Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” Буркин Юлий
– Как зовут Эйнштейна? – неожиданно спросил Мэла Джон.
– Эпштейна?
– ЭЙНштейна, дурак! Физика.
– А я откуда знаю? – пожал плечами Мэл.
– Зайди-ка обратно в сортир! – приказал Джон. Мэл послушался. – Как зовут Эйнштейна?
– Альберт, – раздалось из кабинки.
– О! – поднял палец Джон. – Работает!.. – он победно оглядел остальных. – Про что будет альбом?
– Про всё, – отозвался Мел.
– Типичный сортирный гений, – нашел определение удивительному явлению Джон. – Всё. Выходи. Дальше мы уж сами.
В этом альбоме им удалось воплотить все свои задумки, без исключения, в том числе и самые невероятные. Джон сочинил обещанную Джулиану песню о Люси с калейдоскопическими глазами. Фонограмму с партией уникального парового органа каллиопа, к песне «Being For The Benefit Of Mr. Kite»[95], он и Мартин изрезали на мелкие кусочки, а затем склеили их в произвольном порядке и задом наперед. Таких звуков не способен издать ни один существующий инструмент.
Пол написал печальную и словно неземную балладу – специально для появившихся и входивших в моду хиппи, о девушке сбежавшей из благополучного дома родителей к любимому парню. Он наконец-то записал фокстрот «When I'm Sixty Four»[96], сочиненный лет десять назад, но все эти годы не вписывавшийся в портрет «Битлз».
- «Стану я старым,
- Буду лысеть,
- Через много лет;
- В день влюбленных будешь ли ты поздравлять
- И вино на стол выставлять?
- Если вернусь в три
- Ночи домой,
- Пустишь или нет?
- Будем ли старой
- Любящей парой
- Через много лет?..»[97]
А для своей любимой староанглийской овчарки Марты в конце диска он поместил сигнал частотой двадцать тысяч герц, не воспринимаемый ухом человека, но отлично слышимый собаками.
На запись песни «В тебе и без тебя»[98], Джордж пригласил двух приятелей из «Ассоциации индийской музыки». Один играл на табле, а другой на дилурбе. Уроки Рави Шанкара не прошли даром, и сам Джордж играл на ситаре.
Тягучая, заунывная мелодия выводила Мартина из себя.
– Хитом она, точно, не станет, – ворчал он. – Мало того, что музыка нудная, непонятно даже, про что ты поешь…
– Чего тут непонятного? – пожал плечами Джордж. – Про тебя.
– Про меня? – изумился Мартин. – А, вообще-то, это может быть интересно, – неожиданно изменил он свое мнение. – Только, давай, сделаем в середине небольшую оркестровочку.
– Да ну, – засомневался Джордж. – Тогда это будет уже не совсем индийская песня.
В павильон заглянули Пол, Джон и Ринго. Пол сразу же вмешался в разговор:
– Сделаем, сделаем. Ты пиши, как хочешь, а мы потом сделаем, – он подмигнул Мартину.
– Как знаете, – махнул рукой Джордж.
Заунывная музыка зазвучала снова, и он затянул белый стих:
- «Говорили
- О космосе, что меж всех нас.
- И о людях,
- Что спрятались в стенах
- Из иллюзий.
- Промелькнет чистый свет, но зачем?
- Слишком поздно, их уж нет…»[99]
Джон и Ринго с перекошенными физиономиями вышли покурить, а Пол засел в операторской и, пытаясь сделать вокал Джорджа хоть чуть повеселей, то показывал ему в окошко средний палец, то гримасничал или ставил рожки Мартину… Но, в конце концов, заслушался и даже стал тихонько подпевать:
- «…И придет тот час, когда поймешь,
- Что свет един, и жизнь течет
- И в тебе, и без тебя»[100].
В это время Джон в курилке втолковывал Ринго:
– А знаешь, кто в этом альбоме главный?
– Кто?
– Ты.
– Да ну, – не поверил Ринго, – с чего это вдруг?
– А с того, что мы напишем для тебя песню самого главного персонажа.
– А почему для меня?
– Потому что все привыкли, что «Битлз» – это я или Пол, но мы же решили в этот раз делать все не так, как у «Битлз».
– Тогда пишите быстрее, пока я не испугался…
Эту песню они назвали «Если друзья мне чуть-чуть помогут»[101]. На записи помощь заключалась в подпевках.
– Что у вас со слухом! – в сотый раз за день орал на них Ринго. – Слушайте, как надо! – Он прохрипел какую-то нестройную мелодию. – Поняли?! Ну-ка, Джордж, повтори!
Джордж повторил его хрип с доскональной точностью.
– Певец, – презрительно поморщился Ринго. – Лабертина Ларетти! Дай-ка сюда гитару!
– Во дает, – шепнул Пол на ухо Джону, – не на шутку разошелся…
Ринго подергал струны и отдал гитару Полу:
– Настроить и то не можете… Хендриксы…
– Приступим к записи? – осторожно спросил Мартин, пряча улыбку.
– Всё спешите? Вам лишь бы побыстрее… А качество? О качестве пусть тюлени думают?! Вас-то оно не волнует, да? А-а, ладно, – безнадежно махнул он рукой, – давайте, начнем.
– Включаю, – предупредил Мартин из рубки.
– Стойте! Стойте! – заорал Ринго. – Кто-нибудь даст мне попить?! Мы же, все-таки вокал пишем!
Джон и Пол со всех ног кинулись из павильона.
Выдув бутыль кока-колы и удовлетворенно рыгнув, Ринго махнул рукой:
– Включайте.
На девятнадцатом дубле Джордж Мартин вспомнил старый испытанный прием. Подойдя к Ринго, он наклонился и тихонько сказал ему на ухо:
– Еще раз плохо споешь, выгоним…
Ринго слегка опешил от такой наглости. Но спел хорошо.
Песня «A Day In The Life»[102] была задумана как итоговая. Вообще-то, итоговую песню хотели написать и Пол, и Джон, и однажды они показали друг другу свои наброски. Неожиданно выяснилось что два этих куска мелодий с текстами удачно стыкуются. В каждом из них говорилось вроде бы о совершенно разных вещах – о гибели человека в автокатастрофе, о фильме про войну, который не захотели смотреть зрители, о найденных полицией в графстве Ланкшир могилах жертв нераскрытых преступлений… Но в сочетании речь шла как раз о том, о чем сказал Мэл – «обо всём».
… – Ага! А вот и оркестр! – сказал Мартин Полу, увидев входящих в студию музыкантов. – Не много ли сорока двух человек для столь милой твоему сердцу какофонии?
– Для настоящей какофонии этого еще мало, – посмотрел Пол на продюсера с пренебрежительной усмешкой и обратился к вошедшим: – Джентельмены! Я не ради забавы попросил вас одеть для сегодняшней записи не концертные фраки, а вечерние костюмы. Я хочу, чтобы вы прониклись духом происходящего. Но это еще не все. Для того, чтобы быть уверенными в успехе полностью, мы приготовили для вас кое-что еще.
По его команде трое костюмеров принялись одевать на музыкантов дурацкие шляпки, покрывать их одежду блестками и накладывать на лица клоунский грим.
Дирижеру оркестра Дэвиду Макаллуму нацепили красный нос с дурацкими очками и рыжими височками, а вместо палочки всучили жезл полицейского-регулировщика.
Джон инспекторским взглядом оглядел результат и удовлетворенно кивнул Полу. Тот приступил к главному:
– А сейчас наш достопочтенный Джордж Мартин включит фонограмму песни, и в нужный момент я попрошу вас, впервые за всю вашу карьеру, исполнить не стройное классическое произведение, а всякую чушь.
– Полную ахинею, – подтвердил Джон.
– Хаос, – уточнил Пол.
– Конец света! – рявкнул Джон.
– Похожий на оргазм, – добавил Джордж.
– Вы присоединяйтесь тоже, – обернулся Пол к приглашенным друзьям. – Поехали!!!
Настоящий апокалипсис получился только с девятого раза, и закончился мощным мажорным аккордом, взятым на трех фортепиано и фисгармонии. Звукорежиссер Джеф Эмерик вывел регуляторы на максимум, и у всех, кто находился в студии появилось ощущении, что звук превратился в нечто осязаемое и плотно забил помещение.
– Ну и ну, – покачал головой Мик Джаггер, – такого кошмара я еще не слышал.
Сидевший в углу операторской продюсер группы «Холлиз» Рон Ричардз обхватил голову руками и, как заведенный, повторял: «Это невероятно. Я сдаюсь».
А в курилке рыдал лидер «Мув» (в будущем – лидер «Оркестра Электрического Света») Джеф Линн. Когда туда заглянул Нил Аспинолл, тот поднял на него заплаканные глаза:
– Больше нет смысла ничего писать. Всё. Музыка кончилась… Они нам ничего не оставили.
11
Эпштейн был возбужден, как никогда. Расхаживая из угла в угол кабинета, он говорил, срываясь иногда на фальцет:
– Я так боялся! Я ужасно боялся, Пол! Только тебе я могу открыться, Джон меня засмеет, а Джорджу и Ринго просто ни до чего нет дела!.. Ты в группе – единственный здравомыслящий человек!
Пол скромно промолчал.
– Понимаешь, я думал, я больше не нужен. Я решил, что отказ от концертов приведет к быстрому и неминуемому краху. Но успех «Сержанта» показал, что это совсем не так! – Брайан схватил со стола пластинку и потряс ею у Пола перед носом. – За какую-то неделю уже распродано двести пятьдесят тысяч дисков, и, если дело так пойдет дальше, концерты даже не нужны! – Он бросил конверт обратно на стол. – Ты знаешь, сколько всего в мире продано ваших пластинок? Всех.
– Скажи…
– Двести миллионов! Да если бы с каждым проданным диском на моем теле вырастал бы один-единственный волосок, я давно бы уже стал обезьяной!
Брайан остановился ошеломленный этой мыслью.
– А если бы у тебя вырастала чешуйка, ты бы стал китом…
– Чешуя у рыбы. Кит – не рыба, а млекопитающее, мой мальчик, – снисходительно возразил Брайан. – Все-таки, надо когда-нибудь всерьез заняться вашим образованием… Да я бы и не стал рыбой… – Брайан, задумавшись, замолчал, потом согласился сам с собой: – Нет. Не стал бы. Зачем?
Пол предпочел не спрашивать, зачем Эпштейну понадобилось становиться обезьяной. И тот, очнувшись от взвешивания всех «за» и «против», продолжал:
– У меня бездна планов! Целая гора проектов! Например – телевидение. Раз вы не хотите, чтобы зрители шли к вам, придется самим идти к ним! Буквально в каждый дом! Скоро прямо из нашей студии на весь мир будет транслироваться то, как вы записываете новую песню…
– Какую? – острожно спросил Пол.
– А я откуда знаю? – отмахнулся Брайан. – Что вы, песню, что ли, не сочините?
Пол молча пожал плечами.
– Еще я договорился о съемках телевизионного фильма…
– Про что?
– Ну, что ты ко мне привязался?! Слушай, лучше, главное! Мы будем торговать одеждой!
– Не понял…
– Все просто! Какие бы вы не были талантливые, выпуск пластинок – слишком рискованное занятие. «Сержант» обошелся нам в сорок тысяч фунтов стерлингов! Это неслыханно! Если бы его, не приведи Боже, вдруг не стали бы покупать, эти деньги вылетели бы в трубу!
– Но как по-другому?..
– Очень просто. Нужно вкладывать деньги в осязаемые предметы. Я все просчитал, самое выгодное сегодня – торговля готовым платьем.
– Может быть это и так, но мы-то тут при чем?
– Ни при чем! – Брайан радостно потер руки. – Вот это – самое главное! Платьем займусь я. А вы будете получать дивиденды со своих денег. Я уже придумал, как будет называться магазин… Угадай?
– «Эпштейн и компания»?
– Нет. Попробуй еще.
– «Одежда от „Битлз“»?
– Ерунда! Ну, напрягись!
– «Пеленки и распашонки»?
– Ах, Пол, Пол! Как все это банально! Называться магазин будет коротко и ясно: «Яблоко»[103]. Это же само собой разумеется!
– Да? – удивился Пол.
– Конечно, – подтвердил Брайан. – Я уже и помещение присмотрел…
– А песни мы писать будем?
– Ну… Если тебе хочется…
– Хочется, – признался Пол. – Уже давно.
– Ладно, пиши, – разрешил Брайан. Но, подумав, добавил: – Только не много. Я же говорю, запись – чертовски дорогая штука… К тому же, какой смысл их записывать, если радиостанции не желают проигрывать их?..
Зазвонил телефон, и Брайан метнулся к нему, покинув обескураженного Пола:
– Алло? Да-да… Да, у меня… Сейчас проверю. – Он положил трубку на стол рядом с аппаратом, быстро подошел к Полу, взял его за запястье и, возведя глаза к потолку, нащупал пульс. Затем заглянул ему в левый глаз, двумя пальцами широко раздвинув веки… Вернулся к телефону.
– Нет, – сказал он в трубку. – Я проверил. Это не правда… – И повесил ее. – На чем я остановился? Ах, да, на радиостанциях. Би-би-си запретили вашу «День жизни», посчитав ее написанной под воздействием наркотиков…
– Подожди-ка, – остановил его Пол. – О чем ты говорил по телефону?
– По телефону? Меня спросили, правда ли, что ты умер. Я ответил, что неправда…
– Что за странный вопрос? – удивился Пол, почувствовав себя вдруг не очень уютно.
– Говорят про какую-то нашивку у тебя на рукаве… Я, честно говоря, ничего не понял. Но главное, все это – чепуха. Уверяю тебя, ты вполне живой…
– Про какую нашивку?
– Не знаю. Что-то на конверте…
Пол схватил со стола пластинку и вгляделся в конверт, на котором «Битлз» стояли среди пятидесяти восьми самых значительных, по их мнению, людей эпохи – от Карла Маркса до Мерлин Монро. Потом вгляделся в постер…
– Что за чертовщина! У меня на нашивке был только герб!
Брайан наклонился у него над плечом:
– А теперь написано «O.P.D.»[104] Странно, как это я раньше не заметил?..
– Вот скотина! – Пол вскочил на ноги. – Это Джон подрисовал! Я вспомнил! Он подошел ко мне со своей паскудной ухмылочкой: «Макка, я тебе приготовил сюрприз…» Я думал, он это про портрет Стюарта, который влепил вот тут, сбоку. Сначала его в списке не было…
Пол дотянулся до телефона и набрал номер Джона. Но Синтия ответила, что тот «снова на выставке этой своей сумасшедшей японки…»
– Выходит, не зря мне приснился такой неприятный сон про тебя, – заметил Эпштейн.
– Какой? – Пол все еще был не в себе.
– Представь, мне приснилось, что мы впятером, немного навеселе, стоим на моем балконе и о чем-то оживленно беседуем. И вдруг я понимаю, что это сон… У тебя когда-нибудь так было, чтобы ты во сне понял, что это сон, и начал этим пользоваться? Летать, например…
– Да, было пару раз…
– А у меня часто бывает. Ну вот. Я и говорю вам: «Ребята, на самом деле, все это мне снится. Хотите, например, я спрыгну с балкона, и со мной ничего не случится?» А вы смеетесь: «Ты слишком много выпил, Брайан…» Тогда я, быстро, чтобы вы меня не успели задержать, переваливаюсь через перила и падаю вниз. Но, перед самой поверхностью, скорость моя, само собой, уменьшается и в конце концов я плавно приземляюсь на ноги. Помахал вам снизу. Вы что-то кричите, машете мне. А потом я смотрю, Пол, ты перелазишь через перила и тоже прыгаешь вниз… Ты просвистел мимо меня и – ба-бах! – расшибся в лепешку. Страшно было смотреть… Еще бы. Тебе-то все это не снилось… Мне было очень тебя жалко, и я проснулся со слезами на глазах… Думаю, рассказать тебе или не рассказывать?.. Ну, ладно, хватит об этом. Давай, поговорим о магазине.
– Нет, Брайни, – заспешил Пол. – Про магазин мы потом поговорим. Я должен разобраться.
Но встретиться с Джоном ему удалось только через неделю, четырнадцатого июня, в студии.
– Что это за идиотские шуточки? – спросил он, сунув конверт в нос сидящему с гитарой Джону.
– Это? – Джон ухмыльнулся. – Это я так… Ты сказал, что Йоко Оно – дура, я и обозлился. Да, не бери в голову, никто не заметит.
– Да?! – вскричал Пол. – Ты думаешь?! Уже все газеты написали, что я умер! Даже называют место автокатастрофы! А я, оказывается, вовсе не я, а какой-то парень, который выиграл конкурс моих двойников!
– Клево! – оскалился Джон. – Хорошая примета. Долго жить будешь.
Пол в сердцах бросил конверт на ковер и пошел к выходу.
– Эй! – крикнул Джон ему вдогонку. – Да ладно ты! Постой!
Пол остановился, не оборачиваясь. Джон предложил:
– На следующем диске нарисуешь меня в гробу и белых тапочках.
Пол двинулся дальше.
– Да постой ты! Я тебе песню новую хочу показать!
Пол вернулся и молча сел напротив.
– Я предлагаю ее сыграть на всемирной перекличке. Слушай…
И он сыграл «All You Need Is Love»[105].
– Ну как?..
– Песня отличная. А Йоко твоя – дура косоглазая, похотливая сука и кривоногая уродка.
Джон сжал кулаки и привстал. Пол выставил вперед ладони, защищаясь.
– Все-все! Мы – квиты! Давай работать над песней!
Джон нехотя разжал пальцы.
– Ну, давай, – процедил он сквозь зубы. – Давай…
И вот, двадцать пятого августа, телевизионщики установили камеры и прожектора в павильоне «Парлафона». Этот сюжет – рождение новой песни «Битлз» – транслировался в двадцати четырех странах мира. «Битлз» представляли нацию, они представляли всю английскую молодежь…
Частично фонограмма была уже записана, но приглашенный оркестр и голоса звучали вживую.
Оркестр грянул… «Марсельезу». Плавно перешедшую в трехголосие: «Любовь, любовь, любовь…» Собственно, в этой маленькой увертюре уместился весь смысл песни. Переустройство мира через любовь – главный принцип хиппи.
Не менее символична была и сама манера исполнения. Солидные оркестранты во фраках, внимательно глядя в ноты, усердно выводят свои партии… И вот доходит очередь до вокала. Джон вяло брякает аккорд на гитаре и, не прекращая жевать резинку, лениво проговаривает:
- «Не сделаешь того, что не суметь.
- Как спеть то, что невозможно спеть?
- Нечего сказать, зато есть смысл поиграть,
- Это просто!..»[106]
Оркестранты (старшее поколение) старательно водят смычками. Джон Леннон жует резинку. Словно очнувшись от транса, проговаривает следующую фразу:
- «Не свершишь того, что не свершить,
- Не спасешь того, кому не жить,
- Нечего терять, а вот собой ты можешь стать,
- Это просто!..»[107]
И тут вступают друзья и любимые – целый хор, в котором участвуют и Патти, и Синтия, и Джейн, и «все-все-все» – молодые, красивые, модно и «хиппово» одетые, усыпанные цветами:
- «Все, что надо – любовь! Все, что надо – любовь!
- Все, что надо – любовь, любовь,
- Любовь – все, что вам надо…»[108]
Присутствие в хоре Мика Джаггера придавало особый нюанс символике происходящего, ведь страницы прессы в тот момент пестрели подробностями скандального дела о хранении наркотиков, по которому он был привлечен к суду…
В очередной раз мир был покорен «Битлз», и было бы странно, если бы все смотревшие эту передачу не пожелали купить пластинку, запись которой наблюдали воочию.
Выяснения отношений между Полом и Джоном продолжились двумя днями позже в запертом кабинете Джона. Пластинка «Сержанта» лежала на столе.
– Ладно, – говорил Пол, – допустим, эти буквы ты подрисовал от нечего делать. Но объясни, каким образом тут появились другие пометы моей мнимой смерти?!
– Например?
– Например то, что именно над моей головой некто держит руку, словно прощаясь. Что букет возле клумбы напоминает бас-гитару, а на ней три (а не четыре!) струны-стебля. Да это уже, как бы, и не клумба, а моя свежая могила…
– Макка, мальчик, у тебя едет крыша! – скривился Джон и вынул из пачки сигарету. – Где ты тут видишь гитару? Ну и что, что рука? Это все – твоя воспаленная фантазия!
– Да не моя, черт побери! – вспылил Пол. – Я это вычитал в газетах! И ты вглядись: все это похоже на правду! Вчера Джейн заявила мне в постели: «Ты стал какой-то не такой. Ты уверен, что ты – не Вильям Кемпбелл?..»
– Это еще кто?
– Так зовут того парня, который, якобы, меня подменил.
– Но ведь это бред! Не бывает совершенно одинаковых людей!
– Но бывают пластические операции, которые снимают различия между двойниками… Они пишут, что я погиб, а вы нашли этого Кемпбелла, чтобы и дальше делать деньги.
– Но ты – музыкант, этого не подделаешь…
– И Кемпбелл – музыкант!
– А где он?
– Никто не знает. В том-то и дело. Он пропал.
Джон посмотрел на него подозрительно:
– Слушай, Макка, а ты правда не Кемпбелл?
– Пошел ты в задницу, Джон! Ты ведь сам это все подстроил!
– А, да… Точно… – Джон помолчал. – Ну, положим, не все, а только нашивку… А, между прочим, это неплохой рекламный трюк. Смерть – то, что привлекает людей больше всего.
– Эта шутка мерзко пахнет. Боюсь, после этого, мы уже никогда не будем с тобой в нормальных отношениях.
– А мы, по-моему, никогда и не были уж очень большими друзьями.
Пол проглотил обиду.
– Раз так, скажи наконец, честно, ты придумал ВСЕ это?
– Да нет же! – взорвался Джон, яростно туша сигарету в пепельнице. – Моя – только нашивка! Может, это художники прикалываются, а может, просто совпадения…
– Да? А портрет Стюарта? Я ничего не имею против, даже правильно. Но почему ты сделал это втайне?
– Какой портрет?
– Только не надо меня уверять, что и тут ты не при чем, – Пол ткнул пальцем в левый верхний угол обложки. Джон схватил ее со стола.
– Что за черт?! Я даже и не видел его тут.
Позже они уже вместе допросили Джорджа, Ринго и всех, кто участвовал в создании обложки. Но никто ни в чем не признался. И Пола стала преследовать навязчивая и совершенно безумная идея, что Стюарт появился на обложке сам собой. Что его вызвала сволочная выходка Джона, объявившего мертвым живого человека. Портрет Стюарта, который попал на обложку, сделала когда-то Астрид, но тут, в контексте событий, он выглядел совсем по-иному. Выражение лица Стью словно говорило: «А меня? Меня-то забыли!..» И находился он как раз в таком месте, куда встал бы тот, кто успел в последний момент.
А продолжением этой идеи стала мысль о том, что именно Стью, попав на обложку, разместил на ней и прочие зловещие детали, словно предупреждая их о чем-то.
Все это был, конечно же, форменный бред, но Пол не мог отделаться от этой мысли. И рассказал Джорджу.
Тот загадочно промолчал, а на следующий день объявил, что вечером он и Патти ждут всех в гости.
12
Патти разлила чай в пиалы и, поджав ноги, присела на коврик рядом с Джорджем. Тот, меланхолически поигрывая на ситаре и слегка раскачиваясь, заговорил:
– Братья мои. Я хочу рассказать вам о том, почему нет никакой разницы между материальным и нематериальным, сном и явью, жизнью и смертью. Почему возможно абсолютно все, и как стать счастливыми. Я познакомлю вас с учением Махариши Махеш Йоги.
Пол слушал его внимательно, надеясь в том, что он скажет, найти ответы на свои мистические вопросы.
Ринго, топорща недавно отращенные усы, тоже во все глаза смотрел на Джорджа. Но только потому, что впервые видел, чтобы тот так много и так связно говорил.
А Джон скорчил скучающую физиономию и вертел головой, оглядывая комнату. В ней не осталось ни малейших помет европейской культуры.
Джордж говорил полуприкрыв глаза:
– Махариши прожил в горах Тибета четырнадцать лет, с помощью гуру Дэва изучая книгу «Бхатват Гита», что означает «Песнь Господа». Вернувшись в мир, он увидел, что учение о Кришне не противоречит современной науке и даже подтверждается ею. Мы с Патти побывали на его лекции и хотим теперь, чтобы и вы приобщились к этому Великому Свету…
– Мы уже приобщились, – перебил его Джон. – Ты же пихаешь его во все свои песни.
Джордж не обратил внимания на слова Джона.
– Начнем с азов. Из чего состоит мир? Он состоит из атомов. Атом – из ядра и электронов. Но если мы увеличим атом до размеров Карнеги Холла, окажется, что его ядро – величиной с пшеничное зернышко, а электрон в миллион раз меньше ядра. Все прочее – ПУСТОТА…
– М-м-м, – взвыл Джон. – Если бы я интересовался физикой, я не стал бы музыкантом!
– Потерпи, Джон, я буду говорить недолго… Что же такое электрон? Он не имеет массы покоя, это волна размазанная по своей орбите. Волна НИЧЕГО. А что есть ядро? Оно состоит из протонов и нейтронов, те, в свою очередь, из еще более мелких частиц, и в конце концов, ученые приходят к выводу, что и ядро – это особым образом организованное НИЧТО.
Итак, мир есть организованная ПУСТОТА, ее движение. Мир разумен, в нем действуют законы. Значит, двигаться пустоту заставляет некий разумный закон, он и называется Бог.
– Ну, ты, парень, загнул! – восхищенно сказал Ринго.
– Это не я. Это физика и Махариши… Что есть звук? Колебание воздуха. Но мы слышим его, мы играем музыку. Что есть свет? Колебание фотонов, и от частоты колебаний зависит цвет. Колебание пустоты есть мир.
– Сообщал уже, – заметил Джон.
– Теперь главное. Раз пустота организуется единым разумным законом, то и наш разум – часть его. Мы – частицы Бога. Мы – Боги. Мы можем все. Нужно только понять это, поверить и научиться жить в гармонии с собой, а значит и с Высшим Разумом.
Читать бесплатно другие книги:
