Когда плачет скрипка. Часть 1 Дан Виктор

Глава 8 Ночь воспоминаний

Через несколько дней Михаилу предстояла поездка на могилы родителей, и ему все чаще вспоминался тот трагический май. Отец любил майские праздники, не упускал случая побывать в райцентре на демонстрации. Колхоз и школа обязаны были всегда направлять своих представителей в колонну демонстрантов. В тот год они отправились всей семьей.

Михаил и Мария ехали в автобусе со школьниками, родители – на бортовой машине в группе колхозников.

Михаил не помнил всех подробностей того дня – страшные впечатления следующих дней стерли все.

Они с сестрой вернулись раньше и ждали с нетерпением родителей, чтобы сесть за праздничный стол. Отец и мать почему-то долго не возвращались, и бабушка предложила им поесть, не дожидаясь общего обеда. Они отказались.

В окно громко постучала соседка, хотя на входной двери был электрический звонок.

Бабушка пошла открыть и вскоре вернулась бледная:

– Миша! Смотри за Марией, я сейчас…

В тот день она не вернулась. На ночь пришла соседка. Только со временем из многих рассказов у Михаила сложилась картина трагедии.

Водитель грузовика, который доставил демонстрантов и должен был везти их обратно, в ожидании пассажиров встретил знакомого и изрядно выпил. Когда шумная и тоже в большинстве навеселе компания заполнила лавки в кузове, отец еще не садился. Он пытался заставить водителя уступить ему баранку.

Тот уверял, что в отличной форме и наотрез отказался.

Пассажиры дружно поддержали водителя – они спешили к праздничному застолью. Егор сел у заднего борта, хотя Нина сохранила место рядом с собой, ближе к переднему борту.

Это произошло из-за Зойки, бойкой незамужней женщины, сверстницы отца. Ходил слух, что она осталась одинокой, потому что безнадежно была влюблена в Егора с юности. Со словами: "Я вас разлучу хотя бы на час!”, – она заняла место, предназначенное отцу.

Получилось так, что она разлучила их навсегда.

В пути их застал короткий майский дождик, который сделал грунтовую дорогу вдоль яра опасной для пьяного водителя. Грузовик забуксовал, и его стало сносить вниз на крутой склон балки. Пассажиры в страхе стали выпрыгивать за борт.

Лавку, на которой сидела Нина, свалили сзади ей на ноги. Она не могла выбраться. Спрыгнуть за борт для Егора – дело секунды, но он бросился на помощь жене, пробиваясь через обезумевшую толпу.

Когда с трудом высвободил Нину, они в кузове остались одни, а грузовик, уже неуправляемый (водитель выскочил одним из первых), катился вниз по склону и вскоре перевернулся.

Егора убило сразу.

Нину без сознания и еще троих с переломами и вывихами отвезли в районную больницу только через два часа – не могли найти трезвого водителя.

Через неделю Михаил с сестрой проведал мать. Накануне она пришла в себя. Спросила о муже. Ей сообщили о похоронах. Она закрыла глаза и молчала несколько часов, потом попросила привести детей.

Михаил запомнил смуглое лицо в бинтах, мокрых от слез в уголках глаз, и горячую худую ладонь.

Вечером она умерла.

Виновник аварии сбежал и не появлялся три дня, отсиживаясь у родственников по соседним хуторам, чтобы нельзя было выявить алкоголь. Получил пять лет.

После отсидки пришел с бутылкой водки просить прощения у бабки Натальи и Михаила. Бабушка едва не разбила эту бутылку у него на голове.

В тот май бабушка была, как потерянная, и запустила огород совсем. Кукурузу посадили только в конце мая. Вдобавок случился жаркий, без дождей июнь. В августе стало ясно, что кукурузы на зерно у них не будет.

Уже из каждого двора по вечерам слышен аромат вареной кукурузы, а у них только кое-где намечаются початки. Сестра Мария пристает к бабушке: «Хочу кукурузы!».

Однажды вечером бабушка предложила Михаилу:

– Миша! Сходи на колхозное поле. За рекой хорошая кукуруза. Или ты боишься? Все туда ходят.

Он не боится! Да и сестра перестанет хныкать.

Но, когда первые початки упали на дно холщовой сумки, его охватил стыд и страх. Сын Егора, так его называли и знали во всем селе, мелкий воришка!

Раздался шум на дороге. Он присел и замер. В груди гулко колотилось сердце, щеки и уши пылали. Еще немного – и начнется паника. Он напряг волю, чтобы вернуть контроль над собой. Вспомнил совет отца: в таких случаях пошутить, хотя бы над собой. Шум на дороге отдалялся. Он приподнялся и задел головой сухой лист.

«Хорошо, что не ухом, иначе был бы пожар. Нашли бы на поле обгоревшие кости пионера Миши и поставили бы здесь памятник как спасителю колхозного добра», – эта шутливая мысль вернула ему самообладание, но не надолго.

Самым трудным оказалось пройти с сумкой, полной кукурузных початков, по дороге к мосту и затем по улицам к дому. Он сидел над рекой под старой вербой. Солнце только что скрылось. Пожар заката пылал на небе и в гладкой, как зеркало, речной воде.

В груди пылал пожар стыда. Сколько пробыл в оцепенении, он не помнит. Небесный пожар стал покрываться пеплом, стало заметно прохладно.

У Михаила появилась идея.

Разделся, сложил одежду в сумку и вошел в воду. Он переплыл речку с сумкой на голове и как был в мокрых трусах огородами добрался до дома. За каждым забором ему мерещились ехидно-насмешливые глаза: сын Егора – воришка!

– Ты, почему так долго? – встретила в тревоге бабушка. Он молча бросил сумку на лавку около печи и поднялся в свою комнату. Переоделся и лег поверх одеяла на кровать.

Перед глазами было окно. Еще маленьким Михаил попросил не закрывать его окно ставнями или занавесками. Засыпая и просыпаясь, он любил наблюдать изменяющийся и в то же время повторяющийся круговорот: закаты, молодую луну, беспорядочный орнамент дождевых капель и струй, фантастические морозные узоры, фейерверки вечерних и ночных гроз.

В комнату заглянула бабушка с тарелкой в руке:

– Кукурузу есть будешь?

Он не ответил. Она молча ушла.

Луна уже светила в окно, когда заставил себя спуститься в ванную помыть ноги перед сном.

Казалось, дом спал. Трели цикад на улице проникали в каждый уголок дома. Внизу он услышал еще какое-то сдавленное бормотание. Пошел на звуки и очутился в комнате родителей. Комната так и осталась нетронутой с того дня, когда ее хозяева ушли на праздник. Бабушка только повесила над кроватью с высокими подушками увеличенную фотографию отца и матери.

Теперь бабушка стояла на коленях на полу в одной ночной рубашке под этими портретами. Ее худые темные от загара руки лежали на белом покрывале, словно тянулись к портретам.

Она просила у них прощения. Слова прерывались сдавленными рыданиями.

Михаил хотел незаметно уйти. Скрипнула половица. Он замер. Бабушка оглянулась и так на коленях бросилась к нему, уткнулась лицом в его голые ноги и зарыдала, причитая:

– Прости, Миша! Прости! Боже! Что я наделала?! Не бери чужого! Никогда не бери! Боже! Егор меня не простит!

Михаил гладил ее седые, но еще густые волосы молча. Спазм сдавил горло, слезы катились из глаз, и он боялся разрыдаться. Отворачивал голову в сторону, чтобы слезы не упали на лицо или голые руки бабушки и не выдали его.

Потом они сидели на веранде летней кухни при свете луны. Михаил пил топленое козье молоко с хлебом. Бабушка накинула на плечи большой платок из козьей шерсти и торопливо вспоминала, вспоминала…

Свою молодость, мужа, детство своих детей, Егора и Ильи, коллективизацию, голод, войну…

Уже потом он уловил моральный стержень всех бабушкиных воспоминаний в ту ночь и в другие долгие зимние вечера. Старая деревенская женщина не могла или не хотела высказывать мысль прямолинейно: нужно в любых, самых трудных обстоятельствах хранить честь и достоинство, свое и семьи.

Во время оккупации в их доме, еще старом доме довоенной постройки, квартировали в одной из двух крошечных комнат два немецких солдата.

Немцы вели себя на удивление корректно. Будто это не завоеватели, а квартирующие прилежные студенты. Они действительно до войны были студентами и один из них – Вилли всюду таскал за собой в солдатском ранце телескоп. В безоблачные вечера, когда сумерки сгущались и звезды проступали ярко, как огоньки на развороченном только что потухшем пепелище ночью, Вилли ложился спиной на копну соломы и направлял телескоп в небо.

Иногда он позволял Егору и его старшему брату Илье смотреть в трубу, при этом пытался что-то объяснить. Немецкий язык деревенских мальчишек и русский немецкого студента не позволяли вынести из этих объяснений что-либо вразумительное, но Егор был потрясен грандиозностью звездного мира, который открывался за окуляром телескопа.

В начале 43-го, когда Гитлер в очередной раз лихорадочно собирал резервы для прорыва Сталинградского котла, Вилли с приятелем вернулись заметно расстроенные и стали упаковывать вещи.

– Вогин? Куда? – спросила хозяйка.

– Нах Сталинград!

Это слово вот уже несколько недель как зажгло огонек надежды на перелом и победное окончание войны – Вилли охотно делился сведениями с фронта.

Он никогда не спрашивал, но догадывался, что муж этой еще не старой женщины, скрывающей свою красоту под поношенной и латаной одеждой, на фронте.

– Сталин и Гитлер есть преступники, – этими словами Вилли обычно завершал свои военные сводки.

Однажды он сказал Егору:

– Сталинская коллективизация толкнула немецкий народ в руки Гитлера. Теперь Гитлер и Сталин делят между собой мир.

Возможно, слова были другие, но отец запомнил эту мысль в такой словесной форме. Не сразу он ее усвоил – только в пятьдесят шестом году, но повлияла она на его жизнь существенно. Во всяком случае, Михаил услыхал эти слова очень рано. Сначала в разговорах взрослых, потом в его дискуссиях с отцом.

Бабушка привыкла к безобидным постояльцам и была сильно обеспокоена вопросом, кто придет на их место.

В центре села, размещалась эсэсовская часть. Те вели себя не так, как студенты. Для начала перестреляли всех собак. Потом из домов получше выселили всех и устроили казармы, столовую и клуб.

На прощание бабушка неожиданно для себя растрогалась, эти ребята были всего на три года старше ее Ильи, и накормила их гороховым супом на сале.

Перед самым уходом Вилли вдруг раскрыл свой ранец, достал телескоп и протянул Егору.

– Я не вернусь. Нам капут! – его русский улучшался с каждым днем.

Так немецкий цейссовский телескоп оказался в руках сельского подростка и породил мечты, которым не суждено было сбыться. В 43-м сразу после освобождения Илью призвали в армию. Егор пошел учиться на тракториста. Через месяц пришла похоронка.

Илья погиб под Мелитополем. Только что призванных ребят сняли с эшелона, раздали оружие и бросили в бой – из-за высоких потерь наступающих войск срочно требовалось новое пополнение. Из двадцати трех парней того призыва в сорок пятом году вернулись только двое.

Егор работал трактористом и учился в вечерней школе. Пришла победа, но отец с фронта не вернулся.

Вечернюю школу закончил уже после армии. О дальнейшей учебе не могло быть речи. Нужно было строить новый дом. Довоенный из самана с черепичной крышей, сильно пострадал от бомбежки при освобождении села.

Работал трактористом и строил дом из кирпича.

Не такой как строили здесь, а такой какие видел во время службы в Прибалтике. Небольшой, но с подвалом, высокой крышей и мансардой. На крыше сделал башенку – маленькую копию обсерватории, как на фотографиях в книжках по астрономии, и установил там телескоп.

Потом женился на учительнице, прибывшей по направлению в местную школу. Достраивал и оборудовал дом городскими удобствами, чтобы молодая жена, выросшая в городе, не тяготилась деревенским бытом.

Была также другая причина думать о комфорте молодой жены. Во время войны той пришлось долго прятаться в подвале от бомбежек. Поэтому у нее долго не было детей, да еще больные почки, сколько себя помнил Михаил, всегда досаждали матери.

Сколько пришлось услышать от односельчан шуток, добродушных и злых, по поводу теплого туалета. Но вскоре, сначала деревенская “знать”, а затем и многие другие последовали этому примеру и обзавелись ваннами и унитазами.

Отец в душе, наверное, не мог смириться с мыслью, что ему пришлось отказаться от учительства. Он много времени проводил в своей “обсерватории" и самостоятельно почерпнутых из книг знаний по физике и астрономии ему бы хватило с лихвой для деревенской школы. И диплом можно было получить заочно. Однако смущала скромная учительская зарплата. Он не решился принести в жертву юношеским мечтам материальный достаток семьи.

В восьмом классе произошло событие, которое могло решительно повлиять на судьбу Михаила. В начале учебного года в школе появилась супружеская пара в возрасте за тридцать – новые учителя физики и математики.

Причина, приведшая двух выпускников МГУ в сельскую школу, выяснилась потом, когда произошел, очевидно, один из тех скандалов, которые и заставляли их кочевать из школы в школу.

Внешне супруги мало подходили друг другу. Она – невысокая, с худым волевым всегда недовольным лицом и очками на довольно крупном носу. Одевалась в строгие английского покроя костюмы серого или темно-коричневого цвета.

Он – высокий, атлетического сложения блондин со светло-серыми глазами. Копна светлых курчавых волос была непривычно длинной для сельских жителей. Носил светлые костюмы с белоснежными рубашками, и его никто не видел на улице без галстука.

Когда он вел урок, то почти никогда не садился за учительский стол. Отметки в классном журнале ставил, наклонясь над столом.

Старшеклассницы были от него в восторге.

С педагогической точки зрения он вел уроки неправильно, так как ориентировался на самых сильных учеников, которых выявил за два или три урока. Примерно десяти лучшим ученикам седьмого – девятого классов он персонально предложил участвовать в факультативном семинаре, что на официальном языке получило название математический кружок. Десятиклассниками не интересовался, сказал, что поздно.

Занятия кружка проводились два раза в неделю. Почти все они посвящались истории математики. Схема была такой. На одном из заседаний готовился сценарий, подбирались исполнители и назначался срок первого занятия по выбранной теме. Две-три недели ученики готовились самостоятельно.

Константин Дмитриевич, Код, как его прозвали ученики, щедро снабжал литературой из личной библиотеки.

Код быстро выделил Михаила из кружковцев и стал уделять особое внимание.

Однажды Код проходил мимо дома Михаила и увидел, как тот тренируется с пудовыми гирями под навесом.

Навес отец соорудил еще в молодости специально для занятий в любую погоду с гирями и на перекладине.

– Прекрасно, молодой человек! Математик должен иметь крепкое тело и сердце, чтобы снабжать мозг кровью в моменты наивысшего умственного напряжения. Вы не будете возражать, если я войду?

Это была одна из его особенностей – говорить всем ученикам «вы».

Код прошел под навес, снял пиджак, взял в обе руки по двухпудовой гире и легко, казалось, без напряжения, проделал с ними несколько упражнений.

Отец в свое время запретил Михаилу тренироваться с двухпудовыми гирями до достижения шестнадцати лет. Он иногда нарушал этот запрет и поэтому смог оценить мощь мускулатуры учителя математики.

Зимой после очередного заседания, посвященного теории Галуа, Код сказал Михаилу:

– Три года в таком темпе – и вы сможете выбирать любой университет страны!

А в марте уборщица застукала Кода с десятиклассницей по кличке Скирда. Потом уборщица похвалялась, что следила за ними давно.

Мария Мельник, Скирда, коротко стриженная фигуристая блондинка, была ученицей-переростком. В десятом ей уже было девятнадцать лет. В восьмом классе она заболела туберкулезом и почти два года провела в больницах и санаториях.

От болезни она избавилась, но приобрела большой опыт по части мужчин. Как это часто бывает у туберкулезников и других хронических больных, ее жизнелюбие получило выход в сексуальной распущенности. «Левый» аборт в одном из санаториев сделал ее бесплодной. После возвращения в село с ней не переспал только ленивый. Многие подростки избавлялись с ее помощью от девственности в скирдах вокруг села. Отсюда кличка. Но Мария предпочитала зрелых, опытных мужчин. Не одна жена грозилась ей «выдрать патлы».

Возможно, поэтому Скирда стриглась очень коротко. А может потому, что за короткими волосами ухаживать проще.

Кода она начала атаковать почти сразу, как только увидела. И он не устоял.

Скандал был крупным. Кода лишили прав преподавания в школах.

Код уехал. Жена его осталась работать в школе. Потом супруги развелись.

Когда Код уезжал, провожать его пришел только Михаил. Код крепко пожал его руку:

– Поступок мужчины и друга! Я должен извиниться, что так глупо прервалась наша работа. К сожалению, мне для гармонии жизни только гармонии математики не хватает… Через жену, вероятно, теперь уже бывшую, я передал вам программу занятий, список литературы и книги. Я их покупал лично.

Книги его жена не отдала…

Недавно Михаил узнал, что Код стал начальником крупного вычислительного центра, снова женился и обзавелся, наконец, детьми.

План Кода Михаил не выполнил. Многие книги из списка достать не удалось. Пришло лето, а с ним и возможность заработать. Математика отошла на второй или даже третий план.

После смерти родителей Михаилу стал доступен книжный шкаф в их комнате. Сначала он проштудировал все о гигиене половой жизни. Эти книги, очевидно, были приобретены в расчете на детей. Через год-другой родители переложили бы их на детские полки, как это было с другими книгами.

У отца было много популярной юридической литературы, мемуары и речи известных дореволюционных адвокатов. Самое интересное Михаил перечитал.

Вспомнилось лето после окончания десятого класса. Серебряная медаль почти гарантировала ему поступление в университет областного центра на физико-математический факультет.

Он отправил туда документы, получил уведомление и в ожидании вызова на собеседование начал обычный рабочий сезон.

Из-за выпускных экзаменов в школе и вступительных в университет, пусть только собеседование, оставалось для заработка всего полтора месяца. Он понимал, что город потребует больших расходов, чем дома в семье под хозяйственным руководством бабушки.

То лето запомнилось еще постоянным недосыпанием. В страду водители и трактористы чаще всего держат машины рядом с домом. Так удобнее. Только рассвело, а водитель уже за рулем и едет к месту работы. Задание и горючее он получает, как правило, в поле. Работать приходилось без выходных, а тут еще и Анна требовала внимания. Они уже встречались, как это называлось в селе, то есть ходили вместе на танцы и в кино.

Ослепление первой влюбленности уже прошло. Анна была красивой, но самовлюбленной и упрямой девушкой. Из-за упрямства она иногда казалась туповатой. Легкая беседа с ней была невозможна. Их отношения никак не развивались. Духовная близость не приходила, поэтому о физической близости Михаил даже не помышлял, так как соседство накладывало дополнительные обязательства.

Анна не работала, собиралась поступать не в институт, а на курсы медсестер, поэтому имела много свободного времени и страдала от скуки.

Двух вечеров в неделю, по средам и субботам, ей было явно мало. На танцы они ездили на «газоне» Михаила на базу отдыха ткацкого комбината на берегу моря за пять километров. База отдыха непрерывно расширялась. Поэтому там постоянно жили строители, в основном завербованная молодежь из Западной Украины. Они и устраивали танцы, куда сходились отдыхающие и жители из близлежащих сел.

Женская половина на танцах преобладала, поэтому существовала традиция каждый третий танец объявлять «белым».

На танцы часто заглядывали женатые мужчины подгулять. Появлялись и их ревнивые жены с “инспекционной проверкой”, какой такой морской рыбалкой занимаются мужья.

После танцев Михаил ложился спать в час ночи, а в четыре уже нужно садиться за руль.

Анна обычно тщательно оберегала Михаила при объявлении белого танца, но в это лето позволяла себе пригласить иногда какого-нибудь другого парня, обычно из их села.

Тогда Михаил доставался другой партнерше, если хотел танцевать. Чаще всего его приглашала одна и та же девушка, из строителей.

Ее звали София. Волосы ее иногда пахли ацетоном или олифой. Она была маляр.

София, красивая блондинка славянского типа, с легкой стройной фигурой, приехала из Львовской области. Конопушки на носу, проявленные сильным загаром, придавали ей детское очарование, как и прекрасный язык. Она была начитана и остроумна.

Вскоре Михаил заметил, что с нетерпением ждет ее приглашения. В тот год он еще весной отрастил усы и выглядел при его росте и комплекции очень солидно, значительно старше своих неполных восемнадцати лет.

Однажды София пожаловалась, что у них опять простой. Стройка шла рывками. То не было фондов на стройматериалы, то не хватало денег у комбината. Как и многие строители, она решила подработать в селе.

Михаил сказал, что знает бабку, которая щедро платит. Ее сын добывает нефть на Севере, а она здесь одна на хозяйстве, да еще с внуком. Рассказал, где и когда его можно поймать на дороге, чтобы он по пути на обед доставил Софию к старухе.

Михаил не предполагал, что уже на следующий день София будет ждать в условленном месте. Затормозил, она легко прыгнула в кабину.

Днем под солнцем он видел ее впервые и не разочаровался. Сердце застучало, как разболтанный мотор его грузовика.

Она была босой. Легкий цветастый халатик едва достигал середины стройных загорелых бедер, покрытых нежным, едва заметным, выбеленным солнцем пушком. На голове соломенная шляпка с широкими полями, какие в этих краях по глупости уже не носили.

Едва проехали полкилометра, она попросила остановить машину. Довольно далеко от дороги на скошенном пшеничном поле тянулся ряд столбов ЛЭП. Вокруг них буйствовало разнотравье из полевых цветов. Софии вздумалось их нарвать.

Она осторожно попробовала маленькой ножкой стерню и с улыбкой запрыгнула Михаилу на руки, обхватив руками шею.

– Отнеси туда, пожалуйста!

Михаил понес, спотыкаясь не от тяжести, а от возбуждения. У столба она не отпустила его. Как верблюд, опустился на колени, да и ноги уже не держали. Она поцеловала его в губы и прошептала:

– Только не торопись! У нас будет много времени…

Они не закрывали глаз. Михаил видел в ее васильковых облака, она в его темно-карих – цветы. Запах полыни еще долго напоминал ему этот день. Потом они лежали рядом, глядя в небо.

Скоро к Михаилу вернулось еще не удовлетворенное желание, но София поцеловала в шею и остановила:

– Вечером, любый!

Раздался автомобильный сигнал. Михаил быстро натянул брюки и поднялся из травы, застегивая. Рядом с его машиной стоял самосвал Петра. Тот засмеялся, махнул рукой и поехал. «Хорошо, если решил, что я по нужде», – подумал Михаил.

София уже была одета. Опять на руках Михаила она переехала в кабину. Теперь его сердце не колотилось, как флюгер под порывистым ветром, а источало любовь и негу.

– Ты не будешь хвастать своей победой? – спросила София, прильнув к его плечу.

– Это твоя победа!

– Ну и как чувствуют себя побежденные?

– На седьмом небе!

– Я серьезно! Мы не будем встречаться на танцах… Наши хлопцы – придурки. Считают, что если девушка с кем-то спит, значит должна спать со всеми подряд.

– Как скажешь, люба!

Он притормозил у дома бабы Дуклиды и отвел Софию во двор к широкой лавке под густой шелковицей, где баба Дуклида обычно проводила жаркую часть дня, сидела или лежала на домотканом рядне.

С Софией они встречались почти каждый вечер и ехали на грузовике по ночным проселочным дорогам к морю. Купались под луной в парной воде, любили друг друга с пылом молодости на неостывшем песке под вздохи затихающего прибоя – дневной бриз уступал место ночному.

Однажды днем Михаил почувствовал, что засыпает прямо за рулем. Так недолго свалиться в овраг! Остановил у обочины машину, вытащил и спрятал в карман брюк ключ зажигания и заснул прямо на траве в тени грузовика.

В селе все на виду, и его ночные встречи с Софией стали известны Анне и дяде Мите. С Анной он перестал ходить на танцы под предлогом недосыпания и усталости. Кто-то доложил, что он спал прямо у дороги.

Появился строжайший приказ председателя колхоза, предписывающий вечером доставлять технику на машинный двор и сдавать сторожу под расписку в журнале. Все понимали, что этот приказ завгар дядя Митя придумал только для Михаила и продолжали держать машины в своих дворах.

Михаил стал ходить на свидания пешком. Теперь он спал днем регулярно. Дядя Митя на одной из оперативок в поле в присутствии многих не удержался от упрека в адрес Михаила, что тот исчезает среди бела дня на полтора-два часа.

Михаила бес дернул сослаться на частые поломки машины. Механизаторы заржали, когда один из них бросил:

– У него коленвал перегревается! Ха-ха-ха!

Другой добавил:

– И поршень заклинивает. Го-го-го!

Свидания с Софией стали реже. Она отнеслась к этому с пониманием. Очень удивилась, узнав, что он еще не служил. Они так мало знали друг о друге. В свои двадцать она за два года вербовок на стройки повидала много, научилась постоять за себя и знала, что ей нужно от жизни.

Насытившись друг другом, они лежали в объятиях, неторопливо обмениваясь поцелуями и короткими фразами:

– У тебя такая правильная речь.

– Моя мать была учительницей.

– Ты такой красивый и добрый, но не мой суженый… Поступишь в институт и уедешь. Найдешь образованную в больших очках и забудешь меня.

– Никогда!

– Может, и не забудешь. Я ведь у тебя первая, но женишься на дочке профессора.

– Женюсь на тебе, хоть завтра! Будешь кормить бедного студента?

– Врать грех.

– Наговаривать на меня – еще больший.

– Ты такой честный, что готов жениться на каждой, с кем переспал?

– Зачем спать с девушкой, если на ней не мог бы жениться? Я знаю, ты будешь прекрасной женой, – он поцеловал ее и вдруг вспомнил, что завтра первое августа, а вызова в институт все нет.