Оружейный остров Гош Амитав

Типу

За несколько минут до пяти утра я, утеплившись джемпером и ветровкой, уже стоял на круговом перекрестке Гол-парк. Я внял совету Пии, и потому в холщовой сумке, висевшей на моем плече, была не одна, но целых две смены одежды, а также фотокамера, диктофон и электронная книга.

По обыкновению, улицы под нависшим мрачным небом окутал зимний вонючий смог, испятнанный кляксами фонарей. В начале шестого я расслышал отдаленный гвалт рассерженных голосов. Он становился все громче, вскоре в туманном мареве возникли два тусклых глаза, и через минуту возле меня остановился желтый автобус с логотипом Фонда Бадабон, из окон которого доносилась ожесточенная перепалка.

С моим появлением в салоне она стихла. На переднем сиденье я увидел Мойну, которая заняла мне место рядом с собой.

Тишина в автобусе длилась недолго. Едва мы тронулись в путь, как свара вспыхнула с новой силой.

Глянув через плечо, я обнаружил, что являюсь единственной взрослой особью мужского пола, все остальные пассажиры – женщины и дети. Впереди сидели сотрудницы фонда, облаченные, как и Мойна, в строгие накрахмаленные сари из натурального хлопка. Женщины на задах салона представляли собою пестрое сборище в мишурной синтетической одежде; некоторые из них были с детьми, кое-кто, прикрывшись краем сари, кормил грудью младенца.

Под разгоревшийся шум Мойна шепотом поведала, что женщины эти – “секс-труженицы” (был использован сей английский эвфемизм), выловленные полицией в кварталах красных фонарей Колкаты и других поселений. Поскольку все женщины родом из Сундарбана, стражи порядки обратились в благотворительный Фонд Бадабон, располагавший программой перевоспитания и трудоустройства падших женщин.

Причиной диспута стало невысокое жалованье, которое мог предложить фонд в своих мастерских. Предполагаемые ремесленницы утверждали, что на такие деньги прожить невозможно, а персонал фонда гневно отметал их запросы.

К сожалению, сказала Мойна, битва эта обречена на поражение. Опыт показал, что спасенные женщины почти поголовно возвращаются к прежнему образу жизни.

– Откуда такая уверенность? – спросил я.

Мойна устало вздохнула.

– Мы уже давно занимаемся этой проблемой. Со времен Айлы.

Вот так я узнал о циклоне Айла, в 2009-м обрушившемся на Сундарбан.

Бедствие это, рассказала Мойна, встретили иначе, нежели прежние циклоны. Еще в конце девяностых годов в регионе установили систему оповещения, что давало время подготовиться к удару стихии. Загодя были разработаны планы массовой эвакуации, и миллионы людей перебрались в безопасные районы Индии и Бангладеш. В результате счет жертв был удивительно мал – по крайней мере, несравним с числом погибших от циклона семидесятого года.

Однако долговременные последствия Айлы оказались ужаснее, чем у его предшественников. Во многих местах береговые укрепления были смыты, и море захватило прежде недоступные ему участки; огромные площади некогда плодородной земли превратились в солончаки, став непахотными на десятилетие, а то и навсегда.

Эвакуация населения тоже возымела эффект, которого никто не мог предугадать. Оторванные от родных корней, многие беженцы решили не возвращаться домой, сознавая, что их и без того тяжелая жизнь теперь станет еще более непредсказуемой. Общины разрушились, семьи распались, молодежь хлынула в города, пополняя и так уже разбухшие трущобы, старики, отказавшись от попыток заработать себе на пропитание, превратились в уличных попрошаек.

Сундарбан, нищий край, всегда привлекал торговцев живым товаром, но после Айлы они налетали роями, умыкая женщин в отдаленные бордели и увозя трудоспособных мужчин на стройки за тридевять земель, а то и на чужбину. Многие из уехавших так и сгинули.

Порой казалось, рассказывала Мойна, что вода и суша ополчились на обитателей Сундарбана. Люди рыли колодцы, но из земли хлестала отравленная мышьяком жижа, они возводили дамбы, но невиданной мощи приливы их сметали. Даже рыбаки бедствовали: некогда их лодки проседали от улова, а теперь считалось удачей, если сеть приносила горсть рыбешек.

И что оставалось делать молодой поросли?

Жизнь в Сундарбане была настолько тяжелой, что с каждым годом исход молодежи возрастал, парни и девушки влезали в долги и воровали, чтобы заплатить агентам по найму рабочей силы. Некоторые тайком пересекали границу с Бангладеш и записывались в трудовые бригады, убывавшие в Бенгальский залив. А если не получалось, платили контрабандистам, чтоб в лодках переправили их в Малайзию или Индонезию.

Избежать такой судьбы можно было только одним способом – получить образование. Но как ребятам и девочкам из лесной чащи, при свечах учившимся по старым, из рук в руки переходившим учебникам, состязаться с городскими сверстниками, в распоряжении которых подготовительные курсы и свободный доступ в интернет?

У Мойны задрожал голос, краем сари она промокнула глаза. Однако нового потока слов долго ждать не пришлось.

Родив сына, она часто мечтала, что мальчик первым в их роду окончит колледж, будет изучать медицину или инженерное дело. Но ничего хорошего не вышло, с самого детства его преследовали несчастья, начавшиеся со смерти отца, который погиб, работая на Пию.

Спору нет, Нилима, сотрудники фонда, соседи и больше всех Пия были очень добры к вдове с ребенком. Мойна никогда ни о чем не просила, но несчастный случай с ее мужем лег тяжким грузом на душу Пии, и та делала даже больше того, на что можно было рассчитывать. Например, купила Мойне домик в Лусибари и открыла банковские счета на ее имя – один для бытовых нужд, другой для образования мальчика. Пия потратила бессчетно часов на обучение паренька английскому и даже из Америки давала ему уроки по телефону или скайпу. Она подарила мальчику ноутбук, планшет, мобильный телефон последней модели, игровую приставку, музыкальный центр, а потом, узнав, что из-за частых отключений электричества он не может пользоваться этими устройствами, оплатила установку солнечных батарей на крыше.

– Вообразите, каково ему было владеть всем этим, обитая в Сундарбане, где ничего подобного в глаза не видели? – сказала Мойна.

Перечень даров был, как я понял, обобщающим образом затруднительного положения, в котором оказались мать с сыном из-за чрезмерной щедрости благодетельницы, поместившей их в пузырь благополучия посреди беспросветной нищеты подлинной жизни.

Конечно, все это делалось из добрых побуждений, но в результате мальчик так и не смог приспособиться к своей среде. Еще подростком он начал говорить о том, что хочет уехать в Соединенные Штаты. В тринадцать лет, когда он дорос до средней школы, Пия забрала его к себе в университетский городок в штате Орегон, где жила и работала. Однако эксперимент этот был обречен на провал: Пия обитала одна в маленькой квартире, питалась консервами и часто уезжала в командировки, у нее не было опыта семейной жизни и воспитания детей. Предоставленный себе, парень связался с дурной компанией и уже имел неприятности с полицией. Через пару лет Пия привезла его обратно, опасаясь, что в Америке дело кончится тюрьмой.

Мойна поразилась тому, как сильно изменился ее сын. В нем все было другим: одежда, стрижка, повадки. Даже имя его стало иным – свое истинное, Тутул, труднопроизносимое для американцев, он сменил на Типу и требовал, чтобы его называли только так, иначе просто не откликался.

Местная школа ему явно не годилась, и Пия устроила его в дорогой интернат в Колкате. Но и там все обернулось скверно. Американские замашки его не глянулись учителям и одноклассникам. Дела стали окончательно плохи, когда в школе прознали, что он – далит[23] из Сундарбана. Родом из этих краев одни шлюхи и лакеи, сказал какой-то ученик. Типу рассвирепел и здорово его отделал. Но парень тот был из влиятельной семьи, которая добилась исключения драчуна из пансиона.

Вернувшись в Сундарбан, он категорически отказался посещать школу, и ни мать, ни Пия не могли его заставить. На все их попытки мальчишка отвечал: “В интернете я узнаю куда больше, чем от любого учителя”.

Он и впрямь отменно управлялся с компьютером, да еще по-английски говорил, что твой американец, а потому имел источники дохода. К нему, вообще-то еще юнцу, за помощью обращались со всей округи. Типу начал зарабатывать, порой исчезал на несколько дней, но мать не знала, где он и откуда берутся деньги, а на ее вопросы он отвечал, что сотрудничает с центром по обработке телефонных обращений. Пришла пора подумать о колледже, да только Мойна уже утратила былую власть над сыном, который поступал как ему заблагорассудится. Он стал совсем чужим.

Мойна опять промокнула глаза и смолкла, глядя на рисовые поля и рыбные садки, мелькавшие за окном.

Я не мог и подумать, что мне суждено встретиться с Типу. Но в Басонти, когда мы шли по набережной, Мойна вдруг воскликнула:

– Ой, да вон же он! Типу!

– Где?

Она указала на невысокого худощавого парня, который, засунув руки в карманы джинсов, лениво шагал нам навстречу.

– Я и не знала, что он здесь. Наверное, Нилима-ди сообщила ему о вашем приезде. Только ее он и слушается.

В рассказе Мойны сын ее выглядел угрюмым озлобленным юнцом. Однако сейчас с одного взгляда стало ясно, что это личность совсем иного сорта: цепкий взгляд и порывистость движений наводили на мысль о голодной барракуде. Сходство с лоснящейся хищницей усиливали сияние серебряной вставки в ухе и высветленные пряди, торчавшие на макушке и прилизанные на висках. А что до его облачения, то майка с логотипом баскетбольного клуба “Нетс” и мешковатые джинсы, сползшие на бедра и явившие край ярко-красных трусов, в Бруклине смотрелись бы вполне уместно.

Быстро выяснилось, что наша встреча действительно организована Нилимой.

– Она попросила определить координаты святилища, чтоб знать его точную локацию, – уведомил Типу.

Сказано это было на вялом бенгали, но затем он перешел на английский, и голос его обрел живость.

– Здорово. – Типу подал мне руку. – Как оно, ничего?

– Здравствуйте. – Я ответил рукопожатием. – Я…

– Да знаю, кто вы такой, папаша, – ухмыльнулся Типу. – Про вас мне все известно.

Я оторопел.

– Откуда?

– Пробил вас в Cети.

Не знаю, что больше меня раздражило – нахальный тон или обращение “папаша”, точно к персонажу комикса. Не найдясь с достойным ответом, я решил просто игнорировать сию выходку.

– Где катер? – спросил я.

– Вон там. – Типу показал на причал, где сгрудились разнообразные суда.

– Какой из них наш?

– Вон тот.

Я-то думал, к святилищу меня доставит элегантное судно с мощным мотором, которое резво заскользит по воде, оставляя след из белых пенистых бурунов. Но увидел я неуклюжее корыто с кошмарными изображениями на бортах тигров и крокодилов, имеющих целью заманить однодневных туристов из Колкаты. Ни кричащая раскраска, ни лозунг на палубном ограждении “Веселые поездки по Сундарбану от Хорена Наскара” не могли скрыть того, что сие плавучее средство – всего-навсего уменьшенная версия устарелого парового баркаса, на бенгали известного как бхотбхоти, то бишь керосинка.

Мойна медлила с уходом, она, вероятно, охотно составила бы нам компанию, чтоб только подольше побыть с сыном. Однако Типу повелительным жестом отослал мать прочь, а меня настойчиво подтолкнул к сходням.

– Вперед, папаша, – скомандовал он. – Валандаться некогда. Шкипер уж весь извелся, говорит, упустим отлив. Валяйте на борт.

Сходни показались узковатыми, но я сумел-таки благополучно перебраться на палубу. За спиной моей раздался хриплый смешок.

– Молодец, папаша, справился! – Типу ловко пробежал по доске. – А я уж думал, сейчас дедок сковырнется!

Он втянул сходни на палубу и проворно отвязал швартовые канаты. В нутре катера затарахтел движок, из трубы вырвался густой клуб черного дыма. Судно отвалило от пристани и начало движение, неуклюже переваливаясь с боку на бок в такт с квохтаньем мотора.

Рядом со мной возник Типу.

– Заночуете здесь, папаша?

– Нет, я должен вернуться в город.

– Жалко, а то бы я устроил вам развлеченье. – Подмигнув, он сложил ладони ковшиками, словно поддерживая спелые груди, а затем описал руками окружности, изображая пышные бедра. – Смекаете, о чем я? Тут всегда есть где пошалить, только надо знать места.

Утратив дар речи, я безмолвно смотрел на него.

– Иль вы по другой части? – Типу достал из кармана цигарку. – Вам, как ветерану, первый косяк бесплатно.

Я понял, что он старается меня разозлить, и, не проронив ни слова, ушел в рубку.

На вид Хорену Наскару, кряжистому широкоплечему мужчине с брюшком, выпиравшим из-под белой рубахи и лунги[24], было за шестьдесят. Огромные солнечные очки в железной оправе скрывали верхнюю половину его пропеченного солнцем лица в глубоких морщинах, видимая часть которого напоминала старую автомобильную покрышку.

Усевшись на лавку подле рулевого, я достал блокнот.

– Стало быть, мы на пути к святилищу. А вы помните, как побывали там с Нилимой-ди?

– Конечно, помню. В семидесятом, после большого шторма. Ох уж и навел он шороху, еще хуже Айлы…

Вскоре я понял, что штормы служили Хорену мерилом времени. Если китайцы исчисляли течение лет эпохами императоров Цяньлун и Цзяцзин, американцы – правлением президентов Кеннеди или Рейгана, то для Хорена вехами на обширных временных пространствах были циклоны Бхола и Айла.

Последний внес серьезные перемены в его жизнь. До циклона Хорен, владевший несколькими судами, занимался рыбным промыслом. Но в шторм 2009-го два его траулера и другие корабли помельче перевернулись и затонули. После этого Хорен решил выйти из рыболовного бизнеса, поскольку доходы неуклонно снижались, перспективы же были явно безрадостны. Страховые выплаты он потратил на приобщение к туристической индустрии и сделал это очень вовремя, ибо Сундарбан набирал популярность у путешественников.

Мощный циклон семидесятого года запомнился иным – Хорен едва не лишился жизни. Шторм грянул, когда он вместе с дядей был в море. Их лодку выбросило на берег по другую сторону индийской границы. Суденышко не пережило жесткого приземления, а экипаж его забрался на дерево, где провел два дня, прежде чем увидел рыбаков из своей деревни, лодка которых чудом уцелела. Односельчане спасли потерпевших кораблекрушение. По дороге домой путники столкнулись с доселе невиданным хаосом, отбиваясь от бродяг, мародеров и бандитов, слетевшихся, точно стервятники, поживиться чужим добром.

Поездка к святилищу состоялась менее чем через неделю после сих испытаний, и потому легенда запомнилась Хорену в ином свете, нежели Нилиме, – то бишь злосчастьями, что выпали на долю Оружейного Купца, заставив его покинуть родные края. Например, в памяти лодочника ярко запечатлелась страшная засуха – обезводевшие реки, ручьи и пруды, смрад от гниющей рыбы и сдохшей скотины. Голод, ополовинивший население страны; родители, продающие своих детей; обезумевшие люди, дошедшие до пожирания трупов.

Слушая легенду в изложении Хорена, я подивился еще одному ее отличию от варианта Нилимы. В том пересказе Купец представал этакой жертвой, а у Хорена он выступал гордецом, считавшим, что благодаря своему богатству и уму сумеет уклониться от почитания божеств, представленных повелительницей змей.

В версии лодочника Оружейный Купец, загрузив на корабли свое семейство и все богатства, пустился в плавание именно потому, что хотел избегнуть владычества богини. Но гигантская волна (а точнее, баан, приливный бор, обычное явление на бенгальских реках) обрушилась на караван, лишив торговца почти всего состояния. Однако стихия пощадила его домочадцев, и вместе с ними он укрылся в прибрежной деревушке. На остаток денег Купец приобрел большой прочный дом, казавшийся надежным убежищем, и отправился в город за товарами на продажу. Вернувшись, он обнаружил, что в его отсутствие случился потоп и дом заполонили змеи со скорпионами, убившие его жену и семерых детей.

Но и тогда Оружейный Купец не оставил попыток улизнуть от Манасы Дэви: пассажиром корабля он отправился в дальние земли. Однако на полпути корабль захватили пираты, которые взяли Купца в полон и заточили в крепость. На его счастье, добросердечный капитан корабля (Хорен использовал слово накхуда, в старину имевшее широкое хождение в районах Индийского океана в значениях “судовладелец” и “шкипер”) выкупил пленника.

Хорен смолк и почесал голову.

– Накхуда прозывался каким-то мусульманским именем… Иль… нет, запамятовал.

– Может, Ильяс? – подсказал я.

– Точно! – Хорен пристукнул по штурвалу. – Накхуда Ильяс! С ним-то Купец и путешествовал по разным землям, покуда не добрался до Оружейного острова.

– Названий тех земель не запомнили? – спросил я.

Хорен опять почесался.

– Вроде как была земля из сахара, где все сладкое, а еще тряпичная страна и цепной остров. – Он недоуменно пожал плечами. – История длинная и, в общем-то, бестолковая.

– А что стало с тем лодочником-мусульманином, поведавшим вам эту легенду? У него же была семья, верно?

– Они жили в дхааме, покуда старик не умер. Из всей семьи остался только его внук, недавно похоронивший мать.

– Вы с ним знакомы?

– Немного, – кивнул Хорен. – Бывает, пересекаемся на реке. Зовут его Рафи, ему лет семнадцать-восемнадцать.

– Чем занимается?

– В основном рыбачит. Выкручивается как может.

– Как думаете, удастся с ним поговорить? Наверняка он кое-что знает о святилище.

Хорен задумчиво пожевал губами.

– Встречу-то, конечно, можно было бы устроить, останься вы тут подольше. Но вы же приехали всего на день?

– Да.

– Тогда не выйдет. – Заметив мое огорчение, лодочник добавил: – Хотя кто его знает, может, нынче он как раз в святилище. Я думаю, парень туда часто наведывается, когда не рыбачит.

Пароходик заложил крутой вираж и, покинув речную ширь, вошел в протоку, узкую, будто тоннель, пробитый сквозь лес. Отлив понизил уровень реки, и высившиеся берега в мангровых зарослях казались неприступными укреплениями из ила и густой листвы. Вокруг ни души, все – лес, вода, земля – словно замерло и вместе с тем дышало жизнью.

Прежняя словоохотливость Хорена, сосредоточившегося на коварно извилистом пути, иссякла. Не желая его отвлекать, я вышел из рубки и спустился на палубу.

Я стоял возле трапа и разглядывал мангровый лес, когда опять появился Типу. Цигарка, которую он мне предлагал, теперь торчала у него за ухом, в руке он держал бинокль.

– Не угодно ли воспользоваться оптикой, папаша? Услуга бесплатная, поскольку вы не всамделишный турист.

Я даже бровью не повел, что его рассмешило.

– Все еще злитесь на меня? – Типу попытался всучить мне бинокль. – Да ладно вам, папаша, я же просто подкалываю.

Отказ представил бы меня занудой, и потому я, этак нехотя, взял бинокль, поднес окуляры к глазам и настроил резкость. В этот момент катер обогнул береговой уступ, и протока вдруг закончилась, явив водную ширь, раскинувшуюся чуть ли не до горизонта.

– Река Раймангал, – сказал Типу. – На том берегу – Бангладеш.

– Да, вижу, хоть и нечетко.

– Бывали там, папаша?

Чиркнула зажигалка, я уловил резкий запах конопли.

– Раз-другой бывал в Дакке, – сказал я. – Моя семья, видите ли, жила в Восточной Бенгалии и сюда перебралась при Разделе Индии.

– Да-да, я знаю. – Типу едва не наступил на хвост моей фразе. – Ваша семья обитала в округе Мадарипур, верно?

Я опустил бинокль и уставился на него.

– Откуда вам это известно?

– Читал ваши публикации. – Он сощурился от дыма цигарки. – В вашем семейном чате.

– Что?! – возмутился я. – Но это же частная группа, вход в нее только по приглашению. Как вы получили доступ?

– Есть кое-какие способы. – Типу ухмыльнулся, показав свои акульи зубы.

Я испепелял его взглядом, не зная, что сказать. Он рассмеялся.

– Да все просто, папаша, – я веду страницы Нилимы в социальных сетях. Она же член вашей группы?

– Да.

– Ну вот так я и узнал, что ваши родичи из Мадарипура. А мне этот округ хорошо знаком.

Я вновь изумился.

– Вы бывали в Бангладеш?

Моя недоверчивость (и, похоже, наивность) вызвала у него новый приступ смеха.

– Конечно! И наведывался в ваш район. Всего-то и надо, что пересечь реку, а это пара пустяков. Желаете съездить?

– Нет. Тем более нелегально.

Типу пожал плечами.

– Я гляжу, вы верите в паспорта, визы и прочую муру, – сказал он, не выпуская самокрутку изо рта.

– Верю? – вскипел я. – Паспорт – это не вопрос веры!

– А чего ж так всполошились?

– Того!

Вообще-то он был прав. Я действительно верил в паспорта, визы, разрешения, зеленые карты и подобное. Для меня это были не просто куски бумаги или пластика, они обладали этакой святостью, распространявшейся на учреждения, их выдававшие. Я вспомнил себя у стоек паспортного контроля и тот беспредельный ужас, пронзавший меня, если иммиграционный чиновник вдруг хмурился. Не скрою, меня кольнула смешанная с обидой зависть к моему собеседнику, плевавшему на всякие документы.

– Но у вас же есть паспорт, если какое-то время вы жили в Штатах? – сказал я.

– Конечно, тогда у меня был паспорт. У него истек срок действия, а новый я не получил. На кой тратить время в государственных конторах? Есть способы гораздо проще. Если у вас имеются деньги, выбирайте, паспорт какой страны желаете – Бангладеш, Индия, Малайзия, Шри-Ланка и так далее. Только скажите, что вам нужно, у всякой ксивы своя цена. Но если речь о поездке на пару дней, не надо ничего вообще. Переправились через реку – и вы в Бангладеш.

– Но вам-то что там понадобилось? Насколько я знаю, вы работаете в телефонном центре или где-то в этом роде.

– Вот еще! – Типу скривился, словно я нанес ему смертельную обиду. – С чего вы взяли, что я там работаю?

– Матушка ваша сказала.

– Ей-то откуда знать? – Он презрительно фыркнул. – В этих центрах одни неудачники, я к ним близко не подойду.

Я понял, что он задет, и не отказал себе в удовольствии слегка съязвить:

– И где же вы работаете? На какого-нибудь воротилу ради бесплатной травки?

Типу отмел этот вариант пренебрежительным смешком.

– Наркота? Да нет, папаша, в сферу со скверной репутацией, где доходы снижаются, а риски растут, соваться незачем. Это не по мне. Куда как интереснее перспективные отрасли вроде той, с которой я нынче связан.

– Это какая же?

– Перемещение людей. – Типу ухмыльнулся. – Уже сейчас это одна из крупнейших мировых индустрий, но продолжает быстро расти. Торговый оборот ее за прошлый год исчисляется миллиардами. Но вы, поди, даже не слыхали об этой сфере?

– Вы правы. Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Мои клиенты – люди, которым, скажем так, нужна помощь в поиске лучшей жизни.

Наконец я начал понимать, к чему он клонит.

– В смысле, мигранты?