Моя шоколадная беби Степнова Ольга

– А как тебя звали в детстве? Мотя?

– Почему Мотя? Бабуля даже маленького звала меня только Матвей Арсеньевич! «Матвей Арсеньевич, на горшок пожалуйте! Матвей Арсеньевич, пойдите спать, пожалуйста!» Друзья меня тоже по имени-отчеству звали. Дать мне прозвище удалось только тебе!

Катерина рассмеялась. Пожалуй, это была единственная правда из его биографии.

– Говори, что ты там замутил с Майклом! Какая такая математика?

– Обыкновенная математика. Я что, дурак, отказываться от заработка? Его бабка мне платит сто долларов за два часа!

– Кто такой Фёдорыч?!

– Что-о?!

– Я слышала твой разговор с неким Фёдорычем по телефону! Ты обещал ему довести до конца какое-то дело!

Мат-Мат вдруг сорвался с полки, промчался мимо Катерины, и, чуть не сбив её с ног, вылетел во двор.

– А-а-а!!! – заорал он, кинулся плашмя в холодную сырую траву и начал по ней кататься.

– А-а-а! – заорал истошный голос со стороны огорода.

– А-а-а! – с перепугу заорала и Катерина.

Они замолкли все трое одновременно, уставившись в полутьме друг на друга.

В предрассветных сумерках Катерина узнала в огромной бабе, стоявшей посреди огорода, Парамоновну.

– Ах, это вы, Селеночка, – воскликнула Парамоновна с явным облегчением. – А я в туалет пошла, вижу – баня топится, решила посмотреть, кто это тут, что это тут… а это вы, Селеночка… А где Роберт Иванович? А… кто это?..

Мат-Мат успел нырнуть в баню и натянуть свою юбку.

Катерина поняла, что врать придётся быстро и голышом.

– Роберт Иванович убит, – быстро сказала она.

– А-а-а! – истошно откликнулась Парамоновна.

Мат-Мат выкинул из предбанника красный сарафан. Катя поймала его на лету и наспех напялила задом наперёд.

– Да. И я его наследница.

– А-а-а?! – сменила интонацию тётка.

– А это… это… это… следователь! – брякнула вдруг она, указав на Мат-Мата. – Он приехал расследовать обстоятельства жизни и смерти Роберта Ивановича. И вот… захотел помыться!

– Да, я следователь, – подтвердил Мат-Мат почему-то женским вариантом голоса. Но тут же исправился и басом добавил: – И захотел помыться.

– О-о-о, – протянула Парамоновна, и было непонятно, что она имеет в виду. – А? – она ткнула пальцем в юбку Мат-Мата.

– Пройдёмте, гражданочка! – казённым голосом приказал Мат-Мат и указал на дверь в дом.

– Фу-у!!! – обессиленно выдохнула Катерина и потащилась за ними.

Что делать? Как спасать ситуацию? Они специально приехали в ночь, чтобы не очень светиться в деревне. Она ненадолго задержалась в сенях, стараясь унять дрожь в руках и коленях.

В комнате она застала странную картину. Мат-Мат мерил шагами расстояние от стенки до стенки, а Парамоновна с видом примерной ученицы сидела на краешке стула. Катерина, стоя у неё за спиной, и обращаясь к Мат-Мату, покрутила у виска пальцем.

– Катерина Ивановна, выйдите из помещения, у меня допрос!

От неожиданности Катя кивнула и громко сказала:

– Как скажете, гражданин начальник!

Она вышла на улицу, присела на прохладные ступеньки крыльца и захохотала беззвучно, уткнувшись в колени.

Что принесёт новый день?

Рассвет с каждой минутой набирал силу.

Через час на крыльце появился Мат-Мат, потирая довольно руки. За минуту до этого из дома вышмыгнула Парамоновна и огородами умчалась к себе.

– Класс, беби! Я кое-чего разузнал! И как до тебя допёрло обозвать меня следователем?! – В его голосе звучал неприкрытый восторг.

– Чёрт, – вдруг вспомнила Катерина, – а ведь у меня подписка о невыезде!

Мат-Мат недоумённо уставился на неё.

– А ты не ори на каждом углу о своём выезде, и всё будет нормально, – посоветовал он. – Послушай лучше меня. Уж раз так приключилось, беби, что я следователь, то… я использовал эту возможность. Ну, порасспрашивал для порядка сначала про Роберта твоего. Она сказала, что представить не может, что кто-то мог Роберта убить. Он был удивительно неконфликтным, щедрым и добрым человеком. Я спросил, не знает ли она человека с татуировкой – крестом на пальце, она сказала, не знает. Подтвердила, что был у Роберта сын приёмный, но в тюрьме погиб, про жену Ирину рассказала, про Мартина-солнышко тепло отзывалась. Когда я понял, что ничего нового она не расскажет, то перевёл разговор на бабу Шуру.

– Бабу Шуру?!

– Ну да. Есть же какая-то связь между бабкой твоего Сытова и семьёй Пригожиных! И кому как не деревенским кумушкам о ней знать! Но, беби, она ничего такого не знает! Она поклялась, что Пригожины и бабка никогда не общались.

– Чему же ты радуешься?

– Ближайшая и единственная подружка бабы Шуры жива!

– Этого быть не может! Столько не живут.

– Живут, беби! Некоторые отдельно взятые бабули живут! Они просто забыли, в каком году родились, и поэтому не в курсе, что пора помирать. У этой прозвище Черепаха Тортилла, она не помнит, что было вчера, но отлично воспроизведёт события октября семнадцатого года!

– События октября семнадцатого года кто угодно отлично воспроизведёт, – буркнула Катя. – Нам бы попозже! Ты уверен, что бабка не в глубоком маразме и сможет что-нибудь рассказать?

– Уверен! Нам должно повезти. Зовут её Матрёна, фамилия Лушкова, живёт… в общем, я знаю как дойти. Вперёд, беби! – Он сдёрнул Катерину с крыльца.

– Вперёд, – неуверенно сказала Катя и снова попыталась сесть на ступеньки.

– Ты что, беби, не веришь в успех мероприятия?

– Да чёрт его знает, во что я верю. Пожалуй, это и правда единственная возможность докопаться до истины. Только одень штаны, там, в доме, остались кое-какие вещи Роберта.

Домик оказался точной копией избушки бабы Шуры. Он тоже стоял на окраине, тоже почти врос в землю, опасно перекосился, и около него тоже росло чахлое деревце.

– Сейчас очень рано, бабка, наверное, спит, и мы напугаем её, – сказала Катерина Мат-Мату.

– Брось, беби. – Мат-Мат пригнулся и заглянул в мутное маленькое оконце. – Для древних старушек не существует ни ночи, ни дня. Они совсем по другому чувствуют время.

– Откуда ты знаешь? – шёпотом поинтересовалась Катя. – Откуда?

– Читал. – Он толкнул полусгнившую дверь, и волна затхлого запаха ударила в нос. Они прошли через сени, заваленные каким-то хламом. В маленькую, жарко натопленную комнатёнку Катерина шагнула первая. Там, у печки, сидела старуха и смотрела на пляшущий огонь. Она опиралась на кочергу, положив на сцепленные руки маленькое, сморщенное, коричневое личико. Волос у неё совсем не было, и её голова напоминала большое яйцо. Наверное, старуха и правда как-то по особому воспринимала время, потому что прошла почти минута, прежде чем она подняла выцветшие глаза и уставилась на Катерину. Катерине стало страшно и захотелось удрать.

– О! Явилась, смертушка! Долгонько шла! – воскликнула старуха вполне чистым голосом и с хорошей дикцией.

– Я не смертушка, – обиделась Катерина. Из-за её спины вышел Мат-Мат.

– Ой! Две смертушки! – хихикнула бабка и кочергой помешала угли в печке. Несмотря на тёплую ночь, в доме было так сильно натоплено, что Катерина вся взмокла, словно опять очутилась в парной. Она огляделась: лавка, деревянный лежак и скамейка вдоль стенки составляли всю обстановку избушки. Не было даже столика, какая-то посуда стояла прямо на полу. Судя по замоченным в тазике тряпкам, древняя бабка умудрялась сама вести свое нехитрое хозяйство.

– И я не смертушка! – объявил громко Мат-Мат. – Мы, бабуля, пришли расспросить вас о житье-бытье.

Бабка шумно вздохнула:

– Значит, не время ещё убираться!

– Не время, – Мат-Мат уселся на длинную скамейку, Катерина осторожно присела рядом.

– А зачем вам моё житьё-бытьё? – резонно поинтересовалась бабка и опять очень ловко поворошила кочергой угли в топке.

– А мы журналисты, пишем о долгожителях! – бодро соврал Мат-Мат. – Вы Матрёна?

– Я? Матильда! Матрёной меня деревенские лохи кличут.

– Отлично! Матильда, дадите нам интервью?

– А почему девка чёрная?

– У неё папа негр.

– А почему у тебя ногти на ногах крашеные? – Бабка кочергой указала на открытые сандалеты Мат-Мата. – Педрила, что ли?

– Нет, – растерялся Мат-Мат.

– Не ври. Раз журналюги, значит – богема, а раз богема, значит – педрила. Кокаин нюхаешь?

– Нет, – ещё больше опешил Мат-Мат.

– Жаль, я думала, угостишь. – Бабка дотянулась до какой-то коробочки, зажала пальцем-крючком ноздрю и с наслаждением вдохнула содержимое коробки. – Вот, табаком обхожусь. Сама на огороде рощу. Может, всё-таки у тебя кока есть?

– Нет!

– Ты мне из города рассыпухи привези, а я тебе расскажу, что хошь. И не надо наводящих вопросов про долголетие. Обещаешь?

– Обязательно привезу! – горячо заверил Мат-Мат.

– Не наври. А то я в последний раз в девяносто втором белую пыль нюхала. Парень такой странный приезжал, коки дал, да как про Шурку услыхал, к ней и убежал.

– К кому?! – в голос заорали Катерина и Мат-Мат.

– К Шурке, подруганке моей. Да померла она давно! Как тот парень уехал, так и померла на следующий день.

– Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее! – попросил Мат-Мат. – Что за парень, откуда приезжал, что расспрашивал, почему к Шурке побежал?!! Обещаю, нет, клянусь, доставить вам сюда с посыльным первосортный кокаин!

Бабка снова нюхнула из коробочки, помолчала, задержав дыхание, и стола рассказывать.

– А что, у меня тайн нет, а те, чьи тайны я хранила, давно уж на том свете, так что слушайте. С Шуркой дружили мы всю жизнь и никогда не ссорились. Её беды – мои беды, её радость – моя радость. Она всю жизнь тута прожила, но по молодости в Москву на заработки ездила, прислугой у богатых ходила. А потом большевики к власти пришли, и ездить она перестала. В деревне осела, огородом жила. Замуж вышла за Петра, золото, а не мужик был: не пил, не бил, не гулял, работал как конь, всё в дом тащил. Только Шурка в Москве-то себе полюбовника завела, и вроде расстались они, но тот вдруг чувствами к ней воспылал и стал сюда наезжать. И у Шурки вдруг башку снесло, стала она при таком муже гулять! Люблю, говорит, сил нет, и остановиться не могу! А тот чумовой мужик был, при царском режиме за кражи сидел, а при Советской власти его вроде как отпустили, а, может, и сам удрал. Звали его Ефим Иванович Бу… ба… ра…, тьфу, старая стала!

– Бурабон! – подскочила со скамейки Катерина.

– Точно, девка, Бурабон! Любовь была у них сумасшедшая. Шурка от своего мужа убегала и они с любовничком здесь, в моей хате встречались. Вот. А потом… жуткая произошла история. Стала Шурка мне вдруг говорить, что скоро от Петра своего уйдёт, и уедут они с Ефимом за границу. Что будут они жить счастливо и очень богато. Говорила, что у Ефима баснословные деньги скоро появятся и ей плевать, где он их взял, хоть и украл. У новой власти грех не красть, говорила она. У них даже день отъезда назначен был! И вот как-то вечером прибегает ко мне Шурка, плачет, орёт, в истерике бьётся. Еле её отпоила, чтобы говорить смогла. А она твердит только: «Убил, убил!» Кто убил, кого убил? Ничего я понять не смогла, догадалась только, что один из её мужиков другого порешил. Взяла я Шурку под мышки, на ноги поставила, говорю, пойдём к тебе, разберёмся, что к чему. Она:

– Не-ет! – заорала, и в обморок хлопнулась. Да так хлопнулась, что головой о скамейку ударилась. Я её на кровать перетащила и потопала к ней на хату.

Прихожу, дверь в избу открыта. Я у порога потопталась, «Пётр!» кричу. Молчок, никто не отвечает. Захожу – пустая изба! Никого! Я на улицу, в огород, тоже никого. Тогда догадалась в палисадничек заглянуть. Темно уже было, но то, что увидела, никогда не забуду. Недалеко от клёна яма вырыта глубокая, а у ямы человек с лопатой в руках лежит. Я к нему, смотрю, Пётр это, Шуркин муж. А в яме, в яме, детоньки мои, Ефим лежал и дырка у него в башке огроменная, прямо на лбу! Страшно мне стало, я Петра за плечи трясу, а он мычит что-то. Кое-как поняла, что плохо ему с сердцем стало. Он старше Шурки-то лет на двадцать был! Я говорю ему: «Ты Ефима убил?» А он: «Давно знал, что гуляла она с кем-то, да всё поймать не мог. А тут пришёл домой, а они милуются, обнимаются. На меня смотрят и с усмешечкой говорят, что уедут вместе далеко-далеко, начнут новую счастливую жизнь! Я в морду этому отродью дал, а он, бандит, пистолет выхватил. Шурка испугалась и на руке у него повисла. Я пистолет выбил, схватил и выстрелил. Хорошо Шурка убежала, я бы и её…» И тут глаза он закатил, Пётр-то, и помер. Сижу я в огороде одна-одинёшенька, среди двух трупов, и не знаю, что мне делать! Взяла лопату, стала яму с Бурабоном землёй закидывать и тут Шурка прибегает. Я её успокоила, сказала, что все умерли, нужно к этому привыкнуть и жить как-то дальше. Сказала, что она ещё молодая, свою жизнь устроит, и счастье своё найдёт. Шурка вдруг успокоилась, стала тихой, сбегала в дом, притащила какой-то ящик железный и в могилу его к Ефиму опустила. Это его, говорит, вещички. Счастья не принесли, с ним пришли, с ним и уйдут. Мне без него, говорит, ничего не нужно! Я теперь тут до смерти куковать буду, рядом с могилкой любимого. Он моя единственная любовь и никто мне в жизни больше не нужен.

Закопали мы Бурабона, а Петра на следующий день, как полагается, с почестями, всей деревней похоронили. Только на поминках Шурка не по нему плакала. – Бабка опять понюхала табак и замолчала. Мат-Мат смотрел на неё и молчал. Катерине показалось, что история его потрясла. – Шурка так всю жизнь одна и прожила, – продолжила бабка. – Мальчика-сиротку только перед войной одного приютила, Сытов его фамилия была, и души в нём не чаяла. Да и умом чуть тронулась. Всё казалось ей, что клён, который у неё под окном растёт, это Ефим Иванович её дорогой. Всё разговаривала с ним. В дождь: «Что пригорюнился, любимый?» спрашивала, а в ясный день: «Здравствуй, свет мой ясный! Любишь ты меня?» И по стволу его гладит, гладит… Говорила, что Ефим Иванович в один день с ней помрёт.

– И вы всё это рассказали в девяносто втором какому-то парню? – хрипло спросил Мат-Мат.

– Как же всё? – строго спросила бабка. – Какой ты парень, туповатый! Шурка-то тогда ещё жива была! Не могла я все её тайны раскрывать. Это сейчас у нас год… какой? Три тысячи…

– Две тысячи, – поправил Мат-Мат.

– Эх, чёрт, рано растрепала! Ну, да ладно, всё равно быльём поросло. А парень тот хороший был, только странный. Пришёл, говорит: «Дай, бабулька, воды, а то так пить хочется, что переночевать негде». Я его в дом завела, напоила, накормила, и тут он – бац! – белую пыль достал. А я к ней ещё в третьем году пристрастилась.

– Восемьсот? – вдруг проявила любопытство Катя.

– Что?

– Тысяча восемьсот третьем году?

– Нет, девка, ты меня не старь! Девятьсот третьем! Я ведь дворянская дочка была, да рано сиротой осталась. Родители мои разорились, померли, а я… ну, это другая история.

– Другая, – согласился Мат-Мат. – Парень тот…

– Стали мы с ним коку нюхать и про жизнь говорить. Он Лёшей назвался, сказал, что любовь у него несчастная, вот он подальше от неё и удрал. Шабашит тут неподалёку, а в Волынчиково заехал, чтобы в родных краях побывать, он вроде как в юности тут бывал. Ну, слово за слово, разговорились, я похвалила его за то, что бабу он свою в покое оставил и добиваться её насильно не стал. Возьми, да расскажи, как моя подружка закадычная полюбила бандита Бурабона, да счастья у неё не получилось, потому что муж её любовничка из его же пистолета и убил. Он как это имя – Бурабон услышал, так подпрыгнул аж! Побелел и давай меня пытать, где Шурка живёт! Я, говорит, ейный родственник дальний, только никто об этом не знает. Я-то по дурости и правда решила – родственник. Рассказала, как до неё добраться. Бабы потом говорили, что и правда Шурка довольная в магазин за вином прибегала, хвасталась, родственник отыскался. А на следующий день померла вдруг она. А Лёшка тот исчез, испарился. Я было неладное заподозрила, но сказали потом, что медики подтвердили, будто сердце у неё бурной радости не вынесло.

– Как он выглядел, Лёшка этот? – задохнувшись, спросила Катя.

– А никак, – бабка кочергой помешала тлеющие угли. – Никак не выглядел. Телогрейка, шапка, а так – ни внешности, ни возраста. Крест у него только на среднем пальце был – распятие!

– Чёрт! – подскочил со скамейки Мат-Мат.

– Он! – заорала Катя. – Это он в нас с Мартином…

– Так что, говорите, долголетие вас интересует? – хитро поинтересовалась бабка.

– Нет, уже не интересует! Здоровья вам, бабушка Матильда! – Мат-Мат раскланялся, словно стоял на сцене, перед благодарными зрителями. – Обязательно пришлю вам отменной рассыпухи!

– Не наври! – погрозила бабка пальцем-крючком.

После жаркой избы на улице показалось прохладно.

– И зачем она летом так топит? – спросила Катерина совсем не о том, о чём хотела спросить.

– Старые люди всегда мёрзнут, – пробормотал нравоучительно Мат-Мат.

– Откуда ты знаешь?

– Читал!

Они шли пролеском, чтобы сократить путь до избушки бабы Шуры. Уже орали петухи, но деревня ещё спала.

– Ну, как тебя история? – задал свой любимый вопрос Мат-Мат.

– Я ничего не поняла, – пожаловалась Катя. Эйфория от «открытия» прошла, на смену ей пришла мрачная уверенность, что никогда им не найти этого Лёшу, не понять кто он такой, и зачем всё это делает.

– Кто он такой?! Зачем всё это делает?! Откуда знает про Бурабона?! Значит, он и про клад знает?! Почему в нас стрелял?! – Катерина сломала какую-то ветку и яростно начала отмахиваться от мошкары.

Мат-Мат шёл широкими шагами, она еле поспевала за ним.

– Ты должна спросить, беби, отчего померла баба Шура. Я думаю, этот Лёша наврал, что он её родственник. Бабка растаяла, сбегала за вином, и после распития бутылочки он стал пытать её, куда Бурабон спрятал ворованные драгоценности. Он же понимал – кому, как ни любовнице, с которой Бурабон собирался бежать за границу, об этом знать! Много ли старому человеку надо?! Баба Шура поняла, что он что-то знает про её тайну, разволновалась и умерла. А перед смертью для Сытовых нарисовала картинку. Скорее всего, Лёша не видел этого рисунка. А Сытов оказался дурак. Но во всей этой истории мне нравится другое!

– Что? – Катерина уже еле ноги тащила. Она поймала локоть Мат-Мата и повисла у него на руке. – Что тебе нравится в этой истории?

– Сокровища принадлежали бабке Пригожина?

– Да!

– Ты – наследница Роберта?

– Да!

– Значит – они твои! И козёл Сытов здесь ни при чём! Ух, как я тебя люблю, беби!

– Гад ты! Бандит! – Катерина бросила его руку и пошла вперёд. – Хочешь примазаться к моим деньгам?!

– Хочу! Ой, как хочу, беби! Ты, кстати, мне сразу понравилась!

– То-то ты от испуга чуть не описался!

– Ну не описался же! Только сознание потерял! Мы будем жить с тобой долго и счастливо!

– Только сначала ты отсидишь за свои подвиги.

– Может, и отсижу, – хитро улыбнулся Мат-Мат, из чего Катерина сделала вывод, что сидеть он не собирается.

Когда избушка бабы Шуры наконец показалась вдалеке, Катерина спросила:

– Интересно, а почему мы не на машине?

– Я как-то об этом не подумал!

– И я.

Чем ближе они приближались к дому, тем было понятнее – там что-то не так. Дверь болталась открытой и её трепал слабый утренний ветер. Окно в сенях… Они прибавили шагу, потом побежали. Оконное стекло было испорчено дыркой, от которой в разные стороны разбегались тонкие лучики трещин.

– Стреляли, – ошарашено объявил Мат-Мат.

– Пойдём отсюда, – потянула его за рукав Катерина, но он вырвался и забежал в комнату.

– Ну ни фига себе! – присвистнул оттуда Мат-Мат.

Катерина шагнула за ним, с чувством, будто прыгала с вышки, а внизу был асфальт.

– Здорово тут кто-то повеселился! – Мат-Мат осмотрел разгром и похлопал себя по бокам в поисках пачки сигарет. Стол, табуретка, кровать были перевёрнуты, лекарства разбросаны, бельё на полу, в углу валялись пустые бутылки водки.

– Сок, который ты мне приносила, кто-то выпил! – удивился он и закурил.

– Дай мне, – попросила Катя, и он отдал ей прикуренную сигарету.

Некоторое время они молча курили, синхронно пуская дым.

Потом Мат-Мат тщательно перерыл все вещи, обследовал пол.

– Удостоверения здесь нет. Кто-то его забрал, – хмуро сообщил он Катерине и выглянул в окошко. – Смотри, бочка стоит не так, и лопаты разбросаны! Кто-то копал здесь после меня! Копал, стрелял, и пил водку!

Катерина, не затушив окурок, бросила его в постельный ворох, валявшийся на полу.

– Пойдём отсюда, – попросила он Мат-Мата и потянула его за рукав.

– Нет, беби, постой…

Она смотрела, как медленно от её окурка начинает тлеть одеяло.

– Пойдём! – уже пахло дымом, и слабо, но настойчиво, сквозь тление, пробивались первые искры огня.

– Что это? – Мат-Мат уставился на одеяло и замахнулся ногой, чтобы затоптать зарождающееся пламя.

– Не смей! – завизжала вдруг Катерина. Она зарыдала, затопала ногами, и замотала головой, сжав кулаки. – Не смей!!!

Никогда в жизни у неё не было возможности закатить полноценную истерику. Даже в детстве, когда любой ребёнок пробует воем, слезами и битьём о пол показать свою власть над родителями. У неё просто не было родителей.

Это была её премьера.

Она требовала, чтобы этот дом был сожжён дотла, и больше никогда не вмешивался в её жизнь. Она так и сказала зачем-то:

– Это премьера.

– Да, ладно, беби, – пробормотал Мат-Мат. – Хорошо! Успокойся. Пусть будет по-твоему! У меня тоже дебют – я никогда не пускал красного петуха! – Он проделал какие-то странные манипуляции, и огонь разгорелся уверенно, затрещал, лопая старое одеяло, как оголодавший пёс кусок свежего мяса.

– Бежим! – Мат-Мат сдернул Катерину с места, и они помчались, держась за руки, через поле, по которому она мчалась когда-то одна, удирая от своры собак.

– Стой! – Она захотела убедиться, что огонь не передумает и сделает до конца своё дело. Они остановились, и, тяжело дыша, стали смотреть, как огонь набирает силу, как клубы чёрного дыма поднимаются вверх, как занимается пламенем старый, засохший клён.

– Бурабон горит! – крикнула Катерина.

– Ефим Иванович почил, – констатировал факт Мат-Мат.

– Пожар! – заорал кто-то со стороны деревни, и послышался разноголосый собачий лай.

Катерина с Мат-Матом опять помчались, и не помчались, а полетели, потому что земля была не под ногами, а далеко внизу, рядом же – облака и птицы. Приступ счастья опять захватил Катеринино сердце, и не отпускал его, пока она не уткнулась носом в ворота своего дома.

– Здорово, что мы были не на машине! – запыхавшись, сказала Катя.

– Когда ещё полетаешь, – понял её Мат-Мат.

Её никто никогда так не понимал, и Катерина расхохоталась. Она хохотала, когда они открывали калитку, хохотала, когда вошли в дом, хохотала, пока он не заткнул её поцелуем, пробормотав, что некоторые черномазые девчонки очень запросто сходят с ума, если их вовремя не поцеловать.

Поцелуй прервал телефонный звонок.

Мобильный трещал где-то в глубине сумки.

– Алло! – неохотно ответила Катерина. – Что?! – Она уставилась на Мат-Мата. – Это тебя! Это Майкл!

Мат-Мат взял трубку и поговорил отрывистыми «да-да».

– Нам надо срочно вернуться домой, – сообщил он Катерине, нажав на отбой.

– Срочно? Так распорядился твой Майкл?! Откуда он знает мой телефон?!

– Беби, нам нужно уехать. Я потом тебе всё объясню! – Он стал другим – чужим и колючим, достал свои женские шмотки, парик, переоделся и быстро накрасился.

– Что, Майкл не может решить задачку по математике? – К горлу подкрались обида и слёзы. Её опять используют в тёмную. Она опять не понимает, что происходит. Как тогда, с Сытовым, тринадцать лет назад. – Что происходит? – заорала она. – Или вы теперь с Майклом банда?!! Ведь он прекрасно знает, кто ты! Не думай, что я полная дура. Он видел, как ты выскочил тогда из пикапа, он сказал тебе, в какой квартире я проживаю, он пытался наутро меня шантажировать тем, что знает, кого я скрываю! Ты ввязал мальчишку в свои дела?! Используешь как связного? Что происходит?!!

Мат-Мат собирал вещи молча, и это был совсем другой Мат-Мат: не дурашливый, не понимающий, не потакающий её глупым капризам. Это не с ним она летела над полем, не с ним расправлялась с Ефимом Ивановичем Бурабоном в обличье старого клёна, не с ним целовалась так, что губам было больно.

Весь обратный путь они ехали молча. Катерина решила твёрдо – марионеткой в чужих руках она больше не будет. Чёрт с ним, с этим Мат-Матом, она расплатится с ним парой цацек, пронумерует, и занесёт в длинный список в графу «развлечение».

Лифт не работал.

Стеклянная будка была пуста.

Они потащились наверх, соревнуясь в молчании.

– Больше ты сюда не придёшь, – сказала Катерина, едва они шагнули в квартиру.

Мат-Мат зачем-то проверил все комнаты, открывая двери, прошел на второй этаж, в гостиную, видимо, тоже проверил, спустился и молча стал обуваться.

– Больше ты сюда не придёшь! – крикнула Катерина и вытрясла из его дамской сумочки ключи от своей квартиры.

– Ещё как приду, беби, – усмехнулся Мат-Мат. – Закройся, никуда не ходи и никого не впускай до моего появления! Помни, ты наверняка желанная мишень для парня с Иисусом на среднем пальце.

– Я позвоню ноль два и расскажу, в каком обличье ты разгуливаешь по городу! Я расскажу, что ты вовлекаешь несовершеннолетних в свои преступления! И про Сизого расскажу, и про уран, и про Краснокаменск Читинской области! И про Фёдорыча расскажу!

– Вот про Фёдорыча не надо! – жестом остановил её Мат-Мат. – Помни, беби, до моего появления ты должна быть исключительно осторожна. Никуда не ходи. Ложись лучше спать, у тебя была бессонная ночь.

– Ты больше сюда не придёшь!

– Ты обалдеешь, когда увидишь меня. Это будет сюрприз. И ещё, беби, мне придётся взять твою машину!

– Нет!!! – Она кинулась к дверям, но он уже успел схватить ключи от машины и выскочить на лестницу.

– Учти! – Она свесилась через перила. – Через пять минут всей милиции будут известны номера моей машины! Далеко не уйдёшь!

– Ты мне сразу понравилась, беби!

От бешенства Катерину трясло. Она пошла в спальню. Нет, надо сначала в душ. Она встанет под сильные струи воды и смоет с себя всё прошлое. Потом позвонит ноль два и сообщит номера своего «Мустанга». А потом наберёт Марта Карманова и сообщит, что убийца Роберта, скорее всего мужик по имени Лёша с татуировкой на пальце. Пусть прокуратура работает, а то ей надоело быть невыездной. Она теперь фантастически богата, свободна и ни от кого не зависит. Она может даже бросить работу!

Катерина подёргала краны – горячей воды не оказалось.

– Да что за дом! – закричала она и топнула ногой. – Лифт не работает, воды нет! К чёрту из этой страны! Спрошу у Найоба, где моя родина, и уеду! – Она разрыдалась и встала под ледяную воду.

До телефона она не дошла. «Посплю маленько», – подумала Катерина и пошла в спальню. Глянула на разобранную кровать и пулей вылетела в коридор. Больше никогда она не ляжет там, где была с Мат-Матом.

Она закрыла дверь спальни на ключ. По какой-то дурацкой прихоти Катерина распорядилась во все двери своей квартиры врезать замки. Наверное, потому, что в детдоме двери комнат невозможно было запереть. Она закрыла дверь спальни на ключ и потащилась в гостиную, на второй этаж. Там она вышла на террасу – главную гордость её квартиры. Терраса опоясывала гостиную с трёх сторон, создавала умопомрачительное ощущение пространства и высоты, позволяла любоваться на город с поднебесья, дышать свежим воздухом и чувствовать себя исключительной. Катерина любила здесь летом лежать в шезлонге, пить кофе и мечтать. Но сейчас она подошла к перилам и швырнула ключ вниз. Замки, которыми она заперла своё прошлое, должны быть заперты, а ключи выброшены.

То, чего она больше всего боялась – произошло.

Она осталась одна.

Мат-Мат не загремит больше на кухне кастрюлями, не заворчит, что она в обуви проходит в дом, что стряхивает пепел мимо пепельницы, а вещи швыряет в кресло.

Она обязательно позвонит в милицию.

Вот только выспится и позвонит.

Катерина прилегла на короткий диванчик, было неудобно, но наплевать.

Она замурует дверь в спальню. Нет, она просто уедет туда, где пальмы растут сорняками…