Дети Луны Резанова Наталья
К вечеру появилась поденщица, и пришлось укладываться в постель, делать соответствующее лицо, сожалеть о том, что не увидит намечающихся торжеств, нет, ей не нужно ни лекаря, ни священника, да, она согласна отпустить Тильду пораньше, она в состоянии позаботиться о себе сама и пока что не нуждается в ее, Тильдиных, услугах… На прощание Адриана, хрипя и кашляя, испросила Тильду перечислить имена знатных сеньоров, которых ждали в городе. Не услышав имени Вельфа Аскела, выразила сомнение в Тильдиной осведомленности, а после клятвенных уверений в обратном проводила ее до дверей, держась за стены, и затем, как была, босиком, снова плюхнулась на колени и снова вознесла молитву, на сей раз благодарственную.
…Колокола звонили не переставая с той минуты, когда конь наследника вступил в пределы города, все время, пока он следовал по главным улицам, и до тех пор, покуда за последним из спутников принца не закрылась дверь ратуши. У Адрианы раскалывалась голова, а когда к трезвону прибавился еще приглушенный голос труб, она начала чертыхаться вслух. У нее не было ни малейшего желания приоткрыть ставень и посмотреть, что происходит. Поэтому она ничего не узнала ни о произносимых в ратуше речах, ни о торжественной мессе в соборе, ни о том, как с балкона дворца бросали в толпу монеты и сласти. Все это она могла бы себе прекрасно представить, если б захотела, но она в это время думала о Берте, доброй женщине из Нижней Лауды (муж ее был там скорняком), у которой Адриана провела с десяток дней, когда присматривала себе в городе дом. Берта тогда была на сносях и, пожалуй, уже должна родить, а Адриана до сих пор не удосужилась ее навестить — не потому, что забыла, а погрузившись в уныние и неподвижность. Это, конечно, было смешно в сравнении с надвигающимися событиями. Странник — тот и посмеялся бы, и занялся делом. Люди, которые ему не были нужны, его не интересовали. Его отношение к ним отличалось крайней простотой. Во-первых, он занимался своей работой. Затем, он ненавидел орденцев и баронов-изменников, был предан своему сеньору и своему королю. Адриана же никак не могла забыть, что кроме названных существует еще множество людей, просто людей, которые тоже хотят жить. К этой категории, кстати сказать, она причисляла и себя. Подобное различие во взглядах объяснялось тем, что Странник был политиком, а Адриана — нет.
Так она и мыкалась целый день. Не было ни желания есть, ни желания спать. Ничего не было. Было тошно.
Назавтра, судя по доносившимся с улицы звукам, веселье в городе шло вовсю. С визгом носились мальчишки, слышались пьяный хохот и песни. На каждом углу пылали костры, так что мороз не служил помехой. Во дворце, надо думать, пировали, и вообще словно раньше времени наступила Масленица. Адриана сидела у камина и шила, раз и навсегда посчитав, что общее веселье ее не касается. Но оказалось, что касается и даже очень.
Уже стемнело не только в затененной комнате, но и на улице, и Адриана собиралась пораньше лечь спать, когда услышала вопли, явно не относящиеся к праздничному веселью, а когда разобрала, что кричат: «Пожар! Горим!» — то насторожилась. Под окном послышался топот множества бегущих ног, и беспокойство ее возросло еще больше. Уж ей ли не знать, что такое пожар в городе! И горит вроде бы рядом… а жариться живьем нет никакой охоты. Но, может быть, это выдумка ловких воров, чтобы выманить добрых горожан из дому? Она рискнула приоткрыть ставень и выглянуть наружу. Гул голосов доносился совершенно отчетливо, и ей показалось, что она различает на снегу отблеск огня. После кратких размышлений Адриана решила выйти на улицу узнать, что делается, а то неизвестно, что еще придется предпринять… Все равно ночь…
Она выбежала, накинув только плащ, без шапки и платка — по благословенной военной привычке редко мерзла, а с кинжалом не расставалась никогда. Снег в тупике был весь истоптан. Горело у площади, напротив собора. Дом, как и следовало ожидать, занялся от одного из праздничных костров, и пламя уже перекинулось на соседние. Кругом собралась толпа, но пожар помогали тушить лишь немногие, остальные просто глазели и переговаривались.
Пламя стояло высоко. На снегу лежала багровая тень, в черном небе гуляли сполохи. Люди задирали головы вверх, приложив руку к глазам козырьком. «Ну и кошельков же срезано, наверное», — подумала Адриана и тоже взглянула наверх — у нее-то с собой не было кошелька. Ее коснулось горячее дуновение, капюшон свалился с головы, прядь волос легла поперек лица.
— Боже мой! Боже мой! Боже мой! — причитала какая-то женщина. — Только бы до нас не дошло!
— А ежели собор загорится? — Каменный, а горит-то как!
— Боже мой! Боже мой!
— Тушить надо, а не языки чесать, — заметила вслух Адриана. — Шли бы к колодцу!
Старик в долгополой одежде ползал по снегу, подбирая рассыпанные вещи, которые удалось выбросить из окон. Подбегавшие с ведрами перешагивали прямо через него. Адриана тоже встала в цепочку, руки у нее рут же заледенели от плескавшейся через край воды. С грохотом обрушилась одна из потолочных балок, искры полетели далеко в толпу. Все, кто был рядом, шарахнулись в сторону. Адриана отскочила назад и чуть рыло не сбила с ног человека, прижимавшего к себе большой мешок. В следующее мгновение оба вскричали хором: «Господи помилуй!» — причем Адриана с неменьшим удивлением, чем владелец мешка. Перед ней был Стефан-скорняк, муж той самой Берты, о которой она вспоминала не далее как нынче утром. Это совпадение так удивило ее, что она на некоторое время забыла о пожаре.
— Здравствуй!
— Тебе так же… Здорово полыхает!
— Как жена?
— Слава богу! Неделю назад разродилась. Мальчик.
— Ну, поздравляю тебя!
— Она тебя поминала, к слову сказать… А я, понимаешь ли, приехал купить кой-чего, еще третьего дня, ну и застрял! Словно на ярмарку попал.
— Где стоишь-то?
— В «Золотом Солнце».
— Ого, какая даль! Не боишься по ночам топать, да еще с мешком?
Он крепче прижал мешок к себе.
— Я вообще-то с приятелями шел… Но из-за этого пожара…
Оба снова обернулись. Со стороны казарм скакали всадники, за ними, скользя и падая по снегу — несколько десятков пеших.
— Слава Создателю! Солдат прислал!
— Благодетель наш!
— Теперь-то потушат!
— Эй, посторонись!
Раскидав толпу, вновь прибывшие принялись крушить стены горящих домов, не обращая внимания на вопли и плач хозяев. Напуганные кони подымались на дыбы, шарахались, их ржание мешалось со всеобщим криком. Среди полыхающих на покрытом копотью снегу бревен метались какие-то тени, не то живые люди, кто-то с проклятиями сбивал огонь с одежды, и под дождем искр давка все увеличивалась… Сущий ад.
— Так ты передай жене-то, — обратилась Адриана к Стефану, стремясь перекричать треск огня и стук топоров, — ты передай…
— Что? Что ты сказала?
— Рада я за нее!
— Слушай, а ты приезжай к нам на крестины! В воскресенье! Попразднуем! Кумовьями будем! Приедешь?
— Приеду, спасибо.
— Так я Берте и передам!
— Ага! А теперь прощай, у меня дом без присмотра оставлен, недолго и до греха…
— До встречи…
Они только чуть отступили друг от друга и тотчас же потерялись в толчее.
Адриана и вправду собиралась уходить. Теперь, когда уменьшилась опасность, что пожар распространится дальше, совершенно ни к чему было торчать здесь. Слишком много народу. Слишком светло.
Опустив на лицо капюшон, она побежала обратно. Ей показалось, что знакомый голос крикнул вдогонку: «Эй!» «Нет уж, Стефан, в гости я тебя не приглашу, и не жди. Двигай в свою гостиницу». Она поддала ходу. «А пограбили там, должно быть, знатно, — подумала она, отпирая дверь. — Кое-кто неплохо нагрел руки на этом пожаре». Она чувствовала себя гораздо лучше, отвлекшись от мрачных мыслей, — побегала по морозу, засветила временное убежище, и, кроме того, вспомнился пожар у городских ворот, когда она сама чуть не сгорела. По этим причинам спала она крепче и дольше обычного.
Проснулась она от стука. Не в свою дверь, нет — тут взвилась бы, не успев открыть глаза. Кто-то ломился в дверь напротив. Она спустила ноги на пол. Судя по полосе света, пробившейся сквозь ставни и лежавшей у ее ступней, был уже день. Стук продолжался. Она встала, ругаясь в одеяло. Обычная осторожность подсказала ей, что открывать окно не следует. Прижалась лицом к щели и чуть было не отпрянула от крика:
— Люди! Грабеж средь бела дня!
— Открывай!
— И не открою! И нет на нас никакой вины! До самого наместника дойду!
— Перестань орать, дура! Никто тебя не грабит, не хватает, хотя нужно бы… — низкий голос неторопливо цедил слова. — А велено посмотреть, кто в доме есть, и если кого утаишь — пеняй на себя!
«Ну вот и все. Дождалась». Адриана затаила дыхание. Она их видела со спины — трое, в длинных коричневых плащах, под каждым из которых топырился меч, и шлемах с гребнями. Двое вошли в дом, один остался у ворот — следить, не полезет ли кто из окна. Адриана неслышно отступила, быстро натянула на себя платье, нащупала ножны на поясе. А может, это и не ее ищут? Может, поджигателей или мародеров? А, все равно — ее, не ее… Она вновь приникла к окну. Во всем тупике ставни приоткрылись только в двух-трех домах. Перепугались… Раздался звон посуды — видно, у кого-то барахло начало прилипать к рукам — и двое снова показались на улице. Обернулись.
— Дальше куда? — спросил тот, что оставался. Пар вылетал у него изо рта. Войлочный подшлемник опускался на плечи. Он был похож на собаку.
Тот, что отдавал приказ, — у него на одежде был нарисован арвенский орел, — огляделся и ткнул пальцем перед собой.
— Туда.
Это был дом Адрианы. Она быстро прошла в холодную кухню, заперев за собой дверь. Здесь имелся топор и целый арсенал предусмотрительно наточенных ножей. Все это она стала выкладывать на стол. Усмешка окаменила ее лицо. Снаружи уже стучали.
— Эй, кто в доме есть! Открывай! — Пнули сапогом. — Отпирай! Или оглохли?
«Нет уж, открыть я вам не открою. Входите в дом сами, как умеете, а уж отсюда вас вынесут».
— А кто здесь живет?
— Говорят, какая-то вдова…
— Слушай, по-моему, здесь никто не живет. Окна на запоре, и дым из трубы не идет. (Адриана возблагодарила Бога за то, что не успела затопить очаг.) Может, они здесь уехали?
— Кто их знает, может, и уехали. Вдовы, они ведь шустрые… Ну ладно, наддай-ка еще. Лауданцы — они как крысы, засядут в норах — только выкуривай… Эй! Открой!
«Ну что, парни, ломайте дверь. А за ней ваша смерть стоит. Помирать, так уж всем вместе. Сама сгину и вас с собой заберу. Помолились перед смертью, парни?»
Словно прочитав ее мысли, один сказал:
— Может, собьем дверь-то?
— Нет, это не надо. Сказано — без лишнего шума. Возьмем дом на заметку… Или лучше вот что. Мы дальше пойдем, а ты покарауль здесь пока.
— Холодно же, братцы!
— А фляга на что? — засмеялся третий.
Ушли. Она взяла в руки топор. Ну, стукнет она этого, а дальше что? Лучше пока затаиться.
Одинокий охранник мерз у ворот. Видно, во фляге было маловато. Он прыгал, стучал ногой о ногу и чертыхался, но поста не покидал. Изредка доносились голоса, стук. Время тянулось невыносимо. Наконец, они вернулись.
— Ну что?
— Тихо. Да нет здесь никого, говорю вам. Вот и снег с крыши не счищен… И пошли погреемся куда-нибудь, из других-то переулков наши наверняка давно вернулись, а мы все здесь.
— Да, холодновато.
— Ладно, пошли. Только греться будешь потом, как доложимся. И завтра с утра вернемся, проверим…
«Возвращайтесь, возвращайтесь. Завтра меня здесь не будет. — Она села на стол, подобрав закоченевшие на полу босые ноги. — Однако, солнце садится. Пожалуй, что к закрытию ворот и не успеешь. Ничего, мы не будем суетиться. Сейчас мы как следует соберемся, перекусим, — она вспомнила, что со вчерашнего дня не ела, — и на рассвете отправимся. Если застану в «Золотом Солнце» своего будущего кума — тем лучше, а нет — нанимаю там же, на постоялом дворе, лошадь и прямиком в Нижнюю Лауду, к Берте. А там осмотримся».
Так она и сделала. Увязать кое-какие вещи, подкрепиться, передохнуть было делом недолгим. Вскоре после полуночи она была уже снова на ногах. Оделась потеплее, мешочек с деньгами спрятала на груди под платьем. Удостоверилась, что за домом никто не следит, и в полной темноте выскользнула за ворота. Дурная примета для начала пути — покидать собственный дом по-воровски, оглядываясь и таясь, не зная, когда вернешься и вернешься ли вообще, но у нее не было времени размышлять об этом. Она хотела до света пересечь площадь. Мороз рвал легкие. Она, однако, не бежала — ночная стража могла обратить внимание на бегущую фигуру.
Она миновала черные развалины сгоревших домов, и когда отблеск зари осветил кровли и снег окрасился в розовый цвет, она вспомнила багровый отблеск огня на этом самом снегу. Не останавливаться! Дальше, дальше… Она прочнее прижала к себе плащом увесистый узел. Тащить тяжеловато, но она все-таки женщина состоятельная.
На звоннице оставшегося позади собора ударил колокол — «подымайтесь, люди!». Понемногу рассветало. Она слышала стук открываемых ставен и дверей. Скоро должны были появиться первые прохожие. Часа за полтора Адриана добралась до городских ворот, у которых находился постоялый двор «Золотое Солнце», и здесь ей снова пришлось задержаться. Несмотря на ранний час, ворота были уже открыты, но подобраться к ним было затруднительно из-за большого количества зевак. Не такова была Адриана, чтобы не выяснить, зачем собрался народ. Слишком много подозрительных событий случилось за последние дни.
Потупившись и запахнув плотнее плащ, Адриана приблизилась к группе о чем-то споривших горожан.
— Что же это делается, спрашиваю я вас? Что сие значит? Все говорили — недели две, не меньше. А он вдруг взял — и на четвертый день… Как это понять?
— Это из-за пожара. Кому такое в радость!
— А я слышал, его епископ Эйлертский уговорил…
— Тише ты! Видишь этого, в сером капюшоне? Фискал.
— И что ему в этом Гондриле? — послышался протяжный женский голос. — Чем Лауда плоха? И неужто все знатные господа туда потянулись, не знаешь ли?
«Может, вернуться? — подумала Адриана. — От Гондрила до Нижней Лауды — полдня».
— Потянутся! Пока-то многие еще здесь. Я сам видел, как разъезжают. И конные, и в санях…
«Нет, возвращаться нельзя. И да поможет мне Бог!» Она последний раз окинула взглядом говоривших — женщину с корзиной, двух стариков, раннего гуляку, дрожащего с похмелья, типа в сером капюшоне, стоявшего чуть в стороне — и двинулась своей дорогой.
В проеме ворот она видела обоз, застрявший по неизвестной ей причине. Между санями шныряли сборщики пошлин. Хорошо, что она не забыла приготовить мелочь. Если успеть, то неплохо бы присоединиться к этому обозу. Купцы, богомольцы — лучшее прикрытие, этому и Странник учил своих парней. А нет — на Манту и по льду, прямиком…
Всадники с орлами на плащах скакали вдоль стен.
— Заворачивай! — заорали со сторожевой башни, послышался скрип, и кто-то действительно завернул — она и не оглянулась. Впереди была вывеска «Золотого Солнца». У нее вдруг возникло чувство, что ей нужно скорее, как можно скорее войти в гостиницу, иначе что-то случится, и сразу же за этим — ощущение направленного в спину взгляда. Тут-то бы, пожалуй, и надо обернуться, но послышалось ей это или только чужая мысль отозвалась в мозгу: «Она».
Адриана и ускорила шаг.
— Эй, ты, в рыжей шапке!
Рванулась вперед.
— Остановись!
Спрыгнула с протоптанной тропы в снег.
— Стой, хуже будет!
Бесполезно было искать спасения на постоялом дворе, но если, минуя стражу, проскочить в переулок…
Проклятое солнце стояло над воротами. Она бросила узел — приманка? Всадники повернули за ней, и еще трое пеших, привлеченные шумом, выскочили из караульни.
Добежать. Их кони проваливаются в снег по брюхо. Успеть скрыться между домами… Что-то свистнуло в воздухе, и ее горло поверх платка охватила волосяная Ретля. Повинуясь скорее отработанному инстинкту, чем осмысленному решению, Адриана бросилась ничком прежде, чем петля натянулась, одной рукой рванула веревку на себя, другой, выхватив кинжал, попыталась перерезать, конец веревки тянули, рука соскальзывала, пришлось ударить трижды или четырежды, и кто-то уже подбежал к ней, и она, не глядя в лицо, ухватила его за ногу, и он плюхнулся рядом, Адриана привстала, чтобы отразить следующий удар, споткнулась, перекатилась, кинжал выскользнул из ее руки и провалился в снег, а те, другие, соскочившие с седел, уже были здесь, и тогда Адриана ринулась на них с голыми кулаками, ее сбили с ног, она снова вскочила, подбегали все новые и новые… Ее били, заламывали руки, вязали, а она все продолжала отбиваться, отчаянно, бешено и неукротимо, ибо больше ничего ей не оставалось делать.
— Они все-таки нашли ее! — Унрик, запыхавшись, вбежал в зал совета, что для человека его возраста и звания и в таком месте было совсем неприлично. — Сейчас будут здесь!
Лонгин поскреб бороду.
— А я-то, признаться, думал, что он спятил. Вид у него был совсем как у помешанного.
Наследник престола и королевский наместник Лауданской провинции произнес только одно слово:
— Холодно.
Епископ хлопнул в ладоши:
— Эй, вы! Распорядитесь, чтобы принесли еще дров!
Пятый человек, находившийся в зале, промолчал.
— Торвальд!
Комендант шагнул из мрака.
— Проследи, чтоб их разместили как положено. Пусть сеньоры Меласси, Теофил и Эсберн придут сюда. Да огня, огня сюда побольше! — Епископ отдавал приказания с каким-то торжеством. — Пусть ее сразу же ведут сюда, пока не опомнилась! А он…
— …пусть подождет внизу, — негромко сказал на следник.
— Так! Вначале мы сами допросим ее.
Слышно было, как опускаются решетки ворот, сперва внешних, потом внутренних. Двор наполнился скрипом, звоном оружия, отрывистыми выкриками. Внесли светильники, их свет, яркий, но неверный, заполнил зал. Знатнейшие лауданские сеньоры заняли свои места. Они не слишком понимали, зачем их вызвали, однако привыкли не задавать вопросов. Заглянул было клирик с письменными принадлежностями — епископ махнул рукой, и он исчез. По коридору затопали. Все обернулись к главной двери. Два стражника втолкнули в зал женщину со скрученными за спиной руками. Толчок был таким сильным, что она едва не упала и остановилась, пригнувшись, перед принцем и его советниками. Волосы, рыжие с проседью, довольно длинные, закрывали ее лицо. Ее черное платье казалось зловещим в колеблющемся свете. Потом она медленно подняла голову.
Раймунд стиснул пальцы, сложенные на коленях рук. До последней минуты он надеялся, что Даниель солгал или напутал. Теперь эта надежда исчезла. Он видел перед собой Странника, только волосы подлиннее, на виске свежий кровоподтек и губы разбиты, да еще что-то изменилось…
Лонгин ухватился за щеку, словно у него болели зубы.
— Что ж это ты, Странник? — чуть ли не жалобно сказал он и, не дождавшись ответа, сердито спросил:
— Бить-то зачем было?
— Иначе нельзя, — ответил один из охранников. — Больно сильно дерется.
Тем временем она обвела пристальным взглядом всех присутствующих, точно выискивая кого-то, и на лице ее появилось подобие улыбки.
Это обстоятельство очень не понравилось епископу.
— Ты! Женщина! — сурово произнес он. — Почему молчишь? — Так как она продолжала молчать, он продолжал говорить. — Ты низко обманывала короля, нас всех и многих других на протяжении долгого времени. В этом твоя вина не вызывает сомнения. Кроме того, ты обвиняешься во многом худшем, о чем тебе предстоит дать исчерпывающие показания. И ты понесешь заслуженную кару, не сомневайся!
Последовала длительная пауза.
— У тебя что, язык прилип к гортани?
Улыбка стала шире.
— Развяжите руки. Иначе я не буду говорить. — Она облизнула кровь с губы. Голос ее звучал глухо. — Или испугались?
Рыцари возмущенно переглянулись. Действительно, столько вооруженных мужчин…
— Развязать? — неуверенно спросил Лонгин.
Наследник кивнул.
Кинжал разрезал ремни. Растирая запястья, она заметила:
— И еще я не желаю разговаривать стоя.
— Ты! Как смеешь? Или не видишь, перед кем…
— По-моему, это вы хотели беседовать со мной, а не я с вами.
Раймунд догадался, что именно изменилось — исчезло всепобеждающее обаяние Странника. Эта женщина вызывала раздражение.
Принц прервал назревающую перебранку.
— Дайте ей табурет.
— И пусть стражники станут за спиной, чтобы не сотворила чего, — добавил епископ. — Теперь не следует ли тебе начать отвечать на наши вопросы?
— Теперь мне следует самой задать вопрос — зачем меня сюда приволокли?
— Нет, какова! — воскликнул Унрик.
Епископ положил ему руку на плечо:
— Ах, ты желаешь допроса по всей форме? Дойдет и до этого. А пока что назови свое имя.
— Я не делаю из него тайны. Адриана из Книза.
— Почему же ты, Адриана из Книза, оставила данное тебе при крещении, и приняла другое?
— Других имен я не носила. Клички, придуманные людьми, — не в счет.
— Ради чего ты обманывала меня и многих достойных людей?
— Ради блага королевства, преподобный отец! И за это меня следовало бы наградить, а не тащить связанной!
— Не тебе судить о благе королевства!
— Я и не судила. Я его делала.
— Лучше отвечай как положено, — сказал Лонгин.
Она только чуть повела глазами.
— А! Достойный граф! Вместе мы с тобой против попов воевали, а теперь ты с попами превосходно спелся!
— Я еще раз спрашиваю — с какой целью ты, под именем Странника, проникла в королевское окружение?
— Я туда не проникала. Меня туда позвали.
— Дайте я спрошу, — Унрик привстал, — зачем ты покинула армию во время военных действий?
— А нечего было бросать раненых на поле боя!
— Ты все время уклоняешься…
— Нет, это вы уклоняетесь! Я спросила, зачем я здесь, а мне еще никто не ответил.
— Мы все время ходим вокруг да около, — сказал епископ, — а до самого главного никак не доберемся. Пора бы уже… — он обращался непосредственно к наследнику.
— Хорошо. Пусть он войдет.
Сидящая на табурете не пошевелилась, но Раймунду показалось, будто что-то в ней напряглось.
Вошел, точнее, влетел Даниель Арнсбат. Его волосы были взъерошены, руки сжаты в кулаки. Удивительно — напряжение тут же отпустило допрашиваемую.
— Значит, это ты донес? — спросила она словно бы с любопытством.
Даниель быстро посмотрел в ее сторону, но не успел ничего сказать.
— Благородный Арнсбат, — епископ снова взял нить допроса в свои руки, — ты узнаешь обвиняемую?
— Да.
— Можешь подтвердить это под присягой?
— Да! Да!
— Тогда повтори свое обвинение.
— Я утверждаю, — голос его дрогнул, однако он продолжал говорить, — да, утверждаю, что эта женщина — ведьма! Что она проникла в Абернак, чтобы извести государя нашего короля… Когда же я узнал ее, она сделала так, что я не смог помешать ей, и своим колдовством лишила меня сил и рассудка! И она пользовалась этим, чтобы навести порчу на короля, ибо король заболел после того, как она появилась в свите. И я ничего не мог сказать — уста мои были запечатаны! Да, она ведьма, ведьма, ведьма! Многие видели, как она погибла, а теперь она стоит здесь, живая и невредимая!
— Достаточно. Ну, а ты, женщина, узнаешь этого человека?
Адриана, выслушавшая всю предыдущую тираду, склонив голову набок, ответила:
— Узнаю.
— И что ты скажешь на его обвинение?
— Скажу, что его не надо было лишать рассудка. У него такого никогда не было. — И вкрадчиво обратилась к Даниелю: — Ты помнишь, что я тебе обещала?
— Нет, теперь я буду говорить, а ты слушать! — Он шагнул к ней. Она чуть приподнялась, и тут же лапы охранников опустились на ее плечи. — И все будут слушать! Эта проклятая имела надо мной власть, но сейчас я освободился, слава матери-церкви! Я освободился, ты слышишь! Добрые судьи, не давайте ей отвечать! Каждое ее слово — ложь, на языке ее яд, она знает заговор, чтоб делать людей одержимыми… Я и сам плакал, когда думал, что она умерла, а это был обман, как и все, что она делает! Я был сам не свой, но теперь дьявольское наваждение миновало! И когда я увидел, как она на пожаре стоит и болтает, как ни в чем не бывало, я уже не сомневался, что скажу людям все! Добрые судьи, убейте ее! Нельзя так, чтобы дьявольская распутница торжествовала, а честные люди… — он что-то проглотил и, еще приблизившись к ней, выдавил: — Я довольно мучился, теперь помучайся ты!
В ответ можно было ожидать взрыва ругательств, однако она только тихо сказала:
— Ну, теперь тебе не жить… — и это подействовало сильнее, чем любые проклятия.
— Смотрите! — закричал он. — Демоны появились по ее бокам, они высунули языки и кивают головой! Нежели вы не видите их? Она напускает порчу, она шепчет заклятия! На дыбу ее, пока она не погубила всех!
— Уж не припадочный ли он? — негромко спросил Раймунд, и это были первые слова, которые он произнес вслух. Он знал об общем брезгливом отвращении, которые вызывают эпилептики.
Действительно, Даниеля трясло, и в углах рта, казалось, вот-вот выступит пена. Все же он услышал вопрос.
— Нет, я здоров и понимаю, что говорю! И еще я обвиняю Вельфа Аскела в сообщничестве с этой…
— Разве можно доверять человеку, который сейчас не в полном разуме? — шепнул Раймунд наследнику, за выражением глаз которого он тщательно наблюдал. И он угадал. Тот махнул рукой:
— Пусть его уберут. Потом…
— Неправда, я не болен! Все, что я говорю, — истина!
Его взяли под руки, но он упирался. Наконец, его вытолкали из зала, он успел еще крикнуть в дверях:
— Умрешь! Умрешь!
Она лишь пошевелила губами.
Раймунд несколько успокоился. Этот Арнсбат и вправду не слишком умен. Если б он подтвердил, что в самом деле болен и падучую на него навела Адриана, это был бы лучший довод в пользу обвинения.
— Что ты теперь скажешь, женщина? — спросил епископ. — Или ты тоже будешь утверждать, что он не в себе?
— Почему же? Он здоров, хоть и готов свихнуться от злобы. А дело, достойные судьи, проще простого, и я готова изложить его, если будет на то ваша воля.
— Излагай. — Епископ был доволен, что допрос наконец-то принял сколько-нибудь приличествующий вид.
— Нечистая сила здесь вовсе ни при чем. Арнсбат родом из Книза, как и я. И не я его преследовала, как можно подумать, а он меня. Он, честные сеньоры, хотел, чтобы я вышла за него замуж. Я не пожелала — это же глупая и злая скотина, господа судьи. Тогда он попытался меня принудить, пригрозил, что выдаст меня королю или другим. На что я пообещала ему в подобном случае прирезать его. Он испугался, а сейчас почувствовал себя в безопасности, вот и распустил язык. А так как судить девушку за то, что она за кого-то там не желает замуж, нельзя, он и наплел всякой мерзости.
— И больше ты ничего к этому не прибавишь?
— Ничего, преподобный отец.
— Никогда в жизни не поверю, чтоб рыцарь захотел жениться на такой! — вскричал Унрик.
— А я склонен ей верить, — заметил Раймунд. — При том, что мне известно о Даниеле Арнсбате, эта история звучит весьма правдоподобно.
— Да и рыцарь-то он из худородных, — добавил Лонгин.
Тут сеньор Меласси, за весь вечер не проронивший ни слова, вдруг вымолвил:
— Ну хорошо. А что он тут начал про Вельфа Аскела?
— Да, именно! — подхватил Унрик.
Она снова чуть напряглась.
— Благодарю вас, мои благородные друзья. Отвечай на вопрос!
— Вельф Аскел ни при чем, как и нечистая сила!
— Не объясняется ли столь наглое поведение уверенностью в том, что Вельф Аскел выручит ее? — Унрик обращался к епископу, но ответила опять Адриана, при чем весьма резко:
— Вельф уверен в моей смерти, так же, как вы были в ней уверены, и это никому не мешало, кстати сказать!
— Он знал, кто ты на самом деле?
— Ничего он не знал!