Мастер всея Галактики Дик Филип

— Ничего. Всего лишь ничего. — И я стал закрывать дверцу машины за собой.

— Я собираюсь сказать нечто банальное. — Прис опустила стекло с моей стороны.

— Нет, не собираешься, потому что я не собираюсь слушать. Ненавижу банальные высказывания смертельно серьезных людей. Оставайся — ка ты лучше туманной душой, подсмеивающейся над страдающими скотами. В конце концов… — Я поколебался. Да что за чертовщина такая! — В конце концов, я могу честно и здраво ненавидеть и бояться тебя.

— Что бы ты ощутил, услышав банальность? Я ответил:

— Договорился бы на завтра с госпиталем, чтоб меня кастрировали или как там они еще это называют.

— Ты подразумеваешь, — медленно произнесла Прис, — что я желанна и сексуальна, когда я в ужасном состоянии, когда я становлюсь бессердечной и начинаю шизовать. Однако, если я становлюсь СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ, ТОГДА я даже не могу рассчитывать на то, чтобы понравиться.

— Не говори «даже». Этого чертовски много.

— Возьми меня в свою комнату в мотеле, — предложила Прис, — и оттрахай.

— Это дело, как ты его по — своему назвала, — нечто, во что я не могу вляпаться. Так вот — оно оставляет желать лучшего.

— Да ты просто трус. — Нет, — возразил я. — Да.

— Нет. И я не собираюсь доказывать свою правоту таким путем. Я действительно не трус. В свое время я переспал с женщинами всех сортов. Честно. Нет такой вещи в сексе, которая могла бы меня напугать: я для этого слишком стар. Ты говоришь о ерунде, которая может испугать разве что желторотого мальчишку, впервые в своей жизни узревшего упаковку контрацептивов.

— Но ты все — таки так и не оттрахаешь меня.

— Нет, — согласился я, — потому что ты не просто равнодушна. Ты жестока. И не ко мне, а к себе самой, к своему физическому телу, которое ты презираешь и утверждаешь, что оно — не ты. Ты помнишь тот спор между Линкольном — я имею в виду, между симулакром Линкольна и Берроузом с Бланком? Животное стоит очень близко к человеку. Оба состоят из плоти и крови — это именно то, чем ты пытаешься не быть.

— Не ПЫТАЮСЬ — я не состою из плоти и крови. Это не я. Это — всего лишь видимость, оболочка.

— Значит, следуя твоей логике, ты — машина.

— Но у машин есть проводка. А у меня — нет.

— Итак, что же?.. — спросил я… — Ты думаешь, что являешься — чем?

Прис ответила:

— Я — то знаю, что я такое. Шизоидная личность. Обыденное явление в нашем веке, как истеричная личность — в девятнадцатом. Это — форма глубокого, проникающего, коварного психического помешательства… Хотелось бы мне измениться, но что поделаешь… Ты счастливый человек, Льюис Роузен, ибо ты старомоден. Я буду иметь с тобой дела. Боюсь, что язык, которым я говорила о сексе, груб. Я отпугнула тебя своими словами. Мне очень жаль, прости меня.

— Он не груб. Хуже — он бесчеловечен. Ты… я знаю, что ты сделаешь. Если ты была с кем — то близка — если бы с тобой это произошло, — я почувствовал смущение и усталость, — ты бы все время, будь оно проклято, наблюдала: умственно, духовно, любыми путями. Ты постоянно была бы начеку.

— Разве это плохо? Я думала, что все так делают.

— Спокойно ночи. — Я вышел из машины.

— Спокойной ночи, трусишка.

— Весь в тебя, — ответил я.

— О, Льюис, — сказала она, вздрогнув от боли.

— Прости меня, — попросил я. Она вздохнула.

— Какой ужас!

— Прости меня, Христа ради, — сказал я, — ты должна меня простить. Я больной, не обращай внимания. Я с ума сошел, чтобы так с тобой разговаривать. Будто кто — то тянул меня за язык.

Все еще вздыхая, она молча кивнула, потом запустила двигатель и включила фары.

— Не уезжай, — сказал я. — Послушай, ты можешь списать все за счет безумной, иррациональной попытки с моей стороны заполучить тебя. Разве ты не видишь? Весь твой разговор, то, что ты стала поклонницей Сэма Берроуза, большей, чем когда — либо, все это выводит меня из себя. Ты мне очень нравишься, правда. Увидеть, как ты на минуточку открылась, заняв дружелюбную, человечную позицию, а потом резко отступила…

, — Спасибо, — произнесла она почти шепотом, — за то, что ты пытаешься улучшить мое самочувствие, — и пришибла меня еле заметной улыбкой.

— Не огорчайся из — за этого, — сказал я, зацепившись за дверцу машины, чтобы Прис не уехала.

— Хорошо, не буду. На самом деле это лишь слегка меня задело.

— Зайди ко мне, — предложил я, — посиди немного, ладно?

— Нет. Не обращай внимания. Всего лишь наша всеобщая наклонность, черта характера. Я знаю, тебя это огорчило. Я говорила такие грубые слова только потому, что не знаю других, лучших. Никто не сказал мне, как говорить о непроизносимых вещах.

— Это требует определенного опыта. Но послушай, Прис, пообещай мне кое — что. Пообещай, что ты не станешь сама перед собой отрицать, что я причинил тебе боль. Это хорошо — обладать способностью чувствовать то, что только что почувствовала ты. Хорошо?

— Хорошо, чтобы ощутить боль.

— Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это обнадеживает. Я не просто пытаюсь исправить то, что сделал. Смотри, Прис. Ты так сильно страдала только из — за того, что я…

— Черта с два.

— Да — да, ты страдала, — сказал я. — Не ври.

— Хорошо, Льюис, страдала. Не стану врать. — Она опустила голову.

Открывая дверцу машины, я сказал:

— Пошли, Прис.

Она заглушила двигатель, потушила фары и выскользнула наружу. Я приобнял ее одной рукой.

— Первый шаг к восхитительной близости? — спросила она.

— Я знакомлю тебя с непроизносимым.

— Мне лишь хотелось бы уметь говорить об этом, я не хочу вынуждать себя делать подобное. Ну, конечно же, ты шутишь. Мы собираемся посидеть рядышком, после чего я отправлюсь домой. Так лучше для нас обоих. В действительности — это всего лишь открытие курса.

Мы вошли в маленький темный номер мотеля, и я включил свет, а потом — отопление и телевизор.

— Это для того, чтобы никто не услышал, как мы пыхтим? Она выключила телевизор.

— Я пыхчу очень тихо, в этом нет необходимости. — Сняв с себя плащ, она стояла, обнимаясь с ним, пока я не отнял его и не повесил в стенной шкаф. — А сейчас скажи, куда и как мне сесть. На этот стул? — Она расположилась на стуле с прямой спинкой, сложила руки на коленях и торжественно воззрилась на меня. — Ну как? Что еще мне надо снять? Туфли? Всю одежду? А может, ты любишь сам это делать? Если да, то моя юбка не на молнии, а на пуговицах. И осторожно, не дергай слишком сильно, а то верхняя пуговица оторвется и мне потом придется пришивать ее обратно. — Она изогнулась, чтобы показать мне: — Пуговицы вон там, на боку.

— Все это поучительно, — заметил я, — однако не вдохнов — ляюще.

— Знаешь, чего бы мне хотелось? — Ее личико оживилось. — Я хочу, чтобы ты съездил куда — нибудь и вернулся с кошерной соленой говядиной, еврейским хлебом и элем. А еще не забудь купить халвы на десерт. Такое замечательное, нарезанное тонкими ломтиками соленое мясо — оно всего по два пятьдесят за фунт.

— Я бы с радостью, но сейчас нигде, на сотни миль вокруг, этого не достать.

— А разве ты не сможешь купить это в Буаз?

— Нет, — я повесил собственный плащ. — Как бы там ни было, слишком поздно для кошерного соленого мяса. Я хочу сказать — не потому, что сейчас ночь. Слишком поздно в нашей жизни. — Усевшись напротив нее, я придвинул свой стул поближе и взял ее ладони в свои. Они оказались сухими, маленькими и совершенно жесткими. Из — за всякой там возни с кафелем руки у нее стали мощными, а пальцы — сильными. — А давай с тобой убежим отсюда. Поедем на юг и никогда не вернемся, никогда больше не увидим ни симулакров, ни Сэма Берроуза, ни Онтарио, штат Орегон.

— Нет, — ответила Прис. — Мы с ним повязаны. Разве ты не чувствуешь, это носится в воздухе? Ты меня поражаешь — неужели тебе кажется, что достаточно лишь запрыгнуть в машину и уехать? Все равно от себя не убежишь, да и от наших проблем тоже.

— Прости меня, — попросил я.

— Я тебя прощаю, но не могу понять — иногда ты кажешься ребенком, прячущимся от жизни.

— Послушай, как я поступал, — предложил я: — Я выкапывал там и сям малюсенькие дозы действительности и осваивался с ними помаленьку. На манер игрушечной овцы, которая обучена идти лишь по одному курсу — через пастбище, и никогда от этого курса не отклоняется.

— Поступая так, ты чувствуешь себя безопасно?

— Я чувствую себя в безопасности КАК ПРАВИЛО, но никогда — вблизи от тебя.

Она кивнула.

— Для тебя я — пастбище.

— Можно выразить и так. Внезапно рассмеявшись, она сказала:

— Это похоже на то, как если бы я крутила любовь с Шекспиром. Льюис, можешь сказать мне, что готов щипать траву, объедать молодые побеги, пастись между моими чудными холмами и долинами. В особенности на моих божественных, густых лугах, знаешь, где душистые дикие папоротники и травы вьются в изобилии… Должна ли я расшифровать это? — Глаза ее сверкали. — А сейчас, ради Бога, раздень меня или хотя бы сделай попытку. — И она начала разуваться.

— Нет, — сказал я.

— Разве мы уже давным — давно не закончили поэтическую часть спектакля? Разве мы не можем больше обходиться без лирики и спуститься на бренную землю, к более реальным вещам? — Она начала расстегивать юбку, но я остановил ее, взяв за руки.

— Я слишком невежествен, чтобы продолжить, — сказал я. — Я просто не должен этого делать, Прис. Слишком невежествен, слишком неуклюж и слишком труслив. Дела уже зашли далеко за пределы моей ограниченной понятливости. Я затерялся в совершенно непонятной для меня сфере. — Я крепко сжал ее руки: — Мне сейчас ничего лучше не придумать, как только поцеловать тебя, может, в щеку, если это хорошо.

— Ты стар, — сказала Прис. — Вот в чем дело. Ты — часть отмирающего мира прошлого. — Она повернула голову и склонилась ко мне: — Я сделаю тебе одолжение и позволю поцеловать себя.

Я поцеловал ее в щеку.

— А сейчас, — заявила Прис, — если тебе хочется узнать, как оно все на самом деле, слушай! Душистые дикие папоротники и травы не вьются в изобилии: парочка диких папоротников и травинки четыре имеются в наличии, и это все. Я с трудом расту, Льюис. Всего лишь год назад я стала надевать лифчик и даже теперь иногда забываю это сделать. Он мне почти не нужен.

— Могу ли я поцеловать тебя в губы?

— Нет, — ответила Прис, — это слишком интимно.

— Ты можешь закрыть глаза.

— Вместо этого выключи свет. — Она выдернула свои ладони, поднялась и пошла к выключателю на стене: — Я сама сделаю это.

— Стой, — сказал я. — У меня, возникло непреодолимое ощущение некоего предчувствия.

Она стояла в нерешительности у выключателя.

— Колебания — не в моем стиле. Ты меня сбиваешь с толку, Льюис. Извини, я должна продолжать. — И она выключила свет, комната скрылась в темноте. Я совершенно ничего не видел.

— Прис, — позвал я. — Я собираюсь съездить в Портленд, штат Орегон, и достать кошерной соленой говядины.

— Куда бы мне положить юбку? — раздался из темноты вопрос Прис. — Чтобы она не помялась.

— Все это — какой — то сумасшедший сон.

— Нет, — возразила Прис, — это счастье. Разве ты никогда не ощущал, как счастье наполняет тебя всего и отражается на твоем лице? Помоги мне развесить одежду. Я должна идти не позже, чем через пятнадцать минут. Можешь ли ты разговаривать во время любви или же ты скатываешься до животного хрюканья? — Мне было слышно, как она шуршит в темноте, располагая свою одежду, ощупью разыскивая кровать.

— Здесь нет кровати, — подсказал я.

— Зато есть пол.

— Ты об него колени поцарапаешь.

— Не я, а ты.

— У меня фобия, — сказал я. — Я должен включить свет, а то буду бояться, что занимаюсь любовью с некой вещью, сделанной из струн от пианино и старого оранжевого стеганого одеяла моей бабушки.

Прис рассмеялась.

— Это я, — сказала она где — то совсем рядом. — Это отличное описание моей сущности. Я тебя уже поймала, — заявила она, ударившись обо что — то. — Теперь тебе не ускользнуть!

— Перестань. Я зажигаю свет, — сказал я и отправился искать выключатель, нажал на него. Свет ослепил меня. А комната снова внезапно возникла из небытия, вместе с полностью одетой девушкой… Она совсем не разделась и теперь, тихонько посмеиваясь, наблюдала, как я изумленно таращился на нее.

— Это иллюзия, — наконец произнесла Прис. — Я собиралась в последний момент перекрыть тебе кислород — сначала довести тебя до белого каления, а потом… — и она щелкнула пальцами: — Спокойной ночи.

Я попытался улыбнуться.

— Не принимай меня всерьез, — сказала Прис. — Не впадай в эмоциональную зависимость от меня. Я разобью тебе сердце.

— Так ведь никто ни от кого и не зависит, — сказал я, чувствуя, что задыхаюсь и что голос у меня с трудом справляется с удушьем: — Это всего лишь игра, в которую люди играют в темноте. Я собирался, как говорят, только урвать кусочек.

— Я не знаю этой фразы. — Она больше не смеялась, и глаза у нее потускнели. Она внимала мне холодно и отчужденно. — Но уловила смысл.

— Однако я скажу тебе еще кое — что. Приготовься. В Буаз можно достать кошерное соленое мясо, и я мог бы в любое время заполучить его. Запросто.

— Ах ты, ублюдок, — сказала она, потом уселась, подняла с пола свои туфли и стала обуваться.

— А дверь — то песком засыпана!

— Что? — оглянулась она вокруг. — Что ты болтаешь?

— Мы здесь в западне. Кто — то насыпал над нами курган, и мы никогда не выйдем отсюда.

Она резко выкрикнула:

— Прекрати!

— Ты никогда мне не веришь.

— Да, потому что ты используешь мое доверие против меня, чтобы досаждать мне. — И она подошла к стенному шкафу, чтобы взять плащ.

— А ты мне не досадила? — спросил я, следуя за ней по пятам.

— Только что, да? Ах, черт, я могла бы не уходить, я могла бы остаться.

— Если бы я правильно повел себя.

— Я не составила себе никакого мнения. Это зависело от тебя, от твоих возможностей. Я ожидала многого. Я — ужасная идеалистка. — Отыскав свой плащ, она принялась его натягивать, а я чисто рефлекторно помогал ей.

— Мы снова одеваемся, — сказал я, — хотя и не раздевались.

— Ты сейчас жалеешь, — сказала Прис. — Сожаление — все, на что ты способен. — И она бросила мне взгляд, полный такого отвращения, что я отшатнулся.

— Я тоже мог бы наговорить тебе гадостей, — сказал я.

— Ничего ты мне не скажешь, потому что знаешь — если ты так сделаешь, я разозлюсь и так тебе отвечу, что ты сдохнешь на месте.

У меня просто язык отнялся, я лишь смог пожать плечами.

— Ты испугался, — заключила Прис и медленно пошла по дорожке к машине.

— Ладно, пусть будет так, — согласился я, сопровождая ее. — Испугался потому, что знаю — такие вещи — результат молчаливого понимания и согласования двоих. И ни один из них ничего не сможет добиться силой.

— Да тюрьмы ты испугался, вот что. — Она открыла дверцу машины и села за руль. — Что тебе надо было бы сделать, и так поступил бы настоящий мужик, — так это схватить меня за руку, затащить в постель и, не обращая внимания на то, что я говорю…

— Если бы я так сделал, ты всю свою оставшуюся жизнь потратила бы на жалобы: сначала мне, потом — Мори, потом — адвокату, потом — в полицию, потом — в суде всему остальному свету.

Теперь мы оба замолчали.

— А все — таки, — подал я голос, — я тебя поцеловал!

— Подумаешь — в щеку!

— Да нет же, в губы! — возразил я.

— Неправда.

— Во всяком случае, именно так мне показалось, — сказал я и захлопнул за ней дверцу машины.

Она опустила стекло.

— Значит, такова будет твоя версия истории о том, как ты позволял себе вольности со мной.

— Я запомню это и сохраню в своем сердце, словно сокровище! — заявил я, приложив руку к груди.

Прис запустила двигатель, включила фары и уехала.

Я еще немного постоял в одиночестве, потом Поплелся по дорожке обратно в свой номер.

«Мы терпим бедствие, — сказал я сам себе. — Мы настолько устали, настолько потеряли всякий стыд, что клонимся к упадку. Завтра нам надо будет отделаться от Берроуза. А Прис, бедняжка, — ей — то каково! А все из — за того, что мы выключили Линкольна… Вот в чем надо искать причину».

Засунув руки в карманы, я, споткнувшись о порог, ввалился обратной в свой номер.

Следующее утро было наполнено до краев теплым солнеч ным светом, и я, даже не поднявшись еще с постели, почувство вал себя намного лучше. А потом, когда уже встал и побрился, позавтракал в кафе мотеля горячими пирожками и беконом, запил все это кофе и апельсиновым соком и прочитал газету, я почувствовал себя как новенький. Словно только что родился на свет.

«Вот что делает с нами завтрак», — сказал я сам себе. Возможно, я исцелился? И полностью стал снова тем самым здоровым человеком?

Нет. Нам лучше, но мы не исцелились. Потому что, во — первых, мы не были здоровы, а на пустом месте здоровье не восстановишь, ведь надо же с чего — то начинать. А ЧТО ТАКОЕ БОЛЕЗНЬ?

Прис не избавится от нее до смертного часа. И ЭТО коснулось меня, зашевелилось во мне и засело там. То же самое произойдет с Мори, с Берроузом, а после него — со всеми. Вплоть до папы, хотя в нем безумия меньше, чем в остальных.

Папа! Я совершенно забыл — он ведь приезжает!

Выбежав на улицу, я окликнул такси.

Мне первому надо добраться до офиса «Ассоциации САСА». Немного времени спустя, из окна конторы, я увидел, как припарковывается мой «Шевроле Мэджик Файр» и из него выходит Прис. Сегодня она была одета в синюю юбку и блузку с длинным рукавом. Волосы были стянуты на затылке, а лицо сияло как начищенная монета.

Войдя в офис, она одарила меня улыбкой.

— Извини, прошлой ночью я наговорила кучу глупостей. Может, в следующий раз. Все благополучно, никто не пострадал.

— Никто, — согласился я.

— Ты так считаешь, Льюис?

— Нет, — ответил я, вернув ей улыбку. Открылась дверь, и вошел Мори.

— Ночью я прекрасно отдохнул. Господи, парень, друг ты мой сердешный, мы выкачаем из этого негодяйчика Берроуза все до последнего цента.

За ним шествовал мой папа в своем темно — полосатом костюме похожий на кондуктора с железной дороги. Он степенно приветствовал Прис, потом повернулся к нам с Мори.

— Он уже здесь?

— Нет, папа, — ответил я. — Вот — вот должен появиться. Прис предложила:

— Я считаю, что мы должны включить Линкольна обратно. Мы не должны бояться Берроуза.

— Согласен, — заявил я.

— Нет, — возразил Мори, — и я скажу вам почему: это разбудит в Берроузе аппетит. Разве не так? Подумайте.

Немного помолчав, я вынужден был признать:

— Мори прав. Мы оставим ЕГО выключенным. Берроуз сможет пинать и колошматить ЕГО, однако давайте не будем ЕГО включать снова. Алчность руководит им.

«А нами, — подумал я, — руководит страх: слишком много наших поступков в последнее время обусловлено страхом, а не здравым смыслом…»

В дверь постучали.

— А вот и он, — сказал Мори и бросил мимолетный взгляд на меня.

Дверь открылась, и появились Сэм Берроуз, Дэвид Бланк, миссис Нилд, а за ними маячила мрачная, угрюмая фигура Эдвина М. Стентона.

— Мы встретились с НИМ по пути, — весело проорал Дэйв Бланк. — ОН направлялся сюда, и мы немного подбросили его в своем моторе.

Симулакр Стентона глядел, на всех нас с кислым выражением лица.

«Боже милосердный! — сказал я сам себе. — Мы этого не ожидали — но какая разница? Причинили ли нам вред, а если да, то насколько сильный?»

Этого я не знал. Однако в любом случае мы обязаны были продолжать, и на этот раз — до победного конца. И не важно, какой путь мы для этого изберем.

Глава 11

Берроуз дружелюбно спросил:

— Мы немного посидели в машине там, внизу, и малость побеседовали со Стентоном. Мы пришли к выводу, что, кажется, вполне понимаем друг друга.

— О? — выдавил я.

Мори, стоящий рядом со мной, напустил на себя суровое и решительное выражение. И слепой бы заметил, как трясется Прис. Протягивая руку, мой папа сказал:

— Я — Джеро Роузен, владелец роузеновской фабрики по производству спинетов и электронных органов в Буаз, штат Айдахо. Имею ли я честь лицезреть мистера Сэмюэля Берроуза?

«Итак, каждая из сторон получила сегодня по сюрпризу, — подумал я. — Вы решили в течение ночи пригнать сюда Стен — тона, а мы со своей стороны — если это вообще можно сравнивать, — решили добыть для такого случая моего папу».

А этот Стентон! Даже в Британской энциклопедии было сказано: он мог смотреть на врагов сквозь пальцы ради достижения личной выгоды. Тварь вонючая! И вдруг меня осенило: ВЕРОЯТНО, ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ ОН БЫЛ С БЕРРОУЗОМ В СИЭТЛЕ. И СОВСЕМ ОН НИКУДА НЕ УДАЛЯЛСЯ, ЧТОБЫ ОТКРЫТЬ ЮРИДИЧЕСКУЮ КОНТОРУ ИЛИ ПОГЛАЗЕТЬ НА ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ. Без сомнения, они с Берроузом договорились на берегу.

Нам впердолили — и это сделал наш первый симулакр…

Это было ужасное предзнаменование.

Линкольн никогда бы так не поступил. Ни за какие коврижки.

И то, что я это понимал, сразу же приободрило меня, и я попросил Мори:

— Сходи — ка, попроси Линкольна подняться сюда, хорошо? Он поднял бровь.

— Он нам очень нужен, — объяснил я.

— Да, очень, — согласилась Прис.

— Ну ладно, — Мори кивнул и удалился. Мы начали — вот только что? Берроуз сказал:

— Сначала, когда мы здесь наткнулись на Стентона, мы обращались с ним как с механической диковиной. Однако затем мистер Бланк напомнил мне, что вы утверждаете, будто ОН — живое существо. Мне было бы любопытно узнать, сколько вы здесь платите этому парню?

«ПЛАТИТЕ», — с бешенством подумал я.

— Существуют законы о кабале и рабском труде, — пояснил Бланк.

Я уставился на него.

— А вы составили трудовое соглашение с мистером Стентоном? — не отставал Бланк. — Если да, то, надеюсь, оно соответствует требованиям Закона о минимальной заработной плате? Мы только что обсуждали этот вопрос со Стентоном и он не мог вспомнить, чтобы подписывал какой — либо контракт. Таким образом, я не вижу препятствий для того, чтобы мистер Берроуз нанял его за шесть долларов в час. Это более чем приличная плата, согласитесь. На этом основании мистер Стентон согласился вернуться с нами в Сиэтл.

Мы молчали.

Но вот открылась дверь и вошел Мори, а с ним неуклюже тащилась высокая, сгорбленная личность с темной бородой — симулакр Авраама Линкольна.

Прис сказала:

— Думаю, мы должны одобрить его предложение.

— Какое такое предложение? — спросил Мори. — Я ничего не слышал. Потом обратился ко мне: — Ты слышал какое — то предложение?

Я отрицательно помотал головой.

— Прис, — продолжал Мори, — вы говорили с Берроузом? И тогда Сэм пояснил:

— Вот мое предложение: мы позволим «Ассоциации САСА» оценить свое имущество в семьдесят пять тысяч долларов. Я заплачу за него…

— Вы что, вдвоем уже обо всем договорились? — вклинился Мори.

Ни Прис, ни Берроуз не проронили ни слова в ответ — но всем нам, включая Мори, все стало ясно.

— Я дам за него сто пятьдесят тысяч долларов, — продолжал переть напролом Берроуз. — И, естественно, диктовать условия буду тоже я.

Мори отрицательно завертел головой.

— Можем ли мы обсудить это между собой? — спросила Прис у Берроуза.

— Естественно, — ответил он.

Мы уединились в маленькой подсобке на другой стороне холла.

— Нам конец, — побледнев, проговорил Мори, — мы разорены.

Прис не сказала ничего, выражение её лица было непроницаемым.

Спустя долгое время папа изрек:

— Держитесь подальше от этого Берроуза. Не становитесь частью корпорации, которую он контролирует, — вот в чем я уверен.

Я повернулся к Линкольну, который стоял и молча слушал нас.

Страницы: «« « ... 2930313233343536 » »»