Уже мертва Райх Кэти

1

Собирая по кусочкам череп человека, погибшего во время взрыва цистерны с пропаном, я старалась не углубляться в раздумья о его судьбе. Прямо передо мной лежали две части черепной коробки. Третья часть, склеенная из мелких фрагментов, сохла в наполненной песком чаше из нержавеющей стали. Для установления личности человека костей вполне достаточно. Коронеру ничего другого и не требовалось.

Происходило это ближе к вечеру, в четверг 2 июня 1994 го да. Пока клей высыхал, я практически бездельничала. До события, которое перевернуло мою жизнь, а впоследствии коренным образом изменило мое представление о границах человеческой извращенности, оставалось минут десять. Я с наслаждением любовалась рекой Святого Лаврентия. Восхитительный вид из окна — единственное преимущество моего тесного углового офиса. Когда смотрю на воду, особенно на медленное течение, я ощущаю прилив сил.

Мысли плавно переключились на предстоящий уик-энд. Я планировала съездить в Квебек, хотя точно ничего еще не решила. За год работы судебным антропологом в Монреале я ни разу не побывала в столице провинции и потому с нетерпением ждала возможности посетить Квебек.

Я мечтала взглянуть на Авраамовы равнины, полакомиться мидиями и тонкими блинчиками, накупить безделушек у уличных торговцев. Одним словом, почувствовать себя настоящей туристкой и отдохнуть от дел. Мне просто необходимо было провести парочку дней вдали от скелетов, расчлененных тел или только что извлеченных из реки трупов.

Строить грандиозные планы мне всегда было легко, гораздо сложнее все эти планы осуществить. В большинстве случаев от своих задумок приходится отказываться. Они играют в моей жизни роль своеобразного аварийного люка, которым никогда не пользуешься: я с головой погружена в работу, на все остальное мне не хватает ни времени, ни решительности.

О его присутствии я узнала раньше, чем услышала стук в дверь. Для человека столь грузного двигался он очень тихо, но, почувствовав запах выдержанного трубочного табака, я сразу догадалась, кто пожаловал.

Пьер Ламанш возглавлял «Лаборатуар де медисин легаль» — судебно-медицинскую лабораторию — вот уже почти два десятка лет. Ко мне в офис всегда приходил исключительно по делу.

Меня охватило неприятное предчувствие.

Ламанш тихо стукнул в дверь костяшками пальцев:

— Темперанция?

Полная форма моего имени прекрасно рифмуется с Фран цией. Ламанш — единственный человек, который никогда не называл меня Темпе. Возможно, потому, что это слово казалось ему лишенным всякого смысла. Или потому, что он никогда не бывал в Аризоне. Не знаю.

— Что? — ответила я машинально.

Направляясь в Монреаль впервые, я полагала, что говорю на французском довольно бегло. О том, что придется общаться с квебекскими французами, я как-то не задумывалась.

— Мне только что позвонили.

Ламанш уставился на розовый листок бумаги, который держал в руке.

Создавалось впечатление, что на лице у этого человека все вертикальное — и длинный прямой нос, и параллельные носу и ушам глубокие складки. Глядя на него, я непременно вспоминала о бассет-хаундах. Наверное, уже в молодости Ламанш выглядел старым. Я не знала, сколько ему лет.

— Двое рабочих из «Гидро-Квебека» нашли сегодня какие-то кости. — Ламанш изучающе вгляделся в мое лицо — оно не выражало и намека на радость — и опять уставился в розовый листок. — Прошлым летом недалеко от этого места были обнаружены исторические захоронения, — продолжил он на правильном формальном французском.

Ни разговорных сокращений, ни сленга, ни полицейского жаргона я от него не слышала ни разу.

— Вы присутствовали на тех раскопках. Наверняка сегодняшняя находка тоже относится к разряду исторических. Я должен отправить кого-то на место ее обнаружения. Необходимо удостовериться, что она не имеет ничего общего со сферой деятельности коронера.

Ламанш поднял голову, вновь отрывая взгляд от своего розового листка, и из-за изменения угла падения предвечернего света складки и борозды на его лице словно бы стали глубже. Он попытался улыбнуться, и четыре складки на лице искривились.

— Полагаете, эта находка — археологическая? — спросила я, просто чтобы потянуть время.

Отправляться на осмотр места обнаружения человеческих останков в конце недели отнюдь не входило в мои планы. Перед поездкой, намеченной на уик-энд, я должна была успеть забрать из химчистки одежду, выстирать скопившееся грязное белье, докупить лекарства, заправить машину и объяснить Уинстону — работнику, следившему за нашим домом, — как ухаживать за моим котом.

Ламанш кивнул.

— Хорошо, — пробормотала я, хотя совсем не считала, что все настолько уж хорошо.

Он протянул мне листок:

— Распорядиться, чтобы вас отвезли туда на служебной машине?

— Нет, спасибо. Доеду на своей. — Я посмотрела ему в глаза, старательно скрывая злость.

Прочла написанный на бумаге адрес. Недалеко от моего дома.

Ламанш удалился так же тихо, как и пришел. Он неизменно носил обувь на каучуковой подошве, его карманы всегда были пусты, так что ни шелест бумажек, ни бренчание ключей или монет не выдавали его присутствия. Он приближался, подобно речному крокодилу, совершенно бесшумно. На некоторых из моих сотрудников это нагоняло страх.

Я уложила в рюкзак комплект спецодежды и резиновые сапоги, надеясь, что ни то ни другое не понадобится, взяла ноутбук, портфель и вышитую сумку, похожую на буфетную скатерть, — в том сезоне это было модно. Очень хотелось верить, что я не появлюсь в офисе до понедельника, но в мысли настойчиво вклинивался голос интуиции. Он твердил, что мои надежды абсолютно напрасны.

Лето в Монреале похоже на танцовщицу румбы — всю в кружевах, ярких одеждах, с мелькающими перед взглядами зрителей обнаженными бедрами, с поблескивающей от пота кожей. Неуемное, пышное празднество, которое начинается в июне, а заканчивается в сентябре.

Этого времени года ждут с нетерпением, а встретив, смакуют каждую минутку. Летом жизнь здесь перемещается на улицы. После долгой холодной зимы вновь открываются летние кафе, велосипедные дорожки заполняются велосипедистами и роллерами, сменяют друг друга разные фестивали, тротуары от изобилия народа превращаются в людской водоворот.

Лето на реке Святого Лаврентия совсем не такое, как в Северной Каролине — штате, где я родилась и выросла. На моей родине отличить зиму от осени, весны или лета без календаря очень сложно.

Весеннее возрождение севера впечатлило меня куда боль ше, чем суровые морозы. Оно помогло излечиться от тоски по дому, которой я страдала в течение долгих мрачных и холодных зимних месяцев.

Все эти мысли крутились в моей голове, когда я проезжала под мостом Жака Картье, сворачивала на запад, ехала мимо растянувшегося вдоль берега реки пивоваренного завода Молсона, мимо круглой башни комплекса «Радио Канада».

Я размышляла о судьбах людей, заключенных в тиски городской суеты, — об обитателях индустриального пчельника, наверняка, так же как и я, мечтающих о свободе: вот они взирают сквозь темные прямоугольники очков на яркое солнце, погруженные в мечты о лодках, велосипедах и теннисных туфлях; смотрят на часы, завороженные июнем.

Я опустила оконное стекло и включила радио.

Жерри Буле пел «Les Yeux du Coer». Я перевела: «Глаза сердца». И невольно представила крепкого темноглазого человека с рассыпавшимися в художественном беспорядке кудрями. Человека, влюбленного в музыку. Буле умер в сорок четыре года.

Исторические раскопки. Каждый судебный антрополог сталкивается в своей практике с подобной работой. Приходится иметь дело со старыми костями, не вырытыми из земли собаками, строителями, могильщиками, не вымытыми весенними разливами рек. Коронер — смотритель смерти в провинции Квебек. Если ты умираешь не так, как подобает, — не под наблюдением врача, не в кровати, — коронер желает знать, отчего ты умер. Если твоя гибель грозит унести за собой жизни других людей, ему об этом непременно должно быть известно.

Коронер ищет объяснение любой насильственной, внезапной или преждевременной смерти, но участь тех, кто отдал богу душу давным-давно, его не интересует. Быть может, когда-то этих людей убили или их уход из жизни извещал окружающих о начале какой-нибудь эпидемии, но с тех пор прошло слишком много времени. Когда древность останков умерших определена наверняка, они передаются археологам.

Я ехала и молилась, чтобы нынешняя находка оказалась именно такой.

Ловко пробравшись сквозь толпу машин в центре города, я уже через пятнадцать минут подъехала к месту, о котором говорил Ламанш. Гран-Семинер. Остаток от огромных владений, принадлежавших когда-то католической церкви. Приличный участок земли в самом сердце Монреаля. В цент ре. Я живу в двух шагах.

Гран-Семинер — серые мрачные замки окружены обилием зелени, ровными газонами и каменной крепостной стеной со смотровыми башнями. В море цементных гигантов города местечко это — зеленый островок, безмолвное напоминание о некогда влиятельном и важном образовательном учреждении.

В дни, когда церковь переживала свои лучшие времена, сюда приезжали тысячи молодых людей из разных семей, чтобы выучиться на священников. Есть здесь семинаристы и сейчас, но их очень мало.

Здания покрупнее сдаются теперь в аренду, в большинстве других Священное Писание и теологические беседы заменены факсимильными машинами и Интернетом. Возможно, метафора сия прекрасно подходит для описания современной жизни. Мы слишком увлечены общением друг с другом, чтобы задумываться о всемогущем Творце.

Я остановилась на небольшой улочке напротив Гран-Се минер и посмотрела на восток, в сторону Шербрука, туда, где стоят семинарские здания, которые теперь занимает Монреальский колледж. Не заметив ничего необычного, высунула в окно руку, спокойно свесила ее и посмотрела в противоположную сторону. Почувствовав боль от соприкосновения с разогретым на солнце пыльным машинным металлом, я тут же втянула руку обратно, как краб, до которого дотронулись палкой.

И тут мое внимание привлекло нечто бело-синее. Патрульная машина с надписью «Полиция города Монреаль» на боку, загородившая западный вход на территорию семинарии, на фоне средневековой каменной крепости выглядела по меньшей мере неуместно. Прямо перед машиной темнел серый грузовик «Гидро-Квебека». Из его кузова торчали лестницы и трубы, так что машина походила на космический корабль. Рядом с грузовиком стояли, о чем-то разговаривая, офицер полиции и двое рабочих.

Я свернула налево и влилась в поток двигавшихся в западном направлении на Шербруке машин, радуясь отсутствию репортеров. В Монреале столкновение с прессой — двойное испытание, ведь здесь в ходу и английский, и французский. Когда на меня давят при помощи одного-то языка, я не отличаюсь особенной любезностью. А отбиваясь от двойной атаки, становлюсь прямо-таки грубой.

Ламанш был прав. Прошлым летом я принимала участие в работах именно тут. Теперь я вспомнила все в подробностях. Тогда здесь обнаружили человеческие кости во время ремонта водопровода — наткнулись на старое церковное кладбище. Дело было передано археологам и закрыто. Я надеялась, что и на сей раз все закончится тем же.

Подъехав к грузовику, я остановила «мазду» прямо перед офицером. Мужчины прекратили разговор и повернули голову в мою сторону.

Когда я вышла из машины, офицер озадаченно нахмурился. Несколько мгновений он стоял на месте, будто обдумывая что-то, потом зашагал ко мне. На его лице не появилось и намека на улыбку. Возможно, в это время — в пятнадцать минут третьего — подходила к концу его смена и ему совсем не хотелось торчать сейчас у Гран-Семинер. Но мне ведь тоже не хотелось.

— Проезжайте дальше, мадам. Останавливаться здесь запрещено, — произнес он, указывая рукой, куда мне переместить машину.

Подобным жестом отгоняют мух от салата из помидоров.

— Я доктор Бреннан, — ответила я, захлопывая дверцу «мазды». — Из судебно-медицинской лаборатории.

— Вы от коронера? — недоверчиво, будто следователь КГБ, спросил офицер.

— Да. Судебный антрополог, — медленно, как учитель начальной школы, ответила я. — Занимаюсь эксгумацией и обследованием останков. Надеюсь, это дает мне право оставить машину на месте?

Я достала удостоверение, протянула ему и прочла имя на небольшом металлическом прямоугольнике над карманом его рубашки: «Констебль Кру».

Кру посмотрел на фотографию в удостоверении, потом на меня. Ясное дело, моя внешность его смутила. Неудивительно: я планировала сегодня целый день заниматься восстановлением черепа, поэтому и оделась для работы с клеем. Выцветшие коричневые джинсы, джинсовая рубашка с закатанными до локтей рукавами и высокие кроссовки на босу ногу. Большая часть волос скрыта под беретом. Те, что выбились, мягкими завитками лежали на лице, висках и шее. Я вся была перепачкана клеем и наверняка больше походила на домохозяйку средних лет, оторванную от поклейки обоев, чем на судебного антрополога.

Офицер тщательно изучил удостоверение и без слов вернул.

— Видели останки? — поинтересовалась я.

— Нет. — Жестом, каким подбрасывают в воздух монету, он махнул в сторону двух рабочих, выжидающе смотревших на нас. — Останки нашли вот эти люди. Они же позвонили в полицию. И проводят вас на место.

«Кажется, констебль Кру умеет общаться лишь простейшими предложениями», — отметила я.

— Присмотрю за вашей машиной, — предложил полицейский.

Я кивнула, но Кру этого не увидел, так как уже отвернулся. Рабочие молча смотрели на меня. На обоих защитные очки; когда тот или другой слегка двигал головой, в стеклах отражалось оранжевое солнце. Вокруг рта у каждого перевернутой буквой «U» темнели усы.

Мужчина, что стоял слева, — худой, смуглый, чем-то напоминавший рэттерьера — был явно старше второго. Он сильно нервничал — об этом говорил взгляд, скачущий с предмета на предмет, с одного человека на другого, словно пчела, которая пробует пыльцу распустившихся пионов, влетая в каждый из цветков и тут же из него вылетая. Он смотрел на меня, куда-то в сторону, потом опять на меня — и вновь отводил глаза, будто боялся, что, встретившись взглядами с кем-то, совершит то, о чем впоследствии сильно пожалеет. Мужчина переминался с ноги на ногу, горбился, спохватывался, расправлял плечи и снова сутулился.

Его напарник был гораздо выше, с обветренным лицом и жидкими, прямыми, длинными волосами, затянутыми в хвостик. Когда я приблизилась, он улыбнулся, обнаружив отсутствие нескольких передних зубов. Я решила, что более разговорчивый из двоих именно этот.

— Bonjour. Comment a va?! — воскликнула я по-французски. — Здравствуйте. Как поживаете?

— Bien. Bien, — ответили рабочие, одновременно кивая. — Хорошо.

Я представилась, спросила, известно ли полиции, что именно найдено. Рабочие опять закивали.

— Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

Произнося эти слова, я достала из рюкзака небольшой, скрепленный пружиной блокнот, открыла его, взяла шариковую ручку, щелкнула кнопкой, выдвигая головку стержня, и ободряюще улыбнулась.

Хвостик с готовностью заговорил. Слова полились из него бурным потоком — так школьники высыпают из класса на перемену. Я чувствовала, что для него происшедшее — необычное приключение.

Он говорил быстро и глотал окончания — наверное, родом откуда-то из верховьев реки. Пришлось слушать предельно внимательно.

— Мы занимались уборкой. — Он указал на линию электропередачи над нашими головами, потом обвел рукой участок земли под ней. — В наши обязанности входит обеспечивать чистоту участков, прилегающих к опорам с проводами.

Я кивнула.

— Когда я спустился в небольшой овраг вон там… — он повернулся в сторону леска на окраине семинарской территории и махнул рукой, — то почувствовал какой-то странный запах.

Слова его застыли в воздухе, взгляд был прикован к деревьям. Некоторое время рабочий стоял не двигаясь, словно загипнотизированный.

— Говорите, странный запах? — спросила я.

Хвостик медленно повернул голову и посмотрел мне в глаза.

— Не то чтобы странный… — Он закусил губу и замолчал, наверное выбирая из своего лексикона наиболее подходящие слова.— Так пахнет смерть. Понимаете, о чем я?

Я продолжала вопросительно смотреть на него.

— Представьте себе, что какой-нибудь зверек забивается в угол и там подыхает… — Рабочий пожал плечами.

Я знала, о чем речь: запах смерти. Кивнула.

— Я подумал, что там померла собака или енот, — опять заговорил Хвостик. — Вот и принялся ощупывать граблями землю в том месте, где запах чувствовался особенно сильно. Думал, найду кучку костей. — Он еще раз пожал плечами.

— Угу, — промычала я, ощущая все больший дискомфорт. Древние кости не пахнут.

— Через несколько минут я позвал Джила…

Хвостик повернулся к старшему товарищу, ожидая от него подтверждения своих слов. Но тот молча смотрел в землю.

— Мы начали осматривать место вдвоем. И скоро кое на что наткнулись. Только, по-моему, это не собака и не енот.

Договорив последнее слово, он скрестил руки на груди, потупил взгляд и принялся раскачиваться с пятки на носок.

— Почему вы так решили? — спросила я.

— Собаки не бывают такими здоровенными.

Не закрывая рта, Хвостик принялся ощупывать языком место на верхней десне, где когда-то был зуб. Кончик языка в дырке между уцелевшими зубами напоминал копошащегося в земле червяка.

— Это все? — спросила я.

Червяк исчез.

— Что вы имеете в виду?

— Может, помимо костей, вы нашли еще что-нибудь? — уточнила я.

— Нет, но… — Хвостик развел руками, показывая размеры чего-то довольно крупного. — Там лежит большой полиэтиленовый пакет, а в нем мы увидели в костях… — Он повернул руки ладонями вверх, а предложение так и не закончил.

— Что? — спросила я, тревожась все сильнее и сильнее.

— Une ventouse, — быстро, растерянно и в то же время возбужденно произнес он.

Джил, судя по всему, был взволнован так же, как я. Теперь он опять смотрел по сторонам, но еще суетливее, чем прежде.

— Что, простите? — переспросила я, думая, что неправильно поняла последнее слово Хвостика.

— Une ventouse, — повторил тот. — Вантуз. Для ванной.

Он изобразил применение приспособления, о котором толковал: наклонился, обхватил ладонями воображаемую ручку, делая руками характерные движения. Сия маленькая пантомима была в данных обстоятельствах настолько неуместной, что подействовала на меня ужасающе.

— Проклятие, — пробормотал Джил по-французски, вновь опуская голову и уставясь в землю.

Я внимательно оглядела его, кое-что добавила к своим записям и убрала блокнот.

— Там сухо?

Мне жутко не хотелось без особой надобности облачаться в спецодежду и резиновые сапоги.

— Ага, — ответил Хвостик и повернулся к Джилу, ожидая, что тот подтвердит.

Но Джил даже не пошевельнулся.

— Ладно, — сказала я. — Показывайте дорогу.

Я очень надеялась, что выгляжу спокойной.

Хвостик зашагал по траве в сторону леска. Мы с Джилом последовали за ним.

Постепенно мы спустились в небольшой ров. Кусты и деревья на его дне росли густо. Я шла вслед за Хвостиком, углубляясь в самые заросли, принимала у него из рук крупные ветки, которые мужчина отгибал в сторону, и передавала их Джилу. Тонкие ветки хлестали по лицу, цеплялись за волосы.

Сильно пахло сырой землей, травой и перегнившими лис тьями. Солнечный свет, проникавший сюда неровными потоками сквозь кроны деревьев, покрывал землю причудливыми узорами, похожими на рассыпанные повсюду части пазлов. Косые лучи тут и там пробирались внутрь сквозь густую листву. В пространстве, залитом светом, в медленном танце кружили пылинки.

Перед моим лицом роились насекомые, я слышала их при глушенное жужжание. В ноги впивались колючки каких-то растений.

На самом дне рва Хвостик остановился, чтобы лучше со риентироваться, потом повернул налево. Я зашагала за ним: хлопала ладонями по пикирующим на меня комарам, отгибала ветки, щурилась, смотря по сторонам сквозь тучи мош кары. Одна букашка так и норовила сесть мне на глаз. По лицу стекали струйки пота, волосы повлажнели, а те пряди, что выбились из-под берета, прилипли ко лбу и шее. Но я не волновалась за свой внешний вид.

Когда до трупа оставалось ярдов пятнадцать, провожатый мне был уже не нужен. Я почувствовала дух смерти — еще слабый, смешанный с суглинистым запахом леса и теп лого предвечернего солнца, однако ясный. Так смердит только разлагающееся тело. С каждым последующим шагом сладковатое зловоние, подобно стрекоту приближающейся цикады, становилось интенсивнее, а вскоре поглотило остальные запахи. Ароматы мха, перегноя, сосны и неба — ничего этого больше нельзя было различить. Чувствовалась лишь вонь гниющей плоти.

Джил остановился, решив, по-видимому, не смотреть на кошмарную находку во второй раз. Запаха было вполне до статочно. Молодой рабочий, прошагав вперед еще футов десять, повернулся ко мне, тоже остановился и без слов указал на бесформенное возвышение, частично покрытое листвой и почвой. Над ним кружила стая жужжащих мух.

Желудок свело. Внутренний голос навязчиво заталдычил: «Я же тебе говорила!» Страх нарастал ежесекундно. Я положила рюкзак у дерева, достала хирургические перчатки и осторожно направилась к возвышению. Приблизившись, сразу заметила свежую траву, что выдернули рабочие из земли. Представившаяся мне картина подтвердила самые худшие опасения.

Из засыпанной листвой почвы выдавалась аркада ребер. Их концы, отделенные от грудины, напоминали шпангоуты корабля. Я наклонилась, тщательнее рассматривая кости. Мухи, тельца которых переливались на солнце сине-зеленым, в знак протеста зажужжали громче. Я смахнула с ребер землю и увидела, что они крепятся к куску позвоночника.

Сделав глубокий вдох, натянула латексные перчатки и начала удалять с костей сухие листья и сосновые иглы. Когда на очищенный позвоночник упали солнечные лучи, из него выскочили перепуганные жуки. Насекомые бросились врассыпную и исчезли одно за другим.

Я не обратила на них особого внимания, продолжая заниматься делом. Медленно и осторожно очистила участок примерно в три квадратных фута. Минут через десять поняла, что именно нашли Джил и его товарищ. Убрав волосы с лица тыльной стороной ладони, я выпрямила спину и осмотрела кости.

Туловище, частично превратившееся в скелет: грудная клетка, позвоночник и таз, все еще скрепленные высохшими мышцами и связками. Соединительные ткани прочны, они несколько месяцев, а то и лет могут удерживать кости в суставах. Не то что мозг и внутренние органы, разлагающиеся «с помощью» бактерий и насекомых порой за несколько недель.

Я осмотрела коричневые засохшие остатки мягких тканей, прилипшие к внутренним поверхностям костей в районе груди и брюшной полости. Сидела на корточках, вокруг — стая мух и желтые пятна света. Ясно было, что найденный труп человеческий и что пролежал он здесь довольно недолго.

Еще я понимала, что на территории семинарии кости оказались отнюдь не случайно. Этого человека убили, а от тела избавились, привезя его сюда. Останки лежали на полиэтиленовом пакете — на кухне в такие выбрасывают мусор. В мешке этом, видимо, перевозили туловище. Голова и конечности жертвы отсутствовали, личных вещей или других предметов я тоже не увидела. Кроме одного.

В самом центре таза, прижатый к крестцу боковой частью красного резинового наконечника, с устремленной ровно вверх, к шее, деревянной ручкой, лежал хозяйственный вантуз. Он почему-то напомнил мне перевернутую вверх ножкой церковную чашу. Было понятно, что кто-то поместил сюда эту штуковину намеренно. Я в ужасе подумала, что мысль о церковной чаше не случайна.

Я поднялась на ноги и осмотрелась вокруг, ощущая из-за смены положения легкую боль в коленях. По опыту я знала, что иногда отдельные части трупов вырывают из помойных баков и уволакивают на довольно приличные расстояния животные. Собаки часто прячут подобные находки в низких кустарниках, а норные зверьки растаскивают потом отдельные их фрагменты — кости и зубы — по своим подземным обиталищам. Я отряхнула с рук землю и внимательнее оглядела почву, ища входы в норы, но ничего такого не обнаружила.

Мухи продолжали жужжать. Откуда-то с Шербрука донесся звук ирены. Воспоминания о других лесах, других могилах, других костях замелькали в мозгу, как отрывки из кинофильмов. Я стояла абсолютно неподвижно, предельно напрягая внимание, и продолжала всматриваться в кости. Неожиданно я скорее почувствовала, чем увидела несоответствие. Подобно солнечному лучу, отразившемуся от зеркальной поверхности, это ощущение исчезло прежде, чем мои нейроны сформировали образ. Заметив едва уловимое движение сбоку, повернула голову. Ничего. Насторожилась, хотя уже сомневалась, что вообще что-то видела, и отогнала мух от лица.

Холодало.

«Черт возьми!» — выругалась я мысленно.

Налетел ветерок, сухие листья на земле заколыхались. Внезапно я опять почувствовала нечто похожее на отраженный солнечный луч. Не понимая, чем вызвано это ощущение, сделала несколько шагов в сторону и остановилась. Каж дая клеточка моего существа сосредоточилась на солнечном свете и тенях.

Ничего.

«Конечно ничего, глупая, — сказала я себе. — Что тут может быть? Только мухи».

В это мгновение взгляд мой зафиксировал колебание света в воздухе над куском земли, который освещало солнце и обдувал ветерок. Не было в этом месте ничего необычного, но меня туда словно повлекло. Едва дыша, я подошла и наклонилась. И не удивилась тому, что увидела.

«Вот!» — подумала я.

Между корнями тополя выглядывал уголок еще одного полиэтиленового пакета. И корни, и пакет окружали лютики, растущие меж сорняков на тонких стеблях. Ярко-желтые цветки казались беглянками с иллюстраций к сказкам Беатрис Поттер, их свежесть резко контрастировала с тем, что — как я знала — было спрятано в мешке.

Я шагнула ближе к дереву, под моими ногами затрещали сухие ветки и листья. Взялась за угол пакета, предварительно очистив его от травы, и осторожно потянула. Никакого результата. Обмотала полиэтиленом кисть, потянула сильнее, и пакет сдвинулся с места. Перед лицом закружили насекомые. По спине потекли струйки пота, а сердце застучало, как ударные в хард-роковой группе.

Наконец я оттащила пакет в сторону, чтобы рассмотреть, что внутри. Быть может, подсознательно хотела уйти с ним подальше от цветов миссис Поттер. Что бы ни лежало в нем, весило оно немало, но я догадывалась, что это. И не ошиблась.

Как только я раскрыла пакет, в нос ударил резкий запах гниения.

Я заглянула внутрь.

На меня уставилось человеческое лицо. Спрятанная от насекомых, ускоряющих процесс распада, плоть убитого разложилась лишь частично. Но жара и влага превратили ее в маску смерти, теперь лишь отдаленно напоминавшую человека. Глаза под полуопущенными веками ссохлись, нос сдвинулся набок, ноздри сдавлены и вмяты в раздутую щеку. Губы загнулись внутрь, обнажая в застывшей усмешке два ряда идеальных зубов. Неестественно белое, пропитанное влагой лицо лежало на черепе как обертка. Его обрамляли блекло-рыжие волосы — тусклые спирали, прилепленные к черепной коробке расплавившейся мозговой тканью.

Потрясенная, я закрыла пакет и, вспомнив о рабочих из «Гидро-Квебека», повернулась и посмотрела туда, где мы расстались с Хвостиком. Тот пристально наблюдал за мной с того же самого места. Его напарник так и стоял несколько дальше, ссутулив плечи и глубоко засунув руки в карманы рабочих штанов.

Я скинула перчатки и зашагала назад, к полицейской ма шине. Ни Джил, ни Хвостик ничего мне не сказали, но я услышала шарканье ног и хруст веток у себя за спиной и поняла, что оба последовали за мной.

Констебль Кру стоял, опершись на капот. Когда я вышла из леска, он сразу заметил меня, однако позы не изменил. Прежде я всегда работала с более дружелюбными личностями.

— Можно воспользоваться вашей рацией? — без объяснений спросила я, давая понять, что тоже умею быть крутой.

Констебль оттолкнулся от капота обеими руками, выпрямился, прошел к дверце водителя, через раскрытое окно достал микрофон и вопросительно на меня уставился.

— Убийство, — ответила я.

Констебль явно удивился, мгновенно помрачнел и нажал кнопку вызова.

— Отдел убийств, — сказал он диспетчеру.

Последовала обычная проволочка — сигналы переключений и шумы помех, а спустя некоторое время прозвучал раздраженный голос детектива.

— Клодель, — назвал себя он.

Констебль Кру передал мне микрофон. Я представилась и объяснила, где нахожусь.

— Обнаружен убитый человек, — сообщила я. — Предположительно, женщина. Вероятнее всего, обезглавлена и перевезена сюда намеренно. Советую немедленно прислать следственно-оперативную группу.

Клодель ответил не сразу. Сегодняшняя новость никому не нравилась.

— Что, простите? — спросил он наконец.

Я повторила и попросила его сразу после звонка в морг передать данную информацию Пьеру Ламаншу. Тот все еще, наверное, думал, что делом займутся археологи.

Я отдала микрофон Кру, внимательно прослушавшему каждое мое слово, и напомнила ему повторно допросить рабочих. Он смотрел на меня как человек, которому грозит срок от десяти до двадцати лет. По виду констебля было понятно, что сегодняшнее событие не скоро сотрется у него из памяти. Только вот я не особенно ему сочувствовала.

Итак, о поездке в Квебек придется забыть. Направляясь к своему кондоминиуму, удаленному от места обнаружения трупа всего на несколько небольших кварталов, я размышляла о том, что в ближайшее время многим из нас придется забыть о спокойствии. Как выяснилось позднее, я была права. Но тогда еще даже не догадывалась, с каким неописуемым ужасом мы столкнулись.

2

Следующий день с самого утра был таким же теплым и солнечным. В обычных условиях это непременно подняло бы мне настроение. Я отношусь к тому типу женщин, чье восприятие мира напрямую зависит от показаний барометра. В это утро на погоду я не обратила никакого внимания.

В девять я уже вошла в четвертый кабинет — кабинет аутопсии, самое маленькое отделение «Лаборатуар де медисин легаль», специально оснащенное дополнительной вентиляционной системой. Я часто здесь работаю, потому что большинство дел, которыми я занимаюсь, требуют хорошего проветривания. Хотя и проветривание не особенно помогает. Полностью уничтожить выдержанный запах смерти не может ничто — ни вентиляторы, ни дезинфицирующие средства.

За работу над останками, найденными у Гран-Семинер, я тоже, разумеется, принялась в четвертом кабинете. Вчера вечером, быстро поужинав, я вернулась на место обнаружения костей, и мы тщательно его обследовали. В двадцать один тридцать останки уже были доставлены в морг. Теперь они лежали в специальном пакете на каталке справа. Дело под номером 26704 мы обсудили сегодня утром на планерке. После стандартной первичной обработки найденного трупа им должен был заняться один из пяти патологоанатомов нашей лаборатории. Так как труп почти превратился в скелет, а оставшиеся мягкие ткани слишком сильно прогнили для обычной аутопсии, к делу подключили меня.

Патологоанатом позвонил утром и сообщил, что заболел. Просто ужас — на сегодня было запланировано целых четыре аутопсии! Следовало вскрыть и обработать тела най денных дома мертвыми пожилых супругов, подростка, прошлой ночью покончившего жизнь самоубийством, и человека, изуродованного до неузнаваемости в загоревшемся автомобиле. Я сказала, что буду работать со скелетом одна.

Облачившись в зеленые хирургические одежды, защитные пластиковые очки и латексные перчатки, я очистила и сфотографировала голову. Сегодня утром должны были сделать рентген головы, потом прокипятить для удаления разложившейся плоти и мозговой ткани. Лишь после этого я могла детально исследовать особенности черепа.

Я усердно изучила волосы, надеясь обнаружить в них какие-нибудь волокна или другие трасологические доказательства. Разъединяя влажные пряди, я невольно представляла себе, как жертва в последний раз в своей жизни расчесывается, гадала, что она испытывала в те минуты — удовольствие, разочарование, безразличие? Хорошо укладывались в тот день ее волосы или не очень? Без пяти минут мертвые волосы.

Прогнав из головы посторонние мысли, я положила в пакетик образец волос и отправила его биологам для микроскопического анализа. Вантуз и полиэтиленовые упаковки, в которых лежали голова и туловище, уже передали в лабораторию для проверки на наличие отпечатков пальцев, жидких выделений организма жертвы или убийцы либо каких-нибудь других следов.

Три часа, потраченные нами вчера вечером на ползание по грязи, прочесывание травы и листьев и переворачивание камней и веток, не принесли результатов. Мы работали до темноты, но так ничего и не нашли. Ни одежды. Ни обуви. Ни драгоценностей. Ни личных вещей. Следственно-оперативная группа намеревалась продолжить поиски и сегодня, но я сомневалась, что им удастся что-нибудь обнаружить. Я уже настроилась на то, что ни этикетки или бирки производителей, ни застежки, ни пряжки, ни украшения, ни оружие, ни веревки, ни порезы либо входные отверстия пуль в одежде — ничто не поможет мне в работе. Я была уверена, что найденное тело привезли на место обнаружения уже обезображенным, абсолютно голым и лишенным всего, что связывало его с жизнью.

Я вновь повернулась к пакету с остатками ужасающих костей, собираясь предварительно осмотреть их. Туловище и конечности тоже должны были очистить для полного анализа.

Кстати, руки и ноги мы нашли почти сразу. Убийца аккуратно уложил их в отдельные пакеты и тоже выбросил, подобно скопившемуся за неделю мусору.

Я загнала разгоревшуюся ярость в дальний угол души и заставила себя сосредоточиться.

Достав расчлененные части тела жертвы, разложила их в анатомическом порядке на стальном столе для вскрытия посредине кабинета. Первым делом расположила в самом центре туловище грудной клеткой кверху. Оно сохранилось хуже остального, ведь в отличие от головы, лежавшей в плотно закрытом пакете, туловище было доступно насекомым. Кости довольно прочно крепили друг к другу сухие, походившие на выделанную кожу мускулы и связки. Я только сейчас заметила, что в позвоночнике не хватает самых верхних позвонков, но понадеялась, что найду их прикрепленными к голове, которую уже унесли. Внутренние органы практически отсутствовали.

По бокам туловища я приложила руки, к нижней части — ноги. Солнечный свет на конечности, хранившиеся в плотно закрытом пакете, не попадал, поэтому они не иссохли, как ребра и позвоночник, — их покрывали разложившиеся мягкие ткани. Я старалась не обращать внимания на влажные бледно-желтые дорожки, образовывавшиеся под каждой рукой и ногой жертвы, пока я осторожно переносила их из пакета на стол. Когда на труп попадает свет, из него начинают выползать личинки. Вот и сейчас личинки падали на стол, со стола на пол, прямо к моим ногам, медленным нескончаемым дождем. Блекло-желтые корчащиеся зернышки. Я старалась не наступать на них. Никак не могу привыкнуть.

Я взяла планшет и принялась заполнять форму.

Имя: Inconnue. То есть неизвестно.

Дата проведения аутопсии: 3 июня 1994 года.

Следователи: Люк Клодель, Мишель Шарбонно. Отдел убийств, полиция города Монреаль. Сокращенно КУМ.

Добавляя номер полицейского отчета, номер морга и номер «Лаборатуар де медисин легаль», или сокращенно ЛМЛ, я с уже привычным негодованием размышляла над пренебрежительной безразличностью системы. Когда человек погибает насильственной смертью, он лишается всего личного. У него отнимают не только жизнь, но и достоинство. Тело обрабатывают, обследуют, фотографируют и на каждом этапе обозначают новым набором цифр. Жертва становится уликой, экспонатом для полицейских, патологоанатомов, специалистов судебной медицины, судей и присяжных. Нумерация. Фотоснимки. Образцы. Бирка на пальце ноги. Я — активный участник этой системы и не могу смириться с ее безличностью. Она наводит на мысли о лишении человека чего-то самого сокровенного. Я, по крайней мере, давала бы жертвам имена. И тогда к списку страданий, которые умерший уже перенес, не добавлялось бы еще и обезличивание смертью.

Описание скелета я, вопреки своим привычкам, оставила на потом. В данный момент детективам требовались лишь данные о половой принадлежности, возрасте и расе.

Определить расу жертвы не составляло труда. Ее волосы были рыжими, кожа, судя по всему, светлой, хотя гниение порой вытворяет с трупами невероятные вещи. Для подтверждения своих предположений — о том, что останки принадлежали белому человеку, — мне следовало тщательнее изучить скелет после очистки.

Черты лица жертвы отличались сравнительным изяществом, строение тела — хрупкостью, из чего я сделала вывод, что работаю со скелетом женщины. Длинные волосы ни о чем не говорят.

Я внимательнее рассмотрела таз. Углубление с внешней стороны подвздошной кости широкое и неглубокое. Взглянула на лобковую кость, на место соединения правой и левой части таза. Кривая, образованная их нижними краями, представляла собой широкую дугу. Спереди каждую половину лобковой кости покрывали небольшие бугорки, формирующие в нижних углах треугольники. Типичная особенность женского скелета. Позднее для достоверности нуж ны точные измерения и компьютерный анализ, но я практически не сомневалась, что имею дело с останками женщины.

Я как раз клала на лобковую кость влажную тряпку, когда телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я и не сознавала, что работаю в полной тишине. Или что чрезмерно напряжена. Старательно обходя личинки, прошла к письменному столу и подняла трубку.

— Доктор Бреннан, — проговорила я, поднимая очки на лоб и опускаясь на стул.

На краю столешницы лежала личинка. Концом шариковой ручки я скинула ее на пол.

— Клодель, — послышалось из телефонной трубки.

Дело было поручено двум детективам КУМа: Клоделю и Шарбонно. Я глянула на настенные часы. Десять сорок. Я и не думала, что прошло столько времени. Клодель молчал — по-видимому, считал, что уже в одном его имени достаточно информации.

— Сейчас работаю как раз над ней, — сказала я.

Послышался какой-то металлический скрежещущий звук.

— Я…

— Elle? — перебил меня он.

«Elle» — это она.

— Да.

Одна из личинок на полу сократилась в размерах, сделавшись по форме похожей на полумесяц, перевернулась на другой бок, выпрямилась и вновь сократилась. Отличный маневр.

— Белая?

— Да.

— Возраст?

— Примерные данные предоставлю в течение часа.

Мне представилось, как Клодель смотрит на часы.

— Хорошо. После ланча буду у вас.