Последний секрет Вербер Бернард

25

Капитан Умберто включает инфракрасный излучатель, две створки расходятся, и «Харон» проникает в небольшой канал, ведущий к причалу, сделанному под фортом в углублении утеса. Они швартуются у понтонного моста.

– Я подожду вас здесь.

В знак прощания он берет руку Лукреции, ласкает ее, целует и сует какой-то легкий предмет.

Она смотрит, что у нее в руке, и видит пачку сигарет.

– Я больше не курю, – говорит она.

– И все же возьмите. Это послужит вам отмычкой.

Лукреция пожимает плечами и прячет пачку. Она с удовольствием снова ставит ноги на твердую землю. Но они все еще дрожат. Исидор поддерживает ее.

– Дышите глубже, Лукреция, дышите.

Умберто распахивает большую высокую дверь, и они попадают на территорию больницы. Он закрывает за ними тяжелый замок. Они едва сдерживают легкое содрогание. Страх психиатрической больницы.

Я не сумасшедшая, думает Лукреция.

Я не псих, думает Исидор.

Второй оборот тяжелого замка.

А если мне придется доказывать, что я нормальный, беспокоится Исидор.

Журналисты поднимают глаза. К скале с помощью цемента приделаны большие камни, служащие ступеньками. Они поднимаются. С трудом увеличивают шаг. Наверху тучный мужчина с узкой короткой бороденкой, с походкой учителя и в объемном хлопковом пуловере, подбоченившись, загораживает им дорогу.

– Эй вы! Чего вам здесь надо?

– Мы журналисты, – сообщает Лукреция.

Поколебавшись, мужчина представляется:

– Я доктор Робер.

Он ведет их по крутой лестнице, выходящей на площадку.

– Вы можете быстренько все осмотреть, но прошу вас сохранять сдержанность и не контактировать с больными.

Они находятся в центре больницы. Вокруг по лужайке бродят люди в городской одежде и разговаривают. До журналистов доносится разговор двух больных:

– Это я-то параноик? Неправда, кто-то распространяет слухи…

Другие сидят, читают газету или играют в шахматы. Чуть вдалеке играют в футбол, немного подальше – в бадминтон.

– Знаю, наша одежда может удивить. Феншэ запретил одевать больных в пижаму, а медсестрам – носить белые халаты. Таким образом он уничтожил пропасть между лечащими и лечимыми.

– А путаницы не возникает? – спрашивает Исидор.

– Я сам поначалу путался. Но это заставляет быть более внимательным. Доктор Феншэ приехал из Отель-Дье, что в Париже. Он работал с доктором Анри Гривуа, который привез во Францию новые методы канадской психиатрии.

Доктор Робер направляется к строению с надписью: САЛЬВАДОР ДАЛИ.

Стены внутри вместо традиционно белого больничного цвета расписаны красками от пола до потолка.

– Великая идея Феншэ была в том, чтобы напомнить каждому больному, что он может превратить свою инвалидность в достоинство. Он хотел, чтобы они признали свой так называемый сбой и использовали его как преимущество. Каждая комната – дань уважения определенному художнику, который добился успеха как раз благодаря тому, что отличался от остальных.

Они входят в палату Сальвадора Дали. Исидор и Лукреция осматривают стены, расписанные под Дали; это отличные репродукции его самых известных картин.

Доктор Робер ведет журналистов в следующее строение.

– Для параноиков: Мориц Корнелис Эшер.

Стены украшены изображениями всевозможных геометрических фигур.

– Эта больница – настоящий музей. Настенная живопись просто великолепна. Кто все это нарисовал?

– Чтобы достичь такой точности, мы призвали сумасшедших из строения «Ван Гог»; и уверяю вас, это абсолютные копии оригиналов. Ван Гог искал совершенный желтый цвет, рисуя тысячи подсолнухов, отличающихся друг от друга лишь легким оттенком, он пытался отыскать лучший вариант этого цвета; так и здешние больные могут очень долго подбирать цвета, пока не найдут именно тот, который нужно. Они перфекционисты высшего класса.

Они продолжают осмотр.

– Для шизофреников – фламандская живопись Иеронима Босха. Шизофреники очень чувствительны. Они ловят все волны, все вибрации, и это заставляет их страдать и делает гениальными.

Они обходят двор и проходят среди пациентов, большинство которых вежливо приветствуют гостей. Некоторые громко разговаривают с вымышленными собеседниками.

Доктор Робер объясняет:

– В чем мы похожи, так это в том, что нас волнует одно и то же, только каждого в разной степени. Взгляните на этого человека: он боится магнитных волн, исходящих от мобильных телефонов, и поэтому постоянно носит мотоциклетный шлем. Но кто не задумывался об их потенциальной вредности?

Несколько больных дорисовывают картину. Доктор Робер делает одобрительное выражение лица.

– Феншэ ввел новшества во все области, включая метод работы. Больных он осматривал, как никто до него. Смиренно. Без предубеждения. Он не считал их существами, у которых надо остановить способность к разрушению, или людьми, стесняющими окружающих, нет, он пытался заставить их ценить все лучшее, что в них есть, и усилить это. Для этого он обратил их внимание к лучшему, что создает человечество. К живописи, к музыке, к кино, к компьютерам. И он никогда не мешал им. Его пациенты естественным образом устремились к искусству, через которое могли выразить не только свои тревоги или опасения, но и свой язык. Вместо того чтобы запирать своих больных, Феншэ уделял им внимание. Вместо того чтобы разговаривать с ними о болезни, он говорил о красоте вообще. И у некоторых, в свою очередь, появилось желание творить.

– Легко это далось?

– Очень тяжело. Параноики не любят шизофреников и презирают истериков, которые платят им тем же. Но искусство стало для них чем-то вроде нейтральной территории, благодаря ему они даже смогли дополнять друг друга. Феншэ хорошо сказал: «Когда кто-нибудь вас в чем-то упрекает, он показывает то, что могло бы стать вашим преимуществом».

К ним подбегает старая женщина и торопливо хватает за руку журналистку, чтобы посмотреть на часы.

Лукреция замечает, что у нее есть свои часы на запястье. Но она так дрожит, что не в состоянии на них взглянуть.

– Двадцать минут седьмого, – говорит Лукреция.

Но женщина уже бежит в другую сторону. Доктор Робер шепчет журналистам:

– Болезнь Паркинсона. Ее лечат дофамином. В этой больнице лечат не только умственные расстройства, но и все заболевания нервной системы: болезнь Альцгеймера, эпилепсию, болезнь Паркинсона.

К ним подходит больной, кривляясь и размахивая небольшой линейкой.

– Что это? – спрашивает Исидор.

– Болезнемер. Измеритель боли в некотором роде. Когда больной говорит, что испытывает боль, сложно понять, нужен ему морфин или нет. Тогда его просят определить по градусам от одного до двадцати, насколько «мне больно». Таким образом они отмечают свою субъективную боль.

Двое рабочих закладывают мемориальную плиту с изображением Феншэ. Внизу выгравирован его девиз: «Возможности человека, у которого есть мотив, безграничны».

Больные собираются, чтобы посмотреть на плиту. Некоторые выглядят растроганными. Человек десять аплодируют.

– Его здесь все ценили, – говорит бородач. – Когда Феншэ сражался на турнире с DEEP DLUE IV, на главном дворе установили большой телеэкран, и стоило посмотреть, какое было оживление – прямо как во время футбольного матча. Все кричали: «Давай, Самми! Самми, вперед!» Больные называли его по имени.

Доктор Робер открывает дверь вивария и показывает целую этажерку с клетками, в которых сотни мышей.

– Вас это интересует?

Лукреция наклоняется над клетками и замечает, что у большинства грызунов обрит череп, а из их голов тянутся электрические проводки.

– Это подопытные мыши. Мы провоцируем эпилептический припадок и наблюдаем, каким образом лекарства с ним справляются. Феншэ был не только директором больницы, он все еще оставался ученым. Со своими помощниками он проверял новые пути исследований.

Мыши заинтересовались пришедшими и тянули носом сквозь решетки клеток.

– Они словно хотят что-то нам сказать, – тихонько замечает Лукреция.

– Они умнее обычных мышей. Так как их родителями были цирковые мыши, они от рождения легко переносят тесты. Потом мы поместили их в эти клетки с лабиринтами и игрушками, чтобы проверить, не ухудшился ли их интеллект.

Журналисты смотрят, как две мышки дерутся, ударяя друг друга маленькими лапками. В конце концов на мордочке одной из них появляется кровь.

– Как вы думаете, кто-нибудь здесь мог питать к нему неприязнь? – спрашивает Лукреция.

– Наркоманы. Они одни играют не по правилам. И надо всеми издеваются, включая Феншэ. Они его уже били однажды. Наркоманы не в состоянии соображать. Они готовы на все, ради того, чтобы достать хоть немного проклятого зелья.

– И даже на убийство?

Доктор Робер держится за подбородок.

– Они единственные не понимали ценности методов Феншэ. Впрочем, он решил со временем выгонять самых строптивых.

– Каким образом, по-вашему, наркоман мог убить Феншэ? – спрашивает Исидор.

– Например, подложить в его еду какое-нибудь вещество замедленного действия, – отвечает доктор Робер.

– Служба судебной медицины не обнаружила никаких токсичных продуктов.

– Некоторые из них невозможно выявить. Здесь, в химической лаборатории, у нас есть крайне токсичные вещества. Они могут подействовать, а затем мгновенно исчезнуть.

Лукреция отмечает этот новый вариант – заговор наркоманов, которые использовали невыявляемыи яд.

– Можно осмотреть кабинет Феншэ?

– Ни в коем случае.

Тогда Исидор проявляет находчивость: вытаскивает сигареты из кармана своей коллеги и берет одну. Мужчина проворно хватает ее.

– Сигареты нельзя приносить, но никто не запрещал курить тайком. Дело в том, что все мы спим здесь, а сходить за покупками на берег не часто удается. Спасибо.

Доктор Робер зажигает сигарету и закрывает глаза от наслаждения. Он резко вдыхает, чтобы побыстрее впитать никотин.

– Просто удивительно, сумасшедший дом без сигарет, – замечает Исидор. – Я бывал в других психиатрических больницах, и там все курили…

– Феншэ, кажется, курил во время матча с DEEP DLUE IV, – добавляет Лукреция.

– Это исключение. Во время матча напряжение было на пределе. Он мог сломаться.

Лукреция достает записную книжку и быстро отмечает: «Восьмой мотив… табак?»

Исидор, взглянув через ее плечо на запись, шепчет:

– Нет, надо расширить. Табак, алкоголь, наркотики. Скажем, одурманивающие вещества, вызывающие привыкание. Итак, перечислим: 5) обязанность; 6) гнев; 7) секс и 8) наркотики.

Внезапно появляется пожилая женщина, предположительно страдающая болезнью Паркинсона, в компании двух крепких мужчин, которые хватают доктора Робера. Поняв, что его поймали, доктор жадно вдыхает последнюю затяжку затухающего окурка.

– Ну что, Робер, снова хитришь!

Окурок вырвали и бросили на землю. Женщина смерила взглядом журналистов.

– Робер вас надул! В этом у него талант. Спорю, он прикинулся врачом. Вообще, он и есть врач, но он действительно болен. Одно другому не мешает. Робер – разносторонняя личность. Отличный вам урок: внешность обманчива.

Она знаком приказывает больному убраться. Смущенный, он уходит. Пожилая женщина поворачивается к Исидору и Лукреции.

– Вы ведь не из больницы; кто вы такие и что здесь делаете?

Они не сразу осознают, что их одурачили.

– Э… мы журналисты, – отвечает Лукреция.

Старуха взрывается от гнева.

– Что! Журналисты! Здесь не должно быть никаких журналистов! Вероятно, вас привез Умберто! На сей раз это будет последнее предупреждение, если он снова приведет чужаков, его выгонят!

– Можно задать вопрос?

– Сожалею, но у нас нет времени. Это больница. Дайте нам работать спокойно.

Она уходит, санитар ведет их к понтону.

В этот момент Исидор думает про себя, что надеется никогда не сойти с ума, но если это все же произойдет, он хочет, чтобы его лечил такой человек, как Феншэ.

26

Доктор Феншэ регулярно приходил к Жану-Луи Мартену, но у него были и другие больные.

На первых порах Мартена поддерживала семья. Друг Бертран и коллеги по работе также по очереди навещали его. Пес Лукулл постоянно сидел у его ног, чтобы защитить от случайного обидчика.

Все они знали, что больной их видит и слышит. Мартен со своей стороны изо всех сил старался, чтобы беседа состоялась: он говорил «да», закрывая глаз один раз, и «нет» – хлопая глазом дважды.

Жена Изабелла сообщила ему, что отнесла заявление в полицию, чтобы отыскать того, кто его сбил.

– Благодаря свидетелю, который все видел с балкона, известен номер машины.

Глаз Жана-Луи посветлел.

– …Но к сожалению, автомобиль был взят напрокат по подложным документам.

А потом друзья стали навещать его все реже и реже.

Мартен пытался заставить себя поверить отговоркам, которые они давали. Первым свое безразличие к хозяину показал пес Лукулл. Без всяких извинений он просто перестал лизать его руку и отворачивался, словно эта неподвижная громадина под одеялом не имела ничего общего с хозяином. Она его не кормила, не бросала ему палку, не ласкала его, поэтому пес уже не видел нужды усердствовать.

В конце концов перестали приходить и коллеги. По сбивчивым словам друга Бертрана Мулино Жан-Луи Мартен понял, что его место в банке занято.

Даже сам Бертран опустил руки.

Семья упорно твердила ему об улучшении состояния. Дочери говорили о возвращении, о лечении в другой, не менее специализированной клинике. Однажды Изабелла удивленно произнесла:

– Они что, перевели тебя в другую палату?

Жан-Луи один раз хлопнул веком. Феншэ действительно переселил его в палату побольше, чтобы он мог спокойно «общаться» с родными.

– В этой палате нет окна! – возмутилась Сюзанна, младшая дочь Мартена.

– А ему без разницы. Ему от этого ни жарко, ни холодно, – усмехнулась старшая.

– Я запрещаю тебе говорить такое!

Пораженная мать со всей силы залепила дочери пощечину.

Мартен дважды закрыл глаз.

Нет, нет, не ссорьтесь.

Но его жена уже исчезла, уведя детей, чтобы он не был свидетелем их склок.

27

На обратном пути море спокойно.

Умберто, хмурый и недружелюбный, больше с ними не разговаривает. Он постоянно сплевывает поверх леера, будто бы метит прямо на журналистов.

Очевидно, сотрудники больницы все же отчитали его.

– Но, в общем, нам повезло, что они так просто нас отпустили, – объявляет Исидор. – Помню, в 1971 году в Лос-Анджелесе проводили эксперимент. Десять журналистов решили проникнуть в психиатрическую больницу, чтобы провести там расследование. Каждый сходил к семейному врачу и пожаловался, что «слышит голоса в голове». Этого вполне хватило, чтобы их направили прямиком в психиатрические учреждения, где им диагностировали шизофрению. Итак, журналисты тщательно записали все, что происходило вокруг них. Но когда они решили, что их расследование закончено, некоторые не смогли выйти на волю. Им пришлось звать адвокатов, ведь ни один врач не хотел признать, что журналисты в здравом рассудке. Только сами больные заметили, что новички вели себя по-другому…

Волосы Лукреции развеваются по ветру, она дышит полной грудью, чтобы избежать тошноты.

– Врачи, должно быть, очень обиделись, что их обманули. Начиная с того момента, как журналисты получили диагноз «шизофреник», любое их действие расценивалось как типичное для больных.

Впереди показался Лазурный Берег со своими великолепными виллами, возвышающимися над бухтой.

– Я тоже слыхала о подобном эксперименте в Париже, – заговорила Лукреция, не желая оставаться в долгу. – С согласия школьной администрации, социологи наобум раздали ученикам хорошие и плохие рекомендации перед переходом в другой класс. Преподаватели об эксперименте не знали. В конце года ученики с хорошей рекомендацией имели хорошие оценки, а те, у кого были незавидные рекомендации, получили плохие оценки.

– Вы считаете, что нас формируют окружающие? – спрашивает Исидор.

В этот момент телефон Лукреции начинает вибрировать. Она слушает, затем выключает аппарат.

– Это был профессор Жиордано. Он что-то обнаружил. Он сообщил, что ждет меня в морге.

– Ждет «меня»? Он ждет «нас», – поправляет Исидор Катценберг.

– Он просил приехать только меня.

Взгляд Исидора становится острее.

– Я бы хотел поехать с вами.

Ты всего лишь мерзкая маленькая девчонка, которой еще учиться и учиться этой профессии.

– А я бы хотела поехать одна.

Поигрывая своей фуражкой, украшенной витым узором из золотых нитей, капитан внимательно смотрит на них. Теперь он вспомнил, почему решил остаться холостяком.

– Должен признать, мне это очень неприятно, – вздыхает Исидор.

– Тем хуже, – отвечает она.

– Неужели?

– Неужели!

Сверкающие изумрудные глаза прощупывают карие, которые стараются быть бесстрастными.

Довольно холодно простившись с проводником, журналисты добираются до мотоцикла с коляской. Исидор не хочет говорить, но слова вырываются сами собой.

– Все-таки я думаю, что нам лучше оставаться вместе. При малейшей неприятности… – настаивает он.

– Я большая девочка и могу за себя постоять. По-моему, я вам это уже доказала.

– И тем не менее позволю себе настаивать.

Она быстро надевает шлем и широкий красный плащ.

– Отель совсем близко, дойдете пешком! – бросает Лукреция.

Затем приподнимает очки, садится на мотоцикл, притягивает руками его голову к себе и целует в лоб. Потом хватает его за подбородок.

– Пусть между нами все будет ясно, дорогой коллега. Я не ваша ученица, не последовательница, не дочь. Я делаю что хочу. Одна.

Он выдерживает ее взгляд и говорит:

– Мы начали это дело вместе, и я его предложил. Поверьте, лучше вместе и оставаться.

Она надевает очки и устремляется по вечерней улице, оставляя своего коллегу одного.

28

Все окончательно бросают его.

Дочери навещают все реже. В конце концов они даже перестают извиняться.

Только жена Изабелла все еще приходит. Она все время повторяет, как мантру, слова: «Мне кажется, тебе немного лучше» и «Я уверена, ты выкарабкаешься». Возможно, она старается убедить в этом саму себя. Вскоре она тоже начинает придумывать неправдоподобные отговорки, а потом перестает приходить совсем. Глаз, двигающийся над пускающим слюну ртом, и правда зрелище не слишком приятное.

Жан-Луи Мартен впервые проводит день без единого контакта с внешним миром. Он думает, что он самый несчастный человек на свете. Даже у бродяги, даже у заключенного, даже у приговоренного к смерти более завидная доля. По крайней мере, они знают, что их мучение когда-нибудь кончится. А он всего лишь существо, «приговоренное к жизни». Он знал, что навсегда останется неподвижным, как растение. Даже хуже. Растение вытягивается. Он же походит на машину. Кусок железа. С одной стороны, ему подают энергию посредством перфузии, с другой – следят за пульсом, но в чем разница между стулом и механизмом, который не дает этому стулу исчезнуть? Он – первый человек, ставший машиной и сохранивший способность думать.

Будь проклята эта машина. Ах! Попадись мне этот тип, из-за которого я теперь в таком состоянии!

Этим вечером он подумал, что ничего хуже с ним произойти уже не может.

Он ошибался.

29

Лукреция Немро чудом не сбила пешехода. Чтобы ехать быстрее, она решает свернуть на тротуар. Но мотоцикл напарывается на бутылочный осколок, и переднее колесо испускает вздох.

– Черт!

Она с трудом снимает запаску, прикрепленную сзади мотоцикла. Сверху начинает накрапывать. Несколько молодых людей предлагают ей свою помощь, но Лукреция со злобой отказывается.

Запаска тоже оказывается дырявой; Лукреция смертельно устала.

Она с силой бьет ногой по мотоциклу.

Дождь усиливается. Вдалеке гроза задает трепку кораблям.

Покопавшись в коляске, она находит баллон антипрокола и присоединяет его к клапану.

Я всегда всего добивалась без чьей-либо помощи. У меня никогда не было родителей. Или же они так быстро исчезли, что я не успела их увидеть. Я училась сама, читая книги, мне не помогали преподаватели, я стала журналисткой, хотя не училась в школе журналистики. Теперь я меняю колесо без помощи механика, и я не хочу ни от кого зависеть. Ха! Знал бы кто, как я думаю об этих наивных бедняжках, которые только и хотят выскочить замуж, чтобы муж решал их проблемы! Сказки о феях принесли много вреда нашему поколению.

Лукреция проверяет давление: еще недостаточно; она снова нажимает на баллон.

Ох уж мне все эти Золушки, Белоснежки и прочие Спящие Красавицы!

Останавливается грузовик, и водитель предлагает помочь. В следующую секунду его уносит поток ругательств. Дождь становится холоднее, день постепенно угасает.

Наконец мотоцикл в порядке. Не обращая внимания на дождь, Лукреция садится, пытается завести мотоцикл. Тот не заводится.

Она несколько раз ударяет по нему ногой.

В конце концов раздается глухое урчание, которое все яснее начинает звучать в вечернем воздухе.

Спасибо, машинка.

Из-за дождя Лукреция не может ехать быстро.

Когда она прибыла в каннский морг, было уже десять часов. Она достает фотоаппарат и вешает его через плечо.

В это время на входе, кроме консьержа, никого нет. Антилец все еще погружен в чтение «Ромео и Джульетты».

При виде журналистки он знаком показывает ей, что прохода нет, и стучит по часам на своей руке, имея в виду, что уже слишком поздно.

Она вытаскивает толстый бумажник, прикрепленный цепочкой к ее штанам, и, внимательно изучив содержимое, с отвращением протягивает ему двадцать евро.

Без единого слова он засовывает деньги в карман, снова углубляется в «Ромео и Джульетту» и нажимает кнопку, чтобы открыть стеклянную дверь.

Кабинет Жиордано заперт на ключ, но комната автопсии открыта. Она пуста. На столах лежат шесть тел, накрытых белыми простынями. Лукреция замечает, что дверь в зал рентгеновского облучения приоткрыта и оттуда просачивается красный свет.

– Профессор Жиордано? Профессор Жиордано, вы здесь?