тональные органы. Вот их — то народ и хватает, весь рынок забит ими до отказа. Эта фирма полностью контролирует его, и нам туда не протиснуться! А теперь послушай, что я хочу предложить.

Подняв руки вверх, папа включил свой слуховой аппарат.

— Спасибо, Джером, — сказал Мори. — Вот это — электронный симулакр Эдвина Стентона. Он настолько хорош, что кажется, будто живой Стентон пришел к нам на чашечку кофе поболтать о всяких разностях. У меня грандиозная идея: вы только представьте себе, как их станут раскупать для учебных целей. Школы, например! Но это еще цветочки. Сначала я только это предполагал, но настоящая — то торговля вот на чем будет стоять. Слушайте! Мы предлагаем президенту Мендосе в Капитолии упразднить статью расходов на вооружение. Взамен ее на протяжении десяти лет будет отмечаться юбилей Гражданской войны, а наша задача будет вот какой: фабрика Роузена поставляет всех участников сражений — это будут си — мулакры. Слово — то само латинское. Вы уловили? ВСЕХ, слышите? ВСЕХ! Линкольна, Стентона, Джефа Дэвса, Роберта Ли, Лонгстрита, а также около трех миллионов простых солдат. Вот вам и настоящая война — сделанные на заказ симулакры, рвущиеся в клочья на минах и снарядах. Вместо киношек невысокого пошиба, где ставят Шекспира на уровне любительского шалмана. Вы меня поняли? Чувствуете, какой размах?

Мы все дружно молчали. «Это точно, — думал я, — что — что, а размах присутствует…»

— Мы сможем разрастись до масштабов «Дженерал электрик» за какие — нибудь пять лет! — вопил Мори.

Папа смотрел на него пристально, попыхивая сигарой:

— Не знаю, Морис, не знаю… — качал он головой.

— Почему нет? Джером, ну, скажите мне, чем это вас не ус траивает?!

— Быть может, это времена довели тебя до крайности, — тихо, утомленно проговорил мой отец, — а может, я просто старею…

— Да, вы стареете! — покраснев, заметил Мори.

— Может быть, это и так, Морис, — папа немного помолчал, а потом поднялся и произнес: — Нет, в твоей идее слишком много… тщеславия, Морис. Мы не гиганты, и нам не следует возноситься слишком высоко, ведь оттуда можно и упасть, nicht wahr?

— Только не надо говорить со мной на этом идиотском языке! — буркнул Мори. — Если вы не одобрите… я уже слишком далеко зашел. Вы уж простите, но я продолжу. В прошлом у меня была масса прекрасных идей, которые мы использовали, и это — пока что лучшая из них. Время настало, Джером. Нам надо ПОШЕВЕЛИВАТЬСЯ.

— Тем хуже для него, — сделал вывод мой папа, покуривая сигару.

Глава 3

Все еще надеясь склонить моего отца на свою сторону, Мори оставил симулакр Стентона, так сказать, на хранение, и мы двинулись обратно в Онтарио. Было уже около полуночи. Мозги у нас расползлись в разные стороны от сегодняшней нервотрепки и напряга. Особенно расклеился Мори. Он ведь желал видеть, что его новую «игрушку» встретят с энтузиазмом первых полярников. Всю обратную дорогу мы молчали. Наконец Мори предложил мне переночевать у него. Я с удовольствием согласился. Честно, не хотелось оставаться сейчас одному.

Дома у Мори нас поджидала его дочка Прис: я думал, что она все еще томится в клинике им. Кэзэнина, что в Канзас — Сити. Ее отправили туда по распоряжению Бюро психического контроля. Мори говорил мне, что Прис находится под опекой правительства с третьего класса средней школы. Тесты, проводимые обычно в госшколах, выявили у нее, как сейчас называют это психиатры, «динамизм характеропатии» — проще говоря, шизофрению.

— Она встряхнет тебя, — убеждал меня Мори, когда я стал упираться. — Нам с тобой именно это и нужно. С тех пор, как ты видел ее в последний раз, она круто изменилась. Это уже не ребенок. Пошли! — И он затащил меня в дом.

Прис сидела на полу гостиной, на ней были надеты розовые штанишки для езды на велосипеде. Волосы коротко острижены. Она сильно похудела с последней нашей встречи. Кругом был разбросан цветной кафель, она колола его на куски неправильной формы громадными щипцами.

— Пойдемте, посмотрим в ванной, — с ходу предложила она, вскочив на ноги. Я с опаской последовал за ней.

На стенах ванной комнаты Прис сделала наброски всевозможных морских чудищ и рыб, имелась даже русалка. Кое — что Прис уже выложила кусочками кафеля разных оттенков. К примеру, соски у русалки — из красного кафеля, по одному яркому осколку на каждой груди.

Все это художество произвело на меня двойственное впечатление: оно ошарашило, но в то же время и заинтересовало.

— Почему бы не прикрепить в качестве сосков маленькие лампочки? — спросил я. — Когда кому — нибудь приспичит по нужде, он повернется на свет, соски загорятся и укажут путь.

Несомненно, кафельная оргия была прямым следствием долгих лет трудотерапии в клинике: психиатры прямо — таки помешаны на всевозможном творчестве. У правительства масса клиник по всей стране, а в них — десятки тысяч пациентов. И все они заняты кто плетением, кто живописью или танцами, кто делает ювелирные украшения или переплетает книги, а кто костюмы для спектаклей шьет. И все они засунуты туда по воле закона. Подобно Прис, многих ущучили в период полойого созревания — ведь именно тогда, как правило, и проклевывается психоз.

Может быть, у Прис крыша и встала на место, иначе ее никогда бы не выпустили за стены клиники. Но, с моей точки зрения, ей еще явно далеко до нормального состояния. Возвращаясь с ней в гостиную, я рассмотрел ее поближе: жесткое, маленькое, сердцевидное личико, увенчанное траурной вуалью черных волос. Эксцентричный грим — глаза обведены черным, помада кричащая, кроваво — красного тона. Лицо напоминало маску арлекина и от этого казалось застывше — ирреальным. Прис словно бы спрятала свою истинную внешность за маской, которую создала на собственном лице. Худоба тела усиливала впечатление: танец смерти, да и только. Мертвец оживлен каким — то сверхъестественным образом, правда, не похоже, что путем обычного приема пищи… возможно, она жевала исключительно скорлупу грецких орехов. Но, как бы то ни было, с определенной точки зрения смотрелась девчонка неплохо, как бы странно это ни звучало. Однако, по — моему, даже у Стентона вид куда более бодрящий, чем у нее.

— Золотце, — обратился к ней Мори, — мы пока оставили Стентона в доме папы Льюиса.

Бросив на него быстрый взгляд, Прис спросила:

— Оно выключено? — Ее глаза полыхнули диким пламенем, испугавшим и поразившим меня.

— Прис, — проговорил я, — ребята из Бюро психического контроля протерли, наверное, себе ладони до дыр, когда доводили тебя до ума.

Надо же, какой ты стала красоткой, да к тому ж еще и выздоровела.

— Спасибо, — вяло отреагировала она. Надо заметить, что и в прежние времена голос ее не отличался жизненным буйством, что бы она ни говорила, даже если ситуация была критической. Таким он и остался.

— Разбери постель, — попросил я Мори, — чтобы я смог в нее плюхнуться.

Мы вместе расправили кровать в комнате для гостей, набросав простыней, одеял и подушек. Девчонка даже не шелохнулась, чтобы помочь. Она осталась в гостиной, раскалывая кафель.

— Долго она уже трудится над этой фреской в ванной? — спросил я.

— С тех пор, как вернулась из клиники. Пару недель сразу по приезде ей надо было появляться в психиатрической службе у нас в округе. Сейчас она пока еще на испытательном сроке и лечится амбулаторно. Можно сказать, что ее дали нам взаймы.

— Ей лучше или хуже?

— Намного хуже. Никогда я не говорил тебе, насколько плоха она была в школе, еще до того, как они засекли это с помощью своего теста. Можешь мне поверить, я благодарен Богу, что существует закон Макхестона. Если б они вовремя ее не прихватили, и болезнь продолжала развиваться, то сегодня она бы уже стала стопроцентным шизоидом. Естественно, под замком в бараке для безнадежных.

— Она так странно выглядит… — заметил я.

— А что ты думаешь о ее кафельной мозаике?

— Дом твой она точно не украсит.

— А я считаю иначе, — ощетинился Мори.

В дверях гостиной возникла Прис и каркнула:

— Я ведь, кажется, спросила: ОНО ВЫКЛЮЧЕНО? — Девчонка сердито смотрела на нас, будто догадываясь, что мы только что обсуждали ее.

— Да, — ответил Мори. — Если Джером снова не включит ЕГО, чтоб потолковать о Спинозе.

— Неужели ОНО и Спинозу знает? — спросил я. — В НЕГО что, заложена куча лишних, никому не нужных фактов? Если нет, то интереса у моего папы к ШТУКЕ ненадолго хватит.

— ОНО знает все, что знал подлинный Стентон. Мы тщательно поковырялись в его жизни…

Я не выдержал и выгнал их обоих из спальни. Разделся и улегся в постель. Вскоре я услышал, как Мори пожелал дочке спокойной ночи и ушел к себе. А потом единственным звуком, царящим в темном доме, был, как я и предполагал, треск разбиваемого кафеля.

Битый час я вертелся, пытаясь уснуть. Порой забывался неглубоким сном, из объятий которого меня безжалостно возвращал к действительности несмолкаемый треск. Наконец я встал, включил свет, опять оделся, пригладил волосы, проскреб слипающиеся глаза и вышел из спальни. Прис сидела в той же позе, в какой я впервые в этот вечер увидел ее. Словно йог. Вокруг нее возвышалась здоровенная куча колотого кафеля.

— Этот грохот мешает мне уснуть, — хмуро сообщил я.