Чаша гнева Казаков Дмитрий

Глава 1

Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры, подобно тому, как облекает свое тело в кольчугу, и впрямь есть рыцарь без страха и упрека. Вдвойне вооруженный, он не боится ни демонов, ни людей.

Бернар Клервосский о тамплиерах,1128 г.

4 мая 1207 г.

Прованс, Марсель

Небо над городом было синим, точно дорогой византийский самит. Искусной вышивкой казались разбросанные там и сям белые облака. Роскошная синева отражалась в простирающемся на юг море, которое нежилось под ласковыми лучами весеннего солнца, и лишь слегка покачивало на мягком животе стоящие у причала нефы [10] .

Портил великолепное впечатление только запах, какой обычно бывает в портах: смесь вони гниющей рыбы, смоленых бортов и плавающих в воде нечистот. Роберу он был хорошо знаком по родной Нормандии.

За спиной послышались шаги. Робер поспешно обернулся. К нему, прихрамывая, приближался брат Анри де Лапалисс. Белые одежды его сияли чистотой, а алый крест на груди, казалось, пламенел.

– Что, любуешься морем, брат Робер? – спросил брат Анри, улыбнувшись. – Клянусь Святым Отремуаном, в твои годы я и помышлять не мог, что когда-либо увижу его! У нас в Оверни уже тот, кто только видел соленую воду, может считать себя великим путешественником!

– У нас совсем не так, брат, – ответил Робер слегка смущенно. – Каждый из нобилей к совершеннолетию пересекает Канал [11] по несколько раз.

– Зато говорят у вас ужасно! – брат Анри, восприемник Робера в Ордене Храма и одновременно – визитер [12] на Западе самого магистра Жака де Майи откровенно расхохотался. – Я и то с трудом тебя понимаю! Что уж говорить о местных бедолагах?

Робер смутился. Дома его ланг д'уи [13] казался естественным и понятным. Но после того, как путешествующие на юг воины Храма миновали Невер, над выговором молодого рыцаря начали потешаться. За спиной, естественно. Легче от этого не было.

– Не стоит печалиться, брат! – заметив смущение младшего товарища, де Лапалисс перестал смеяться. Тон его сделался серьезным. – Ордену служат и косноязычные, и даже немые. Все мы равны перед лицом Господа. Пойдем лучше посмотрим, как идет погрузка!

"Святой Фока", крутобокий неф, на котором рыцарям предстояло вскоре выйти в море, стоял неподалеку. У сходней расположились братья Гильом и Андре, еще два рыцаря небольшого отряда. С суровыми лицами они наблюдали за тем, как оруженосцы и сержанты в черных одеждах Ордена грузят снаряжение.

– Приветствую вас, братья, во имя Господа, – сказал брат Анри. – Все ли идет достойным образом?

– Во имя Господа, брат, – в один голос отозвались рыцари.

Два оруженосца заносили на сходни кольчугу. Продетая сквозь рукава на палку, она висела, словно пойманный на охоте диковинный зверь в серебристой чешуе.

Брат Гильом добавил, опасливо косясь в сторону Робера:

– Мы отпустили нашего молодого брата пройтись. Все равно в его присутствии не было нужды…

– Вы поступили достойным образом, брат, – серьезно ответил брат Анри. – Я встретил брата Робера по дороге. Все наши дела в городе решены. Мы можем отплывать хоть сейчас. Эй, капитан!

Над бортом нефа появилась голова в широкополой кожаной шляпе. Обветренное лицо выражало высшую степень почтительности.

– Что угодно вашей милости? – спросил капитан.

– Когда мы сможем выйти в море?

– Провиант уже погружен, вино доставлено. Матросы на борту и ждут команды! Как прикажете, так с божьей помощью и отвалим!

– Хорошо, – брат Анри кивнул. – Нам осталось только завести коней.

Капитан издал сдавленное восклицание и исчез.

– Почему он так расстроился? – спросил Робер.

– Все никак не смирится, что повезем животных. На нефах здесь лошадей обычно не возят, – пожал плечами де Лапалисс. – Для них есть специальные суда – юиссье.

– Почему бы нам не нанять юиссье?

– В Святую Землю принято плавать караванами, только наш Орден и Орден Святого Иоанна имеет право отправлять отдельные корабли. Караван с паломниками ушел из Марселя на Пасху. Мы должны были плыть с ними, но, как ты знаешь, из-за моей болезни на неделю задержались. Все юиссье давно в море. Приходится довольствоваться тем, что есть.

Привыкшие ко всему кони рыцарей шли по сходням спокойно, словно по полевой дороге, даже вороной Робера дестриер Вельянгиф [14] , отличающийся на редкость дурным нравом, вел себя спокойно. Прогрохотали по палубе копыта, некоторое время с судна слышались крики и возня. Затем все стихло.

Из-за борта высунулся брат Готье, старший из сержантов небольшого отряда. Он провел в Леванте более тридцати лет, и помнил еще битву при Монжизаре [15] .

– Все готово, братья, во имя Господа, – сказал он. – Если вам будет угодно, то мы могли бы выйти в море.

– Благодарю вас, – сказал ему брат Анри. – Позовите капитана, сейчас…

Что хотел сказать визитер Ордена в Западных провинциях, осталось неизвестным, поскольку его слова были заглушены громким воплем, долетевшим с небольшой улочки, ведущей от причала к центру города.

– Мессены, мессены [16] ! Подождите, ради Святого Марциала!

Вслед за криком донесся стук деревянных подошв о мостовую.

В крайнем изумлении рыцари оглянулись. К кораблю, тяжело переваливаясь и отдуваясь, бежал дородный краснолицый монах. Локтем он прижимал к себе кожаный чехол, а в другой руке держал дорожный мешок. Черная риза бенедиктинца норовила обвиться вокруг ног, а сандалии готовы были слететь от быстрого бега.

– Что вам угодно, отец? – спросил брат Анри, когда монах остановился в нескольких шагах от него, дыша тяжело, точно стельная корова.

– О милостивые воины Бога, возьмите меня на корабль! Ибо сказано в Писании: unusquisque proximo suo auxiliatur [17] !

– О чем ты просишь, безумец? – гневно сказал брат Гильом, делая шаг вперед и кладя ладонь на рукоять меча. – Служителям Господа положено молиться в стенах монастыря, а не плавать по морю! Отправляйся прочь, ложный монах, или я отсеку твою бесстыдную голову!

– Спокойнее, брат Гильом! – де Лапалисс укоризненно покачал головой. – Помните, что гнев – страшный грех [18] ! А за обнажение меча в пределах города Марселя вы вынуждены будете заплатить штраф в двадцать солидов! Где вы возьмете эти деньги?

Брат Гильом смешался и, пробормотав извинение, отступил.

– Давайте выслушаем святого отца, – продолжил брат Анри, и повернувшись к монаху, сказал: – Говорите.

– О, благодарю вас, великодушный рыцарь! Да воздаст вам сторицей Святой Марциал! Я скромный монах именем Гаусельм, из обители Монтаудон близ Орлака, в Оверни!

– Надо же, почти земляк, хотя и клянется, как лимузенец [19] – сказал брат Анри, – и что же тебя, достойный монах, заставило покинуть обитель и проситься к нам на корабль?

– Воистину, воля Божья! После того, как я стал скромным братом нашей обители, я дал обет посетить Святой Град и поклониться Гробу Господню! Да не будете вы преградой между мной и службой Господу!

– А что такое у тебя в чехле? И почему ты не поплыл с паломниками, что было бы проще и безопаснее?

Монах несколько смешался.

– Это, – сказал он, демонстрируя чехол, – моя лютня, единственное, что осталось у меня от мирской жизни. А не попал я на корабли паломников потому…

– … что развлекал песнями знатных дам и господ в каком-либо замке, – закончил за него брат Анри. – Я знаю тебя, ты знаменитый монах Монтаудонский, монах-трубадур.

– Трубадур? – вскинул брови Робер.

– На севере их называют труверами, – пояснил брат Анри. – О тебе, монах, ходит множество слухов. Говорят, что взявшись служить Господу, ты не оставил мирских привычек, и даже не сменил имени. Ведь ранее тебя звали Гаусельм Файдит? Не так ли?

– Ваша правда, мессен, – ответил монах. Он стоял, потупившись, но на толстом красном лице было хитрое выражение. – Силен враг рода человеческого и сложна борьба с ним! Вот я и иду к Гробу Господню, чтобы попросить для себя сил в богоугодных делах! Неужели вы мне не верите?

– Верю, что ты плывешь в Левант не для того, чтобы шляться по борделям, – кивнул брат Анри. – Этим ты мог бы заниматься и тут! Но разрешения от приора у тебя, как я думаю, нет. Тебе просто в очередной раз стало скучно в обители и ты сбежал. Не так ли?

– Истинно верно, клянусь Святым Марциалом! – монах улыбался в открытую. – Ваша проницательность достойна самого Святого Петра! Уж вы бы не пустили в рай недостойных!

– Не мне судить! Nolite iudicare ut non iudicemini [20] ! – резко ответил де Лапалисс, вскидывая руку. – Но на наш корабль я тебя возьму! Будь гостем Ордена на «Святом Фоке», брат Гаусельм.

Лица остальных рыцарей отразили безмерное удивление. Но не в обычаях тамплиеров спорить со старшим, и братья лишь молча поклонились, когда монах, оказавшийся трубадуром, проследовал мимо них на корабль.

– Почему? – спросил Робер, когда они все оказались на борту, а вокруг закипела суета, предшествующая отплытию. – Ведь он не настоящий монах?

– Во-первых, рыцарь Ордена не может отказать в помощи христианину, даже и отлученному от церкви [21] ! – в темных глазах брата Анри таилась хитрая усмешка. – Но самая главная причина, что за время путешествия до Леванта можно умереть от скуки. А монах Монтаудонский, клянусь Святым Отремуаном, умеет с ней бороться!

6 мая 1207 г. Средиземное море к западу от Сардинии, борт «Святого Фоки»

Рассвет на море был чудесен. Солнце выныривало из-за лазурных волн чистое, словно вымытое, и лучи его казались ласковыми, как прикосновения матери. Проспать же это благословенное время не давал брат Анри, орденские распорядки просто впитались в кровь и плоть которого.

– Вставайте, братья! – говорил он. – Время молитвы первого часа!

Украдкой зевая, братья – четверо рыцарей, четверо оруженосцев и полтора десятка сержантов забирались на палубу и, утвердившись на коленях, читали по тринадцать раз "Отче наш". Если бы они в этот момент находились в Доме Ордена, то им пришлось бы выслушать длинную службу.

Это утро выдалось прохладным. Свежий ветер срывал с верхушек волн белые хлопья пены. Закончив молитву, Робер подождал братьев и лишь затем поднялся с колен. Повернулся, и у борта обнаружил брата Гаусельма. Монах-трубадур, который все эти дни держался тише корабельной мыши, сейчас вид имел серьезный, хотя в глубине его глаз и пряталась насмешка.

– Мир вам, братья-рыцари! – сказал он густым голосом.

– Мир и тебе, брат-бенедиктинец, – отозвался де Лапалисс. – Что-то избегаешь ты сообщества соратников по духовной брани?

– Недостоин я быть рядом со столь великими мужами, как воины Ордена, – расплывшись в ухмылке, ответил Гаусельм.

– Проще говоря, предпочитаешь пить с матросами, – покачал головой брат Анри. – Но сегодня вечером, после молитвы и капитула, я приглашаю тебя отужинать с нами. И не забудь прихватить лютню, служитель Господа!

Монах поклонился и отошел, а Робер поинтересовался:

– Брат Анри, разве устав и Свод не запрещают нам предаваться мирским развлечениям?

– Устав и Свод учат нас тому, что все в жизни братьев должно делаться славно и достойным для Ордена Храма образом. Если мы послушаем пение одного из лучших трубадуров Лангедока, то ничего позорящего Орден и нас самих в этом не будет. Не так ли?

– Ваша правда, брат Анри, – смущенно ответил молодой рыцарь.

На вечерне "Отче наш", заменяющий обычное орденское богослужение, повторяется уже восемнадцать раз. Эту службу брат Анри, исполняющий обязанности командора небольшого отряда, проводил в помещении, отведенном на корабле для воинов Ордена.

После молитвы, когда братья поднялись с колен, брат Анри занял место на сундуке, держа в руке свой кель [22] . Прочие братья расположились вокруг стоя, тоже с непокрытыми головами.

– Начнем же наш еженедельный капитул [23] , во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери, которая и положила начало нашему Ордену. Вспомните братья все, что совершили вы с прошлого капитула, и если найдете вы в мыслях своих что-либо недостойное брата нашего Ордена, то встаньте и повинитесь сейчас. Властью, дарованной Ордену самим Апостоликом римским, я отпущу вам ваши прегрешения. Если же вы сокроете зло в сердце своем, то даже заступничество самой Матери Божией не спасет вас в будущем!

Брат Гильом сделал шаг вперед и, опустившись на одно колено, проговорил:

– Дорогой сир, я взываю к милости Бога и Божией Матери, и к вашей, и братьев, за то, что я допустил в себе поступки, разгневавшие нескольких достойных братьев!

Брат Гильом, происходящий из Шампани, питал неоправданную страсть к молодым винам, и во хмелю иногда бывал буен. Последний раз он позволил себе употребить слишком много перебродившего виноградного сока пять дней назад, в день пророка Иеремии.

– Вызвать гнев у брата – тяжкий проступок, – сказал де Лапалисс спокойно. – Выйди, брат Гильом, во имя Господа, и прикрой за собой дверь. Подожди на палубе. Капитул решит твою судьбу.

Брат Гильом поднялся с колен и, не глядя по сторонам, прошествовал к двери. Скрипнули петли, затем все стихло.

– Братья, – проговорил брат Анри. – Брат Гильом сознался в своем поступке. Вызвать гнев у брата достойно наказания, как говорят об этом статуты нашего Ордена. Кто из братьев желает сказать о том, какого именно наказания заслуживает брат Гильом? Говори ты, брат Готье. Ты дольше всех нас в Ордене.

– Братья, – брат Готье неловко поклонился. – Брат Гильом уже не раз совершал этот проступок, и хотя в остальном он брат доброго поведения, я предлагаю в этот раз наказать его много серьезнее, чем ранее. Иначе как еще можно повергнуть демона, который свил гнездо в нашем брате? Я предлагаю четвертое наказание [24] .

– Спасибо, брат Готье, – брат Анри обвел собравшихся взглядом. – Кто еще хочет высказаться?

Слово взял брат Андре. После него говорили прочие братья, и мнением большинства сошлись на том, что четвертое наказание слишком сурово для столь заслуженного брата, и присудили его к пятому наказанию [25] .

– Брат Мэтью, – сказал брат Анри одному из молодых оруженосцев, – позови нашего заблудшего брата.

Когда брат Гильом появился в помещении, то лицо его было скорбным. Он прижимал свой кель к груди, а белый плащ с алым крестом, который каждый тамплиер должен надевать на время капитула, безжизненно свисал с плеч. Оказавшись среди братьев, брат Гильом тотчас встал на колени.

– Брат Гильом, – проговорил де Лапалисс сурово, – капитул нашел вашу вину доказанной и решил подвергнуть вас двум дням поста в неделю в течение года. Наказание вы примете с завтрашнего дня, во имя Господа. Сейчас же будьте готовы покаяться.

– Во имя Бога, благодарю вас братья, – брат Гильом поднялся с колен и принялся раздеваться. Он развязал шнурок на шее и аккуратно сложил плащ. Сняв котту [26] , украшенную напротив сердца алым крестом Ордена, он остался в штанах с пристегнутыми шоссами [27] и в рубахе. Обнажившись, он повернулся спиной к брату Анри, который уже приготовил плеть из тонких ремней.

– Дорогие сеньоры братья, – сказал де Лапалисс, – здесь перед нами брат, который подвергнут покаянию. Просите Господа и Матерь Божию, чтобы он простил ему его ошибки.

Повернувшись к наказуемому, де Лапалисс спросил:

– Дорогой брат, раскаиваетесь ли вы в том, что совершили такой поступок?

– Да, сир, – ответил брат Гильом.

– Воздержитесь ли вы от этого впредь?

– Да, сир, если Богу угодно.

– Pater noster… [28] , – затянул брат Анри, а за ним остальные.

Свистнула плеть, брат Гильом издал сдавленный стон, на его широкой спине появилась алая полоса. Брат Анри бил без жалости, и к тому времени, когда молитва закончилась, спина наказуемого покрылась кровью, текущей из рассеченной плоти.

– Идите с Богом, брат, – сказал брат Анри, опуская плеть.

– Благодарю вас, сир, – ответил брат Гильом.

Он отошел в сторону и принялся одеваться при помощи своего оруженосца.

– Братья, – сказал брат Анри, пряча плеть. – Есть ли у кого еще что сказать капитулу?

Он обвел взглядом рыцарей и сержантов, на мгновение задержав глаза на Робере, который под этим суровым взглядом едва не дрогнул. Мало был похож сейчас брат Анри на того добродушного и слегка ироничного человека, каким он был в свободной обстановке. Внутри Дома Ордена он становился совсем другим – строгим и жестким.

– Хорошо, – кивнул брат Анри. – Вижу, что мы можем закрыть наш капитул, ибо по милости Бога на нем не случилось ничего, кроме доброго. Благодарение Богу и Божией Матери, что он прошел таким образом. Дорогие братья, вы должны знать, каково прощение нашего капитула и кто принимал в нем участие, а кто нет. Ибо знайте, что те, кто живут не так, как должно, и избегают правосудия Дома, и не исповедуются, и не исправляются способом, установленным в нашем Доме, не причастны ни к прощению нашего капитула, ни к прочим благам, что творятся в нашем Доме. Но те, кто исповедуется хорошо в своих поступках, и не воздерживается от того, чтобы признавать свои недостатки, вот эти получают добрую часть прощения нашего капитула и прочих благ, которые творятся в нашем Доме. И последним дарую я прощение, какое могу, от Бога, от Богоматери, и от тех, кто дал мне эту власть. И я, добрые братья, взываю к милосердию вас всех и каждого к себе, если я совершил или сказал о вас что-то, что я не должен был делать, и прощению ради Бога и Божией Матери. И простите друг друга ради Господа нашего, дабы гнев или ненависть не могли поселиться меж вами.

Во время речи, которой заканчивается каждый капитул, в помещении царила полная тишина. Слышно было, как волны бьются о борта нефа, и как капитан наверху, на палубе, отчитывает провинившегося матроса.

– Слава Богу, – проговорил брат Анри спокойным, обыденным голосом. – Самое время приступить к трапезе. Брат Готье, распорядись насчет еды. А ты, брат Мэтью, сходи за нашим добрым монахом. Напомни, что он должен присоединиться к нам.

Началась суматоха. Засуетились оруженосцы, устанавливая сборную столешницу на козлах, и размещая вокруг нее деревянные стулья, благо слабое волнение на море позволяло есть так же, как и на твердой земле. Вместе с внесенными блюдами вплыл запах соленой рыбы. Вокруг тарелок появились фляги с разбавленным вином.

– К трапезе, братья, – громко сказал брат Анри. – Колокола [29] у нас нет, так что обойдемся без него. А тебе, брат Гаусельм, – повернулся он к вошедшему монаху, – надлежит помнить о том, что в Доме Храма Соломонова принято соблюдать тишину во время трапез. Не знаю, какой устав в вашей обители, но в чужое аббатство со своими святыми не ходят.

Гаусельм молча поклонился и занял предложенное место справа от брата Анри. Тот протянул руку к блюду с хлебом, и трапеза началась. Слышался стук ложек о края деревянных тарелок и плеск наливаемого вина. Давно прошли те времена, когда бедные рыцари Христа должны были, по примеру монахов, вдвоем есть из одной чаши и пользоваться одной кружкой.

По окончании трапезы, когда блюда были унесены, а стол разобран, Гаусельм извлек из чехла лютню, и принялся тихонько перебирать струны.

– Спой нам, монах из Монтаудона, – сказал ему брат Анри. – Потешь наш слух песнями!

– Песнями? – Гаусельм усмехнулся, показав гнилые обломки на месте передних зубов. – Так что же спеть мне? Эскадит [30] , конжат [31] или альбу [32] ?

– Не важно, – ответил кто-то из рыцарей. – Лишь бы песня была веселой!

– Как мне мнится, клянусь Святым Марциалом, те веселые песни, что я обычно пою, вряд ли придутся по нраву воинам, сражающимся за дело Христа!

– Придутся, – ответил брат Анри с улыбкой, – если только ты не будешь воспевать в них мусульман.

– Ну хорошо! Сами напросились! – Гаусельм широко улыбнулся, и лютня в его руках запела. Точно сама по себе, без участия человеческих рук. Звуки лились из нее чистой прозрачной струей. Почти незаметно к ним добавился сильный голос:

Робер заморгал, осознав, что песня закончилась. Раздались одобрительные выкрики. Трубадур пел на южном наречии, которое Робер знал достаточно, чтобы понимать, хотя слишком плохо, чтобы свободно говорить. Большинство же его товарищей были окситанцами, и для них понимание смысла песни особого напряжения не требовало.

– Великолепно, – покачал головой брат Анри. – Не знаю, какой ты монах, но трубадур отменный!

– Благодарю вас, мессен, – ответил Гаусельм, утоляющий жажду вином из кружки. – Мне продолжать?

– Конечно!

Струны вновь зазвенели. Монах запел:

Злые и едкие строки словно сами вползали в сердце, заставляли запоминать себя. А трубадур изощрялся, изыскивая все новые и новые предметы для собственного отвращения:

После этой строфы слушатели оживились. Послышался смех. А монах все продолжал петь:

– Я полагаю, монах, что песня написана не специально к этому случаю? – спросил брат Анри, улыбаясь.

– Увы, нет! – дерзко ответил Гаусельм. – Про тамплиеров я придумал бы что-нибудь другое! Про вас входит немало гнусных слухов, но в болтливости и злоречии Орден Храма не смел обвинять никто!

– А в чем же нас обвиняют?

– Кто я такой, чтобы хулить людей, оказавших мне благодеяние? – монах хитро улыбнулся. – Я лучше расскажу небольшую историю. Один клирик сказал блаженной памяти королю Ричарду [35] : государь, три ваших дочери помешают вам достичь престола Божия, гордость, сладострастие и корыстолюбие. Король же рассмеялся и ответил: я уже выдал их замуж, первую – за тамплиеров, вторую…

– … за черных монахов, а третью – за белых монахов, – завершил фразу брат Анри. – Ты прав в том, что некоторые наши братья возгордились, но и твои небезгрешны. Но оставим эту тему, и не станет она нашим Жизором [36] . Выпей еще вина и расскажи, отчего такой прекрасный певец, как ты, пошел в монастырь? Несчастная любовь?

– Увы, все не так романтично! – ответил Гаусельм, вытирая рот рукавом. – Славы и известности я добился при дворе маркиза Бонифачио Монферратского. Пока я жил под его покровительством, я не ведал нужды, и мог писать язвительные песни против других сеньоров! Но маркиз решил послужить делу Христа [37] , и завоевал себе земли в Латинской империи! Пришлось мне искать нового покровителя. Но сеньоры, обиженные моими насмешками, гнали меня прочь, а что толку петь перед простолюдинами? Вот я и вынужден был скрыться в монастыре!

– Где не усидел! – вступил в разговор Робер.

– Это точно, о язвительнейший среди юношей, – Гаусельм усмехнулся, в глазах его плясало веселье, – скажите мне свое имя, чтобы я мог поминать его в молитвах!

Робер смутился под насмешливым взглядом трубадура. Он не знал что ответить, и вопросительно посмотрел на старшего собрата по Ордену. Тот загадочно улыбался и молчал.

– Нет, поступим по-другому! – неожиданно воскликнул монах. – Сделаем из этого развлечение! Вы опишете мне свой герб, а я узнаю, из какого вы рода!

– Рыцарь, вступая в Орден, отказывается от своего герба ради алого креста, – покачал головой брат Анри, – но я думаю, не будет большого греха, если мы развлечемся блазонированием [38] .

– Хорошо! – Робер с вызовом взглянул в темные глаза монаха. – Угадывай! На алом поле два золотых пояса.

– В этом нет ничего сложного, – Гаусельм изобразил на лютне нечто торжественное. – Этот герб знает любой, читавший Бенуа де Сент-Мора [39] ! Это герб рода де Сент-Сов. И судя по тому, что старый барон умер два года назад, и старший сын наследовал ему, то вы – младший сын, Робер!

– Все верно! – молодому рыцарю осталось только развести руками.

– И что же толкнуло вас вступить в Орден? Отсутствие наследства? – Гаусельм был любопытен, как всякий трубадур.

– Нет, – Робер улыбнулся. – Брат готов был выделить мне фьеф. Но у нас до сих пор поют о подвигах Тафура [40] и Готфрида Бульонского!

Трубадур улыбнулся.

– Попробуй со мной, – вступил в разговор брат Анри, глаза его горели, а на лице был написан азарт. – На серебряном поле три лазурных льва!

– О, это сложный герб, клянусь Святым Марциалом! – монах задумался. – Ни на одном из турниров, которые мне довелось посетить, сопровождая своего покровителя, я никогда не сталкивался с подобным!

– И неудивительно, – брат Анри покачал головой, губы его сложились в горькую усмешку. – Тем, кто живет в замке, над которым веет такое знамя, не до турниров! Зачем они, если есть г лучшее развлечение – война!

– Значит – Овернь, – Гаусель отхлебнул вина. – Где еще любят войну больше, чем турниры? Род де Лапалисс?

– Верно, – покачал головой брат Анри. – Мой двоюродный брат владеет замком и носит титул, если еще не сложил голову в очередной сваре! А меня ты видеть на турнирах не мог, поскольку я ушел в Орден задолго до того, как кто-то узнал о трубадуре Гаусельме Файдите!

– И когда же это случилось? – поинтересовался монах.

– Давно, – неохотно ответил рыцарь. – После того, как на моей родине были перебиты наглые мятежные вилланы, назвавшие себя Войском Мира [41] . Два года толпы их ходили по всей Оверни, истребляя разбойников и всех тех, кого они объявляли разбойниками. Клянусь святым Отремуаном, земля была залита кровью. В той войне погиб мой дед. Двоюродный брат при поддержке графа захватил фьеф. Мне оставалось только бежать, как можно дальше. И с тех пор я служу Ордену, и только Ордену!

9 мая 1207 г. Средиземное море к западу от Сицилии, борт «Святого Фоки»

Последние слова "Песни о Роланде" отзвучали в густом вечернем воздухе, и слушатели разразились приветственными криками.