Мастер всея Галактики Дик Филип

— Нет, mein Kind, — ответил он. — Иди, поговори с НИМ. Во время перерывов ОН хранит молчание, которое удивляет меня. Я имел возможность хорошо изучить это.

Никогда еще мне не приходилось видеть своего отца таким сдержанным.

— Ладно, — согласился я, и направился в сторону фигуры, склонившейся над бюро. Снаружи толпа таращилась в окно.

— Мистер Президент, — пробормотал я. В горле у меня пересохло. — Сэр, мне ненавистно ощущение, что причиняю вам беспокойство… — Я занервничал, хотя все это время прекрасно знал, что лицезрею машину. Но то, как я подошел и заговорил с НИМ, погрузило меня в фикцию, в спектакль, словно бы мы с НИМ были актерами. Никто не скармливал мне ленту с инструкциями, у них не было в этом необходимости. Я играл свою роль с безумием добровольца, однако ничего не мог поделать. Ну почему бы не обратиться к нему «мистер Симулакр»?! В конце концов, ведь это была правда!

Правда! Что это такое? Как малыш, входящий в универмаг «Санта». Для него тоже знать правду значило бы упасть замертво. Хотел ли я этого? В такой ситуации, как эта, встреча лицом к лицу с правдой означала бы конец всему, и прежде всего — мне. Симулакру нельзя страдать. Мори, Бобу Банди и папе нельзя ничего заметить. Поэтому я и пошел к НЕМУ — это себя я защищал, и мне это было известно лучше, чем кому бы то ни было в этой комнате, включая толпу за окном.

Мельком взглянув на меня, Линкольн отложил гусиное перо и произнес высоким, приятным голосом:

— Добрый день. Полагаю, что вы — мистер Льюис Роузен.

— Да, сэр, — ответил я.

А потом комната полетела мне в лицо. Бюро рассыпалось на миллион кусков. Они стали падать на меня, медленно паря. Я закрыл глаза и упал вперед, распростершись на полу, даже не успев протянуть руки. Я ощутил, как пол ударил меня. Я раскололся об него на части, и темнота окутала меня.

Я потерял сознание. Это было для меня слишком. Я упал замертво и похолодел.

Первое, что я осознал — это то, что нахожусь наверху, в офисе, Прислоненный к стенке в углу. Рядом сидел Мори Рок, дымя сигаретой «Корина Ларкс», пристально глядя на меня, и держал под моим носом пузырек с нашатырным спиртом.

— Господи Иисусе! — воскликнул он, поняв, что я очнулся, — у тебя шишка на лбу и губа разбита.

Подняв руку, я ощупал шишку. Она показалась мне огромной, как лимон. Языком я мог ощутить клочья расквашенной губы.

— Я вырубился, — сказал я.

— Ну да.

Сейчас я увидел папу, ожидающего поблизости, и — вот напасть — то! — Прис Фрауенциммер в своем длинном сером плаще вышагивала взад — вперед и смотрела на меня с раздражением и слабым намеком на высокомерное веселье.

— Одно ЕГО слово, — заявила она, — и ты улетел! Велика беда!

— Ну и что, — умудрился пролепетать я. Мори, ухмыляясь, сказал своей дочке:

— А не говорил я тебе? ОН производит впечатление!

— Что… что сделал Линкольн, — поинтересовался я, — когда я вырубился?

— ОН встал, поднял тебя и принес сюда, — ответил Мори.

— Иисусе! — пробормотал я.

— Почему ты упал в обморок? — спросила Прис, нагнувшись, чтобы внимательно разглядеть меня. — Какая шишка. Ты идиот. Но как бы то ни было, ОН собрал толпу. Ты не мог их не слышать. Я была там, снаружи, среди них, пытаясь пробиться сюда. Можно подумать, что мы сделали Бога или что — то в этом роде. Они сейчас прямо — таки ломились сюда, а парочка старушек только успевала креститься. А некоторые из них, если ты сможешь поверить в это…

— Ладно, — прервал ее я.

— Дай мне договорить.

— Нет, — возразил я. — Заткнись, ладно?

Мы пристально глядели друг на друга, потом Прис поднялась на ноги.

— Разве ты не чувствуешь? У тебя глубокая рана на губе? Тебе бы не мешало парочку швов на нее наложить.

Дотронувшись до губы пальцами, я обнаружил, что она все еще кровоточит. Возможно. Прис была права…

— Я отвезу тебя к доктору, — предложила Прис, потом подошла к двери и остановилась в ожидании: — Пойдем, Льюис.

— Да не нужны мне никакие швы! — заявил я, однако встал и не слишком твердой походкой последовал за ней.

Пока мы ждали лифт в холле, Прис спросила:

— Ты не слишком — то храбр, не так ли? Я не ответил.

— Ты среагировал хуже, чем я. Хуже, чем любой из нас. Я удивлена. В тебе, должно быть, глубоко заложена склонность к малодушию, о которой никто из нас не знал. Держу пари, наступает момент, когда под влиянием стресса оно проявляется. Когда — нибудь у тебя обнаружатся тяжелые психологические проблемы.

Дверь лифта открылась, мы вошли вовнутрь. Дверь закрылась.

— А что, реагировать таким образом — очень плохо? — спросил я.

— В Канзас — Сити я научилась, как не следует реагировать, если это невыгодно мне. Именно это и выручило меня оттуда и спасло от болезни. Вот что они для меня сделали. Такая реакция, как у тебя — всегда плохой признак, так как указывает на дефект приспособляемости. Там, в Канзас — Сити они называют это паратаксисом. Тип эмоциональности, вступающей в межличностные отношения и усложняющей их. Не имеет значения, что это будет: ненависть, зависть или, как в твоем случае, — страх. Все равно это — паратаксис. А когда эти чувства приобретут достаточную силу — считай, что у тебя душевная болезнь. А когда они возьмут над тобой власть — у тебя «шиза», так случилось со мной. Хуже ничего быть не может.

Я приложил к губе носовой платок, промокая рану, но этим лишь разбередил ее. Я не мог объяснить Прис свою реакцию, да и не пытался.

— Можно, я поцелую бобо? — спросила Прис. — И до свадьбы заживет?

Я очень пристально посмотрел на нее, но ничего, кроме выражения нерешительности и участия, не увидел.

— Черт, — взволнованно ругнулся я, — она заживет… — Я был смущен и избегал смотреть на Прис, так как снова почувствовал себя маленьким мальчиком… — Взрослые так не разговаривают друг с другом, — пробормотал я. — Всякие там поцелуи и «бобо» — что это еще за глупый лепет?!

— Я только хочу помочь тебе… — Ее губы задрожали. — О, Льюис, — все кончено!

— Что еще кончено?!

— ОН жив. Я никогда больше не смогу к НЕМУ прикоснуться. Что же мне делать сейчас? У меня нет больше цели в жизни.

— Господи Иисусе! — вздохнул я.

— Моя жизнь пуста — я как будто бы мертва. Все, что я делала и о чем думала — был Линкольн. — Дверь лифта открылась, и Прис направилась в фойе. Я шел следом. — Тебе все равно, к какому доктору идти? Думаю, нам с тобой достаточно проехать чуть дальше по нашей же улице, — сказала Прис.

Мы сели в белый «ягуар», и она снова начала:

— Скажи мне, что делать, Льюис?! Я должна немедленно что — то предпринять!

Ответить на такой вопрос нелегко, и я просто сказал:

— Ты выкарабкаешься из этой депрессии…

— Я никогда еще не чувствовала себя ТАК.

— Я думаю. Может быть, ты сможешь добраться до Папы Римского. — Это было первое, что ни с того, ни с сего пришло мне в голову. Бессмыслица какая — то.

— Хотела бы я превратиться в мужчину. Женщины слишком зажаты со всех сторон. Тебе, Льюис, все пути открыты. А кем может стать женщина? Домохозяйкой или служащей, машинисткой или учительницей…

— Стань доктором, — предложил я, — зашивай разорванные губы.

— Я не переношу больных, убогих или дефектных. Ты это знаешь, Льюис. Именно поэтому я везу тебя к доктору. Я вынуждена отводить свой взгляд от такого покалеченного.

— Я не покалечен! У меня всего лишь рассечена губа! Прис выжала педаль стартера, и мы выехали на дорогу.

— Я собираюсь забыть Линкольна. До конца своих дней я не вспомню о НЕМ. С этой минуты для меня это всего лишь объект, товар на продажу.

Я кивнул.

— Меня это волнует, так как Сэм Берроуз покупает ЕГО. У меня нет в жизни иной задачи, кроме этой. С сегодняшнего дня и на все остальное время мои мысли и поступки будут вертеться вокруг Сэма Берроуза.

Если даже мне и хотелось расхохотаться над тем, что она говорит, достаточно было лишь взглянуть ей в лицо. Выражение было таким унылым, таким несчастным и безрадостным, без малейшего проблеска хорошего настроения, что мне оставалось лишь кивать головой. Отвозя меня к врачу зашить губу, Прис не могла обойтись без торжественного повествования о том, чему именно она посвятит свою жизнь, будущее и все, что в этом будущем произойдет… Это вроде разновидности маниакальной прихоти. Понятно, что этот поток вырвался наружу оттого, что Прис вне себя от отчаянья. Прис казалось невыносимым провести хотя бы миг без какого — нибудь занятия. Ей необходима цель. Путь насилия над Вселенной, только тогда жизнь приобретала смысл.

— Прис, — сказал я, — твоя проблема в том, что ты рассудительна.

— Ты не прав. Все говорят, что в своих поступках я руководствуюсь эмоциями.

— Ты руководствуешься железной логикой. Это ужасно. Тебе необходимо от этого избавиться. Скажи об этом Хорстовски, попроси его освободить тебя от логики. Ты живешь так, словно руль жизни изогнут в точности по какой — нибудь геометрической теореме. Смягчись, Прис! Будь беззаботной, сумасбродной и глупой. Соверши что — нибудь бесцельное и непреднамеренное. Ладно? Ну хотя бы, например, не тащи меня к врачу. Вместо этого выкинь — ка около чистильщика. И мои ботинки засияют!

— Они и так всегда сияют.

— Вот видишь? Видишь, как ты не можешь не быть логичной все время?! Останови — ка машину на следующем перекрестке, и мы с тобой выйдем и оставим ее на произвол судьбы или сходим в цветочный магазин, накупим цветов и забросаем ими других водителей!

— А кто заплатит за цветы?

— А мы их украдем. Не заплатим и убежим!

— Дай — ка мне это обдумать, — сказала Прис.

— Да хватит тебе думать — то! Ты что, никогда в детстве ничего не стащила?! И ни разу ничего не разбила. Ну, хотя бы уличный фонарь или другую общественную собственность, черт тебя дери?!

— Однажды я стащила леденцовую палочку в аптеке.

— Вот мы сейчас именно это и сделаем, — сказал я. — Найдем аптеку и снова станем детьми. Слямзим дешевый леденец, а потом усядемся где — нибудь в тенечке, например на газоне, и съедим его.

— Ты не сможешь есть, у тебя губа разбита… Я произнес, настойчиво и рассудительно:

— Ладно. Допустим. Но ты — то сможешь! Или как? Соглашайся. Ты можешь пойти в аптеку прямо сейчас и сделать это. Даже без меня.

— Ты пойдешь со мной так или иначе?

— Если тебе хочется. Или же могу остановиться у обочины, не заглушив двигатель, и увезти тебя в ту же секунду, как только ты появишься. А потом ты уйдешь.

— Нет, — возразила Прис, — я хочу, чтобы ты зашел в аптеку вместе со мной. Ты можешь показать мне, какой леденец брать. Мне нужна твоя помощь.

— Хорошо, так и сделаю.

— Каково наказание за подобный проступок?

— Вечная жизнь, — ответил я.

— Ты меня дурачишь.

— Нет, — возразил я. — Я так считаю. — Действительно, я был глубоко серьезен.

— Ты что, хиханьки со мной устраиваешь?! Я вижу. Зачем ты это делаешь? Разве я смешна?

— О Боже, да нет же!

Но она уже составила себе мнение.

— Ты же знаешь, что я всему поверю. В школе меня постоянно дурачили из — за моей доверчивости. Они звали меня «ходячей наивностью».

Я предложил:

— Пошли в аптеку, Прис, и я покажу тебе. Позволь мне доказать тебе. Во имя твоего же спасения.

— Спасения? От чего?

— От уверенности твоего разума.

Прис колебалась. Я видел, что она приняла мои слова на веру, и сейчас боролась сама с собой, пытаясь понять, что же ей делать и как быть. Если она совершит ошибку… Потом девушка повернулась ко мне и сказала честно:

— Льюис, я верю тебе насчет аптеки. Я знаю, что ты не станешь дурачить меня и потешаться. Ты можешь ненавидеть меня, да так оно во многих отношениях и есть. Однако ты не из той породы людей, которым доставляет удовольствие издеваться над слабыми.

— Ты не слабая.

— Да, я такая. Просто у тебя отсутствует инстинкт, позволяющий это ощутить. Это хорошо, Льюис. А у меня наоборот: есть — то он есть, но мне от этого не легче.

— Легче — не легче, — громко передразнил я. — Прекрати, Прис. Ты подавлена, потому что, закончив творить Линкольна, временно осталась не у дел, и совершенно так же, как многие творческие натуры, испытываешь сейчас разочарование между одной и…

— Мы уже приехали, — сообщила Прис, замедляя ход машины.

После того как доктор осмотрел меня и отпустил, не видя никакой необходимости в наложении швов, мне удалось убедить Прис остановиться у бара, так как чувствовал — надо немедленно выпить. Я объяснил ей, что так принято отмечать завершение какого — нибудь дела. Это именно то, что от нас требовалось. Мы видели пробуждение Линкольна к жизни — знаменательный момент, возможно, самый знаменательный в жизни каждого из нас. И все — таки, несмотря на всю его знаменательность, было в нем нечто зловещее и печальное, нечто подавившее всех, с чем не смог справиться ни один из нас.

— Мне только кружку пива, — сказала Прис, пока мы пересекали тротуар.

В баре я заказал ей пиво, а себе — ирландский кофе[11].

— Чувствуется, что в подобных местах ты чувствуешь себя как дома, — заметила Прис. — Ты много времени провел, околачиваясь по кабакам, не правда ли?

Я ответил:

— Есть у меня кое — какие соображения насчет тебя, и я должен поделиться ими с тобой. Неужели ты веришь своим обрывочным наблюдениям за другими людьми? Или высказывания такого плана у тебя всегда наготове, чтобы окружающим было неприятно? Если это так…

— А сам ты как считаешь? — спросила Прис голосом, совершенно лишенным выражения.

— Не знаю, что и думать.

— А тебе какое дело?

— Ты представляешь для меня огромный интерес, вплоть до Мельчайших подробностей, и к тому же в любом аспекте.

— Но почему?

— История твоей жизни захватывающе увлекательна: шизоид — в десять лет; невроз навязчивых состояний — в тринадцать, законченная шизофреничка и подопечная Федерального правительства — в семнадцать. Сейчас ты наполовину излечена и снова живешь среди людей, но все еще… — Я замолчал. Совсем не ее трагическая история была причиной моего интере са. — Я скажу тебе правду. Я люблю тебя.

— Врешь.

Исправив неудачную формулировку, я сказал:

— Я МОГ БЫ полюбить тебя.

— Если что? — похоже, Прис страшно разнервничалась, голос ее дрожал.

— Не знаю, что — то удерживает меня.

— Страх.

— Возможно. Может быть, просто откровенный страх.

— Ты меня дурачишь, Льюис, когда говоришь так? Зачем ты это сказал? Я имею в виду — про любовь?

— Нет, не дурачу.

Она нервно рассмеялась.

— Ты мог бы покорить женщину, если бы смог преодолеть свой страх. Не меня, а какую — нибудь женщину. Я не могу свыкнуться с мыслью, что ты сказал мне это. Льюис, ты и я — противоположности, ты знал об этом? У тебя все чувства наружу, я же свои всегда скрываю. Я глубже. Если бы у нас появился ребенок — на что это будет похоже? Я не могу понять женщин, которые постоянно рожают, совсем как суки… в год по младенцу. Вероятно, это очень мило — быть такой земной, такой самкой. — Она взглянула на меня краем глаза. — Для меня это — закрытая книга. Такие реализуют себя посредством своей про — креативной системы, разве не так? Ей — же — ей, я знала таких женщин, но я — то никогда такой не стану. Я не могу чувствовать себя счастливой, если не тружусь. Хотела бы я знать почему?

— Бог знает…

— Должно же быть какое — то объяснение! Все ведь имеет причину. Льюис, я не помню точно, но не думаю, чтобы кто — то из парней говорил мне когда — нибудь, что любит меня.

— Да ты что, так не бывает. Должны же хотя бы мальчишки в школе…

— Нет, ты — первый. Я с трудом соображаю, что мне делать… Я даже не уверена, что мне это по душе. Какое странное чувство…

— Прими его, — подсказал я.

— Любовь и творчество, — сказала Прис больше себе, чем мне. — То, что мы сделали со Стентоном и Линкольном — роды. Любовь — и роды: двое соединяются, не так ли? Ты любишь то, чему дал жизнь. А если ты любишь меня, Льюис, то должен желать слиться со мной, дабы призвать к жизни нечто новое, не так ли?

— Думаю, что да.

— Мы подобны богам, — продолжала Прис, — в нашем творчестве, в нашем гигантском труде. Стентон и Линкольн — новая раса… и все — таки, даря им жизнь, мы опустошаем себя. Разве ты сейчас не ощущаешь пустоту?

— Нет, черт возьми!

— Значит, ты очень сильно отличаешься от меня. Для тебя в этой задаче не было подлинного смысла. Прийти сюда, в этот бар… сиюминутный импульс, которому ты поддался. Мори и Боб, и твой папа, и Стентон — все они остались там, в САСА с Линкольном, а тебе до этого и дела нет. Потому что тебе ЗАХОТЕЛОСЬ посидеть в баре и пропустить рюмашку. — Ее усмешка была исполнена добродушия и терпимости.

— Похоже на правду, — согласился я.

— Я тебя пилю, а? Ведь на самом деле я не представляю для тебя никакого интереса. Ты заботишься исключительно о себе.

— Так оно и есть. Я понимаю, что ты права.

— Зачем ты сказал, что хочешь все обо мне знать? И зачем тебе было говорить, что ты чуть ли не влюблен в меня, если бы не страх удерживал тебя?

— Не знаю.

— Ты что, никогда не пытался посмотреть самому себе в лицо и понять мотивы собственных поступков? Я свои взгляды анализирую.

— Прис, поразмысли здраво! Ты — всего лишь одна из многих, не лучше и не хуже остальных. Тысячи американцев попадают в психиатрические клиники или уже в них пребывают, заболев шизофренией. Тысячи их попали под действие закона Макхестона. Допустим, ты привлекательна, но в той же Швеции или Италии кинозвездочек, которые гораздо привлекательнее тебя — как собак нерезаных. Твой интеллект…

— Это ты пытаешься сам себя убедить.

— Пардон? — ошеломленно спросил я.

— Ведь ты меня боготворишь и сопротивляешься против признания того, о чем только что рассуждал, — сказала Прис спокойно.

Я оттолкнул свою рюмку.

— Пошли — ка обратно в САСА. — Моя разбитая губа горела от спиртного.

— Я что — то не то сказала? — На минуту Прис пришла в замешательство. Она вновь продумывала все, что было ею сказано, мысленно исправляя и совершенствуя свои слова. — Я имею в виду — о том, что ты — моя противоположность…

Я приобнял ее за плечи.

— Допивай свое пиво и пошли. Когда мы вышли из бара, Прис сказала:

— Опять ты на меня обиделся.

— Нет.

— Я стараюсь быть с тобой любезной. Но я всегда неправильно веду себя с людьми, когда изо всех сил стараюсь быть с ними вежливой и говорить то, что вынуждена говорить… Это плохо для меня — притворяться. Я же тебе говорила, что не смогу усвоить систему правил поведения, неестественных для меня. Это никогда не срабатывает! — Она обвиняла, словно я все это пытался ей внушить.

— Слушай, — сказал я, когда мы вернулись в машину и включились в поток уличного движения. — Мы вернемся и продолжим выполнение задачи, которой посвятили свои силы. Сделаем Сэма Берроуза средоточием всего, что мы производим, ладно?

— Нет, — сказала Прис. — Это могу сделать только я, тебе это не под силу.

Я потрепал ее по спине.

— Знаешь, ты стала мне сейчас гораздо симпатичнее. Думаю, мы начинаем строить очень хорошие, здоровые, стабильные отношения друг с другом.

— Может быть, и так, — согласилась Прис, без малейшего подозрения, что в моих словах мог присутствовать хотя бы грамм сарказма. Она улыбнулась.

— Я надеюсь на это, Льюис. Люди должны понимать друг друга.

В САСА Мори возбужденно приветствовал нас: — Где вы были так долго?! — вопил он, размахивая листком бумаги. — Я отправил телеграмму Сэму Берроузу — вот она, читайте! — и сунул мне бумажку в руки. Ощутив в душе укол тревоги, я развернул ее и прочел писанину Мори:

СОВЕТУЮ ВАМ ПРИЛЕТЕТЬ СЮДА НЕМЕДЛЕННО. СИМУ — ЛАКР ЛИНКОЛЬНА. НЕВЕРОЯТНЫЙ УСПЕХ. ПРОСИМ ВАШЕГО РЕШЕНИЯ. ХРАНИМ ПРЕДМЕТ ДЛЯ ВАШЕГО ПЕРВОГО ОСМОТРА, КАК ГОВОРИЛОСЬ ПОСРЕДСТВОМ ТЕЛЕФОННОГО ЗВОНКА. ПРЕВОСХОДИТ БЕЗУМНЕЙШИЕ ОЖИДАНИЯ. НАДЕЖДА УСЛЫШАТЬ ОТ ВАС В ПРЕДЕЛАХ ДНЯ.

МОРИ РОК, «АССОЦИАЦИЯ САСА»

— Он уже дал ответ? — спросил я.

— Нет еще, но телеграмму по телефону мы отправили только что.

Это было потрясение, и тут еще Боб Банди предстал передо мной.

— Мистер Линкольн просил передать, что он сожалеет и хочет узнать, как вы себя чувствуете. — Сам Боб выглядел крайне сомнительно.

— Передай ему, что прекрасно, — ответил я. И добавил: — И поблагодари его.

— Хорошо. — Банди ушел, дверь офиса закрылась за ним. Я обратился к Мори:

— Я должен с этим согласиться, Рок. Ты докопался до истины. Я был не прав.

— Спасибо за то, что ты согласился со мной. Прис вмешалась:

— Напрасно тратишь на него свою благодарность! Возбужденно попыхивая своей «Кориной», Мори продолжил:

— У нас впереди куча работы. Я знаю, что сейчас Берроуз заинтересуется нами. Однако чего нам надо опасаться, — он понизил голос, — так это того, что такой человек может оставить нас, как щепку, за бортом. Я прав, дружище?

— Прав, — согласился я. У меня тоже возникали подобные мысли.

— Кстати, он, вероятно, поступал так уже миллионы раз с мелкими дельцами. Мы должны сплотиться, все мы, все пятеро, если считать Боба Банди. Правильно? — Он посмотрел вокруг, окинув взглядом Прис и нас с папой.

Папа сказал:

— Мори, а может быть, предложить это Федеральному правительству? — Он робко взглянул на меня: — Hab' Ich nicht Recht, mein Sohn?[12].

— Он уже связался с Берроузом, — сказал я. — Насколько нам известно, Берроуз уже направляется сюда.

— Мы можем отказать ему, — предложил Мори, — даже если он сюда заявится. Если у нас появится ощущение, что это необходимо направить в Вашингтон, федеральный округ Колумбия, вместо того чтобы вести переговоры с Берроузом.

— Спроси Линкольна, — посоветовал я.

— Что?! — резко выпалила Прис. — Вот еще, Господи помилуй!

— Я считаю, — продолжил я, — что надо обратиться к нему за советом.

— Что может неотесанный провинциальный политикан прошлого века знать о Сэме К. Берроузе?! — сардонически спросила Прис.

Настолько спокойно, насколько это только возможно, я произнес:

— Полегче, Прис!

Мори торопливо вмешался:

— Давайте не будем ссориться. Все мы имеем право высказывать свое мнение. Думаю, мы продолжим начатое дело и покажем Линкольна Берроузу, а если по какой — нибудь дурацкой причине… — он внезапно оборвал. В офисе звонил телефон. Пара огромных шагов — и вот уже Мори поднимает трубку:

— «Ассоциация САСА». Мори Рок у телефона. Молчание.

Повернувшись в нашу сторону, Мори беззвучно, одними губами произнес: БЕРРОУЗ.

«Вот оно, — сказал я себе. — Кости брошены».

— Да, сэр, — произнес Мори в трубку. — Мы вас встретим в аэропорту Буаз. Да, мы вас там увидим. — Лицо его пылало. Он подмигнул мне.

Я спросил у папы:

— Где Стентон?

— Что, mein Sohn?

— Симулакр Стентона — я его нигде не вижу. — Вспомнив о его враждебном отношении к Линкольну, я встал и подошел к Прис, пытаясь услышать завершение телефонного разговора Мори с Берроузом.

— Где Стентон? — громко спросил я у Прис.

— Не знаю. Банди куда — то ЕГО засунул. Вероятно, ОН в мастерской.

— Минуточку, — Мори оторвался от телефона и, обращаясь ко мне со странным выражением лица, сказал: — Стентон в Сиэтле. С Берроузом.

Я услышал, как Прис воскликнула:

— О нет! Мори сказал:

— Вчера вечером ОН сел в скоростной автобус «Грэйхаунд», а сегодня утром приехал туда и сразу же встретился с Сэмом. Берроуз говорит, что они долго говорили друг с другом и поговорили хорошо. — Мори прикрыл рукой микрофон: — Берроуз еще не получал нашу телеграмму. Это именно Стентон пробудил в нем интерес. Сказать ему о Линкольне?

— Отчего бы и нет? — сказал я. — Он все равно получит телеграмму.

— Мистер Берроуз, — произнес Мори в трубку, — мы только что отправили вам телеграмму. Да, у нас есть действующий симулакр Линкольна, и это — небывалый успех, несравнимый даже со Стентоном. — Взглянув на меня с непередаваемой гримасой, он сказал: — Сэр, в полете вас будет сопровождать Стентон, не так ли? Мы горим желанием получить его обратно. — Молчание, после чего Мори снова прикрыл микрофон: — Бер — роуз говорит, что Стентон выразил желание остаться в Сиэтле на денек — другой, осмотреть достопримечательности. ОН собирался подстричься и побывать в библиотеке, а если город ЕМУ понравится, ОН, возможно, даже подумает об открытии юридической конторы и поселится там.

— Боже милосердный! — воскликнула Прис, сжав кулаки. — Скажи Берроузу, чтобы он убедил ЕГО вернуться сюда!

Мори произнес в трубку:

— Можете ли вы убедить его лететь с вами, мистер Берроуз? — Снова пауза. — ОН уже ушел, — сказал наконец Мори, на этот раз не прикрывая микрофон. — Попрощался с Берроузом и исчез. — Мори насупился и вид у него был глубоко несчастный.

Я подсказал:

— Как бы то ни было, закончи разговор о прилете Берроуза.