Слоны Ганнибала Ладинский Антонин
Ганнибал внимательно рассматривал большую медную монету с изображением волчицы, кормящей двух младенцев.
— Как это называется — спросил он после долгой паузы.
— Асс, — отвечал Ниний.
— Это римская монета? — спросил Ганнибал, припомнив, что римляне приписывали основание своего города близнецам, вскормленным волчицей.
Нет, это наша капуанская монета. Капуя считала себя сестрой Рима.
— А нет у тебя римской монеты?
Ниний порылся в мешочке.
— Изволь! — Капуанец протянул Ганнибалу маленький блестящий кружочек. На одной его стороне была женская голова в шлеме.
— Это серебро? — спросил Ганнибал.
— Серебро сверху, а ядро монеты из свинца.
В разговор вмешался Пакувий:
— Такова и свобода, которую римляне дали Италии. Поскреби ее немного, а под нею рабские цепи.
— Ниний и Пакувий, вы должны мне помочь, — сказал Ганнибал.
Капуанцы обратились в слух.
— Я хочу выпустить монету, но не такую, — Ганнибал с презрением указал на римский асс, — монету из настоящего серебра. Серебро доставят из Иберии, а чеканку возьмите на себя.
— Прекрасная мысль! — воскликнул Пакувий. — Мы изобразим на монете твое лицо.
— Не надо. Война обезобразила мое лицо. Я хочу, чтобы на монете была фигура слона.
— Слона? — удивленно воскликнул Ниний.
— Да. Мой отец мечтал, что слоны раздавят Рим. Говорят, он умер с этими словами на устах. Благодаря отцу, его настойчивости и мудрости, были приручены ливийские слоны. На монете должен быть изображен не индийский слон, а «ливиец» с длинными ушами. И, чтобы никто не сомневался, в чем смысл монеты, пусть на другой ее стороне будет изображен он, — Ганнибал показал на арену, — эфиоп с толстыми губами и черными курчавыми волосами.
Чернокожий, приняв от служителей подобранные ими деньги, покидал арену. Представление было окончено.
БИТВА У ИБЕРА
Только прибыв в Иберию, Магон понял, что рабби его обманули. Совет поручил ему набрать в Иберии двадцатичетырехтысячное войско для Ганнибала и этим самым снимал с себя ответственность за помощь италийской армии. Рабби возложили эту ответственность на Магона, заведомо зная, что никаких воинов в Иберии не добыть. Незадолго до памятного всем заседания Большого Совета, на котором Магон высыпал на стол золотые кольца, было получено письмо от Газдрубала. Брат сообщал о восстании, охватившем всю Северную Иберию. Зачинщиком его был Алорк, тот самый ибер, которого много лет назад Ганнибал отправил послом в Сагунт. Алорк подговорил начальников кораблей, стоявших в устье Ибера, поднял на борьбу иберийские племена. Иберия не могла послать Ганнибалу ни одного воина, она сама нуждалась в помощи. Не мог послать ему помощь и Карфаген, так как против него вскоре после отъезда Магона выступил Сифакс. Одни говорили, что царь массасилов возобновил союз с Римом, другие уверяли, что причиной войны является отказ Ганнона выдать за Сифака свою дочь Софонибу. Как бы то ни было, Сифакс снова стал врагом Карфагена.
Пользуясь бедственным положением Карфагена, римляне усилили свои атаки в Иберии. Как стало известно Газдрубалу, они стягивали свои силы к Иберу. К войскам Гнея Сципиона, находившегося в Иберии с начала войны, присоединились легионы его брата Публия, бывшего консула. Видимо, римляне придавали большое значение Иберии, если они решились в пору самых тяжелых неудач отправить за море воинов во главе с этим способным полководцем.
Газдрубал построил лагерь на холмах милях в пяти от Ибера, на берегу которого стоял римский лагерь. Первые дни враги прощупывали друг друга, вступая в мелкие стычки. Наконец карфагенский полководец решился на сражение. В полдень войско пунов покинуло свой стан и спустилось на равнину, к реке.
Римское войско было построено, как обычно, манипулами. Впереди стояли манипулы гастатов, самых молодых воинов, за ними — манипулы более опытных бойцов — принципов, строй замыкали триарии, воины, испытанные во многих битвах. Полководцы вводили их в бой в случае крайней необходимости.
Это было первое сражение, в котором пришлось участвовать Масиниссе. Воины его отряда имели по два коня. На одном они скакали, другого держали на поводу. Во время битвы они перескакивали с уставшей лошади на свежую. Сам Масинисса решил положиться на одного Мерга.
Страшен был натиск римских манипул. Римляне знали, что от исхода сражения зависит их возвращение на милую сердцу родину, и они решили или победить, или умереть. Другое дело иберы, из которых состояло войско Газдрубала. В случае победы им предстояло отправиться в Италию на помощь Ганнибалу. Иберы предпочитали потерпеть поражение на родине, чем идти на чужбину.
И потому, едва только с обеих сторон были брошены дротики, центр карфагенской армии, состоявший из иберов, начал отступать. С большим упорством шел бой на флангах, где Газдрубал поставил ливийцев. Никакими усилиями римлянам не удавалось раздвинуть эти фланги, но и Газдрубал не мог их сомкнуть и повторить в Иберии Канны.
Римляне ввели в бой свою многочисленную конницу, преимущественно из иберийских союзников. Но всадники Масиниссы, уступавшие римской коннице в численности, надежно прикрывали свое войско. Каждый нумидиец сражался за двоих. Их кони не знали устали. А Масинисса сражался за пятерых. Всадник на белом коне появлялся то там, то здесь, и казалось, что это сам бог Мелькарт в человеческом облике.
К вечеру, сломленные искусством римских бойцов, карфагеняне начали отступать к своему лагерю. Нумидийцы следовали за пехотой, защищая ее фланги.
Но что это такое? Всадник на белом коне отделился от своих и понесся в самую гущу римлян. Не успели римляне крикнуть, как Масинисса подскакал к знаменосцу и выхватил у него из рук полотнище с изображением дятла — значок манипула. Крик ужаса вырвался из сотен глоток. Потерять знамя легион равносильно поражению. Позор ожидает всех. Несколько римских всадников рванулось в погоню за смельчаком.
Масинисса прижался к шее Мерга. Ветер свистел у него в ушах и раздувал римскую тряпку, которую он не успел засунуть в плащ. На мгновение Масинисса пожалел, что во время боя не имел двух коней. Мерг устал, он тяжело дышит, а у римлян свежие и сильные кони. Римляне нагоняют. Тряпка, которую он держит в левой руке, притягивает их и умножает ярость. Враги уже могут достать его или Мерга дротиком. Чего же они медлят? Масинисса взглянул вперед и увидел в нескольких шагах от себя широкий ручей. «Римляне хотят меня взять живьем», — подумал Масинисса и хлестнул Мерга римской тряпкой.
Легко, без каких-либо усилий, лошадь взвилась под ним и перелетела через ручей. Римляне едва удержали своих коней у обрыва. Обернувшись, Масинисса слышал бессильные проклятия, которые враги посылали ему вдогонку.
Проскакав еще немного, нумидиец спешился. Бросив на землю римское полотнище с изображением птицы, Масинисса стал рядом с Мергом и погладил его по крутой потной шее.
Мерг вздрогнул и протянул черную губу к своему господину, словно желая схватить его за край одежды.
— Софониба не знает, от какой мы с тобой ушли беды, — сказал тихо Масинисса.
В годы своих странствий по Ливии, когда ему подолгу приходилось быть одному или находиться среди чужеземцев, Масинисса привык разговаривать с Мергом. Ему казалось, что конь понимает слова и отвечает по-своему — наклоняет голову, поводит ушами и тихо ржет.
— Эту римскую птицу, — продолжал нумидиец, — я пошлю Ганнону. — Пусть старик повесит ее у себя над головой, а если ему будет мало одной этой птицы, мы с тобой добудем другую. Правда, Мерг?
Мерг затряс головой и тихо заржал.
Небо уже покрылось звездами. Из-за гор показался лик Танит, и долина Ибера озарилась ее мягким светом. Масинисса стоял, запрокинув лицо; взгляд его перебегал от одного созвездия к другому. Так кормчий в безбрежном море ищет звезду, указывающую путь гауле. А разве любовь, которую дарует Владычица людям, не та же звезда? Чем бы были без нее смертные? Они бы рыли землю, как кроты, и ползали бы по ней, как черви. Они бы затерялись во мраке жизни, погрязли в своих жалких будничных делах и заботах без цели и желаний, без светлой радости и окрыляющих надежд. Без любви они не пели бы песен и не перебирали струны из овечьих кишок. Без тебя, о Танит, они не рвали бы цветов и не называли своих возлюбленных их именами.
— Как ты думаешь, друг, — спрашивал нумидиец Мерга, — не это ли звезда Софонибы?
Мерг нетерпеливо заржал, словно призывая Масиниссу в путь.
— Ты прав, — молвил Масинисса, — нам пора. Газдрубал и Магон, наверно, уже думают, что нас взяли боги смерти. А мы явимся и покажем это.
Масинисса поднял с земли полотнище и легко вскочил на спину Мерга.
ДВА БРАТА
Гаула накренилась от толчка. Магон, сидевший на корме, чуть не упал за борт. Перед тем как спуститься со сходен, Магон еще раз взглянул на берег, украшенный зданиями, садами и рощами. Искусство людей здесь состязалось с самой природой. Как жаль, что брату удалось захватить лишь крошечный отрезок этого побережья! Нола, Неаполь и другие его города, сверкающие, как драгоценные камни в золотой оправе, остались верны Риму. Магон слышал, что под Нолой Ганнибал потерял две с половиной тысячи воинов и, что еще страшнее, целое лето. А Ацерры, жалкий городишко, близ которого пристал к берегу корабль Магона, был покинут самими жителями и достался Ганнибалу полуразрушенным.
Дорога в Капую шла виноградниками. Вязы, вокруг которых вились лозы, как воины, рядами стояли до самых холмов. Было время сбора винограда. Рабы сносили корзины, наполненные янтарными и пурпурными гроздьями, к дороге и привязывали их к спинам маленьких осликов.
Лагерь Ганнибала находился не в самой Капуе, а в четырех римских милях от нее, на берегу реки Вольтурн. По дороге к лагерю Магону то и дело попадались наемники. Они шли по двое, по трое и горланили песни на своих варварских наречиях. Некоторых сопровождали женщины, полуобнаженные, с лицами, раскрашенными киноварью.
У самой дороги на траве развалились трое воинов, судя по одежде — иберы. До Магона донеслись обрывки их пьяной болтовни.
— Иду я из амфитеатра, а она стоит на углу. Глаза — вот! И остальное...
Хохот заглушил эти слова.
— А где ты ее оставил? Там же?
Еще взрыв хохота.
Нет, не воинскими подвигами хвалятся захмелевшие наемники. И вообще, глядя на них, трудно поверить, что войско находится во вражеской стране. Магону стало многое понятно. У брата появился новый опасный враг — распущенность, роскошь. Этот враг проник в армию и разрушает ее изнутри, как червь яблоко. После страшных бедствий в горах, кровопролитных сражений, грязи, крови войско попало в этот благословенный край. Он был наградой за все, что перенесли воины. И вполне заслуженной наградой! Отнять эту награду, лишить воинов того, что у них под рукой и чего они заслужили, бессилен и сам Ганнибал.
Ганнибал, крепко обняв брата, повел его и спутников к богато накрытому столу. Потягивая из серебряной чаши фалернское, обгладывая куриное крылышко, Магон думал о своем: «Разве люди, сражавшиеся под Тразименским озером и Каннами, не имеют права на удобную постель, на хорошее вино, на вкусную еду? Но это и есть роскошь, которая губит войско».
У Магона и его спутников после двухнедельного плавания был отличный аппетит. Когда стол опустел, Ганнибал обратился к Магону:
— А теперь, брат, расскажи, что ты привез.
С каждым словом Магона перед Ганнибалом вырисовывалась страшная картина бедствий, какие пришлось перенести карфагенянам в Иберии: мятеж начальников кораблей, отпадение иберийских союзников и, наконец, битва при Ибере. Здесь проявил себя Масинисса.
— Молодец Масинисса! — воскликнул Ганнибал. — Он вполне достоин той награды, к которой так стремится.
— Ты говоришь о руке Софонибы?
Ганнибал кивнул головой.
— Я подозреваю, что Ганнон ведет нечистую игру, — с тревогой заметил Магон. — Ходят слухи, что, после того как Сифакс послал против Карфагена конницу, Ганнон стал сговорчивее. Он хочет отдать свою дочь Сифаксу в обмен на мир и союз против Рима.
— Торгаш! — с презрением воскликнул Ганнибал. — Наш отец выдал Саламбо за Нар-Гаваса, но он не предлагал ее тому, кто даст дороже. Конечно, ему выгоднее Сифакс — он царь, а Масинисса даже не наследник.
— К тому Сифакс богат, а у Масиниссы нет ничего, кроме коня Мерга. А какой это конь! Я отдал бы за него все богатства...
— ...если бы ты их имел, — перебил Ганнибал брата. — А, насколько я понимаю, тебя война обогатила не больше, чем меня. Все, что присылают из Карфагена, что удается добыть силой или по договору, — все идет наемникам. А войне не видно конца.
— Скоро, уверенно сказал Магон. — Газдрубал готовит свою армию для перехода через Альпы по твоему пути. Вместе с ним пойдет и Масинисса. Когда мы все трое соберемся в Италии, Риму не выдержать. Римляне сами предложат мир.
КАЗИЛИН
Этот маленький городок на реке Вольтурне до войны с пунами ничем не был знаменит. Его укрепления уступали по своей высоте и охвату стенам доброй сотни других городов Италии. В летописях не сохранилось свидетельств того, что в Казилине родились какие-нибудь знаменитые мужи или в окрестностях этого города случились какие-либо чудеса. Надо же было, чтобы слава избрала этот город из сотни других!
Незадолго до битвы у Канн в Казилине оказался небольшой отряд римских воинов и римских союзников, не успевших присоединиться к легионам. Известие о каннской катастрофе заставило воинов задержаться в городе до получения распоряжений из Рима. Распоряжения не приходили, а тем временем Капуя успела перейти на сторону Ганнибала и открыть ему свои ворота. Не было сомнений, что жители Казилина, родственные по языку капуанцам и так же, как они, ненавидящие римлян, в удобный момент призовут Ганнибала. Поэтому римские воины ворвались в жилища казилинцев и перебили их всех до единого.
Так возникла римская крепость в непосредственной близости от Капуи. Это не на шутку пугало Ганнибала. Он послал небольшой отряд ливийцев и приказал начальнику этого отряда вступить с римлянами в переговоры об условиях сдачи города. Ливийцы приблизились к городу, их поразила совершенная тишина и признаки запустения. Полагая, что римляне, испугавшись, сами очистили город, ливийцы начали отбивать ворота и лезть на стены. Вдруг ворота отворились, и два римских манипула набросились на опешивших ливийцев и изрубили их. Вслед за этим был послан с более многочисленным отрядом Магарбал, но и он не смог одолеть нескольких сотен римских храбрецов.
Пришлось двинуться против Казилина самому Ганнибалу со всей своей армией и приступить к осадным работам. Смешно было строить гелеполу для осады такого городка, и Ганнибал решил ограничиться осадными лестницами и подкопами.
Днем и ночью карфагеняне рыли под землей траншею. Выкопанную землю ночью незаметно убирали на носилках. Но римляне с безошибочной точностью находили выходы траншей и преграждали их своими поперечными канавами. Римляне бросали во вражеские подкопы бочки с горящими куриными перьями. Удушливый дым выкуривал пунов, как зверей из нор.
Такая же неудача ожидала осаждающих, когда они попытались воспользоваться таранами и осадными лестницами. Римляне забрасывали врагов стрелами и дротиками, делали частые вылазки. Во время одной из таких вылазок был смертельно ранен Рихад. Сур никого к себе не подпускал. Пришлось увести его к Капуе, а вместе с ним и других боевых слонов. Началось время дождей. Вода заливала подземные ходы. Многие воины заболели лихорадкой. Ганнибалу ничего не оставалось делать, как снять большую часть своего войска. Перед городом был построен укрепленный лагерь и в нем оставлен отряд ливийцев. Ганнибал надеялся, что голод завершит уничтожение казилинского гарнизона.
На исходе зимы Ганнибал возвратился к Казилину. Воины, находившиеся в укрепленном лагере, уверяли, что в Казилине едва ли осталось две сотни бойцов. Многие римляне, терзаемые голодом, бросались со стен. Другие без оружия стояли на стенах, подставляя грудь стрелам и дротикам. Единственный перебежчик из города уверял, что осажденные давно уже поели всех крыс и мышей и теперь питаются размоченными в воде ремнями и кожами от щитов.
Впрочем, однажды удалось найти в ветвях ив на берегу Вольтурна деревянный бочонок с мукой. Кто-то помогал осажденным, бросая в реку выше города все, что может пойти в пищу.
Ганнибал приказал поставить воинов у реки и, дав им лодки, вменил в обязанность следить за тем, чтобы рекой ничего не пропустить в город. Больше бочек с мукой не видели, но по середине реки плыли орехи. Осажденные вылавливали их сачками и решетами.
Но более всего Ганнибала удивило, что римляне бросали со стен на взрытую его воинами землю семена репы. «Неужели мне придется стоять под Казилином, пока взойдут эти семена?» — сказал Ганнибал и тотчас же согласился вести переговоры с осажденными.
Осада Казилина отняла у Ганнибала почти год. А сколько в Италии таких Казилинов!
Ганнибала расстроило также известие о бегстве Гнея Невия. В карфагенском лагере поэт пользовался полной свободой. Ганнибал часто с ним беседовал и считал, что интерес поэта к нему самому крепче всех уз и засовов. Еще обиднее, чем бегство (не так уж велика потеря), было подброшенное поэтом письмо. Оно содержало несколько слов: «Тому, кто видел Ганнибала при Каннах, не нужен Ганнибал при Казилине».
«Отправился искать другого героя!» — грустно думал Ганнибал.
КУРУЛЬНАЯ ДОЛЖНОСТЬ
Публий смотрел на огромную, покрытую пожелтевшей травой чашу Большого цирка. Когда-то там стояли сараи. Со своими сверстниками он сбегал к ограде, поближе к сараям, где храпели и били копытами нетерпеливые кони. Можно ли забыть тот волнующий миг, когда по знаку эдила раскрывались решетчатые двери и на арену вырывались двенадцать колесниц! Давно пустует Большой цирк, и от этой неправдоподобной пустоты щемит сердце. Не скачками и не гладиаторскими боями заняты римляне. Курульные эдилы давно уже забыли о своих обязанностях по устройству зрелищ. Они заняты лишь охраной города, снабжением его хлебом.
Стемнело. Затих город, погрузившись в траур ночи. Только обходящая улицы и площади стража нарушала тишину легким бряцанием оружия.
Сципион прислонился к дереву, раскинувшему ветви наподобие крыльев, и прислушался к неторопливой беседе стражей.
— Да, были времена, — сказал один из стражей, — припасы ценились дешевле глины. Купишь на асс хлеба — вдвоем не съешь. А теперь на тот же асс дадут комок с бычий глаз.
— Отчего хлебу быть дешевым? — молвил другой страж. — Кому за плугом ходить? Все граждане в войске. А теперь и рабам черед пришел. В сенате решение принято: молодых рабов в легионы призывать, дав им свободу. Вот и зарастут поля чертополохом.
— Все в воле богов, — вступил в разговор третий караульный. — Их теперь ни во что не ставят, жертвы не приносят, вот они и гневаются. На форуме я видел пастуха, прибывшего из Пицена [87]. Там шел каменный дождь. А на Овощном рынке на руках у кормилицы младенец закричал: «Триумф!» А младенцу-то всего шесть месяцев!
Прошел ночной дозор, а Сципион еще долго стоял у дерева, размышляя о судьбах города и о своем будущем. Ему казались смешными суеверия толпы. Он не видел ничего странного в каменном дожде. Наверно, где-нибудь произошло извержение вулкана и кусочки окаменевшего пепла занесло с дождем или ветром в Пицен. Он не мог сдержать улыбку при мысли о младенце, предвещавшем не то победу, не то поражение. Но все же какую силу имеют эти суеверия, если они не только распространяются в народе, но по их поводу принимает решение сенат, жрецы записывают их в свои священные книги?
С этими мыслями Публий подошел к дому. В атриуме горел свет. Несмотря на позднее время, мать не спала. Она сидела у украшенного цветами очага с глиняной мисочкой в руках.
— Ты исчез, — сказала она недовольно. — Забыл, какой сегодня день! Мне пришлось одной принести жертву пенатам [88].
Публий наморщил лоб, силясь понять, что мать имеет в виду.
— Какой ты невнимательный! — продолжала Фульвия. — Сегодня твоему брату разрешено баллотироваться в эдилы. Луций будет магистратом!
Публий молча кивал головой. Пусть мать думает, что он доволен ее выбором. Да, это ее выбор. Ей кажется, что служебная карьера сыновей должна проходить в том же строгом порядке старшинства, что и выдача дочерей замуж: сначала выдают замуж старшую дочь, а потом уже младшую. «Так и я буду всегда отставать от брата на два года. Я сражался при Тицине, спас отца, раскрыл заговор Метелла и помешал заговорщикам покинуть Италию. А что сделал Луций?»
В постели Сципион еще раз вспомнил разговор о знамениях. Кто мог поручиться, что какой-нибудь жрец не выдумал эту сказку про ребенка, закричавшего «триумф»? Надо же поднять у народа дух! А что, если... Решение пришло внезапно. Публий успокоился и уснул.
Рано утром в ночной тунике Публий вбежал в спальню матери:
— Мать, мне снился сон...
— Что-нибудь с отцом? — сказала Фульвия; клубок ниток выпал из ее рук.
— Не волнуйся. Отец тут ни при чем. Во сне я видел тебя. Ты, Луций и еще кто-то сидели на пороге дома, а я возвращался с форума в окружении друзей. Ты бросилась ко мне и крикнула: «Смотрите, мой сын — курульный эдил!»
— А дальше что? — нетерпеливо спросила Фульвия.
— Дальше я проснулся, — сказал Публий смущенно, словно извиняясь, что сон был таким коротким.
— Кажется, что вещий сон, — промолвила нерешительно Фульвия. — Возможно, баллотироваться следует тебе, а не Луцию. Впрочем, я посоветуюсь с гаруспиком [89], и как он скажет, так и будет.
Гаруспик Фабриций нашел сон вещим и посоветовал Фульвии, чтобы баллотировался ее младший сын. Фабриций знал обоих братьев и понимал, что в интересах Рима дать дорогу более способному и энергичному Публию.
Случилось так, как «снилось» Публию. В 542 году от основания Рима он был избран курульным эдилом. Мать встретила его на пороге.
— Точно так, как тебе снилось, мой мальчик! — говорил она, обнимая сына.
Публий Корнелий Сципион молча кивал головой. Пусть мать думает, что ему в ту ночь что-то снилось. Пусть так думают и другие.
ГАННИБАЛ У ВОРОТ!
— Ганнибал у ворот! Ганнибал у ворот! — с ужасом повторяли римляне, заполнившие площади и улицы города.
Как в дни самых страшных бедствий, матроны с воплями поднимали руки к небу и вытирали своими волосами ступени храмов, камни жертвенников.
— Ганнибал у ворот!
Уже восемь лет это имя витало над Италией. Сколько раз после страшных поражений легионов римляне называли его, бессильно сжимая кулаки! Сколько слез и стонов оно принесло Риму! Даже за сотни миль Ганнибал внушал римлянам ужас.
А теперь — страшно подумать! — Ганнибал у ворот.
Ганнибал смотрел на великий город. Рим был его целью, когда он принял командование войском. В диких, занесенных снегом ущельях Альп он мечтал о нем. Казалось, каждая победа приближала его к Риму. У берегов Тразименского озера были разгромлены легионы консула Фламиния. Римляне с ужасом ожидали, что Ганнибал двинется на их город. Но он не сделал этого. Воины были слишком утомлены. После разгрома римской армии при Каннах римляне с минуты на минуту ожидали появления Ганнибала. Тогда он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы двинуться на Рим.
Но ему было мало захватить Рим и разрушить его. Он мечтал о большем. Он верил, что ему удастся объединить под своей властью все племена Италии, римляне сами сложат оружие и он сделает Рим столицей своей державы. Но планы Ганнибала были разрушены стойкостью римлян и страхом перед ними италиков. Кроме Капуи, ни один город добровольно не перешел на сторону Ганнибала.
Ганнибалу пришлось совершать походы, чтобы заставить упрямцев понять, что им надо покориться. Во время одного из походов Ганнибала по Италии римские отряды, пользуясь его отсутствием, осадили Капую.
Тогда на выручку явился Ганнибал. Он заставил римлян снять осаду, но не мог долго оставаться в городе, не имевшем запасов продовольствия, и отступил. Вокруг Капуи сжалось железное кольцо римской осады. Вновь подошел Ганнибал. Он пытался вызвать римлян на открытое сражение. Римляне оставались в своем лагере, преграждавшем путь в город. Осаждать римский лагерь карфагеняне не могли. Римляне предусмотрительно уничтожили все запасы продовольствия и корма для лошадей в окрестностях Капуи. Тогда Ганнибал и решил совершить поход на Рим, надеясь, что осаждающая Капую римская армия двинется на помощь столице. Приказав ставить горящие сторожевые огни, быстрым маршем Ганнибал двинулся к Риму.
Ганнибал смотрел на Рим. Город казался совсем иным, не таким, каким прежде вставал в его воображении. Зная любовь римлян к порядку, их строгую военную дисциплину, он предполагал увидеть большой воинский лагерь — ровные, пересекающиеся под прямым углом кварталы, а вместо этого перед ним были тесные, кривые, извилистые улицы. Одноэтажные и двухэтажные домики тонули в темной зелени садов. Подчас виднелись одни кровли, крытые тесом и кое-где черепицей [90]. Ни одного храма, который мог бы сравниться по величию и красоте с храмами Танит и Ваал-Аммона! Рим нельзя было сравнить и с богатой и нарядной Капуей, широко расстилавшейся по равнине. И этот город он хотел сделать столицей своей державы!
Послышался топот.
— Повелитель! — крикнул гонец, остановив коня. — Римляне остаются под стенами Капуи!
Ганнибал отпустил гонца. Теперь уже в его взгляде было не любопытство, а раздражение и ненависть. Разве Канны не показали римлянам, что они не могут победить! Другой город на месте Рима давно бы сложил оружие, запросил бы пощады. А Рим продолжает борьбу, прячась за стенами, за рвами и частоколами, нанося удары исподтишка.
Ганнибал чувствовал бессилие перед навязанным ему римлянами способом ведения войны. Он, Ганнибал, привык сражаться в открытом поле, а его заставляют ждать. Время сейчас самый страшный его враг. Время отнимает у него союзников, опустошает казну, портит воинов.
Через два дня армия Ганнибала, разграбив окрестности Рима, разрушив загородные виллы, двинулась на юг. Римлянам уход Ганнибала казался чудом. Враги исчезли, как ночное видение, как сонм ларв [91], напуганных утренним светом. Римляне вышли из городских ворот и двинулись ко второму милевому камню на Аппиевой дороге, где стоял Ганнибал. Эти места были объявлены священными. Здесь среди надгробных памятников из белого камня, окруженных темной зеленью кипарисов, были воздвигнуты алтари божествам — охранителям города.
Неудачный поход Ганнибала на Рим открыл римлянам ворота беззащитной Капуи. Страшной была месть Рима.
Всех жителей города вывели на городскую площадь. На их глазах одного за другим секли розгами и казнили капуанских сенаторов, считавшихся виновными в отпадении Капуи от Рима. Римляне хотели напугать капуанцев, сломить их дух и волю.
Окончилась казнь. Ликторы вложили в фасции топоры. Консул приказал легионерам вывести всех капуанцев за стены их родного города и продать в рабство. В это время из толпы вышел капуанец с суровым и обветренным лицом и обратился к консулу:
— Ты сможешь потом хвастаться, что убил человека, который храбрее тебя. Люди, которых ты убил, не держали в руках оружия, а я воин. Казни меня.
— Ты сошел с ума! — воскликнул консул. — Я бы мог убить тебя за твою дерзость, но римский сенат даровал тебе, как и всем другим, стоящим здесь, жизнь.
— Зачем мне жизнь, — грустно сказал капуанец, — если родина моя в руках врагов, родные и друзья погибли, своей рукой убил я жену и детей, чтобы они не испытали рабства! Если ты мне отказываешь в смерти, я найду ее сам.
Выхватив из-за тоги спрятанный кинжал, человек пронзил себе грудь и упал к ногам потрясенного консула.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЗВЕЗДА СОФОНИБЫ
НОВЫЙ КАРФАГЕН
Да, это была Иберия. Отсюда Ганнибал совершил свой немыслимый прыжок через Пиренеи и Альпы в Италию. Сюда шестнадцатилетним юношей плыл Публий Сципион на корабле вместе с отцом, надеявшимся разрушить это логово зверя и вырвать корни войны. Боги решили иначе. Отцу пришлось возвратиться в Италию, чтобы испить там горечь поражения. Но Иберия властно звала его к себе. В то время как на полях Италии Рим терпел одно за другим поражения, по сравнению с которыми Тицин мог бы показаться победой, из Иберии — да, только из Иберии — приходили благие вести.
Отец первым из римских полководцев перешел Ибер, считавшийся границей карфагенских владений. В решительных схватках во второе лето войны он уничтожил флот пунов и стал господином всего иберийского побережья до Нового Карфагена. Видя успехи отца, иберы восстали против пунов, и Газдрубал, брат Одноглазого, с остатками своего войска бежал к берегам океана.
В те годы, когда внимание было приковано к схваткам на полях Италии, мало кто понимал, что отец не менее, чем Квинт Фабий, заслужил почетное имя спасителя Италии. Теперь же всем известно, что уже в лето Канн Газдрубал получил приказ двигаться в Италию на соединение с Ганнибалом. Одноглазый не двинулся из Канн на Рим только потому, что ожидал своего брата со слонами и осадными орудиями. Ничего не спасло бы Рим, если бы с Альп, подобно снежной лавине, скатилось новое свежее войско пунов. Но отец этого не допустил.
Получилось так, что собранная в Карфагене армия, предназначенная для отправки в Италию, была переправлена в Иберию. Вот тогда сенат впервые оценил заслуги отца, тогда в народном собрании нашлись добровольцы, которые на свои средства отправили в Иберию корабли с продовольствием. А когда отец одержал победу при Илитургах и Интибалах, когда в Рим были доставлены сорок два вражеских знамени, когда все народы полуострова перешли к римлянам, смолкли голоса маловеров и недоброжелателей. Все поняли, что ключ к победе затерян в горах Иберии. Но отцу не удалось его найти. Отец погиб в расцвете славы и надежд.
Нет, не победе над двадцатью юнцами в Канузии и не другим мизерным делам обязан Публий своим назначением, а тем, что носит имя отца. Это имя стало такой же неотделимой частью Иберии, как названия ее гор и рек. Все привыкли к тому, что Сципион побеждает в Иберии, что Сципион захватывает города, что Сципион присылает вражеские знамена. И, если в Иберии нет Сципиона, значит, оттуда нечего ждать добрых вестей.
Публию придется сражаться с Газдрубалом Баркой, проведшим в этой стране чуть ли не всю свою жизнь, и соперничать со славой отца. Он должен быть не только достоин ее, но обязан ее превзойти.
Вот теперь он ждет к себе Килона, ждет и надеется на что-то, а это «что-то» может лопнуть, как пузырь.
Грек не изменился за эти годы. Он так же разговорчив и так же жаден.
— Скажи, Сципион, зачем тебе моя посудина, если в гавани, я сам видел, стоят тридцать отличных триер? Может быть, тебе снова хочется повидать Сифакса?
— Нет, Килон, пока еще нам рано в Ливию. Да и с Сифаксом мне не о чем говорить. Я слышал, что он снова сговорился с пунами и даже собирается жениться на дочери Ганнона. У меня дело поважней. Что ты скажешь о Новом Карфагене?
— Лопни мои глаза! Не хочешь ли ты меня послать в пасть циклопу? Из всех приключений Одиссея, сознаюсь, это мне менее всего по душе. На худой конец я согласен послушать сирен или испытать ласки Цирцеи.
— Ты догадлив, Килон, но сирен ты послушаешь, когда вернешься, а если тебя Цирцея устраивает больше Пенелопы, кто тебе может помешать?
— Что же нужно Риму в пещере циклопа?
— Узнать, дома ли пастух, а если нет, скольких баранов он оставил взаперти.
— Я тебя понял, — подхватил грек, — ты хочешь выяснить, в городе ли Газдрубал и какова численность гарнизона. А что будет, если меня схватят пуны?
— Одиссею было труднее, и то он вернулся на Итаку.
— Вернулся нищим, — вставил хитрый грек.
— На этот счет можешь не беспокоиться. Тебя ожидает награда в десять раз больше той, которую ты получил в прошлый раз.
— Ну что ж, я согласен. Только ты мне сверх этих денег дашь еще сто амфор масла.
— Зачем тебе столько масла. Ты его не съешь и не сожжешь за всю свою жизнь. Или, может быть, ты намерен стать бегуном и хочешь натираться маслом?
— Я не собираюсь ни есть, ни жечь твое масло. Что касается бега, то могу тебе признаться: серебро меня устраивает больше, чем лавровый венок [92]. Масло я буду продавать. Взгляни на меня.
Килон расправил свои редкие волосы и надвинул их на лоб, нагнул голову и изобразил на лице то угодливое выражение, которое появляется у торговцев, когда они хотят продать свой товар.
— Чтобы лампа не погасла, бери мое масло. Горит без дыма. Не проходи мимо!
— Похож! — рассмеялся Сципион. — Ты даже их прибаутки знаешь.
— Натрешь кожу — станешь моложе, — продолжал грек. — Жди меня через неделю, — сказал он другим тоном. — А если не вернусь, не забудь о моих земляках. Пусть выпьют вина на все деньги и совершат возлияния богам.
Весть о том, что на базаре за стеной Нового города масло продают в полцены, быстро распространилась. Стол, где Килон разложил свой товар, окружили хозяйки с лекифами. Было и немало зевак, собравшихся просто послушать говорливого эллина и посмотреть, как ловко он торгует. Лилось густое масло через отверстие воронки, и такой же бесконечной струей лилась из уст грека речь.
— Подходи, любезный, подходи! — зазывал он пожилого пуна с длинным копьем в руке. — Натрешь кожу — будешь моложе. Победитель Рима, не проходи мимо!.. Бери, красавица, масло понравится, — обращался он к женщине лет тридцати, заполняя ее лекиф. — Больше к тому же полюбишься мужу.
В толпе раздался смех.
— Вот и промахнулся, эллин! — крикнул кто-то. — Муж у нее в армии Газдрубала. У нее не муж на уме.
Женщина, поведя бедрами и метнув в говорившего гневный взгляд, удалилась. Ее место заняла другая хозяйка, подставив под струю масла свой лекиф.
Уже подходила к концу девяносто третья амфора. Вызывая своих покупателей на разговор, Килон успел узнать все, что требовалось Сципиону. Газдрубала, сына Барки, с войском нет в городе, он находится где-то у Гадеса. Вне города находятся и две другие карфагенские армии. В Новом Карфагене не более тысячи воинов.
Килон не заметил, как в толпе очутился толстый, как пифос, карфагенянин в красном плаще. Что ему надо? У него в руках нет лекифа, и он не похож на зеваку.
— Эй, приятель, — сказал толстяк, проталкиваясь к Килону. — Где я тебя встречал?
Килон опустил амфору на стол. Лицо карфагенянина ему тоже показалось знакомым. Где он видел эти оттопыренные уши?
— Доблестный воин, — сказал он как можно спокойнее, — ты меня мог видеть в Массалии. Мою лавку на агоре знает каждый.
— Не крути мне голову. В Массалии я не был.
— Умный человек может ошибиться только один раз, — загадочно сказал Килон. — Но клянусь Гераклом, ты не ошибешься, если возьмешь мое масло. Где ты найдешь лучше и дешевле?
— Да не нужно мне твое масло! Погоди. — Толстяк подошел так близко, что слышалось его тяжелое дыхание. — Не твою ли гаулу я остановил у Эгузы? Тогда ты был неаполитанцем и продавал вино и дал мне вместо фалернского какую-то протухшую воду.
Килон понял, что медлить больше нельзя: толстяк узнал его. Надо бежать. Но куда? Впереди — городская стена, справа — гавань, где стоит на якоре его посудина. Даже если удастся туда пробраться, карфагенские сторожевые суда догонят прежде, чем он успеет три раза свистнуть. Остается залив, что за спиной. Противоположный берег отсюда стадиях в десяти.
Схватив амфору с маслом, Килон плеснул ее в лицо остолбеневшему толстяку. Тот поскользнулся и упал.
— Держи его! Римский лазутчик! — ползая на коленях, вопил толстяк.
Килон уже был у воды. С разбега он бросился в волны и вынырнул шагах в десяти от берега. Оглянувшись, он увидел, что к берегу бежит человек шесть и среди них толстяк с лицом, заляпанным маслом.
Килон плыл, напрягая все силы. Кровь стучала в висках, в груди хрипело. Мешали сандалии, и он сбросил их, разорвав завязки. Преследователи откуда-то раздобыли лодку. Расстояние между лодкой и Килоном сокращалось. Килон напрягал последние силы. Он уже слышал плеск весел и торжествующий вопль: «Не уйдешь!»
Килон выбросил тело из воды, чтобы взглянуть в последний раз на сияющее небо. «Пусть меня сожрут рыбы, — пронеслось у него в мозгу, — это лучше, чем пытки и крест».
И в этот момент волны стали откатываться гряда за грядой. Килон ощутил ногами дно. И вот Килон уже бежит по песчаной отмели, соединяющейся с берегом. А где же лодка? Лодка уткнулась носом в песок, но это не та отмель, по которой бежит Килон. Между отмелью Килона и отмелью, остановившей преследователей, широкая полоса воды. Что делать? Перетащить лодку через песок. Все шестеро схватились за нос и борта лодки. Жилы готовы лопнуть от напряжения, а лодка едва сдвинулась с места. Еще раз! Тот же результат. Нет, лучше вплавь. Преследователи подбежали к воде и стали сбрасывать с себя сандалии и плащи. Первым вошел в воду толстяк, но тотчас же повернул назад. Видимо, вода показалась ему холодной. Килон был уже на берегу. Не оглядываясь, он бежал к камышам.
— Ушел! — взвизгнул толстяк и, дрожа всем телом, стал натягивать свой красный плащ.
— Что с тобой, Килон? — спросил Сципион, с удивлением глядя на разорванную одежду, на разбитые в кровь ноги грека. — Где твоя посудина?
Килон сделал жест, показывающий, что корабль потерян.
— Все оттого, что я торговал маслом, — сказал он, как бы оправдываясь. — Мне надо было им натираться, тогда бы я ускользнул из города незамеченным.
И Килон рассказал Сципиону все по порядку до того момента, как стали отходить волны и он коснулся ногами дна.
— Это был отлив, — сказал Сципион. — Конечно, отлив. А в каком это было часу дня?
— Часа два до полудня, — отвечал Килон.
Сципион задумался.
СОН СЦИПИОНА
С возвышенности виден весь Новый Карфаген, расположенный на узком полуострове в обширном заливе. Утреннее солнце золотило высокие кровли и квадратные стены башен. Над плоскими черепичными крышами возвышался дворец, утопавший в зелени садов. Говорят, в этом дворце преемник Гамилькара был заколот во время свадебного пира.
— Посмотрите на этот город, — говорил Сципион выстроившимся воинам. — Сюда свозят пуны все серебро из рудников Иберии. Здесь хранятся несметные богатства, и все они буду принадлежать римскому народу и вам, победителям. В городе сейчас нет вражеской армии. Только тысячу воинов оставил здесь Газдрубал, брат Ганнибала. На нашей стороне сила и помощь богов. Этой ночью я видел сон — сам владыка морей Нептун протягивал мне золотые короны с зубцами, чтобы я наградил ими храбрецов, одолевших стены города.
Воины слушали полководца затаив дыхание. Они были суеверны. Они верили вещим снам.
Бой начался по звуку военной трубы. Оттеснив пунов, совершивших вылазку из города, римляне придвинули к стенам лестницы и стали взбираться по ним вверх. Стены были очень высоки. Сверху сыпались груды камней, летели окованные железом бревна, лились кипяток и расплавленная смола. Воины обрывались и падали с головокружительной высоты. Их место занимали другие. Время шло. Римляне гибли. Не золотая корона с зубцами, а каменный столбик и могила в чужой земле выпали им на долю.
Нет, не сбывался пророческий сон Сципиона. «Какое дело богу морей Нептуну до осады городов! — ворчали воины, снимавшие осадные лестницы. — Вот если бы дело шло о морском сражении, тогда Нептун мог бы помочь».
Осажденные карфагеняне не знали ни о сне Сципиона, ни о его планах. Слыша сигнал отбоя, они радовались, что опасность миновала. Главное для них сейчас — выиграть время, пока не подоспеет помощь. Уже отправлены гонцы ко всем трем армиям в Иберии: к Газдрубалу — сыну Гамилькара Барки, к Газдрубалу — сыну Гескона, и Магону. Они явятся и выручат город из беды.
Штурм города со стороны перешейка был предпринят Сципионом лишь для отвода глаз. Отборных воинов консул направил к заливу. Воины недоумевали, зачем их сюда послал полководец без кораблей и лодок для переправы. И вдруг начали откатываться волны, кое-где обнажая дно. Легионеры вспомнили о сне Сципиона. Сам Нептун осушил море, чтобы дать им пройти к стенам города.
Воины двинулись в залив. Ноги застревали в песке и в иле. Оружие и лестницы в вытянутых вверх руках стали втрое тяжелей. Местами вода доходила до горла. Но воины шли и шли. Вот и городская стена, сползающая к самому морю. Здесь она много ниже, чем со стороны перешейка. Подвинуть лестницы и взойти по ним — дело нескольких мгновений. Теперь по стене вправо и влево — к ближайшим воротам. Враги уже обнаружили римлян. Но в городе лишь тысяча воинов. Штурм начался.
Снова со стороны перешейка к стене пододвинуты лестницы. Как муравьи во время наводнения вползают на корягу, так римляне взбираются на стены города. Упорные, цепкие и беспощадные, они опрокидывают вниз врагов, охраняющих башни, спускаются по веревкам к воротам, сбивают замки и засовы.
Теперь уже не отдельные воины, а целые манипулы с поднятыми вверх военными значками развернутым строем вступают в город.
Призывно звучит труба. Сколько дней в утомительных учениях и тяжелых походах солдаты мечтали услышать эту мелодию! Она разрешает любое насилие, любую бессмысленную жестокость. Женщина, старик, грудной ребенок — никому нет пощады. Полководец разрешает им все. Попадется на пути собачонка, виляющая хвостом, — удар мечом. Осел, жующий сено, — снова удар.
Вечером богу Нептуну была принесена благодарственная жертва. Легионеры были уверены, что Нептун даровал им победу. Получая из рук Сципиона золотые венки с зубцами, копья, чаши и конскую сбрую [93], воины вспоминали о вещем сне полководца. Произошло так, как он предсказал.
И только один человек в целом мире знал наверняка, что римляне обязаны своей победой не богу Нептуну, а естественному явлению — отливу, а также сообразительности молодого полководца, втайне от всех решившего взять город со стороны залива. Но этого человека, показавшего римлянам дорогу к победе, уже не было в Иберии.
СЛЕЗЫ ДОЧЕРЕЙ
Дворец Ганнона готовился к пиру. По всем лестницам и коридорам огромного дома сновали рабы с красными от бессонницы глазами. Из подвала, где располагалась кухня, доносился стук ножей, звон металлических тарелок и крики эконома, торопившего поваров, кухарок и пирожников. Из сарая в глубине двора слышался визг и тявканье щенят. Чтобы мясо было нежным и сочным, щенят вторую неделю поили одним молоком.
Мрачные залы дворца украшались гирляндами зелени и восковых цветов, ни в чем не уступающих живым. Если положить рядом две розы — живую и восковую, — даже садовник не сможет их различить, и только пчела указала бы на живой цветок, сев на него.
Читать бесплатно другие книги:
