Головорез Слэйд Майкл
– Верно, публика давила на нас, как вы и рассчитывали. Но настоящее давление, оказывается, изнутри. Совсем другое дело, кри, когда краснокожий – или белый, неважно, – убивает одного из наших.
Его язык слизнул последнюю каплю крови с усов.
– Не такой уж большой трофей твоя башка. То ли дело, если б тебе достался мой скальп. Небось тебе был б' почёт среди ваших, принеси ты седоволосый скальп?
Размахнувшись своим "Энфилдом", Блэйк ударил кри по губам. С приглушённым хрустом зубы его сломались. Крик юноши от нестерпимой боли разнёсся над долиной.
Схватив за волосы, Блэйк рванул его голову с земли, чтобы заглянуть в глаза.
– Твоей ошибкой было не убийство Колбрука, как и не убийство других. Твоей бедой стало, что Хечмер поручил мне сесть тебе на хвост. Некоторые говорят, что я неистовый, но это вовсе не пятно для моего личного дела. Дело в том, парень, что конная полиция нуждается во мне больше, чем я в ней. Когда имеетс' работёнка по выслеживанию кого-т', они обращаются ко мне. Я тот, кто достанет для них именно того, кто им нужен. Легенда рождается, когда человек сражается с превратностями жизни. Так что, кри, достояние этих Сил будет и моим достоянием!
Отпустив его волосы, Блэйк швырнул индейца обратно на землю. Железное Дитя услышал клацанье, когда «Энфилд» был взведен. Стоя над ним, белый опускал револьвер, пока его дуло не уставилось в лицо пленнику. Вдоль ствола танцевали солнечные блики.
– Живой или мёртвый, – сказал шотландец. – Им эт' всё равно. Но, говорю тебе, парень, эт' не всё равно для меня.
Блэйк выстрелил Железному Дитяте между глаз.
После того как выстрел «Энфилда» породил салют величественному рассвету, конный поднёс дуло к ноздрям, чтобы понюхать запах дыма. Призрачная волынка продолжала играть.
Блэйк отвернулся от тела и потащился к распряжённой упряжке, чтобы достать еды.
Порывшись в своих истощившихся припасах, он нашёл пакет с едой, затем развёл костёр, набрал в котелок снега и вскипятил немного чая. Пока он поедал сухари и пеммикан, собаки ели вяленную лосятину. Закурив трубку, он ожидал, что гудение волынки у него в голове прекратится.
В течение многих лет волынка терзала его, когда он один был на охоте – но только если его дичью были не белые. Стоило ею оказаться белым – и павшие Парни покоились с миром, но как только дело касалось цветных, они тут же вылезали из земли. Это была страшная месть погибших в колониальных войнах и напоминание о том, что полковая "коллекция трофеев" должна быть пополнена. Снова и снова будет играть волынка, до тех пор, пока язычник не окажется мёртв; затем, призванные к высшему служению, Парни вернутся в землю.
Железное Дитя был мёртв.
Так почему же волынка продолжает играть?
Закрыв лицо рукой, Блэйк стиснул голову ладонью другой. Вцепившись в виски, он сдирал кожу с костей. Пронзительный вой волынки проникал в его разум, словно пика, вонзающаяся в мозг. Мелодия не прекращалась. Что-то было не так.
Охваченный мгновенным безумием, он пинком разбросал костёр. Угли разлетелись по подтаявшему снегу. Свист заставил псов броситься к упряжке, прыгая друг на дружку, играя. Пока он запрягал их в постромки, одевал на них спинные ремни и застёгивал ошейники, Сервола и Спанкер подрались за то, кому бежать впереди.
Покидая место своей стоянки, Блэйк подъехал к телу. Пуля разбрызгала красное пятно вокруг головы кри. Схватив его за косички на голове, Блэйк затащил тело в сани, привязав его к волокуше поперечными ремнями. Затем вскочил на правый полоз и хлестнул собак кнутом. Рванувшись, упряжка двинулась с места.
Уже несколько часов бежали псы, таща тяжёлый груз, хватая пастью снег, чтобы утолить жажду. Сквозь завывание ветра среди вздымающихся над головой вершин, под хруст ледяного наста, ломающегося под весом упряжки, Блэйк слышал волынку, зовущую его.
Изредка боковым зрением он замечал какие-то неподвижные объекты, но когда он поворачивался к ним лицом, оставалась только реальность. Изогнутые сосны не подстерегали его; у расщелин не было зубов; откосы обрывов не следили за ним безжалостными глазами.
В полдень толстый слой облаков затянул горы. Когда позже, после полудня, туман начал испаряться, он обнаружил, что находится у отрогов Скалистых гор.
Это было оно. Он достиг его. "Моста Мира" индейцев. Того рубежа, где Великий Раздел отгораживал тысячи миль прерий.
Натянув постромки упряжки, он остановил сани.
За гребнем туман рассеялся, открывая взору такое обширное и сияющее пространство, что все холмы и низины, казалось, сливались в одну нескончаемую равнину. Поблёскивая там и сям в бесконечных просторах снегов, голубоватые озерца тянулись до самого горизонта.
Длинным пологим склоном упряжка спускалась с горы. Везде, куда бы он ни посмотрел, он не видел ничего, кроме снега.
Снег был на подножиях холмов и отрогах гор. Снег был на вершинах позади него.
Снег на деревьях вокруг и на равнинах, раскинувшихся впереди. Затем он услышал шипение мехов, нагнетающих воздух, вслед за чем послышалась мелодия "Поразительная грация". Один за другим Павшие Парни поднимались из снега.
– Чт' там у нас, Блэйк? – раздался голос М'Грегора.
– Один из цветных язычников? – проскрипел Кэмпбелл.
– Не наметил ли ты приберечь его только для себя, лишая нас небольшого развлечения?
Блэйк почесал висок.
Он покачал головой.
– Эй, – сказал он, останавливая собак.
Они казались замороженными зомби, поднимающимися из земли, прокапывающими себе путь из снега пальцами, такими же белыми, как кости. Они проламывались сквозь ледяной наст в своих истлевших одеждах из шотландки, глядя на Блэйка застывшими, словно кристаллы льда, глазами. Сосульки, похожие на клинки кинжалов, свисали с их волос и бород; единственным, что выделялось на них своим цветом, были их кроваво-красные раны.
– Покружи его, Вилф, – сказал Стюарт. – Словно человека-юлу.
– Как ветряк, – сказал М'Нахтен. – Подвесь его к дереву.
– Эй, ну-ка послушаем эту языческую музыку, – засмеялся Грант.
В последний раз Блейк пускал волчком цветного во время войны с ашанти, в тот день, когда они нашли Рощу Смерти ашанти. Когда он вытащил кинжал из-за голенища своего сапога и провёл им вдоль трупа Железного Дитяти, он вспомнил восхитительный скрип стали, погружающейся в чужую плоть. Они ободрал африканское отродье до самой задницы, привязав ивовые лопасти к его спине. Пока Мунро играл на волынке, они отплясывали танец горцев вокруг костей, свисающих с дерева на полоске материи. Хребет африканца вертелся, словно китайская ветряная вертушка.
"Эй, – подумал Блэйк. – Парням полюбилось это развлечение".
Стащив тело с саней, он вывалил его на снег. Кинжалом он разрезал штаны и гамаши, чтобы раздеть труп, затем сорвал один мокасин и отшвырнул его в сторону.
Когда он снимал второй, что-то упало на землю: кусочек свёрнутой кожи. Отряхнув снег, он развернул его и обнаружил три чёрных символа, нарисованные на шкуре:
Как только он увидел пиктограмму, его память ударила, словно колокол башенных часов.
"Журнал Паркера" попал к нему из палатки Белой Совы.
Каким-то образом он упустил Жёлтый Череп и "Путевые заметки" Паркера.
Скво Белой Совы была беременна ребёнком равнинного кри.
Может, они отец и сын: Белая Сова и Железное Дитя?
Может, сын унаследовал Желтый Череп? Череп, нарисованный на куске шкуры, зажатой в его руке, и в книге, хранящейся у него в сундуке? Может, поэтому парень во время этой долгой погони привёл его на Запад? Чтобы доставить череп в горы, где, как говорили кри, жил Виндиго?
Являлся ли череп идолом? Амулетом? Фетишем?
Может, поэтому он и волосатая бестия были нарисованы на шкуре?
А что означала гора?
Может, шкура являлась картой?
Ночью, накануне того, как ущелье было перекрыто, чтобы убить Всемогущий Голос, кри из резервации вождя Одна Стрела лазили по окружающим холмам. Матери бунтовщиков пели песни смерти, призывая сыновей поскорее подняться против "красных курток". Одна из них умоляла своего сына спасти отцовские "лекарские принадлежности", не допустить, чтобы они стали трофеями белых. Конный не имел ни малейшего представления о том, о чём она просила.
"Череп, – подумал Блэйк. – Ты упустил его снова. Железное Дитя пришёл откуда-то дальше с Запада. Ты даже не осмотрел место его стоянки, человече. Ты должен вернуться".
Пока Блэйк облегчал свои сани, Парни озирались кругом.
– Ты поломал Золотой Стул ниггеров, – сказал М'Престон.
– Ты уничтожил Бога Обезьян китаёзов, – сказал Стюарт.
– А теперь сокруши Виндиго краснокожих, – скандировали Павшие Парни. – Это как раз экспонат для "Коллекции". Найди Желтый Череп. пятница, 10 декабря 1897 г. 4:10 пополудни Во второй половине следующего дня Блэйк добрался до озера Медсин. Поскольку за прошедшее с момента нападения кри время снег не шёл, он проследил путь индейца до места ночлега. Здесь, рядом с зарослями, из которых выбрался юноша, в дупле одного из деревьев он нашёл Жёлтый Череп.
Держа череп в руке, Блэйк присвистнул, потому что там, на западе, в нескольких десятках миль от гребня Великого Раздела, солнечные лучи отражались от покрытого ледяной шапкой пика, обрывки перистых облаков окружали пирамиду его вершины, в глаза бросалось явное сходство с горой, нарисованной на шкуре.
Волынка Мунро снова начала завывать, когда он двинулся к пику.
Часть вторая
МОЗГ
Вера в сверхъестественную природу зла вовсе не обязательна. Человек и сам по себе способен на любое злодейство.
Конрад
ГЛАВА КОРПОРАЦИИ
Цзюлун, Гонконг
четверг 18 марта 1987 г. 11:50 пополудни
Гонконг – словно фурункул на крестце Китая, словно гнойный колониальный памятник, воздвигнутый в честь алчности.
Став обитаемым благодаря торговле опиумом в 1841 году, остров был отнят у Китая капитаном Чарльзом Эллиотом в качестве компенсации за тысячу ящиков британской "иноземной глины", конфискованных в Кантоне. Лондон был так раздосадован, получив этот "голый остров без единого дома на нём", что Эллиот закончил свою карьеру в качестве генерального консула в Техасе.
Начиная с того незавидного зарождения и вплоть до сегодняшних дней колония существовала исключительно ради извлечения прибыли.
Гонконг – это джунгли, в которых коммерция превалирует над человечностью, решив обеспечить всем, чем угодно. Движение опиума в Бенгалию положило начало первому гону[8] и задало не считающийся ни с чем тон в его деловой этике. Пираты, эксплуататоры, контрабандисты, преступники и разложившиеся элементы без труда вжились в капитализм. Непрерывная погоня за деньгами превратила эту «голую скалу» в то, чем она является сегодня, причём лязг абордажных сабель, дым мушкетов и флибустьерское чванство остались. Пираты старых времён превратились в салонных головорезов.
Гонконг – это колония без избранного правительства. Звание академика здесь пустой звук, не более. Здесь богатство, а не родословная и воспитание, создает человека. "Сколько у тебя денег?" – вот мерило достоинств человека. Гордость, скупость, высокомерие, алчность, зависть, роскошь и ненасытность образуют его "лицо". Недостатки в любом другом месте здесь являются достоинствами.
Игра заключается не в том, чтобы сравняться с Чанусом и Лисом, а в том, чтобы переплюнуть их в безвкусной кичливости богатством. В гордости, в подчёркнутом высокомерии никому не сравниться с колониальной элитой. Шофёры в розовой форме возят на розовых лимузинах женщин в розовых норках. Его-её роллс-ройсы, вкрадчиво мурлыча, взбираются на Пик, где статус определяется тем, что ты живёшь выше кого бы то ни было. Представители Кристи и Сотби приезжают сюда на аукционы бесценных предметов античного искусства, опасаясь, что гонконгцы, которые захотят чего-либо, пожелают это, не считаясь с ценой, лишь бы перехватить это у кого-то другого, кто также жаждет этого.
Ещё не так давно нувориши были портными, нищими, птичниками и другими неудачниками. Сегодня каждый уличный торговец мечтает о дне, когда станет носить сорочки с монограммами из Италии и шёлковые галстуки из Франции.
Колония существует в беспокойное время в беспокойном месте.
Пока стрелки часов приближаются к 1997 году, растёт понимание ситуации.
Отчаянное хватай-пока-можешь вызвало такую панику, что все, и богатые и нищие, стараются сэкономить каждый цент на любых второстепенных нуждах.
В то время как беженцы приезжают, богачи эмигрируют, помещая свои деньги за морем, чтобы купить зарубежные земли.
Срединное Царство вступило в пору своего заката.
Появились Новые Колониалисты.
Поднявшие Боксёрское восстание намеревались повернуть ход истории вспять. После Опиумных Войн в 1840—1850 гг. иностранцы в Китае делали всё, что им вздумается.
В конце девятнадцатого столетия засуха, голод, наводнения и войны разом навалились на Срединное Царство. Боксёры сформировались в провинции Шандонг, как движение крестьян-подёнщиков, восставших против императорской власти. Перед началом битвы они принимали "боксёрскую стойку", типичную для боевых искусств.
На китайском их название означало "Кулак во имя справедливости и согласия".
Лозунгом боксёров было "Свергнуть власть императора; уничтожить иностранцев".
Чужаков обвиняли в том, что они сердят духов и гневят богов. В октябре 1899 года боксёры потерпели поражение от правительственных войск. Император видел в восставших средство вышвырнуть из Китая иностранцев, и поэтому в последние дни столетия боксёры и правительство образовали союз, в котором каждый из союзников ненавидел другого.
Сжигая церкви и разрушая железные дороги, боксёры казнили миссионеров и других иностранцев. В 1900 году они начали осаду зарубежных дипломатических миссий, сконцентрированных в Бейине, в то время, как император объявил войну Германии, Франции, Соединённым Штатам, Японии и Италии. Колониальные силы были усилены посылкой новых войск, и, в очередной раз униженный, Китай потерпел поражение.
Одним из миссионеров, убитых во время восстания, был американец по имени Гидеон Пратт. В то время как его вместе с женой подвергли "тысяче разрезам", их церковь – баптистов Теннесси – была сожжена до основания. Среди вещей Пратта боксёры нашли записную книжку, хранящуюся вместе с предметами, оставшимися у него от военной службы. Награбленное в миссии было перевезено в Бейин для нужд императорской пропаганды. Вот таким образом "Полевые заметки" Паркера, касающиеся Жёлтого Черепа, попали в руки Главы "Фанквань Чжу".
Теперь эти «Заметки» лежали на столе в "Зале Предков" Кванов.
Зал был частью Внутреннего Святилища, окружённого фармацевтическим комплексом вблизи Воллд-Сити, в Цзюлуне. Здесь, в фарфоровых сосудах для духов, Кваны хранили бренные останки своих предков. Сосуды выстроились вдоль стены позади жертвенного алтаря, по сторонам которого висели ритуальные ножи и мечи для обезглавливания предыдущих глав рода. Украшенный цветной глиной, клуазоне, лаковой росписью и слоновой костью, алтарь был исписан китайскими символами долголетия. Здесь были Летучая мышь и Персик. Три плода. Журавль и Олень. По полу ползала черепаха – символ долголетия. На изразцах перед алтарём лежали две подушки. На одной из них на коленях стоял теперешний Глава "Фанквань Чжу". На второй, коленопреклонённый, стоял его внук, Становящийся Головорезом. Четырежды они простирались ниц из уважения к своей семье, трижды касаясь головами пола при каждом поклоне. Глава корпорации и рода, приказав принести сосуд для жертвенных возлияний, брызнул вином на алтарь вокруг нескольких голов. Поднявшись и повернувшись лицом на восток, они зашлись в горестных стенаниях, затем Глава прочёл заупокойную молитву. – Сыновья выражают своё почтение отцам, братья – вам, старшие братья, наследники – наследственной чести ваших предков. – Когда Головорез поджёг фимиам и раскроил один из черепов, Глава сжёг поминальную молитву. По одну сторону от матово отсвечивающего мозга лежал ритуальный нож. По другую – серебряные столовые палочки.
Глава ел.
Напротив алтаря, в центре комнаты стоял стол с "Путевыми заметками" Паркера.
Рядом с заметками лежали другие предметы, выложенные для осмотра: кость-оракул, предсказавшая Янь, карта Замтсарано, указывающая, где должны быть элмы, и "Журнал Паркера", похищенный из дома ДеКлерка.
– Экспедиция готова? – спросил Глава.
– Будет готова через несколько дней.
– Можно прочесть записки этой белой обезьяны?
– Это трудно. У него очень плохой почерк.
– Тогда ты знаешь, что нужно делать. Осуши источник.
– Да, Глава. Когда я вернусь.
Неожиданно, без всякой причины, старик расхохотался. Дрожащий, неуместный смешок доставил удовольствие Головорезу. Желанное освобождение было только вопросом времени. Скоро "Фанквань Чжу" будет принадлежать ему.
– Человек в Яме? Какой вред он нанёс?
– Мы думаем, что он послал ДеКлерку карту Гон-Эн-Джу. Судя по всему, он сын министра.
Глава нахмурился.
– Ки осквернил Внутреннее Святилище?
– Женщина, которая, как вы посчитали, была его любовницей. Вот каким образом он украл карту из Зала Предков. Она взяла её, когда вы её позвали, чтобы осеменить.
– Ки является сыном? – сказал Кван, собираясь с мыслями. – Тогда давай уделим особое внимание его допросу.
Головорез подошёл к столу с книгами Паркера. Он нажал на кнопку позади одной из ножек, отодвигая в сторону люк, закрывающий ход в полу. Зажёгши светильник, он повёл Главу вниз, в Яму.
Подземный туннель вёл к лабораториям в сорока футах под Залом Предков. Дверь в Яму находилась в футе от лестницы; она представляла собой дубовый щит, который заскрипел, когда его открывали. Глава непроизвольно хихикнул.
ПОЛНОЧНОЕ МАСЛО
четверг, 19 марта, 12:02
В подземном морге так холодно, что он боится, как бы его глаза не замёрзли, боится, как бы ему нее замёрзнуть вообще, глядя на это зверство. Перед ним лежит его мать, на носилках, закоченевшая, её тело обнажено, кожа отливает синевой, груди прозрачны. Смущённый тем, что любой, вошедший в морг, может видеть её наготу, он переносит своё внимание на то, что осталось от её головы. Мышцы лица застыли в гримасе ужаса, верхняя часть её черепа срезана, а мозг отсутствует. В черепной коробке виднеются несколько артерий и вен.
Его отец, прилетевший из Пекина, стоит рядом с ним. С лицом таким же застывшим, как у терракотовой статуи, министр с гневом смотрит на носилки, носилок двое.
– Смотри и запоминай, – говорит его отец, поворачивая назад своё чайного оттенка лицо каждый раз, когда он отворачивается.
Его брат Вэй лежит мёртвый на вторых носилках: тоже обнажённый, тоже посиневший, тоже лишённый своего мозга. Стол, на котором стоят носилки, покрыт клеенкой, которую он непроизвольно теребит беспокойной рукой. Отражение на нержавеющей стали должно было бы быть отражением мальчика, поэтому он озадачен, когда его отражение являет взрослого мужчину.
Мне, должно быть, снится, думает он с облегчением, когда слышит, как его отец говорит:
– Я знаю, кто это сделал… (смех) – …видел такие смерти в горах Тянь-Шаня во время битвы за Чинхо. (отдалённый смех, снова) Вздрогнув, он очнулся.
Какое-то мгновение Ки Фань-пей не понимал, где он находится, чувствуя приподнятость в течение нескольких секунд потому, что ночной кошмар прошёл, затем понял, что был без сознания минуту или две. Это он мог сказать по размерам лужи крови на полу.
Маленький Приют был решётчатой клетью дьявольской конструкции. Имея четыре фута в длину, три фута в ширину и два фута в высоту, он лишал человека всего, что в нём было человеческого. Как бы Ки не изгибался, он не мог выпрямить спину, что низводило его до уровня обезьяны на эволюционной лестнице. Маленький Приют, так же, как и капли на голову, действовал психологически.
Обнажённый, Ки лежал в позе, напоминающей плод в чреве матери, с руками, связанными за спиной. Рядом на угольной жаровне разогревалась небольшая чаша.
Периодически из чаши брызгали капли масла, пачкая стол с хирургическими инструментами, который стоял между Ки и жаровней. Прозрачный пол являлся листом стекла, закрывающим фосфоресцирующую жидкость, находящуюся под ним, жёлтую реку, излучающую призрачное зеленоватое сияние. Светящиеся фантомы, просачивающиеся сквозь стекло, трепетали на чёрной занавеси, закрывающей единственную дверь.
Призрачное сияние подсвечивало ящики с мумиями, стоящие вдоль остальных стен.
С отсутствующими или вырванными глазами, просто отдельные части человеческих тел, мумии окружали Ки, пока на его клетку капала кровь. Иконы, сделанные из человеческой кожи, фетиши, чудовищные пародии на человека – всё это составляло музей генетических несуразностей, посетителем которого он оказался поневоле.
Скелет с признаками рахита и одним стеклянным глазом. Зародыш с двумя лицами, плавающий в банке с формальдегидом. Женщина с третьей грудью между двумя обычными, с вытатуированной на сосках свастикой. Мужчина со вторым пенисом, растущим из пупка, вытянул шестипалую руку, лежащую на бельгийском кружеве.
Безумный смех раздался в Яме, когда дверь распахнулась.
Прижавшись к прутьям своей клетки, Ки увидел две тени. Войдя, Кваны осветились зеленоватым сиянием. Глава был одет в мантию мага, которая раньше принадлежала одному из его предков, служившему Проклятому Городу. Длинные расшитые рукава касались пола, у горла сиял рубин размером с глазное яблоко. Шу, символизирующие долголетие, опоясывали его сухопарую фигуру, с талии свисали кожаные полоски, исписанные даосскими символами. Каждая полоска заканчивалась большим жёлтым зубом.
Головорез был одет в чёрную, подходящую любому из полов, одежду. Чёрные ботинки.
Чёрные штаны. Чёрные перчатки. Чёрную куртку. Чёрную маску, закрывающую всё лицо. В капюшоне были прорезаны отверстия для глаз и рта, открывающие расширенные зрачки и жемчужно-белые зубы. Ки не имел ни малейшего представления, кто скрывался под маской.
– Ты сын министра?
– Ты послал ему карту?
Головорез коснулся верхней части клетки, вызывав жужжание электромотора. Ступни Ки начали сближаться с его головой. Дюйм за дюймом Маленький Приют смыкался, прижимая его колени к груди и выворачивая шею. Кожа одной щеки вдавилась в квадратную ячейку решётки.
– Ты сын министра?
– Ты послал ему карту?
Головорез выбрал среди хирургических инструментов спринцовку. Погрузив наконечник в кипящее масло, он наполнил её. Осторожно держа резиновую грушу, он склонился возле клетки.
– Я всегда начинаю с половых органов, для достижения тройного эффекта. Сперва ты пытаешься защититься, ужасаясь тому, что тебя ждёт. Затем ты испытываешь нестерпимую боль, когда они повреждаются. И наконец раздаётся вопль кастрата по утерянной мужественности.
– Сейчас ты мужчина…
Он сжал грушу.
– А теперь – евнух.
Вопль был таким пронзительным, что заглушил хихиканье Главы. Ки лежал на боку с коленями, прижатыми к подбородку, половые органы его были видны между заострившимися ягодицами. Масло выжигало его мошонку, пока он извивался в клетке.
– Ты сын министра?
– Ты послал ему карту?
Прошло некоторое время, и вопль перешёл в приглушенный стон. Главу охватил приступ зловещего смеха, в то время как он теребил пару бусин, нанизанных на его усы. Головорез подошёл к занавескам и отодвинул одну из них.
– Жизнь и смерть ничего не значат. Только то, как ты умрёшь. Буду ли я уничтожать тебя по кусочкам или дарую быстрое избавление. Ответь на мои вопросы, и твои мучения закончатся.
Головорез толкнул Маленький Приют. Он обернулся вокруг оси так, что Ки смог увидеть полку за занавеской. На ней стояли две аптекарские склянки, заполненные мутной жидкостью и двумя серыми округлыми сгустками. Открыв одну из них, Головорез вытащил желеобразную массу.
– Это мозг твоей матери, – сказал он, раскачивая её перед клеткой. – Мозг твоего брата во второй банке.
Глаза Ки расширились от ужаса, – масса приближалась к его лицу. Запах формальдегида вызывал тошноту. Прорези в чёрной маске склонились к нему, затем Головорез прижал мозг к прутьям. Толчок… отпускание… толчок… отпускание…
Он пульсировал, словно сердце, серые квадраты выпячивались внутрь, в сторону Ки.
Полузатенённое зеленоватое сияние обрисовывало его похожие на верёвки извилины.
– Получи её, – сказал Головорез, проталкивая мозг до тех пор, пока он не провалился сквозь квадратные ячейки. Похожие на червей ломти шлёпнулись на кожу Ки.
– Ты сын министра?
– Ты послал ему карту?
– Он знает о ГЗПК и Исследованиях?
Входя, Головорез вставил светильник в подставку на стене. Вынув его, он поднял факел высоко над головой. Руки и ноги, висящие на мясных крюках, вделанных в потолок, роняли на клетку капли крови.
– Узнаёшь её? – спросил он, отдёргивая вторую занавеску.
Ки бросил один взгляд на свою любовницу и захрипел. Он съёжился, услышав, как в спринцовку набирается очередная порция масла. Головорез просунул наконечник сквозь решётку над его глазом.
– Во время Французской революции использовалась гильотина – но это был ещё не конец. Человеческий мозг может жить ещё около минуты, если его снабжать кислородом. Один из десяти аристократов оставлялся в живых после плахи, их всё ещё живые головы отдавались толпе на осмеяние. С тех пор технология улучшилась.
Полюбуйся на это чудо Лаборатории. Только моргни, и я выжгу тебе глаза.
Голова располагалась на платформе над рядом устройств. Провода, подсоединённые к черепу, обеспечивали необходимые электрические потенциалы. Трубки с кровью были подсоединены к искусственным сердцу и лёгким, устройство для очистки крови удаляло отходы обмена веществ. Стеклянные колонны с химикатами, адсорбирующими яды, выполняли функции печени, ещё одно устройство обеспечивало циркуляцию вокруг мозга. Аминокислоты и другие вещества подавались по другим трубкам. Ки издал крик, когда глаза его любовницы открылись.
– Вот так! Ты видишь это? Она узнаёт тебя. Прутья затеняют твоё лицо… Я приказал тебе не зажмуриваться.
Ки начал молиться прежде, чем первая капля обожгла его глаз, слова следовали так быстро, что сливались одно с другим, словно стук колёс поезда. Проклятия сменились воплями, которые длились до тех пор, пока он совсем не обессилел, в то время как Глава почёсывал ус дюймовыми ногтями. Затем наступила убаюкивающая тишина, нарушаемая только жужжанием сложных машин. Ослепший Ки услышал голос своего мучителя, хотя и не видел молотка и четырёхфутового вертела у него в руках.
– Я обещал тебе избавление, и ты получишь его на сирийский манер. В объятиях чёрного раба, – сказал Головорез.
СКЕЛЕТ
Ванкувер
среда, 18 марта, 4:15 пополудни
На следующий день после концерта в ушах у Кэрол всё еще звенело. Она почти засыпала на ходу после в течение чуть ли не всей ночи занятий любовью с Цинком.
К двум часам дня её энергия иссякла.
Чандлер и Тэйт провели утро, осматривая дом Максвелла. Потерпев накануне неудачу в Отделе наркотиков, они надеялись отыскать ключ, разобравшись с почтовым конвертом, похищенным с его стола. И снова они потерпели поражение.
В полдень оба копа вернулись в спецотдел "Х". За ленчем они просмотрели доклады других работающих по делу судей. В два Кэрол оставила Цинка и вернулась к себе в отель. Там она приняла горячую ванну и поплавала в бассейне, затем подвергла себя восстанавливающему массажу. К четырём пятнадцати она снова была готова к работе.
Воспользовавшись факсом отеля, она отослала свой рапорт в штаб-квартиры Бюро в Нанте и Пенсильвании. Затем, за чашкой кофе, набрала номер подразделения Зодиака.
– Мак-Илрой.
– Хэлло, Мак. Это Тэйт.
– Эй, Мак. Возьми вторую трубку. Туристка на проводе.
– Хэй, Тэйт, – сказал Мак-Гвайр, что-то жуя. – Лоси, горы и конные любезны с тобой?
– Погода отвратительная.
– Этого следовало ожидать. Дожди, дожди и снова дожди на Северо-западе. Надеюсь, ты захватила с собой галоши и зонтик?
– Вы получили сообщение "красных мундиров"? Конные полагают, что их убийца надевал накидку. Нашли остатки низкомолекулярного полиэтилена. У вас есть что-нибудь похожее?
– Никаких волосков или волокон, – сказал Мак-Илрой. – Техники перевернули всю крышу "Карлтон-Паласа". Всю до последней щепки, так что неудивительно, что нет никаких следов.
– Этот ловкач мог сжечь накидку в отеле, – сказал Мак-Гвайр. – После того, как спустился по пожарной лестнице. Горничные убрали бы все следы. Или же он смыл их в канализацию.
– Как насчёт письма?
– Умный маленький мошенник. Записка – подделка мирового класса.
– Ты любишь головоломки? – спросил Мак-Илрой.
– Какого рода?
– Судебные. Яйцеголовым нравится, когда ты доказываешь, что в «Зодиаке» сидят слепцы.
– Подбрось ей ключ, Мак, – сказал Мак-Гвайр.
– Ты когда-нибудь слышала – а я читал об этом как-то – о микроанатомическом исследовании клеток дерева?
– Возможно, – сказала Тэйт.
– А как насчёт исследования под микроскопом на предмет обнаружения омертвевших останков планктона под поверхностью минералов, составляющих бумагу?
– Не имею ни малейшего представления.
– Если верить техникам – об этом я тоже читал – бумагу делают из дерева, химически или механически разрушенного до клеточного уровня. Получившуюся массу формуют в газетную бумагу или смешивают с льном или хлопком…
– Сырьё для фабрики, – прокомментировал бас Мак-Гвайра. – …чтобы получить бумагу лучшего качества. Для этого полученную массу прокатывают между валками. Лист получается, когда вода, растворяющая волокна, выпаривается. Если масса сама по себе пористая и не подходит к чернилам, то пространство между волокнами заполняется наполнителем того же самого типа. Это тебе понятно, Тэйт?
– Понятно, – сказала она.
– Первым делом техники исследовали образующую массу. Используя раствор алкалоидов – не спрашивай меня, для чего это нужно – они определили породу дерева и где оно росло. Затем проверили наполнитель, выяснив, какая была основа – каолин, мел или кремни. Мел образовался несколько геологических эр тому назад из отложений планктона, поэтому в меловом наполнителе присутствуют скелеты микроскопических рачков.
– Дай-ка я попробую догадаться, – сказала Кэрол. – Бумага отличается одна от другой?
– Наоборот, – сказал Мак-Илрой. – Бумага та же самая. Даже водяные знаки совпадают.
– Техники сделали бета-радиографию, – добавил Мак-Гвайр. – Бета-лучи – это электроны, излучаемые во время распада изотопов вроде углерода-14. Просмотрев плёнку, техники обнаружили…
– Ради Христа, Мак-Гвайр. Какого типа бумага использовалась?
– Выпускавшаяся для облигаций Монархического займа с итонскими водяными знаками.
– Та же, что и в письмах Зодиака.
– Да, и совпадающая с тем, что было в случае Мэрдока.
– Есть и ещё один ключ, – сказал Мак-Илрой.
Кэрол откинулась на кровати. Разговору предстояло продлиться некоторое время.
– Исследовали чернила, – сказал Мак-Илрой. – Послойная хроматография и рентгеноскопия разделяют чернила, впитавшиеся…
– Какого типа чернила? – спросила Тэйт.
– Синие "Стадтлер".
Читать бесплатно другие книги:
