Путь бумеранга

12

Сон был очень живым, но Верон твёрдо знал, что это сон. Он разговаривал с Кузнецом, и чьи-то слова о том, чтобы представить во сне общение с умершим, тревожили его. Они ехали в своём «мерсе» по лесной извилистой дороге, Кузнец рассматривал карту Трансильвании и подсчитывал расстояние до румынского городка Брана. Всё это навевало предчувствие какого-то трагического исхода. Путешествие протекало мирно и безмятежно, но напряжение не покидало Верона, и он даже удивился, когда ближе к вечеру они без приключений добрались до холма с замком Дракулы.

Два сторожа в румынских шапках открыли ворота. В замке размещался музей, зарабатывающий на тяге туристов к мистике, но часы посещения уже истекли. Жестами и на ломаном русском сторожа убеждали, что на закате туда никто не ходит. Несколько купюр и бутылка виски сделали их сговорчивее, но открывать внутренние покои они отказались наотрез.

Брановский замок оказался небольшим, но впечатляющим какой-то глубокой и мрачной угрюмостью. Островерхие башни и крепкие стены сочетали основательность с устремлённостью ввысь. Замок состоял из разных частей, плотно сбитых в несколько асимметричный, но обладающий скрытым единством ансамбль. Он стоял на возвышенности, с трёх сторон окружённый обрывистыми лесными склонами.

Внутри находился печальный круглый дворик с колодцем и кольцеобразным балконом на уровне второго этажа. Неровные ступени каких-то узких лесенок спиралью пролегали в стенах, а неожиданные боковые проёмы с коваными дверями в половину человеческого роста, расположенные под углом, оставляли право выбора между мыслями о комнатах либо подвалах. Подземная жизнь замка, без сомнения, когда-то била ключом. Впрочем, полной уверенности в том, что подвалы уже необитаемы, у Верона не было.

По кругу внутреннего балкона располагались запертые двери в комнаты, дворик отсюда выглядел ещё печальнее. Кузнец присел на скамью у стены и смотрел в бойницу. Сквозь узкую щель виднелась едва заметная тропка, уходящая в лес, – с этого места Дракула мог наблюдать за приходом вызванных в замок неформалов.

Верон поглядывал по сторонам с ощущением нависшей опасности, которая вот-вот должна разразиться какой-то пакостью, но ничего не происходило. Довольный Кузнец осматривал логово Дракулы в тревожное предзакатное время, вокруг смеркалось, и причудливые тени ложились на холодные тёмные камни…

Наконец они, целые и невредимые, вышли за ворота и заняли места в своём безлошадном экипаже. Удивление Верона возрастало. Что-то происходило не так, как должно было, и даже каким-то образом уже произошло. Странное несоответствие достигло апогея, когда им навстречу, почти на выезде из леса, проехала повозка с парой румынских старожилов. Старик со своей трансильванской скво дружелюбно махали руками и весело улыбались в свете фар, а запряжённая кляча сделала неуклюжую попытку прогарцевать. Верон почему-то слышал стук копыт всё громче, и наконец он превратился в отчётливый стук в дверь.

13

Верон открыл глаза, и из румынских сумерек, обтекающих стальное тело «мерседеса», попал в свою квартиру. Сквозь оконные стёкла на его кровать лился дневной свет. В дверь снова постучали.

Встав и натянув спортивные штаны, он вышел в прихожую, открыл входную дверь, и перед ним возник Кузнец, живой и загорелый.

– У тебя со звонком что-то… – Кузнец нажал на кнопку у двери, и раздалась мелодичная трель. – Странно, только что не работал.

– Конечно, иначе как бы лошадь постучала?

Кузнец ответил пристальным взглядом. Пройдя в комнату и устроившись на диване, он внимательно поглядывал на Верона и молчал. Верон же находился в крайне непонятном состоянии, при этом размышляя абсолютно ясно и чётко. Ему вдруг пришло в голову, что обитатели психиатрических клиник совсем не считают себя сумасшедшими в своих мирах переплетённых реальностей, а всё, что с ним произошло, с нормальными людьми не происходит. Но, как бы то ни было, слова Недианы подтвердились – он попал в то будущее, в котором мог обратиться к другу, несущему свою голову на шее, а не в ладонях.

– Рад видеть, Саша. – Верон намеренно произнёс имя, о котором говорил Недиане, хотя чаще называл Кузнеца Саней. – В одном параллельном мире у тебя были проблемы.

Кузнец повернул шею, на которой стала заметна длинная глубокая царапина. Верон тут же вспомнил отсечённую голову, и окружающий мир снова стал зыбким.

– Что с шеей? И вообще, надо поговорить, а то крыша уже едет по полной.

Кузнец поднялся к зеркалу, провёл пальцами по шее и нахмурился.

– Вчера не было. Может, во сне как-то. Сон был такой… военный. А ты точно – после той ночи никак приземлиться не можешь. Брюнетка мозги завернула?

– Давай по порядку. Я тебя держал вот на этих руках, а ты держал в руках свою голову. Я не поехал мозгами, всё было так же реально, как сейчас.

– Голову, говоришь… Мне этой ночью снился странный сон. Мы рубились на мечах с какими-то уродами, и мне снесли череп. Очень живое ощущение, даже царапина появилась. – Кузнец поёжился. – Проснулся в поту, вспомнил, какой ты странный всю дорогу ехал, и сразу сюда.

– Странный?

– Сомнамбула. Молчал всё время, глаза стеклянные. Помнишь дорогу, замок?

– Повозка после замка ехала навстречу? Со стариками?

– Точно, на выезде из леса. Вспомнил?

– Приснилось. И разбудила лошадь, копытом в дверь. Открыл – а это ты.

Кузнец махнул рукой.

– Да ты вообще всё время спишь. Я машину два дня гнал, а ты – или в отключке, или смотришь пустыми глазами. Домой когда привёз, вроде чуть оклемался. И сейчас получше…

Кузнец рассказал про утро после ночи с Недианой. Сначала он не обратил на странность Верона особого внимания. По его словам, Верон был задумчив, молчалив, в первые часы обратного пути совсем не снимал тёмных очков и на вопросы отвечал односложно, игнорируя едкие замечания Кузнеца о стрелах любви. Они проехали границу, затем поворот с изваяниями монахов без всяких проколов, а в лесу Верон вообще ушёл в себя и Кузнец бросил всякие попытки его расшевелить.

Верон слушал рассказ Кузнеца о себе, как о ком-то постороннем. А потом всё, вплоть до деталей, сошлось с увиденным во сне – и торг со сторожами в замке, и бойница в стене, и дворик с балконом.

Затем Верон рассказал свою историю. Бумеранг с картинками, стариков в повозке и ночное сражение, с неудачным для Кузнеца исходом, он описал так, будто заново прокрутил перед глазами плёнку. Потом рассказал о полёте с пумой и их диалоге на берегу моря. Стрелок серебром слушал внимательно, кивал и иногда вставлял замечания, по которым было понятно, что подробности услышанного рассказа постепенно оживляли детали его размытого сна. Сверив обе версии, друзья пришли к выводу, что Кузнец в своём сне махал мечом на капоте «мерса», прикрывая спину Верона, а Верон в своём сновидении бродил с ним по замку Дракулы.

Это был интересный вариант, но в мозг Верона упрямым клином вошёл вопрос: что же произошло на самом деле? С одной стороны, сквозь призму диалога с Недианой было абсолютно ясно, что нет никакого «самого дела», но другая его сторона, сторона здравого смысла, всё больше отделялась от первой глубоким клином этого вопроса. Трещина времени в его мозге никуда не делась, она становилась глубже и как-то опаснее.

Версия Кузнеца, в сравнении с версией Верона, содержала гораздо меньше причудливых качелей. Верон представил себя в положении нейтрального слушателя обоих рассказов и не мог не признать, что его собственная история выглядела живописным бредом, а реальность Саши, с сомнамбулическим присутствием в ней самого Верона, вполне вписывалась в правила, по которым играет мир. Но точно так же Верон ещё раз прокручивал в памяти произошедшее и приходил к выводу, что прожил его подобно всем предыдущим дням, месяцам и годам своей жизни. Противоречия в его голове нарастали, и вдруг Кузнец сказал:

– Пошли посмотрим, что в машине.

Они спустились во двор и обследовали багажник «мерседеса». Бумеранг отсутствовал. Верон спросил Кузнеца, что он обо всём этом думает, но Саша был занят – он уже сидел на переднем пассажирском сидении и двигал руками обшивку. Прежде чем Верон сообразил, что он там ищет, Кузнец сказал:

– Ты будешь смеяться, но и волыны нет.

Смеяться Верон не стал. Они присели на скамью беседки в тени деревьев. Ветер нарезал солнечные лучи движеньями листьев, недалеко от них в своих мирах играли дети. Кузнец некоторое время молчал, погружённый в размышления, потом он заговорил, и с первых слов Верон понял, что отсутствие револьвера и стиль Умы Турман подействовали на него прилично.

– Даже бесконечность прямой сводится к точке… в профиль. Так что всегда всё дело в точках, иногда – сборки, иногда – разборки. Но прежде всего нужно определиться с точкой зрения на свою жизнь. Я, например, смотрю на неё как на приключение. Если смотреть приблизительно так же, то твоя проводница права: всё произошедшее – удача. Мы ехали за впечатлениями, и мы их получили. По тому, что у нас есть, можно сделать единственный вывод, который, правда, не даст ничего, кроме мысли, что он сделан. Вывод такой: поедая калкан перед твоей встречей с облачной дамой, мы находились примерно в одной, разделяемой нами обоими, реальности. Сейчас, вероятнее всего, тоже. В промежутке между этим произошли смещения… за матрицу будней… так она её назвала? Ты получил импульс из необъяснимого, по крайней мере мной… И, конечно, у тебя сложились особые отношения с тантрической пумой, с чем тоже можно только поздравить.

– Ты хочешь сказать, что моё тело со стеклянными глазами ехало с тобой по Трансильвании, а я ловил галюны про пляж и Дракулу на коне?

– Я не знаю. И хочу сказать, что на этот мир можно смотреть по-разному. Можно из смотровой щели определённости. Из неё я видел тебя рядом с собой в «мерсе», видел тебя в замке, и внешне ты напоминал наглухо укуренного паука. Потом мы приехали, и мне приснился сон, который совпал с твоим рассказом. Если рассуждать, не отходя от этой щели, то тебе вполне могла сдвинуть крышу… симпатичная колдунья с пляжа, и ты всю дорогу блуждал в каких-то видениях. Видения транслировались твоим мозгом, и я их неосознанно улавливал. Потом просмотрел во сне, расцарапав шею. Ночь на пляже упала в провал твоей памяти, а вместе с ней и то, куда ты дел револьвер. Хорошо, что нас не тормознули на границе, значит, подругу, скорее всего, ты не пострелял. Хотя мог ведь и в песок закопать. Ладно, это я так…

По мере того как говорил Кузнец, всё произошедшее убедительно прояснялось из его смотровой щели. Верон молчал – у него действительно был только набор видений с пробуждением в своей кровати. Саша сделал паузу и продолжил, когда лучи прорвались сквозь листву каскадом солнечных брызг:

– Перейдём к неопределённости. Здесь можно построить заумные многоэтажки… и на всякий случай: принцип неопределённости тащит на себе всю квантовую механику… но ладно, подойдёт и букварь. Возьмём хотя бы Солнце. Я определённо вижу его вращение вокруг Земли. В школе мне сказали, что это иллюзия детей и древних, а на самом деле всё наоборот. То есть в двух определённостях вращается либо Земля вокруг Солнца, либо Солнце вокруг Земли, а в неопределённости всё вращается только вокруг точки отсчёта или наблюдателя. Один и тот же деятель для одной страны будет разведчиком и героем, а для другой – шпионом и негодяем. Воровство осуждается, но Прометей в почёте… Весь мир пронизан неопределённостью. Мир неопределённости более объёмный и универсальный, и расслаивается он на плоскости определённостей. Поэтому либо смотришь в щель, либо вообще снимаешь шлем с узкой прорезью.

– И как выглядит Трансильвания без шлема?

– Загадочно, как и всё остальное. Но многим неуютно в загадочном мире, и они рады поскорее опустить забрало. Им так спокойнее, а мне вот хуже видно, так что от определённости я всегда по возможности воздерживаюсь. А твои полёты вообще в других измерениях… Может, мои рассуждения двигают воздух только потому, что ты выбрал реальность с этим воздухом, а я всё-таки шмалял по Дракуле. Провал вполне мог случиться и в моей памяти, а бумеранг с револьвером улетели в неопределённость между нашими провалами.

– У вас бы сложился неплохой диалог. С симпатичной колдуньей…

– Так и познакомились уже… заочно. Мне понравилась мысль, что будущее влияет на настоящее не меньше прошлого. В нашу жизнь пришёл… как она сказала?.. зов из времени. Это реальный плюс. А в смешных минусах – царапина и пропажа револьвера. Всё-таки надеюсь, что ты не воображал себя охотником на пуму.

В этом был весь Кузнец. Ему нравилось жить в неопределённости, и в множестве вариантов он всегда находил плюсы. По правде говоря, он находил плюсы практически во всём, за что, в числе многого другого, Верон любил его общество.

Первые же дни после путешествия показали, насколько сильно трансильванские события повлияли на обоих друзей. Кузнец неожиданно заявил, что он кое-что вспомнил о своих ощущениях после того, как ему отрубили голову. Саша сказал о невозможности выразить это даже приблизительно и добавил, что вопрос о том, во сне это произошло или наяву, не имеет значения. «Неважен набор тех или иных иллюзий, важно полученное намерение», – так подвёл он итог своим неопределённостям, а намерение у него сложилось вполне определённое – отправиться в новое путешествие. Кузнец заявил, что момент своего выхода в неописуемое состояние можно назвать выходом во время, и такое, видимо, происходит с каждым после смерти. Верон слушал его и вспоминал трещину времени, о которой услышал на пляже.

А Кузнец не унимался:

– Твоя пума сказала: «зов из времени»… Может, его я и ощутил. Там есть сразу всё, и мы оба получили мощный заряд. Теперь вопрос в том, кто на что его потратит. Лично я собираюсь на путь к осознанию.

– Осознанию чего?

– Не чего, а кого… Себя во времени. Но не того времени, что в часах.

– Круто. Для этого нужно путешествовать?

– Кому как.

Кузнец всегда отличался своеобразием, но представить его пилигримом в поисках истины было сложно. Верона вновь стали посещать мысли о критериях нормальности. Они с другом как бы поменялись местами, и по прошествии нескольких дней Верон всё больше склонялся к варианту, который Кузнец обрисовал из щели определённости. Краеугольным камнем становился здравый смысл, который хоть как-то спасал от противоречий, тревожно раздваивавших личность Верона. На пляже, когда он слушал Недиану под звёздами, мир воспринимался иначе, чем в окружении привычных предметов, и теперь мысли Верона пошли в противоположном с Кузнецом направлении.

Он внезапно отчётливо вспоминал то мелочи из архитектуры Брановского замка, то реплики Кузнеца в дороге, до и после посещения этого замка. Эпизоды сражений и полётов, напротив, утратили чёткость и прибавили в фантастичности, присущей снам. Верон признавался себе, что общение с Недианой в реальности вполне могло сочетаться с упырями в грёзах или каком-то трансе, а что касалось револьвера, то с теми изменениями сознания, которые сейчас демонстрировал Кузнец, он вполне мог исчезнуть и с его участием. Но, выстроив броню объяснений, глубоко внутри Верон знал, что всё это лишь слабые попытки защититься от раскалывающего мозг вопроса: «Что это было?»

Кузнецу броня была не нужна, он сразу раскрылся неизвестному и твёрдо решил ехать в горы – на Алтай и на Урал. Выбор направления исходил из того же необъяснимого импульса: «Одни горы подействовали – что-то откроется и там». Он не приглашал с собой, улавливая состояние Верона, который был не готов к такому шагу.

«Мерседес» принадлежал обоим друзьям, и Верон отдал Кузнецу половину его стоимости. Через неделю после возвращения из Трансильвании он отвёз Сашу в аэропорт. Перед посадкой они шутили и смеялись так, будто ничего особенного не происходит, но обоим было ясно, что поменялось многое, а на прощание Кузнец подарил несколько фраз в своём стиле:

– Ты знаешь, что для меня жизнь – это приключение. После Трансильвании я понял одну вещь: познание – самое захватывающее из всех приключений. Когда одного оккультиста спросили, какие гарантии при выходе в неизведанное, он ответил, что никаких – это шаг в открытый космос. Хорошо ответил. Слабые испугаются, и правильно – зачем туда тащить слабость, а сильных опасность только подстегнёт. Да и настоящая опасность – проторчать всю жизнь в чулане и не сравнить маленькие пыльные радости с кайфом свободных ветров. Привет пуме, если увидишь. Она мне понравилась.

– Оружие в космос не берёшь?

– Я и тут вдруг въехал. От кого защищаться, если всё вокруг – тоже я? А если вместить в себя всё, то и смысла в «я» больше нет. Не могу сказать, что пропитался этим, но молния блеснула.

Верон даже позавидовал Кузнецу. Если тот улетал, озарённый светом молнии, то сам Верон оставался в облаках сомнений и противоречий. Поездка к морю, запланированная как развлечение, неожиданно разносила их в разные стороны, но Саша был его другом, и если то, куда и зачем он отправлялся, было ему нужно, то так же это было нужно и Верону.

Он отвёз Кузнеца в аэропорт, где тот с рюкзаком на плече поднялся по трапу в своё будущее. Завелись двигатели, некоторое время самолёт наращивал мощность и наконец тронулся с места. Он разогнался по взлётной полосе, оторвался от Земли и, набирая высоту, растворился в Небе.

Мощный заряд, о котором говорил Кузнец, Верон вскоре ощутил в полной мере. Но совсем по-другому, чем Саша. Деньги, вложенные в продажу контрабандного янтаря китайцам, принесли прибыль гораздо большую, чем он ожидал, а развивая тему, стало казаться, что открылась жила. Для более выгодного ведения дел он переехал в другой город. Денежная река становилась всё полноводнее; помимо янтаря, он вложился и в другие проекты, причём удача сопутствовала ему во всём. Для проверки везения Верон стал изредка играть в казино по-крупному, неизменно уходя с полными карманами денег.

Его противоречия постепенно улетучились – всё происходящее совсем не напоминало жизнь в чулане. От Кузнеца не было никаких вестей, и Верон постепенно втянулся в игру золотого дождя, которая вначале ненавязчиво, а затем всё увереннее начала диктовать свои правила, рождая невидимо растущую Схему новой жизни. Через несколько месяцев он без напряга купил огромную дорогую квартиру, и модные дизайнеры превратили её в стильный брутальный лофт. Он мог сменить и «мерс» – на любую новую машину, но от этого его удерживала ностальгия.

Память трансильванских событий тускнела под слоем новых впечатлений, и всё это продолжалось до тех пор, пока одним прекрасным утром Верон не проснулся с ощущением непростительной задержки в буднях. Встретившая его незнакомка внезапно, как и год назад на черноморском пляже, рассыпала окружающий мир взглядом Недианы, и Верон всё-таки сделал свой шаг в открытый космос.

14

Утренние лучи летнего солнца быстро растопили густую черноту ночи. Новый день нанизывал на них свежие вариации красок и звуков. Верон уснул поздно, но выспался на удивление быстро, чувствуя при каждом отжимании от пола, как бодрая свежесть проникает в его тело.

Они с Журавлём спустились в ресторан позавтракать. После последних событий и ночи трансильванских воспоминаний Верон ощущал их невидимую связь так же отчётливо, как вкус омлета и кофе. В то же время он по-прежнему понимал, что всё это представляло неплохой материал для психиатра, как, впрочем, и любая неразделяемая, как её назвал Кузнец, реальность. Правда, некоторую часть его странной реальности разделял персонаж напротив, который снова заметно волновался и посылал очками встревоженные блики. После того как он несколько раз взглянул на настенные часы, Верон спросил:

– Опаздываешь?

Юноша судорожно мотнул головой, и Верону показалось, что какая-то информация, второй день царапающая его изнутри, уже почти готова прорваться наружу. Ей не хватало лишь лёгкого толчка. Положив нож и вилку на пустую тарелку, Верон заговорил:

– Вполне возможно, что я ошибаюсь, и тогда забудь об этом. Мой вчерашний день получился сплошной дорогой из знаков. И в этот день попал ты. Хотя правильнее будет сказать, что попал диск с фильмом, который за карман куртки втянул и тебя. Ты когда-нибудь точил карандаши?

Журавль нервно сглотнул. При этом его кадык метнулся вверх, а голова – вниз. Это можно было принять за утвердительный ответ. Верон продолжил:

– Засовываешь в точилку тупой карандаш, вращаешь, чувствуешь, как с каждым оборотом снимается стружка, скрипит грифель, и вынимаешь острый. Очень острый… То же самое второй день происходит с моей интуицией. И эта заточенная интуиция подсказывает, что стоит задать один вопрос. Конечно, если у тебя задание резидента, не ведись. В ином случае окажешь услугу. Что привело тебя к этому омлету?

По ходу тирады юноша производил впечатление раздувающегося воздушного шара. Он был всё ближе к тому, чтобы лопнуть, и вопрос, подобно острому карандашу, вовремя проткнул его оболочку.

Шар прорвало, и поток сбивчивой речи понемногу обрисовал струю событий, прижавшую диск к дверце «мерседеса».

15

Начало истории Журавля напоминало истории многих исследователей миров, врата в которые открывали различные вещества, расширяющие сознание. Колёса, порошки, грибы и марки активно использовались в качестве ключей для входа в иные реальности.

В конце концов Журавль подсел на ЛСД и проник в галлюциногенный мир ярких осязаемых фантомов. Правда, какое-то время ему удавалось совмещать свои полёты с адекватностью обычному миру, где он учился в университете и даже неплохо сдавал сессии.

Кульминацией стало посещение ночного клуба, который ему настоятельно советовали знакомые экспериментаторы с реальностями. Они восторженно отзывались о новой девушке, вплетающей в рейвовые импровизации диджеев ритм барабана. Журавль попал в клуб и той же ночью ощутил границы своего сознания где-то на окраинах Вселенной. То, что делала Шаманша (так все вокруг называли девушку), невозможно было перевести на плоский язык обычного мира. Но доза, принятая для объёмности восприятия, показалась Журавлю недостаточной; ему захотелось узнать о том, что находится за краями и гранями, поэтому в следующую субботу он подготовился основательнее, и ритм барабана унёс гораздо дальше, чем предполагалось.

Ни утром, ни в последующие дни нащупать перила повседневности не удалось. Мир фантомов смешался с миром, где стояла мебель его квартиры и здание факультета. Журавль осознал что- то невыразимо важное и вселенски глобальное, но для окружающих он банально свихнулся. Он не стал буйным, просто молчал с видом явного помешательства, глядя на легко сходящих с рекламных плакатов женщин и проходящих сквозь стены грациозных животных, которых, кроме него, больше никто не видел. Встревоженные родители обратились к врачам. Психиатр на приёме сам производил впечатление не вполне вменяемого, он поставил заумный диагноз и выписал кучу лекарств.

Журавль меланхолично запивал их дома водой, наблюдая за тем, как на потолке от света лампы лениво жмурится пума. Пума стала посещать его особенно часто, и почему-то её окрас постепенно темнел. Вскоре из серой она превратилась в чёрну, и остальные животные тактично удалились в другие ареалы обитания. Журавль вёл с пумой неспешные диалоги об устройстве мироздания, о Вселенных и звёздах, и это оказалось гораздо интереснее бессмысленной круговерти его прошлой жизни. Он вдруг осознал грандиозную и очевидную вещь, что даже в иллюзорном мире Майи и он, и все остальные летят среди бесконечно прекрасного царства звёзд на шарообразном корабле со всеми удобствами. Стоит думать об этом некоторое время каждого дня или ночи, выдвинув свою ментальную антенну из ила мутных однообразных мыслей в бескрайность Космоса, как по ней обязательно стечёт вселенская гармония, и если бы таких антенн были миллионы, как удивительно просто преобразился бы мир…

Журавль понимал, что он решил вечные проблемы человечества, но, кроме пумы, его никто не слышал. Она прогуливалась по стене, огибая картину с живописным горным пейзажем и каменными изваяниями монахов, когда-то привезённую отцом Журавля из Румынии, внимательно её рассматривала и соглашалась одобрительным урчанием.

Однажды он проснулся без пумы, и утро сразу стало тоскливым. В её поисках Журавль даже заглянул под кровать, хотя особой любви к полу пума никогда не испытывала. Она не пришла ни в этот, ни в последующие дни, будто растворившись в мареве летней жары, но оставив вместо себя какой-то неясный зов из расстилающегося за окном пространства.

А когда наступило особенно тоскливое утро, Журавль собрался, взял денег и написал для родителей записку о том, что ему стало лучше и есть желание погулять. После этого он вышел на солнечную улицу и пошёл на зов.

Выбирать направление было нетрудно – ориентиром служило усиление ощущений, которое привело к вокзалу, где он легко определил город, до которого нужно взять билет. Фантомы его почти не тревожили, и он занял своё место на вагонной полке.

На следующий день Журавль прогуливался по улицам нового города, где присутствие пумы ощущалось во всём – от тёплой неги в лучах солнца до прохлады под зонтиками кафешек. Не было только самой пумы. Он устал от хождений и жажды, присел за свободный столик одной из террас и заказал холодной минералки.

Первый же глоток пузырящейся жидкости совпал с парковкой на стоянке кафе изящной чёрной «инфинити». На передних сидениях сидели двое – молодой человек на месте пассажира и девушка за рулём. Лица пассажира Журавль не разглядел, а дверца со стороны водителя медленно открылась, и под ней ступила нога девушки. Секундой позже она вышла из автомобиля. Чёрные очки закрывали глаза, и волосы такого же цвета разметались по обнажённым плечам. У Журавля перехватило дыхание – не только в цвете волос, но и в каждом движении девушки сквозила кошачья грация его настенной гостьи. Гибко, будто сойдя с потолка на двух длинных лапах в голубых джинсах, девушка направилась к столику Журавля. Он молча наблюдал за тем, как она непринуждённо расположилась напротив, и за тем, как привычная близость пумы обволакивала его приятной волной. На белой майке девушки он прочёл слегка размытую, будто текучую надпись из чёрных букв: «ПОТОК БЕСКОНЕЧНОСТИ», и это как нельзя лучше соответствовало моменту.

– Ты знаешь, мысль об антеннах была интересна. Даже не столько она сама, а то, как ты её думал, – девушка дружески улыбалась и говорила так, будто продолжала разговор, прерванный своим недолгим отсутствием. Журавль зачарованно вслушивался в её слегка растянутые интонации. – И по ней при правильной настройке всегда стечёт то, за чем ты гоняешься с чёрного хода. Или какой там цвет был у последней марки?

Журавль поспешно ответил:

– Лимонный…

Девушка с интересом посмотрела на него. Интерес Журавль скорее почувствовал, потому что очки продолжали закрывать глаза собеседницы.

– Лимон ускоряет. Ускорился как-то… без тормозов… А почему ты здесь?

– Ты исчезла, и я пошёл искать.

Искренность Журавля была награждена улыбкой.

– Нашёл?

Журавль преданно кивнул.

– И что теперь?

– Думал у тебя узнать. Хотелось бы прервать этот анабиоз.

– Зачем? Опять куда-то залетишь.

– А можно спросить, как летаешь ты?

Девушка провела ладонью по своим волосам.

– Можно… Можно ещё у птицы или волшебника, но тебе это ровным счётом ничего не даст. Каждый летает по-своему. Вот ты, например, без лётных прав, поэтому и посадки такие аварийные. Но тебе ещё очень повезло, ты уже почти затерялся там, где теряется даже смысл потери…

Повторив эти слова девушки, Журавль на некоторое время завис в анабиозе, о котором только что сказал. Верон ему не мешал. Непринуждённые прыжки пумы по перекрёсткам миров были восхитительны. Тому, что это Недиана, доказательств не требовалось – Верон знал это так же верно, как если бы сидел с ней и Журавлём за одним столиком. Сутки назад, после годичного перерыва, она напомнила о себе взглядом ночной гостьи, потом он заново прожил в памяти первую встречу и трансильванские полёты и наконец послушал историю её посланника. Сокращение дистанции было несомненным и волнующим. В прошедшем году его жизни, в матрице обычного мира, пума будто притаилась за некой гранью – как оказалось, лишь за гранью его сознания, но стоило сделать шаг навстречу, как перегородка стала растворяться, и эта непостижимая девушка становилась всё ближе.

– Мы ещё говорили обо мне, о моих глюках, и она сказала, что это скоро пройдёт. Сказала, что одно дело, когда глюки – твои хозяева, и совсем другое – когда наоборот… – Журавль очнулся и заговорил более сжато и внятно: – После разговора с ней я почти пришёл в себя, но для полного адеквата мне нужно услышать тот звук… ритм барабана, после которого меня так завернуло. Так сказала Дина, хотя я не представляю, где его искать…

– Дина? – вариации с именем тоже были очаровательны.

– Я спросил, как её зовут. Она ответила, что передо мной её тело, а за спиной – имя. Я обернулся и через дорогу увидел вывеску бутика «ДИНА». Но, может быть, это и не её имя.

– Может быть…

– Друзья навещали меня и говорили, что Шаманша исчезла из клуба, но Дина уверена, что ритм барабана сам меня найдёт. Сразу после того, как я выполню одну её просьбу… Она дала мне ключи от машины, денег на дорогу и сказала, чтобы я ехал домой.

– Умная машина – довезла, куда надо, и встала. А то, что ты окажешься со мной, тоже входило в просьбу?

– Она сказала, что мне нужно продолжить путешествие с тем, кто спросит о лошадях.

– О лошадях? Верно… было… о загнанных, как твоя машина.

– Ещё она сказала, что у него, то есть у тебя, с лошадьми особые отношения.

Верон снова вспомнил морду трансильванской клячи за стеклом «мерседеса» и летящего на них с Кузнецом коня.

– Есть такое… И всё же я не совсем понял, в чём просьба.

Юноша взглянул на часы.

– Я должен выполнить её через полтора часа. Дина назвала станцию метро. Там ровно в полдень всё узнаешь.

– Помнишь Жеглова: «Время и место встречи изменить нельзя»?

Журавль облегчённо улыбнулся – видимо, некоторая неуверенность в реакции Верона у него была. Махнув официанту, почти про себя Верон добавил: «Тем более с самим собой…» Даже фильм он вспомнил тот же, который крутился в его голове на крыше «мерса» прошлогодним летом.

16

«Мерседес» выехал с гостиничной стоянки на шоссе, ведущее в город. Говорить было не о чем, анализировать ситуацию также не имело смысла: она выпадала из числа событий, поддающихся анализу, в те сплетения мистики, которые Верон проживал год назад. Голос Криса Ри отлично озвучивал текучий мир, и наполнить им салон не составляло труда.

При въезде в город дорога вела через мост, под которым поперёк движения пролегала другая трасса. Журавль вдруг попросил остановиться.

– На первом мосту города нужно сказать тебе, что здесь можно освободиться от кармы.

Верон подумал, что его попутчик всё же иногда заговаривается, но решил принять правила игры и оценил масштабность совета.

– Отлично. Прогнать её с заднего сидения?

– Почти…

Журавль повернулся за курткой, лежащей сзади, повозился с ней и извлёк из внутреннего кармана узкий продолговатый свёрток. Взяв его в руки, Верон ощутил изгиб предмета, завёрнутого в белую ткань. Свёрток развернулся, и в глаза брызнул отполированный чёрный блеск – Верон снова, спустя год, держал в руках бумеранг, но вместо румынского леса вокруг мелькала обычная суматоха большого города. Это произошло настолько неожиданно, что у него даже не участилось дыхание. От логического анализа трансильванских событий он едва не свихнулся, поэтому сейчас решил просто наблюдать происходящее – путешествие по указателям приносило гораздо больше удовольствия.

Поверхность бумеранга была по-прежнему покрыта резным рисунком. Пальцы Верона ощущали плотность чёрного дерева, и глаза видели извилистость линий. Некоторое время он безуспешно пытался разглядеть виденные ранее либо какие-то новые образы. Мысль о том, что теперь перед ним нет предопределённых событий, заслуживала внимания.

Верон включил «аварийку», выбрался из машины и подошёл к краю моста. Перед собой он видел предопределённые конструкцией перила, а внизу по широкой трассе мчались автомобили. Погода как-то внезапно изменилась: солнце обступили тяжёлые свинцовые тучи, а в воздухе застыло напряжённое безветрие. Журавль подошёл и встал рядом, теперь его глаза за очками сверкали любопытством. Прошлый и единственный раз в жизни, когда Верон бросал бумеранг, он вернулся полётом пумы. Чтобы узнать, что случится на этот раз, оставалось лишь размахнуться…

Бумеранг рассекал воздух вращением, и глаза Верона жадно следили за его дугообразным полётом. Он возвращался самим собой, и вдруг какой-то воздушный поток внезапно изменил его траекторию – бумеранг клюнул и полетел под мост. Верон с Журавлём перегнулись над перилами, но он быстро исчез из поля зрения – возможно, в чьей-то карме планировалось разбитое лобовое стекло. Они постояли ещё минуту, но никто не съехал на обочину с признаками повреждений. Журавль тронул Верона за плечо и произнёс неожиданно веским тоном:

– Пора.

Влившись в поток автомобилей на улицах города, они поплыли по течению, пока перед ними не замаячил очередной указатель направления – большая красная буква «М».

Припарковав «мерс» у входа в метро, Верон вслед за Журавлём спустился по ступеням. Несмотря на жару, тот снова натянул на себя куртку. Надпись «Шоссе в никуда» выглядывала из кармана и вела их в подземные лабиринты. Поток машин сменился потоком стекающих по эскалатору людей, расходившихся по перронам, и Верон молча продолжал свой путь в направлении фильма Линча.

Вскоре они добрались до платформы, где Журавль остановился и стал осматриваться, сдвинув брови в раздумьях. Электронные часы над тоннелем показывали 11:55. Журавль изучил схему ветки на стене и жестом пригласил Верона к противоположному краю перрона. Его нервозность полностью исчезла, уступив собранности и растущей торжественности.

В 11:57 возле них остановился и отъехал поезд. Журавль молча стоял слева от Верона и в 11:59 сделал небольшой полушаг ему за спину. Он ещё не был сзади, но уже и не совсем сбоку. Верон ждал. В глубине тоннеля нарастал гул приближающегося поезда. С краем перрона их разделял метр. В одно мгновение на станцию влетел состав, а в голову Верона – внезапная мысль, что миссии бывают разные. Журавль занял положение, вполне удобное для толчка в спину, и сделал это как раз перед приходом поезда. Верон непроизвольно напрягся.

Освещённые вагоны с грохотом пронеслись мимо, затормозили и остановились. Ничего не случилось. Двери раскрылись прямо перед ними, Журавль наклонился к уху Верона и произнёс: «Поехали», – видимо, теперь он играл в шпионов. Часы показали 12:00, Верон сбросил плащ мимолётного напряжения и шагнул в вагон.

Людей в нём осталось немного, и они сели на свободные места. Журавль присел с краю скамьи, почти напротив сомкнувшихся дверей; его левое плечо касалось поручней, справа расположился Верон. Журавль повернулся к нему и заговорил чётко и слаженно, как автомат:

– По инструкции я должен сегодня, ровно в полдень, отправиться отсюда с тем, кто спросит о лошадях. Дина назвала станцию, где мне нужно сойти, – это следующая остановка. Так что основное сделано. И диск… Между станциями я должен его отдать… – Журавль вынул предмет, который тянул Верона последние сутки вместе со всеми его воспоминаниями подобно локомотиву, – и сказать, что обёртка не всегда соответствует содержимому.

Коробка с диском оказалась в руках Верона. Она была в полиэтиленовой упаковке, подобно любому новому DVD-диску. Герои фильма, насколько помнил Верон, тоже получали странные видеозаписи, но на кассетах – действие происходило в те времена, когда плёнка ещё не сдалась напору цифры. Пока Верон рассматривал фото Патрисии Аркетт, бесподобно воплотившей замысел Линча, механический голос объявил название следующей станции. Журавль вздохнул с облегчением человека, решившего сложную задачу. Верон пожал ему руку и сказал:

– Желаю найти свой ритм.

Юноша улыбнулся.

– Тебе тоже. Она сказала, что он есть у каждого.

Журавль направился к выходу, а Верон принялся аккуратно вскрывать упаковку, прикидывая, где снять гостиничный номер с DVD-проигрывателем и телевизором, в котором можно будет посмотреть видеозапись.

В окнах вагона замелькали стены тоннеля, Верон раскрыл пластиковый футляр и замер – внутри него вместо диска лежали сложенные листы. Он поднял глаза на тёмное окно напротив и в своём отражении увидел лицо человека, который только что вскрыл выловленную из океана бутылку.