Шпион из прошлого Корецкий Данил

– Это невозможно, – Билл покачал головой.

– Что значит «невозможно»? Ты по работе едешь в Техас, я еду с тобой. Почему это невозможно?!

– Да потому! – Билл раздраженно повысил голос и вскочил.

Голый, атлетически сложенный и покрытый волосами, он составлял разительный контраст с тоненькой Оксаной, на гладком теле которой, благодаря регулярной эпиляции, не было ни одной волосинки. На столь возбуждающем контрасте создатели порнофильмов могли хорошо заработать, если бы сумели поставить видеокамеру в супружеской спальне Джефферсонов. И остаться после этого в живых.

– Ты не хочешь понять, что работа есть работа! – Мачо бегал по комнате взад-вперед. – У нас не принято совмещать работу с развлечениями!

Оксана кивнула.

– Ну хорошо. Тогда не будем развлекаться. Ты работай, а я буду ждать в гостинице. Если надо – помогу чем смогу…

Билл Джефферсон остановился, развернулся к супруге и хотел сказать что-то резкое. Но рассерженный взгляд уперся в неплотно сомкнутые колени, скользнул по расставленным икрам, проник между ними, рассмотрел розовые лепестки, выглядывающие из ровной и гладкой щелки… Суровое выражение лица смягчилось, и он уже по-другому осмотрел свою женщину. Потом подошел вплотную, опустился на колени, при этом его лицо оказалось на одном уровне с лицом Оксаны.

Примерно так выглядел Кинг-Конг рядом с очаровавшей его блондинкой. Но Кинг-Конг не умел говорить и потому не мог выбалтывать государственные секреты. А тертый, видавший виды, попадавший в серьезные передряги и прекрасно знающий о тлетворном воздействии «медовых ловушек» агент ЦРУ Мачо, оказывается, был на это способен.

– Я еду не в Техас, а в Россию, – прошептал он, приблизившись вплотную к лицу Оксаны. – По заданию моей бывшей Фирмы. Выполнять очередное задание. За него хорошо заплатят…

– Ты к ним вернулся?! – Глаза Оксаны округлились от ужаса. – Мы же еле унесли оттуда ноги! Неужели тебе не хватило того твоего задания, этого долбаного «Скорпиона»?

– Не бойся, девочка, – Мачо погладил ее по голове, привлек к себе и поцеловал в губы. – Теперь вместо страшного «Скорпиона» у меня будет «Рок-н-ролл»! Это гораздо веселей…

Она капризно отстранилась.

– Почему «Рок-н-ролл»? Вряд ли твоя фирма связана с танцами…

Билл усмехнулся.

– Это точно. Просто наш Президент сказал красивую фразу о рок-н-ролле в душе, а все газетчики о ней раструбили. Очевидно, наше начальство старается соответствовать.

– Все как у нас! – пробурчала Оксана. – Очковтирательство и показуха!

– Только, сама понимаешь, дарлинг, забудь что я рассказал, – запоздало предупредил Мачо, все настойчивее целуя Оксану в губы. – Иначе тебя засунут в мешок и бросят к крокодилам… У-у-у-у!

Очевидно изображая крокодила, Мачо набросился на жену, подмял под себя, имитируя укусы, впился крепкими зубами в плечо, шею, грудь…

– Ой, перестань, больно! – Оксана пыталась сопротивляться, но безуспешно. Крокодил взял верх.

– Имей в виду, я поеду с тобой в Россию, – успела прошептать она.

– Конечно, а как же, – не стал спорить Мачо. В такие минуты любые споры бессмысленны и только отвлекают от главного дела.

– Гражданин Рогожкин, вы допрашиваетесь в качестве подозреваемого в государственной измене в форме шпионажа. Предлагаю вам добровольно рассказать о том, как и кто завербовал вас в 1972 году, какие действия вы предприняли после этого во исполнение полученного задания. С кем и какими способами поддерживали связь, какой ущерб причинили своей Родине…

Вопросы задавал старший следователь по особо важным делам подполковник Званцев. Устрашающие формально-казенные речевые обороты были для него привычными и легко выскакивали из маленького, будто сжатого рта, замораживая воздух в радиусе трех метров вокруг. Сидящий у двери Евсеев даже поежился. Не дай бог услышать такие слова в свой адрес… А Рогожкин и вовсе впал в ступор и, похоже, в очередной раз потерял дар речи.

– Чистосердечное раскаяние и полное признание своей вины, плюс оказание помощи следствию могут существенно облегчить вашу участь…

Званцеву около сорока пяти. Педантичный – всегда в выглаженном костюме, чистой сорочке и отглаженном галстуке, он всю жизнь вел дела о шпионаже. И хотя их было не так много, но каждое расследовалось тщательно, подробно, не оставляя надежды на оправдательный приговор. Впрочем, в былые годы по «шпионским» делам оправдательных приговоров не выносили, даже представить себе такое было невозможно. Пятнадцать лет – вот самая мягкая мера наказания. А в основном изменников расстреливали. Званцев отправил на тот свет пятерых. Потому лицо у него имело сурово-скорбное выражение, а рот напоминал куриную гузку. Но дело свое он знал. Когда ознакомился с евсеевской разработкой, только хмыкнул: «На чем мне прикажете обвинение строить? На именах? А если судью тоже Колей зовут, а среди присяжных Варвара обнаружится?»

Тут-то Юра и выложил свой новый козырь – заключение фонографической экпертизы.

«Сравнительным исследованием установлено, что звуко-частотные и модуляционные характеристики голоса неизвестного курсанта, записанного на представленной микрокассете, и аналогичные показатели голоса Рогожкина А.М. совпадают с вероятностью 85-90%…»

Следователь похмыкал, задумался, куриная гузка сжалась еще больше.

– Это другое дело. Конечно, лучше бы стопроцентная вероятность, но так никогда не бывает… Ладно, попробуем! Может, расколется, может, техника или химия поможет…

Сейчас Званцев никаких сомнений не испытывал или умело не проявлял. Вел он допрос уверенно и целеустремленно – сидящий напротив шпион не имел никаких шансов ускользнуть от возмездия.

– Итак, предлагаю дать показания по существу заданных вопросов! – сурово сказал он и вперил в подследственного тяжелый взгляд глубоко посаженных глаз. Будто гипнотизировал.

Лицо Рогожкина залила мертвенная бледность.

– Какая измена… Какой шпионаж… Это ошибка, ребята… У меня выслуга – тридцать календарных лет, со льготными все сорок… Кто-то что-то напутал… Или оклеветали…

Голос у него был хриплый, прерывистый и заметно дрожащий. В холодных глазах следователя он уже прочел свою судьбу. А она была печальной, потому что в новенькой корочке уголовного дела лежало постановление об аресте, в коридоре ожидали сотрудники внутреннего следственного изолятора, готовые отвести арестованного в камеру, заметно уступающую по комфортабельности даже скромному номеру ведомственной гостиницы.

– Кто-то меня подставляет, вы проверьте все хорошенько…

Следователь нагнулся, поставил на стол кейс-сейф и извлек главное вещественное доказательство, которое вкупе с заключением экспертизы даже в нынешние гуманные времена обеспечивало Рогожкину до двадцати лет лишения свободы.

– И это специально изготовили и подкинули?

Стеклянный ячеистый шар испускал жесткие волны самого настоящего, а вовсе не выдуманного шпионажа. Оспорить его было трудно, если не сказать – невозможно.

– Вы проверьте, проверьте, – убито повторял Рогожкин.

– Очень тщательно проверим, очень, – заверил следователь. – И полиграф применим, если он выявит ложь – уколем пентонал натрия, вот тогда-то ты нам все и выложишь! Так что, Рогожкин, лучше не валяй Ваньку, а выкладывай всю правду! От кого получил этот сканер, как устанавливал, кто помогал. Давай по-хорошему.

Эти уничижительные обороты, это непривычное обращение: не товарищ полковник, не начальник штаба, не Александр Михайлович, а по голой, лишенной уважительных приставок фамилии показали подследственному всю глубину открывшейся перед ним пропасти.

Юра Евсеев второй раз шел к Шурочке в гости. Он находился в прекрасном расположении духа. Правда, Рогожкин уже неделю не кололся, но теперь это головная боль следователя. Пусть применяет умелые тактические приемы, проводит допрос на полиграфе, добивается санкции на инъекцию скополамина, короче, доводит дело до суда. А розыскная работа капитана Евсеева признана успешной, он щедро поощрен и теперь идет свататься. Собственно, это уже формальность, ибо предварительное согласие Шурочки получено.

Правда, разговор носил шутливо-гипотетический характер:

– А если бы я сделал тебе предложение?

– Скорей всего, я бы его приняла! – Глаза Шурочки заблестели.

Юра выпятил грудь.

– А если бы я оказался не архивной крысой, а…

Пальцы девушки вцепились в его рукав.

– А кем?! Продолжай! Юра, я умираю от любопытства! Ты шутишь? – Она заинтригованно заглядывала ему в глаза и тормошила, тормошила…

– Ну, скажем, государственным служащим, выполняющим ответственную и важную работу…

– Ну, говори, говори! Я от тебя не отстану! Или ты меня проверяешь? Ты все выдумал, шутишь, да?

– Конечно. Думаю, клюнешь ли ты на чины и звания? – Юра лукаво улыбался. Он наслаждался ощущением предстоящего торжества, когда, сбросив жалкие лохмотья архивариуса, предстанет в золоченых доспехах капитана могущественной спецслужбы.

– Надо же проверить невесту…

Шурочка слегка обиделась.

– Как тебе не стыдно! У нас в семье не принято оценивать людей по должностям! Даже если бы ты был ассенизатором, тебя бы приняли как равного…

– Особенно если бы я цитировал по памяти Ницше и Кафку…

Девушка расхохоталась.

– Тогда вообще бы никаких вопросов не возникло! Ты бы мог быть последним бомжом, преследуемым властями, и тебе дали бы приют и кусок хлеба…

С интеллектуальным чтением у Юры ничего не вышло. Сочинения Кафки казались отвратительным патологическим бредом. Проверяя себя, он предложил книжку отцу. На удивление, один рассказ трезвомыслящему Петру Даниловичу понравился.

– Машина, которая вырезала на теле преступника суть его преступления, – это ведь и есть квинтэссенция судебно-следственной процедуры! – воскликнул отставной подполковник. – Вот наша задача состояла в том, чтобы все эти кровавые каратели осознали то, что они наделали! Но как пробиться в их заскорузлую душу? Как разбудить окаменевшую совесть? Невозможно! А машина позволяла это сделать. Хотя, с точки зрения современных законов, такую технику применять нельзя… Но задумка интересная!

В отличие от отца, ничего интересного в Кафке Юра не нашел.

Не осилил он и Ницше.

«Нет, – отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден». Что означает эта фраза? Если кто-то не дает милостыни потому, что он недостаточно богат, то это понятно, по крайней мере, с позиций чистой логики, хотя пожертвовать несколько грошей может и небогатый человек… Но как недостаточная бедность препятствует доброму делу? И может ли бедность быть недостаточной? Рациональный разум Юрия Петровича Евсеева восставал против таких заковыристых загадок.

В результате, жених явно не добрал интеллектуальных баллов, которые открывали доступ в семью «аристократов духа» начитанным ассенизаторам и бомжам. Но он придумал, как компенсировать столь существенный недостаток.

Во-первых, в своем рюкзачке на плече он нес бутылку самого настоящего «Хеннесси»! Майор Ремнев, курирующий «Шереметьево-2», достал его в дьюти-фри по вполне доступной цене.

Во-вторых, он узнал, где выпекаются самые лучшие торты, и сейчас держал в руке огромную коробку с надписью «Ресторан „Прага"» и ярлычком «Изготовлено в 15.00». Торт заказывал Боря Козицкий, на территории обслуживания которого располагалась «Прага», поэтому коммерческие «накрутки» в счет не включались и лакомство обошлось вдвое дешевле.

Тот же Козицкий, и на тех же условиях, договорился в элитном салоне насчет цветов, поэтому в другой руке Юра держал умопомрачительный букет из королевских хризантем.

И, наконец, Евсеев позвонил в районную управу, представился и попросил посодействовать интеллигентной семье в починке сантехники, получив заверение, что все будет исполнено в лучшем виде.

Поэтому сейчас, несмотря на интеллектуальный «недобор», жених чувствовал себя рыцарем, скачущим на белом коне к убогой избушке, чтобы увезти в родовой замок прекрасную возлюбленную.

Правда, с родовым замком было не все гладко: выслушав планы Юры, родители странно переглянулись, а мама Клава, после продолжительной паузы, напряженно сказала:

– Видишь ли, Юрочка, тогда у нас может стать тесновато… Давай прикинем: сорок метров жилплощади, Цезарь занимает столько же места, как человек, да он и есть полноправный член семьи… Ты же не захочешь выставить его в прихожую? Ну вот видишь! А когда нас станет пятеро, как мы разместимся? Нет, мы с отцом, конечно, не против, но Шурочке это может не понравиться…

– Ничего, мамочка, – засмеялся Юра. – Шурочке все понравится!

Но потом, вспоминая эти слова и эти переглядывания, он понял, что родители вовсе не горят желанием принять невестку в своей квартире. Да и действительно: проходная гостиная, где спит Цезарь, и две комнаты «трамвайчиком» – не очень просторно для молодой семьи, особенно в медовый месяц…

Ничего. Хоромы и мебель из карельской березы он Шурочке не обещает. Но и потрескавшейся ванны с облупленным зеркалом – тоже не будет! А с жильем что-нибудь придумается. Сейчас главное – произвести впечатление уже по-настоящему: ловко сбросить рубище архивариуса, красиво попросить ее руки и сердца – короче, удачно спеть арию жениха. Хоть бы не сбиться на чем-нибудь, не пустить «петуха»…

«Беатриса Карловна! Не отлучайтесь от меня ни на миг! Будьте как ангел-хранитель! У них, конечно, только одна вилка слева от тарелки, но сбить они могут, как…»

Юра Евсеев не нашел точного слова, потому что уже нажимал кнопку звонка.

– Слушай, у нас тут такие события! – Глаза Шурочки возбужденно блестели. – Ух ты! Я никогда не видела таких цветов! А торт! Сказка! Сегодня день чудес. Проходи скорей! Там все обсуждают происшедшее…

Юре стало немного неприятно. Он-то считал, что сватовство и есть главное событие! А оно, оказывается, наложилось на какое-то другое…

– А что случилось?

– Сейчас, сейчас, пойдем…

Накрытого стола Юра нигде не заметил. Семейство в том же составе сидело в библиотеке, как и в прошлый раз. Только на этот раз никто не повернул голову в сторону пришельца.

– Нет, это уму непостижимо! – оживленно удивлялась Анна Матвеевна. – Кто бы рассказал, не поверила!

– А мне это кажется очень странным, – качала головой Елизавета Михайловна.

– Да ничего странного! – Петр Петрович сидел с видом победителя и снисходительно улыбался. – Просто кто-то там… – Он поднял палец и указал в обвалившийся потолок. – …прочел мое эссе…

– Я тебя умоляю! – Елизавета Михайловна подкатила глаза. – Ну кто мог прочесть этот затрапезный сборник?

– Есть специальные люди, которые отслеживают серьезные публикации и докладывают кому надо… – уверенно пояснил Петр Петрович. – А времена сейчас какие: Совет Европы внимательно наблюдает за моральным климатом в России, поэтому с интеллигенцией стараются заигрывать! И если во мне увидели носителя новой, революционной идеологии, потенциального лидера, то постараются приручить, задобрить, привлечь на свою сторону…

– И ты на это пойдешь?! – почти выкрикнула Ираида.

– Нет, конечно. Вы же знаете мою принципиальность! Но если мне предложат отремонтировать квартиру, то я возражать не буду…

– Я тебя умоляю!

– Но факт-то налицо!

– Не исключено, что Петенька прав, – кивнула Анна Матвеевна. – Возможно, они демонстрируют, что возврата к мрачному прошлому нет и быть не может…

«Точно, токующие глухари – подходи и стреляй: не шелохнутся, – подумал Юра. – А Шурку они гипнотизируют – словно окаменела, перебить боится!»

Неприятное чувство усилилось. Всадника на белом коне никто не хотел замечать. И элитного букета, и наилучшего торта, и знаменитого «Хеннесси», который, правда, еще таился в рюкзачке…

«Ну, со стрельбой, конечно, я перегнул, а вот, если бы мы с Шурочкой прямо здесь занялись сексом, они бы точно не обратили внимания!»

Эта мысль его развеселила, настроение улучшилось. Он обнял Шурочку за плечи и по-хозяйски поцеловал в щеку, чем вывел девушку из оцепенения.

– Между прочим, у нас гости! – сказала она. И повторила: – Мама, папа, бабушка! Юра пришел!

Интеллектуальные тетерева перестали токовать и перенесли свое внимание на жениха.

– Здравствуй, Юрочка, – заулыбалась Анна Матвеевна. – Здравствуй, дорогой! Где же ты достал такие цветы? А торт из «Праги»!

Она всплеснула сухонькими ручками и ловко раскрыла коробку.

– Какая прелесть! Последний раз я ела такой в пятьдесят третьем году!

– А я таких цветов в жизни не видела! – громко заявила Ираида. – Лиза, ты видела такие цветы?

– Нет, нигде… Очень красивые…

Погруженные в себя восковые фигуры оживали, превращаясь в обычных людей.

Закрепляя успех, Юра шагнул к столу, положил торт и выставил солидную коробку с коньяком, выведя из состояния монументальности папу-не папу.

– «Хеннесси»! Никто не поверит! – Петр Петрович вскочил и протянул гостю руку – Я вижу, парень разбогател! Как я и предсказывал! Ведь я всегда оказываюсь прав! Шура, заваривай чай! Присаживайся, Юрик! У меня тут большая победа!

Шурочка убежала в кухню, а Юра присел к столу.

– Что-нибудь с диссертацией?

Петр Петрович небрежно отмахнулся:

– Бери повыше!

Он победоносно оглядел домочадцев.

– Пусть Лиза расскажет, – посоветовала Анна Матвеевна. – У нее хорошо получается…

– У меня не хуже выйдет, – гордо заявил Петр Петрович. И перевел взгляд на гостя. – Короче, слушай: сегодня утром приходит сантехник, чинит бачок, меняет прокладки в кранах, устраняет течь под раковиной. Заметь, денег не просит! И все вежливо-культурно! Я говорю: «Мы же вроде не вызывали?» А он отвечает: «Не знаю, мне начальство приказало!»

Юра довольно разулыбался и уже открыл было рот, но Петр Петрович не остановился:

– Сколько лет течет, никто не шевелился, а тут сам пришел по приказу начальства! С чего бы это? А?

Юра вновь хотел прояснить вопрос, но Беатриса Карловна покачала головой: «Перебивать хозяина некрасиво! Дождись паузы, тогда и говори…»

– Да с того, что наверху прочли мое эссе!

«Господи, так вот из-за чего весь этот сыр-бор! – изумился Юра. – Из-за сортирного бачка!»

Разубеждать Петра Петровича не имело смысла, ибо этим подрывался авторитет хозяина дома и принижались его достоинства. Поэтому Юра перестал улыбаться и сидел молча, слушая про то, как какие-то «они» заигрывают с потенциальным лидером нации папой-не папой, дабы не вызвать международного скандала. Про свой вклад в международное дело починки сортирного бачка он решил не говорить. Беатриса Карловна одобрительно кивнула.

В комнату влетела Шурочка со стопкой тарелок в руках.

– Что это Юра такой грустный? Папа, ты его совсем замучил!

– Действительно, Петенька, прекращай, – вмешалась Анна Матвеевна. – Может, Юра хочет что-то сказать…

Ираида саркастически улыбнулась, обнажив свои замечательные зубы.

– Он же в прошлый раз книжки взял, вот пусть и расскажет – что прочитал, что понял… С «Хеннесси», мы видим, у него хорошо. А вот как с Кафкой?

– Ну что ты вяжешься к мальчику, Ираида? – заступилась Анна Матвеевна. – Молодой мальчик, работает в архиве… Он же не из Литературного института!

– С Кафкой у меня неважно, – самокритично произнес Юра. – Да это в жизни и не самое главное…

– А что главнее? – Ираида артистично выгнула бровь. Но это ее не украсило.

– Главнее то, что я предлагаю Шурочке выйти за меня замуж. На самом деле я не работник архива, я офицер ФСБ. За особые заслуги мне присвоено внеочередное звание капитан…

Итак, рубище было сброшено, и позолоченные латы сверкнули в косых лучах уличного солнца. Но их никто не видел. Наступила ужасная тишина, все замерли. Впечатление было такое, что Юра громко испортил воздух либо цинично выставил на всеобщее обозрение свой половой орган.

– ФСБ, говоришь?! Ну… Ты даешь! – хрипло сказал Петр Петрович. – Значит, по мою душу?

– ФСБ… – страшно меняясь в лице, спросила бабушка. – Это – КГБ?!

– Это КГБ, МГБ, это ЧеКа, – подтвердила Елизавета Михайловна и плотно стиснула губы.

Ираида вытянула палец с облупившимся маникюром, совершенно неприлично указывая на побледневшего Юру Евсеева:

– Он – гэбист! Ты привела в дом гэбиста!

– Нет, – вскрикнула Шура. Тарелки поехали из рук, но девушка успела их подхватить и прижать к груди. – Шутка? – спросила она у Юры. – Ты так пошутил?

– Какая шутка?! – нервно комкала скатерть Елизавета Михайловна. – Он делает тебе предложение! Какие тут могут быть шутки! Отвечай ему! Хочешь быть… обеспеченной дамой! Вся – в награбленных бриллиантах и собольих накидках!

– Что вы такое говорите?! – искренне возмутился Юра.

– Она правду говорит, – мертвым голосом произнесла Анна Матвеевна. – Мне было пять лет. Я все видела. Приехали на черной машине. Забрали моего папу. Все перевернули вверх дном. А когда уходили, у одного из рукава выпала серебряная ложка. Он подобрал и спрятал обратно в рукав. Потом уехали. А потом… приехали на грузовике. И вытащили… Все. Я помню – мой любимый черный такой буфет, очень старинный, внизу можно было спрятаться, я часто пряталась… И комод. Мама кричала, плакала. А они носили. Мы хорошо жили. Профессорская семья. Шубы унесли. Посуду. И бриллианты тоже, господин капитан. Мамины. Ей от ее матери достались. Фамильные, как говорится. У мамы на руках были колечки, так она засунула руки под мышки… Потом стали требовать паспорт, она стала вроде искать и будто не нашла. Она кричала, что это я куда-то спрятала, трясла меня: где, где, вечно ты играешь с документами… Я испугалась, стала плакать. Этот… Гэбэшник… На маму орал: давай паспорт! Я вспомнила, как мама прятала деньги, завернутые в газетку, за трубы в туалете. И сказала: в туалете! Мама стала кричать, что я утопила паспорт в туалете, и как она теперь будет без документов… И тот плюнул. Я побежала за машиной. Мой буфет покачивался, я смотрела на любимые черные розы, а мама подбежала ко мне, стала целовать и говорить, что я умница, что сказала про туалет… А потом, господин капитан… Нас везли очень долго в ссылку. Вши. Голод. С какой-то станции повезли в грузовиках. Сбросили в лесу. Рассказать вам, как мы шли пешком хоть до какого-нибудь жилья? Во что могли превратиться ножки пятилетней девочки? В месиво.

Все молчали.

– Тогда было страшное время, – вымолвил наконец Юра Евсеев. – То время… осуждено. Это совсем другое…

– Шуру, моего мужа, отца Шурочки, посадили в восемьдесят втором, – сказала Елизавета Михайловна. – За то, что переводил Генри Миллера, перепечатывал и давал читать друзьям. Он сгинул, как и мой папа. А Генри Миллер свободно продается в магазинах.

– Часы! – вдруг ожила Анна Матвеевна. – Вам понравились старинные часы!

Юра обернулся к ней.

– Они были в ремонте! Мама отдала квитанцию Степаниде Ивановне, дворничихе! Она их получила! И сохранила! Она и квартиру нам сохранила! Написала заявление, что просит жилплощадь врагов народа отдать ей, многодетной… У нее все дети повырастали и переженились, пока мы вернулись! Мы – боялись! Мы только в пятьдесят пятом, когда уже точно знали, что…

Она заплакала.

– Уходите, – глядя в сторону, приказала Елизавета Михайловна.

– Шурочка! Скажи что-нибудь! – Юра повернулся к ней.

Лицо девушки было мертвенно-белым. Она прислонилась к стеллажу с книгами, вцепившись пальцами в полку.

– Это… Это ужасно! Как ты мог?! Ты меня обманул! Ты допрашиваешь людей, да?..

– Конечно, – ответил Юра Евсеев. – На трех языках. Если это необходимо. В присутствии адвоката и переводчика. Цивилизованно. Я никого не бью. Не истязаю. Сейчас – другое время.

– А за что тебе досрочно дали капитана? Ты кого-то арестовал?

Юра кивнул.

– Шпиона.

– Знаем мы этих шпионов! – зло процедила Ираида. – А за нас вам какое звание дадут? Полковника? Или генерала?

– Что за ерунда!

– Молодой человек, я попрошу вас покинуть наш дом! – строго сказала Анна Матвеевна.

– И заберите ваши подачки! – добавила Елизавета Михайловна. – Мы к ним не притронемся!

– Забудьте сюда дорогу! – по-прежнему зло сказала Ираида.

– И передайте своим начальникам, что, если меня арестуют, поднимется международный скандал! – пригрозил папа-не папа. – За моей судьбой наблюдают друзья из Парижа…

Юра встал и внимательно оглядел всех. Беатриса Карловна куда-то испарилась, и он был предоставлен сам себе.

– Я передумал. Я, пожалуй, внимательно прочту Кафку. Мне стало интересно, как может человек, сто лет назад переживший страшное горе…

– Шестьдесят пять, – поправила Анна Матвеевна.

– Хорошо. – Юра просто взвился от негодования: – Шестьдесят пять! Человек пережил что-то невообразимое, залез в щель, как таракан, там, в щели, он живет только тем, что пережил, и ему – нравится это! Может быть, Кафка прав? Притерпелость к злу влечет вечное ожидание зла?

– Не надо, – покачала головой Елизавета Михайловна. – Интеллектуальные размышления у вас плохо получаются. Уходите, наконец! Вы нам неприятны!

Шурочка, как сомнамбула, вышла за ним в прихожую. Юра обнял ее за плечи:

– Собирайся, пойдем ко мне. Завтра мы подадим заявление…

Она качнула головой, резко отстранилась.

– Ты другой. Ты обманывал меня. Ты попрекал меня тем, что я не девушка…

– Я и не думал… Я хочу на тебе жениться!

– Конечно, и у палача есть, наверное, жена… Дети. Но я не представляю себя в такой роли…

– Кто палач?! Да ты просто дура! Вы все…

Он не хлопнул дверью, хотя очень хотелось. Быстро сбежал по ступенькам, долго возился с заедавшим замком парадного. Эта заминка спасла его от летящего сверху торта.

«Плюх!» – брызнули во все стороны брызги суфле, крошки шоколада и кусочки воздушного теста. Мгновенно слетелись голуби и вороны – как же, манна небесная.

– Правильно, – сжав зубы, сказал Юра Евсеев вслух. – Торт сделан в пятнадцать часов. В восемнадцать он должен быть съеден. Все идет по расписанию.

Сверху слетел букет, и он шарахнулся в сторону, чтобы не получить по голове бутылкой. Но «Хеннесси» из окна так и не вылетел.

«Совершенно секретно.

Русский отдел. Фоуку.

Задание „Зениту" передано обычным порядком. Визуальным контролем съём информации лично адресатом установлен. Подтверждение не получено в связи с повышенными требованиями „Зенита" к обеспечению конспирации. Однако факт отсутствия отрицательного ответа говорит о том, что „Зенит" приступил к выполнению задания.

Московская резидентура.

Бицжеральд».

Конец первой книги

Ростов-на-Дону, 2006