Дарий Поротников Виктор
Стараясь выказать свое рвение и заинтересованность в успехе порученного Дарием дела, Гистией тоже отплыл к Самосу на одной триере[103] с Отаной и Силосонтом. Отана был рад этому, поскольку Гистией хорошо знал близлежащие проливы и острова, неплохо предсказывал перемены в погоде и потому мог быть полезен. Персы были плохими мореходами, поэтому помощь Гистиея была как нельзя кстати. Небольшое войско Отаны уместилось вместе с лошадьми на двадцати грузовых и тридцати военных кораблях.
Путь по морю от Милета до Самоса занял полдня.
По совету Силосонта персы высадились на пустынном берегу и подошли к городу самосцев со стороны суши, в то время как триеры милетцев заперли самосскую гавань с моря.
Власть на Самосе принадлежала Меандру, бывшему вольноотпущеннику и секретарю Поликрата, который за четыре года правления успел не только озлобить против себя сограждан, но также поссорился с родными братьями, изгнав их с острова, а самого младшего, Харилая, посадил в темницу. Когда персы появились у городских стен, никто из самосцев не взялся за оружие, несмотря на отчаянные призывы Меандра. Персы беспрепятственно вошли в город и расположились станом на агоре[104].
Меандр со своими наемниками укрылся на акрополе.
Раздувшийся от гордости Силосонт вызвал Меандра на переговоры, которые состоялись возле ворот цитадели.
За спиной Меандра стояли, прикрывшись большими круглыми щитами, двадцать наемных гоплитов[105], на шлемах которых колыхались черно-белые султаны из конского волоса.
Позади Силосонта длинными шеренгами выстроились около двухсот персидских лучников и метателей дротиков. Воины Отаны были в митрообразных войлочных колпаках и длинных цветастых кафтанах с широкими рукавами, поверх которых были надеты кожаные панцири с бронзовыми бляшками. Над головами персов грозно вздымалось их знамя в виде позолоченного круга с орлиными крыльями и хвостом, в центре круга виднелась медная фигурка лучника.
Силосонт, облаченный в медный панцирь и бронзовые поножи, поигрывая веточкой мирта – знаком мирных намерений, – небрежной походкой приблизился к Меандру, который заметно трусил, видя многочисленность персов и их воинственный настрой.
– Ну что, стилистическая задница, вот я и вернулся на Самос, как обещал тебе когда-то. Помнишь? – говоря это, Силосонт презрительно улыбался, с высоты своего роста взирая на коротконогого Меандра.
Меандр натужно кашлянул, прочищая горло, и мрачно заметил:
– Мне надо было прикончить тебя как ядовитого паука. Зря я позволил тебе и твоему брату уйти в изгнание. Послушай, Силосонт, как ты сумел склонить на свою сторону персов, казнивших Поликрата, твоего старшего брата?
– Да, задоподобный Меандр, вся твоя жизнь – сплошная ошибка, – с притворной грустью произнес Силосонт. – Ты никчемный человек! Мне жаль тебя, если честно. Эти воины даны мне царем Дарием. – Силосонт небрежно кивнул через плечо. – Почему, спросишь ты? Да потому, что царь Дарий мой давний друг и гостеприимец.
У простоватого Меандра от изумления отвалилась нижняя челюсть.
– Даже не знаю, что мне делать с тобой и с этими несчастными, – промолвил Силосонт, указав миртовой веткой на гоплитов Меандра. – Откуда ты их понабрал?
Видя испуг и явное замешательство Меандра, Силосонт наслаждался произведенным на него эффектом.
Меандр хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове, отгоняя от себя крупного овода.
– Что ты там проблеял? – слегка повысил голос Силосонт. – Выражайся внятнее!
– Я не хочу, чтоб пролилась кровь, Силосонт, – пробормотал Меандр. – Я готов сдать тебе акрополь[106] с условием, что ты позволишь уйти мне и моим людям.
– Сокровища моего брата ты, конечно, намерен забрать с собой, – с насмешливой язвительностью спросил Силосонт. – Признайся, плут.
– Мне ведь надо будет на что-то жить на чужбине, – оправдываясь, выдавил из себя бывший секретарь, – но часть золота я оставлю тебе, Силосонт. Обещаю.
– Вот это другое дело! – Силосонт похлопал Меандра по плечу. – Я вижу, ты еще не совсем конченый человек. Так и быть, я позволю тебе убраться с Самоса. Но перед этим ты должен заключить мирный договор с военачальником персов.
– А это еще зачем? – опасливо спросил Меандр.
– Чтобы персы не считали Самос враждебным городом, – пояснил Силосонт. – У варваров так принято.
После некоторых колебаний Меандр согласился с этим.
Силосонт велел Меандру принести из крепости горсть земли и сосуд с водой: для персов это были знаки безусловной покорности.
Обладавший изрядной скупостью, Меандр в душе опасался, что ему придется делиться Поликратовым золотом еще и с персами, поэтому он несказанно обрадовался тому, что сказал Силосонт. Меандр удалился в крепость и скоро вернулся обратно, неся в руках гидрию[107] с водой и небольшой мешочек с землей.
По знаку Силосонта от персидского отряда отделился воин в блестящем чешуйчатом панцире и островерхом мидийском шлеме. При каждом шаге на его невысоких кожаных сапожках без каблуков позванивали крошечные медные погремушки в виде виноградных гроздьев, укрепленные на голенищах. На правом боку у воина висел кинжал в посеребренных ножнах, за плечом виднелся колчан со стрелами, в руке было короткое копье.
– Это Отана, полководец Дария, – сказал Силосонт Меандру. – Сейчас он будет говорить с тобой.
То же самое Силосонт сказал на фарси подошедшему Отане, представив ему Меандра.
Повинуясь тому, что говорил ему Силосонт, Меандр вручил Отане сосуд с водой и мешочек с землей. Затем Меандр поклялся эллинскими богами, что не станет причинять вреда персам ни днем, ни ночью, ни на суше, ни на море. Такую же клятву произнес Отана, призвав в свидетели Ахурамазду и всех богов-язата.
Силосонт переводил на греческий язык все сказанное Отаной, чтобы трусоватый Меандр не почувствовал подвоха.
– Теперь вели отворить ворота крепости, – повелел Силосонт Меандру. – Пусть все твои сторонники выйдут сюда с теми вещами, какие они пожелают унести с собой. Воины Отаны проводят тебя и твоих людей до городских ворот, дабы никто из вас не пострадал по пути от самосцев. Кстати, Меандр, самосцы просили меня, чтобы я распял тебя на кресте.
Меандр побледнел.
– Не робей, писарь, – усмехнулся Силосонт. – Мирный договор заключен, тебе нечего бояться. Отана не допустит ненужного кровопролития. Этому человеку можно верить.
– Мои люди должны разоружиться? – поинтересовался Меандр.
– Это не обязательно, – успокоил его Силосонт.
Меандр поблагодарил Силосонта за содействие в переговорах с персами и удалился в крепость, чтобы собраться в дорогу.
Силосонт, не скрывая своей радости, обнял Отану.
– Дело сделано, друг мой, – объявил он так, как объявляют победу. – Меандр напуган и готов сдаться на нашу милость.
Отана отвел большую часть своих лучников и метателей дротиков от ворот крепости к близлежащим улицам, чтобы вовремя задержать самосцев, если те вздумают расправиться с Меандром и его людьми.
У ворот акрополя были выставлены кресла с высокими спинками, на которых восседали самые знатные персы из отряда Отаны. Там же были оставлены места для самого Отаны и для Силосонта.
Силосонт отправился в самосскую гавань, чтобы известить Гистиея о счастливом завершении всего предприятия и заодно пригласить его на пир по случаю столь бескровной победы. А Отана отлучился на агору, где стояли в ожидании скорой битвы персидские всадники. Повинуясь приказу Отаны, персидская конница стала вытеснять толпы любопытных самосцев с торговой площади и с главной улицы, ведущей от акрополя к воротам, дабы расчистить путь для отряда Меандра.
Но внезапно случилось непредвиденное…
Брат Меандра, Харилай, сидел в подземелье, которое было расположено внутри стен акрополя. Выглядывая в окошко, он слышал разговоры стражников о персах, вступивших в город, и об отчаянном положении Меандра.
Когда Меандр с убитым видом возвращался с переговоров и когда проходил мимо темницы, Харилай криком подозвал его к отверстию на уровне земли, в которое узникам подавали еду. Меандр приблизился, и Харилай стал говорить брату, будто бы знает, как помочь ему.
Меандр распорядился снять с брата оковы и привести к себе.
Как только Харилая привели в покои к Меандру, тот с бранью накинулся на брата:
– Меня, твоего брата, не свершившего ничего, достойного темницы, ты заключил в оковы и бросил в подземелье, а персов, которые тебя изгоняют и лишают крова, ты не смеешь покарать, хотя их так легко одолеть! Если ты страшишься варваров, то дай мне своих наемников, и я отплачу персам за вторжение на Самос.
– Ты не знаешь истинного положения дел, – попытался вразумить Харилая Меандр. – У меня всего семьдесят гоплитов и двадцать лучников, а персов больше восьмисот. Вдобавок, самосцы настроены явно против меня и ждут не дождутся, когда варвары вздернут меня на копья. Только самосцы напрасно тешат себя такими надеждами. – Меандр криво усмехнулся. – Я договорился с военачальником персов, и он согласился выпустить меня и моих воинов из крепости.
– Значит, ты и с Силосонтом договорился? – язвительно спросил Харилай.
– Силосонт был посредником на переговорах, – ответил Меандр. – Он станет правителем Самоса вместо меня.
– Вместо тебя, – Харилай злобно ткнул пальцем в Меандра, – но не вместо меня! – И Харилай ударил себя кулаком в грудь. – Можешь убираться с Самоса, какой из тебя тиран! Но я не отдам Самос без битвы ни персам, ни Силосонту!
– Тебе не одолеть такое множество врагов, брат, – промолвил Меандр. – Это глупая затея.
– Вспомни, когда-то Поликрат, брат Силосонта, всего с пятнадцатью гоплитами захватил Самос и стал тираном, – Харилай засмеялся. – А у меня аж девяносто воинов!
– Что ж, безумец, поступай, как знаешь, – проворчал Меандр. – Я вручаю тебе главенство над своими наемниками и желаю тебе удачи, хоть ты этого и не заслуживаешь.
Братья обнялись на прощанье.
Меандр воспользовался подземным ходом, прокопанным из акрополя к берегу моря. Он бежал с Самоса в Грецию, забрав с собою всех слуг и большую часть Поликратова золота.
А Харилай, вооружив всех наемников, отворил крепостные ворота и неожиданно бросился на ничего не подозревавших персов, которые уже полагали, что договор заключен и все улажено. Наемники напали на знатных персов и перебили их всех до одного. Те немногие из персидских лучников, оказавшихся поблизости, тоже были убиты.
Харилай повел наемников дальше и уже на агоре вступил в битву с основными силами персов. Из-за внезапности нападения наемники поначалу одерживали верх, завалив всю торговую площадь бездыханными телами персидских воинов. Но когда персы опомнились, то сплотившись, дружно атаковали немногочисленный отряд Харилая. Обратно в крепость пробилось меньше тридцати наемников, потерявших в неравной схватке своего отчаянного предводителя.
Выбив ворота тараном, персы довершили разгром эллинских наемников, не оставив в живых ни одного из них.
Когда Отана увидел, какие огромные потери понесли персы, он позабыл про повеление Дария не убивать и не продавать в рабство ни одного самосца, но отдать город Силосонту неразоренным. Думая лишь о том, как бы утолить жажду мести, Отана приказал убивать жителей Самоса кого ни попадя, включая женщин и детей. Персы исполнили приказ своего полководца – убивали всех встречных эллинов. Даже храмы были обагрены кровью тех, кто искал в них убежища.
Силосонту стоило немалого труда прекратить это побоище.
Персы отдали наполовину обезлюдевший Самос Силосонту и покинули остров, увозя в трюмах милетских кораблей несколько сот эллинских юношей и девушек для продажи их в рабство.
Глава восьмая
Поход на Хиос
Уже находясь в Милете, Отана осознал, какое тяжкое злодеяние он совершил, нарушив распоряжение Дария и учинив кровавое побоище на Самосе. Не зная, как сообщить об этом царю, Отана беспокоился еще и о том, что возможно, нажил себе недоброжелателя в лице Силосонта, который, конечно, не замедлит пожаловаться на него Дарию.
И тут неожиданно свои услуги Отане предложил Гистией. Он вызвался доставить в Вавилон весть о побоище на Самосе, но решил отвести вину за это от Отаны.
Слушая изворотливого эллина, Отана поражался его умению выстраивать мудреные логические объяснения всяких событий, исходя не из замыслов и ошибок людей, в них участвующих, но благодаря вмешательству неких высших сил, коим подвластно все на Земле. Божественным вмешательством объяснял Гистией не только случившееся на Самосе, но и свою встречу с Отаной и произошедшую еще ранее встречу Дария с Силосонтом.
Отана решил прибегнуть к помощи грека, однако на всякий случай отправил вместе с ним в Вавилон своего племянника Багея.
Эти двое прибыли в Вавилон, но Дария там не застали: царь перебрался в Сузы, устав от месопотамской жары.
Багей хотел было задержаться на день в Вавилоне, чтобы немного отдохнуть после трудного пути, но смотритель царского дворца посоветовал ему не задерживаться, поскольку царь с нетерпением ожидает вестей от Отаны.
Сменив коней, гонцы Отаны поскакали в Сузы.
До Суз Багей и Гистией добрались за шесть дней. Они въехали в город на закате дня.
Несмотря на поздний час, Дарий пожелал, чтобы вестников немедленно привели к нему.
Уже шагая по полутемным дворцовым залам в сопровождении начальника стражи и двух евнухов, Багей вполголоса объяснял Гистиею, что нужно делать, появившись пред царскими очами.
– Сразу падай на колени и коснись лбом пола, – молвил Багей. – И не вздумай выпрямляться, покуда не услышишь разрешение из уст старшего евнуха.
– Но я не понимаю персидского языка, – растерялся Гистией.
– Тогда краем глаза наблюдай за мной и делай так, как я, – посоветовал Багей.
– Как вы живете в таком раболепстве, не понимаю, – хмуро произнес Гистией, привыкший у себя на родине к демократическим нравам.
– Поживешь среди персов – поймешь, – ответил Багей. – И не вздумай первым обращаться к царю.
– Да я вообще могу молчать, – проворчал Гистией, – отдувайся за своего дядю сам, приятель.
Поймав на себе недовольный взгляд начальника стражи, Багей примолк. Он разговаривал с Гистиеем на языке эллинов, которым владел совсем неплохо.
Дарий встретил посланцев Отаны в овальном зале с высокими сводами. Стены из сырцового кирпича были украшены цветными изразцами в виде чередующихся полос из розеток, завитушек и небольших квадратов с вогнутыми сторонами. Алебастровые светильники на высоких подставках заливали помещение ровным ярким светом. В небольшой жаровне с горячими углями курились благовония. Большие мягкие ковры, расстеленные на полу, заглушали шаги.
Отвесив царю низкий поклон, Гистией принялся внимательно разглядывать владыку персов, который восседал на обычном стуле с высокой резной спинкой. Багей что-то говорил Дарию на родном языке, а царь, внимая ему, слегка кивал головой в прямой белой тиаре.
Еще в пути Гистией пытался представить себе внешний вид Дария, но он был приятно разочарован увиденным на самом деле.
Оказалось, что персидский царь царей – совсем еще молодой человек, высокий и широкоплечий. Завитая густая борода и усы, выкрашенные хной в огненно-рыжий цвет, придавали Дарию мужественность и восточное величие. Его длинные, завитые мелкими колечками волосы темно-золотистого оттенка свешивались до плеч из-под тиары, закрывая уши.
Особенно поразили Гистиея глаза царя, огромные и красивые, как у женщины, с блестящими выпуклыми белками. У Дария был очень проницательный взгляд, проникающий, казалось, в самые сокровенные мысли собеседника. Большой нос царя с едва заметной горбинкой и широкими ноздрями придавал ему некоторое сходство с орлом или с одним из тех зооморфных изображений, которые Гистией видел на каменных барельефах царской резиденции в Вавилоне.
Дарий был одет в бордовый, расшитый золотыми нитями кандий и мягкие башмаки с загнутыми носками. На груди у него висел золотой медальон с изображением солнца со множеством лучей, пальцы царя были унизаны золотыми перстнями, на которых переливались разноцветные драгоценные камни.
Облик царя, окружающая обстановка роскошного огромного жилища, аромат благовоний, почтительные позы царских приближенных – все это наполнило Гистиея трепетным чувством немого восхищения, словно он вдруг вознесся на Олимп и узрел жизнь одного из богов.
«Что ни говори, но персидские владыки обликом своим и существованием в таких дворцах, среди полнейшего раболепства, скорее ближе к богам, нежели к обычным смертным людям», – невольно подумал Гистией.
Задумавшись, он не сразу расслышал голос Багея, который обратился к нему по-гречески.
– Ты слышишь меня, Гистией? – вновь повторил Багей. – Царь желает выслушать тебя.
– Меня? – Гистией вдруг оробел и смутился. – Но почему меня?
– Смелее, Гистией, – прошипел Багей. – Я уже сказал царю, что ты наш преданный друг и союзник. Тебе нечего опасаться.
Гистией набрал в грудь воздуха и заговорил:
– Государь, прости мне мое замешательство. Но как Зевс первый среди эллинских богов, так и ты – первый среди всех людей, населяющих Ойкумену. Как солнце способно затмить своим ярким светом горение жалкой плошки с оливковым маслом, так и твое величие в сочетании с твоим богатством совершенно затмили во мне осознание того, что я сам правитель, причем не самого слабого и бедного города в Ионии.
Гистией говорил, а Багей переводил его речь на фарси.
Дарий слушал Гистиея, вперив в него взгляд своих больших внимательных глаз. Чем дальше витийствовал Гистией, тем большее расположение испытывал к нему царь царей. Из речи милетского тирана явствовало, что Отана сделал все, чтобы Самос без кровопролития перешел под власть Силосонта. Однако прежний правитель Самоса, презрев свою клятву соблюдать мир, натравил на персов своих наемников, а сам скрылся.
– За какой-нибудь час Отана потерял своего двоюродного брата, шурина, двух сотников и почти пятьдесят воинов, – молвил Гистией. – Конечно, ему пришлось отдать приказ перебить этих подлых клятвопреступников. То, что побоище перекинулось на город и завершилось истреблением множества самосцев, – вовсе не клятвопреступление Отаны, но гнев персидских богов на подобную подлость наемников Меандра. Ведь ваши восточные боги вряд ли делают различие средь эллинов, для них что самоеды, что хиосцы – все одинаковы.
Я не зря упомянул про хиосцев, царь. – Эллин набрал в грудь воздух, дабы передохнуть. – Среди наемников Меандра большинство были хиосцы. У нас в Ионии про хиосцев говорят так: хочешь увидеть отъявленного негодяя – поезжай на Хиос. От хиосцев давно терпят несправедливости их соседи-эллины. Теперь вот и ты, о царь, претерпел от них, поскольку Силосонт и Отана появились на Самосе по твоей воле.
Гистией вновь выдержал паузу.
– Неужто хиосцы столь недосягаемы или столь могущественны, что осмеливаются враждовать со всеми соседями и даже бросают вызов мне? – недовольно спросил Дарий.
Багей перевел на греческий сказанное Дарием.
– Вовсе нет, царь, – Гистией покачал головой. – Остров Хиос лежит совсем рядом с малоазийским побережьем, но у хиосцев самый сильный на море флот. Это и делает их такими самонадеянными.
– Я прикажу своим полководцам завоевать Хиос и тем самым избавлю его жителей от излишней самонадеянности, – с угрозой произнес Дарий.
– Многие эллины, государь, будут благодарны тебе за это, – промолвил хитрый Гистией, который давно враждовал с хиосцами. – Было бы замечательно, повелитель, если бы поход на Хиос возглавил Отана, который жестоко пострадал от хиосцев и уже в силу этого является их заклятым врагом. А я, со своей стороны, готов оказать Отане всемерную помощь.
– Ты настоящий друг, милетец, – похвалил Дарий Гистиея. – Я так и сделаю. Пусть Отана завоюет Хиос и уже с полным правом насытится мщением.
Затем неожиданно Дарий пригласил Гистиея отведать его угощений, что являлось небывалой честью для чужеземца, да еще из такой далекой земли. (В обычаях персов было пренебрегать теми народами, что обитали вдали от державы Ахеменидов, но терпимее относиться к племенам, живущим поблизости. Разумеется, если эти народы не восставали против царя – тогда уж и сосед пощады не жди…)
Багей тоже был приглашен к царскому столу, но за этой вечерней трапезой выполнял лишь роль толмача. Дарий беседовал только с Гистиеем, и беседа эта затянулась допоздна.
Отана без особой радости отнесся к известию, что Дарий повелевал ему завоевать остров Хиос.
– Я вижу, что мой путь в Каппадокию опять удлиняется, – мрачно заметил он, выслушав Багея.
Его племянник сказал на это, что благодаря стараниям Гистиея вину за побоище на Самосе Дарий полностью возложил на хиосцев, из которых в основном и состоял отряд наемников Меандра.
– А раз так, то виновных следует наказать, как наказывают мятежников, – добавил Багей. – Благо Гистией расписал Дарию, что хуже хиосцев нет людей на свете.
– Боюсь, этот тиран затевает какую-то свою игру, втягивая в это и персидского царя, – проворчал Отана.
– Дядя, Гистией отвел от тебя вину перед Дарием, пусть такой ценой, но ведь отвел, – Багей не разделял мрачного настроения Отаны. – Хиосцы – не саки. Мы быстро одолеем их!
– Тебе бы только воевать, – невесело усмехнулся Отана, – все равно где, все равно с кем.
В помощь Отане прибыли шестьдесят финикийских триер с тремя тысячами лучников на борту. Еще тридцать триер выставил Гистией.
Хиосцы были весьма удивлены, когда у них в городе объявились персидские послы с требованием земли и воды – иными словами, безусловной покорности персидскому царю. Ни сном, ни духом не ведали они, за что это свалилась на них такая напасть.
Жители острова собрались на агоре и стали решать, как же им поступить. Знать предлагала покориться персам, дабы избежать того, что случилось на Самосе.
– Все равно Хиос не выстоит в одиночку против персидского царя, – говорили хиосские аристократы. – Пожертвовав свободой, наше государство избавится от тягот разорительной войны.
Однако демос не желал покоряться персам.
– Вспомните, сограждане, с каким беззаветным мужеством мы сражались против господства Лесбоса и Мидета, – выкрикивали народные вожаки. – Сколько сил и средств мы потратили, строя военные корабли и сухие доки для ремонта триер. К чему были все наши затраты тогда, если, создав сильный флот и отстояв свою независимость от алчных соседей, ныне мы безропотно, как рабы, подчинимся персам? Не лучше ли нам было покориться тем же лесбосцам, которые одного племени с нами, или милетцам, которые поклоняются тем же богам, что и мы? Нам не позволила гордость ходить в ярме у своих соплеменников, так почему же мы должны склоняться перед варварами, с чуждыми нам обычаями и языком!
Раззадоренное такими речами, народное собрание постановило биться с персами до последней возможности. Если потребуется – вооружить рабов, но не сдаваться на милость завоевателей.
Хиосцы оснастили и вывели в море все свои триеры и пентеконтеры[108], общим числом семьдесят пять кораблей. Почти все взрослое мужское население Хиоса, вооружившись, взошло на суда, горя желанием немедля вступить в сражение с варварами. Командовал хиосцами опытный наварх Тимолай.
Два враждебных флота встретились близ мыса Мелена.
На море было небольшое волнение, поэтому навархи не решались начинать сражение, маневрируя и выжидая, когда утихнет ветер. С наступлением вечера хиосцы отошли к якорной стоянке Нотион. Неподалеку находилась другая якорная стоянка, под названием Лаиунт, ее-то и заняли корабли персов.
Всю конницу и часть пехоты Отана высадил на берег. Персы разбили стан в оливковой роще, росшей неподалеку от моря. Гистией со своими милетцами расположился в рыбацкой деревушке в глубине узкой скалистой бухты.
Посреди ночи племянник разбудил Отану и сообщил, что к нему пришел Гистией.
– У него к тебе важное дело, дядя, – поведал Багей. Отана нехотя согласился выслушать Гистиея.
– Отсюда по суше до города и порта Хиос всего шестьдесят стадий[109], а если плыть вокруг острова по морю, то больше трехсот стадий пути, – с горящими глазами молвил Гистией. – На море нам не избежать битвы с флотом хиосцев, и одним богам ведомо, чем эта битва может закончиться. А если наше войско, перевалив через эти холмы, ворвется в город оттуда, откуда нас не ждут, победа будет полная. Узнав, что их жены и дети в плену, хиосцы не станут сражаться.
– По-моему, Гистией говорит дело, дядя, – высказал свое мнение Багей, предпочитавший воевать на суше, а не на море.
– Кто знает дорогу через эти холмы и лес? – спросил осторожный Отана. – Войско может заплутать ночью в незнакомой местности. У тебя есть проводники, Гистией?
Тот ответил утвердительно.
– Один из моих кормчих долгое время жил на Хиосе, причем в этих местах, – сказал он.
– Багей, – после краткого раздумья произнес Отана, – возьмешь конницу и пятьсот пеших копейщиков, пойдешь с Гистиеем.
Все случилось, как и предсказывал Гистией. Едва хиосцы узнали, что их семьи находятся в заложниках у персов, они тотчас же сложили оружие и согласились подчиниться персидскому царю. Отана, не доверяя хиосцам, взял у них не только землю и воду, но и заложников, которых переправил в Сарды.
В награду Дарий прислал Отане золотое ожерелье и богатые одежды, позволив ему наконец удалиться в Каппадокию. Багея царь назначил сатрапом Вифинии, Гистиея же провозгласил своим благодетелем и снизил для Милета долю ежегодной дани.
Глава девятая
Интаферн
Дело было в Сузах, в доме Мегабиза, сатрапа Сузианы. К Мегабизу пришел Интаферн, не находивший себе места от гнева и возмущения.
– Я предвидел это, клянусь Ахурами! – выкрикивал он. – Я предчувствовал, что этим все кончится! Когда надо было подавлять восстания и воевать со скифами, я был нужен царю. Теперь, когда царствование Дария упрочилось, надобность во мне отпала.
Мегабиз, зная причину гнева Интаферна, постарался его успокоить:
– Дарий отправляется в Египет не с целью покарать кого-то, не с намерением воевать с кем-то, но чтобы просто осмотреть свои владения. С той же целью царь собирается посетить и финикийские города.
– Воевать Дарий не собирается, а войско, однако ж, берет с собою, – криво усмехнулся Интаферн.
– Дарий собирается заменить персидские гарнизоны в Египте, – пожал плечами Мегабиз, – только и всего.
– Вот ты, Мегабиз, входишь в царский совет, управляешь Сузианой, всюду сопровождаешь царя, – вновь заговорил Интаферн, не скрывая обиды. – А вот я почему-то не вхож в круг ближайших советников Дария. Царь помыкает мною как хочет. Отнял у меня Карманию и собирается посадить сатрапом в Армении. Иными словами, Дарий желает спровадить меня подальше с глаз долой!
– Напротив, – возразил Мегабиз. – Дарий знает, что на тебя можно положиться, поэтому и посылает в Армению именно тебя, а не кого-то другого. Ведь ты же знаешь заносчивость тамошних племен!
– Ты сдабриваешь слова свои медом, Мегабиз, но истина, думается мне, совсем в другом. Дарий в душе ненавидит меня, – сквозь зубы процедил Интаферн. – Я же не глупец и все вижу. Дарий не вызвал меня к себе и не сказал, как он ценит меня. И поставил он меня в известность о своем решении не сам, а через Артабана, эту жирную свинью!
– Ничего удивительного или обидного в этом нет, ведь Артабана царь назначил патиакшем, – примирительно промолвил Мегабиз. – И это входит в обязанность Артабана – оповещать кого бы то ни было о царских назначениях.
– Артабан не ходил с Дарием убивать магов-самозванцев, а я ходил, – сказал Интаферн. – Я лишился глаза в этом деле. Уже хотя бы в силу этого я, а не Артабан, должен находиться подле царского трона.
– Ты же не любишь кланяться, Интаферн, – вздохнул Мегабиз, – поэтому тебе не быть патиакшем. Ты же воин, а не придворный лизоблюд.
– Завидую я Отане, – признался Интаферн. – Отана, в отличие от нас, не стал цепляться за царскую власть, но выговорил себе собственное владение, где чувствует себя истинным властелином. Он даже налоги Дарию не платит.
– Все равно Отана находится в подчинении у Дария, – возразил Мегабиз, – и обязан по первому зову царя привести свое войско к нему. Ты наверняка слышал, что по приказу Дария Отана захватил остров Самос. А совсем недавно он же завоевал и Хиос.
– Зато племянник Отаны ныне сатрап Вифинии, – проворчал Интаферн. – От Вифинии и я бы не отказался, клянусь Митрой. Благословенная там земля!
Чтобы развеять дурное настроение Интаферна, Мегабиз велел слугам принести вина.
– Я все больше склоняюсь к мысли, что Дарий занимает царский трон не по праву, – заключил Интаферн, когда хмель ударил ему в голову. – Лучше бы царем стал Гидарн или ты, Мегабиз. И потом, разве ты забыл, что мы втроем собирались убить Дария после подавления всех восстаний? Гидарн ныне даже не вспоминает об этом. Еще бы! Он же купается в царской милости, командуя отборным отрядом «бессмертных». Я слышал, Дарий решил увеличить численность «бессмертных» до десяти тысяч воинов.
– Да, это так, – Мегабиз кивнул. – После похода на саков Дарий задумал реорганизовать все персидское войско.
– И ты, конечно, поддерживаешь Дария во всех его начинаниях, – Интаферн пристально посмотрел на Мегабиза. – И уже не собираешься его убивать. Ведь так?
– Понимаешь, Интаферн… – Мегабиз вертел в руках недопитую чашу с вином, не зная, как объяснить другу, что самый удобный момент для покушения на Дария ими уже упущен. И что рисковать теперь он не собирается.
– Я все прекрасно понимаю, Мегабиз, – развязно произнес Интаферн и залпом осушив свою чашу. – Ты готов служить Дарию, видя его расположение к себе. Да тебе, собственно, и не на что жаловаться. Ты сильно изменился, Мегабиз. Что ж, тогда и я, подобно Отане, выпрошу у Дария отдельное владение для себя и своих потомков. По-моему, я это заслужил.
«А по-моему, у тебя ничего с этим не выйдет!» – подумал Мегабиз, но вслух ничего не сказал.
Расставание друзей получилось натянутым, словно между ними пробежала черная кошка.
Напоследок Мегабиз посоветовал Интаферну обдумать все как следует, прежде чем идти со своей просьбой к Дарию.
Интаферн обещал Мегабизу, что подумает. Однако, придя к себе домой, Интаферн обнаружил там царского вестника, который принес ему письменное повеление Дария немедленно отправляться в Армению.
Несдержанный от природы, Интаферн дал волю своему гневу. Вскочив на коня, он поскакал к царскому дворцу, разгоняя плетью случайных прохожих на улицах Суз.
Начальник стражи пропустил Интаферна на дворцовый двор, решив по его взвинченному внешнему виду, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
Интаферн спешился и хотел войти во дворец, но путь ему преградили два евнуха: смотритель дворца и докладчик, обязанный сообщать царю обо всех просителях. Евнухи заявили Интаферну, что царь находится в гареме и лучше его сегодня не беспокоить. Смотритель дворца, видя, что Интаферн пьян, намекнул ему: мол, с хмельной головой к царю не ходят.
– Это неприлично, друг мой, – чуть понизив голос, произнес евнух, глядя в единственный глаз Интаферна. – Приходи-ка завтра.
– Ах, неприлично! – хищно усмехнулся Интаферн и, выхватив из ножен акинак, с которым он никогда не расставался, одним ударом свалил на землю обоих евнухов и, мастерски орудуя кинжалом, отсек им уши. Затем он оторвал у своего бурнуса одну из завязок и, проделав в ушах дырки, нанизал их на шнурок.
Накинув это страшное ожерелье на толстую шею евнуха-смотрителя, Интаферн с издевкой бросил ему:
– Друг мой, неприлично, служа царю царей, появляться перед ним без украшений, – после чего вскочил на своего коня и умчался прочь.
Искалеченные евнухи явились к царю и рассказали ему о причине учиненного над ними насилия.
Дарий велел схватить Интаферна вместе с сыновьями и всей родней, твердо убежденный, что тот замыслил против него мятеж.
На другой день призванные во дворец царские судьи признали Интаферна виновным в непочтительном отношении к царю и его слугам и приговорили его к смертной казни. Такой же приговор был вынесен и всем родственникам Интаферна по мужской линии. Обреченных на смерть перевели в особую темницу, откуда никто не выходил живым.
Однако с казнью Интаферна Дарий решил помедлить, опасаясь недовольства персидской знати подобной суровостью. Царь стал по одному вызывать во дворец знатных вельмож и военачальников и беседовал с каждым с глазу на глаз.
Однажды Дарию сообщили, что одна из жен Интаферна ежедневно приходит к дворцовым вратам с плачем и жалобами.
К тому времени Дарий уже знал, что большая часть знати одобряет суровый приговор, вынесенный Интаферну. Но царь решил доверить его участь судьбе в лице одной из его жен.
Царский вестник вышел к воротам, где стояла супруга Интаферна, и сказал: «Женщина! Царь Дарий дарует свободу одному из твоих родных. Выбирай, кого ты хочешь спасти от смерти».
И женщина, поразмыслив, выбрала своего брата.
Узнав об этом, Дарий удивился ее выбору и повелел привести жену Интаферна к себе.
Она несмело вошла в покои, где кроме Дария, восседавшего в кресле, находились еще Аспатин и царский секретарь. Сопровождавший женщину евнух тотчас удалился.
В знак своего расположения Дарий протянул женщине правую руку. Она поцеловала ее с почтительным гибким поклоном.
– Как тебя зовут? – спросил Дарий.
– Амитида, – негромко ответила женщина, не смея взглянуть на царя.
На вид ей было не больше двадцати пяти лет. Распущенные по плечам темно-каштановые волосы, густые и вьющиеся, обрамляли овальное лицо. Она была немного бледна, отчего ее изогнутые брови, черные ресницы и карие печальные глаза казались еще темнее. Миндалевидный разрез этих глаз в сочетании с небольшим прямым носом и красиво очерченными алыми устами придавали ее лицу благородную привлекательность. У женщины была пышная грудь и широкие бедра, но при этом очень тонкая талия и небольшие плечи, что особенно подчеркивало ее узкое темное платье. Треугольный вырез открывал взору нежную белую шею с ямочкой меж еле приметных ключиц.
На шее женщины висела цепочка с амулетом из оникса.
– Амитида, – обратился к ней Аспатин. – Царь спрашивает тебя, с какой целью ты, позабыв мужа и детей, предпочитаешь спасти жизнь брата, который тебе не так близок, как дети, и менее дорог, чем муж?
– Если богам будет угодно, супруг для меня найдется и другой, будут и другие дети, если потеряю этих. Но брата уже больше никогда не будет, так как отца и матери у нас давно нет в живых, – молвила в ответ Амитида. – Это и было у меня на уме, когда я делала свой выбор.
Ответ Амитиды пришелся по душе Дарию, и он повелел освободить ее брата, за которого она просила. Кроме того, из расположения к ней Дарий приказал пощадить ее старшего сына.
Все остальные приговоренные к смерти вместе с Интаферном вскоре были казнены.
Глава десятая
Арианд
Намерение посетить Египет возникло у Дария после встречи с важным египетским вельможей Уджагорресентом, который приехал в Сузы с жалобами на Арианда, египетского сатрапа.
Во время похода Камбиза на Египет Уджагорресент командовал египетским флотом и добровольно перешел на сторону персов. Камбиз приблизил к себе египетского наварха, сделав того своим советником и управляющим храма богини Нейт[110] в Саисе.
Уджагорресент верно служил Камбизу. Когда Камбиз умер, то он сопровождал его бренное тело по пути в Персию для захоронения. В дальнейшем пронырливый египтянин жил в Сузах, где встречался с Бардией, видимо, намереваясь войти в доверие и к нему. Бардия отказался от услуг Уджагорресента, и тому ничего не оставалось, как вернуться в Египет.
И вот верховный жрец богини Нейт вновь пожаловал в Сузы.
Дарий сразу понял, что Уджагорресент желает опорочить Арианда и одновременно предложить свои услуги новому царю-ахемениду. Вельможа с возмущением отзывался о самоуправстве и жестокости сатрапа, который притесняет египтян, не выполняет царских приказов, набирает наемников-ливийцев в личную гвардию и даже осмелился чеканить монету с собственным изображением.
– В свое время Арианд был правой рукой Камбиза и только благодаря этому стал сатрапом Египта, – молвил Уджагорресент. – Но, как я понял из речей и поступков Арианда, он больше не желает быть чьей-то правой рукой. Ему хочется большего, иначе зачем ему было примерять корону Нижнего и Верхнего Египта?
– А он ее действительно примерял? – Дарий так и впился взглядом в безусое, безбородое лицо египтянина.