Столица для поводыря Дай Андрей
– Прекрасно. Дмитрия Кузнецова еще привлеките… И… Вы знакомы с мадемуазель Росиковой? Василиной Владимировной? Спросите Кузнецова вас познакомить… Сговоритесь насчет Общества грамотности. Составьте план, подсчитайте, сколько денег потребно будет. Тогда приходите. Помогу. И Шашкова завтра же ко мне. С текстами. Вам ясно?
Оба встали. Потанин попробовал лихо щелкнуть каблуками, но на мягких гражданских сапогах не было даже плотных подошв. Младший просто поклонился.
– И вот еще что. Мне говорили, вы прокламации какие-то сочинили? Сожгите. Сегодня же. И всех, у кого списки были, о том же предупредите. Некогда нам с вами ерундой заниматься. У нас дом не убран…
Выпроводил задумчивых нигилистов. Апанас уже заглядывал, интересовался, сигналил жестами, что к ужину все готово. Карбышева в приемной не было. Я его на вечернюю трапезу пригласил. Тот аж покраснел от удовольствия и тут же отпросился домой сбегать – переодеться. Странные люди, странные обычаи. Что такого в совместном принятии пищи, что для этого нужно наряжаться, как на прием к царю? Тем более что ужин у меня в доме. Разве Миша чужой? Но нет, явился во всем лучшем, ботинки так начищены, так сияют – смотреть больно. Медалька на груди. Не разглядел, за что именно. Да и важным не счел. Гордится – значит, за дело.
Подумал, на нарядного, в сюртуке из дорогущего сукна, Гинтара посмотрел. На его лощеного племянника взглянул. Вздохнул и отправился за парадным мундиром. Мне теперь, слава богу, тоже есть чем хвастаться. Черный крестик Владимира на траурной черно-красной ленточке – на шею. Станислав на красно-белой и командорский крест «За заслуги» на темно-голубой с узкой красной каймой – на грудь. «Клюковку» мою они уже видели, да и неудобно за стол с оружием садиться – оставил шпажонку скучать в углу шифоньера.
У мундира жуткий, царапучий, жесткий воротник-стойка. Хорошо тому, у кого шея длинная, а таким, как я, средним, прямо пытка. Но заставляет держать подбородок. Встал перед зеркалом, плечи расправил, спину выпрямил, нос кверху – красавец!
Вошел в столовую этаким князем. Гости мои глаза выпучили и со стульев вскочили. Оба прибалта чуть не до земли поклонились. Миша каблуками щелкнул. По глазам видно – поражены до глубины души. Ладно. Побаловались и хватит. Пельмени не ждут!
– Удачно съездил, иначе и не сказать, – кивнул я и тут же потянулся к золоченым пуговицам.
Апанас подскочил помочь. Он меня при параде уже много раз наблюдал, но я только теперь вдруг увидел – гордится. Вроде как эти висюльки на разноцветных ленточках в какой-то мере и его тоже. А племянник… как его там… Повилас вроде – прямо околдован блеском позументов и золотом орденов. Все-таки люди – немного обезьяны. Знал же, что я начальник губернии и действительный статский советник, да, видимо, раньше в голове не укладывалось. С Гинтаром-то я всегда по-свойски общался. Как со старым другом. Нужно, нужно было этот попугайский наряд на себя надеть, чтобы дошло наконец, с кем имеет дело.
Мундир тяжело обвис на спинке свободного стула, а я, прямо в рубашке, – уже у стола. В животе кишка кишке бьет по башке. Пельмешки паром исходят. Золотистое маслице, как Атлантида, истаивает, тонет среди беленьких, крепеньких тестяных комочков. Штоф с коньяком опять же призывает. Под такое угощение лучше бы, конечно, водочки. Тем более что и она – запотевший полуштоф между солеными огурчиками и салатницей с капусткой – присутствует.
– К столу, господа! – командую. – Соскучился по человеческой еде… Водки…
Это уже Апанасу. Каждому напитку – свое время. Или овощу? Или каждому напитку – свой овощ?
Чокнулись, выпили. Хрустнули овощами. Спины моих гостей напряжены, не решаются начать есть вперед меня. Приятно, черт возьми. Мелочь, а приятно. Помучил бы, потомил и подольше, но у самого сил нет терпеть. Мм… Вкуснятина…
Потом уже, когда первый голод был побежден, когда стало получаться смаковать, пробовать кушанье с разными соусами, обмакивать то в растопленное масло, то в сметанку, то во что-то белесое, напоминающее по вкусу майонез, спросил:
– Ваш дядя не успел поделиться известиями о нашем предприятии. Я имею в виду страховое общество…
К моему удивлению, возникла заминка. Пришлось ждать, пока Гинтар переведет для племянника на немецкий.
– Это что же? Он по-русски не говорит?
– Нет, Герман Густавович, – сокрушенно вздохнул старый прибалт. – Прежде ни к чему было, а теперь обходимся…
– Так как же он с купцами-то нашими общий язык находит? Или что, толмача к нему приставили?
– Пришлось. – Гинтар развел руками.
Племяш растерянно хлопал глазами.
– Дай-ка я догадаюсь… – Испортили, гады, настроение. А ведь так хорошо все было. – Народишко-то, поди, страховать свое имущество не торопится? А купцы и вовсе понять не могут, чего это от них хотят? Деньги, что я вам для дела оставил, вложили в какое-нибудь верное дело и на том все и бросили?
Старик торопится перевести. Молодой тут же пытается оправдаться. Конечно, на языке Гёте:
– Однако же средства ваши, ваше превосходительство, до десяти процентов должны принести…
Карбышев прячет улыбку. Он, кажется, уже меня просчитал и знает, чем все это общество любителей иностранных языков должно закончиться.
– Повилас? Я правильно помню? – из принципа говорю на русском. В голове не укладывается, как можно затевать какое-то серьезное дело, не владея языком?! – Можете считать себя в отпуске. Гинтар, пока он не начнет сносно говорить, никаких обязанностей у него быть не должно. Это понятно?
– Да, хозяин, – обиделся прибалт. Но должен меня понять. Я его молодому родственнику страховое дело поручил, а это явление в Сибири новое, простым людям непонятное. Тут объяснять надо! А как он будет это делать, если по-немецки у нас никто не говорит? Да и не станут люди деньги иностранцу доверять. Даже под сверхсерьезные бумаги. А ну как сбежит?
Да и я тоже хорош. О чем думал? Нет чтобы местного кого-нибудь поискать, хорошо знакомого туземным обывателям. Хотя бы в качестве зиц-председателя[12]. А уж управляющим тогда можно бы было и этого шустрого молодого человека приткнуть. Это бы даже весомости фирме добавило. Серьезные люди, если немчика нанять смогли!
Расстроился совсем. Не получился ужин в семейном кругу. До коньяка дело уже и не дошло. Тактичный Миша заторопился откланяться. Да и седой бывший слуга надулся как мышь на крупу. Оправдываться никак нельзя было, а продолжать разговор как ни в чем не бывало не получилось. Так и расстались.
Дел никаких на вечер себе не планировал. Думал, посидим поговорим, коньячку попьем. А оно вон как вышло. Минут двадцать бродил по ставшему вдруг пустым огромному дому. Заглядывал в закоулки, где еще не был ни разу. Наказал Апанасу сделать к завтрашнему дню финансовый отчет. Наличные деньги утекали сквозь пальцы, а приходов ниоткуда не было. Так скоро и золотые червонцы придется разменивать…
Потом вспомнил, что так ни разу жалованье и не получал. А ведь уже год прошел, как мы с Герочкой в Томске начальствуем! Целый год новой жизни! Едрешкин корень! Юбилей, а отпраздновать не с кем!
С горя жахнул граммов сто коньяку. Да, видно, поторопился – поперхнулся, закашлялся, выплюнул половину благородного напитка на пол. Даже слезы из глаз брызнули. Так бы спать пошел и ворочался бы до утра, да Герман молодец, к Карине съездить предложил. И такой замечательной эта идея показалась, что собирался я от силы минуты три. Всего-то револьвер за пояс, четвертную ассигнацию в карман да Артемке крикнуть, чтобы экипаж закладывал…
Наверняка добротная прежде купеческая усадьба неподалеку от Соляной площади. У парадного входа отпустил Артемку с экипажем. Трудно было сказать, как долго пробуду в «польском» клубе, а заставлять себя ждать посчитал неприемлемым. Решил, что сам доберусь как-нибудь. Хихикнул – в крайнем случае такси вызову.
В прихожей двое угрюмых здоровенных мужиков с цепкими, пронизывающими глазами. В один миг обшарили всего с головы до ног, оценили качество и стоимость одежды, чистоту обуви.
– Пистоль, вашбродь, сюды пока положьте. – Интересно, откуда такие навыки? – Тута опосля и примете.
Расстался с револьвером, вроде как лучшего друга лишился. Все-таки тяжелая машинка здорово прибавляла уверенности. Давно уже приловчился так его под одеждой прятать, чтобы и в глаза не бросался, и непокорные пеньки капсюлей с запальных трубок не слетали.
Успокоил себя мыслью, что раз уж на входе такие строгости, так внутри и подавно – тишь, гладь да божья благодать должны быть. В смысле безопасности, конечно. Так-то она, благодать, рядом с азартными играми редко рядом живет.
Лишние стены снесены. Вместо них решетчатые конструкции, которые вроде бы и перекрытия второго этажа поддерживают, и пространство не разделяют. Много штор. Все так устроено, что образовалось с десяток отдельных игровых зон.
Подбежал половой:
– Чего изволите, ваше благородие?
– Коньяк, покер и приличную компанию.
Еще Карина рассказывала: покер – игра редкая. Не дошла еще мода на эту игру с другого берега Атлантики. А в другие я не великий специалист. Так, ради времяпровождения можно и в преферанс поиграть, но сейчас, сегодня, душа требовала чего-то знакомого, привычного по другой жизни.
Вернулся распорядитель. Пригласил пройти к столику, за которым уже сидели двое хорошо одетых господ. Возле свободного места стоял серебреный поднос с бокалом благородного напитка и маленькое блюдце сушеных фруктов.
– Вы позволите?
Незнакомцы слегка привстают из вежливости. Один, тот, что в темном сюртуке и пенсне, гостеприимно указывает на стул. Второй – с чеховской бородкой. Полукафтан английского сукна вышит шелком, дорогая рубашка, платиновые запонки и цепочка часов. Но я все равно сразу понял, что это купец, старательно изображающий из себя аристократа.
Половой не уходит.
– У нас не принято играть на деньги, ваше благородие. – И улыбается коварно.
Достаю четвертной билет:
– Фишек на десять принеси…
– Пот-лимит по гривеннику, – выручает господин в пенсне. – Мы с Александром Степановичем в дро-покер потихоньку…
Удивляюсь, но стараюсь вида не показать. Вот уж не ожидал, что найдется в Томске специалист по разным видам игры. Дро – моя любимая разновидность. Особенно если без банкира. Но с банкиром он уже карибским станет называться…
– Гривенными и полтинами. – Это слуге. И тут же уточняю у будущих партнеров по игре: – С джокером?
– А почему бы и нет? – улыбается очкарик. – Не корысти же ради. Так, время провести в приятном месте с приятными людьми.
Сажусь. Отпиваю полглотка. Хорошо. И что остальные не курят – тоже хорошо. Некоторые такую тактику игры выбирают – чуть что, за клубами сизого дыма лицо прячут. Я особо и не против – движения рук не меньше мимики могут рассказать. А вот запах не люблю. В последнее время как пахнет откуда-нибудь, перед глазами лицо царя встает. Брр. Чур меня, чур.
– Позвольте представить вам господина Попова Александра Степановича, а я, знаете ли, Иванов. Да-да, просто Иванов, Роман Андреевич.
Купца правильно назвал, а насчет себя врет. Впрочем, мне-то что с того? Представляюсь.
– Не возражаете, ежели я начну? – «Иванов» берет толстую, в пятьдесят две карты, колоду и, близоруко щурясь, начинает неловко тасовать.
Слежу за руками. Знаю, что опытные каталы первую игру никогда не выигрывают, но это уже рефлекс. Вот и сейчас хорошая привычка не подвела – разглядел тоненькую синюю полоску, иногда показывающуюся из-под богатого золотого перстня.
Ого! Вот это да! Открытие за открытием! Думал, популярная в Америке игра еще до Сибири не добралась – нашлись партнеры. Всегда считал, что черная масть, воры в законе и блатные авторитеты – изобретение следователей НКВД, и встречаю одного такого у себя в Томске.
Карты аккуратными кучками ложатся напротив. По пять штук.
– Анте! – Бросаю на середину стола жетон на десять копеек. За двадцать можно столицу на извозчике из конца в конец пересечь…
Купец с Ивановым не отстают. Торгуемся. Первый круг торгов выигрывает, как ни странно, Попов. Почему-то мне казалось, что он правила-то узнал только сейчас, от человека с наколками на пальце. А он, оказывается, довольно агрессивно играет…
Поднимаем карты. Две дамы, две девятки и тройка. Идеальная комбинация, чтобы «пугнуть» соседей по столу. Но я не стал этого делать. Решил играть, как у нас это называлось, – своего. Это когда игрок до определенного момента только следует за раскладом. Есть комбинация – играет, а нет – так нет. И никакого блефа!
Добавляю фишек на стол, скидываю, как и Иванов, три карты. Купец – две. Он уже поменял. В моем размене всякая ерунда – тройка, валет и король. Минуту смотрю на это собрание недоразумений и прячу все свое «имущество» в кулаке.
Торгуемся вяло. Вор – а ни у кого больше наколок на руке быть и не может – явно не хочет выигрывать, а у нас с купцом карты не позволяют. Эх, дорого бы я дал, чтобы рассмотреть, что именно там у него нарисовано. Откуда знаю, Герочка? Трудное детство, рабочая окраина, блатная романтика… Да и кто в мое время этого не знал?
Сравнялись с Поповым. Он выиграл – два туза. Сгреб карты и банк со стола. Смотрю на него, привыкаю к его жестам, мимике. Резкий. Даже порывистый. Думает и решения принимает быстро, тут же действует. А вот Иванов расслаблен. Вял. Только глаза щурит. То ли от плохого зрения, то ли манера такая. Но он явно не шулер. Или, как еще сейчас говорят, не рыцарь. И играет не ради выигрыша, как и я, впрочем.
Купец ловко разбрасывает карты по кучкам. Снова делаем ставки. Я отпиваю глоточек коньяку, Роман Андреевич кончиками ногтей барабанит по картам. Чуть бы сильнее – и на мягком картоне останутся отметины. Для чутких пальцев карточного каталы такие знаки – как открытая книга. Десяток конов одной колодой, и он всю ее прочитает.
– А вы, Герман Густавович, простите великодушно, по какой части? – Вору скучно. Его время еще не пришло. – Вот, знаете ли, смотрю на вас и признать не могу…
– Служу, – чуть-чуть пожал плечами я. Понимай, мол, как хочешь. Осанка у нас с Морицем – кое-кому из военных на зависть. – А вы? Если не секрет.
– Отчего же секрет? – Добрые лучики в уголках глаз. Забавляется. Упивается своей тайной. – Я, милостивый государь, по финансовой части. Александра Степановича не спрашиваете? Никак признали?
– Нет, не признал. Я в этих краях человек новый. Сегодня только прибыл из Санкт-Петербурга. Бывали там?
– Да-да, конечно. – Сразу верю. Бывал. И что-то у него со столицей связано. Неприятность какая-то. Уж не прячется ли он у меня в Томске от кого-нибудь? – А сюда же как? В этот, так сказать, салон?
– Скучно, – признался он честно. – Велел кучеру, тот и привез.
– Это оно да. – Хороший у Попова голос. Зычный. С таким на рынке одно удовольствие товар расхваливать. – К госпоже Бутковской ныне стало модно ездить.
– А ведь нашего Александра Степановича в Сибири всякий знает. У него ведь в области сибирских киргизов и рудники, и заводы. И вот увлечение этакое невинное. – И Иванов вдруг добавил по-французски: – Ну вы меня понимаете.
– Понимаю, – отвечаю на том же языке. – У самого так же. Люблю время от времени посидеть…
– Полностью согласен. – Ого! Это уже английский. Вор-полиглот? Или что-то в этом мире пошло не так и колоть татуировки стало модно и среди аристократов?
– Ну нет, Роман Андреевич. Этого языка я не ведаю…
Торговлю снова взял Попов. Смотрим карты. Стрит без одной. Или, если поменять две, – флеш. Для стрита нужна десятка. Их в колоде четыре. А одной масти – тринадцать. Вероятность больше. Скидываю две. И ура!
Опять целую минуту заставляю себя разглядывать карты и прячу. У меня четвертая сверху комбинация. Из тех, что реально возможны для второго кона. А о том, что во время игры вероятность «собирания» вырастает, знают все настоящие покерманы – опасаться стоит только фула. Ну, быть может, – каре.
По ощущениям, у вора что-то небольшое. Вроде тройки. У Попова получше. И скидывал он одну. Стрит или фул? Или… Господи! Весна же! Обострение! Что у него?!
Торгуемся. Купец азартно, мы с вором как бы нехотя. Да и то Иванов сравнительно быстро пасует, оставляя соперничать нас с Поповым. Подравняли ставки на трех с полтиной рублях. Открываем. Весна. У купца пара – семерки и тройки.
– Экая битва умов, – делано восторгается Роман Андреевич. – Вот за что люблю эту игру! Психическая сила и упорство! И вера в собственные силы.
– Один известный мне господин… – Двигаю выигрыш к бокалу с коньяком. Беру колоду. – Мы прежде часто игрывали с ним за одним столом… Так он утверждал, будто бы покер, как ни странно, – это вовсе не карточная игра, хотя и играется с помощью обычной колоды.
– А что же это, простите? – Купец не слишком разговорчив, но тут заинтересовался. И отвел глаза от моих рук.
– Он говаривал, что ежели взглянуть шире, то покер – это игра инвестиций и управления рисками.
– Что-то в этом есть, – кивает Попов. – Никогда не думал этак-то вот. Удивлялся еще, отчего это в Бостоне чуть ли не всякий промышленник сей игрой увлечен…
– А вы не в банке ли изволите служить, Герман Густавович? – Вор тоже заинтересован. Только совершенно другим. – Ходят слухи, в Томске отделение Государственного банка откроют вскорости. Так уж вы, знаете ли, про инвестиции и риски привычно вымолвили…
Смеюсь и тянусь за коньяком. Успеваю заметить, с какой завистью следит за моей рукой Александр Степанович. Зову прислугу, заказываю всем по бокалу. Гера шепчет в ухо, мол, если вызвать Карину, так и платить не придется. Скупердяй он и есть скупердяй. Копеек пожалел.
– Нет, милейший Роман Андреевич. Никакого к Госбанку отношения не имею. Но в инвестициях действительно волею судеб разбираюсь.
– Сейчас многие…
Купец недоговаривает. Занят напитком. Но я его понимаю. Он абсолютно прав. Обе столицы с ума сходят по акциям и биржевой игре. Аристократы кинулись вкладывать деньги в ценные бумаги. Очень уж завлекательной кажется идея, ничего не делая, получать прибыль.
– И куда бы вы рекомендовали, Герман Густавович? Позвольте догадаюсь… Неужто и вас привлекли идеи туземного молодого губернатора? Сейчас, как изволил выразиться наш Александр Степанович, многие внимательно следят за его превосходительством. Но это какие же деньжищи нужны! А вот что делать нам, у кого капиталы изрядно скромнее?
– Англия, – опускаю глаза на его перстень. – Мне достоверно известно, что там непременно найдется куда инвестировать. Даже смешно, ей-богу. Акции эти – всего лишь бумага, отпечатанная типографским способом. А под нее в Англии и кредиты дают, и акции продают в их залог…
– Очень интересно. – Иванов убирает руки со стола. – Вы наверняка и банки знаете, что этаким безрассудным делом заняты?
Конечно, знаю. И радостно об этом сообщил. Overend, Gurney & Co. Один из крупнейших банков Британской империи. Мне младший Асташев о нем все уши прожужжал. Какие они молодцы, рассказывал. Мол, как это они хитро придумали, когда под залог уже имеющихся акций кредиты в Английском банке брали и новые акции покупали. Так, мол, всю страну скупить можно. Я гвардейского ротмистра тогда вот о чем подумать попросил: а что будет, если пирамида из кредитов рухнет? Вот допустим на миг, что случился кризис. Стоимость акций упала или Британия в серьезную войну ввязалась, и стоимость денег резко выросла. Частные держатели счетов в этом непомерно раздутом банке пришли за своими деньгами и выяснили, что богатств никаких не существует. Только тонна макулатуры, купленная под обеспечение другой макулатурой. Мало, что ли, таких случаев на моей памяти в той, прошлой жизни было? Один ипотечный кризис в первое десятилетие двадцать первого века чего стоит.
И потом еще размышлял. Думалось, что вот нужно мне и паровозы, и станки всевозможные в Европе покупать. Они, гады, не откажут. Только цены заломят такие, что дорога моя сразу в два раза в цене подскочит. А вот как было бы чудно, если бы в один прекрасный момент эти их товары вдруг обесценились. И ведь сделать-то это совсем не сложно. Законов, всерьез регулирующих хождение ценных бумаг, еще как таковых ни в одной стране нет. Что стоит напечатать пару тысяч бумажек в типографии и толкнуть потихоньку? Это ведь неминуемо доверие к бумагам подорвет. А там и до кризиса недалеко…
– Только знаете что, любезный мой Роман Андреевич, – заканчивая делиться своими размышлениями, попросил я, – вы как в Лондоне окажетесь… Ну вдруг оказия какая-нибудь или еще что… Вы вспомните о своем знакомце из славного города Томска. Пришлите мне депешу телеграфом. Так, мол, и так. Привет вам, Герман Густавович, из столицы Великобритании… Прямо на городской почтамт и пришлите. Тут уж, поди, передадут.
Иванов неожиданно громко засмеялся и пообещал непременно меня оповестить о таком знаменательном событии. Мы с Поповым тоже хихикнули и даже звякнули стеклом бокалов «за процветание английских банков». Вроде как в шутку все обернули. Это я один видел, что глаза вора совсем невеселые, и рук он от меня больше не прятал.
Без азарта сыграли еще несколько партий. Почти все выиграл купец. Роман Андреевич размышлял о чем-то, и игра, похоже, его уже раздражала. Я подумывал о том, как бы потактичнее отговориться и отправиться искать Карину. В конце концов я ведь только ради нее и явился в клуб. Покер – это, конечно, тоже хорошо, но хотелось годовщину отпраздновать, расслабиться, отдохнуть, а какой за игрой отдых?
В общем, извинился и встал из-за стола. Отговорился усталостью после дальней дороги. Выслушал даже совет на будущий же день непременно баньку посетить. Мол, очень способствует лечению трактовой хвори.
Распорядитель зала сам появился, даже искать не пришлось. Ушлый мужичок предъявил какие-то каракули в блокнотике, вроде как счет за услуги клуба рубля на три. Высыпал ему в ладони оставшиеся фишки, велел взять оттуда сколько надо, а остальное обратно в ассигнации конвертировать. Он так обрадовался, что я мысленно еще не менее чем с рублем попрощался. Пусть его. Мне нужно было как-то Карину в зал вызвать. Ну или самому в ее покои попасть. Без проводника не стоило и искать начинать.
– Там, любезный, без полутора рублей червонец, – воспользовавшись скрупулезностью Германа, поделился я с клубным хитрованом. – Вернешь пять. И покажи, как к Карине Петровне пройти…
Тот помялся немного и, сломленный магией денег, отвел к неприметной дверце за портьерой. Дальше дорогу я уже сам нашел.
Мадемуазель Бутковская не спала. Сидела за бюро и, прикусив розовый язычок, записывала что-то в толстенный гроссбух. Рядом неряшливыми пачками, перевязанными суровой нитью, лежали деньги. По мне, так немного. Рублей пятьсот или шестьсот, но в подворотнях Белозерья за трешку прирезать могли. А тут, по мнению большинства жителей моего Томска, чуть ли не сокровища Али-Бабы. И никакой охраны.
– Карина? – тихонько, опасаясь испугать не замечающую вторжения девушку, позвал я. – Карина!
Она спокойно положила перьевую ручку на край чернильницы, потерла переносицу светящимися в свете керосиновой лампы пальцами и одним движением другой руки вытащила из приоткрытого ящика бюро небольшой пистолетик.
– Кто там еще, к дьяволу? – Ее небольшой акцент все-таки казался мне очаровательным.
– А выстрелить-то в живого человека смогла бы? – хмыкнул я, выбираясь из занавесей на свет. – Это совсем непросто.
– Ах Герман, милый! – пряча игрушку на место, вскочила хозяйка клуба. И тут же кинулась мне на грудь. Зашептала что-то, замурлыкала. Потянула в сумеречный угол, к изящной софе.
И мне стало вдруг совершенно все равно – смогла бы она нажать на курок или нет. Не нажала же, и слава богу…
Вышел из клуба под утро. Со стороны восхода небо уже начинало светлеть. Хорошо было, спокойно и благостно. Все-таки женщины творят чудеса. Какая-то пара часов общения, и все волнения и тревоги уже казались никчемной суетой.
Привратник, или как он тут у них назывался, сунул в карман пальто мой «адамс». Сам я и думать забыл о пистоле, пришлось бы днем денщика сюда отправлять. Подсказали, что на перекрестке обязательно извозчик найдется, – они часто стали поджидать там припозднившихся клиентов клуба. Запахнул полы и пошел. Пролетку с дремавшим на козлах дядькой еще издалека увидел. Кричать или свистеть не стал – люди-то спят вокруг. Просто поторопился, не выпуская транспорт из поля зрения.
Может быть, потому и не заметил опасности в сумерках чьей-то подворотни. И даже удивился слегка, когда двое незнакомцев преградили вдруг дорогу.
– Добро пожаловать в Сибирь, ваше превосходительство, – со знакомым польским акцентом саркастично выговорил один из них.
– Хорошо ли отдохнули? – хихикнул второй.
– Что вам надо? – запихивая руки в карманы, поинтересовался я, гадая, в порядке ли капсюля на барабане пистоля. Ну вот что стоило проверить перед выходом на улицу?!
– Твоей смерти! – Первый наверняка был молод и еще не перегорел. Еще продолжал освобождать свою Польшу от русской «оккупации». Отсюда и этот смешной, для темной подворотни-то, пафос.
Револьвер зацепился за что-то бойком и не желал выбираться из кармана. Гера орал, что дырку в пальто Апанас заштопает и пора стрелять. Но мне было любопытно, спланировано это нападение или экспромт? Увидели в клубе и решили посчитаться или следили от самого дома и ждали?
– Лавицкий, поди, деньги посулил? – выплюнул я в лицо злодеям. – Продажные душонки…
– Сулил, да мы не взяли, – согласился первый. – Ты так умрешь. Станешь жертвой нашей борьбы за свободу. Гордись, царский прихвостень, если можешь. Или пощады проси…
– Зачем ты, Иосиф? – шикнул второй. – Бери его да айда за угол зайдем. Мало ли увидит кто…
– Без имен! – рыкнул первый. С логикой у него дружбы не было, потому что тут же объяснил свою откровенность: – Теперь-то уже что? Ему минута жизни осталась.
И достал из-за спины здоровенный мясницкий нож. Нет, ну не дети ли?
Я не стал больше ждать. И спрашивать ничего больше не стал – и так ясно, что судили и приговорили к смерти меня прямо тут, у дверей заведения госпожи Бутковской. Щелкнул взводимый боек, и я тут же нажал на курок. Промахнуться не боялся. Не с двух же метров.
Выстрел в утренней тиши прогремел как гром небесный. Сквозь сизое дымное облако я успел заметить, как Иосиф упал. А вот потом события понеслись вскачь. Резко, куда больнее для бедных моих ушей, чем пальба, заверещал пронзительный свисток. Причем откуда-то совсем рядом. Чуть ли не под ногами. Я с грехом пополам высвободил оружие из коварной ловушки тлеющего кармана и тупо тыкал стволом куда-то во тьму.
Из неохотно расползающегося дыма выскочил второй злодей и буркнул:
– Что ж это вы, ваше превосходительство, так-то сразу!
Каким-то хитрым приемом он вывернул из кулака револьвер и нырнул обратно в вонючую мглу. Из-за глухого забора выпрыгивали какие-то люди. В нашу сторону мчались сразу два или три экипажа. Шум, гам, суета. Доктор со своим неизменным саквояжем…
Промелькнул длинный и худой Варежка. Миша Карбышев стянул с меня пальто и тушил тлеющую ткань. Полусонный Кретковский приглушенно каркал, размахивал руками. И заполошенный, надрывный, чуть ли не панический женский вопль:
– В батюшку начальника нашего стреляли!!! Ой, что делается-то!!!
Глава 8
Логистика
Дано: комиссионерство сибирского буксирного пароходства распоряжается шестью кораблями и тринадцатью баржами. У торгового дома Тюфиных – еще три парохода и четыре баржи. Из девяти судов на трех установлены слабые тридцатисильные двигатели, и по Оби против течения больше одной баржи они не потянут. Только два из девяти смогут буксировать три. Остальные – две.
Требуется перевезти две с половиной тысячи человек из Томска и тысячу двести из Колывани – до Бийска. Почти все обременены скарбом, скотом и лошадьми. Из опыта прошлогодней экспедиции я уже знал, что в таких условиях больше полутора сотен человек на одну баржу не вмещается, а путь в одну сторону занимает около трех недель. Навигацию в этом году планировали открыть раньше обычного, первого мая, но к концу июня большая часть кораблей должна стоять на погрузке в Черемошниках. Иначе Тецков с товарищами и Тюфины начали бы нести убытки.
Спрашивается: как мне перевезти переселенцев и не разорить владельцев пароходов? Они и так на выросшую вдоль берегов гору кяхтинских товаров с тоской смотрели. Еще бы! Там одного чая было с полмиллиона пудов, а это, по нынешним расценкам на транспортные перевозки, не меньше четырехсот тысяч серебром. Да два раза по столько грузов в Тюмени к отправке в Томск ждало. На одну баржу в среднем чуть больше пятидесяти тысяч пудов вмещается…
Ах да, забыл сказать! У рек Сибири тоже есть свой жизненный цикл. В течение одного лета они несколько раз то мелеют до неприличия, то наполняются водой до опасных для прибрежных жителей уровней. Весной, конечно, паводок. По высокой воде корабли могут зайти в те речушки, куда в иное время и на байдарке не заплыть.
Потом, примерно к середине лета, все реки мелеют. Из-за плохо изученных фарватеров становится опасно плавать даже по Оби. Капитаны осторожничают. Ждут, когда начнут таять ледники Алтая и уровень рек вновь поднимется.
К сентябрю горная вода уходит, но с началом ноября, с осенними дождями, начинается самый короткий из благоприятных периодов навигации. Тут уж наоборот – выжимают из машин все, что только возможно. Бывали случаи, когда суда зазевавшихся корабелов вмерзали в лед вместе с баржами…
Речка Тура, на берегах которой стоит Тюмень, невелика, а Ирбитская Ница и того меньше. И если по Туре в принципе можно осторожненько ходить и низкой водой, то по Нице – только на высокой. Это значит, что по-хорошему скопившиеся вдоль Томи грузы следовало бы вывезти в Тюмень вперед моих переселенцев. Однако же я плохо себе представляю, эпидемии каких болезней могут начаться летом во временных лагерях, где стали бы ждать отправки тысячи людей. Врачей даже спрашивать страшно. Дизентерия, холера, чума. Я уж не говорю о банальной оспе, о которой в мое время никто уже и не вспоминал.
Можно, конечно, отправить часть переселенцев – хотя бы казаков с семьями – на юг пешим ходом. Но тогда они добрались бы до Бийска в лучшем случае к осени. И пришлось бы устраивать там их на зимовку. А значит – кормить, поить и занимать каким-нибудь делом прорву народа.
Да и не в казаках главная проблема. И даже не в ссыльных поляках, заваливших канцелярию правления прошениями о предоставлении земельных наделов. Этих-то как раз несложно было бы расселить на свободных участках Каинского, Томского и Мариинского округов. Губернский землемер Михаил Силантьевич Скоробогатов записку подготовил с картой-приложением, согласно которой только в этих трех округах можно разместить не менее ста пятидесяти тысяч семей! С выделением пятнадцати десятин земли каждой, разумеется. Указ Министерства государственных имуществ от 1843 года никто так и не отменил.
Но это значило отсрочить колонизацию очень важных в военно-политическом плане территорий на юге Алтая. Да и в столице могли не понять моих проблем. Зачем, спрашивается, пыль поднимал? Зачем с прожектами отделения Чуйской степи от кабинетских земель по инстанциям бегал? Куда ни кинь – всюду клин…
Но самым важным на тот момент было как можно быстрее убрать из Томска Потанина с компанией. Особенно после этих шашковских лекций. Устроили мне тут, понимаешь, цирк с конями. Мой сравнительно консервативный город прямо-таки на уши встал. Я в казачьем полку и в городовом батальоне казарменное положение ввел.
Кстати сказать, мое назначение командиром 11-го Томского линейного батальона получило неожиданное продолжение. Восемнадцатого марта государь повелел это подразделение вывести из подчинения командующего Западно-Сибирским военным округом, с переводом в корпус внутренней стражи Министерства внутренних дел. И, соответственно, официально подтвердил мое над ним командование как старшего в краю чиновника МВД. Правда, и название пришлось изменить. Теперь мои пехотинцы стали называться 51-м Томским губернским батальоном. Самым же забавным довеском к этой новости стало то, что тот самый, прежде подконтрольный горной администрации 10-й Барнаульский линейный батальон этим же повелением стал Алтайским горнозаводским батальоном. И тоже был переведен в корпус. А так как чиновники АГО к МВД отношения никакого не имели, то и это подразделение перешло под мое командование. Больше в губернии серьезных воинских частей вообще не было. Я нежданно-негаданно стал обладателем настоящей армии.
Но это так, к слову пришлось… Я же о лекциях начал…
Самым большим помещением для публичных мероприятий в Томске был зал городского собрания в бывшем особняке золотопромышленника Попова. Вот там Шашков и занимался своим словоблудием. Нет, начиналось все вполне прилично. Первые два вечера во всяком случае. Пока речь шла об истории завоевания и первичного освоения Сибири. Многое и для меня, внимательно изучившего конспекты, оказалось новостью. Хотя бы, например, то, что, как оказалось, черные татары, издревле живущие в окрестностях Кузнецка, задолго до русских занимались металлургией. И о богатейших рудах знали, и железо неплохое выплавляли.
Я посчитал полезным, что такие сведения дойдут до ушей обывателей. И особенно до тех молодых ученых, которые рискнули приехать в Томск работать в моих лабораториях. Чтобы знали, что не на пустое и совершенно дикое место ехали. Что и у нас есть богатая история…
А вот на третьей же лекции Серафим Серафимович вдруг решил коснуться нравов старого сибирского чиновничества. Произвол, взяточничество, казнокрадство и открытое игнорирование имперских законов. С примерами, едрешкин корень, и фамилиями. Лекция еще закончиться не успела, а ко мне уже прибежали доброхоты. Жаловаться. Пришлось вызывать Шашкова к себе. А чтобы снять с себя любые подозрения в причастности к этому непотребству, еще и представителя жандармов, полицмейстера и Варежку попросил присутствовать. Не то чтобы я был сильно против таких разоблачений. Просто к таким делам всегда нужно весьма осторожно подходить. Желательно с документально подтвержденной доказательной базой. А то огульно обвинить всех подряд любой может. От этого порядка больше не станет, а престиж администрации может пострадать.
– Первое, сударь! – грозно прорычал я, когда два дюжих казака ввели лектора в кабинет. – Не находите ли вы, культурный и, смею надеяться, образованный человек! Не побоюсь этого слова – интеллигент! Что обвинение господ государевых, служащих в иной губернии, – это подло? Что ж вы им в глаза там, у себя в Красноярске, этакого не говорите?
Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы – Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих областниках – был. А в этом красноярском болтуне – нет.
– Боитесь? – гаркнул я, едва Серафим открыл рот для оправданий. – Тявкать явились исподтишка сюда, ко мне? Нет уж! Не позволю! Имейте отвагу говорить в лицо! Что? У меня в губернии воры перевелись? Казнокрады и взяточники? Взялись помогать, так помогайте, а не… А вы, господа, – обращаюсь теперь к приглашенным гостям, – фиксируйте. Записывайте. И дознание сразу… Так сказать, по горячим следам. Будем ловить и наказывать. На берегах Великого океана тоже должен кто-то служить, вот и поедут… И еще! С вас, милейший Серафим Серафимович, список. Кто, когда, где и сколько. Откуда известия до вас дошли. Кто подтвердить ваши обвинения способен. Чтобы нашим… правоохранительным органам не с пустого места начинать! Отправляйтесь немедля. К утру все должно быть готово. Вам все ясно, Ириней Михайлович?
– Точно так, ваше превосходительство! – Варежка с горящими от предвкушения новых расследований глазами лихо щелкнул каблуками. – Следующим же утром. Согласно донесениям господина Шашкова.
– Эм… ваше превосходительство? – нерешительно и даже как-то тоскливо поинтересовался лектор. – А ежели эти… Гм… подозреваемые… не в вашем, ваше превосходительство, подчинении?
– Это вы на горных начальников, что ли, намекаете? – снова рычу. Что за бестолочь! О моей взаимной «любви» с Фрезе уже каждая собака от Урала до Владивостока знает. – Так вы пишите. Пишите! Бумага, она, знаете ли, все стерпит. А мы передадим по инстанциям. И не нужно благодарить. Это наш долг!
На лице Шашкова легко читалось, что благодарить он и не собирался. Еще бы! Легким движением губернаторской руки из благородного разоблачителя превратиться в рядового кляузника…
Я думал, на этом чудачества доморощенных революционеров и закончатся, но нет. На последней, пятой лекции, куда меня за каким-то дьяволом принесло, эти неуемные нигилисты устроили самый настоящий флеш-моб. И организатором всего этого непотребства совершенно неожиданно стал самый, как мне казалось, здравомыслящий человек из потанинского кружка – Евгений Яковлевич Колосов.
Колосов был выпускником того же Сибирского кадетского корпуса, что и Потанин. Только окончил его лет этак на семь или восемь позже. Мой Карбышев в бытность свою учащимся этого же самого военного училища, кстати, тоже застал бравого новоявленного фельдфебеля Колосова, высочайшим приказом произведенного в прапорщики. После выпуска шесть лет служил в Забайкалье в артиллерийских батареях линейного казачьего войска. Пока в начале шестидесятых его не направили в Санкт-Петербург, в Николаевскую академию Генерального штаба.
И ведь вот в чем ирония судьбы. Не отличился бы по службе, не выделился бы сноровкой и способностями – не поехал бы в столицу. Не принял бы участие в деятельности сибирского землячества – не заразился бы этой иллюзией общественной жизни. Служил бы честно, глядишь, и до генерала бы дослужился.
Но случилось то, что случилось. Поручик попросил отставки «по семейным обстоятельствам» и, конечно, ее получил. Какое-то время служил на прииске в Забайкалье. Переехал в «просвещенный» Томск. Решив пропагандировать «политические идеи и рационализм», открыл небольшую частную школу с обширной библиотекой при ней. И на почве общей для них любви к книгам подружился с Кузнецовым – редактором неофициального приложения к «Губернским ведомостям». А тут как раз и Потанин с Ядринцовым явились не запылились…
Рационализм я полностью поддерживаю, а пропаганду недолюбливаю. Но что эти люди знают о пропаганде? Так что какой-либо угрозы в деятельности Евгения Яковлевича я не нашел. И был не против того, чтобы молодой Ядринцов привлек поручика в отставке к работе в Обществе грамотности.
Это я потом узнал, что мои нигилисты сговорились превратить последнюю лекцию в демонстрацию. У Колосова были знакомцы среди семинаристов, которые снабжались у него книжками для чтения вне занятий. Он и пришел на лекцию Шашкова с целым отрядом молодых людей.
В зале благородного собрания один угол был занят эстрадой для оркестра. Поручик встал у перил так, чтобы видеть весь зал, часть семинаристов держал возле себя, других же расставил вдоль стен зала по всей его длине. Они должны были смотреть на своего вожака и подхватывать его аплодисменты. Участники «заговора» заранее ознакомились с содержанием последней лекции, в ней, между прочим, шла речь о необходимости открытия сибирского университета. Тут выделялась одна лишь фраза: «Нам нужен университет!» Эту-то фразу решено было превратить в мятежный выкрик.
В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретили громом рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого «старого чиновничества», с несколькими седоголовыми соратниками придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, чтобы хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.
Лекция началась. Когда из уст лектора вылетала какая-нибудь особенно дерзкая фраза, чиновники приподнимались со своих кресел, стараясь разглядеть, не рукописная ли тетрадь у него в руках. Когда лектор произнес ожидаемые слова, Колосов прямо с эстрады крикнул: «Нам нужен университет!» Семинаристы, стоявшие около стен, подхватили клич, и вот вся аудитория дружно и громко скандирует: «Нам нужен университет!»
Шашков закончил свою последнюю речь огненной цитатой из статьи профессора истории Казанского университета Афанасия Щапова:
– Про новгородцев летопись постоянно говорит: «Взвониша вече, всташа и идоша…» Да, нам нужно снова возбудить, развить в себе посредством мирской сходчивости, совещательности и инициативы тот энергический, деятельный, живой дух любви, света и соединения, с которым в смутное время междуцарствия предки наши, живя миром, сходились единодушно, решительно, энергически на мирские сходы, на областные земские советы, все вместе – и бояре, и гости или купцы, и посадские, и волостные мирские люди, крестьяне, и думали думу крепко всею своею землею и решали земское дело. Нам нужен снова такой же мировой дух любви, совета и соединения, с каким тогда русские земские люди дружно, живо переписывались между собой, сошлись на сход в Москву и составили земский собор… Нам нужны такие же новые мирские земские советы и такой же новый великий земский собор…
– И что вы с ним станете делать? – громко поинтересовался я, вставая и отправляясь к кафедре. – Тогда-то, если мне не изменяет память, все для выборов достойнейшего на царствие собрались. А теперь что? Слава господу, государь наш, его императорское величество Александр Николаевич, жив и пребывает в здравии. Государь цесаревич – тоже. Ну представьте на миг… – Я вышел к кафедре, неотрывно разглядывая неуверенно мнущегося лектора. – Попробуйте себе представить. Собрали вы этот ваш собор. Великий, едрешкин корень. Дальше-то что делать станете? А? Отвечать!
– Ваше превосходительство, – промямлил Шашков, пряча глаза, – я не знал, что вы тоже здесь.
– Это не ответ. Извольте ответить на мой вопрос, сударь!
– Дык уж поди-кась найдется, чем собору заняться! – выкрикнул кто-то из зала.
– Водку пить и беспорядки устраивать – вот что найдется, – пробасил Гиляров.
– Один, прости господи, дурак что-то сболтнул, не подумав, – кивнул я коллежскому советнику. Ссориться с главным бухгалтером губернии, да еще поставленным в Томске прямым распоряжением Рейтерна, мне совсем не хотелось. – Другие – рады стараться. Понесли по России-матушке…
Заметив, как Колосов открывает рот, наверняка чтобы возразить, я заторопился его перебить. Мало ли что он в запале выкрикнул бы. А мне потом его что, к суду за подстрекательство к бунту?
– Или вы бунтовать тут мне вздумали? Кричали чуть ли не хором. Университет им нужен. Я даже обрадовался было. Думал, в кои-то веки нашлись люди, что дело станут делать, а не только языком трепать. Думал, подсказать, чтобы прямо сейчас, прямо здесь составили общее прошение на имя государя об учреждении императорского Томского университета. И что я слышу? Университет уже не нужен?! Теперь вам собор всероссийский подавай?! Потом что? Владычицей морскою захотите стать? Так я вам вмиг устрою разбитое… гм… корыто!
Каюсь, ждал аплодисментов. Не дождался. Зал притих, видимо, напуганный или уж по крайней мере ошеломленный моим напором.
– Вы меня, господа, разочаровали. Вот этой вашей несерьезностью, детскостью. Кричалки тут устроили. Лозунги. А потрудился кто-нибудь прожект университета составить? Сметы на устройство? С купцами нашими просвещенными, с меценатами известными кто-нибудь догадался поговорить? Вам нужно, и все! А трудиться? Трудиться кто будет? Золотая рыбка? Или опять губернское правление?
– Кто ж еще! – Воздух от голоса Гилярова загудел, завибрировал. – Неужто эти недоросли что-то путное сделать сумеют!
– А вот это мы сейчас и выясним, уважаемый Михаил Алексеевич, – улыбнулся я старому чиновнику и тут же скомандовал притихшей публике: – А ну! Немедленно! Выбрали председателя и организовали Сибирское университетское общество. И работу распределите непременно! Кто, что и, главное, когда должно быть готово. Как прошение на государево имя будет написано, как прожект составите и потребные средства сочтете – добро пожаловать ко мне. – Ткнул пальцем в Шашкова: – Вам понятно мое распоряжение? – Перевел палец на Колосова: – Я вас спрашиваю!
– Так точно, ваше превосходительство! – радостно скалясь, отрапортовал поручик в отставке. – Будет исполнено, ваше превосходительство!
В том, что они попытаются, я нисколько не сомневался. Что у них получится – мог себе представить. По себе знал, как это непросто – составить правильные бумаги. Верно все рассчитать и подобрать нужные слова, чтобы донести до искушенных подобными прожектами господ свою мысль. Тешил себя надеждой, что молодежь помучается, наспорится до тумаков и водки и либо притихнет на время, либо прибежит за помощью.
Оба варианта меня устраивали. Хотя, конечно, второй предпочтительнее. Можно было бы под предлогом обучения пристроить этих энергичных и неспокойных начинающих деятелей к своим делам. В конце концов сколько можно все тянуть самому!
Проект прошения на высочайшее имя лежал у меня на столе, мирно соседствуя с кофейным прибором и горкой ароматных, пахнущих корицей и сдобой булочек. Только ни читать творчество засидевшихся до первых петухов энтузиастов, ни наслаждаться завтраком желания не было. Потому что Миша вместе с бумагами принес известие, что в приемной меня дожидаются старейшие, считающие себя авторитетнейшими, чиновники моей администрации во главе с Гиляровым. Настроены они были весьма решительно и даже озаботились вооружиться каким-то документом.
Собственно, уже несколькими минутами позже я имел возможность этот самый документ изучить. И он мне совершенно не понравился. Хотя бы уже потому, что начинался с перечня лиц, которым копию этой по большому счету кляузы планировалось отправить. И если в списке оба генерал-лейтенанта, что Дюгамель, что Панов, были вполне ожидаемы, то граф Виктор Никитич Панин, главный управляющий Второго отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии показался мне явно лишним. Особенно принимая во внимание сам текст, изобиловавший словами «подрыв», «призывы к бунту» и тому подобной ерундой.
Честно говоря, граф Панин, от встречи с которым не иначе как сам Бог уберег, меня и безо всяких доносов пугал. Дело в том, что если у столичных либералов-реформаторов в роли лидера выступал великий князь Константин Николаевич, то консерваторы – они же ретрограды – предводителем почитали Виктора Никитича. И он вполне оправдывал их чаяния, бульдожьей хваткой вцепляясь в каждое новое дело, затеваемое конкурирующей партией. Прекрасный юрист и законовед, человек с титановой волей и нечеловеческим трудолюбием, он отточил искусство «сворачивания крови» реформаторам до идеала. Я, сдавая идею дозволения свободного переселения крестьян из Прибалтики и Нечерноземья графу Строганову, очень надеялся, что тот замолвит за меня словечко перед долговязым и суровым старцем. В конце концов это было выгодно не только моей губернии, но и помещикам. В том проекте, что подготовили во Втором отделении и который был мне показан в Царском Селе, вообще начисто отсутствовало слово «Сибирь». То есть консерваторы были намерены попросту согнать «лишних» людей с мест, а куда те отправятся – никого не интересовало.
Но если в вопросе перенаселения не слишком плодородных областей мне с ретроградами и, соответственно, с графом Паниным было по пути, то касательно других моих проектов я этим похвастаться не мог. Больше того. Они в случае успеха явно демонстрировали положительный эффект от проводимых либералами великих реформ. То есть были попросту потенциально опасны для консерваторов.
А еще я хорошо помнил по той, оставшейся в другой жизни истории роль графа Панина в деле так называемых «сибирских сепаратистов». Что именно он своей поддержкой инициативы генерал-лейтенанта Панова практически заставил жандармов открыть дело, арестовать и предать суду Потанина, Ядринцова, Колосова и еще сорок с лишним человек. По сути, самую энергичную, активную часть молодого поколения сибирских общественных деятелей.
Правда, как мне помнилось, все должно было начаться с обнаруженной у одного из соратников Потанина, поручика Усова, в Омске прокламации «Патриотам Сибири», весьма и весьма экстремистского содержания. С призывами вооружиться, встать и отделиться, чтобы создать от Урала до Владивостока свободную республику по образцу САСШ. Преподаватели Высшей партийной школы утверждали, что текст был составлен неким красноярским купцом Поповым – лицом нервным, легкомысленным и бесчестным. И будто бы, хотя мои областники не имели никакого отношения к данной записульке, этот купчина, чтобы снять с себя обвинения, поспешил донести на них Корсакову – наместнику Восточной Сибири.
Только здесь я думал, что успел опередить грядущую трагедию. Мой новоявленный окружной южноалтайский начальник поклялся, что Усов предупрежден и все имевшиеся экземпляры прокламации уже уничтожены. Так нет. Эти, едрешкин корень, мамонты из вечной мерзлоты выползли со своим «сим довожу до вашего сведения»…
– Жаль, – вздохнул я, убирая документ в папку. – Не смею вас больше задерживать, господа.
Старики переглянулись, но без команды своего предводителя с места не двинулись.
– Ваше превосходительство, – низко поклонился председатель Казенной палаты. Всегда поражался тому, как легко гнулись спины этих матерых крючкотворов. – Вы ни о чем не хотите более нам сказать?
– Сказать? – Я приподнял бровь. – Вам? Вы что же это, господин коллежский советник, полагаете, будто я должен давать вам отчет?
– Нет-нет, ваше превосходительство, – поспешил отступить старик. – Ни в коем случае, ваше превосходительство. Я бы никогда не осмелился. Однако же…
Он оглянулся в поисках поддержки к остальным. Все-таки подобная ситуация, когда пусть даже и заслуженные, убеленные сединами чиновники посмели бы требовать отчета у своего начальника, была бы немыслима во времена их молодости, при императоре Николае.
– Однако же, ваше превосходительство, позвольте полюбопытствовать, какова будет резолюция?
– Вы полагаете, что-то может измениться, господин председатель, ежели вам станет известна моя резолюция?
Ну не хотелось мне ссориться с председателем, хоть ты тресни. Мы с ним во исполнение соответствующей инструкции Минфина заканчивали подготовку сводного баланса губернии за 1863 год для опубликования его в «Ведомостях». Прозрачность исполнения бюджета прозрачностью, а кое о чем обывателям лучше не знать. В целях поддержания всеобщего благочиния и спокойствия подданных, так сказать. Ну или в порядке «врачебной тайны», если хотите. Вот зачем, например, станичникам, живущим по соседству с улусами инородцев, ведать, что одного пушного ясака с нехристей ежегодно собирается на сумму большую, чем содержание всего 12-го казачьего полка? Туземные татары с остяками – как дети малые. Всякому верят. Раструби на всю страну, что у них есть чего отобрать, – мигом найдутся охотники.
Кстати сказать, за 1863 год доходная часть бюджета губернии едва-едва превысила два с половиной миллиона. А в следующем, к которому уже и я руку приложил, – уже почти три. Без каких-то девяноста тысяч. Из них миллион четыреста тысяч отправлено было в казначейство. Вот так-то! А говорят, Сибирь только на дотациях и живет! А мы почти полпроцента бюджета страны даем!
Ну да не в этом суть. Я о Гилярове. Хороший ведь дядька. Работящий и, главное, искренне любящий свою работу. И взяток особо не берет. Подношения, конечно, принимает, как без этого, но «комбинации» не выдумывает, откровенно не вымогает и подчиненным своим не позволяет. Жаль, идеалист. Всей душой верит в то, что раньше было лучше. При Николае. А сейчас разврат кругом и бардак. Вот и единомышленников себе нашел, таких же пегих «мамонтов» из доисторических времен. И, подозреваю, со столичными мастодонтами списался.
Читать бесплатно другие книги:
