Слоны Ганнибала Ладинский Антонин

КАННЫ

Это была та же равнина, которую Ганнибал наблюдал вчера с пригорка, но теперь вся местность, от большого римского лагеря на этом берегу реки до малого на противоположном, была заполнена войсками и блеском оружия в косых лучах утреннего солнца. В центре большого лагеря, над преторием, как пламя, полыхало большое пурпурное полотнище. Римляне решили дать сражение, и они об этом объявляли открыто, они бросали вызов. Из северных ворот по направлению к мосту, соединявшему оба берега и оба лагеря, двигались все новые и новые манипулы. Никогда Ганнибалу не приходилось видеть такое огромное войско. Ближе к реке строилась римская конница, правее — ее пехота. Глубина строя превосходила его ширину. Левый фланг занимала конница римских союзников. Из малого лагеря выходили легковооруженные отряды и становились впереди пехотинцев.

— Вот оно, войско! — воскликнул Магарбал. В голосе его были ужас и удивление. — Никому из смертных не приходилось сражаться с такой колоссальной армией!

Но есть еще более удивительная вещь, которую ты не заметил, — спокойно сказал полководец не оборачиваясь.

— Что же это? — нетерпеливо спросил Магарбал, приподнимаясь на стременах и вглядываясь в том направлении, куда смотрел полководец.

— А то, — продолжал Ганнибал так же спокойно, — что в этих десяти легионах нет ни одного человека, которого звали бы Магарбалом.

Шутка Ганнибала была встречена взрывом хохота. Карфагеняне радовались, что их полководец так спокойно смотрит в глаза опасности.

Солнце уже поднялось высоко, когда карфагенская армия перешла Ауфид и приняла тщательно продуманный Ганнибалом боевой порядок. На левом крыле, упиравшемся в берег, против римской конницы Ганнибал поставил галльскую и иберийскую конницы. Справа к ней пристроились колонны ливийцев. В лучах солнца вспыхивали острия копий и начищенные бляхи панцирей. Ливийцы были в римском вооружении, доставшемся Ганнибалу у Тразимена, и походили бы полностью на римлян, если бы не пестрые туники, видневшиеся из-под лат. В центре расположились обнаженные до пояса галлы со своими длинными, закругленными на конце мечами. Рядом с ними были иберы с короткими отточенными мечами и круглыми, сплетенными из сухожилий щитами, в белых туниках. Издали одежды иберов сверкали, как покрытые льдом и снегом скалы в их родных Пиренеях. На правом фланге стояли другие колонны ливийцев, а на самом краю — конница, которой командовал Магарбал. Нумидийцы привстали на стременах, напряженно вытянув шею. Их руки судорожно вздрагивали. Лица выражали безумную жажду боя.

Сквозь промежутки в рядах ливийцев и галлов выбежали балеарцы. Засвистели каменные и свинцовые ядра, раздался треск щитов, которые выставили перед собою римляне.

Тирн, по своему обыкновению, не торопился. Он снял с шеи самый длинный шнур и отыскал глазами в римском пешем строю всадника в блестящем шлеме с перьями. Такой же точно шлем он видел на поле боя у Тразименского озера. Шлем был из чистого серебра, и, говорят, он принадлежал самому Фламинию. Вложив в шнур свинцовое ядро, Тирн занес руку назад и молниеносно выбросил ее вперед вместе со шнуром. Человек в блестящем шлеме закачался и упал. Так же не торопясь Тирн надел на шею шнур и зашагал к своим.

— Тирн, ты убил консула! — вопили ливийцы.

Но балеарец ничем не показывал своей радости, хотя в глубине души ликовал. За убитого консула Ганнибал обещал пять слитков серебра.

В бой вступили всадники на левом крыле карфагенской армии и на правом — римской. Но здесь сражение менее всего походило на битву конницы. Нельзя было обойти противника ни слева, ни справа. Этому препятствовали река и своя же пехота. С громким криком воины стаскивали противников с коней. Все смешалось в смертельной рукопашной схватке. Уцелевшие римские всадники были оттеснены и обратились в бегство.

Иначе сложились дела в центре боевого порядка. Сначала ряды галлов и иберов стойко выдерживали натиск римлян. Впереди бился Дукарион. Его обнаженный торс возвышался над телами пораженных им врагов, ноги скользили в крови, а длинный меч, которым он рубил наотмашь, сверкал, как молния. Но вот уже ни сбоку, ни сзади нет никого из галлов. Он остался один, и на него движется новый римский строй. Римлян ведет человек с окровавленной головой. Нет, Тирн не убил консула, а только ранил его. У Эмилия Павла есть еще силы, чтобы бить и гнать врага.

Галлы и иберы отступали в беспорядке. Как и всегда в сумятице боя, они не знали, что делалось справа и слева от них. Им казалось, что отступало все войско. Оглядываясь, они видели лишь направленные на них неумолимо сверкающие острия мечей и гони в окровавленных сандалиях, шагающие через трупы. «Все кончено! — в ужасе думал Дукарион. — Вот она, смерть!»

Но римляне почему-то остановились. Ровный ряд их мечей изогнулся и задрожал, заколебался и стал отползать назад.

Случилось то, что предвидел один Ганнибал. Бегущие галлы и иберы втянули за собой римлян в середину его армии. Его ливийцы, его гордость и надежда, стояли на месте плечом к плечу. Они только развернулись вполоборота, так что их мечи были направлены на фланги наступающих и уже уверенных в своей победе римлян. Теперь карфагенский строй напоминал полумесяц, и его рога грозно охватывали римлян, сжимали их в железном кольце.

Но у римлян была еще конница на правом фланге. Им ничего не стоило прорвать в одном месте кольцо, выйти из окружения и короткими сильными ударами сзади разбить его на отдельные части. Но вместо этого римляне спешились. Пехотинец, посаженный на коня, не становится всадником! Кони мешали римлянам. А отступать, когда рядом бьется пехота, мешало им чувство долга и товарищества. Лучше умереть на месте, чем бежать!

Ганнибал, видя, как римляне спешиваются, воздел руки к солнцу, уже перевалившему через середину неба.

— О Мелькарт! — воскликнул полководец. — Благодарю тебя, что ты лишил врагов своего божественного разума, что ты отдал их мне со связанными руками и ногами!

Римское войско было окружено. Впрочем, теперь оно походило не на войско, а на беспорядочную толпу объятых ужасом людей. Они уже не слышали команды. Они устремлялись туда, где, как им казалось, можно уйти от неминуемой смерти, но повсюду наталкивались на вражеские копья и мечи. Спасением им представлялся римский лагерь на правом берегу Ауфида. Там остался обоз и несколько тысяч воинов. Но этот лагерь за рекой. И все бегут к реке.

Сципион сталкивался с беглецами, отбивался мечом от римских же всадников, пытавшихся пробиться сквозь людскую толщу и давивших копытами раненых. У реки Сципион увидел сидящего на камне человека. Он зажимал руками лицо, и кровь струилась по его пальцам и заливала тогу. Римлянин отнял руки, и Публий узнал Эмилия Павла. Публий бросился к раненому консулу, чтобы его поднять. Но Павел отстранил его.

— Не надо, — еле слышно прошептал раненый. — Не трать времени. Возвести сенаторам, чтобы они укрепили город. А Фабию передай, что я остался верен его наставлениям.

— Богам не нужна твоя смерть, Эмилий, — сказал Сципион. — Ты один только неповинен в этом несчастье. Дай мне руку, я помогу тебе сесть на коня.

Эмилий Павел покачал головой:

— Позволь мне умереть консулом среди моих воинов. Это лучше, чем предстать перед сенатом в роли обвиняемого.

Последних слов Сципион не расслышал. Толпа беглецов подхватила его и оттеснила от умирающего. Вот Сципион уже у реки. Холодная вода Ауфида обожгла его и отрезвила. Он понял, что спасение не на том берегу, где рыскали вражеские всадники, а в самой реке. Плыть, куда несет течение, плыть, покуда хватит сил.

На поле боя опустилась ночь. Луна скрылась за тучами, словно и для нее было невыносимо это страшное зрелище. С тех пор как она освещает землю, еще не погибало сразу столько людей.

...Как только рассвело, Ганнибал вышел из шатра. Он окинул взглядом поле боя. Римляне лежали тысячами, пехотинцы и всадники вперемежку, кого с кем соединила смерть. Некоторые, приведенные в чувство утренним холодом, приподнимались из груды трупов. Обнажив шею, они просили смерти, как милостыни.

Балеарцы, берберы и галлы поодиночке и группами в несколько человек обходили поле боя. Они добивали раненых, снимали с мертвых золотые украшения и серебро — с лошадиных сбруй. Поодаль под охраной всадников пленные рыли ров. В нем будут похоронены все восемь тысяч воинов армии Ганнибала, павших в битве с римлянами.

Несколько всадников окружило Ганнибала. Это были его соратники и брат Магон.

— Друзья, — обратился к ним Ганнибал, — об этом сражении будут говорить наши внуки и правнуки. Теперь нам надо отдохнуть и собраться с силами.

— О каком ты говоришь отдыхе! — вспылил Магарбал. — Нельзя медлить ни одного мгновения. Я отправлюсь вперед с конницей, а ты с остальной армией следуй за мной. Через четыре дня мы будем пировать на Капитолии.

Ганнибал задумчиво покачал головой:

— Еще рано.

— Когда же? Когда? — воскликнул Магарбал. — Или ты хочешь, чтобы и эта великая битва не имела последствий? Может быть, ты намерен променять Карфаген на Италию, как твой отец променял его на Иберию?

— Еще рано! — повторил Ганнибал более твердо. — А за готовность выступить на Рим благодарю.

— Я вижу, что боги не дают всего одному человеку! — грустно сказал Магарбал. — Ты, Ганнибал, научился побеждать, а пользоваться победой не умеешь.

Ганнибал ничего не ответил. Повернувшись, он медленно зашагал к берегу, где нумидийцы сгоняли в кучу пленных. Вскоре Ганнибала догнал Магон. Братья молча шли рядом. У реки они остановились, чтобы рассмотреть пленных. Многие из них были ранены, у всех были усталые, безучастные лица. Внезапно из колонны пленных вышел человек лет сорока пяти с худым, обросшим щетиной лицом. Он смотрел на Ганнибала с таким любопытством, словно тот был не человеком, а богом.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Ганнибал на ломаном латинском языке.

— Можешь говорить со мной по-гречески, — молвил пленник.

— Ты эллин? — Ганнибал перешел на греческий язык.

Пленник молчал, но так же не отводил глаз от Ганнибала.

— Что же ты молчишь? Если ты не римлянин, я тебе дарую свободу.

— Я Гней Невий, — ответил пленник, — у меня три естества. Когда я вспоминаю о римлянах, захвативших мое кампанское поместье, я их проклинаю на кампанском языке. Когда я радуюсь тому, что остался жив, молюсь музам на языке эллинов. Но стихи пишу по-латыни.

— Я вижу, ты поэт?

— Да, меня называли поэтом, пока я, питаясь крохами с пиршественного стола Гомера, сочинял трагедии для театра. Но, с тех пор как я написал стишки о Метеллах, меня просто называют Невий, а иногда добавляют: «тот Невий, который сидел в тюрьме».

— Что же тебя заставило пойти в войско, если римляне так плохо к тебе отнеслись?

— Я хотел видеть тебя. Поэт должен знать героев своей поэмы. Я пишу поэму о войне.

— Вот у меня и свой поэт! — воскликнул Ганнибал, обращаясь к сопровождавшему его Магону. — Помнишь наши уроки с Созилом? Что осталось от Александра, кроме написанных о нем книг? Может быть, обо мне узнают из стихов этого римлянина, или грека, или кампанца, ибо этот человек утверждает, что у него три естества. Отведи его в обоз, и пусть ему там дадут три лепешки и три чаши доброго вина.

— Хорошо, что он знает только три языка, — вставил с улыбкой Магон. — Знай он столько языков, сколько ты, пришлось бы ему выпить целый пифос.

— Отведешь его и возвращайся, — закончил Ганнибал. — Мне надо с тобой поговорить.

По тону Ганнибала Магон сразу же догадался, что ему снова предстоит путь в Карфаген. На этот раз ему не хотелось покидать Италию. Ганнибал вскоре вступит в Рим. В этом после Канн Магон не сомневался. Магону хотелось быть свидетелем позора римлян.

В БОЛЬШОМ СОВЕТЕ

В первый же день своего прибытия в Карфаген Магон отправился в Большой Совет. Брат поручил ему рассказать об одержанной победе и просить подкрепления.

Рассказ Магона прерывался рукоплесканиями и радостными выкриками рабби. Казалось, что все они разделяют те чувства, которые переживал он сам, участник и очевидец великой битвы. Но это было не так.

К возвышению для ораторов шел Ганнон. Его глубоко посаженные глаза смотрели жестко и презрительно, губы были искривлены насмешливой улыбкой.

— Не раз мы слышали здесь о победах, которые одерживал Ганнибал, — начал Ганнон, подняв вверх ладонь. — Совсем недавно нам докладывали о великой победе у какого-то озера, варварское имя которого не удержала моя память. Но я прекрасно помню, что тогда Ганнибал просил у нас пять тысяч всадников, и я сам отправился за ними к моему другу Сифаксу. Теперь же нам говорят о величайшей победе. И на этот раз требуют вдвое больше конницы, вдвое больше денег. Еще одни Канны, и наш город останется без казны и без войска.

В зале раздался смех, послышались выкрики:

— Правильно, Ганнон!

Окрыленный поддержкой, Ганнон продолжал:

— Я понимаю, Магон, победа ослепляет. Еще твой отец упрекал меня, что я преувеличил число мятежников, убитых и взятых мною в плен. Возможно, ошибался. Но слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы за один день было истреблено сорок пять тысяч воинов? И, наконец, не объяснишь ли ты нам, как в такой огромной массе мертвецов твой брат сосчитал погибших римских сенаторов и всадников?

Магон подошел к столу суффектов и бросил на него холстяной мешок, завязанный сверху кожаными тесемками. Все в зале затихли, полагая, что в этом мешке захваченные во вражеском лагере свитки со списками воинов или другие неоспоримые доказательства сообщенных Магоном цифр.

Магон рванул тесемки, и оттуда со звоном посыпались кольца, сотни, тысячи колец. Кольца заполнили весь стол. Несколько десятков колец упало на пол, и рабби вскочили, чтобы их поднять.

— Что это такое? — послышались голоса. — Откуда эти кольца?

Магон поднял руку, призывая к тишине.

— Римляне, как и мы, носят кольца. Только у них кольцо не награда за успешно совершенный поход, как это принято у нас, а знак сенаторского или всаднического достоинства. Ни один сенатор или всадник не носит более одного золотого кольца. Эти кольца собраны на поле битвы у Канн. Вот и сосчитай, Ганнон, сколько погибло сенаторов и римских всадников в этом сражении.

В зале послышались рукоплескания. Ганнон молчал. На его побагровевшем лице выразилась растерянность. Опять этим хитрым Баркидам удалось завоевать расположение советников. Опять они добьются своего.

— Считай, Ганнон, — продолжал Магон, потрясая кулаком. — Что же ты медлишь? Ведь лучше тебя здесь никто не умеет считать. Ты только и делаешь, что считаешь и высчитываешь. Ты никак не можешь дождаться своей доли италийской добычи. Ты напоминаешь мне ростовщика, который хочет получить проценты, ничего не дав в долг.

Слова эти били как молот. От них некуда было спрятаться. Под насмешливыми взглядами рабби Ганнон покинул зал.

Это была победа Баркидов, которую шутники называли вторыми Каннами.

Огромным большинством было принято решение послать Ганнибалу четыре тысячи нумидийских всадников, сорок слонов и тысячу талантов серебра, а Магону было предложено отправиться в Иберию для набора там двадцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч конных воинов. Войско это должно было идти в Италию на помощь Ганнибалу.

Радостный и взволнованный, Магон покинул Большой Совет. На площади, напротив Дворца Большого Совета, он увидел всадника на красивом белом коне. Конь нетерпеливо перебирал ногами.

Магон невольно залюбовался прекрасным животным. За годы, проведенные в армии Ганнибала, Магону приходилось видеть немало породистых и быстроногих скакунов. Но он готов был поклясться Мелькартом, что не встречал лошади таких благородных кровей. Она была вся белая, словно меловая гора. На высокой, изящно изогнутой шее сидела крепкая голова с выпуклыми сверкающими, как звезды, глазами. Есть ли в мире другой конь с такими необыкновенно сильными и стройными ногами!

Залюбовавшись конем, Магон лишь скользнул взглядом по всаднику. На нем был плащ из леопардовой шкуры, облегавший стройное худощавое тело. На вид незнакомцу можно было дать лет тридцать, не больше.

— Привет тебе, Магон, — сказал незнакомец, спешившись. — Я тебя сразу узнал.

Магон внимательно взглянул на человека в плаще из леопардовой шкуры. Нет, ему незнакомо это лицо с широко расставленными глазами и крутым, энергичным подбородком.

— Откуда ты меня знаешь? — удивился Магон.

— Магон похож на своего брата, — отвечал уклончиво нумидиец.

— Ты служил у Ганнибала? Но почему я тебя не могу припомнить?

— Я познакомился с твоим братом тогда, когда был жив еще твой отец и Ганнибал не имел армии. Меня зовут Масинисса.

Магон бросился к нумидийцу и схватил его за плечи:

— Брат часто вспоминал о тебе, интересовался тобой! Он просил меня узнать, где ты. Но никто во всем Карфагене не мог рассказать мне о тебе. Говорили, что ты исчез.

— О том, где я был, знает один Мерг.

Услышав свое имя, конь повернул к нумидийцу свою красивую голову с умными, почти человеческими глазами.

Масинисса положил руку на шею коня. Животное задрожало в радостном нетерпении и упруго переступило с ноги на ногу.

— Но Мерг не умеет говорить, — продолжал нумидиец, — хотя понимает людей лучше меня. Ливия велика. Никто не измерил ее пределов. Мы с Мергом побывали там, где еще не ступало копыто нумидийского коня. Мы были в стране гор, где скалы покрыты изображениями животных и людей. В этих местах охотятся на колесницах, поражая газелей стрелами и дротиками [84]. Мы были в непроходимых лесах. Над нашими головами сверкали чужие звезды; их не видел еще ни один человек, родившийся на берегах Внутреннего моря.

— Ты неправ, Масинисса. В той стране, где светят чужие звезды, еще триста лет назад побывал Ганнон Мореплаватель.

При слове «Ганнон» нумидиец вздрогнул.

— Я не слышал о твоем Ганноне, — сказал он глухо. — Я знаю другого Ганнона. Из-за него я пять лет не был на родине. И теперь я вернулся в Карфаген, потому что не могу забыть его дочери. Ты слышишь, не могу.

— И Ганнон знает, что ты в Карфагене?

— На этот раз он меня не прогнал, как пять лет назад. Он мне разрешил с ней встречаться.

Поздравляю тебя, Масинисса! Я рад, что ты обрел свое счастье. Если я задержусь в Карфагене, буду у тебя на свадьбе.

— На свадьбе! — иронически повторил Масинисса. — О свадьбе еще рано говорить. Ганнон поставил одно условие. О, если бы он его выставил пять лет назад! Тогда бы я проделал с Ганнибалом весь его поход.

— Что же это за условие?

— Ганнон говорит, что мужем его дочери не может быть безвестный человек, потому что Софониба знатного рода. Он выдаст за меня дочь только тогда, когда я буду царем или прославлюсь в битвах с римлянами. Возьми меня с собой к Ганнибалу. Отец всегда хотел этого. Он будет рад, когда узнает, что я вернулся, что я воин. Пусть Гайя живет еще сто лет. Своим счастьем я буду обязан не его смерти, а самому себе.

— Твое решение правильно. Но к Ганнибалу я попаду не скоро. Мне приказано отправиться в Иберию, где мой брат Газдрубал воюет с братьями Гнеем и Публием Сципионами. Там, в Иберии, мы наберем войско. Тебе я поручу конницу. С этим войском мы двинемся через Пиренеи и Альпы в Италию.

Глаза Масиниссы вспыхнули жадным и радостным блеском.

ПРОЩАНИЕ

Видимо, он прискакал издалека. Его плащ был в пыли, а конь блестел от пота, словно облитый водой. Блестели при луне глаза Масиниссы из-под длинных ресниц, и блеск их был подобен небесному огню.

Как они похожи друг на друга — стройные, трепетные, сильные...

Софониба прикоснулась к шее Мерга.

— Осторожно, может укусить, он дикий, — быстро проговорил Масинисса.

Но конь даже не шелохнулся. Он только слегка скосил свой блестящий выпуклый глаз и втянул напряженными ноздрями воздух.

Девушка рассмеялась. Изумленное и слегка напуганное выражение глаз коня напомнило ей первую встречу с Масиниссой на ступенях храма Танит. Нумидиец был так удивлен, словно из храма выходила не она, Софониба, а сама богиня. А потом объяснение с отцом! Какой он смешной и милый, этот юноша с длинным варварским именем, напоминающим крик степной птицы.

— Мерг тебя не боится, — сказал Масинисса, поправив на остром загривке коня перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы. Мерг чувствует, что я тебе друг. А там, — Масинисса показал на дворец Ганнона, — не знают этого. Там меня боятся, словно я могу тебя обидеть. Там говорят, что я должен ждать, что я должен показать свою храбрость в бою с вашими врагами — римлянами. И тогда мы сможем быть всегда вместе.

— Всегда? — спросила девушка.

— Да. Я никогда не буду с тобой расставаться. Мы будем вместе ездить на охоту, рядом лежать на траве и видеть звезды. Ты знаешь, у каждого человека есть своя звезда, которую боги создали вместе с ним. Когда звезда падает, умирает человек. Твоя звезда, наверно, самая красивая и самая яркая. Ночью я часто смотрю в небо и ищу ее, твою звезду. Мне кажется, если найду ее, никогда тебя не потеряю. Но в небе так много звезд! Они то вспыхивают, то гаснут. Они меняют свои места. Они смеются надо мной. А потом боги опускают голубой полог, и тогда не найдешь ни одной звезды.

— Я покажу тебе свою звезду, — сказала девушка грустно. — Это самая обыкновенная звездочка. В тот день, когда я родилась, она взошла на небе и принесла с собой летний зной. Жрецы говорят, что это несчастливая звезда. Приходи сегодня ночью, мы на нее посмотрим вместе.

— Сегодня ночью, — сказал Масинисса, — я буду на корабле в море. Сегодня отплывает флотилия в Иберию. Магон, брат Ганнибала, берет меня с собой. Твой отец услышит обо мне. В Иберии, сражаясь с врагами, я найду твою звезду.

Какое-то неизъяснимое чувство охватило Софонибу. Кто ей этот человек? Что ее связывает с ним, с варваром, поклоняющимся чужим богам? А почему-то этот варвар становится ей все дороже и дороже. Рядом с ним, на одном коне, она ускакала бы за эти синеющие горы в зовущий и неведомый край счастья.

В КАНУЗИИ

Остатки разбитого Ганнибалом войска сходились в Канузий, город ниже Канн, по течению Ауфида, в девяти милях. Этот маленький город обладал мощными стенами и считался одной из сильнейших крепостей Италии. Ганнибал много раз проходил у Канузия, но не пытался его брать. Видимо опасаясь мести пунов, о победе которых знала уже вся Италия, канузийцы запирали перед римлянами двери своих домов. Там, где римлян пускали внутрь, их отказывались кормить, ссылаясь на недород. Брать пищу силой римляне не решались, боясь открытого возмущения канузийцев.

Впрочем, нашлась и в Канузии добрая душа. Это была немолодая вдова, по имени Буза. Говорят, ее покойный муж был на римской службе центурионом. Так это или нет, Буза великодушно открыла свои городские закрома, а ее сельские рабы пригнали в Канузий овец и свиней и передали их воинам. Этой еды могло хватить на два-три дня. А что делать, когда кончатся эти запасы?

На городской площади собралась толпа беглецов. Тут можно было увидеть и совсем старых воинов с лицами, иссеченными шрамами, со спинами, сгорбленными от тяжести солдатских мешков.

Рядом с ними стояли или сидели прямо на земле юнцы. Их щеки еще не знали прикосновения бронзовой бритвы. У них были безумные глаза и лица со следами грязи и слез. Канны были их первым сражением. Они пережили весь ужас этого побоища. Многие, притворившись мертвыми, лежали среди трупов и бежали с поля боя лишь под покровом ночной темноты. Других, подобно Сципиону, спас быстрый Ауфид, и они дали обет принести божеству этой реки кровавую жертву.

Купание в холодной реке не прошло для Сципиона бесследно. Его трясла лихорадка. Зубы выбивали дробь. Но, превозмогая себя, он вместе с другими военными трибунами распределял между воинами зерно и мясо. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Сципион обернулся.

— Это ты, Фил? — сказал он бледному юноше, сыну бывшего консула. — Что произошло?

— Заговор! — ответил Фил с дрожью в голосе. — На квартире Метелла собрались воины. Они хотят бежать из Италии, воспользовавшись судами канузийцев [85].

«Опять Метеллы!» — подумал Сципион. Ему вспомнилась встреча в театре, небритое лицо Гнея Невия, поэта, заклеймившего этот заносчивый род. Теперь один из Метеллов склоняет воинов на измену. Нет, этому не бывать!

Сципион крикнул, обращаясь ко всем на площади:

— Друзья, мы пережили страшный день Канн, а теперь новая беда. Те, кому дорого спасение отечества, за мной!

Заговорщики уже собирались покинуть дом, чтобы осуществить свое решение, когда ворвался Сципион с несколькими воинами.

Заговорщики остановились в нерешительности. Что ему надо, этому военному трибуну, сыну разбитого Ганнибалом консула?

— Стойте! Одумайтесь! — воскликнул Публий. — Вы забыли о своем долге перед родиной!

— Долге? — насмешливо повторил Метелл, юноша с бледным, прыщеватым лицом. — А родина помнит о своем долге перед нами? Мы не желаем быть рабами пунов, не желаем быть нахлебниками Бузы. С нас достаточно Канн. Мы хотим быть свободными!

— Какою же ценой ты хочешь сохранить свою свободу, изменник! — воскликнул Сципион. — Ценою рабства матерей и сестер? Ценою их унижения и позора? Нет, римлянин не может быть свободным, пока на земле Италии Ганнибал.

— Довольно кормить глухого осла баснями! — сказал резко Метелл. — У нас нет иного пути. В Риме нас казнят как трусов. Когда узнают, что мы бежали от Ганнибала. А Ганнибал нас сделает рабами за то, что мы римляне. Если мы останемся в Канузии, подохнем с голоду, как собаки.

— Нет, у нас есть еще один выход! — уверенно произнес Публий. — Не бросать оружие, а брать его! Нас мало, и мы бессильны нанести поражение Ганнибалу, но мы можем нападать на его войско по ночам, захватывать в плен фуражиров, уничтожать склады. Пусть поразит Юпитер всемогущий и всеблагой меня, весь мой род и все, что ему принадлежит, если я не омою это оружие в крови врага! — Сципион занес над головою Метелла меч. — Повторяй, Метелл, и все, кто здесь, слова этой клятвы.

— Пусть поразит Юпитер всемогущий и всеблагой меня и весь род мой и все, что ему принадлежит... — послышался нестройный хор голосов.

В КАПУЕ

Огромный город встречал Ганнибала. Тысячи жителей вышли на улицы и площади, чтобы лицезреть человека, овеянного славой величайшего полководца. Богатые капуанские купцы разослали по всей улице от Римских ворот [86] до дома братьев Ниниев, где должен был остановиться Ганнибал, пестрые ковры и ткани. Под копыта коней, под ноги наемников летели цветы, знаменитые капуанске розы, аромат которых воспет поэтами; приветственные выклики сливались в гул, напоминавший рокотание волн.

Два года после вступления Ганнибала в Италию капуанцы сохраняли верность Риму. Два года капуанским сенаторам, находившимся в родстве со знатными римскими родами, удавалось сдерживать нетерпение и ярость простонародья, требовавшего союза с Ганнибалом. Только теперь, после Канн, рассеялся страх перед римским оружием и римской местью. Честолюбивые помыслы получили новую обильную пищу. Чем Капуя хуже Рима? Разве она не может возвратить земли, отнятые римлянами, и с помощью Ганнибала стать первым городом Италии? Теперь путь к отступлению отрезан. Схвачены и перебиты все римские граждане, находившиеся в Капуе или Кампании по делам службы или по частным делам. С Ганнибалом заключен союз на условиях сохранения капуанцами свободы, своих законов и своего управления.

Намерением Ганнибала было тотчас же собрать капуанский сенат, чтобы обсудить план дальнейших действий и совместной борьбы против Рима. Но Пакувий и другие вожди партии, предавшей Капую Риму, выразили непритворное удивление.

— Сначала мы отобедаем, а после осмотрим город, — молвил Пакувий.

После обеда Ганнибал приказал привести Гнея Невия.

— Я хочу, чтобы ты меня сопровождал по городу, — сказал он пленнику. — Пусть капуанца говорят: «Вот Ганнибал, сопровождаемый поэтом».

— А ты не боишься, что они подумают: «Вот Гней Невий в сопровождении Ганнибала»?

У Пакувия, услышавшего эти слова, глаза полезли на лоб. «Так говорить с могущественным Ганнибалом!»

Но Ганнибал лишь рассмеялся:

— А ты опишешь в своей поэме то ликование, с каким меня встречала Капуя!

— Поэма моя будет бронзовым зеркалом, — отвечал поэт. — В ней отразится все, чем живут люди Капуи, Рима и Карфагена. Да, я не премину рассказать о кампанских розах, летевших под копыта твоих коней, но я не забуду и Деция Магия, которого твои воины связанным тащили в тюрьму, пока ты здесь пировал.

Деций Магий безумец! — воскликнул Пакувий с дрожью в голосе. — Он открыто призывал граждан не пускать тебя в Капую.

— Вот видишь, сказал спокойно Ганнибал, — во всей Капуе отыскался всего один человек, да и тот безумец, который не приветствовал меня и мое войско. А ты хочешь о нем слагать стихи. Разве это справедливо?

— У нас есть пословица, — сказал глухо Невий: — «Истина часто страдает, но не гибнет никогда».

Ганнибал хлопнул ладонью по лбу:

— Я понял все. Ведь и ты сидел в тюрьме. Поэтому тебе стало жаль Магия. Обещаю по случаю этого торжественного дня даровать безумцу свободу, если он публично признает свою вину... А теперь, — Ганнибал обратился к Пакувию, — покажи мне город. Что тут у вас самое интересное?

— Амфитеатр! — в один голос ответили Пакувий и Ниний.

Это было огромное сооружение в форме круглой чаши. Стенки ее составляли ряды зрителей, а дно — арену, посыпанную мелким белым песком. Ганнибалу отвели почетное место — у самой арены. Здесь всегда сидели иностранные послы и капуанские сенаторы.

Амфитеатр встал, криками и рукоплесканиями приветствуя почетного гостя и союзника Капуи. Но вот все смолкло. На арену двумя отрядами, человек по тридцать в каждом, выступили воины. Щиты их, расширяющиеся кверху для прикрытия груди и плечей, имели золотые и серебряные накладки. У воинов с серебряными щитами была белая полотняная одежда, у воинов с золотыми щитами — пестрая. Колыхались, как листья сказочных деревьев, яркие перья, украшавшие островерхие шлемы.

Сделав круг, воины остановились напротив того места, где сидел Ганнибал, и прокричали хором несколько слов.

— Идущие на смерть приветствуют тебя, — шептал Пакувий Ганнибалу. — Это обычная фраза гладиаторов. Они из школы Ниниев.

Ганнибал уже был захвачен красочным невиданным зрелищем. Служители раздали бойцам оружие, и по сигналу трубы гладиаторы ринулись друг на друга. Мечи мелькали в воздухе, как молнии. Слышались удары мечей, воинственные крики самих гладиаторов и возгласы толпы, одобряющей своих любимцев:

— Загоняй его к барьеру! — Рази! Бей труса!

У барьера стояли надсмотрщики с бичами и железными палками. Горе тому, кто уклонится от боя и не даст насладиться зрителям картиной своих мучений.

Победили воины с золотыми щитами. Их осталось всего шестеро.

— Слава золотым! — надрывались зрители. — Слава!

Победители покинули арену. Выбежали люди с раскаленными щипцами. Они приложили их к распростертым на арене телам, чтобы убедиться, не остался ли кто в живых. Ганнибал ощутил запах горящего мяса. Мертвых уволакивали крючьями, а тяжелораненых добивали молотами. Другие служители граблями выравнивали песок, засыпая лужи крови.

Пока убирали арену, Пакувий рассказывал Ганнибалу о древнем обычае гладиаторских боев.

— Нашими учителями были этруски, одно время владевшие Кампанией и основавшие Капую. Но у этрусков бои устраивались лишь на похоронах лукомонов — так они называют правителей своих городов. Для нас же гладиаторский бой — это праздник. Скорее наша чернь откажется от дарового угощения, чем пропустит такое представление.

— А есть ли гладиаторы у римлян? — обратился Ганнибал к Невию.

— Конечно, ответил поэт. — Только Риму сейчас не до гладиаторов.

На арену вышли двое бойцов в шлемах с забралами. Черное тело одного из них напоминало статую из эбенового дерева. Другой гладиатор был выше своего противника на целую голову, у него было стройное тело со светлой розоватой кожей.

— Галл и эфиоп! Галл и эфиоп! — вопили зрители.

Судя по крикам, эти гладиаторы были хорошо знакомы капуанцам. Выступление их считалось праздником. Но гладиаторы явно не оправдывали ожиданий публики. Они сражались нехотя, вяло.

— Огня! Бичей! — яростно кричали капуанцы.

И служители наотмашь били гладиаторов бичами из бычьей кожи. Бич оставлял на теле галла длинные кровавые следы.

Ганнибал невольно вспомнил поединок, устроенный им перед войском после перехода через Альпы. Там бойцы сражались с большей яростью, хотя их не погоняли ни бичами, ни раскаленными прутьями.

— А что получит победитель? — спросил он Пакувия.

Капуанец не понял вопроса.

— Ты хочешь, сказать, какое вознаграждение получит ланиста? — спросил он.

— Нет, я спрашиваю, какая награда ожидает победившего гладиатора.

Капуанец рассмеялся:

— Может быть, в благодарность за доставленное богатство ланиста избавит его от розог, когда он провинится, или будет кормить досыта.

— Теперь я понимаю, почему они сражаются как неживые, — молвил Ганнибал. — Если бы наградой за победу была свобода, тогда не понадобились бы эти люди с бичами.

— Но хороший гладиатор стоит целого состояния! — возразил Пакувий. — Ланиста слишком часто рискует потерять его на арене и мечтает лишь о том, чтобы отличный боец остался жив. На что же он будет надеяться, если победителя ждет свобода? А впрочем... — Пакувий задумался. — Ты наш гость, и выполнить твое желание для меня счастье!

Не успел Ганнибал промолвить и слова, как Пакувий уже что-то быстро-быстро шептал служителю на ухо.

Через несколько мгновений по знаку служителя схватка остановилась. Глашатай объявил:

— Присутствующий среди нас великий наш друг и полководец Ганнибал просит даровать в этой схватке свободу победителю. Пакувий оплачивает все убытки, которые понесет от этого ланиста.

Схватка возобновилась. Галл начал теснить эфиопа. Тот яростно отбивался, медленно отходя к барьеру, отделяющему арену от зрителей.

Амфитеатр, как и при схватке «золотых» и «серебряных» щитов, разделился на два враждующих лагеря.

— Гони черную собаку! — вопили сторонники галла.

— Не подпускай близко галла! — орали приверженцы эфиопа.

Да, это была схватка, какой еще не приходилось видеть ни капуанцам, ни Ганнибалу. Там, у подножия Альп, сражались юнцы, истощенные голодом и цепями, а здесь бились мужи, не уступающие друг другу ни в опытности, ни в воле к победе. Свобода была на острие меча у каждого из бойцов.

Вскоре стало заметно, что галл начал уставать. Его лицо и плечи покрылись потом. Движения стали неуверенными. Галл торопился, стремясь как можно скорее нанести противнику удар, эфиоп бился хладнокровно. Только еще больше заблестели его черные плечи и шары мускулов на руках.

Но что это?

Меч ударил в щит эфиопа. Эфиоп поскользнулся. Нет, это обманное движение. Снизу он нанес короткий и сильный удар. Галл рухнул на песок к ногам эфиопа.

Амфитеатр грохотал. Зрители вскочили с мест и кричали, приветствуя победителя. Многие бросали на арену цветы и монеты, желая вознаградить гладиатора.

Ниний достал из кожаного мешочка монету, намереваясь ее бросить на арену.

— Постой! — остановил его Ганнибал. — Дай ее мне.