Путешественник Дженнингс Гэри
– Исключительно ради шан я и прибыл в Ава, – пояснил Баян. Я уже знал об этом, но не перебивал его. – Они очень достойные люди. Достойные того, чтобы стать подданными Хубилая. Слишком много их сбежало из наших владений в страну, которую они называют Муанг Таи – Свободная Земля. Великий хан желает, чтобы они оставались шан, а не превратились в таи. Это означает, что они останутся подданными Монгольского ханства, а не обретут свободу.
– Я прекрасно понимаю Хубилая, – сказал я. – Но если в действительности существует целая страна, полная таких красивых людей, то мне бы лично хотелось, чтобы она продолжила свое существование.
– Именно так и будет, – ответил Баян, – если шан войдут в состав ханства. Дай мне только взять столицу, город Чанграи, и заставить сдаться их царя, я вовсе не собираюсь опустошать всю остальную страну. Пусть шан станут постоянным источником прекрасных рабов, украшением всего Монгольского ханства. Хох! Но довольно о политике. – Он оттолкнул в сторону все еще полную тарелку, облизал губы, словно глотал слюнки, и сказал: – Я вижу, сюда несут сладкое, чтобы завершить нашу трапезу. Дурио.
Это был еще один сомнительный сюрприз. Десерт по виду напоминал дыню с украшенной шипами кожурой, но когда слуга, прислуживающий за столом, разрезал ее, я увидел, что внутри этой дыни были семена, напоминавшие куриные яйца, а запах, который вырвался из внутренностей плода, чуть не заставил меня выскочить из-за стола.
– Успокойся, – раздраженно произнес Баян. – И сначала попробуй, прежде чем жаловаться на зловоние. Это же дурио.
– Полагаю, сие слово означает «падаль»? Фрукт пахнет весьма похоже.
– Это плод дерева дурио. У него самый отвратительный запах и самый пленительный вкус на свете. Не обращай внимания на вонь и ешь.
Мы с Ху Шенг переглянулись; вид у моей возлюбленной был самый несчастный, да и я сам наверняка выглядел не лучше. Однако мужчина должен проявлять храбрость перед своей подругой. Я отважно взял кусочек плода кремового цвета, стараясь не вдыхать его запах, и откусил от него немного. Баян снова оказался прав. У дурио был удивительный вкус, ничего подобного я не пробовал ни раньше, ни потом. Я и сейчас чувствую этот волшебный вкус, но как его описать? Похожий на сладкий крем, сделанный из сливок и масла, с привкусом миндаля, однако при этом одновременно появлялся и намек на другие привкусы, совершенно неожиданные: вина, сыра и даже шалота. Плод не был сладким и сочным, как дыня hami, или же кислым и освежающим, как шербет, и в то же время обладал привкусом того и другого одновременно. Словом, дурио стоил того, чтобы потерпеть и мужественно не обращать внимания на его отвратительный запах, который с лихвой компенсировался восхитительным вкусом.
– Множество людей стали заядлыми любителями дурио, – сказал Баян. Он, должно быть, и сам был одним из них, потому что набил рот плодами. – Некоторые от души ненавидят ужасный климат Тямпы, но остаются здесь только из-за одного дурио, потому что это дерево не растет больше нигде, лишь в этом уголке земли. – И снова орлок оказался прав. Впоследствии мы с Ху Шенг тоже стали пылкими поклонниками этого плода. – Дурио не просто освежающий и восхитительный, – продолжил Баян. – Он возбуждает и аппетит иного рода. Здесь, в Ава, есть поговорка: «Когда дурио падает, юбки задираются». – И это тоже было правдой, в чем мы с Ху Шенг позднее убедились на собственном опыте.
Когда мы наконец насытились, Баян откинулся, вытер рот рукавом и сказал:
– Ну хорошо, что ты здесь, Марко, тем более с такой красивой спутницей. – Он потянулся, чтобы похлопать Ху Шенг по руке. – Надолго вы с ней останетесь здесь? Каковы ваши планы?
– У меня их нет вовсе, – ответил я, – теперь, когда я доставил тебе письма хана, моя миссия выполнена. Правда, я обещал Хубилаю, что привезу ему что-нибудь на память из его новой провинции. Что-нибудь уникальное и характерное только для этой местности.
– Гм, – задумчиво произнес Баян. – Сейчас я не могу придумать ничего лучше корзины с дурио, но они не выдержат долгой дороги. Ну да ладно. День клонится к вечеру, становится прохладно, а это здесь самая подходящая пора для прогулки. Бери свою добрую госпожу, переводчика и побродите немного по Пагану. Если что-нибудь поразит вас, оно ваше.
Я поблагодарил Баяна за великодушное предложение. Как только мы с Ху Шенг поднялись, чтобы уйти, он добавил:
– Когда стемнеет, возвращайтесь сюда, во дворец. Мьяма – ярые приверженцы театральных действ и весьма преуспели в этом искусстве; их труппа каждый вечер показывает мне в тронном зале занимательную постановку. Я не понимаю ни слова, разумеется, но могу вас заверить, что это необыкновенная история. Сейчас наступает восьмой вечер, и актеры предвкушают показ решающих сцен из нее, что займет всего лишь два или три вечера.
После обеда к нам присоединился Юссун, которого сопровождал одетый в желтый халат главный придворный pongyi. Пожилой господин любезно прогуливался вместе с нами по городу, общаясь через Юс-суна. Он объяснил многие вещи, которые в противном случае я бы ни за что не понял, а я, в свою очередь, разъяснял все Ху Шенг. Pongyi начал с того, что обратил наше внимание на внутреннее убранство самого дворца. Это было средоточие двух– и трехэтажных сооружений, по размеру и великолепию таких же, как и дворец в Ханбалыке. Правда, местный дворец отличал архитектурный стиль, присущий хань, хотя и несколько усовершенствованный. Стены, колонны и перемычки окон и дверей в зданиях были похожи на ханьские, они были украшены резьбой, рельефами, спиралями и филигранью, но в гораздо более изысканной манере. Они напомнили мне сеточное кружево венецианского Бурано. Коньки крыш в виде драконов, вместо того чтобы подниматься вверх плавными изгибами, прямо и резко устремлялись в небо.
Pongyi положил руку на прекрасно украшенную наружную стену и спросил, можем ли мы угадать, из чего она сделана. Я посмотрел и восхищенно сказал:
– Оказывается, она сделана из одного огромного куска камня! Куска величиной со скалу.
– Ничего подобного, – перевел нам Юссун. – Стена сделана из кирпичей, огромного количества отдельных кирпичей, но никто сегодня не знает, как она была построена. Стену сделали много лет тому назад, во времена ремесленников чам. Они владели секретом спекания кирпичей, которые предварительно укладывали в нужном направлении, чтобы создать эффект гладкой, единой и непрерывной каменной поверхности.
После этого pongyi повел нас во внутренний сад и спросил, для чего, по нашему мнению, он предназначен. Сад был квадратным, большим, как рыночная площадь, и обрамленным клумбами и газонами с цветами; посредине этого квадрата находилась лужайка с ухоженной травой. Лужайка эта оказалась засеяна двумя разновидностями травы: бледно-зеленой и очень темной, причем эти разноцветные квадраты располагались в шахматном порядке. Я осмелился всего лишь сказать:
– Этот сад предназначен просто для украшения. Для чего же еще? – А вот и нет, он имеет особое практическое значение, У Поло, – произнес pongyi. – Царь, который сбежал, был страстным поклонником игры под названием Min tranj. «Min» в переводе означает «царь», а «tranj» – «война», и…
– Понятно! – воскликнул я. – Это то же самое, что и «Война шахов». Так, значит, это огромная доска для игры на свежем воздухе. Ну, тогда у царя, должно быть, были шахматные фигуры размером с него самого.
– Совершенно верно – его слуги и рабы. Для ежедневной игры сам царь представлял одного min, а придворный фаворит – min его противника. Рабов заставляли переодеваться и надевать маски и костюмы различных фигур – генералов обеих армий, слонов, всадников и пеших воинов. После этого оба min начинали руководить игрой, и каждая фигура, которую убивали, умирала в буквальном смысле. Am! Несчастного убирали с доски и обезглавливали – вон там, среди цветов.
– Porco Dio, – пробормотал я.
– Существовал такой обычай: если царь, я имею в виду – настоящий царь, был недоволен кем-нибудь из своих придворных, то заставлял провинившихся надевать костюмы пехотинцев и становиться в первый ряд. Это было в известной степени милосерднее, чем просто их обезглавить, поскольку у них оставалась надежда пережить игру и сохранить свои головы. Но, как ни печально это говорить, в таких случаях царь играл очень опрометчиво, и редко случалось – am! – чтобы цветы как следует не поливали кровью.
Мы провели остаток дня, бродя в Пагане между храмов p’hra, этих округлых сооружений, напоминавших опрокинутые колокола. Я полагаю, что поистине благочестивый исследователь мог бы провести всю свою жизнь, гуляя между ними, но так и не сумел бы осмотреть их всех. Похоже, что город Паган был мастерской какого-то буддистского божества, приказывавшего понаделать великое множество этих храмов странной формы, потому что целый лес вздымающихся к небесам остроконечных крыш виднелся внизу в речной долине. Он тянулся примерно на двадцать пять ли вверх и вниз по течению Иравади и на шесть или семь ли в глубь суши от обоих берегов реки. Наш провожатый pongyi с гордостью сообщил, что там находится больше тысячи трехсот p’hra, каждый из которых уставлен статуями и окружен огромным количеством скульптур поменьше; статуи идолов и украшенные лепниной колонны он назвал thupo.
– Сие свидетельствует, – сказал он, – о великой набожности и благочестии всех обитателей этого города, настоящих и бывших, тех, кто воздвиг эти сооружения. Богатые люди платили за то, чтобы их возвели, а бедные считали выгодным работать на их строительстве, а в результате и те и другие заслужили вечную благодарность потомков. Здесь, в Пагане, нельзя двинуть ни рукой, ни ногой, чтобы не задеть священной вещи.
Однако я заметил, что всего лишь треть этих сооружений и монументов была в хорошем состоянии, остальные находились на различных стадиях разрушения. Конечно, когда наступили тропические сумерки и колокола храмов зазвенели на всю долину, зазывая жителей Пагана совершить молитвы, люди устремились только в хорошо сохранившиеся p’hra. Тогда как из разрушенных и покрытых трещинами храмов потянулась длинная вереница размахивающих крыльями летучих мышей, похожих на стрелы черного дыма на пурпурном небе. Я заметил, что, несмотря на всю свою набожность, местные жители, похоже, не слишком заботились о сохранности святилищ.
– Да, вы правы, У Поло, – сказал старый pongyi довольно сурово. – Наша религия дарует большую милость тем, кто строит святой памятник, но дает малую награду тем, кто его ремонтирует. Потому-то даже если найдется какой-нибудь богатый знатный человек или купец, решивший пожертвовать деньги на восстановление храма и заслужить милость подобным образом, то бедняки не пожелают выполнять эту работу. Люди у нас скорее построят совем маленький новый thupo, чем станут ремонтировать самый большой старый p’hra.
– Понятно, – сухо произнес я. – Ваши благочестивые земляки стремятся хорошенько заработать.
Мы направились обратно к дворцу, потому что быстро опускалась ночь. Наша ознакомительная прогулка пришлась, как сказал Баян, на то время дня, которое в Ава считалось прохладным. Однако мы с Ху Шенг покрылись потом и пылью к тому времени, когда вернулись во дворец, и потому решили отказаться от приглашения орлока вместе посмотреть то бесконечное ночное представление, которое мьян перед ним разыгрывали. Вместо этого мы прямиком отправились в свои покои, приказав служанке Арун еще раз приготовить нам ванну. Когда огромная бадья из тика наполнилась водой, надушенной травой miada и подслащенной сахаром gomuti, мы оба сорвали с себя наши шелка и опустились в нее вместе.
Служанка, взяв в руки мочалки, щетки, притирания и глиняный кувшинчик с мылом из пальмового масла, показала на меня, улыбнулась и сказала: «Kaublau», – затем снова улыбнулась, показала на Ху Шенг и снова сказала: «Saon-gam». Позже я выяснил, расспрашивая тех, кто говорил на таи, что она назвала меня «красивым», а Ху Шенг «излучающей красоту». Но тогда я только изумленно приподнял бровь, то же самое сделала и Ху Шенг, потому что Арун сняла свои одежды и приготовилась тоже залезть вместе с нами в воду. Увидев, что мы обмениваемся удивленными и смущенными взглядами, служанка остановилась и принялась старательно пояснять нам свои действия при помощи жестов. Большинство чужеземцев вряд ли разобрали бы, что Арун имеет в виду, но мы с Ху Шенг, поскольку сами приспособились к языку жестов, сумели понять, что девушка извинилась за то, что не разделась вместе с нами во время нашего первого купания. Арун пояснила, что мы в то время были «слишком грязными», чтобы она ухаживала за нами, будучи голой. Она выразила надежду, что мы простим ей это вынужденное пренебрежение обязанностями, и пообещала, что теперь станет ухаживать за нами должным образом. Объяснив все это, девушка скользнула в лохань вместе со своими принадлежностями для мытья и принялась намыливать Ху Шенг.
Женщинам-служанкам часто приходилось помогать нам во время мытья, и меня, разумеется, не раз мыли слуги-мужчины, но никогда еще ни одна служанка не принимала ванну вместе с нами. Разумеется, в каждой стране свои традиции, поэтому мы с Ху Шенг просто обменялись изумленными взглядами. Какой от этого вред? Ведь в присутствии Арун не было ничего неприятного – совсем наоборот, с моей точки зрения, служанка была совершенно очаровательной девушкой, и, разумеется, я совсем не возражал против того, чтобы оказаться в компании двух обнаженных красивых женщин, которые принадлежали разным народам. Юная девушка Арун была почти такого же роста, как и молодая женщина Ху Шенг; обе они обладали изящными, почти детскими фигурками – похожими на бутоны грудями, маленькими аккуратными ягодицами и прочим. Основное отличие Арун заключалось в том, что ее кожа была более насыщенного, желтовато-кремового оттенка и напоминала цветом мякоть дурио, а ее «маленькие звездочки» были желтовато-коричневые, а не розовые, а волосы на теле, как раз в том месте, где сходились ее нежные розовые губы, были похожи на пух.
Поскольку Ху Шенг не могла говорить, а я не мог придумать ничего уместного, мы оба хранили молчание. Я просто сидел и пропитывался надушенной водой, пока Арун на противоположном конце лохани мыла Ху Шенг и при этом беззаботно болтала. Служанка до сих пор еще не поняла, что Ху Шенг была глухонемой, потому что стало ясно, что Арун, воспользовавшись возможностью, попыталась научить нас некоторым основам своего родного языка. Она дотрагивалась до Ху Шенг то тут, то там, быстро плескала на нее мыльной пеной и произносила слова на таи, означавшие эти части тела, затем трогала в тех же местах себя и вновь повторяла слова.
Рука Ху Шенг называлась «mu», пальцы – «niumu», стройная ножка – «khaa», тонкая ступня – «tau», а каждый перламутровый пальчик на ножке именовался «niutau». Ху Шенг лишь терпеливо улыбалась, когда девушка касалась ее «pom», «kiu» и «jamo» – волос, бровей и носа, она беззвучно понимающе хихикнула, когда Арун дотронулась до ее губ – «ba», а затем она сложила свои губы словно для поцелуя и сказала: «Jup». Однако глаза Ху Шенг немного расширились, когда служанка коснулась ее грудей и сосков пеной с пузырьками и определила их как «nom» и «kwanom». После этого Ху Шенг совершенно очаровательно покраснела, потому что ее «маленькие звездочки» мгновенно поднялись из пены, словно радуясь своему новому имени «kwanom». Арун при виде этого громко рассмеялась и покрутила свои «kwanom», пока те не стали выступать, как у Ху Шенг.
После этого она обратила внимание своей госпожи на отличие в их телах, которое я уже успел заметить. Арун показала, что у нее растут редкие волоски – они назывались «mo» – там, где у Ху Шенг волос не было. Затем служанка продолжила свои объяснения: у них обеих неподалеку от этого места было еще кое-что; она каким-то томным движением коснулась «розовых частей», сначала своих, а затем Ху Шенг, и мягко произнесла: «Hii». Ху Шенг слегка подпрыгнула, отчего вода в лохани заволновалась, затем повернулась и удивленно посмотрела на меня, после этого она снова перевела взгляд на девушку и натолкнулась на ее откровенно соблазнительную и манящую улыбку. Арун со шлепком перевернулась и оказалась лицом ко мне, словно спрашивая моего разрешения, а затем дерзко показала на мой половой орган и сказала: «Kwe».
Думаю, Ху Шенг была скорее удивлена, чем оскорблена столь бестактным поведением Арун. Возможно, самое последнее откровенно ласкающее прикосновение служанки ко мне и не слишком ей понравилось. Однако Ху Шенг тут же присоединилась к девушке и стала весело показывать на меня. Теперь наступила моя очередь краснеть, потому что мой «kwe» стал жестким и поднялся. Я попытался было с виноватым видом прикрыть его мочалкой, но Арун наклонилась, коснулась его мыльной рукой и снова произнесла: «Kwe»; одновременно с этим другая ее рука под водой продолжала ласкать интимное место Ху Шенг, причем служанка еще раз сказала: «Hii». Ху Шенг продолжала беззвучно смеяться, вовсе не возражая против этого. Похоже, она начала получать удовольствие от происходящего. Затем Арун на короткое мгновение оставила нас обоих в покое и, радостно провозгласив: «Aukn!», хлопнула в ладоши, чтобы показать нам, что она предлагает.
У нас с Ху Шенг не было возможности насладиться друг другом во время путешествия от Бхамо до Пагана, да, честно говоря, дорога оказалась такой тяжелой и утомительной, что было просто не до этого. Мы были совсем не прочь наверстать упущенное, но никак не могли предположить, что нам станут помогать в этом деле. Мы совершенно не нуждались ни в какой помощи прежде, не нужна она нам была и теперь, однако мы позволили себе принять ее – и получили от этого удовольствие. Возможно, так было потому, что сама Арун страстно желала нам услужить. А может, это объяснялось экзотикой новой незнакомой страны. Не исключено также, что и загадочный плод дурио каким-то образом повлиял на нас.
Я не рассказывал раньше и не буду этого делать теперь об интимных отношениях между мной и Ху Шенг. Я только замечу, что, хотя ту ночь мы и провели втроем, все было совсем не так, как когда-то давно с близняшками-монголками. На этот раз участие девушки сводилось пре имущественно к тому, что она играла роль свахи, руководя и манипулируя нами; Арун показала нам много интересного, что ее соотечественники практиковали в постели, но было совершенно новым для нас. Помню, я еще тогда подумал: неудивительно, что ее народ называют «таи», что означает «свободный». В свою очередь мы с Ху Шенг тоже по старались по мере сил доставить Арун наслаждение. Полагаю, нам это удалось, потому что она часто вскрикивала или стонала: «Aukn!
Aukn!», «Saongam!» и «Chan pom rak kun!», что означало «Я люблю вас обоих!» Еще она исступленно выкрикивала: «Chakati pasad!», но это я вам, пожалуй, переводить не стану. Впоследствии мы занимались aukn снова и снова, по большей части втроем, в основном по ночам, но нередко и днем, когда стояла слишком силная жара. Однако больше всего мне запомнилась самая первая ночь – и все те слова на языке таи, которым научила нас Арун, – и не только потому, что мы тогда испытали совершенно новые, неизведанные ощущения, но и потому, что мы в тот раз забыли кое-что сделать, о чем мне впоследствии пришлось не один раз горько пожалеть.
Глава 3
Несколько дней спустя Юссун сообщил мне, что обнаружил конюшни последнего царя Ава, которые располагались в некотором удалении от дворца, и поинтересовался, не хочу ли я посетить их. И на следующий день рано утром, пока еще не наступила жара, мы с ним и Ху Шенг отправились туда в закрытых паланкинах, которые несли рабы. Управляющий и его рабочие очень гордились своими подопечными kuda и gajah – царскими скакунами и слонами – и жаждали показать их нам. Поскольку Ху Шенг была довольно хорошо знакома с лошадьми, мы лишь немного полюбовались прекрасными табунами kuda, когда проходили мимо их роскошных стойл, и провели больше времени во дворе перед gajah, потому что Ху Шенг никогда раньше близко не видела слонов.
Очевидно, с тех пор, как царь сбежал на одном из своих слонов, остальные в основном простаивали в бездействии, поэтому служители охотно согласились, когда мы спросили через Юссуна, нельзя ли нам прокатиться на gajah.
– Вот, – сказали они, выводя одного из огромных животных. – Вам удивительно повезло: вы можете прокатиться на священном белом слоне.
Он был украшен великолепным шелковым покрывалом, драгоценным головным убором, жемчужной упряжью и золоченой резной хау-дой из тика. Однако, как я уже говорил раньше, белый слон вовсе не был белым. На его морщинистой бледно-серой коже имелись какие-то непонятные пятна, напоминающие по оттенку человеческую плоть, однако управляющий и махаваты объяснили нам, что «белый» относится не к цвету: когда говорят «белый слон», это означает всего лишь «особый, превосходный, обладающий характерными особенностями». Они указали нам на характерные особенности этого конкретного животного, которые, по их словам, отличали его от обычных слонов. Смотрите, говорили они, как сильно его передние ноги выгибаются наружу, как скошен вниз его зад, какая большая складка свисает с его груди. Затем они заставили нас обратить внимание на хвост животного: кроме обычной щетинистой кисточки на конце хвоста у этого слона также вдобавок имелась бахрома из волос по обеим его сторонам – безошибочный признак того, что сей слон достоин считаться священным. Как и любой мужчина, желающий покрасоваться перед своей подругой и поразить ее своим опытом и ловкостью, я отвел Ху Шенг в сторону и велел ей наблюдать. Затем взял у одного из махаватов багор, вытянул его и легонько ткнул в определенное место у слона на хоботе, тот послушно изогнул его в виде стремени и опустил вниз. Я ступил на хобот, и слон поднял меня вверх и опустил себе на затылок. Где-то далеко внизу приплясывала и хлопала в ладоши от восхищения, словно пришедшая в полный восторг маленькая девочка, Ху Шенг, а Юссун более спокойно восклицал: «Хох! Хох!» Управляющий и махаваты одобрительно посматривали, как я управляю священным слоном; они махали руками, показывая, что я могу удалиться с ним без всякого надзора. Поэтому я сделал знак Ху Шенг, заставил слона снова изогнуть хобот, и моя подруга, вся дрожащая от волнения, была бережно поднята ко мне наверх. Я помог ей устроиться в хауде и развернул слона, коснувшись его уха при помощи багра, а затем похлопал его по плечу – после прикосновения к нему в этом месте животное начинало двигаться вперед. Слон стремительными шагами, покачиваясь из стороны в сторону, совершил прогулку между бесчисленными p’hra на берегу реки, вдоль усаженной баньянами улицы рядом с Иравади, и удалился на некоторое расстояние от города.
Когда слон начал вдруг гнусаво пофыркивать, я предположил, что он почуял ghariyal, греющихся на речной отмели, или, возможно, тигра, затаившегося в зарослях баньяна. Я не собирался подвергать священного слона опасности, кроме того, уже начинался дневной зной, поэтому я повернул обратно к конюшням, и мы покрыли последние несколько ли веселым галопом. Когда мы вернулись, я помог Ху Шенг вылезти из хауды, после чего громко поблагодарил людей, ухаживавших за слонами, и велел Юссуну перевести им мои слова как можно любезней. Ху Шенг поблагодарила их молча, с доведенной до совершенства грацией, сделав каждому ваи особый жест – когда обе ладони сложены вместе и поднесены к лицу, а голова слегка наклонена, – которому ее научила Арун.
На обратном пути во дворец мы с Юссуном обсуждали мое намерение взять белого слона в Ханбалык, в качестве экзотического подарка, который я пообещал Хубилаю. Монгол согласился, что это было бы отличным сувениром из Тямпы, редким и дорогим. Однако потом мне пришло в голову, что доставить слона в Ханбалык, преодолев семь тысяч ли через труднопроходимые джунгли, пожалуй, по плечу лишь такому герою, как Ганнибал из Карфагена. И в конце концов я окончательно отказался от своего намерения, после того как Юссун заметил:
– Откровенно говоря, старший брат Марко, я никогда бы не сумел отличить белого слона от самого обычного. Сомневаюсь, что это сможет сделать Хубилай-хан, к тому же слонов у него великое множество.
Был всего лишь полдень, но когда мы с Ху Шенг вернулись в свои покои, я приказал Арун приготовить для нас ванну, чтобы смыть с себя запах слона. (На самом деле запах был не таким уж и плохим. Представьте себе, как пахнет кожаная сумка, которая набита свежей травой.) Служанка расторопно наполнила тиковую лохань водой и разделась вместе с нами. Однако когда мы с Ху Шенг оказались в воде, а Арун уже села на бортик лохани, готовая скользнуть к нам, я остановил ее, задержав на мгновение. Мне всего лишь хотелось кое-что показать обеим, потому что к этому времени мы трое уже совершенно свободно и легко чувствовали себя в присутствии друг друга. Я нежно коснулся коленей девушки, пробрался ей между ног и провел кончиком пальца вниз по мягкому пушку волос, который прикрывал ее «розовые части», а потом обратил на это внимание Ху Шенг, сказав ей: «Смотри – хвост священного белого слона!»
Ху Шенг разразилась беззвучным смехом, который заставил Арун обеспокоенно посмотреть вниз, чтобы узнать, что у нее не так с телом. Но когда я с небольшими трудностями перевел ей этот жест, Арун тоже расхохоталась благодарным смехом. Наверное, это был первый случай в истории (а может, и последний), когда женщина с юмором восприняла то, что ее в качестве комплимента сравнили со слоном. С тех пор Арун начала называть меня «U saathvan gajah». Подобное обращение, как я в конце концов выяснил, означало «Уважаемый шестидесятилетний слон». И я тоже отнесся к этому с юмором, когда девушка дала мне понять, что это было лучшим и высочайшим комплиментом. Всем жителям Тямпы, сказала она, известно, что самец слона в шестьдесят лет достигает пика силы, мужественности и мужской мощи.
Спустя несколько ночей Арун принесла кое-что, чтобы показать нам, – «mata linga», назвала она этот предмет, что означало «любовные колокольчики». Затем она сделала паузу и добавила с озорным смешком: «Aukn», – из чего я заключил, что служанка предлагает эти колокольчики в качестве дополнения к нашим ночным развлечениям. Она продемонстрировала мне целую пригоршню этих mata linga, похожих на крошечные колокольчики, которые вешали на верблюдов. Каждый из них, размером примерно с каштан, был сделан из золота высокой пробы. Мы с Ху Шенг взяли по одному и потрясли: внутри перекатывался шарик и тихонько звенел. Однако у этих колокольчиков не имелось никаких выступов, за которые их можно было бы прицепить к одеж дам, сбруе верблюда или к чему-нибудь еще. Поскольку мы никак не могли определить их назначение, то лишь в замешательстве посмотрели на Арун, ожидая от нее дальнейших пояснений.
Объяснения заняли немало времени, служанке пришлось отчаянно жестикулировать и несколько раз повторять, пока наконец мы не уяснили, что к чему. Оказывается, эти mata linga были предназначены для того, чтобы их вставили под кожу мужского органа. Поначалу я от души рассмеялся, приняв это за шутку. Затем, осознав, что девшка говорит серьезно, я издал восклицание, одновременно означавшее смятение, возмущение и ужас. Ху Шенг знаком велела мне замолчать и успокоиться, чтобы позволить Арун продолжить пояснения. Девушка так и сделала – думаю, из всех диковинок, с которыми я столкнулся во время моих путешествий, mata linga оказались самыми удивительными.
Говорят, что эти колокольчики изобрела когда-то давным-давно царица Ава, чей августейший супруг имел прискорбную склонность, предпочитая ей маленьких мальчиков. Царица изготовила mata linga из меди и – Арун не сказала, каким именно образом, – тайно сделала длинный надрез на kwe царя, вставила туда несколько маленьких колокольчиков, а затем зашила. После этого царь уже больше не мог проникнуть в отверстия малышей своим ставшим большим органом и был вынужден проделывать это с более гостеприимным hii – вместилищем царицы. Каким-то образом – Арун опять же не сказала как – другие женщины Ава разузнали об этом и убедили своих мужей последовать примеру царя. При этом и мужчины и женщины обнаружили, что они не только стали светскими людьми, но и что теперь взаимное удовольствие обоих партнеров чрезвычайно возросло из-за того, что органы мужчин стали гораздо больше в окружности, чем прежде, а колебания mata linga доставляли им совершенно новые, несказанные ощущения во время занятий aukn.
Mata linga делали в Ава до сих пор, но теперь их изготовлением занимались только владевшие особым искусством старые женщины, знавшие, как осторожно и безболезненно вставить их в определенные, наиболее подходящие места kwe. У каждого мужчины – и у того, кто был в состоянии вставить всего лишь один колокольчик, и у тех, кто мог позволить себе несколько, – kwe со временем становился гораздо больше по объему, да и вес его тоже сильно увеличивался. Она сама, сказала Арун, лично знала одного господина мьяма, чей kwe был похож на узловатую деревянную дубину даже в состоянии покоя, а уж когда он поднимался: «Am!» Девушка добавила, что любовные колокольчики подверглись за прошедшие века, с тех пор как их изобрела царица, некоторому усовершенствованию. Во-первых, лекари приказали делать их только из золота, а не из меди, дабы не вызвать заражения нежной плоти kwe. И еще старые женщины, которые изготавливали любовные колокольчики, придумали совершенно новые и очень пикантные возможности применения mata linga.
Арун продемонстрировала их нам. Некоторые из этих маленьких mata linga были всего лишь колокольчиками или трещотками, поскольку их внутренние шарики раскачивались, только когда их трясли. Некоторые другие, как показала нам Арун, оставались спокойными, когда она клала их на стол. Однако потом она вложила по одному такому колокольчику нам в ладони и заставила сомкнуть их. Мы с Ху Шенг изумились, когда спустя мгновение тепло наших ладоней, казалось, подарило жизнь маленьким золотым предметам, поскольку те вдруг стали потрескивать, как яйца, перед тем как из них должен вылупиться птенец, подрагивая сами по себе.
Это новый, улучшенный вид mata linga, пояснила Арун; в этих колокольчиках заключено какое-то никогда не успокаивающееся создание или особое вещество – старухи нипочем не раскроют свой секрет, – которое обычно спит спокойно в своей маленькой золотой ракушке под кожей мужского kwe. Но когда kwe входит в женское hii, таинственный соня пробуждается и начинает действовать, заявила Арун с серьезным видом: мужчина и женщина могут лежать, не двигаясь, совершенно спокойно, и наслаждаться под воздействием маленького трудолюбивого любовного колокольчика всеми сопровождающими акт любви ощущениями: постепенно нарастающим возбуждением и взрывом удовольствия в самом конце. Другими словами, они могут заниматься aukn снова и снова, даже не прилагая к этому никаких усилий.
Когда Арун закончила, порядком утомившись от своих усиленных объяснений, я обнаружил, что они с Ху Шенг с любопытством разглядывают меня. Я громко сказал: «Нет!» Я повторил это несколько раз на разных языках, сопровождая свой отказ выразительными жестами. Хотя сама идея попробовать mata linga во время aukn была весьма привлекательной, но я не собирался тайком стучаться в заднюю дверь какой-нибудь грязной хижины где-нибудь на задворках Пагана и позволять каким-то подозрительным старым колдуньям проделывать с моим kwe предосудительные манипуляции. Это свое мнение я выразил прямо и весьма недвусмысленно.
Ху Шенг и Арун притворились, что смотрят на меня с разочарованием и презрением, но на самом деле обе они старались не рассмеяться над горячностью, с которой я отказался от их предложения. Затем они переглянулись, словно спрашивая друг друга: «Которая из нас станет говорить?» Затем Арун слегка кивнула, признавая, что Ху Шенг гораздо легче общаться со мной. Поэтому Ху Шенг начала показывать, что единственное предназначение mata linga заключается в том, чтобы мужской kwe поместил его внутрь женского hii, и он совсем необязательно должен составлять с ним единое целое. Не хочу ли я попробовать, спрашивала она с величайшей деликатностью, сделать то же самое, что мы делаем обычно, но сперва позволить ей и Арун самим поместить внутрь себя любовные колокольчики?
Ну разумеется, против этого я не возражал, и не успела еще закончиться ночь, как мы трое испытали настоящий восторг и полюбили mata linga. На этом месте позвольте мне снова опустить занавес, свято храня тайну наших с Ху Шенг интимных отношений. Я лишь сообщу по секрету, что нашел любовные колокольчики стоящей выдумкой, – Ху Шенг и Арун были со мной в этом согласны. Мне в голову даже пришла мысль привезти их в качестве экзотического сувенира Хубилаю. Но все-таки я сомневался, стоит ли это делать. Едва ли позволительно прийти к хану всех ханов, самому могущественному правителю на всей земле – а он, кроме этого, уже довольно пожилой человек, – с предложением «улучшить» его священный орган…
В конце концов я отказался от этой мысли, ибо боялся, что подобный подарок Хубилай посчитает публичным оскорблением. Я опасался, что великий хан обидится, придет в ярость и, возможно, даже накажет меня. Так что вопрос о подарке по-прежнему оставался открытым, хотя и недолго, поскольку уже на следующий день я рассматривал другую идею, более привлекательную, и даже разрабатывал план ее осуществления. И если плод дурио, белый слон и любовные колокольчики mata linga могли по праву считаться диковинками, то вещь, которую я в конце концов выбрал в качестве сувенира Хубилаю, была уникальной, единственной в своем роде.
На эту мысль навел меня придворный pongyi. Помню, мы с ним, Ху Шенг и Юссуном снова прогуливались по Пагану, и он разглагольствовал по поводу многочисленных достопримечательностей, которые мы лицезрели. В тот день он повел нас к самому главному и священному p’hra во всем Ава. Этот храм был не просто одним из абсолютно одинаковых, похожих на опрокинутый колокол, но огромным, красивым и по-настоящему величественным, ослепительно белым, напоминающим сооружение, построенное из пены, если можно представить себе громаду из пены величиной с базилику Сан Марко, с замысловатой резьбой и позолоченной крышей. Храм этот назывался Ананда, что означает Бесконечное Блаженство, кстати, такое же имя носил один из последователей Будды при его жизни. Разумеется, сказал pongyi, когда показывал нам внутреннее убранство храма, Ананда был самым любимым учеником Будды, все равно как Иоанн у Иисуса.
– Раньше здесь находилась рака с зубом Будды, – сказал pongyi, когда мы проходили мимо позолоченной шкатулки на подставке из слоновой кости. – А вот статуя танцующего божества. Скульптура когда-то была сделана столь искусно, что действительно умела танцевать, а когда боги танцуют, то земля сотрясается. Недавно наш город чуть не погиб, хорошо, что танцующий идол сломал себе палец во время одного из пируэтов, после чего успокоился и снова превратился в статую. С того дня всех религиозных идолов безопасности ради намеренно делают с неким дефектом. Он столь ничтожен, что вы и не заметите, но…
– Простите меня, почтенный pongyi, – перебил я его объяснения, – но перед этим вы, кажется, мимоходом упомянули, что вон в той шкатулке некогда хранился зуб Будды?
– Так оно и было, – печльно ответил он.
– Настоящий зуб? Самого Будды? Неужели он хранился в течение семнадцати веков?
– Да, – сказал pongyi и открыл шкатулку, чтобы показать нам вмятину, оставшуюся на бархате. – Странствующий pongyi с острова Шри-Ланка принес его сюда около двухсот лет тому назад, чтобы освятить сей храм. Это была наша самая ценная реликвия.
Ху Шенг выразила удивление при виде огромнейшей вмятины и жестом дала мне понять, что зуб Будды по размеру был величиной с голову. Я обратился с этим неуважительным замечанием к Юссуну, а он перевел его pongyi.
– Am, да, зуб был просто огромный, – сказал старик. – Почему нет? Будда был могущественным мужчиной. На том же самом острове Шри-Ланка до сих пор можно видеть след от его ноги, который он оставил на скале. Исходя из величины этого следа, можно подсчитать, что Будда был девяносто локтей ростом.
– Am, – повторил я. – Будда, похоже, принадлежал к тому же народу, что и Голиаф. И когда он вернется на землю через семь или восемь тысяч лет, его приверженцам не составит труда узнать Будду, не то что нам Иисуса. Но что же случилось с этим священным зубом?
Pongyi тихонько засопел носом.
– Царь, который сбежал, похитил его и унес с собой. Ужасное кощунство! Никто не знает, зачем он это сделал. Предполагали, что он направлялся в Индию, а в Индии Будде больше не поклоняются.
– Но царь добрался только до Акуаба и умер там, – пробормотал я. – Следовательно, зуб все еще может быть среди его вещей.
Pongyi лишь в смиренной надежде пожал плечами и продолжил показывать нам остальные изумительные сокровища Ананды. Однако идея разыскать чудесный зуб уже крепко засела у меня в голове. Поэтому, насколько мог вежливо, я побыстрее завершил нашу дневную прогулку, поблагодарил pongyi за его доброту и заботу и вместе с Ху Шенг и Юссуном поспешил во дворец, по дороге поведав спутникам свой замысел. Во дворце я попросил вана Баяна немедленно принять меня.
– Если я разыщу зуб, он станет прекрасным подарком Хубилаю, – сказал я ему. – Хотя Будда и не тот бог, которого он почитает, зуб божества окажется ценной реликвией, которой нет ни у одного монарха. Даже в христианском мире, хоть там и существует множество различных реликвий – куски Истинного Креста, Священные Гвозди, Священная Потница, – не имеется никаких останков Тела Христа, кроме нескольких капель Святой Крови. Великий хан будет очень рад и горд, если обзаведется настоящим зубом Будды.
– Если только ты сможешь отыскать его, – заметил Баян. – Что касается меня, я был бы счастлив, получив обратно хоть несколько своих зубов. Тогда мне не пришлось бы носить во рту это орудие пыток. Как же ты намереваешься разыскать зуб?
– С вашего разрешения, ван Баян, я отправлюсь отсюда в морской порт Акуаб, чтобы обыскать то место, где умер царь, пороюсь в его вещах, допрошу оставшихся в живых членов его семьи. Зуб должен быть где-то там. На это время я бы хотел оставить здесь Ху Шенг, под вашей защитой. Поскольку я теперь знаю, что путешествие по этим землям очень тяжелое, то больше не хочу подвергать этому свою подругу, пока нам не придет пора возвращаться в Ханбалык. Надеюсь, о Ху Шенг будут хорошо заботиться ее служанка Арун и другие наши слуги, если ван позволит ей остаться жить во дворце. Я бы также хотел попросить вас еще об одном одолжении: можно мне захватить с собой Юссуна в качестве переводчика? Мне нужен лишь он и еще лошади для нас обоих. Я поеду налегке, ведь я спешу.
– Ты же знаешь, Марко, что тебе нет нужды просить, потому что ты носишь пайцзу великого хана, а в ней уже заключена вся власть, которая тебе нужна. Но мне приятно, что ты относишься ко мне с почтением, и, разумеется, я даю тебе свое дозволение и обещаю присматривать за твоей госпожой, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Я желаю тебе успеха в твоих поисках. – Он закончил традиционными монгольскими словами прощания: «Доброго тебе коня и широкой степи, до следующей встречи».
Глава 4
Мои поиски оказались не такими уж простыми и закончились не скоро, хотя в целом увенчались успехом. И все это время мне оказывали поддержку. В самом начале своего путешествия, в запущенном приморском городе Акуабе, я получил помощь от некоего Шайбани, сардара, которого Баян поставил там командовать монгольскими завоевателями. Он встретил меня очень сердечно, как старого друга, и предложил остановиться в доме, который определил под свою резиденцию. Это был лучший дом в Акуабе, если не сказать больше.
– Sain bina, – вежливо обратился ко мне Шайбани. – Рад приветствовать тебя, старший брат Марко Поло. Я вижу, ты носишь пайцзу великого хана.
– Sain bina, сардар Шайбани. Да, я приехал по поручению нашего общего господина Хубилая.
Юссун отвел наших лошадей в конюшни, которые занимали заднюю половину дома. Мы с Шайбани вошли в переднюю половину, и слуги выставили перед нами еду. Пока мы ели, я рассказал хозяину, что иду по следу недавно умершего царя Ава Нарасина Пати, объяснил, почему я это делаю, и заявил, что хотел бы обыскать принадлежавшее беглецу имущество и допросить оставшихся в живых членов его семьи и слуг.
– Все будет так, как ты желаешь, – сказал сардар. – Признаться, я очень обрадовался, когда увидел, что ты носишь пайцзу, потому что она дает тебе право выступить в качестве судьи здесь, в Акуабе. Смерть царя вызвала большие волнения, и жители города разделились на противоборствующие группировки. Они оказались настолько втянутыми в эти местные распри, что едва ли заметили, как мы вошли в город. И пока порядок не будет восстановлен, я не смогу наладить здесь управление. Мои люди только тем и занимаются, что разнимают на улицах дерущихся. Поэтому я очень рад, что ты приехал.
– Ясно, – сказал я, слегка озадаченный. – Я сделаю все, что смогу. Хотя, признаться, не очень понимаю, в чем причина беспорядков.
– Все дело в недавно умершем царе, – сказал он и раздраженно добавил: – Да подавятся черви его проклятыми останками! Ты не против, если я все тебе подробно объясню?
– Мне бы этого очень хотелось.
– Этот Акуаб – настоящая дыра: жалкий мрачный городишко. Ты выглядишь разумным человеком, Марко, потому я полагаю, что ты покинешь его, как только сможешь. Я же назначен сюда и поэтому должен остаться. Мой долг – преобразовать город, чтобы он стал полезным приобретением ханства. Особенность этого убогого городка в том, что это еще и морской порт. А как и во всех портовых городах, здесь существуют две отрасли, которые оправдывают его существование и поддерживают жителей. Во-первых, обслуживание портовых сооружений – молов, товарных складов, лавок и тому подобного. Ну а во-вторых, удовлетворение потребностей корабельных экипажей, которые останавливаются здесь. Это означает публичные дома, винные лавки и азартные игры. В основном торговля Акуаба с Индией осуществляется через вон тот залив, он называется Бенгальским, и большинство моряков, которые приплывают сюда, жалкие индусы. Их желудки не приспособлены для крепких напитков, и у них не очень-то много силы между ног, поэтому все свое время, которое моряки проводят на суше, они посвящают азартным играм. По этой причине публичных домов и винных лавок здесь немного, они маленькие и бедные – и, вах! – местные шлюхи и напитки отвратительны. Но в Акуабе есть несколько залов для игр, и это самые процветающие учреждения города, их владельцы самые его важные жители.
– Все это очень интересно, сардар, но я недостаточно…
– Пожалуйста, прояви терпение, старший брат. Сейчас ты все поймешь. Во всем виноват, будь он проклят, царь, который сбежал, – этот трусливый поступок не прибавил ему любви среди его бывших подданных. Мне известно, что он покинул Паган с внушительным караваном слонов, жен, детей, слуг и рабов – и со всеми теми ценностями, которые они смогли увезти. Но каждую ночь, пока они были в пути, караван уменьшался. Под покровом темноты его подданные сбегали, унося с собой огромное количество награбленных ценностей. Слуги надеялись разбогатеть. Рабы хотели просто вырваться на свободу. Даже жены царя – включая саму царицу, его первую жену, – взяли своих маленьких детишек-кнзьков и разбежались кто куда. Возможно, они надеялись изменить свои имена и начать новую жизнь.
– Мне чуть ли не жаль этого трусливого царя.
– В то же самое время, поскольку необходимо было покупать еду и платить за ночлег в пути, царь-беглец вынужден был отдавать огромные деньги старейшинам деревень и владельцам постоялых дворов. Все они были настроены очень враждебно, вели себя грубо и стремились воспользоваться своим преимуществом. Мне сказали, что он прибыл сюда, в Акуаб, чуть ли не нищим и почти в одиночестве, в сопровождении лишь одной из своих последних молоденьких жен, нескольких преданных старых слуг и с отнюдь не тяжелым кошельком. Этот город тоже встретил его не слишком-то дружелюбно. Царю пришлось искать пристанище на прибрежном постоялом дворе. Однако если он хотел выжить, то ему следовало двигаться дальше, через залив в Индию, а чем было беглецу оплатить проезд? Естественно, все капитаны кораблей заломили немалую цену, особенно когда поняли, в каком отчаянном положении он оказался – по пятам за царем-беглецом двигались монголы-завоеватели. Уж не знаю, сколько именно с него запросили, но это было больше, чем он мог заплатить.
Я кивнул.
– Так стоит ли удивляться, что царь решил увеличить то немногое, что у него было. Он попытался обрести спасение в азартных играх. Однако хорошо известно, что несчастья всегда преследуют неудачников. Царь играл в кости и за несколько дней проиграл все, что у него было. Золото, драгоценности, одежду, имущество. В том числе, я думаю, и тот священный зуб, который ты ищешь, старший брат. Чего только он не ставил на кон: корону, верных старых слуг, всевозможные реликвии, царские одеяния – и неизвестно, что из этого было выиграно жителями Акуаба, а что моряками, которые уже уплыли.
– Вах! – угрюмо произнес я.
– Под конец у царя Ава остались лишь одежда, в которой он был, и единственная жена, дожидавшаяся несчастного в их жилище на берегу. И вот однажды, доведенный до отчаяния, царь поставил на кон себя самого, пообещав стать, если проиграет, рабом победителя. Не знаю, кто был в тот раз другим игроком и сколько он поставил против царя.
– Но царь, разумеется, проиграл.
– Разумеется. Все в зале уже относились к нему с презрением, хотя он немало обогатил их, а теперь презирали его еще больше – игроки, должно быть, кривили губы, – когда этот несчастный сказал: «Подождите. У меня есть еще кое-что, кроме меня самого. У меня есть красавица жена. Без меня она пропадет. Ей нужно тоже найти хозяина, который бы о ней заботился. Я ставлю на кон мою жену, госпожу Тофаа Девата. Позвольте же мне в самый последний раз бросить кости». Ставка была сделана, и он опять проиграл.
– Все понятно, – сказал я. – Бедного царя постигла неудача, как и меня самого. Только не пойму, о чем здесь можно спорить?
– Потерпи немножко, старший брат. Царь попросил об одном последнем одолжении. Он попросил, чтобы, прежде чем он станет рабом, ему позволили пойти и самому рассказать печальные новости его госпоже. Даже самые заядлые игроки способны на сострадание. Они позволили бывшему царю самому пойти на постоялый двор на берегу. Он был настолько благороден, что напрямик сказал госпоже Тофаа, что сделал, и приказал ей отправляться к ее новому хозяину в зал для игр. Она послушно поклонилась, а царь сел за стол, чтобы в последний раз поесть как свободный человек. Он с жадностью ел и пил и, к изумлению владельца постоялого двора, все продолжал требовать еще и еще еды и питья. В конце концов он весь побагровел, его хватил паралич, и царь умер.
– Именно это я и слышал. Ну и что потом? Я все-таки не вижу никакой причины для спора. Его партнер выиграл в карты раба, но раб умер. Ничего особенного.
– Потерпи еще немного. Госпожа Тофаа, как и приказал ей муж, сама отправилась в зал. Говорят, что глаза у победителя засверкали, когда он увидел, что за рабыню случайно выиграл. Совсем молоденькая, прекрасное недавнее приобретение царя, еще не титулованная царица и не мать наследников, но все же наверняка очень благородного рода. Знаешь, Марко, вообще в этом городе очень своеобразные представления о женской привлекательности, но многие мужчины называют ее красивой, и при этом все они считают эту женщину очень хитрой. С последним я должен согласиться. Потому что как только новый хозяин Тофаа подошел, чтобы взять ее за руку, она решила привлечь к себе внимание и обратилась ко всем в зале. Женщина произнесла лишь одну фразу, задала только один вопрос: «Правда ли, что, прежде чем мой господин супруг поставил меня на кон, он сначала поставил на кон и проиграл себя самого?»
Шайбани наконец замолчал.
Я подождал немного и подстегнул его: – Ну?
– Ну вот и все. Это и стало началом спора. С того самого момента этот вопрос повторяют повсюду в этом ублюдочном городе, и у каждого из его жителей свое собственное мнение на этот счет: один судья спорит с другим, брат идет против брата, и все они устраивают драки на улицах. Мои войска вошли в город сразу после того, как произошли вышеописанные события, и все спорщики обратились ко мне, требуя, чтобы я разрешил их спор. Я не в силах этого сделать. Честно говоря, я даже чуть не заболел из-за этого, я готов предать этот грязный город огню, если ты не отыщешь приемлемого решения.
– Что тут разрешать-то, сардар? – терпеливо спросил я. – Ты ведь сам сказал, что царь поставил на кон и проиграл себя, прежде чем сделал ставку на свою жену. Объективно, они оба были проиграны. Мертвые или живые, по своей воле или нет, но они принадлежат тем, кто их выиграл.
– Ну поскольку сам царь уже так и так отправился на погребальный костер, то его судьба больше никого не волнует. Тебе предстоит принять решение относительно его жены, но сперва ты должен выслушать все доводы. Я взял госпожу под свою опеку в ожидании решения этого дела. Она в комнате наверху. Я могу послать за ней и за всеми теми игроками, которые присутствовали в зале в тот день. Если ты не против, старший брат, мы проведем заседание ченга из одного судьи, а заодно ты получишь прекрасную возможность расспросить о местопребывании зуба, который ищешь.
– Ты прав. Прекрасно, приведи их. И пожалуйста, пошли за моим переводчиком Юссуном.
Госпожа Тофаа Девата, хотя ее имя и означало Дар Богов, на мой вкус совсем не была красива. Несостоявшейся царице было почти столько же лет, сколько и моей возлюбленной, но она оказалась такой огромной, что из нее получилось бы две Ху Шенг. Шайбани сказал, что она бенгали, очевидно, царь Ава привез жену из индийского государства Бенгалии, потому что она была типичной индуской: жирная, коричневая, почти черная кожа и совершенно черные полукружья под глазами. Сначала я подумал, что она злоупотребила сурьмой, но позднее убедился, что почти у всех индусов, как мужчин, так и женщин, от природы под глазами мешки такого неприглядного цвета. У госпожи Тофаа имелись также красное пятно краски на лбу между глазами и дырка в одной ноздре, видимо, там она носила какую-то побрякушку, которую впоследствии проиграл ее злополучный супруг. На женщине был странный наряд, который показался мне (впоследствии я выяснил, что так оно и было на самом деле) огромным длинным куском ткани, несколько раз обернутым вокруг нее таким образом, что обе руки, одно плечо и часть жирной темно-коричневой плоти у пояса оставались голыми. Это была не особенно привлекательная нагота, а ткань выглядела слишком яркой, будучи крикливых цветов и с металлическими нитями. В целом у меня сложилось впечатление, что как сама госпожа, так и ее наряд были какими-то грязными, но я великодушно приписал это тяжелым временам, которые женщина недавно пережила. Хотя госпожа Тофаа и представлялась мне весьма непривлекательной, я не собирался разрешать спор предвзято.
Во всяком случае, все остальные в комнате – истцы, свидетели и адвокаты сардара – выглядели еще менее привлекательными. Они принадлежали к разным народам, тут были мьен, индусы, несколько местных жителей Ава, возможно, даже представители высших классов мьяма, – однако это едва ли были лучшие их экземпляры – обычный набор бездельников, которые поджидают в засаде добычу, намереваясь поживиться за счет моряков. Таких полно на приморских улицах любого портового города. И снова я испытал жалость к малодушному царю, который сбежал: беднягу низвергли с трона прямо в компанию этого сброда. Но я опять-таки не собирался предвзято судить о деле из-за того, что находил всех его участников на редкость непривлекательными.
Я знал один из местных законов: свидетельские показания женщины ценились здесь гораздо ниже показаний мужчины. Поэтому я знаком велел мужчинам говорить первыми, и когда один из этих уродов сделал шаг вперед и начал давать показания, Юссун стал мне переводить:
– Мой господин судья, дело было так. Недавно умерший царь поставил себя на кон, я рискнул принять его ставку, кости упали в мою пользу. Я выиграл раба, но потом он надул меня с выигрышем…
– Достаточно, – сказал я. – Мы разбираемся здесь только в событиях, которые имели место в игорном зале. Пусть говорит другой мужчина, который следующим играл с царем.
Еще больший урод сделал шаг вперед.
– Мой господин судья, царь сказал, что у него осталось последнее имущество, которое он может предложить, – та самая женщина, что сейчас находится здесь. Я принял эту ставку, и кости выпали в мою пользу. И тут был выдвинут чрезвычайно глупый довод…
– Подожди, так мы запутаемся, – перебил его я. – Давайте продолжим излагать события по порядку. Полагаю, госпожа Тофаа Девата, что следующей в зале появились вы?
Женщина тяжело шагнула вперед. Она оказалась совершенно босая и с грязными коленками, словно была не королевских кровей, а обычной обитательницей побережья. Когда госпожа Тофаа начала говорить, Юссун наклонился ко мне и пробормотал:
– Марко, простите меня, но я не владею ни одним из индийских языков.
– Не имеет значения, – ответил я. – Я понимаю этот язык. – Так оно и было, потому что женщина говорила вовсе не на индийском языке, а на торговом фарси.
Она сказала:
– Это точно, я сама появилась в зале, и…
Я перебил ее:
– Давайте будем соблюдать протокол. Прошу вас обращаться ко мне как к господину судье.
Госпоже Тофаа явно не понравилось, что ее прервал какой-то бледнокожий и незнатный ференгхи. Однако она ограничилась тем, что величественно шмыгнула носом и начала снова:
– Я появилась в зале, господин судья, и спросила игроков: «Правда ли, что, прежде чем мой дорогой господин супруг поставил меня на кон, он сначала поставил себя и проиграл?» Потому что, если он действительно сделал это, понимаете, господин судья, тогда он сам уже был рабом, а по закону рабы не могут владеть имуществом. Следовательно, я не принадлежала ему, и он не имел права рисковать мной в игре, и точно так же я не принадлежу выигравшему, и…
Я снова остановил ее, поинтересовавшись:
– А как так вышло, что вы говорите на фарси, моя госпожа?
– Я происхожу из знатного бенгальского рода, мой господин, – ответила она, выпрямившись и глядя на меня так, словно я выразил сомнение по этому поводу. – Я родилась в знатной купеческой семье брахманов. Разумеется, будучи госпожой, я никогда не унижалась до обучения, как конторский служащий – чтению и письму. Но я говорю на торговом фарси, а также, не считая моего родного бенгальского, и на многих основных языках Великой Индии – хинди, тамильском, телугу…
– Благодарю вас, госпожа Тофаа. Давайте продолжим.
После того как я столько времени провел в далеких восточных провинциях ханства, я уже почти позабыл, что в остальном мире преобладал торговый фарси. Однако, очевидно, большинство присутствующих, поскольку они имели дело с моряками и сами торговали за морем, также знали этот язык. Потому что несколько человек тут же заговорили, повысив голоса от возмущения. Суть того, что они хотели сказать, сводилась к следующему:
– Эта женщина придирается к мелочам и увиливает. Законное право мужа поставить на кон в азартной игре любую из своих жен, точно так же как он волен продать ее, подарить кому-либо или же вовсе развестись с ней.
Однако вторая половина присутствующих так же громко возражала:
– Нет! Женщина говорит правду. Муж проиграл себя, а следовательно, и все свои супружеские права. В этот момент он сам был рабом и незаконно поставил на кон имущество, которым не владел.
Вспомнив о своей роли судьи, я властно поднял руку, и в комнате наступила тишина. Тогда я опустил подбородок на кулак и сделал вид, что глубоко задумался. Но на самом деле я ничего подобного не делал. Я не притворялся даже перед самим собой, что подобен Соломону и мудр в судебных делах. В этом отношении мне было далеко даже до Хубилая. Однако я недаром в отрочестве много читал об Александре Македонском и хорошо помнил, как он поступил с гордиевым узлом. Решение было уже принято, но я изобразил напряженные раздумья и как бы ненароком сказал женщине:
– Госпожа Тофаа, я приехал сюда, чтобы отыскать кое-что из имущества вашего покойного мужа. Зуб Будды, который он взял из храма Ананды. Вы понимаете, о чем речь?
– Да, господин судья. Мне очень жаль, но муж и его тоже поставил на кон. Одно утешает: он проиграл зуб еще до того, как поставил на кон меня, очевидно все-таки ценя меня больше, чем эту священную реликвию.
– Надеюсь, что так оно и было. Вы знаете, кто выиграл зуб?
– Да, мой господин. Капитан-чоланец, владелец лодки и ловец жемчуга. Он унес зуб, радуясь, что тот принесет удачу его ныряльщикам. Лодка уплыла несколько недель тому назад.
– Вы можете предположить, куда именно она уплыла?
– Да, господин судья, жемчуг добывают только в двух местах. Вокруг острова Шри-Ланка и в Индии, вдоль побережья Чоламандалы[234]. Поскольку капитан сам чоланец, он, вне всякого сомнения, вернулся на свое родное побережье.
Мужчины в комнате что-то невнятно забормотали, явно недовольные этим столь неуместным обменом репликами, а сардар Шайбани бросил на меня умоляющий взгляд. Я не обратил на них никакого внимания и снова сказал госпоже:
– Тогда я должен последовать за зубом в Индию. Если вы окажете мне любезность и отправитесь со мной в качестве переводчицы, я, закончив свои дела, помогу вам добраться домой в Бенгалию.
Это мое заявление вызвало явное возмущение присутствующих. Госпоже Тофаа это предложение тоже не понравилось. Она откинула назад голову, задрала нос и холодно произнесла:
– Я хочу напомнить господину судье, что мое положение не таково, чтобы я согласилась на работу прислуги. Я знатная женщина, вдова царя и буду…
– И будете рабыней вон того уродливого животного, – сурово произнес я, – если я сочту возможным повернуть дело в его пользу.
Она разом проглотила всю свою напыщенность – и действительно громко сглотнула, – после чего перешла от высокомерия к подобострастию.
– Господин судья, вы такой же властный человек, каким был мой покойный ныне дорогой супруг. Как может простая хрупкая молодая женщина устоять перед таким мужчиной? Разумеется, мой господин, я буду сопровождать вас и делать все, что мне прикажут. Стану вашей рабой.
Она была какой угодно, но только не хрупкой, и к тому же мне не понравилось сравнение с царем, который сбежал. Однако я повернулся к Юссуну и сказал:
– Я вынес свое решение. Сообщи его всем присутствующим. В этом споре не правы обе стороны. Ясно, что в целом дело запутанное. С того момента, как царь Нарасина Пати отрекся от трона в Пагане, он передал все свои права, в том числе и право на владение своим имуществом, новому правителю, вану Баяну. Все, что покойный ныне царь истратил и промотал по дороге или проиграл здесь, в Акуабе, было и остается законной собственностью вана, а его законным представителем в этом городе является сардар Шайбани.
Когда Юссун это перевел, все присутствующие, включая Шайбани и Тофаа, сначала дружно изумленно вздохнули, а затем издали самые различные вздохи: разочарования, облегчения и восхищения. Я продолжил:
– А сейчас каждого из вас сопроводит до дома отряд стражи, и все разворованные ценности будут найдены и возвращены. Всякий в Акуабе, кто откажется выполнить это распоряжение и у кого впоследствии обнаружат что-либо из казенного имущества, будет без промедления казнен. Посланник великого хана сказал: трепещите все и повинуйтесь!
Как только стражники вывели причитающих и завывающих мужчин, госпожа Тофаа распростерлась передо мной ниц, что было у индусов подобострастным эквивалентом самого степенного «салям» или ko-tou, а Шайбани восхищенно сказал:
– Старший брат Марко Поло, ты истинный монгол. Ты пристыдил меня – и как только я сам не додумался до такого остроумного решения? Спасибо тебе огромное!
– Если хочешь меня отблагодарить, – добродушно произнес я, – то найди мне надежный корабль и экипаж, который прямо сейчас доставит нас с госпожой Тофаа через Бенгальский залив. – Я повернулся к Юссуну: – Я не потащу тебя туда, потому что в Индии ты так же нем, как и я. Так что я освобождаю тебя от твоих обязанностей, Юссун, ты можешь вернуться обратно к Баяну или к своему бывшему командиру в Бхамо. Мне будет жаль расставаться с тобой, потому что ты проявил себя верным товарищем.
– Это мне вас жаль, Марко, – сказал он и с сожалением покачал головой. – Исполнять служебные обязанности в Ава и то ужасно. А уж в Индии…
Часть пятнадцатая
Индия
Глава 1
Как только наше судно покинуло мол Акуаба, Тофаа Девата, чопорно назвав меня Марко-валлах, начала излагать правила хорошего поведения на время нашего совместного путешествия.
Поскольку я уже больше не был господином судьей, то разрешил женщине обращаться ко мне не так формально, и она пояснила что «-валлах» – это индусский суффикс, который означает одновременно уважительное и дружеское отношение. Я, правда, не давал Тофаа разрешения читать мне проповеди. Однако из вежливости я их выслушивал и даже старался не смеяться.
– Марко-валлах, вы должны понять, что для нас с вами будет смертельным грехом возлечь вместе. Сие весьма безнравственно в глазах как людей, так и богов. И пожалуйста, не надо на меня так смотреть. Позвольте мне все объяснить, и тогда ваше сердце не разобьется из-за неудовлетворенного желания. Понимаете, независимо от того, законно или нет ваше решение нашего спора, между нами все равно не может быть никаких отношений. Если я по-прежнему свободная женщина, то до тех пор, пока я снова не выйду замуж, я считаюсь вдовой царя. Поэтому вы совершите один из самых тяжелых грехов, совокупившись со мной. И если, например, в моей родной Индии нас застанут во время surata, вас приговорят к surata с раскаленной статуей медной женщины и заставят заниматься этим, пока вы не сгорите, не сморщитесь и не у мрете. Затем, после смерти, вам придется оставаться в подземном царстве под названием Кала, мучиться в огне и пламени столько лет, сколько пор в моем теле. С другой стороны, если я теперь формально рабыня того отвратительного человека, который выиграл меня, тогда если вы возляжете со мной, то и сами тоже станете по закону его рабом. Так или иначе, я принадлежу к касте брахманов-джати – высшей из четырех каст, на которые подразделяется индийское общество, а вы по нашим законам – низшее существо. Поэтому, когда мы возляжем вместе, то оскверним этим священный закон джати, в наказание нас бросят собакам, которых у нас специально натаскивают, обучая пожирать таких еретиков. Даже если вы в порыве безумной смелости отважитесь на столь страшную смерть, изнасиловав меня, меня все равно сочтут виноватой и приговорят к этому ужасному наказанию. Если в Индии когда-нибудь узнают, что вы погружали свой linga в мое yoni, а я поглотила его, даже против своего желания, мы оба подвергнемся ужасному унижению и страшным опасностям. Разумеется, я не kanya – зеленая, незрелая и безрадостная девственница. Поскольку я являюсь вдовой с кое-каким опытом (признаюсь, отбросив лишнюю скромность, что я очень искусна и сведуща в постели, yoni у меня теплая и хорошо смазанная zankha), то на теле моем не останется никаких следов нашего греха. Я полагаю, что эти варвары-моряки даже не обратят внимания на то, чем мы, цивилизованные люди, будем заниматься наедине. Следовательно, возможно, на моей родине никто никогда и не узнает, что мы с вами в экстазе предавались surata здесь, посреди невысоких океанских волн под ласковой луной. Однако мы должны прекратить этим заниматься, как только достигнем берегов моей родины, потому что все индусы очень хитроумны и наблюдательны. Мы не сможем их обмануть. Они начнут мерзко глумиться над нами и требовать взяток, чтобы избежать скандала, а потом все равно станут сплетничать и судачить повсюду о нашей связи.
Она замолчала, видимо утомившись от собственного красноречия, и я мягко произнес:
– Благодарю вас за полезные советы, Тофаа, и пусть вас это не беспокоит. Я все прекрасно понял.
– Ох!
– Позвольте и мне немного вас просветить.
– Ах!
– Не называйте экипаж моряками, называйте их матросами или мореплавателями.
– Тьфу!
Сардару Шайбани пришлось порядком потрудиться, чтобы отыскать для нас подходящий корабль, не хрупкий, сделанный индусами прибрежный dinghy, а прочный, смонтированный арабами qurqur – торговое судно, которое могло плыть прямо через обширный Бенгальский залив, вместо того чтобы обходить его по кривой. Экипаж почти целиком состоял из совершенно черных, необычайно крошечных людей, которых называли малайцами. Однако капитан был настоящим арабом, опытным и умелым моряком. Он вел свое судно в Ормуз, обратно на запад, в Персию, однако согласился (разумеется, за хорошее вознаграждение) отвезти нас с Тофаа до Чоламандалы. Это был переход примерно в три тысячи ли по открытому морю, что составляло почти половину моего самого длинного до настоящего времени путешествия: от Венеции до Акры. Капитан предупредил нас перед отплытием, что залив может оказаться опасным для судов. Его можно было пересекать с сентября по март (а мы отправились в плавание в октябре), потому что только в этот промежуток времени дули подходящие ветры и погода не была такой убийственно жаркой. С другой стороны, в сезон навигации, когда залив заполняло огромное количество судов, спешащих на восток и запад, он зачастую вспенивался от налетевшего тайфуна, опрокидывал, топил и поглощал все корабли.
Но мы не столкнулись со штормом, погода стояла прекрасная, только ночью густой туман часто скрывал звезды и луну и окутывал нас влажной серой пеленой. Это не замедляло ход qurqur, поскольку капитан мог управлять им при помощи буссоли, однако было не очень-то приятно для полуобнаженных черных матросов, которые спали на палубе, потому что туман опускался на такелаж и постоянно капал вниз в виде липкой росы. У нас, двоих пассажиров, имелось по отдельной каюте. Каюты были довольно удобные, кормили нас хорошо, хотя пищу и нельзя было назвать изысканной, на корабль не нападали пираты и нам не досаждали матросы. Капитан-мусульманин, естественно, презирал как индусов, так и христиан, поэтому он сторонился нашей компании и все время загружал экипаж работой, предоставляя нам с Тофаа развлекаться самим. А чем было заняться на корабле? Все свободное время мы лишь праздно наблюдали за летучими рыбами, скользившими над морской гладью, и дельфинами, резвившимися среди волн. Это не мешало Тофаа продолжать лепетать о том, каким искушениям мы с ней ни в коем случае не должны поддаваться.
– Наша строгая, но мудрая религия, Марко-валлах, придерживается того, что, когда двое ложатся вместе, грешат оба. Следовательно, вы напрасно надеетесь на безнаказанную сладость surata, бедный обманутый мужчина. А ведь помимо самой surata – настоящих физических отношений – существуют еще восемь других аспектов. И даже самые невинные из них считаются столь же греховными, как и самая страстная и жаркая surata. Первый аспект – это smarana, всего лишь помышление о surata. Затем следует kirtana – разговоры об этом. Разговор с наперсником, я имею в виду, вот, например, вы могли бы обсудить с капитаном, как безудержно меня желаете. После него идет keli, что означает заигрывание, кокетничание с мужчиной или женщиной, старание добиться любви. Затем идет prekshana – тайное подсматривание его или ее kaksha – частей тела, о которых нельзя упоминать, – например, как вы часто делаете, когда я моюсь вон там, на корме. Следующий этап – guyabhashana, что означает обсуждение этой темы, как столь рискованно делаем мы с вами в это мгновение. Затем идет samkalpa, то есть намерение заняться surata. После этого – ady aваsaya – решение это сделать. Потом kriyani-shpati… ну… занятие этим. То, чего мы не должны делать.
– Благодарю вас за то, что рассказали мне об этом, Тофаа. Я мужественно постараюсь удержаться даже от малейшего smarana.
– Ох!
Она была права, когда говорила, что я часто бросаю взгляды на ее kaksha – те части тела, о которых нельзя упоминать, если я правильно понял. Ведро для мытья пассажиров находилось, как Тофаа и сказала, на корме корабля. Все, что она делала для того, чтобы соблюсти приличия, пока омывала свои половые органы, это садилась на корточки и отворачивала лицо. Тофаа, похоже, все время поворачивалась лицом к носу корабля, и даже робкие матросы-малайцы находили себе работу, которую надо было сделать посередине палубы, а потому они заглядывали вверх, когда Тофаа приподнимала край своего сари, раздвигала свои толстые ляжки и омывала водой из ведра свою раскрытую обнаженную промежность. Эта часть ее тела была покрыта черными волосами, такими же густыми, как волосы на головах чернокожих матросов, так что подобное зрелище, наверное, вызывало у них похотливые smarana, в отличие от меня. Отталкивающие сами по себе, эти заросли, по крайней мере, прикрывали то, что под ними находилось. Однако Тофаа упорно продолжала меня просвещать.
– На всякий случай, Марко-валлах, вдруг вы влюбитесь в какую-нибудь хорошенькую девушку-танцовщицу nach, когда мы прибудем в Чолу, и захотите заговорить с ней, при этом ведя себя так же неуклюже и кокетливо, как со мной, я скажу вам слова, которые вы должны будете произнести. Обратите на это внимание. Ваш орган называется linga, а ее – yoni. Когда эта девушка nach вызывает у вас сильное желание, то это называется vyadhi, а ваш linga тогда становится sthanu, «стоящим столбиком». Если девушка отвечает на вашу страсть, тогда ее yoni раскрывает свои губы, чтобы вы вошли в ее zankha. Слово «zankha» означает всего лишь «раковина», однако надеюсь, что ваша девушка nach будет все-таки получше, чем раковина. Моя собственная zankha больше похожа на голодную пасть, у нее зверский аппетит, и в предвкушении удовольствия она выделяет слюну. Нет-нет, Марко-валлах, не надо умолять меня, чтобы я позволила вашему дрожащему пальцу ощутить ее пыл, почувствовать, как она сжимается и всасывает его в себя. Это совершенно исключено. Мы цивилизованные люди. И очень хорошо, что мы можем стоять рядом, как сейчас, любоваться морем и мило беседовать, не испытывая потребности, занимаясь surata, кататься и биться на палубе или же в каюте, вашей или моей. Да, это очень хорошо, что мы можем обуздать свои животные порывы, даже когда рассуждаем столь откровенно и дерзко, как сейчас, о вашем пылающем linga и моей желающей этого yoni.
– Мне это нравится, – задумчиво произнес я.
– Вам нравится?!
– Я имею в виду – слова. «Linga» звучит твердо и прямо. «Yoni» – мягко и влажно. Должен признаться, что мы на Западе не даем этим частям тела таких красивых и выразительных имен. Видите ли, Тофаа, я что-то вроде собирателя языков. Я интересуюсь ими не как ученый, а лишь для себя. И мне нравится, что вы учите меня всем этим новым и экзотическим словам.
– Ох! Только словам!
В конце концов, не в силах терпеть ее слишком долго, я отправился на розыски араба-отшельника – капитана – и спросил его, что он знает о ловцах жемчуга Чоламандалы – можем ли мы их встретить, если станем двигаться вдоль побережья.
– Да, – сказал он и фыркнул. – Согласно презренным индусским суевериям, устрицы – рептилии, как они их называют, – поднимаются к поверхности моря в апреле, когда начинаются дожди, каждая рептилия раскрывает свою раковину и ловит каплю дождя. Затем они снова погружаются на морское дно, и дождевые капли начинают медленно затвердевать и превращаться в жемчужины. Так продолжается до октября, следовательно, сейчас ныряльщики уже опускаются на дно. Вы прибудете как раз тогда, когда индусы уже соберут много, как они полагают, затвердевших дождевых капель.
– Любопытное суеверие, – сказал я. – Каждый образованный человек знает, что жемчуг нарастает вокруг песчинок. Полагаю, что в Манзи хань скоро перестанут нырять в море за жемчугом, потому что недавно они научились выращивать его в раковинах пресноводных мидий, добавляя к каждому моллюску по песчинке.
– Попробуйте сказать об этом индусам, – проворчал капитан. – У них самих разум как у моллюсков.
Невозможно было, находясь на борту судна, долгое время избегать Тофаа. В следующий раз она отыскала меня, когда я праздно стоял у перил, и, придавив меня к ним всей массой своего тела, продолжила обучение своим индусским штучкам.
– Вы должны также знать, Марко-валлах, как правильно смотреть на девушек nach опытным взглядом и сравнивать их красоту, дабы выбрать самую достойную. Этому легко научиться, глядя на меня, потому что я соответствую всем канонам красоты индусской женщины. У меня все, как и предписано: три и пять – пять – пять. Сейчас поясню, что это обозначает. У нас считается, что три вещи у женщины должны быть глубокими: голос, ум и пупок. Теперь я, разумеется, уже не такая болтливая, как большинство легкомысленных девушек, которые еще не постигли гордость и сдержанность, но в тех случаях, когда я все же говорю, то заверяю вас, да вы, должно быть, уже и сами заметили, что мой голос не пронзительный, а приятный, а мои высказывания полны сокровенной женской мудрости. Что же касается моего пупка… – Тут Тофаа нажала на ленту сари на своем поясе и приоткрыла полоску колышущейся темно-коричневой плоти. – Смотрите! Вы можете укрыть в этом совершенном пупке свое сердце, разве нет? – Она извлекла из него какие-то спутанные замшелые пушинки, которые набились туда, и продолжила: – Идем дальше: есть еще пять вещей, которые у женщины должны быть прекрасными и изящными: кожа, волосы, пальцы на руках и ногах и суставы. Разумеется, и здесь вы не найдете у меня ни одного изъяна. Согласно индусским канонам красоты, еще пять вещей у женщины должны быть здорового розового цвета: ладони, ступни, язык, ногти и уголки глаз. – Тут Тофаа продемонстрировала почти атлетические способности: высовывала язык, изгибала руки, показывая мне свои ладони, дергала черные мешки под глазами, чтобы я заметил красные точки в уголках глаз, и задирала свои грязные ступни, чтобы я убедился в их совершенстве. – И наконец есть пять вещей, которые должны напоминать арки: женские глаза, нос, уши, шея и груди. Вы уже видели первые четыре и наверняка восхищались ими. Теперь я покажу вам свою грудь. Смотрите. – Она размотала верхнюю часть сари и обнажила свои похожие на подушки темно-коричневые груди. Где-то внизу на палубе малайцы издали похотливое ржание. – Они, разумеется, выпуклые и расположены близко друг к другу, как птенчики птицы hoopoe, между ними нет просвета. По нашим понятиям – просто идеальные. Засуньте в тесную щель между ними лист бумаги, и он останется там. Что касается того, чтобы я позволила вам засунуть туда свой linga, ну, даже не думайте об этом, но представьте себе, какое блаженство испытывает мужчина, когда эти тесно расположенные, мягкие, теплые груди обтекают его. Взгляните на мои соски, они похожи на большие пальцы, а их венчики словно блюдца, и они все такие черные, словно ночь, на фоне золотисто-желтой кожи. Марко-валлах, когда будете обследовать свою девушку nach, обязательно удостоверьтесь в том, что вы хорошо рассмотрели ее соски, лизните их языком, потому что многие женщины пытаются ввести мужчин в заблуждение, зачерняя их при помощи сурьмы. Но только не я. Эти совершенные соски естественные, они даны мне самими Вишну и Брахмой. Ведь не случайно родители назвали меня Даром Богов. Я расцвела в возрасте восьми лет, стала женщиной в десять, вышла замуж в двенадцать. Ах, только взгляните на мои соски: как они увеличиваются, сморщиваются и поднимаются, хотя их касается всего лишь ваш жадный взгляд. Подумайте, как они должны себя вести, когда их действительно касаются и ласкают. Но нет-нет, Марко-валлах, даже не мечтайте до них дотронуться.
– Хорошо.
Надувшись, она снова прикрыла грудь, а многочисленные малайцы, которые столпились позади ближайших рубок и других палубных построек, разошлись по своим делам.
– Я не стану, – заявила Тофаа чопорно, – перечислять индусские каноны красоты для мужчины, Марко-валлах, поскольку, как это ни прискорбно, вам далеко до них. По нашим понятиям вы даже не красивы. У красивого мужчины брови сходятся над переносицей, а нос длинный и свисающий. У моего дорогого покойного супруга нос был таким же длинным, как и его родословная. Но, как я уже сказала, я не стану перечислять ваши недостатки. Это будет недостойно такой благородной женщины, как я.
– Пожалуйста, Тофаа, оставайтесь благородной женщиной. Представьте, госпожа Тофаа действительно считалась красавицей по индусским канонам, о чем мне позже не раз говорили восхищенные индусы, открыто завидуя тому, что она моя спутница, но я, признаться, думал, что ее могли бы счесть более-менее сносной только совсем уж убогие мужчины, вроде мьен или бон. Несмотря на то что Тофаа ежедневно, на глазах у всех, совершала омовение, она почему-то никогда не была абсолютно чистой. На лбу ее, разумеется, всегда оставалось пятно, плюс еще грязный серый налет на коленках и еще более темная грязь между пальцев ног. Да и вообще, все ее тело чистотой не блистало.
Моя подруга Ху Шенг, которую мне пришлось оставить в Пагане, теперь ходила босиком по моде Ава, а Арун и вовсе делала так всю свою жизнь, но и после целого дня гуляния по пыли городских улиц ступни обеих всегда оставались, даже до того, как они принимали ванну, настолько чистыми и сладкими, что их можно было целовать. Честно говоря, я просто предположить не могу, каким образом Тофаа умудрялась так пачкать ноги, особенно здесь, ведь в открытом море их нельзя было загрязнить ничем, только свежими ветрами да сверкающей морской пеной. Может, в этом виновато было масло индийского ореха, которым она покрывала все открытые участки тела после ежедневного омовения? Ее дорогой, недавно умерший супруг оставил Тофаа очень мало личных вещей: лишь кожаную фляжку с маслом ореха и кожаный мешок, в котором лежало множество лучин из дерева. Поскольку я нанял Тофаа на службу в качестве переводчицы, то по своему выбору купил ей новый гардероб – несколько сари и другие необходимые вещи. Однако она очень ценила эти свои кожаные емкости и повсюду носила их с собой. Я узнал, что это из-за масла индийского ореха Тофаа постоянно так блестит и непривлекательно лоснится. Но я не имел понятия, для чего ей были нужны эти деревянные лучины, пока однажды – в тот день моя спутница не пришла к обеду – не постучал в дверь ее каюты и она не разрешила мне войти.
Тофаа сидела на корточках в той же самой бесстыдной позе, в какой она обычно подмывалась, лицом ко мне, но ее «заросли» были скрыты в керамическом горшочке, который она прижимала к своей промежности. Прежде чем я успел извиниться и выйти вон из каюты, она спокойно убрала горшочек. Это был горшочек, который обычно используют для заварки чая, его горлышко оказалось скользким и блестящим от выделений, которыми были покрыты волосы Тофаа. Это уже было удивительно, но еще удивительней оказалось то, что из горшочка поднимался голубоватый дымок. Тофаа, очевидно, положила туда несколько своих деревянных лучин, зажгла их и направила струю дыма внутрь себя. Я и прежде видел женщин, которые играли с собой самыми разными игрушками, но никогда они не употребляли дыма, я так и сказал ей.
– Приличные женщины не играют с собой, – произнесла она осуждающим тоном. – Для этого существуют мужчины. Нет, Марко-валлах, внутренняя утонченность человека гораздо желанней, чем чистота его внешнего облика. Использование дыма дерева nim – древний способ очищения утонченных индусских женщин, и я делаю это ради вас, как бы мало вы это ни ценили.
Если честно, то я не видел, что тут можно было оценить: толстая, грязная, темно-коричневая женщина сидела на корточках на полу каюты, бесстыдно раздвинув ноги, и направляла в себя синеватый дымок, который сочился между ее густой поросли. Я мог бы заметить, что некоторая внешняя утонченность могла бы увеличить ее шансы привлечь хоть кого-нибудь к утонченности внутренней, но из великодушия сдержался.
– Дым дерева nim препятствует случайному зачатию, – продолжила Тофаа. – Он также делает kaksha ароматными и вкусными, если кому-нибудь случится совать туда нос или пощипывать их губами. Вот почему я это делаю – на тот случай, если вы когда-нибудь не сможете подавить свою животную страсть, Марко-валлах, и возьмете меня против моей воли, несмотря на мои мольбы о пощаде, накинетесь на меня, не дав времени подготовиться, и силой своего жесткого sthanu преодолеете мою целомудренную, но мягкую защиту. Я делаю это из предосторожности и применяю дым дерева nim каждый день.
– Тофаа, я хочу, чтобы вы это прекратили.
– Вы хотите, чтобы я?.. – Ее глаза расширились; то же самое, должно быть, произошло и с ее yoni, потому что синий дым неожиданно повалил оттуда вверх. – Вы хотите, чтобы я вынашивала ваших детей?
– Ges. Я хочу, чтобы вы прекратили все эти манипуляции ниже талии. Поймите же наконец: вы нужны мне в качестве переводчицы, и только. И хватит уже с меня этих ваших бесконечных ухищрений. А сейчас пойдемте обедать, Тофаа, наш рис и козье мясо уже пропитались солеными брызгами. Пошли, и накиньте что-нибудь на себя ниже пояса.
Признаться, в то время я искренне полагал, что мне попался самый отвратительный, глупый и жалкий образчик индусской женщины. Как ей удалось стать женой царя, было выше моего понимания, но теперь я еще больше, чем раньше, сочувствовал этому несчастному и вполне понимал, почему он отказался от царства и даже от жизни. Однако по прибытии в Индию я, к своему ужасу, обнаружил, что Тофаа вовсе не была исключением. Она была обычной и совершенно типичной индуской. В толпе женщин, к какому бы классу или касте они ни принадлежали, я смог бы отыскать множество таких Тофаа. Хуже того, я обнаружил, что женщины в Индии были неизмеримо выше по положению, чем мужчины.
До того, как попасть в Индию, я уже немало странствовал и во время своих путешествий встречался с представителями многих рас и народов. Я пришел к выводу, что мьен – это отбросы тибетских бон и что они являются самым низменным человеческим племенем, однако я ошибся. Если мьен, образно говоря, представляли собой уровень, соответствующий земной поверхности, то индусы были червями, которые рыли в земле ходы и выходы. Разумеется, во всех тех странах, где мне довелось побывать, одни люди обязательно презирали и ненавидели других за то, что у тех иной язык, или они не такие утонченные, или относятся к низшему слою общества, из-за разницы в образе жизни или же в вероисповедании. Однако в Индии абсолютно все презирали и ненавидели друг друга, бог весть по каким причинам. Такого я еще нигде не встречал.
Поскольку я всегда стремлюсь оставаться по возможности справедливым и беспристрастным рассказчиком, то считаю своим долгом отметить, что я немного ошибался с самого начала, думая, что все индийцы – это индусы. Тофаа сообщила мне, что слово «индус» – всего лишь производное от «индиец». Так называли тех индийцев, которые проповедовали индуистскую религию Sanatana Dharma, или «Вечное Повиновение». Сами они предпочитали называться «брахманами», по имени своего верховного божества (Брахма, или Создатель). Всего у них три главных божества (остальные два называются Вишну, или Спаситель, и Шива, или Разрушитель) и огромное количество богов рангом меньше. Остальные индусы выбирали себе бога из этой толпы (сюда, например, входили Варуна, Кришна, Хануман и многие другие) и объявляли себя его служителями; причем каждая группировка индусов считала себя наиболее важной и значительной. Немало жителей Индии также приняло ислам, просочившийся сюда с севера и запада. Совсем немногие из индийцев все еще практикуют буддизм. Эта религия, хотя она изначально и возникла в Индии, но после того, как распространилась далеко за ее пределы, практически прекратила свое существование на родине – возможно, оттого, что призывала к наслаждению чистоой. Еще есть индийцы, которые исповедуют другие религии, практикуют различные культы: например, джайн, сикх, йогу и другие – или же входят в многочисленные секты. И среди всего этого обилия и разнообразия, смеси, частичных наложений вер все индийцы вместе сохранили одну особенность: приверженцы любой религии презирают и ненавидят всех остальных. Это они блюдут свято.
И еще я заметил вот что. Жители Индии не особенно любили, когда их всех вместе огульно именовали «индийцами». Они представляли собой кипящий котел разных народов, однако ингредиенты, которые в нем варились, никогда не смешивались, по крайней мере так они заявляли. Там встречались чоланцы, арийцы, синдхи, бхилы, бенгальцы, гонды… Да всех и не перечислишь. Индийцы со светло-коричневой кожей называли себя белыми и утверждали, что они якобы произошли от светловолосых и светлоглазых предков, которые пришли в Индию откуда-то издалека с севера. Если даже это и было правдой, то с тех пор, за многие века, они так перемешались с имеющими темно-коричневую и черную кожу народами, которые принадлежали к южным расам и особенности которых неизменно брали верх – как это происходит с грязью, когда ее наливают в молоко, – что все индийцы стали теперь грязно-коричневого оттенка. Однако все без исключения здесь хвастались своей внешностью, а незначительные различия в оттенках цвета служили лишь предлогом для того, чтобы культивировать свою ненависть друг к другу. Светло-коричневые здесь всячески высмеивали темно-коричневых, а те, в свою очередь, – абсолютно черных.
Читать бесплатно другие книги:
