Творцы террора Прудникова Елена
Потом карельские товарищи вошли во вкус. В сентябре прислали еще один запрос: нельзя ли расстрелять еще 250 человек? Тот повис в воздухе (по-видимому, просьба адресовалась партийным властям, и те не позволили). Тогда чекисты засмеялись: не умеете вы дело делать. Вот как надо! И послали по своей линии, в НКВД, просьбу: по первой категории — еще тысячу человек. Товарищ Ежов им разрешил. Машина завертелась дальше.
В Карелии в основном стреляли. По первой категории было репрессировано 4679 (по другим данным, 3935) человек, отправлено в лагеря всего 1045 (950) человек. Причем из них «кулаков» (интересно, откуда они в лесном крае) — 957 человек, уголовников всего 669, зато «других контрреволюционных элементов» — 3259 человек. Ясно, что происходило? Ну как же: «красный террор» почти что в чистом виде. Стреляли всякого рода «бывших», священников, церковных активистов…
Возьмем теперь Московскую область, вотчину товарища Хрущева. Уже 10 июля он подал свою заяву. По первой категории — 8500 человек (из них 2000 «бывших кулаков») и 6500 уголовников. По второй — 5869 «кулаков» и 26 936 уголовников. Ну, теперь мы знаем, где была в то время криминальная столица России!
Впрочем, не будем спешить. Дадим еще раз слово Юрию Жукову.
«Давайте задумаемся, а откуда, например, в Московской области летом 1937 года, когда борьба с кулачеством давно уже канула в Лету, вдруг объявилось почти 8 тысяч кулаков? И более 33 тысяч уголовников? Что это были за уголовники и кулаки? Пока историкам не дадут возможность точно, по документам, проверить, кто были эти люди, мы так и будем только предполагать… Но уж позвольте мне свое предположение высказать, тем более что я в нем глубоко уверен. Судя по численности репрессированного народа, это прежде всего те самые крестьяне, с которых совсем недавно, всего только год с небольшим назад, Сталин и Вышинский сняли судимости по закону о "трех колосках" и которым вернули избирательные права в надежде, что они все-таки простят Советской власти ее революционные перегибы и теперь проголосуют за ее новый, конституционный и парламентский строй».
А в самом деле, почему бы крестьянина, отсидевшего по «закону о трех колосках», не зачислить в «воры-рецидивисты» и не приписать к уголовникам? (И вообще бумажка в духе Никиты Сергеевича, сделанная с любовью к искусству: по первой категории круглое число, по второй — с точностью до человека… На самом деле это просто разные варианты туфты, но он даже здесь не может придерживаться одной линии — натура свое берет…)
Дальний Восток. Этому краю просто фатально не повезло. Сначала там действовал один из самых кровавых чекистских палачей — начальник УНКВД Люшков в компании с первым секретарем товарищем Варейкисом (тем самым, который более двух часов разговаривал со Сталиным 1 июля после пленума). С самого начала они затребовали около трех тысяч на расстрел и три с половиной тысячи отправить в лагеря. (Тут надо еще учитывать население: на Дальнем Востоке в то время проживало 2,5 миллиона человек — в 2,5 раза меньше, чем в Западной Сибири. Так что Варейкис был лишь чуть-чуть «гуманнее» Эйхе). 21 января Люшков затребовал еще 8 тысяч человек по первой категории и 2 тысячи по второй. Близость крайне опасной границы с захваченной японцами Маньчжурией сыграла свою роль — он и эти лимиты получил, хотя к тому времени операция по стране уже заканчивалась. А летом 1938 года Люшков бежал к японцам — скорее всего, потому, что как раз к этому времени начали разматывать антиправительственный заговор на Дальнем Востоке. После его бегства разбираться туда поехал лично заместитель Ежова товарищ Фриновский, второй человек в НКВД. 6 июля он прислал телеграмму, где говорилось примерно следующее: народу Люшков перебил много, но совершенно не тех, и вообще работа велась поверхностно. В порядке углубления поверхностной работы он потребовал новый, беспрецедентный лимит: по первой категории — 15 тысяч человек, по второй — 5 тысяч. Второму человеку в НКВД еще доверяли, или же по какой другой причине — но лимит он получил. Соединенными усилиями два доблестных чекиста перебили полтора процента населения края. И это в обстановке военной угрозы, на одной из самых опасных границ. Уж тут-то «фантастический характер истины» вылезает как нигде. Действительно, немцы — они все-таки европейцы, белые люди. Но надо очень постараться, чтобы население встречало с цветами известных своей жестокостью японцев…
Так что, как видим, очень многое зависело от личностей, хотя и далеко не все. Сталинцы на местах, как и в ЦК, погоду не делали, однако иной раз ее делали просто честные люди, по большей части, надо полагать, чекисты, ибо от партийцев зависело меньше…
Каким был механизм? Телеграмма от 2 июля адресовалась не первым, а всем секретарям. Получив ее на местах, естественно, знакомили с ней если не весь обком, то хотя бы секретарей, которых было несколько, и начальников УНКВД. Затем вопрос выносился на обсуждение, и дальше все уже зависело частично от соотношения сил, а в основном — от данных, предоставленных работниками НКВД. Так что репрессии шли даже там, где регионами руководили сталинцы. Более того, Ленинградская область, где Первым секретарем был Жданов, пользовавшийся доверием Сталина до конца жизни, стала одним из самых «кровавых» регионов.
Показательно, что ни Жданов, ни занятый экономическими делами Берия в состав «троек» не вошли. А вот Эйхе, Евдокимов, уже упомянутый нами Прамнек из Донецка — вошли. По-видимому, другая работа казалась им менее важной. Конечно же, вошел и Миронов, чтоб такая кровавая баня — и обошлась без него?
Так что личность есть личность, но и она должна считаться со стихией. Что мог сделать пусть даже очень твердый сталинец Берия в традиционно троцкистской и националистической Грузии? Самому бы живым остаться… Серго Берия вспоминал, что было время, когда его отец постоянно ожидал ареста. Не дождался. Возможно, лишь потому, что у Политбюро было одно четко оговоренное право — право вето на арест партийных функционеров.
В 1935 году вышло совместное постановление Совнаркома и Политбюро «о порядке производства арестов», действовавшее и в 1937 году.
Из постановления Политбюро от 21 июня 1935 г.:
«…3. Разрешения на аресты членов ЦИКа Союза ССР и ЦИКов союзных республик даются лишь по получении органами прокуратуры и НКВД согласия председателя ЦИКа Союза ССР или председателей ЦИКов союзных республик по принадлежности.
Разрешения на аресты руководящих работников Наркоматов Союза и союзных республик и приравненных к ним центральных учреждений (начальников управления и заведующих отделами, управляющих трестами и их заместителей, директоров и заместителей директоров промышленных предприятий, совхозов и т. п.), а также состоящих на службе в различных учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей учебных и научно-исследовательских учреждений — даются по согласованию с соответствующими народными комиссарами.
4. Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных, краевых, областных комитетов ВКП(б), ЦК нацкомпартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, — по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля.
5. Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обороны» [Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М. 2003. С. 676–677.].
Теперь, кстати, понятно, почему перед тем как арестовать высокопоставленного работника, его сначала освобождали от работы. Попробуй-ка арестовать товарища Пятакова, который был заместителем наркома — для этого надо было получить согласие Политбюро, наркома товарища Орджоникидзе и КПК! (Кстати, Берия был защищен куда меньше — его арест надо было согласовывать лишь с Политбюро.)
И вот здесь «личный фактор» был значим как нигде. Одни наркомы подписывали всегда, другие «с рассуждением», третьи — практически никогда, разве что если представленные им доказательства были уж очень весомыми. Орджоникидзе, говорят, защищал своих до последнего, а Ворошилов, наоборот, доверял НКВД.
При общем кровожадном настрое и в ЦК, и в Политбюро были свои «ястребы» и «голуби». Любопытна в этом смысле маленькая история, приключившаяся на февральско-мартовском пленуме.
Там, в числе прочих вопросов, решалась дальнейшая судьба Бухарина и Рыкова. После обсуждения пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Уже то, сколько в ней было народу и какие люди, говорит о том, насколько важным считался вопрос. Итак, председателем комиссии был Микоян, членами, поименно: Андреев, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Ежов, Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Ульянова, Мануильский, Литвинов, Якир, Кабаков, Берия, Мирзоян, Эйхе, Багиров, Икрамов, Варейкис, Буденный, Яковлев Я., Чубарь, Косарев, Постышев, Петровский, Николаева, Шверник, Угаров, Антипов, Гамарник.
Предложений было три. Первое — Ежова: исключить Бухарина и Рыкова из кандидатов ЦК и из партии и предать суду военного трибунала с применением расстрела.
Второе — Постышева, который в те времена слыл за «умеренного»: то же самое, но без применения расстрела.
Тут очень хорошо видно, что после двух лет укрепления законности партийный воз и ныне там: не только Постышев, но и нарком внутренних дел Ежов свято уверены в праве партии отдавать под суд и предрешать приговор.
О законе вспомнил только Сталин. Его предложение было: исключить из партии, но суду не предавать, а направить дело туда, куда и положено — в НКВД [Якир и Бухарин: сплетни и документы.].
Из тридцати пяти членов комиссии двадцать выступили в обсуждении. И вот как разделились мнения. Ежова поддержали Буденный, Мануильский, Шверник, Косарев, Якир. Постышева — Шкирятов, Антипов, Хрущев, Николаева, Косиор, Петровский, Литвинов. То есть из двадцати человек имели «партийное» представление о законности двенадцать. За предложение Сталина высказались Ульянова, Крупская, Варейкис, Молотов, Ворошилов. В итоге Сталин всех убедил принять его вариант, но нас интересуют не его таланты, а настроенность на борьбу и уровень правосознания партийной верхушки.
Политбюро в целом было умереннее пленума. Но и там не существовало единого мнения — а ведь орган был коллегиальный и вопросы решались голосованием. Мы уже не раз убеждались, что Сталин был самым умеренным даже среди своих сторонников. Молотов, Ворошилов, если судить по истории на пленуме, были также умеренными. Нарком Бенедиктов вспоминает, что Андреев и Каганович считались «ястребами».
Тем не менее Сталин тоже давал санкции на арест и подписывал «расстрельные» списки. Туда заносились люди, приговоры которым должны были быть санкционированы Политбюро. Хрущев в докладе утверждал, что Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников и была получена его санкция. В свое время даже бродили данные, что списков этих было 11 томов, и там были даны санкции на расстрел 30 тысяч коммунистов.
В это, по правда говоря, верится слабо. Не потому, что «вождь народов» посовестился бы санкционировать расстрел 30 тысяч «верных ленинцев», а потому, что у него не было такой необходимости: Политбюро визировало только списки на членов ЦК, максимум секретарей обкомов и крупных руководящих работников, а уж их было никак не тридцать тысяч.
Вроде бы известно еще о четырех списках, посланных Ежовым Сталину в августе 1938 года: на 313, 208, 208 и 15 имен, на каждом из которых была резолюция Сталина и Молотова: «За». Но говорилось об этом на XXII съезде КПСС, то есть из того же хрущевского источника.
Опубликован пока что только один список, на 139 человек. Вы можете его прочесть в приложении и прикинуть, хватило бы персон такого ранга еще на 382 списка. Поскольку туда входят и высокопоставленный чекист Агранов, и бывший генпрокурор Бубнов, и Варейкис, и Уншлихт, и другие аналогичные фигуры.
Эйхе получил свое позже, уже в «бериевском» потоке, как и Ежов, и Реденс, и многие другие организаторы террора.
Обуздание НКВД
Не так опасно знамя, как его древко.
Дон-Аминадо, поэт-сатирик
…Весной 1938 года массовый террор уже утихал. «Охота на ведьм» в партии тоже постепенно успокаивалась — нельзя же резать друг друга вечно! Однако опасность меньше не стала, потому что из тени на сцену вышел новый участник, до сих пор не игравший политической роли, — НКВД.
Ежов к тому времени уже хорошо пил, и в пьяном виде бывал весьма откровенен. Так, на банкете у своего приятеля (кстати, мужа Анны Аллилуевой, сестры жены Сталина) наркома внутренних дел Казахстана Станислава Реденса он, обращаясь к подчиненным, заявил: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим — казним, кого хотим — милуем. Вот вы — начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы — это все. Нужно… чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области».
Если начальник Управления НКВД должен быть первым человеком в области, то кем тогда должен быть нарком? А?
В общем, это высказывание уже откровенно пахнет государственным переворотом. Тем более что аппарат для проведения этого переворота у товарища Ежова имелся. На местах, по мере выкорчевывания всех «чужих» группировок, стали образовываться стабильные «связки»: первый секретарь (точнее, тот уцелевший, который занял этот пост) — начальник УНКВД. Наверху давно уже держали друг друга за руки два чекиста — Ежов и Евдокимов. Теперь положение Политбюро стало особенно опасным. Если раньше их с партсекретарями объединял хотя бы общий враг — оппозиционеры и заговорщики, то теперь, когда этого врага не было, две группировки в партии — «кровью умытые» и «государственники»-сталинцы, — оказались лицом к лицу на линии огня. И кого поддержит НКВД, если дойдет до конфликта — это был еще очень большой вопрос.
Ясно, что наркомат стал к тому времени смертельно опасен, и его надо было «нормализовывать». Но как? Что, поднять войска, вывести всех чекистов во дворы управлений и шеренгой поставить к стенке? Иначе никак, ибо, едва почувствовав опасность, они попросту смели бы власть. Охраной Кремля ведал все тот же НКВД, так что члены Политбюро умерли бы, даже не успев ничего понять. После чего на их места посадили бы десяток «кровью умытых», и вся страна превратилась бы в одну большую Западно-Сибирскую область. Приход гитлеровских войск народ воспринял бы, как счастье.
Когда Сталин понял, что Ежов — не его человек? Впрочем, когда бы ни понял — трогать его, не перехватив рычаги управления, было нельзя. И вот весной 1938 года состоялось весьма странное назначение. 8 апреля был снят с работы и на следующий день арестован нарком водного транспорта Н. И. Пахомов, и Ежова, по совместительству, назначили на его место. Какой был в этом смысл? Разве что один: заставить его рассредоточить внимание, отвлечься от НКВД, в котором процесс был уже поставлен на конвейер и шел ровно.
В июле заместитель Ежова Фриновский отправился на Дальний Восток. Пробыл он там два месяца, что также не могло не сказаться на работе наркомата. Тогда-то среди тех, кого оторвали от их привычного окружения и передвинули в Москву, и оказался первый секретарь из Грузии, присланный заместителем к Ежову. Человек был малоприметный, всю жизнь просидел в глубокой провинции, хоть и из чекистов, но последние восемь лет занимался мало кому интересной экономикой. Назначением был явно недоволен, хотя особо не спорил. Так что его приход был воспринят спокойно. Запаниковал разве что сам Ежов, который сначала на полторы недели ушел в запой, а потом принялся жечь бумаги.
Итак, 22 августа 1938 года заместителем Ежова стал Берия, формально партфункционер, но на самом деле не менее матерый чекист, чем те, что засели в наркомате. Бывший работник НКВД Рясной вспоминал, что новый начальник, придя в Управление, вызывал к себе сотрудников и задавал единственный вопрос: «Кто, по вашему мнению, здесь ведет себя не по-человечески?» Этот вопрос сам по себе уже означал многое.
8 сентября потихоньку убрали Фриновского, назначив его наркомом военно-морского флота. 29 сентября Берия стал во главе ГУГБ — главного управления госбезопасности, которым раньше по совместительству руководил Ежов.
Затем началась проверка работы наркомата, результатом которой стало знаменитое постановление Совнаркома и Политбюро от 17 ноября «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Параллельно шли аресты высокопоставленных чекистов. Но до 17 ноября надо было еще дожить. Уже отодвинутый от власти, но еще опасный нарком со своей командой вполне могли, да и должны были подняться в последнюю атаку — пойти на насильственный захват власти.
Тогда-то и нанесли по наркомату решающий удар. В начале ноября Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой руководство НКВД было объявлено «политически неблагонадежным». И сразу после этого последовали аресты высших руководителей органов — сняли всю верхушку, кроме Ежова. Наркома, поскольку был фигурой заметной и в известном смысле даже знаковой, пока что не тронули. Павел Судоплатов, работавший тогда в центральном аппарате иностранного отдела НКВД, впоследствии вспоминал:
«В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке. Это для нас явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого заместителя Ежова, недействительны. На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала специальная проверочная комиссия из ЦК.
Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.
— Павел Анатольевич, — услышал я, — вас срочно вызывает к себе первый заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов (начальник ИНО. — Е. П.).
Жена крайне встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.
На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигельглаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу.
— Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.
Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова» [Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. М, 1999. С. 90–91.].
Ну, само собой, принято думать, что угнетенная атмосфера на Лубянке объяснялась страхом перед тем, что «чистка» дошла и до них. Но ведь может быть и иное объяснение. Доблестные чекисты почувствовали, что пора наконец за все ответить.
Самого Ежова тогда не тронули. Он был освобожден от должности наркома внутренних дел 25 ноября, пока что «по собственному желанию». Причем интересно, как это оформлялось. Ему никто ни слова не сказал ни про пытки, ни про дутые дела. В телеграмме Сталина партийным руководителям по этому поводу говорится:
«В середине ноября текущего года в ЦК поступило заявление из Ивановской области от т. Журавлева (начальник УНКВД) о неблагополучии в аппарате НКВД, об ошибках в работе НКВД, о невнимательном отношении к сигналам с мест, предупреждениям о предательстве… ответственных работников НКВД, о том, что нарком т. Ежов не реагирует на эти предупреждения и т. д.
Одновременно в ЦК поступали сведения о том, что после разгрома банды Ягоды в НКВД появилась другая банда предателей… которые запутывают нарочно следственные дела, выгораживают заведомых врагов народа, причем эти люди не встречают достаточного противодействия со стороны т. Ежова.
Поставив на обсуждение вопрос о положении дел в НКВД, ЦК ВКП(б) потребован от т. Ежова объяснений. Тов. Ежов подал заявление, где он признал указанные выше ошибки… и просил освободить его от обязанностей наркома НКВД…»
То есть, видите, что официально послужило причиной снятия Ежова? То, что он мало сажал, мало стрелял, не выявил, не разоблачил… В это можно было бы поверить, если не читать постановления от 17 ноября и не знать, что произошло за две недели до постановления — но ведь как первое, так и второе было не для огласки.
Ежова арестовали 10 апреля 1939 года. По воспоминаниям авиаконструктора Яковлева, Сталин в беседе с ним сказал: Ежова расстреляли за то, что «этот мерзавец» погубил много невинных людей. Однако обвинительное заключение по делу бывшего наркома было несколько больше. На суде Ежов заявил, что все его показания, данные под следствием, вымышленные (кстати, дело строилось отнюдь не на одних признаниях Ежова, по нему проходили 58 свидетелей) и даны, потому что к нему применяли «сильнейшие избиения». Что касается последнего, то… почему бы и нет? Общество тогда, как я уже не раз говорила, особой слюнявостью не страдало, и вполне возможно, что к тем следователям, которые лютовали на допросах, применяли их же методы. Честно говоря, я на месте Берии подобное бы санкционировала, да и вы, думаю, тоже. Чтобы эти уроды на собственной шкуре…
Что касается вымышленности показаний… Ежов ведь не просто утверждал, что оговорил себя, он заявил, что может признать себя виновным в не менее тяжких преступлениях, но не тех, которые записаны в обвинительном заключении. Ясно ведь, чего хотел — добиться нового следствия, отсрочки смертного приговора, а там, глядишь, и обстоятельства изменятся. Не вышло. 4 февраля 1940 года он был расстрелян во дворе Сухановской особой тюрьмы НКВД СССР. Примерно в то же время были расстреляны большинство других руководителей НКВД. Если кому их жалко, извините…
Всего с сентября по декабрь 1938 года было арестовано 332 руководящих работника НКВД (140 человек в центре и 192 на местах, в том числе 18 наркомов союзных и автономных республик), почти полностью заменены начальники отделов ГУГБ, руководители республиканских, краевых и областных управлений НКВД. А уже потом бериевские кадры начали спокойно расправляться с остальными убийцами в малиновых петлицах.
И лишь перед выходом постановления от 17 ноября, за два дня до него, был окончательно остановлен массовый террор: 15 ноября 1938 года Вышинский дал распоряжение прокурорам приостановить рассмотрение всех дел на «тройках». Спустя почти полтора года после того, как началась схватка за власть, стоившая Советскому Союзу более чем полумиллиона жизней, Сталин и его команда победили.
Поздний, но термидор
— …Он есть, Он вернется и накажет живущих Злом и творящих его и наградит ходящих в незлобии.
— И более всех будет награжден морской огурец.
— Морской огурец? — Его Преосвященство был явно озадачен.
— Да, это такая штука, живет в южных морях. — Рокэ отхлебнул «Черной крови». — Она и впрямь похожа на пупырчатый огурец. Лежит себе на дне и растет. Растет и лежит, никого не трогает, ни на что не покушается… Смиритесь, лежите, качайте сквозь себя водичку, молитесь и ждите Создателя. Принимайте мир таким, каков он есть, и будьте счастливы…
Вера Камша. От войны до войны
Такова история «большого террора» — схватки за власть «революционеров» и «государственников», цена демократических иллюзий советских властей. Ибо если бы сталинская команда не миндальничала с «ленинской гвардией», а вовремя ее перестреляла, ничего этого бы не было. Цену порядочности партийных верхов заплатил народ: двенадцать жизней за одну. Учитывая что часть коммунистов были невинно посаженными, можно удвоить: двадцать четыре за одну. Хорошо, пусть 14 % репрессированных беспартийных действительно были антисоветчиками, шпионами и пр. Двадцать жизней за одну. Легче?
…Да, кстати о демократии. На чем все-таки помирились в вопросе о выборах?
Из интервью Юрия Жукова:
«Во вторую половину 1937 года в Политбюро потоком лились шифротелеграммы с просьбами увеличить лимиты… Естественно, в условиях репрессий было уже не до альтернативных выборов. Только представьте себе такую ситуацию: на избирательном участке номер такой-то партийный кандидат провалился, победил выдвиженец общественной организации. Местная «тройка» немедленно пришила бы ему «дело» и подвела под расстрел или отправила в ГУЛАГ. Это грозило принять такие масштабы, что страна могла бы скатиться в новую гражданскую войну. В октябре снова собрался пленум партии, уже третий в течение этого страшного года… Мне удалось обнаружить в архивах уникальный документ: 11 октября 1937 года в шесть часов вечера Молотов подписал окончательное отречение от сталинской идеи состязательных выборов. Взамен пленум утвердил безальтернативный принцип "один кандидат — на одно вакантное место", что автоматически гарантировало партократии абсолютное большинство в советском парламенте. То есть за два месяца до выборов она уже победила».
Любопытно другое. К 1939 году партия была уже ручная. Случайно уцелевшие «ленинцы» сидели тихо, как мыши. Теперь сталинцы могли делать, что им угодно, проводить любые законы. Однако к идее альтернативных выборов они больше не возвращались. Что косвенно доказывает: выборы были нужны Сталину не сами по себе, а как инструмент устранения «партийных баронов». Бескровного «термидора» не получилось, и тогда он восторжествовал в прямом виде, хотя и поздно.
Единоличную власть Сталин получил скоро и легко — как только посчитал нужным. Сохранив партию как чрезвычайный аппарат управления, в мае 1941 года он стал председателем Совнаркома, как в свое время Ленин, а затем стал Верховным Главнокомандующим и председателем ГКО, сосредоточив всю государственную власть в своих руках. В итоге мы не только выиграли войну, но и стали одной из двух сверхдержав и, в общем-то, пользуемся плодами этого правления до сих пор.
Самое мрачное — то, что и декларированной цели своей «чистка» тоже достигла (в смысле очищения общества перед войной). Уникальный случай в истории Второй мировой войны — «пятой колонны» в СССР практически не было. Не только в «верхах» — но и внизу немцы не смогли не только наладить диверсионную работу, но даже организовать разведку, поскольку абсолютное большинство их потенциальных сторонников было уничтожено. По какой причине некоторые товарищи утверждают, что все правильно, так и надо было делать.
Поистине лучшее средство от мигрени — гильотина! Еще лучше было бы вообще перестрелять все население — вот тогда немцы уж точно бы помощников себе на нашей территории не нашли…
Однако, расправившись с партаппаратом, Сталин не собирался оставлять на занимаемых позициях и партию, что декларировал совершенно по-сталински — четко, ясно и недвусмысленно. Первым это заметил, опять-таки, Юрий Жуков — прочие только вздымали руки в немом ужасе по поводу «тоталитарного» строя.
«Первым, и отнюдь не двусмысленным сигналом, возвестившим о вполне возможной судьбе ВКП(б), стала публикация в октябре 1938 г. книги "История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс". Сначала в 11 номерах газеты «Правда» и почти сразу же отдельным изданием, вышедшим многомиллионным тиражом. "Краткий курс" с момента своего появления оказался своеобразным "Священным Писанием" для всех коммунистов Советского Союза… В "Кратком курсе" точку поставили на событиях декабря 1937 г. Даже объяснили почему: "Конституция закрепила тот всемирно-исторический факт, что СССР вступил в новую полосу развития". Завершалась книга более чем многозначительно: "Таковы основные уроки исторического пути, пройденного большевистской партией. Конец".
Разумеется, последнее слово можно было понимать просто. Как конец описанного, как констатацию окончания работы над конкретным текстом в столь же конкретное время. И не больше. Однако в сочетании с категоричным и необъясненным утверждением о вступлении страны в "новую полосу развития" неизбежно возникала и иная трактовка — буквальная: завершенность истории большевизма: завершенность истории той партии, которая существовала до конца 1937 г.
И действительно, с октября 1938 г. на истории ВКП(б) была поставлена точка. Ее не продолжат, не дописывали, хотя оснований к тому было предостаточно… Несмотря ни на что, к "Краткому курсу" не возвращались ни разу».
Шаги были предприняты не только эти. И не надо искать никаких намеков в действиях Сталина на пленуме ЦК в 1952 году еще в чем-то… О намерении устранить партию от власти было заявлено точно так же по-сталински открыто и недвусмысленно, на всю страну. Беда в том, что ему, как за четверть века до того Столыпину, просто не хватило времени. Ситуация торопила, перестраивать аппарат управления страной было некогда — надвигалась война…
…Так что вопрос: прав ли Сталин, расправившись с партийной верхушкой, надеюсь, риторический. Но есть и еще один вопрос: насколько оправданным было то, что в июне 1937 года он пошел на поводу у «партийных баронов», позволил повязать себя кровью? Может быть, правильнее было бы встать на пути у террора?
Не поиграть ли нам по этому поводу в альтернативную историю? Что было бы, если бы он отказал Эйхе? Так поступали немецкие генералы-заговорщики: когда в 1938 году начальник германского генштаба генерал Бек подал в отставку, он положил на стол руководству меморандум, к которому приписал: «Чтобы разъяснить будущим историкам нашу позицию и сохранить в чистоте репутацию Верховного командования, я, как начальник генерального штаба, официально заявляю, что я отказывался одобрять любые национал-социалистские авантюры. Окончательная победа Германии невозможна». И ушел.
Иосиф Виссарионович, поступив так, остался бы весь в белом, а если бы его расстреляли, даже стал бы «мучеником» за компанию с Бухариным. А что было бы со страной?
Догадаться нетрудно. «Кровью умытые» восторжествовали бы снова, и тогда в СССР воцарилась бы уже не мягкая сталинская, а настоящая большевистская диктатура. Результат предсказуем: гражданская война регионов друг с другом, распад страны, мятежи доведенного до отчаяния народа, оккупация Гитлером и прочими соседями самых «вкусных» областей, вымирающее население на остальной территории… Судьба инициаторов всего этого в данном случае роли уже не играет. Возможно, они бы погибли, героически пытаясь спасти свои регионы, или эмигрировали — и тоже были бы в белом. Все были бы в белом, вот только страны бы не было.
А так страна все-таки существует, хоть и вознагражден в ней больше всего морской огурец…
Интермедия
УЦЕЛЕВШИЙ
У меня есть испытанный способ отваживать любопытных, господин… Я не жду, когда меня начнут расспрашивать, кто я и откуда. Я говорю о себе сам. Сразу. Очень много. Очень долго. Очень скучно. С очень нудными подробностями. Это быстро надоедает, и меня оставляют в покое…
Элеонора Раткевич. Джет из Джетевена
Странный и удивительный казус — казалось бы, этот человек относится к числу правящей верхушки Советского Союза, одиннадцать лет занимал пост главы государства. Между тем он, наверное, самый «закрытый» из советских вождей. О нем практически ничего не известно — кроме того, что он сам говорит о себе. А верить тому, что он говорит сам, категорически не стоит.
Что о нем известно достоверно? Родился Никита Сергеевич Хрущев не то 15, не то 17 апреля 1894 года в деревне Калиновка, под Курском. Окончил церковноприходскую школу, был пастухом, потом работал на шахте, зарабатывал по 40–45 рублей в месяц. По тем временам это было очень даже хорошо, можно сказать, уровень «рабочей аристократии». Так что не от лютой бедности кинулся Никита Сергеевич в революцию.
О том, к какой партии принадлежал он до 1917 года и принадлежал ли вообще — неизвестно. Его революционная деятельность начинается в 1917 году, с избрания в совет шахтерского городка Юзовки, где он жил. С весны 1918 года Хрущев в Красной Армии, на политработе — комиссаром, инструктором политотдела. После войны вернулся в Донбасс.
«Когда вернулся домой, меня назначили заместителем управляющего Рутченковского рудника. Мы начали восстанавливать коксохимический завод. Чертежей не было… Мы тогда разыскивали старых рабочих, советовались с ними, разбирали старые батареи коксовых печей, делали чертежи…» — писал он позднее в мемуарах. Никита Сергеевич, правда, запамятовал, что он был заместителем не по технической, а по политической части…
Известно, что в 1923 году Хрущев выступил на стороне Троцкого, но быстро отошел от оппозиции и впредь был всегда лоялен. По крайней мере, экскурс в сторону троцкизма на его карьере не сказался. В 1928 году он стал заместителем заведующего орготделом ЦК КП(б) Украины, потом начальником этого отдела, что роднит его биографию с жизненным путем другого партийного деятеля, который тоже сперва был комиссаром, потом партчиновником, — Николая Ивановича Ежова. Затем отправился в Москву, на учебу в Промышленную академию, там каким-то образом стал секретарем Московского горкома. Известно, что его, опять же, как и Ежова, продвигал вперед Каганович — хотя впоследствии Хрущев вспоминать об этом не любил…
Сам Никита Сергеевич, написав четыре толстенных тома мемуаров, ухитрился практически ничего о себе не рассказать — это при том, что о других он говорил много и охотно, без всякого удержу. Впрочем, авторство этой книги зело сомнительно. Знаменитые мемуары вроде бы были надиктованы на магнитофон, переправлены в США и там напечатаны. Что содержалось на тех пленках, да и существовали ли они вообще… В принципе эта книга имеет такое отдаленное отношение к действительности, что могла быть написана кем угодно — хотя бы любым из русских эмигрантов, работавших в каком-нибудь «центре советологии». Но даже если она написана тем же, кем и подписана, сути дела это не меняет — там содержится такое количество лжи и выдумки, что читать ее смысла нет.
Деятельность его на посту главы государства тоже, мягко говоря… Окончательное разорение деревни, бессмысленное и бездумное освоение целины, едва не развязанная атомная война… Правда, при нем СССР первым в мире вышел в космос — но такие вещи за четыре года не делаются. Вообще в тогдашнем советском руководстве только один человек мог быть «отцом» космической программы — Берия, у остальных был несколько не тот масштаб мышления. Единственное, чем Хрущев на самом деле оставил след в истории и что ставится ему в заслугу — это то, что он поставил себе в заслугу сам: «разрушение культа личности Сталина».
Юрий Емельянов в своей книге «Хрущев» создал психологический портрет «дорогого Никиты Сергеевича». Портрет настолько хорош, что добавить к нему нечего: человек встает перед читателем прямо как живой. И, право же, теперь многое становится ясней в послевоенной истории, хотя и далеко не все…
Хрущев. Портрет, написанный Юрием Емельяновым
«…Оценки, отмечавшие глубокие противоречия в характере Хрущева, содержатся в воспоминаниях тех, кто был причастен к организации отстранения Хрущева или хотя бы поддерживал это решение на пленуме ЦК КПСС [Перед этим отрывком Ю. Емельянов приводит мнения зятя Хрущева Аджубея и его многолетнего спичрайтера Ф. Бурлацкого, которые я, по понятным причинам, опускаю.]. Отметив целый ряд положительных инициатив Хрущева в развитии отечественной промышленности в период его пребывания у власти, тогдашний председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков замечал: "Немало и других полезных и хороших дел на счету Никиты Сергеевича. Вместе с тем его импульсивность, порой и некомпетентность, и безапелляционность в последние годы привели к ряду срывов и ошибок".
Занимавший в годы пребывания Хрущева у власти пост председателя ВЦСПС В. В. Гришин отмечал у него много положительных сторон: "Н. С. Хрущев умел отстаивать свои убеждения, свою точку зрения на различные проблемы. Может быть, ему не хватало образованности. Но это был самородок, отличный организатор, человек большого ума и неистощимой энергии, человек смелый, новатор, искавший новые пути и подходы в решению задач социалистического строительства… Он немало сделал хорошего для партии, страны, для народа… Н. С. Хрущев был реформатором. Он не терпел закостенелость, омертвление форм работы, инерцию, благодушие и самоуспокоенность, нечестность".
В то же время Гришин замечал: "Он по своей натуре был горяч, резок, тороплив. Иногда допускал оплошности, высказывания и действия, которые руководителю великого государства непозволительны… Им были допущены крупные просчеты и недостатки… Вообще Н.С. Хрущев страдал подозрительностью к людям, недоверием к работникам, боялся посягательств на его положение, на власть".
Бывший при Хрущеве министром совхозов И. А. Бенедиктов отмечал: "Это был сильный, динамичный и чрезвычайно работоспособный руководитель. Большой природный ум с крестьянской хитрецой и сметкой. Инициативность, находчивость, врожденные демократизм и простота, умение расположить к себе самых разных людей — все эти качества заслуженно позволили Хрущеву занять высокие посты в партии, войти в Политбюро".
Однако, по мнению Бенедиктова, "сделавшись Первым и укрепив свою власть отстранением "антипартийной группы" [В которую входили Молотов, Маленков, Каганович, Шепилов. ], Хрущев буквально на глазах начал меняться. Природный демократизм стал уступать место авторитарным замашкам, уважение к чужому мнению — гонениям на инакомыслящих, в число которых сразу же попадали те, кто не высказывал должного энтузиазма по поводу его «новаторских» идей…".
Судя по высказываниям Бенедиктова, Хрущев был силен на «спринтерских», но не на «стайерских» дистанциях. Он замечал: "Никита Сергеевич был непревзойденным мастером краткосрочного эффекта, ярких вспышек, которые, надо отдать ему должное, ослепляли на время не только единомышленников, но даже и противников. Правда, эффект этот достигался за счет умаления долгосрочных, стратегических интересов, что в конечном счете оборачивалось колоссальными потерями. Но люди живут сегодняшним днем, и эту слабость Никита Сергеевич эксплуатировал весьма умело" [Мы зато живем в их послезавтрашнем дне!]. Противоречивыми были и душевные качества Хрущева. Бенедиктов замечал: "При всей своей черствости по отношению к людям, он был человеком эмоциональным, а кое в чем и сентиментальным".
Характеризуя Хрущева, который был его союзником в ходе политических схваток в советском руководстве, член Политбюро, а затем Президиума ЦК КПСС с 1935 года по 1966 год А. И. Микоян писал: "Это был настоящий самородок, который можно сравнить с неотесанным, необработанным алмазом [ «Неотесанный алмаз» — какой оборот!]. При своем весьма ограниченном образовании он быстро схватывал, быстро учился. У него был характер лидера: настойчивость, упрямство в достижении цели, мужество и готовность идти против сложившихся стереотипов".
В то же время Микоян отмечал существенные недостатки Хрущева: "Был склонен к крайностям. Очень увлекался, перебарщивал в какой-то идее, проявлял упрямство и в своих ошибочных решениях или капризах. К тому же навязывал их всему ЦК после того, как выдвинул своих людей, делая ошибочные решения как бы «коллективными». Увлекаясь новой идеей, он не знал меры, никого не хотел слушать и шел вперед, как танк". Особенно возмущали Микояна интриганство и авторитарность Хрущева. Он писал: "Трудно даже представить, насколько недобросовестным, нелояльным к людям человеком был Хрущев… Ко мне он всегда ревновал, часто на меня нападал: хотел изрекать истины, а другие чтоб слушали и поддакивали или же молчали".
В. Е. Семичастный, который начал сотрудничать с Н. С. Хрущевым еще в середине 1940-х годов, а затем вошел в его правительство в качестве председателя КГБ СССР, писал: "Природа наградила Никиту Сергеевича пытливым, аналитическим умом. Он быстро схватывал суть вопроса. Был непоседа, удивительно общительный человек".
В то же время В. Е. Семичастный замечал: "К великой своей беде, он переоценил свои силы и недооценил важные обстоятельства… Импровизацию, оторванную от реальности, он возвел в ранг своего рабочего метода. Присвоив себе право бесконтрольно говорить, что он хочет, Хрущев стал выступать без подготовки… Интересные мысли у Хрущева стали перемешиваться с совершенно неприемлемыми… Хрущев не принадлежал к тому типу людей, которые готовы исправлять свои ошибки. Напротив, он обрушивался на недовольных критиков, снимал оппонентов со своих должностей, а потом недемократично и не очень цивилизованно переводил их на второстепенную работу". Суммируя противоречивые черты Хрущева, Семичастный отмечал: "Он умудрялся сочетать в себе воображение, изобретательность, прирожденный ум, человеческую сердечность с низкой культурой и даже глупостью".
Больше отрицательных черт у Хрущева отмечал бывший первый секретарь КП Белоруссии и заместитель председателя Совета Министров СССР П. К. Пономаренко, познакомившийся с ним в конце 1930-х годов. По словам академика РАН Г. А. Куманева, беседовавшего с П. К. Пономаренко, тот считал Хрущева "малообразованным, хотя и не лишенным способностей, инициативы, деятелем… который лишь волей случая был возведен на высшие государственные посты в Советском государстве. По словам Пономаренко, Хрущев позволял себе грубости к товарищам по партии, совершенно недопустимые со стороны человека, находящегося на вершине Олимпа. За его внешней простотой скрывались такие черты, как хитрость и коварство, злопамятность и мстительность. Он очень угодничал перед Сталиным, а позднее, когда стал Первым секретарем ЦК партии, не пресекал лесть и славословие в свой адрес".
Итак, с точки зрения тех, кто постоянно общался с Хрущевым в ходе государственной деятельности, многие его достоинства сочетались, а порой подавлялись существенными недостатками, а некоторые сильные черты его переходили в свою прямую противоположность и превращались в слабости. С одной стороны, "пытливый, сильный аналитический природный ум", "с крестьянской хитрецой, сметкой, способный быстро схватывать суть дела", «изобретательный», обладавший творческим воображением. С другой стороны, "некомпетентность, недостаток образованности, низкая культура" и "даже глупость". С одной стороны, человек "сильный, динамичный, работоспособный", "с неистощимой энергией". С другой стороны, "горячий, резкий, торопливый". С одной стороны, "умелый организатор", "смелый, инициативный новатор". С другой, человек, который сделал основным своим рабочим методом импровизацию и присвоил себе право бесконтрольно изрекать как неоспоримые истины все, что приходило ему на ум. С одной стороны, «демократичный», "общительный", «сердечный», "умевший расположить к себе людей", «сентиментальный». С другой, «жесткий», "авторитарный", «безапелляционный», грубый гонитель инакомыслящих, подозрительный, мстительный, коварный, злопамятный интриган, недоверчивый к окружающим, ревниво относившийся к возможным посягательствам на свою власть и переоценивавший собственные возможности [Ничего вам не напоминает? Похоже, Никита Сергеевич, а за ним и его команда сумели приписать Сталину черты совсем другого руководителя советского государства.]. С одной стороны, руководитель, умеющий произвести сильное впечатление на друзей и врагов захватывающей воображение программой [Короче говоря, демагог. И что же тут положительного?]. С другой стороны, человек, губивший достижение стратегических целей в погоне за решением частных, тактических задач. Говорили и о том, что он — хитрый льстец перед сильными мира сего и любивший лесть в отношении себя. Пожалуй, наиболее заметной чертой Хрущева, которую признавали и его друзья, и его противники, и его родные и близкие к нему люди, и авторы его биографий, была импульсивность. По мнению Д. Т. Шепилова, бывшего в 1950-е годы секретарем ЦК КПСС и министром иностранных дел СССР, импульсивность Хрущева находила выражение в гиперактивности: "Он постоянно рвался куда-то ехать, лететь, плыть, ораторствовать, быть на шумном обеде, выслушивать медоточивые тосты, рассказывать анекдоты, сверкать, поучать — то есть двигаться, клокотать. Без этого он не мог жить, как тщеславный актер без аплодисментов или наркоман без наркотиков".
Импульсивность Хрущева проявлялась и в его непостоянстве, на что обращал внимание в своих воспоминаниях бывший заместитель председателя Совета Министров В. Н. Новиков: "Один из минусов личности Хрущева — непостоянство. Он мог сегодня обещать одно, а завтра — сделать другое. Государственный деятель не имеет права так поступать".
Сочетание всех перечисленных качеств в значительной степени характерно для "импульсивного поведения", которое, по мнению американского психолога Д. Шапиро, является одним из основных "невротических стилей". В то же время, по мнению Д. Шапиро, импульсивным людям "часто присущ очень острый практический ум, успешно выполняющий краткосрочные насущные задачи". Импульсивные люди могут быть динамичными, решительными, смелыми в своих действиях. Будучи врагами косных привычек и обременительных условностей, они нередко отличаются простотой и доступностью в общении, а поэтому могут привлекать симпатии людей. Однако они не склонны обременять себя долгим изучением проблемы, а потому зачастую полагаются на свои субъективные суждения, принятые под воздействием минутного настроения. Их решения зачастую не продуманы и опрометчивы, а их действия — торопливы и поспешны. Как отмечает Д. Шапиро, "если что-либо толкает импульсивного человека на быстрое действие, то его суждение (или, скорее, заменитель суждения) позволяет ему не замечать осложнений, которые заставили бы задуматься любого другого".
Противоречия были характерны не только для натуры Хрущева, но и для его деятельности. Пытаясь найти общий знаменатель в своих оценках Хрущева, авторы зачастую обращались к художественным образам. Указывая на противоречия в характере и деятельности Хрущева, многие авторы вспоминали его надгробный памятник работы скульптора Эрнста Неизвестного. Утверждалось, что скульптор не случайно использовал черный и белый мрамор, которые должны были символизировать равное сочетание «черных» и «белых» дел Хрущева. Однако согласия в том, что относилось к «черным», а что — к «белым» деяниям, в какой пропорции они находились друг к другу, среди авторов различных публикаций о Хрущеве нет.
Некоторые авторы пытались найти психологический ключик, позволявший истолковать сложную и противоречивую натуру Хрущева с помощью тех художественных образов, к которым он активно прибегал в своих речах. Так, американский исследователь Уильям Таубман в своей обстоятельной и изобилующей документальными свидетельствами биографии Хрущева не раз возвращается к рассказу украинского писателя В. К. Винниченко «Талисман», который любил по разным поводам вспоминать Хрущев. В нем речь идет о политических заключенных, среди которых случайно оказался сапожник Пиня из еврейского местечка. Политические разногласия между заключенными долго не позволяли им договориться о том, кого избрать старостой, и в качестве компромиссной фигуры решили избрать тихого и скромного Пиню. Однако, став старостой, Пиня проявил качества умелого и мужественного лидера: он не только ловко организовал побег заключенных, но и решил первым пойти на охранников, хотя это могло привести его к гибели. Всякий раз, вспоминая этот рассказ, Хрущев сравнивал себя с Пиней.
Это обстоятельство позволяет Таубману утверждать, что Хрущев постоянно чувствовал себя человеком низкого положения, которому случайно выпала доля вывести на свободу людей. Поскольку же главным «белым» делом Хрущева Таубман считает его кампанию против Сталина, повторение которой через несколько десятилетий после смерти Хрущева увенчалось крушением ненавистной Таубману системы, то он видит в Хрущеве Пиню, который предпринял первую отчаянную попытку «освободить» население СССР от советского строя… [Воистину: упаси Бог от освободителей и благодетелей, а уж от врагов как-нибудь и сами упасемся.]
…На основе своего богатого клинического опыта Д. Шапиро пришел к выводу, что для импульсивного человека характерно объяснение своих поступков случайно возникшими обстоятельствами, "перекладывание ответственности" на якобы непреодолимые объективные условия. (Шапиро рассказывает об одном взломщике, который жаловался: "Каждый раз, когда я выхожу из тюрьмы, мне никто не помогает, вместо этого появляется какой-нибудь парень и сует мне в руки лом".)
Для импульсивного человека главным становится Его Величество Случай, который властно диктует ему необходимость совершения необдуманных поступков. При этом импульсивные люди могут оказаться в выигрыше по сравнению с более взвешенными натурами, так как они всегда готовы проявить инициативу там, где более осторожные умы будут затягивать с решением. Видимо, не столько "воля случая"… способствовала возвышению Хрущева, сколько умение Хрущева всякий раз увидеть этот «случай» и воспользоваться им с выгодой.
Парадоксально, но Хрущев, будучи азартным человеком, не любил азартных игр… [А чего ж тут парадоксального? Эти игры только называются азартными, а на самом деле в их основе лежат спокойствие, самообладание и точный расчет. Проявлять эмоции — признак «чайника». Ну и что тут мог найти Хрущев?] Хрущев часто испытывал азарт в ходе различного рода состязаний. Он мог с азартом заниматься охотой, рыбной ловлей, городками, играть на корабельной палубе с шайбой… Хрущев никогда не желал признавать поражений. Горячность Хрущева в его попытках доказать, что именно он убил зверя и наловил больше всего рыбы, нелепые ссоры с различными людьми на этой почве доходили до абсурда…
Известно, что в своем стремлении не упустить выгодный случай импульсивный человек может совершить серьезную ошибку, так как он часто не учитывает опасных последствий своих действий. Примеров такого рода немало в деятельности Хрущева.
Однако если нет случая, сулящего неожиданные выгоды, импульсивный ум пытается сам создать ситуацию, сулящую нежданную прибыль или хотя бы захватывающее приключение. Любовь Хрущева к действиям, родившимся из взбалмошных идей, не была тайной для его коллег… О том, что стремление к безрассудным и рискованным предприятиям было главным в деятельности Хрущева, утверждалось в статье из американского журнала «Лук» в октябре 1964 года, посвященной отставке Хрущева и подводившей итог его правлению. Автор сравнивал Хрущева с лихачом, который устроил человечеству смертельно опасную гонку. В то же время зарубежные наблюдатели, которые в силу своего географического положения не ощущали страха за свое существование во время очередного международного кризиса, обостренного или спровоцированного действиями и заявлениями Хрущева, даже высказывали сожаление по поводу его отставки, исключительно потому, что им нравилось наблюдать издалека за подобной «гонкой». Мой знакомый из Малайзии говорил, что без Хрущева ему стало скучно жить. "Раньше открываешь газету и ждешь, что он еще такое выкинет интересное".
Возможно, что психологический ключик к пониманию Хрущева можно найти также в содержании пьесы А. Н. Островского "Горячее сердце". По словам Аджубея, Хрущев видел постановку этой пьесы в МХАТе "раз десять, не меньше". Наиболее запоминающимся героем этой пьесы является купец Курослепов, любящий "поблажить"…
Хотя вряд ли можно говорить о полном сходстве Хрущева с Курослеповым, все же некоторые черты в поведении первого секретаря (его любовь к устройству всевозможных праздничных мероприятий, приемы писателей и послов зарубежных стран в загородных парках с обильной выпивкой и непременным катанием на лодках по пруду, приглашения видных деятелей страны и различных стран мира на черноморскую дачу в Пицунде с купанием в бассейне, катанием на весельной лодке в море, постоянное стремление "удивить народ" и прочее) напоминают причуды купца из пьесы Островского. Сходство с Курослеповым, постоянно опасающимся зловещих знамений конца света, проявлялось и в склонности Хрущева «драматизировать» окружающую реальность, не раз доводя международную ситуацию до острых кризисов и ставя мир на грань ядерной войны.
…Говоря о Хрущеве, Каганович замечал: "Есть люди, у которых на большой высоте голова кружится. Хрущев и оказался таким человеком. Оказавшись на самой большой вышке, у него голова закружилась, и он начал куролесить, что оказалось опасным и для него, и особенно для партии и государства, тем более что стойкости и культурно-теоретической подкованности у него явно недоставало"…
…Если учитывать, что Хрущев постоянно ощущал себя Пиней, лишь случайно втянувшимся в ненужное ему дело, то скорее всего показное рвение Хрущева в исполнении своих обязанностей служило ему лишь удобной маской для прикрытия своего безразличия (а возможно, и антипатии) ко многим сторонам советской общественной организации [Интересно, к каким именно?].
В то же время образ Пини… помогал Хрущеву утаивать свой талант лицедея. Маска простачка, а порой и дурашливость позволяли Хрущеву скрывать свои недюжинные способности и незаметно подходить к осуществлению своей цели. Этим во многом объясняются его успехи в борьбе со своими политическими соперниками. Хотя Хрущев нередко давал волю страстям и вел себя как подгулявший купчина, иногда он лишь имитировал утрату контроля над собой, и его взрывы эмоций бывали показными… Имитация искренности, характерная для Хрущева, помогала ему скрывать свои подлинные чувства. В то же время постоянная игра позволяла ему не замечать, как стиралась грань между правдой и ложью.
К тому же импульсивность Хрущева способствовала тому, что он просто не мог отличить правды от собственного вымысла. Можно даже предположить, что отрываясь от реальности, Хрущев опасно приближался к психопатическому состоянию. По мнению Д. Шапиро, в импульсивном стиле… "моральные ценности сравнительно неразвиты и не оказывают существенного влияния, а совесть оказывается поверхностной". Вследствие этого, по словам Шапиро, импульсивный человек "врет легко и не задумываясь"…
…Хрущев умело использовал ложь в сугубо практических целях. При этом он придавал своим лживым историям видимость такой искренности и правдивости, что слушатели воспринимали его байки за подлинные откровения простодушного человека… С одной стороны, он забалтывал советских людей рассказами о быстром наступлении эры изобилия благодаря применению очередного чудесного метода, рекомендованного им. С другой стороны, в своих рассказах о прошлом, и особенно в байках о Сталине, Хрущев сознательно опошлял историческую правду, одновременно скрывая собственную ответственность за ошибки, просчеты и преступления.
Эти плутовские черты способствовали тому, что Хрущев воспринимался как комический персонаж… Видимо, не случайно Хрущев стал героем бесчисленного количества анекдотов, а Ролан Быков исполнил роль Хрущева в фильме "Серые волки", прибегнув к привычным для своего амплуа комедийным приемам.
Комичность Хрущева проявлялась всякий раз, когда он то сознательно, то невольно демонстрировал вопиющее несоответствие между своим поведением и ролью первого руководителя великой страны. Многие поступки Хрущева, его речи, его политические акции вольно или невольно превращались в пародию на представителя высшей власти…
И в то же время превратить Хрущева, всю его жизнь и деятельность, в предметы для насмешек и пародий было бы ошибочно. Комедийные черты не исчерпывали натуры Хрущева и скрывали иные, порой мрачные и зловещие. Его игра "под дурачка" зачастую помогала ему скрыть таланты умелого и хитрого политика. За маской клоуна он прятал трезвую рассудочность и деловой расчет. После того как Хрущев провел в США одну пресс-конференцию за другой, метко отвечая на самые острые вопросы американских журналистов и показав, что ничуть не уступает американским партнерам по переговорам, ведущий американских ежевечерних программ Джек Паар объявил: "Не ошибайтесь! Хрущев совсем не клоун!"»
По ходу работы у меня тоже вырисовался примерно такой же портрет. Другое дело, что у меня слова были бы жестче, а оценки — грубее.
Кроме того, я считаю, что противоречивых людей не существует. Каждый человек — натура цельная и гармоничная, важно лишь найти угол зрения, под которым он таким видится. У меня он увиделся цельным и непротиворечивым, если взять образ того тирана, которого изобразил Хрущев в своем знаменитом докладе, придать ему внешность докладчика и наделить теми свойствами характера, которые присутствуют в емельяновском портрете. Мрачный персонаж, да… но не клоун. Даже очень сильно не клоун…
Часть четвертая
ИНФОРМАЦИОННАЯ ВОЙНА НИКИТЫ ХРУЩЕВА
— Где умный человек прячет камешек?..
— На морском берегу…
— А где умный человек прячет лист?..
— В лесу…
— Но что ему делать, если леса нет?..
— Да, да… Что ему делать?..
— …Он сажает лес, чтобы спрятать лист. Страшный грех… И если ему надо спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес…
Г. К. Честертон. Сломанная шпага
Если даже репрессии, о которых столько писали, снимали и кричали, как выяснилось по ходу работы над этой книгой, — тема почти неизученная, то реабилитация — и вообще непаханое поле. С тех пор, как Хрущев начал, а перестройка довершила вбивание в массовое сознание идеи, что все посаженные в годы «репрессий» были абсолютно невиновны, на этом как бы и успокоились. Сказано ведь — невиновны, вот их и оправдали, так чего там изучать?
Послевоенный период и вообще-то — темный лес. Историки им не интересуются, поскольку вроде бы все там ясно: маразм, самовластие да репрессии. Но это лишь кажется, что все ясно, а как начнешь копать — все настолько фальсифицировано, перекручено, переврано, залито густым слоем словоблудия… На самом деле если о 30-х годах мы хоть что-то, да знаем, то о первом послевоенном десятилетии не знаем вообще ничего.
Ну да речь не об этом. Мы говорили о репрессиях, а теперь поговорим о реабилитации. Ибо даже очень скудные сведения, при внимательном рассмотрении, дают неплохую информацию к размышлению.
Итак, что нам известно?
Мы имеем некоторое представление о правительстве, которое проводило реабилитацию. Это была разнородная команда, повязанная совместно совершенным государственным переворотом. Ее члены относились друг к другу без малейшей симпатии — но как бы ни относились, все сидели в одной лодке, имели определенные общие интересы и должны были их соблюдать. Это раз. И представление о законности у них было чисто партийное: как партия скажет, так и будет. Это два.
И еще мы знаем, что во главе этой команды стоял единственный уцелевший из «партийных баронов» образца 1937 года, один из самых кровавых первых секретарей. Каким бы он ни казался с виду, как бы себя ни вел, но это был человек хитрый, скрытный, смелый [Смелость свою он доказал на фронте под огнем — пулям не кланялся. ], жестокий — настоящий «рыцарь революции». Умевший буквально молотком вбить в голову свою версию происходящего и за потоком слов насмерть молчать о том, о чем говорить нельзя. Наконец, авторитарный и сверхжесткий руководитель — то, что в народе называется иностранным словом «тиран».
Так толком и непонятно, что там было с «голодомором» на Украине в 1933 году. Но вот в 1946 году голод был точно. В то время в Одессе работал сотрудник «Известий» С. Руденко, который позднее вспоминал: «Когда гибель людей приняла массовый характер и на улицах города стали подбирать трупы крестьян, устремившихся в Одессу за куском хлеба, из Москвы прибыла авторитетная комиссия. Состоялся пленум обкома, где был снят его первый секретарь А. В. Колыбанов. На следующий день Колыбанов пригласил к себе корреспондентов «Правды» и «Известий». "Вы, наверное, уже знаете, что меня вчера сняли с работы, — сказал он. — Сняли за то, что не сигнализировал о состоянии дел в области. Не собираюсь оправдываться, хочу только познакомить вас с некоторыми документами". Он протянул несколько писем и пачку телеграмм, адресованных Хрущеву. В них приводились цифры умерших и содержалась просьба разрешить вскрыть два-три элеватора, в которых гнила кукуруза, и подкормить людей кашей из кукурузной муки — мамалыгой. Кроме писем и телеграмм, — продолжал Колыбанов, — я бесчисленное количество раз разговаривал с Хрущевым по телефону, молил о помощи. Знаете, что он отвечал? "Выходите из положения за счет собственных ресурсов". Каких ресурсов? У нас и мешка кукурузы не было! Однажды я попросил разрешения позвонить Сталину. "Не разрешаю", — ответил Никита Сергеевич. Теперь же меня обвиняют в том, что не сигнализировал о положении дел» [Цит. по: Медведев Р. Никита Хрущев. Отец или отчим советской «оттепели»? С. 66–67.]. (Ну что ж, кажется, теперь мы знаем, каким был механизм возникновения и голода 1933 года на Украине.)
В своих мемуарах Хрущев утверждает иное: что он своевременно доложил обо всем «наверх», а Сталин в ответ прислал ему оскорбительную телеграмму Но верить тому, что Хрущев говорит, нельзя. (Иной раз можно разве что верить тому, о чем он молчит…) А его привычка сначала наломать дров, а потом спрятаться за чужую спину известна слишком хорошо, чтобы не верить Колыбанову
В борьбе с «внутренним врагом» Хрущев тоже придерживался методов, характерных для «партийных баронов». Сохранился текст «установки», которую он давал партсекретарям и работникам НКВД в январе 1945 года, по поводу борьбы с националистами. «Найдите членов семей тех, кто им помогает, и арестуйте их. Нас не станут уважать, если мы не будем принимать суровые меры. Арестовывать надо всех, даже самую мелочь. Одних будем судить, других просто вешать, третьих — высылать. За каждого нашего — сто врагов… Слишком уж вы боитесь применять силу! Захватили деревню, где убили двух женщин, — уничтожьте всю деревню!» [Из выступления на собрании секретарей райкомов, председателей райсоветов и глав районных отделений НКВД. 10 января 1945 года. Цит. по: Таубман У. Хрущев. М, 2005.] Нет, если бы такой приказ отдал гитлеровский гауляйтер, это было бы нормально. Но Хрущев призывает делать это на своей, освобожденной от немцев территории и против собственного народа. Каково, а? Позднее та же тенденция выразится в расстреле рабочей демонстрации в Новочеркасске, в рекордном количестве введенных Хрущевым подрасстрельных статей. Так что не стоит обольщаться словами об «оттепели» — кому «оттепель», а кому и пуля.
В свое время президент США Эйзенхауэр сказал, что для Хрущева решительные разговоры — не прелюдия к решительным действиям, а скорее их замена [Таубман У. Хрущев. С. 529.]. Это с одной стороны. А с другой — для него характерны решительные действия вообще без каких бы то ни было разговоров. Потому что слова для Хрущева — не сигнальная система, а дымовая завеса, за которой прячутся дела, о коих он насмерть молчит.
Исходя из вышесказанного и поговорим теперь о послевоенных процессах — о реабилитации, о пресловутом докладе, и о той информационной войне, которую развязал Хрущев против собственного народа.
Глава 12
РУКА РУКУ МОЕТ
Носорог плохо видит, но при его весе это не его беда.
Народная мудрость
Академик А. Фурсенко в предисловии к биографии Хрущева, написанной Таубманом, говорит: «У него не хватило сил и возможностей для радикальной перестройки советской системы. Но он положил начало важному для дальнейших судеб страны процессу десталинизации. Была разрушена система ГУЛАГа, из тюрем и лагерей вышли на волю сотни тысяч людей, были реабилитированы невинно осужденные…»
Не будем пока обсуждать, в каком направлении стремился Хрущев «перестроить советскую систему». Давайте сперва, как любят говорить ученые, «договоримся о терминах». Если под «десталинизацией» понимать разрушение того, что было достигнуто при Сталине, — тут господин академик прав. Именно при Хрущеве было положено начало тем процессам — экономическим, политическим, культурным, — которые привели нашу страну в ту глубочайшую… хм! — в общем, в то самое место, где она оказалась к концу столетия. Но если понимать слово «десталинизация» в «узкодемократическом» смысле — как массовую реабилитацию и разрушение системы ГУЛАГа, — то начал это отнюдь не «дорогой Никита Сергеевич». У истоков этого процесса стоит совсем другой человек. Тот самый, которого хрущевская команда убила, ошельмовала, а заодно и потихоньку приватизировала его начинания, выдавая их за свои.
На старт…
Ну как не порадеть родному человечку!
Грибоедов
…Едва вступив в должность министра внутренних дел СССР, Берия занялся проверкой того, что наворотили его предшественники. Меньше чем через месяц он представил Президиуму ЦК первое «реабилитационное» предложение — о тех, кто проходил по «делу врачей-вредителей», и уже 3 апреля было принято соответствующее постановление. Но по-настоящему реабилитация началась с другого постановления — от 10 апреля, в котором говорилось:
«Одобрить проводимые тов. Берия Л. П. меры по вскрытию преступных действий, совершенных на протяжении ряда лет в бывшем Министерстве госбезопасности СССР, выражавшихся в фабриковании фальсифицированных дел на честных людей, а также мероприятия по исправлению последствий нарушений советских законов, имея в виду, что эти меры направлены на укрепление Советского государства и социалистической законности» [Реабилитация: как это было. М, 2000. С. 23.].
«На протяжении ряда лет» означало с 1946 года, ибо в конце 1945-го Берия покинул пост министра внутренних дел. (Разбираться в делах 30-х годов он не собирался, поскольку невинно осужденные в 30-е годы реабилитированы еще до войны. О масштабах довоенной реабилитации говорит тот факт, например, что около трети репрессированных военнослужащих были восстановлены в армии.) Дальше реабилитации следуют одна за другой. Только в Президиум ЦК (ведению которого подлежали дела высокопоставленных работников) 10 апреля было вынесено дело «мингрельской группы» (37 человек) и последовала отмена постановления ЦК от 16 ноября 1951 года о выселении с территории Грузии «враждебных элементов»; 17 апреля — об освобождении обвиненных во вредительстве маршала артиллерии Яковлева и четырех его подчиненных; 9 мая отменен приговор обвиненным в шпионаже работникам Военно-морской академии; 15 июня Берия предложил существенно ограничить в правах Особое совещание, оставив в его ведении только дела, которые нельзя было выносить на судебный процесс. Он же начал демонтировать и систему ГУЛАГа, передав большинство лагерей министерству юстиции, а те что оставались в ведении МВД, напрочь лишил хозяйственных функций [Единственной не совсем удачной мерой в этой области была амнистия — но это несколько другая тема, поскольку амнистировали уголовников, а не политических.]. Просто поразительно, сколько успел сделать этот человек за каких-то сто дней!
Начало было положено, дальше оставалось развивать эти процессы — их и развивали. Это все нормально, понятно и логично вытекает из того курса, который был взят весной 1953 года (весной — не летом!).
Но после 26 июня 1953 года начались и другие процессы. Причем практически сразу же. Уже 13 июля Президиум ЦК принял интереснейший документ.
Постановление ЦК КПСС от 13 июля 1953 года
1. Обязать Военную Коллегию Верховного Суда СССР пересмотреть дела на осужденных генералов и адмиралов, имея в виду:
а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов и адмиралов: Романова Ф. К, Цирульникова П. Г., Чичканова А. С., Гапича Н. И., Гельвиха П. А., Мошенина С. А., Ляскина Г. О., Голушкевича В. С., Жукова И. И., Тимошкова С. П., Самохина А. Г., Минюка Л. Ф., Туржанского А. А., Васильева А. Ф., Жарова Ф. И., Ильиных П. Ф., Эльсница А. Г., Токарева С. Ф., Мрочковского С. И., Буриченкова Г. А., Попова Д. Ф., Ширмахера А. Г., Бычковского А. Ф., Ухова В. П., Телегина К. Ф., Ворожейкина Г. А., Терентьева В. Г., Филатова А. А., Кузьмина Ф. К., Иванова И. И., Крюкова В. В., Власова В. Е., Петрова Е. С, Бежанова Г. А., Лапушкина Я. Я., Вейса А. А., Клепова С. А.;
б) снизить наказание до фактического отбытого ими срока и освободить из-под стражи осужденных бывших генералов: Калинина С. А., Герасимова И. М., Ротберга Т. Ю.
2. Обязать МВД СССР:
а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов: Жукова Г. В., Гуськова Н. Ф., Дашичева И. Ф., Варенникова И. С., Сиднева А. М., Ильина В. К., Глазкова А. А., Меликова В. А., Потатурчева А. Г., Гончарова Л. Г., Наумова И. А., Паука И. X., Тамручи В. С., Соколова Г. И., Ширмахера А. Г.;
б) прекратить дела и освободить из-под стражи членов семей осужденных генералов, подлежащих полной реабилитации.
3. Обязать Министерство обороны СССР обеспечить назначение положенных пенсий семьям полностью реабилитированных генералов и адмиралов, умерших в заключении: Глазкова А. А., Меликова В. А., Потатурчева А. Г., Гончарова Л. Г., Наумова И. А., Паука И. X., Тамручи В. С., Соколова Г. И., Ширмахера А. Г.».
Казалось бы, совершенно такой же документ, как и ранее принятые постановления. Но это только кажется, что совершенно такой же. «Бериевские» документы были обоснованными. Из них было совершенно понятно, что это за люди, когда и за что арестованы, почему их надо освобождать. А тут просто какой-то невнятный список. Ничего ни о людях, ни о делах не говорится: реабилитировать, и все! И что еще более интересно, Президиум ЦК попросту предписывает: Военной Коллегии сделать то-то и то-то, МВД — прекратить дела и отпустить.
Кроме того, проект постановления составили — знаете кто? Министр обороны Булганин, новый Прокурор СССР Руденко и председатель Военной Коллегии Чепцов. О последнем ничего не скажу — не знаю. Первые два — не просто члены команды, а друзья нового главы государства. А вот МВД, которое как раз и владело всей информацией на данных людей, в подготовке не участвует — ни Круглов, новый министр внутренних дел, ни Серов, его первый заместитель, курировавший госбезопасность.
Люди, упомянутые в списке, практически все — неизвестные, точнее, как говорят сейчас, нераскрученные, за исключением разве что Мрочковского. Это человек довольно известный. Один из первых советских военных разведчиков, уже в 1928 году был руководителем важнейшего отдела, занимавшегося закупками оружия за рубежом. Арестован в 1943 году, приговорен к 15 годам лагерей. За что? За шпионаж, пожалуй, расстреляли бы…
И вдруг, совершенно неожиданно, в пропагандистских книгах последнего времени всплывают некоторые из этих фамилий. И в таком интересном ракурсе…
Вот три из них: Сиднев А. М., Клепов С. А., Бежанов Г. А.
Из протокола допроса А. М. Сиднева: [Цит. по: Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002. С. 567–571.]
«Вопрос. Как получилось, что вы стали мародером?
Ответ. Сидя в тюрьме, я сам неоднократно задавал себе этот вопрос…
Полностью сознавая свою вину перед партией и государством за преступления, которые я совершил в Германии, я просил бы только учесть, что надо мной стоял С. [Сокращения мои. Полностью эти фамилии приведу несколько ниже. ], который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а наоборот, поощрял и наживался в значительно большей степени, чем я… Самолет С. постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для С. С таким же грузом в Москву С. отправлял вагоны и автомашины… Следуя примеру С., я также занимался хищениями ценностей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами.
Вопрос. Но ведь и деньги вами тоже были украдены?
Ответ. Я денег не крал.
Вопрос. Неправда. Арестованный бывш. начальник оперативного сектора МВД Тюрингии Бежанов Г. А. [А вот и вторая «невинная жертва»!] на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения. Правильно показывает Бежанов?
Ответ. Правильно. При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин). Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором размещался берлинский оперативный сектор МВД.
Вопрос. Но этот подвал с деньгами находился в вашем ведении?
Ответ, Да, в моем.
Вопрос. Сколько же всего там находилось денег?
Ответ. В подвале находилось около 100 мешков, в которых было более 80 миллионов марок.
…
Вопрос. За счет этих денег вы и обогащались?
Ответ. Да. Значительная часть захваченных денег пошла на личное обогащение.
Вопрос. Кого?
Ответ. Больше всего поживились за счет этих денег С. и я. Попользовались этими деньгами также Клепов [А вот и третий!] и Бежанов, работавшие начальниками оперативных секторов МВД в Германии…»
А поживился товарищ Сиднев, надо сказать, отменно. Сквозь строчки протокола то и дело прорывается мучительное недоумение следователя, который тоже ведь человек, и ничто человеческое… И тем не менее он то и дело задает вопрос: «Ну куда тебе столько?»
Из протокола допроса А. М. Сиднева:
«…Должен сказать, что, отправляя на свою квартиру в Ленинград… незаконно приобретенное имущество, я, конечно, прихватил немного лишнего.
Вопрос. Обыском на вашей квартире в Ленинграде обнаружено около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани. Около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра. Это, по-вашему, "немного лишнего"?.. Вам предъявляются фотоснимки изъятых у вас при обыске 5 уникальных большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков. Где вы утащили эти гобелены?
Ответ. Гобелены были обнаружены в подвалах германского Рейхсбанка, куда их сдали во время войны на хранение какие-то немецкие богачи. Увидев их, я приказал коменданту Аксенову отправить их ко мне на ленинградскую квартиру.
Вопрос. Но этим гобеленам место только в музее. Зачем же они вам понадобились?
Ответ. По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал… Я брал себе наиболее ценное, но что еще было мною присвоено, я сейчас не помню.
Читать бесплатно другие книги:
