Путешествие в Индию
– Я избежала, – пожаловалась мисс Квестед, – если не считать служанки. С самого приезда я еще не разговаривала ни с одним индийцем.
– Да вам просто повезло.
– Но я хочу их увидеть.
Мисс Квестед тотчас оказалась в центре внимания нескольких развеселившихся дам.
– Она хочет видеть индийцев! Очень свежая идея!
– Туземцы! Но это же забавно, – возразила другая.
Третья дама проявила несколько большую серьезность:
– Позвольте, я объясню. Туземцы не станут больше уважать вас после встречи, понимаете?
– Значит, это произойдет после многих встреч.
Однако третью даму – глуповатую и дружелюбно настроенную – было невозможно сбить с избранного пути.
– Я хотела сказать вот что: до замужества я была медицинской сестрой, и мне часто приходилось сталкиваться с туземцами, поэтому я знаю, о чем говорю. Я знаю правду об индийцах. Я работала в самом неподходящем для англичанки месте – в туземном княжестве. Там у меня был только один выход – смотреть на них равнодушно и свысока.
– Даже на пациентов?
– Самый добрый поступок в отношении туземца – это дать ему умереть, – сказала миссис Каллендар.
– И что будет, если он попадет на небо? – спросила миссис Мур с мягкой, но несколько натянутой улыбкой.
– Он может попасть куда ему угодно, лишь бы я его не видела. Когда они оказываются рядом, у меня по спине бегут мурашки.
– Я подумала о том, что вы сказали про небеса. Знаете, именно поэтому я против миссионеров, – сказала леди, бывшая раньше медицинской сестрой. – Я очень уважаю священников, но я против миссионеров. Я объясню почему.
Однако в этот момент в разговор вмешался коллектор:
– Вы что, действительно ожидаете встретить здесь наших арийских братьев, мисс Квестед? Это очень легко устроить. Я не думал, что это доставит вам удовольствие. – Он на мгновение задумался. – Вы можете познакомиться с любыми туземцами на ваш выбор. Я знаю правительственных чиновников и землевладельцев. Хислоп может представить нам своих адвокатов, если же вас интересуют педагоги, то мы обратимся к Филдингу.
– Мне надоело смотреть на эти живописные картонные фигуры, – капризно произнесла девушка. – Когда мы приехали, это было чудесно, но эта поверхностная мишура меня уже утомила.
Впечатления мисс Квестед абсолютно не интересовали коллектора; он был озабочен лишь тем, чтобы она хорошо проводила время. Не хочет ли она принять участие в вечере бриджа? Он сразу же оговорился – название традиционное, но играть на нем в бридж совершенно необязательно. Тертон сам придумал это выражение и немало удивлял тех, кому предлагал это времяпрепровождение.
– Но я хочу познакомиться только с теми индийцами, с которыми общаетесь вы, общаетесь как с друзьями.
– Мы не общаемся с ними как с друзьями, – смеясь, сказал он. – Они, конечно, полны всяческих добродетелей, но мы с ними не общаемся. Сейчас половина двенадцатого, слишком поздно, чтобы входить в подробные объяснения.
– Мисс Квестед – ну и имечко! – сказала миссис Тертон мужу, когда они ехали домой. Юная леди ей не понравилась, показавшись неучтивой и капризной. Она не хотела верить, что эту особу привезли из Англии, чтобы женить на ней милого маленького мистера Хислопа, хотя было похоже на то. В глубине души муж был с ней согласен, но он никогда не отзывался дурно об англичанках, если можно было этого избежать, и сказал только, что мисс Квестед, конечно, делает ошибки, а потом добавил:
– Индия задает свои загадки, особенно в жаркий сезон; она задает их даже Филдингу.
При упоминании этого имени миссис Тертон закрыла глаза и заметила, что мистер Филдинг – не настоящий сагиб, и лучше бы он женился на мисс Квестед, потому что и она не настоящая мемсагиб.
Они доехали до своего дома – огромного одноэтажного строения, самого старого и самого неудобного в гражданском поселке. Перед домом красовалась лужайка, похожая на мелкую суповую тарелку. Супруги выпили на ночь ячменной воды и отправились на покой. Их отъезд из Клуба нарушил ход вечера, который, как и все подобные собрания, нес на себе отпечаток некоторой официальности. Общество, преклоняющее колени перед вице-королем и искренне верящее в то, что причастную к королю божественность можно переместить в любое лицо, должно испытывать трепетное почтение к любому воплощению вице-короля. В Чандрапуре Тертонов почитали как племенных божков; но скоро они выйдут в отставку и уедут на какую-нибудь загородную виллу, отлученные от мирской славы.
– Вот порядочность великого человека, – изрек Ронни, очень довольный приемом, оказанным его гостям. – Знаете, что он никому прежде не предлагал вечер бриджа? Кроме того, он пришел на обед! Я бы с удовольствием устроил что-нибудь сам, но когда вы узнаете туземцев ближе, вы поймете, что бурра-сагибу[8] легче это сделать, чем мне. Они знают его, и знают, что не смогут его провести, а я здесь еще новичок по сравнению с ним. Думаю, что знать эту страну может только тот, кто прожил здесь не меньше двадцати лет. Ну, матушка, вот твой плащ. Да, кстати, об ошибках, которые здесь делают новички. Вскоре после моего приезда я предложил одному адвокату вместе покурить – всего одну сигарету, заметьте. Так после этого он разослал по базару мальчишек, и они раструбили на весь город об этом факте. Потом всем тяжущимся говорили: «Обращайся к вакилю Махмуду Али, он вхож в дом городского судьи». С тех пор я прижимаю его в суде при каждом удобном случае. Я извлек свой урок, надеюсь, что он тоже.
– Не мог ли этот урок заключаться в том, чтобы приглашать покурить всех адвокатов?
– Возможно, но время ограничено, а плоть слаба. Боюсь, я предпочитаю курить в Клубе, среди себе подобных.
– Почему вы не приглашаете адвокатов в Клуб? – не отставала мисс Квестед.
– Это не разрешается правилами, – не повышая голоса, терпеливо объяснил Ронни, поняв, очевидно, почему она его не понимает. Он хотел сказать, что когда-то был таким же, как она, хотя и недолго. Выйдя на веранду, он, глядя на луну, громко обратился в никуда. Слуга отозвался, и Ронни, не повернув головы, приказал принести свои вещи.
Миссис Мур, на которую Клуб произвел оглушающее и отупляющее впечатление, очнулась только на улице. Она подняла голову и посмотрела на луну, сияние которой подкрашивало бледной желтизной лиловую черноту неба. В Англии луна всегда казалась ей мертвой и чужой, здесь же она была закутана в одну шаль ночи вместе с землей и всеми звездами. Пожилую женщину внезапно пронзило чувство единства, родства со всеми небесными телами, как и с прохладной водой из бассейна, оставлявшей вкус необычной свежести. Миссис Мур не имела ничего против «Кузины Кейт» или британского гимна, но их нота заглохла, растворившись в новых нотах, так же как запах коктейля и сигары уступил место аромату невидимых цветов. Когда на повороте дороги блеснула длинная, без купола, мечеть, миссисМур воскликнула:
– О, вот она. Я была там.
– Была там когда? – спросил сын.
– В антракте.
– Но, мама, ты не должна была этого делать.
– Теперь ты будешь решать, что я должна делать? – возмутилась миссис Мур.
– Нет, конечно, но в этой стране… Здесь никто этого не делает. Во-первых, тут есть змеи, по ночам они выползают из нор на дорогу.
– Ах да, мне об этом говорил и тот молодой человек.
– Звучит очень романтично, – вмешалась в разговор мисс Квестед, которая была без ума от миссис Мур и была бы рада совершить такую же маленькую эскападу. – Вы встретили в мечети молодого человека и ничего мне не сказали!
– Я хотела рассказать вам, Адела, но разговор в Клубе шел не об этом, и я забыла. Знаете, моя память начинает сдавать.
– Он был красивый?
Миссис Мур помолчала, потом с чувством ответила:
– Очень красивый.
– Кто это был? – поинтересовался Ронни.
– Врач. Я не знаю его имени.
– Врач? Я не знаю в Чандрапуре ни одного молодого врача. Как это странно! Ты можешь его описать?
– Он небольшого роста, с маленькими усиками и живыми глазами. Он окликнул меня, когда я выходила из темной части мечети, и спросил, сняла ли я обувь. Так начался наш разговор. Он боялся, что я вошла в мечеть в туфлях, но я, по счастью, вспомнила, что перед входом в мечеть принято разуваться. Он рассказал мне о своих детях, а потом проводил меня до Клуба.
– Хотелось бы мне на него посмотреть. Я не могу понять, кто это.
– В Клуб он не вошел, сказал, что ему это не разрешено.
После этих слов его озарило, и он воскликнул:
– О господи! Он мусульманин? Почему ты сразу не сказала мне, что говорила с туземцем? Я же ничего не понял.
– Мусульманин! Как это великолепно! – не удержавшись, воскликнула мисс Квестед. – Ронни, как это характерно для твоей мамы! Мы говорим о том, что хорошо бы увидеть настоящую Индию, и тут приходит она и просто забывает, что только что ее видела.
Ронни, однако, был сильно раздражен. Из описания матери он понял, что этот врач, вероятно, молодой простак с другого берега Ганга, который выплеснул на нее все свои братские эмоции. Какая досада! Почему она тоном не показала ему, что речь идет об индийце? Придирчиво, скрипучим голосом он принялся выпытывать подробности.
– Он окликнул тебя в мечети, да? Как он это сделал? Нахально? Что он сам делал в мечети ночью? Нет, это не время молитвы. – Последняя фраза была ответом на предположение мисс Квестед, которая слушала с живейшим интересом. – Значит, он поинтересовался насчет обуви. Это была просто наглость с его стороны. Старый как мир трюк. Жаль, что ты не была обута.
– Наверное, это и в самом деле было нахальство, но я не вижу здесь никакого трюка, – возразила миссис Мур. – Он очень рассердился, я поняла это по его голосу. Как только я с ним заговорила, он мгновенно сменил тон.
– Тебе не следовало ему отвечать.
– Но послушай, – заговорила склонная к логическим умозаключениям мисс Квестед, – разве ты не ждал бы от мусульманина ответа, если бы попросил его снять шляпу в церкви? Ответь, пожалуйста, в чем разница?
– Разница есть, есть, просто ты ее не понимаешь.
– Да, я ее не понимаю, но хочу понять.
Лучше бы она не встревала в этот разговор. Мать не играла здесь никакой роли, она всего лишь залетная птица, временный сопровождающий. Она может ехать в Англию с теми представлениями об Индии, какие ей нравятся. Но Адела, подумывающая о том, чтобы остаться здесь жить, – это проблема более серьезная; будет очень утомительно, если она начнет чудить с туземным вопросом. Он остановил лошадь.
– Вот ваш Ганг.
Внимание женщин было мгновенно отвлечено. Под их ногами внезапно возникло какое-то свечение. Оно не исходило ни от воды, ни от лунного света, оно, словно длинный светящийся сноп, просто висело в темноте. Ронни сказал женщинам, что свечение располагается там, где намывается песчаный берег, и темная полоса в пучке света – это песок. Рассказал он и о том, что из Бенареса сюда плывут мертвецы, но редко доплывают, потому что по пути их съедают крокодилы.
– Не многие мертвецы добираются до Чандрапура.
– Еще и крокодилы. Какой ужас! – пробормотала миссис Мур. Молодые люди, улыбаясь, переглянулись. Им нравилось, когда пожилая леди немного чего-то пугалась. Между ними снова были мир и согласие. А миссис Мур продолжала говорить:
– Какая ужасная река, и какая прекрасная!
Она тяжело вздохнула. Свечение изменило яркость из-за смещения либо луны, либо песка. Скоро оно вообще исчезнет, и глянцевый кружок, скользя, поплывет дальше над текущей пустотой. Женщины принялись рассуждать, ехать ли домой или подождать, пока свечение исчезнет. Однако откуда-то раздались неясные звуки, и лошадь задрожала. Посмотрев на нее, они решили не ждать, а сразу ехать в дом городского судьи. По приезде мисс Квестед пошла спать, а Ронни учинил еще один допрос матери.
Он хотел узнать все о том враче в мечети. Это его долг – собирать сведения о подозрительных личностях. Скорее всего это был какой-то хаким[9] – шарлатан, один из многих, которые шатаются по базару. Когда же мать сказала ему, что тот человек каким-то образом связан с госпиталем Минто, Ронни сразу успокоился и сказал, что этого парня, вероятно, зовут Азизом, что он вполне порядочный человек и ему не о чем беспокоиться. Против Азиза у него ничего нет.
– Азиз! Какое очаровательное имя!
– Итак, вы разговаривали. Как, по-твоему, он хорошо настроен?
Не понимая всей важности этого вопроса для Ронни, миссис Мур тут же ответила:
– Да, вполне, я поняла это с самого начала.
– Я имею в виду, как он настроен в целом. Терпимо ли он относится к нам – к жестоким завоевателям, безнадежным засушенным бюрократам. Ну, ты поняла.
– Думаю, что да, вполне терпимо. Если не считать Каллендаров, они ему решительно не нравятся.
– Вот как. Значит, он тебе об этом сказал, не так ли? Майору это будет очень интересно, а мне интересно, с какой целью он тебе это сказал.
– Ронни, Ронни! Ты же не собираешься передавать его слова майору Каллендару?
– Именно это я и собираюсь сделать. Более того, это мой долг.
– Но, мой дорогой мальчик…
– Если бы майор услышал, как недовольство высказывает один из моих туземных подчиненных, то он, надеюсь, немедленно сообщил бы мне об этом.
– Но, дорогой мой мальчик, это же был частный разговор!
– В Индии нет ничего частного. Азиз знал это, когда говорил, поэтому не волнуйся. У него был какой-то мотив это сказать. Лично я думаю, что это неправда.
– То есть как это неправда?
– Он заочно оскорбил майора, чтобы произвести на тебя впечатление.
– Я не могу понять, что ты имеешь в виду, мой дорогой.
– Это новейшая уловка образованных туземцев. Раньше они раболепствовали, но молодое поколение поверило в спектакль о правах и свободах, и теперь они думают, что обращение к приезжающим сюда членам парламента окупится сполна. Но не важно, ведут себя туземцы развязно или угодничают – за любыми их замечаниями всегда что-то кроется, и в любом случае он по меньшей мере хочет повысить свой иззат – говоря по-англосаксонски, набрать в наших глазах очки. Конечно, бывают исключения.
– Дома ты никогда не говорил так о людях.
– В Индии мы не дома, – отрезал Хислоп. Это было грубо, но, чтобы заставить ее молчать, он, на самом деле лишенный уверенности в своей правоте, употреблял обороты, услышанные от старших чиновников. Сказав: «конечно, бывают исключения», он процитировал мистера Тертона, а фразу «получить свой иззат» позаимствовал у самого Каллендара. Эти слова были в ходу среди членов Клуба, но мать безошибочно отличала собственное мнение сына от мнений, полученных из вторых рук, и могла заставить его подкрепить сказанное конкретными примерами.
Но мать лишь сказала:
– Не могу отрицать: все, что ты говоришь, звучит очень убедительно, но тебе не стоит передавать мои слова о докторе Азизе майору Каллендару.
Ронни ощутил себя изменником в отношении своей касты, но пообещал молчать, добавив:
– Но, прошутебя, не рассказывай об Азизе Аделе.
– Не рассказывать ей? Но почему?
– Мы снова возвращаемся к началу, мама. Я действительно не могу объяснить вам все сразу. Просто не хочу, чтобы Адела волновалась. Она начнет интересоваться, справедливо ли мы обращаемся с туземцами, и прочим вздором.
– Но она и приехала сюда для того, чтобы поволноваться. Именно поэтому она здесь! Мы много говорили с ней об этом на пароходе и потом, тогда, когда сошли на берег в Адене. Она знает, что ты участвуешь в игре – так она это называет, – но по-настоящему не работаешь. Она почувствовала, что должна приехать и сама во всем разобраться, прежде чем принять решение и прежде чем ты примешь решение. Она очень, очень беспристрастна.
– Я знаю, – уныло произнес он.
Тревога в его голосе заставила мать почувствовать, что Ронни, по существу, до сих пор остался маленьким ребенком, которому непременно нужно настоять на своем; поэтому она пообещала выполнить его просьбу, и они поцеловались, пожелав друг другу покойной ночи. Ронни не запретил ей думать об Азизе, и она стала думать о нем, когда ушла в свою комнату. Выслушав мнение сына, она попыталась заново осмыслить сцену в мечети, понять, чье впечатление было верным. Да, эту сцену можно было истолковать и неблагоприятно. Доктор и в самом деле сначала нагрубил ей, сказал, что миссис Каллендар очень любезна, а потом, ощутив под ногами твердую почву, резко изменил поведение; он то жаловался на свои неприятности, то вел себя снисходительно и покровительственно; в одном предложении противоречил сам себе, проявил себя ненадежным, любопытным, тщеславным. Да, все это было верно, но как конечное мнение об Азизе лживо. Оно уничтожало все живое в этом человеке.
Собравшись повесить плащ на крючок, миссис Мур обнаружила, что его облюбовала оса. Днем миссис Мур уже видела эту осу или ее родичей, они не были похожи на английских ос – у них были длинные желтые лапки, вытягивавшиеся позади брюшка во время полета. Наверное, оса перепутала крючок с веткой – ни одно индийское животное не имеет чувства замкнутого помещения. Летучие мыши, крысы, насекомые могут с такой же легкостью угнездиться как в доме, так и на улице. Для них дом – это нормальное продолжение джунглей. Спящая оса крепко вцепилась в крючок и не обращала внимания на тявканье шакалов, смешавшееся с боем барабанов.
– Крошка моя, – сказала миссис Мур, обращаясь к осе. Но она не проснулась, и голос выплыл из комнаты, добавив еще один звук к тревожным ночным шорохам.
IV
Коллектор сдержал свое слово. На следующий день он разослал приглашения многим жившим по соседству индийским джентльменам, известив их о том, что будет ждать их в следующий вторник у себя дома в саду Клуба от пяти до семи часов, присовокупив, что миссис Тертон будет рада принять и их дам, если им будет позволено покинуть женскую половину. Это приглашение вызвало сильное волнение и живо обсуждалось в нескольких домах.
– Наверняка это распоряжение вице-губернатора, – таково было объяснение Махмуда Али. – Тертон никогда не сделал бы этого по собственной воле. Эти высшие чиновники другие – они симпатизируют нам, во всяком случае, вице-король симпатизирует. Они требуют, чтобы к нам относились с уважением. Но они приезжают слишком редко. Между тем…
– Легко симпатизировать издалека, – заметил пожилой бородатый джентльмен и принялся цитировать Коран: – «Я больше ценю доброе слово, если оно сказано мне на ухо». Мистер Тертон говорил мне такие слова, не знаю, правда, по какой причине. Он говорит, мы слышим. Не вижу причин дальше это обсуждать.
– Не все из нас обладают таким добрым сердцем, как вы, Наваб Бахадур[10], и не все обладают такой ученостью.
– Вице-губернатор, возможно, мой добрый друг, но я не доставляю ему никаких хлопот – «Как поживаете, Наваб Бахадур?» – «Замечательно, сэр Гилберт. А вы?» – вот и весь разговор. Но я, возможно, заноза в боку мистера Тертона, и я приму его приглашение и приеду к нему из Дилькуши, даже если для этого мне придется отложить важные дела.
– Тогда вы уроните свое достоинство, – произнес вдруг маленький смуглый человечек.
Присутствующие неодобрительно покосились в его сторону. Кто такой этот плохо воспитанный выскочка, что смеет критиковать самого богатого мусульманского землевладельца в округе? Поэтому Махмуд Али, в душе согласный с этим замечанием, счел своим долгом возразить.
– Господин Рам Чанд! – сказал он, подавшись вперед и упершись руками в колени.
– Господин Махмуд Али!
– Господин Рам Чанд, мне кажется, что Наваб Бахадур может без ваших советов решить, как ему следует поступать.
– Не думаю, что этим я уроню свое достоинство. – Наваб Бахадур произнес эти слова очень мягко; он сознавал, что Рам Чанд повел себя грубо, и решил оградить его от неприятных последствий. Первым его побуждением было ответить: «Да, я хочу уронить свое достоинство», но он подумал, что такой ответ будет не слишком вежливым. – Я не вижу здесь никакого унижения для нас, нет, не вижу. Приглашение составлено в очень изысканных выражениях.
Чувствуя, что ему не стоит и дальше сглаживать социальное неравенство между ним и его слушателями, он отправил своего элегантного внука, исполнявшего при нем роль слуги, за машиной. Когда внук подъехал, Наваб Бахадур повторил сказанное более витиевато и длинно, а на прощание сказал:
– До вторника, господа. Надеюсь увидеть вас в цветнике Клуба.
Мнение господина Бахадура было очень весомым. Он был крупным собственником и известным филантропом, человеком щедрым и решительным; во всех общинах провинции он пользовался непререкаемым авторитетом. Он мог быть откровенным врагом и преданным другом, а его гостеприимство вошло в поговорку. «Отдавайте, ничего не оставляя себе, ибо кто после смерти поблагодарит вас?» – была его любимая фраза. Он искренне считал позором умереть богатым. Если такой человек был готов проехать двадцать пять миль только ради того, чтобы пожать руку коллектору, то все мероприятие представало в совершенно ином свете. Бахадур не был похож на иных выдающихся людей, которые могли пообещать, что приедут, но в последний момент отменяли визит, бросая мелких сошек на произвол судьбы. Если он сказал, что приедет, значит, он приедет, он никогда не подводил тех, кто шел за ним. Господа, которым он сейчас прочел короткую лекцию, будут теперь убеждать друг друга, что приглашение надо принять, хотя в глубине души будут сознавать, что такой совет был неуместен.
Бахадур говорил с ними в выходившей во двор суда комнатке, где адвокаты ожидали своих клиентов. Клиенты, ожидавшие адвокатов, сидели за дверью, в пыльном дворе. Никто из них не получил приглашения мистера Тертона. Но были люди и другого круга, гораздо более низкого: те, кому было нечего надеть, кроме набедренной повязки, были также люди, у которых не было даже ее, – они живут, всю жизнь скрещивая палки перед алой куклой, – все человечество распадается на классы и течет ниже просвещенного взора, не удостаиваясь вообще никаких земных приглашений.
Вероятно, приглашения должны исходить с небес; возможно, людям не стоит самим призывать к единению. Люди делают это, но своими попытками лишь усугубляют неравенство. Так, во всяком случае, думали старый мистер Грэйсфорд и юный мистер Сорли, преданные своему призванию миссионеры, жившие за бойней. Они всегда ездили третьим классом и никогда не посещали Клуб. Во владениях нашего небесного Отца много домов, учили они, и только там найдет приют и утешение все воинство неспособных жить друг с другом детей человечества. С веранды того дома слуги не прогонят ни одного человека, будь он черный или белый, никто не останется за порогом, если придет к дому с любовью в сердце. Но почему божественное гостеприимство должно ограничиваться людьми? Посмотрим – со всем почтением – на обезьян. Разве не нужен и им свой дом? Старый Грэйсфорд решительно отвечал «нет», но более просвещенный мистер Сорли говорил «да». Он не видел причин, по которым следовало бы отказывать обезьянам в их доле благодати. Он сочувственно говорил об этом своим друзьям индусам. Но ак быть с шакалами? Шакалы меньше занимали мистера Сорли, но он признавал, что господь, в безграничной милости своей, обнимет ею всех млекопитающих. Но есть ведь еще и осы. Мистер Сорли очень неуютно чувствовал себя рядом с ними и спешил перевести разговор на другую тему. Как быть, однако, с апельсинами, кактусами, камнями и грязью, не говоря уже о бактериях, населяющих внутренности мистера Сорли? Нет, нет, так можно зайти очень далеко. Надо кого-то и исключить из нашего собрания, иначе мы останемся ни с чем.
V
Вечер бриджа не удался – во всяком случае, это было совсем не то, что миссис Мур и мисс Квестед привыкли считать приятным развлечением. Они приехали рано – в конце концов, мероприятие было устроено в их честь, – но большинство индийских гостей были уже на месте. Они, столпившись, стояли у дальнего края теннисного корта и томились от безделья.
– Сейчас только пять, – сказала миссис Тертон. – Мой муж вернется со службы с минуты на минуту, и тогда все начнется. Правда, я не имею ни малейшего понятия, что мы должны делать. Никогда прежде мы не устраивали в Клубе ничего подобного. Мистер Хислоп, после того как я умру, вы будете устраивать такие вечера? Этого будет вполне достаточно, чтобы бурра-сагиб старого образца перевернулся в гробу.
Ронни подобострастно рассмеялся.
– Ты хотела чего-то более или менее скромного, и мы это устроили, – произнес он, обращаясь к мисс Квестед. – Что ты теперь думаешь об Арийском Брате в пробковом шлеме и гетрах?
Мисс Квестед и его мать в ответ промолчали. Грустным взглядом они окидывали дальний край теннисной лужайки. Да, ничего живописного они не видели; Восток, отбросив свою мирскую роскошь, погрузился в глубокую впадину, край которого терялся вдали.
– Самое главное, помните, что никто из них не имеет никакого значения. Те, кто что-то значит, сюда не приехали, не так ли, миссис Тертон?
– Абсолютно верно, – ответила величавая леди, выпрямив спину. Она «блюла себя», как она это называла, – не для сегодняшнего вечера и не для того, что могло произойти в течение недели, она блюла себя для какого-то – неясного для нее самой – случая, когда к ним приедет высокопоставленный чиновник и оценит ее социальную чистоту. Именно по этой причине миссис Тертон выглядела очень сдержанной на всех публичных мероприятиях.
Приободрившись от ее поддержки, Ронни продолжал:
– От образованных индийцев не будет никакого толка, если начнется мятеж, они не смогут усмирить толпу, а значит, для нас они бесполезны. Большинство из тех, кого вы сейчас видите, в душе мятежники, но пока мирно повизгивают. Крестьяне – это совсем другая история. Пуштуны – это настоящие мужчины, если угодно. Насчет этих людей не обольщайтесь, это не Индия.
С этими словами он указал рукой на группу людей, темневшую на противоположном краю корта, где на солнце время от времени вспыхивал блик от пенсне, а мужчины неловко переступали с ноги на ногу в своих туфлях, словно понимая, насколько сильно презирает их этот англичанин. Европейские костюмы делали индийцев похожими на прокаженных. Полностью покорились немногие, но зараза коснулась всех. Ронни умолк. По обе стороны корта повисла неловкая тишина. Большинство женщин примкнули к английской группе, но их слова гасли, не успев прозвучать. Над головами парили воздушные змеи, над ними бесстрастно кружили стаи грифов, а над всем этим, превосходя все и всех равнодушием, высилось небо, прозрачное, лишенное цвета, но лившее на землю свет со всей своей поверхности. Сомнительно, однако, что небом все заканчивалось. Поверх него должно быть что-то превосходящее его величием и бесстрастностью, а дальше… Возможно ли, что дальше ничего не было?
Заговорили о «Кузине Кейт».
На сцене они попытались воспроизвести свое собственное отношение к жизни и нарядились как представители английского среднего класса, каковыми они и были в действительности. В следующем году они будут ставить «Кволитистрит» или «Йоменов королевской гвардии». Если не считать этих ежегодных постановок, литература их не интересовала. У мужчин не было на нее времени, а женщины не делали ничего, что было бы неинтересно мужчинам. Их культурное невежество бросалось в глаза, и они сами не упускали возможности признаваться в нем друг другу, ведя себя как двоечники в средней школе. Подобное отношение к искусству проявлялось здесь более энергично, чем в Англии. Если общение с индийцами было для местных обязанностью, то разговоры об искусстве считались дурным тоном, и Ронни уклонился от ответа, когда мать поинтересовалась его скрипкой, словно игра на ней была чем-то низким и непристойным; во всяком случае, не стоило говорить об инструменте на публике. Миссис Мур заметила, что сын стал более терпимым и непритязательным в своих оценках. Когда они вместе посмотрели в Лондоне «Кузину Кейт», Ронни отозвался о пьесе довольно презрительно, теперь же он притворно хвалил ее, чтобы не задеть ничьих чувств. В местной газете появился «недобрый отзыв», «написать который не мог ни один белый человек», – сказала миссис Лесли. Надо сказать, что в газетной заметке пьесу хвалили, так же как постановку и игру актеров, но в ней была одна неудачная фраза: «Мисс Дерек превосходно смотрелась на сцене, но было видно, что ей не хватает опыта, и к тому же она иногда забывала слова». Это легкое дуновение истинной критики до глубины души оскорбило не столько саму мисс Дерек, твердую, как гвоздь, сколько ее друзей. Мисс Дерек жила не в Чандрапуре; она приехала на пару недель в гости к Макбрайдам из полицейского управления и в последний момент любезно согласилась заменить заболевшую актрису. Видимо, она навсегда сохранила увезенное с собой хорошее впечатление от местного гостеприимства.
– За работу, Мэри, за работу, – воскликнул приехавший коллектор, легонько толкнув жену в плечо.
Миссис Тертон вяло встрепенулась.
– Что я должна, по-твоему, делать? Ох уж эти дамы с женских половин! Никогда не думала, что они пожалуют к нам. О господи!
Маленькая группка индийских леди собралась в третьем углу двора, рядом с летним деревенским домиком, в котором самые робкие из них уже успели найти себе убежище. Остальные стояли спиной ко всем остальным, лицами к декоративному кустарнику. Неподалеку теснились их ближайшие родственники-мужчины, наблюдавшие за происходящим. Впрочем, вид перед их глазами развертывался внушительный: уходящий прилив обнажал остров, и он на глазах становился все больше и больше.
– Мне кажется, что они должны подойти.
– Мэри, ты должна подойти к ним сама.
– Я отказываюсь пожимать руки этим людям, за исключением разве что Наваба Бахадура.
– Кстати, разве мы его не ждем? – Он огляделся. – Гм, гм! Ну, конечно же, вот и он. Понятно, зачем он здесь. Все дело в контракте, и он хочет, чтобы я взял его сторону в деле Мухаррама. Он, ловкач, желает найти способ уйти от налога на строительство – настоящий парс, и… Приветствую вас! Вот, он въехал в наши розы – перепутал правую и левую вожжу – все, как всегда.
– Им надо запретить въезжать во двор в экипажах, это совершенно недопустимо, – раздраженно произнесла миссис Тертон, двинувшаяся наконец к летнему домику в сопровождении миссис Мур, мисс Квестед и своего любимого терьера. – Зачем они вообще сюда явились! Им это ненавистно не меньше, чем нам. Да, да, можете поговорить с миссис Макбрайд. Муж заставлял ее устраивать такие вот вечера для женской половины до тех пор, пока она не объявила забастовку.
– Но это же не вечер для женской половины, – возразила мисс Квестед.
– Ну конечно же, нет, – саркастически и высокомерно отозвалась миссис Тертон.
– Будьте добры, скажите, кто эти леди? – спросила миссис Мур.
– Кем бы они ни были, вы выше их по положению и не забывайте об этом. По положению выше всех в Индии, за исключением одной-двух рани[11], но и они всего лишь равны вам.
Подойдя к группе, она за руку поздоровалась со всеми гостями и поприветствовала их на урду. Она выучила это наречие только ради того, чтобы объясняться со слугами, поэтому глаголы умела употреблять только в повелительном аклонении.
Окончив свою короткую речь, миссис Тертон обратилась к своим спутницам:
– Вы этого от меня хотели?
– Пожалуйста, скажите этим леди, что мы с удовольствием поговорили бы с ними на их языке, но мы только что приехали в их страну.
– Но может быть, мы немного поговорим на вашем, – произнесла одна из женщин.
– Представьте себе, она и в самом деле нас понимает! – удивилась миссис Тертон.
– Истборн, Пикадилли, угол Хай-Парка, – сказала другая женщина.
– О да, они говорят по-английски.
– Восхитительно, значит, мы можем говорить! – воскликнула Адела. Лицо ее вспыхнуло от радости.
– Она бывала и в Париже, – заметил один из стоявших рядом мужчин.
– Несомненно, по пути они проезжали и Париж, – сказала миссис Тертон таким тоном, словно говорила о миграции птиц. Она стала вести себя еще более отчужденно, поняв, что некоторые женщины были вестернизированы и могли судить ее по ее же меркам.
– Та леди, которая меньше ростом, – это моя жена, миссис Бхаттачарья, – продолжил мужчина, – а та, которая выше, – моя сестра, миссис Дас.
Обе женщины – приземистая и высокая – поправили сари и церемонно улыбнулись. В их движениях сквозила неуверенность, они, казалось, искали такую формулу поведения, которая не была бы ни западной, ни восточной. Когда заговорил муж миссис Бхаттачарья, она отвернулась от него, но не отвела взгляда от других мужчин. Собственно, неуверенно себя чувствовали все женщины – они жеманничали, без нужды поправляли одежду, без причины хихикали, едва заметными жестами выражали притворное отчаяние или удовольствие от всего, что было сказано, и поочередно либо восхищались терьером, либо – так же искусственно – пугались его. Мисс Квестед наконец получила то, чего так давно жаждала – перед ней стояли дружелюбные индийцы, и она изо всех сил старалась их разговорить, но тщетно – напрасно пыталась она пробить отзывавшуюся пустым эхом стену их любезности. Что бы ни говорила мисс Квестед, ее слова наталкивались на ропот неодобрения, перешедший в ропот беспокойства, когда она уронила носовой платок. Тогда мисс Квестед попыталась взять паузу и не делать ничего, в ответ индийские женщины тоже впали в молчаливое бездействие. Ничего не вышло и у миссис Мур. Миссис Тертон с видом полной отчужденности ждала окончания этого общения; она с самого начала знала, что вся эта затея обречена на провал.
Когда настало время прощаться, миссис Мур, подчиняясь какому-то внезапному импульсу, обратилась к миссис Бхаттачарья, чье лицо очень ей понравилось.
– Вы не будете возражать, если мы нанесем вам визит?
– Когда? – спросила миссис Бхаттачарья, очаровательно склонив голову.
– Когда вам будет удобно.
– Нам будет удобно в любой день.
– Например, четверг…
– Да, конечно, в четверг.
– Мы с радостью приедем к вам, это будет для нас большим удовольствием. В какое время это лучше сделать?
– В любое время.
– Скажите нам, когда это предпочтительно для вас. Мы никогда прежде не бывали в вашей стране и не знаем ваших правил. Мы не знаем, когда вы принимаете гостей, – сказала мисс Квестед.
Оказалось, что этого не знала и миссис Бхаттачарья. Жестом она дала понять, что она поняла: что в любой из следующих четвергов к ней могут приехать английские леди, и она весь день будет ждать их дома. Ей все нравилось, и ничто не могло ее удивить.
– Сегодня мы уезжаем в Калькутту, – вдруг произнесла она.
– В самом деле? – заинтересованно спросила Адела, не сразу поняв, что следует из этой ремарки. Потом она поняла и воскликнула: – Да, но, значит, мы не застанем вас дома.
Миссис Бхаттачарья не стала спорить, но тут в разговор вмешался стоявший поодаль муж.
– Нет, нет, приезжайте к нам в четверг.
– Но вы же в это время будете в Калькутте.
– Нет-нет. – Он что-то быстро сказал жене по-бенгальски. – Мы будем ждать вас в четверг.
– В четверг… – эхом отозвалась его жена.
– Нет, вы не должны из-за нас откладывать свои дела, – энергично запротестовала миссис Мур.
– Нам не придется откладывать дела, не такие мы люди, – шутливо ответил мужчина и рассмеялся.
– Мне кажется, что это неправда. Прошу вас, не жертвуйте ради нас своими делами, меня это очень сильно расстроит.
Все снова рассмеялись, но беззлобно и весело. Последовала бурная и довольно путаная дискуссия, во время которой миссис Тертон, загадочно улыбаясь самой себе, покинула общество. Дело кончилось тем, что визит было решено назначить на утро четверга, с тем чтобы как можно меньше расстроить планы семейства Бхаттачарья. Договорились, что мистер Бхаттачарья пришлет за гостьями экипаж и слуг. Знает ли он, где они живут? Конечно, знает – он знает все, смеясь, ответил он. Англичанки покидали общество, сопровождаемые улыбками и комплиментами, а три индийские дамы, не принимавшие участия в беседе и прятавшиеся в домике, выпорхнули оттуда, словно пестрые птички, и поспешили сказать свое «салам».
В это время коллектор занимался мужчинами, исполняя свою часть повинности. Он сделал несколько приятных замечаний и рассказал пару анекдотов, чем снискал бурные аплодисменты, но Тертон знал подноготную почти каждого из своих гостей и поэтому вел себя несколько отчужденно. Все они имели на совести грешки – если не мошенничество, то злоупотребление гашишем, побочные связи, а то и кое-что похуже, и даже лучшим из них было от него что-нибудь нужно. Он тем не менее был уверен, что от этого приема пользы больше, чем вреда, – в противном случае он не стал бы его устраивать, но иллюзий он не питал и поэтому в подходящий момент перешел на английскую сторону лужайки. Среди индийцев он оставил по себе самые разнообразные впечатления. Многие гости, в особенности незнатные и менее англизированные, были ему от всего сердца благодарны. Это всегда очень ценно – быть принятым английским чиновником столь высокого ранга, и гости были готовы простить ему все – и долгое ожидание, и краткость и бессодержательность встречи – в семь часов гостям показали на дверь. Благодарность других гостей была более осмысленной. Наваб Бахадур, вполне равнодушный к себе и тому особому отношению, какое ему выказывали, был благодарен за самый факт любезного приглашения. Однако некоторые другие, такие как Махмуд Али, проявили больше цинизма; они были твердо убеждены в том, что Тертона заставило устроить прием его вышестоящее начальство и он в связи с этим все время приема едва сдерживал клокотавшую в его душе ярость, и это мнение заразило и тех из гостей, которые склонялись к более здравым суждениям. Впрочем, даже Махмуд Али был рад, что посетил это мероприятие. Святилища чаруют, особенно если их редко открывают взгляду профанов, а Махмуду Али понравился ритуал проведения встречи, и он впоследствии часто изображал его – в довольно карикатурном виде – при встречах с друзьями.
Вторым английским чиновником, блиставшим на приеме после Тертона, был мистер Филдинг, ректор маленького государственного колледжа. С округом он был знаком мало, еще меньше с его обитателями, и поэтому был настроен не столь цинично. Атлетически сложенный красавец, живой и подвижный, он проявлял редкую общительность и делал массу ошибок, но родители его учеников покрывали его, потому что любили. Когда накрыли стол, он не стал присоединяться к английской партии, но принялся вместе с индийцами обжигать рот острым, приправленным пряностями горошком. Он говорил со всеми и ел все подряд. Среди всей этой чуждой ему публики он узнал, что две дамы, только что прибывшие из Англии, имели большой успех, а их вежливо выраженное желание нанести визит миссис Бхаттачарья понравилось не только ей, но и всем индийцам, узнавшим об этом. Это желание понравилось и мистеру Филдингу. Он был едва знаком с этими леди, но тем не менее решил сказать им, какое удовольствие они ему доставили своим дружелюбием.
Он обнаружил младшую из них в одиночестве. Сквозь щель в живой изгороди из кактусов она смотрела на далекие Марабарские холмы. Во время заката казалось, что холмы эти медленно подкрадываются ближе; они бы вплотную приблизились к городу, если бы закат продолжался дольше, но заход солнца в тропиках скоротечен. Мистер Филдинг выразил свое восхищение, и мисс Квестед принялась так горячо его благодарить, что он пригласил ее и ее спутницу к себе на чай.
– Я с радостью приму ваше приглашение, как и миссис Мур, я в этом уверена.
– Я, знаете ли, живу как отшельник.
– Мне кажется, что в этих местах самое лучшее – быть отшельником.
– У меня много работы, и поэтому я редко бываю в Клубе.
– Знаю, знаю, а вот мы, наоборот, никак не можем отсюда вырваться. Я завидую вам – вы все время вращаетесь среди индийцев.
– Вы не хотели бы познакомиться с некоторыми из них?
– Да, я очень, очень хочу этого. Сегодняшний вечер так меня разозлил и расстроил, что я не могу это выразить. Мне кажется, мои соотечественники просто сошли с ума. Это же надо – пригласить гостей и не уметь их подобающим образом принять! Единственные, кто выказал элементарную вежливость, – это мистер Тертон, ну и вы, и, может быть, мистер Макбрайд. За остальных мне просто стыдно… А обстановка становится все хуже и хуже.
И это действительно было так. Англичане были исполнены лучших намерений, но играть роль гостеприимных хозяев им мешали их женщины, требовавшие чая и внимания к себе и собакам. Когда же дело дошло до тенниса, барьер стал и вовсе непроницаемым. Намерение устроить состязание между Востоком и Западом было забыто, и на лужайке играли обычные Клубные пары. Филдинг был возмущен, но ничего не сказал девушке, сочтя ее недовольство слишком абстрактным. Не хочет ли она познакомиться с индийской музыкой, поинтересовался он; в колледже есть один преподаватель, он чудесно поет.
– О, именно это мы и хотели бы услышать. Скажите, вы знаете доктора Азиза?
– Я много о нем знаю, но лично с ним не знаком. Вы хотите, чтобы я пригласил и его?
– Миссис Мур говорит, что он очень симпатичный.
– Отлично, мисс Квестед. Четверг вас устроит?
– Да, конечно. В четверг утром мы еще поедем в гости к той индийской леди. Видно, все хорошее случается по четвергам.
– Я не буду просить городского судью подвезти вас – я знаю, что днем он будет занят.
– Да, Ронни очень много работает, – ответила Адела, не отрывая взгляда от холмов. Какими красивыми они вдруг стали! Как жаль, что она не может к ним прикоснуться. Перед ее глазами вдруг явственно встала картина ее будущей супружеской жизни. Каждый вечер они, как сегодня, будут проводить в Клубе, а потом возвращаться домой. Они будут видеться с Лесли и Каллендарами, Тертонами и Бертонами, приглашать их к себе и принимать их приглашения, а настоящая Индия, настоящая ее жизнь будет проходить мимо них. Цвета Индии останутся – пышное зрелище птиц ранним утром, смуглые тела, белые тюрбаны, идолы, выкрашенные алой и синей краской – это движение вечно и неостановимо, как гомон базара и плеск купальщиков в прудах. Она будет созерцать все это, неловко сидя на сиденье двухколесного экипажа. Но сила, которая движет всей этой пестротой, всей этой неугомонной деятельностью, останется скрытой от ее глаз, скрытой еще больше, чем теперь. Она будет видеть только фасад Индии, но не проникнет в ее дух; ей казалось, что миссис Мур удалось краешком глаза заглянуть в него.
Примерно так и прошел этот вечер. Через несколько минут они покинули Клуб в двухколесном экипаже; приехав домой, переоделись. На ужин пришли мисс Дерек и Макбрайды. Меню было традиционным: суп-жюльен с мелким консервированным горошком, домашний (якобы) хлеб, костлявая рыба, похожая на камбалу, еще консервированный горошек с отбивными котлетами, бисквиты, жареные сардины – истинное меню англоиндийцев. Некоторые блюда прибавлялись, некоторые выпадали в зависимости от ранга и положения на социальной лестнице, гороха могло быть больше или меньше, сардины и вино могли быть от разных фирм, но традиция оставалась неизменной: это была пища изгнанников, приготовленная слугами, для которых эта еда была чуждой и незнакомой. Адела много думала о молодых мужчинах и женщинах, которые прибывали сюда набитыми пароходами из Англии и по приезде оказывались один на один с такой же едой и теми же идеями. Они становились объектами сплетен и насмешек, впрочем, совершенно беззлобных, до тех пор пока не заслуживали доверия, не становились своими и не принимались судачить о других. «Я никогда не стану такой», – говорила она себе, но это был всего лишь голос ее молодости. Пусть так, но все равно, она твердо знала, что выступит против негласных и заскорузлых мнений, а для этого ей были нужны надежные союзники. Она должна собрать в Чандрапуре нескольких единомышленников, а потому очень радовалась знакомству с мистером Филдингом и индийской леди с непроизносимой фамилией. Это, во всяком случае, будет ядро; а через пару-тройку дней ей станет понятна ситуация.
Мисс Дерек состояла в свите одной магарани в каком-то самостоятельном княжестве. Она была весела, общительна и развеселила всех своим рассказом о том, как уехала в отпуск. Она взяла его, потому что решила, что заслужила отдых, а не потому, что ее отпустила магарани. Теперь она, кроме того, решила воспользоваться автомобилем магараджи. Сейчас машина находилась в Дели, куда магараджа уехал на заседание совета княжеств, и мисс Дерек задумала красивую схему похищения автомобиля на промежуточной станции, когда его повезут поездом назад. Мисс Дерек потешалась и по поводу только что окончившегося вечера – собственно, весь полуостров и все, что на нем творилось, она считала чем-то вроде оперетты.
– Если не смотреть на все это с юмором, то здесь с ума сойдешь от тоски, – сказала в заключение рассказа мисс Дерек.
Миссис Макбрайд – это она была бывшей медсестрой – не переставала восклицать: «Как это здорово, Нэнси! О, Нэнси, это просто убийственно! Как бы мне хотелось научиться смотреть на жизнь так же, как ты!» Мистер Макбрайд говорил мало, и это только усиливало впечатление о нем.
Когда гости ушли, а мисс Квестед отправилась спать, между матерью и сыном состоялся еще один разговор. Сыну были нужны совет и поддержка, хотя он и не желал излишнего вмешательства матери.
– Адела много общается с тобой? – заговорил он. – Я так занят на работе, что не могу, как я надеялся, уделять ей больше внимания. Но я также надеюсь, что она не чувствует никакого неудобства.
Читать бесплатно другие книги:
