Пятый элефант Пратчетт Терри

– Капрал Задранец ищет улики, – ответил Ваймс. – Так мы называем следы, которые могут помочь нам в расследовании. О, это великое искусство.

– А вот это письмо вам ничем не поможет? – язвительно осведомился Ди. – На нем есть надписи. Так мы называем… следы, которые могут помочь вам в расследовании.

Ваймс взглянул на протянутый лист бумаги. Коричневатая и жесткая бумага была испещрена рунами.

– Я не умею… читать руны, – сказал он.

– О, это великое искусство, – мрачно заметил Ди.

– Зато я умею, сэр, – встряла Шелли. – Позвольте-ка.

Она взяла лист бумаги и про себя прочла написанное.

– Это очень похоже на требование выкупа, сэр, – наконец сказала она. – От… Сыновей Аги Молотокрада. Они заявляют, будто бы Каменная Лепешка у них и они ее… Они ее уничтожат, сэр.

– Ну и в чем навар? – поинтересовался Ваймс.

– Ни в чем. Они требуют, чтобы Рыс отказался от своих намерений стать королем-под-горой, – ответил Ди. – Только и всего. Я нашел письмо на своем столе. Впрочем, в последнее время кто ни попадя подсовывает мне на стол всякие бумажки.

– А кто такие эти Сыновья Аги Молотокрада? – спросил Ваймс, глядя Ди прямо в глаза. – И почему вы не сообщили мне об этом раньше?

– Мы не знаем. Это вымышленное название. Какие-то мятежники, как мы полагаем. А еще мне сказали, что вы будете задавать мне вопросы.

– Значит, это уже не обычное преступление, – сделал вывод Ваймс. – А политика. Но почему король не может отказаться от претензий на трон, вернуть Лепешку, а потом объявить, что, мол, держал пальцы скрещенными? Это ведь было принуждение, так что…

– Мы очень серьезно относимся к клятвам, ваше превосходительство. Отказавшись от притязаний на трон, Рыс не сможет на следующий день передумать. А если он допустит, чтобы Лепешка была уничтожена, королевская власть потеряет легитимность и начнутся…

– Волнения, – закончил за него Ваймс.

«И они непременно докатятся до Анк-Морпорка, – добавил он про себя. – А пока что мы имеем дело всего-навсего с легкими уличными беспорядками».

– И кто станет королем в случае его отречения?

– Альбрехт Альбрехтссон, кто ж еще.

– И это тоже вызовет волнения, – кивнул Ваймс. – А возможно, и гражданскую войну, насколько я слышал.

– Король собирается отречься. Он уже принял решение, – тихо произнес Ди. – Нет ничего хуже хаоса. Гномы не любят хаос.

– Но вас так или иначе ждет хаос, – сказал Ваймс.

– Бунты против королей случались и раньше. Зато гномий народ выживет. Королевская власть продолжится. Традиции будут соблюдены. Лепешка возвратится на свое место. В нашу жизнь вернется… смысл.

«О боги, – подумал Ваймс. – Могут погибнуть тысячи гномов, но это никого не волнует, только бы уцелел какой-то кусок камня. Здесь я не страж порядка. Чем я могу помочь?»

– В общем и целом ничего страшного не произошло! – вдруг завопил Ди, неожиданно теряя самообладание. – Но нет, Анк-Морпорку обязательно нужно сунуть свой нос в наши дела!

– А, стало быть… Вы не хотите, чтобы люди узнали о случившемся… А поэтому сохраняете спокойствие, будто все идет как надо. Но если какой-нибудь тупой чужеземец вдруг сунет нос не в свои дела, вы сделаете вид, что совсем тут ни при чем. Чистенькими хотите уйти?

Ди замахал руками.

– Это все не моя затея!

– Послушайте, лично я вашим стражникам даже детскую копилку не доверю. Я уже придумал два или три способа незаметно вынести отсюда Лепешку. К примеру… Как насчет какого-нибудь потайного хода, ведущего сюда?

– Нет тут никакого потайного хода!

– Что ж, хорошо. Вы хотя бы иногда даете честные ответы. А теперь подождите нас у лодки. Мне нужно поговорить с капралом Задранец.

Ди неохотно ушел. Ваймс выждал, пока его шаги не стихнут в тоннеле.

– Ну и дела, – пробормотал он. – Тайна закрытой комнаты. Да только дверь нараспашку. Это значительно все усложняет.

– Сэр, вы предполагаете, что Дрема носил под плащом мешки с песком? – спросила Шелли.

«Ничего подобного я не предполагал, – сказал про себя Ваймс. – Но теперь я, похоже, знаю, как гном справился бы с этой загадкой».

– Возможно, – ответил он вслух. – Такой песок встречается повсюду. Каждый день ты добавляешь к своему весу горстку песка, но очень осторожно, чтобы весы не сработали. И в итоге ты… Сколько весит Лепешка?

– Около шестнадцати фунтов, сэр.

– В итоге ты набираешь шестнадцать фунтов, а потом просто рассыпаешь песок по полу, прячешь Лепешку под плащом и… В общем, могло получиться.

– Рискованно, сэр.

– Но никто и не предполагал, что Лепешку попытаются украсть. Хочешь убедить меня в том, что четверо стражников, торчащих тут двадцать четыре часа кряду, постоянно находятся начеку? Зачем время зря терять, если можно поиграть в покер?!

– Я думаю, они полагаются на то, что всегда знают, когда поднимется лодка, сэр.

– Правильно. Серьезная ошибка. И вот еще что. Готов поспорить, что бдительность они теряют в тот самый момент, когда лодка опускается обратно. Главное – добраться досюда, а уж украсть Лепешку совсем не трудно. Это вполне возможно, просто нужно обладать некой ловкостью и уметь хорошо плавать.

– Вообще, сэр, встречавшие нас стражники показались мне достаточно бдительными.

– Согласен. Особую бдительность стражники демонстрируют именно после кражи. Хитрые, как лисы, острые, как ножи… Мы спали?! Да никогда, чтоб мы да глаза сомкнули?! Я – стражник, Шельма. И знаю, насколько скучно бывает что-нибудь охранять.

Ваймс шаркнул ногой по песку.

– Сегодня они тщательно проверяли все кареты и повозки, которые въезжали в пещеру или выезжали из нее, но только потому, что Лепешка уже была украдена. Именно в такое время ты вдруг становишься очень официальным, очень умелым и очень деятельным. Хочешь сказать, на прошлой неделе они открывали каждую бочку и тыкали вилами в каждый воз с сеном? А то, что сюда ввозили, они тоже проверяли? Кстати, где там Ди? Его не слышно?

Шелли прислушалась.

– Никак нет, сэр.

– Хорошо.

Ваймс вошел в тоннель, прижался к стене, сделал глубокий вдох и уперся ногами в противоположную стену. Потом он пробрался над плитами весов, дюйм за дюймом передвигая ноги и лопатки и морщась при каждом движении, пока наконец не спустился на пол с другой стороны. Скоро он подошел к разговаривающему со стражниками Ди.

– Но как вы…

– Не имеет значения, – перебил Ваймс. – Скажем просто: я несколько длиннее гнома.

– Вы раскрыли преступление?

– Нет, но некоторые идеи появились.

– Правда? Так быстро? – недоверчиво спросил Ди. – И какие же?

– Я все еще сортирую их, – ответил Ваймс. – Вам очень повезло, что король попросил вас обратиться именно ко мне. Но на данный момент лишь одно я знаю наверняка – от гномов никогда не получишь правдивого ответа.

Когда Ваймс, стараясь двигаться как можно незаметнее, занял место рядом с Сибиллой, опера уже близилась к финалу.

– Я ничего не пропустил? – спросил он.

– Они поют просто прекрасно. А ты где был?

– Все равно ты не поверишь.

Невидящим взглядом он уставился на сцену, на которой пара гномов очень осторожно изображала показную схватку.

Ну хорошо. Если это политика, значит, это… политика. В политике он плохо разбирался. Тогда попробуем представить, что это обычное преступление…

Итак, прежде всего отсеиваем самые простые версии. И начать лучше с главного правила всякого стражника: первым делом подозревай жертву. Но кто тут жертва? Неясно. Переходим ко второму правилу: подозревай свидетеля. Преступник – покойный Дрема? Он спокойно мог вынести Лепешку за несколько дней до того, как «обнаружил» пропажу. Да он вообще мог творить тут что угодно – учитывая, как эта штука охранялась. Даже Шнобби и Колон справились бы с охраной лучше. Гораздо лучше, мысленно поправил себя Ваймс. Потому что они обладали хитростью, свойственной настоящим стражникам. Лепешку охраняли почетные гномы, а именно таким и нельзя доверять охрану. Нет, на такую работу следует нанимать хитрых людей.

Но какой смысл Дреме похищать Лепешку? Он мгновенно стал бы главным подозреваемым. Ваймс не слишком хорошо разбирался в гномьих законах, но догадывался, что главного подозреваемого вряд ли ждало радужное будущее, тем более что другого кандидата в козлы отпущения могло и не найтись.

А может, он просто сбрендил? Шестьдесят лет менять свечи – всякий свихнется. Впрочем, нет, и эта версия не проходит. Тут главное – выдержать первые десять лет, а дальше уже катишься по накатанной… Как бы то ни было, некоторое время назад Дрема отправился на небесные – или подземные – золотые рудники. Ну, или во что там верят гномы? А значит, на вопросы он ответить не сможет.

«Ты сумеешь раскрыть это преступление, – говорил себе Ваймс. – У тебя есть для этого все необходимое. Теперь осталось задать нужные вопросы и сделать правильные выводы».

Однако знаменитые Ваймсовы инстинкты отчаянно пытались подсказать ему что-то.

С формальной точки зрения похищение чужого имущества и требование за него выкупа (ну, или выполнения каких-то условий) – все это преступные деяния. Но в данном случае это не главное преступление.

О нет, тут было совершено еще одно преступление. Он чувствовал это – так рыбак по водной ряби определяет приближение рыбного косяка.

Схватка на сцене продолжалась. Периодически участники прерывались на то, чтобы спеть песню – предположительно о золоте.

– Э… А в чем здесь дело? – спросил он.

– Уже финал, – прошептала Сибилла. – Показали только часть оперы, которая касается выпекания Лепешки, но, к счастью, включили Арию Выкупа. Железный Топор с помощью Скальта сбежал из темницы, украл спрятанную Аги истину, запек ее в Лепешку, после чего уговорил охранявших лагерь Кровавого Топора стражников пропустить его. Гномы верят, что когда-то истина была осязаемой, как исключительно редкий металл, и последняя ее частица заключена в Лепешке. Стражники не могли отказать Железному Топору из-за абсолютной власти истины. Сейчас они поют о том, как любовь, подобно истине, всегда проявит себя так, как проявила частица истины, сделав истинной всю Лепешку. На самом деле это одно из самых гениальных музыкальных произведений. Золото тут почти не упоминается.

Ваймс уставился на сцену. Он не понимал песен, текст которых был сложнее, чем в песнях типа «Ах, куда подевалась перчица (и студень уж совсем не тот)».

– Кровавый Топор и Железный Молот… – пробормотал он.

Сидящие рядом гномы принялись бросать на него раздраженные взгляды.

– А кто из них…

– Шелли уже говорила тебе. Они оба были гномами, – резко ответила Сибилла.

– А, – мрачно произнес Ваймс.

Все эти вопросы были выше его понимания. Есть мужчины, и есть женщины. Все просто и понятно. Сэм Ваймс был незамысловатым человеком, когда дело касалось того, что поэты громко величали «списками любви»[20]. Он знал, что на некоторых улицах Теней можно найти самые экзотические удовольствия, однако смотрел на все это как на далекие страны – он в них никогда не бывал, а значит, это не его проблемы. Правда, иногда он диву давался: и до чего только не додумаются люди, если им предоставить побольше свободного времени!

Однако с гномами… Это было так же трудно вообразить, как пытаться нарисовать себе мир, не глядя на его карту. Гномы не то чтобы игнорировали секс, просто… не считали его важным. Вот бы и с людьми было так. Работать стало бы намного проще.

На сцене дело дошло до смертного ложа. Ваймсу с его поверхностными знаниями уличного гномьего было трудно разобраться, что именно происходит. Кто-то умирал, кто-то другой сильно сожалел о происходящем. У обоих главных певцов были бороды, в которых можно было спрятать целый курятник. Что же касается актерской игры, то выражалась она большей частью в периодическом взмахе рукой.

Впрочем, вокруг него периодически раздавались сдавленные всхлипы, иногда кто-то сморкался. Даже у Сибиллы дрожала нижняя губа.

«Это ведь всего лишь песня! – хотелось воскликнуть ему. – Она далека от реальности. Реальны преступления, улицы и погони… Песня не поможет тебе выбраться из трудного положения. Попробуй спеть перед вооруженным стражником в Анк-Морпорке, увидишь, к чему это приведет…»

После представления зрители долго и тепло аплодировали – как всегда бывает, когда аудитория не совсем поняла, о чем ей пытались рассказать, но инстинктивно осознает, что надо бы показать обратное. Затем Ваймс принялся пробиваться сквозь толпу на выход.

Ди разговаривал с каким-то юношей крепкого телосложения и в черных одеждах. Молодой человек показался Ваймсу знакомым. Очевидно, как и Ваймс ему, поскольку юноша резко, почти вызывающе кивнул, приветствуя его.

– А, ваша светлость Ваймс, – сказал он. – И как вам опера?

– Особенно понравился эпизод, в котором пелось о золоте, – ответил Ваймс. – А вы?…

Молодой человек щелкнул каблуками.

– Вольф фон Убервальд.

Что-то переключилось в голове Ваймса, и глаза сразу начали отмечать детали: немного удлиненные резцы, слишком густые светлые волосы на шее…

– Брат Ангвы? – уточнил он.

– Именно, ваша светлость.

– Стало быть, ты, так сказать, волковольф?

– Благодарю вас, ваша светлость, – торжественно кивнул Вольф. – Очень смешно. Честное слово! Давненько не слышал столь смешных шуток! Знаменитое анк-морпоркское чувство юмора!

– Я вижу серебро на твоем… мундире. Эти… эмблемы. Волчьи головы с молниями вместо клыков…

Вольф пожал плечами.

– Сразу видно стражника. Ничто не ускользнет от вашего внимания, да? Но это не серебро, а никель!

– Что-то я не припомню эту эмблему. И какого она полка?

– Нас скорее можно назвать… движением, – поправил Вольф.

Он и повадками напоминал Ангву. Выглядел так, словно в любой момент готов был броситься в бой, словно все тело его представляло собой готовую распрямиться пружину, и вариант отступления здесь даже не рассматривался. Когда у Ангвы было плохое настроение, люди при встрече с ней ежились и поднимали воротники, сами не отдавая себе отчета почему.

Брат и сестра отличались только глазами. У Вольфа были глаза… Нет, даже не волка. Ни у одного животного не могло быть таких глаз, но Ваймсу приходилось видеть подобный взор в некоторых не очень благоприятных для здоровья анк-морпоркских питейных заведениях, из которых, если повезет, ты успевал уйти, прежде чем ослепнешь от выпитого.

Колон называл таких людей «бутылочниками», Шнобби предпочитал термин «психи долбаные». Как их ни называй, тупоголового, злобного и подлого скота Ваймс узнавал сразу. Победить в схватке с таким человеком можно, только вырубив его или серьезно ранив, потому что в противном случае он приложит все силы, чтобы отправить тебя на тот свет. В обычных питейных заведениях драчуны настолько далеко не заходили, ведь убийство стражника грозило большими неприятностями как для убийцы, так и для всего его окружения, но подлинного психа подобные мелочи не волнуют, потому что, когда он дерется, его мозги находятся совсем в другом месте.

– Что, ваша светлость, какие-то проблемы? – улыбнулся Вольф.

– А? Да нет, просто… задумался. Мне почему-то кажется, что мы уже встречались.

– Сегодня утром вы заезжали к моему отцу.

– Ах да.

– Мы не всегда перекидываемся к приезду гостей, – пояснил Вольф.

И в его глазах зажглись оранжевые огоньки. До сегодняшнего дня Ваймс считал, что «горящие глаза» – это не более чем фигура речи.

– Прошу меня извинить, но я должен переговорить с дегустатором идей, – сказал Ваймс. – Политика, ну что тут поделаешь…

Он отвел Ди в сторонку.

– Дрема посещал Пещеру Лепешки каждый день в одно и то же время?

– Думаю, да. Впрочем, это зависело от других его обязанностей.

– Значит, он необязательно посещал пещеру каждый день в одно и то же время? Как часто происходила смена караула?

– Каждые три часа.

– Он приходил до смены караула или после?

– Это зависело от…

– О боги! Стражники что, ничего не фиксировали?

Ди изумленно уставился на Ваймса.

– Вы хотите сказать, что он мог прийти и два раза в день?

– Отличная догадка. Но я хочу сказать немного другое. Кто-то еще мог прийти туда. Некий гном приплывает на лодке с двумя свечами… Мог ли он вызвать у стражников повышенный интерес? А если бы другой гном с двумя свечами приплыл на лодке через час или чуть позже, когда караул сменился?… Чем он рисковал? Даже в том случае, если бы нашего мошенника остановили, ему достаточно было бы пробормотать что-нибудь о… скажем, плохих свечах или отсыревших фитилях. На самом деле он мог чем угодно отговориться.

Ди задумался.

– Нет, очень рискованно, – заявил он наконец.

– Но если наш вор следил за сменой караула и знал, где находился настоящий Дрема, он ведь мог рискнуть? Ради Лепешки-то?

Ди содрогнулся от одной мысли об этом, но потом все же кивнул:

– Утром стражники будут допрошены с пристрастием.

– Мной.

– Почему?

– Потому что я знаю, как правильно поставить вопрос, чтобы получить ответ. Начнем расследование. Выясним, кто куда ходил, побеседуем буквально со всеми стражниками, договорились? Даже с тем, кто дежурил внизу. Нужно точно выяснить, кто входил и кто выходил.

– Вы правда думаете, что наткнулись на след?

– Скажем так, некоторые идеи начали формироваться.

– Я обо всем… позабочусь.

Ваймс выпрямился и подошел к госпоже Сибилле, которая была похожа на остров в море гномов. Она о чем-то оживленно разговаривала с несколькими из них, и Ваймс, присмотревшись, узнал в них исполнителей оперы.

– Сэм, чем ты занимался? – спросила она.

– Политикой, дорогая, – ответил Ваймс. – А также проверял, можно ли еще верить собственным инстинктам. Ты не видишь, за нами кто-нибудь наблюдает?

– Ах вот в какие игры ты играешь… – поняла Сибилла. Улыбнувшись, она напустила на себя беззаботный вид, словно речь шла о каких-то пустяках. – Да практически все. Но если бы я раздавала призы, то первое место наверняка дала бы довольно грустной даме, которая стоит слева от тебя рядом с небольшой группкой гномов. Сэм, у нее клыки. И жемчуга. Как правило, они плохо сочетаются.

– А Вольфганга ты не видишь?

– Честно говоря, нет. Странно. Буквально пару минут назад он крутился неподалеку. Ты что, занимался любимым делом – нервировал людей?

– Не совсем. Скорее, позволял людям самим нервировать себя, – ответил Ваймс.

– Как правило, у тебя и то и другое неплохо получается.

Ваймс повернулся немного, словно хотел на что-то посмотреть. Гномы сновали и собирались в группки среди гостей-людей. Пятеро или шестеро гномов кучковались и что-то оживленно обсуждали. Потом один из них отходил и присоединялся к другой группке. Иногда кто-то приходил ему на замену. А иногда вся группка будто взрывалась и ее члены разлетались к другим группкам.

У Ваймса создалось впечатление, что за всем этим существовала какая-то структура, он словно бы наблюдал за медленным и полным значения танцем распространения информации. «Встречи в шахтах… – подумал он. – Небольшие группки – это из-за недостатка места. И все говорят тихо. А потом, когда группа принимает решение, каждый ее член становится распространителем этого решения. Новости расходятся кругами. Общество управляется слухами».

Любой результат тщательно рассматривался, взвешивался и обсуждался. Итог мог получиться каким угодно; к примеру, два плюс два могло составить четыре с небольшим, а возможно, даже ноль[21].

Периодически какой-нибудь гном вдруг вставал как вкопанный, некоторое время таращился в пол, после чего торопливо продолжал свой путь.

– Дорогой, мы должны присутствовать на торжественном ужине, – напомнила Сибилла, привлекая его внимание к общему перемещению в сторону ярко освещенной пещеры.

– О боги… Нам придется пить пиво? Закусывать крысами на вертеле? А где, кстати, Детрит?

– Вон там. О чем-то беседует с атташе по культуре из Орлей. Видишь человека с остекленевшим взглядом?

Они подошли ближе, и Ваймс услышал, как Детрит настойчиво втолковывал своему собеседнику:

– …Так вот, в ентой большой комнате везде расставлены сиденья, а стены красные, и большие золотые дети карабкаются на колонны, но вы не волнуйтесь, потому что енто не настоящие золотые дети, а сделанные из гипса или чего-то там еще… – Тут Детрит замолчал, явно задумавшись. – Да и золото не настоящее, в противном случае его бы давно кто-нибудь стибрил. А напротив сцены – огромная яма, в которой сидят музыканты. На ентом с ентой комнатой все. А в следующей комнате везде стоят мраморные колонны и на полу валяется красный ковер…

– Детрит? – окликнула госпожа Сибилла. – Надеюсь, ты не слишком утомляешь этого господина?

– Нет, я просто рассказываю ему о культуре, которая есть у нас в Анк-Морпорке, – весело ответил Детрит. – Я знаю каждый дюйм нашенской Оперы.

– Да уж, – замороженным голосом поддакнул атташе по культуре. – А особо мне понравилось описание картинной галереи. Мне теперь самому хочется увидеть, – он содрогнулся, – «картину ентой женщины. Улыбку художник ни хрена рисовать не умеет, а формы очень даже ничегошные». Сегодня я пережил опыт, который запомню на всю жизнь. Приятного вам вечера.

– Знаете, – сказал Детрит, провожая коллегу взглядом, – по-моему, он ваще не разбирается в культуре.

– Как ты думаешь, кто-нибудь заметит, если мы попытаемся улизнуть? – спросил Ваймс, озираясь по сторонам. – День выдался тяжелым, а мне еще нужно кое-что обдумать…

– Сэм, ты посол, а Анк-Морпорк – великая держава, – укорила Сибилла. – Мы не можем просто так взять и смыться. Что люди-то скажут?

Ваймс застонал. Значит, Иниго все же был прав: стоит ему, Ваймсу, чихнуть, Анк-Морпорк потом будет долго отсмаркиваться.

– Ваше превосходительство?

Он опустил взгляд и увидел двух гномов.

– Король-под-горой желает вас видеть, – сказал один из них.

– Э…

– Мы должны быть официально представлены, – прошипела госпожа Сибилла.

– Что, даже Детрит?

– Да!

– Но он же тролль!

Совсем недавно это казалось ему забавным.

Сейчас вся толпа, как заметил Ваймс, дружно двигалась в одном направлении. Бурный поток людей и других существ стремился попасть в некую определенную часть пещеры. Оставалось только влиться в этот поток.

Король-под-горой восседал на маленьком троне под одним из канделябров. Сверху царственную персону закрывал железный навес, на котором уже успели вырасти причудливые по форме сталактиты из воска.

Вокруг короля стояли четыре очень высоких (по гномьим стандартам, разумеется) и очень грозных гнома. На каждом из них были темные очки, и каждый был вооружен топором. Все, кто проходил мимо, удостаивались сурового и пристального изучения.

В данный момент король беседовал с послом Орлей. Ваймс бросил взгляд на Шельму и Детрита. Ну вот, притащил он их сюда, и что? Ничего не скажешь, удачная идея… В официальной мантии король выглядел каким-то недосягаемым и недовольным.

«А ну-ка, соберись, – мысленно приказал Ваймс самому себе. – Они граждане Анк-Морпорка. И не совершают ничего предосудительного. Вернее, – тут же поправил он себя, – не совершают ничего предосудительного по анк-морпоркским стандартам».

Очередь медленно двигалась, и Ваймс со свитой почти уже добрался до короля. Перехватив топоры поудобнее, гномы-охранники воззрились на Детрита. Однако тролль как будто не заметил этого.

– А енто место даже покультурнее Оперы будет, – произнес он, почтительно оглядывая пещеру. – Енти канделябры весят не меньше тонны.

Он поднял руку, провел ладонью по шее, потом посмотрел на свои пальцы.

Ваймс задрал голову. Что-то теплое, похожее на маслянистую каплю дождя, упало ему на щеку. Смахивая ее, он вдруг заметил, как мелькнула какая-то тень…

Далее все происходило в замедленном темпе. Время текло как патока, и Ваймс словно бы наблюдал за самим собой со стороны. Вот он увидел, как грубо отталкивает Шельму и Сибиллу, как что-то кричит хрипло, потом бросается к королю, подхватывает гнома на руки, а чей-то топор наносит звонкий удар по его кирасе.

Затем он катится по полу с разъяренным гномом в объятиях, а канделябр продолжает падать в облаке свечного пламени, но вдруг появляется Детрит и вскидывает вверх свои лапищи. Глазами тролль меряет расстояние: все ли правильно…

На краткий миг воцарилась полная тишина, и все присутствующие как будто замерли, глядя на тролля, который пытался поймать падающую гору огня. А потом законы физики начали действовать снова, и все исчезло в облаке гномов, обломков, расплавленного воска и горящих, летящих во все стороны свечей.

Очнулся Ваймс в темноте. Чуть поморгав, он коснулся пальцами глаз, убеждаясь в том, что они действительно открыты.

Он резко сел, жахнулся головой о какой-то камень и тут же увидел долгожданный свет – в глазах заплясали желтые и лиловые злобные огоньки, заполнившие все поле зрения. Он даже вынужден был снова прилечь, чтобы огоньки пропали.

Слегка отдышавшись, он произвел инспекцию личного имущества. Плащ, шлем, меч и доспехи исчезли. Он лежал в рубашке и бриджах. Холодно не было, но воздух обладал какой-то липкой влажностью, которая пробирала до костей.

Итак…

Он не знал, сколько времени ушло на ощупывание камеры, потому что ее пришлось именно ощупывать. Он двигался дюйм за дюймом, размахивал руками перед собой, как человек, овладевающий очень медленными приемами боя с темнотой.

Полагаться на органы чувств он не мог. Ваймс очень осторожно прошел вдоль одной стены, затем – вдоль другой, за которой последовала стена, в которой обнаружилась небольшая дверь с ручкой, и наконец он вернулся к стене с каменным ложем, на котором он некоторое время назад очнулся.

Задача усложнялась тем, что все это Ваймс вынужден был проделывать, опустив голову на грудь. Он был не очень высоким человеком, в противном случае проломил бы себе череп, когда попытался спросонья сесть.

Не имея ничего под рукой, Ваймс измерил камеру патрульными шагами. Он совершенно точно знал, сколько времени уходит на то, чтобы дойти таким шагом от Бронзового моста до дома. Сначала он немного запутался в расчетах, но в итоге все же определил, что площадь камеры составляет примерно десять квадратных футов.

Вопить и звать на помощь Ваймс не стал. Он был в камере. Значит, кто-то посадил его в эту камеру. И кто бы это ни был, вряд ли его интересовала точка зрения Ваймса на сей счет.

Добравшись на ощупь до каменной плиты, он опять лег. В кармане что-то брякнуло.

Похлопав по бокам руками, Ваймс достал то, что на ощупь и на звук очень напоминало коробок спичек. Спичек оставалось только три.

Таким образом, ресурсы: одежда, которая была на нем, и три спички. Теперь нужно выяснить, что происходит.

Он помнил падающий канделябр. А еще ему казалось, что он помнит, как Детрит поймал этот канделябр. Затем последовали какие-то вопли и крики, кто-то бегал вокруг, а король в его объятиях ругался так, как умеют ругаться только гномы. А потом кто-то ударил его, Ваймса, по голове.

Сейчас у него болела не только голова, но и спина, там, где кираса отразила удар топора. Вспомнив об этом, Ваймс пережил прилив национальной гордости. Анк-морпоркские доспехи выдержали удар! Да, конечно, скорее всего, эти самые доспехи были выкованы в Анк-Морпорке убервальдскими гномами из убервальдской же стали. И тем не менее доспехи были анк-морпоркскими.

На сделанной в Убервальде плите лежала подушечка, которая едва слышно звякнула, когда Ваймс повернул голову. Очень странный звук, как-то не ассоциирующийся с перьями…

Ваймс нащупал в темноте подушку и, прибегнув к помощи зубов, наконец разорвал плотную ткань наволочки.

Если то, что он вытащил из наволочки, некогда было частью птицы… в общем, не хотел бы он повстречаться с такой пичужкой. На ощупь предмет очень напоминал однозарядный арбалет Иниго. Палец, крайне осторожно всунутый в трубку, подсказал, что арбалет взведен.

«Всего один выстрел, – вспомнил Ваймс. – Но о том, что он у тебя есть, противник даже не подозревает… С другой стороны, вряд ли эту штуку в подушку засунула зубная фея, разве что в последнее время ей попадались особо непослушные детишки».

Ваймс спрятал арбалет обратно в наволочку и вдруг заметил приближавшийся свет. Он был очень тусклым, но позволил различить, что в двери имеется забранное решеткой окошко. За окошком возникли какие-то неясные силуэты.

– Вы очнулись, ваша светлость? Весьма своевременно.

– Ди?

– Он самый.

– Вы пришли сообщить мне, что произошла ужасная ошибка?

– Увы, нет. Хотя лично я убежден в вашей полной невиновности.

– Правда? Я тоже, – пробурчал Ваймс. – На самом деле, я настолько убежден в собственной невиновности, что даже не подозреваю, в чем меня обвиняют! Выпустите меня, а не то…