Снова домой Ханна Кристин

Глава 1

Вот уже несколько дней репортеры вынюхивали подробности. Газеты публиковали кричащие заголовки. Подозрение в употреблении наркотиков и нарушении закона угрожало любой знаменитости из числа тех, что собрались в этом небольшом городке Орегона. Собрались все, кто должен был принимать участие в съемках этого отнюдь не рядового фильма, – события такого значения никогда прежде не происходило в Лагранджвилле. В Лосином зале многие годы отмечали исключительно тихие семейные праздники, но сегодня его стены сотрясали громкие, нестройные звуки музыки. Горожане и фотокорреспонденты запрудили всю главную улицу: люди разглядывали свои отражения в зеркальных стеклах проезжающих лимузинов. Все ожидали чего-то совершенно из ряда вон выходящего, чего-нибудь сугубо голливудского, что пока еще не произошло, но обязательно должно было произойти. Как бы там ни было, но, несмотря на обилие статей в газетах, интервью, множество паппарацци, никто и не догадывался, как близко к истине подошел «Инкуайерер», напечатавший заголовок: «ЗА ТАКУЮ ВЕЧЕРИНКУ МОЖНО БЫЛО И УМЕРЕТЬ».

Энджел Демарко выбрался из недр лимузина. Сквозь туман сигаретного дыма и пелену дождя он разглядел толпу, собравшуюся с той стороны улицы. Безликие фигуры теснились за желтой лентой, протянутой полицией.

– Это же он! Это Демарко!

Защелкали фотокамеры и ослепили его яркими вспышками. Дождь казался каким-то ненастоящим, словно кто-то мелкой кистью нарисовал эти серебряные капельки; цвет луж на черном фоне асфальта казался совершенно невероятным.

– Энджел... Туда смотри, туда! Энджелэнджелэнджел... Восторженное обожание толпы волной охватило его.

Боже, как он любил свою славу! Он глубоко затянулся сигаретой и медленно выпустил дым. Затем одарил их своей знаменитой Улыбкой – той самой, которая была напечатана в «Пипл» на прошлой неделе: журнал еще назвал ее «улыбкой в 20 000 мегаватт». Он поднял руку и помахал толпе. Вокруг него, поднимаясь в воздухе, змеился табачный дым.

Энджел отошел в сторону, чтобы дать возможность своей подружке (у него вылетело из головы ее имя) выйти из машины.

Она сделала это нарочито медленно. Сначала из полумрака показалась длинная стройная нога в черной туфле на высоком каблуке. Каблук громко щелкнул об асфальт. Затем взорам открылась высветленная перекисью желтоватая копна волос и роскошный бюст. И только после всего этого из машины выбралась она сама. Инстинктивно повернулась к толпе, слегка одернула свое розовое обтягивающее платье, улыбнулась и помахала рукой.

Энджел не мог не отдать ей должное: эта женщина знала, как подать себя публике.

Он взял ее за руку и потянул за собой, в сторону восхищенной толпы. Ее идиотские каблуки, громко цокая, скользили на мокром асфальте, однако вскоре этот звук потонул в оглушительном реве. Поклонники наконец поняли, что он направляется к ним.

Девчонки визжали, тянули к нему руки. У иных были, казалось, знакомые лица: веснушчатые, круглые, как у тех подростков, которые прогуливали уроки, желая посмотреть его съемки. Они каждый день окружали съемочную площадку, теснясь за ограждением; они визжали, хихикали и плакали каждый раз, стоило ему выйти из своего трейлера дли п.смок очередного эпизода.

Они ни о чем его не просили – эти обожатели, сбившиеся за желтой лентой. Единственное, чего они хотели, – это видеть его рядом, и Энджелу нравилась эта абсолютная преданность. Он мог выйти из себя, он мог быть наивным и эгоистичным – им это было безразлично, их волновало только то, что он делал на экране. Он одарил толпу широкой, самой сексуальной своей улыбкой и так медленно повернул голову, что каждой женщине в толпе на мгновение показалось, будто он смотрит только на нее одну.

– Энджел, можно получить ваш автограф? Вам нравится Лагранджвилль? Когда фильм выйдет в прокат? Собираетесь ли вы показать его первый раз здесь?

Как всегда, вопросы сыпались один за другим. Некоторые он хорошо слышал, другие сливались в невнятный шум. Но он знал, что это не важно: поклонники не хотели слышать ответов, им просто хотелось быть рядом, ловить на себе отблеск его голливудского сияния, которое сегодня осветило их серую заурядную жизнь, – пусть ненадолго.

– Энджел, нельзя ли сфотографироваться рядом с вами?

Оторвав взгляд от листа, на котором он только что расписался, Энджел посмотрел на обратившуюся к нему девушку. Она была невысокая, круглолицая, полненькая, с каштановыми вьющимися волосами.

С одного взгляда он понял, кто перед ним – одна из тех девушек, которых никогда не приглашают на самые заманчивые вечеринки и которым стоит больших усилий делать вид, что им это безразлично.

Все это было ему хорошо знакомо. Даже сейчас, когда прошло уже столько лет, он помнил, что значит быть подростком-изгоем. Как это тяжело и больно.

Энджел улыбнулся девушке и увидел, как глаза у нее стали круглыми от изумления. Она уставилась на него с такой смесью удивления и обожания во взгляде, что Энджел почувствовал, как приятное тепло растеклось по всему телу, словно от наркотика.

– Почему бы и нет, дорогая.

Освободившись от руки своей спутницы, Энджел пролез под заградительной лентой. Он сразу почувствовал на себе множество рук: люди трогали его пиджак, волосы. Прежде его очень раздражали эти непрошеные касания, однако он приучил себя терпимо относиться и к таким проявлениям симпатии, иногда это было даже приятно, если, конечно, не заходило слишком далеко. Он обнял девушку и слегка притянул к себе, чтобы оба они оказались под навесом старого кирпичного здания. Другая девушка, долговязая и нескладная, быстро щелкнула фотоаппаратом.

– Ты сегодня потрясающе выглядишь, – сказал он. На девушке было длинное, белое, атласное платье.

– Я иду на танцевальный вечер, – пролепетала она, пришепетывая и показывая сверкающие пластины для исправления зубов.

Танцевальный вечер... Как давно уже он не слышал эти два слова. Наверно, целую вечность. Внезапно Энджел почувствовал себя старым. Он понимал, что по возрасту вполне мог быть отцом этой девушки, наблюдал бы, как она прихорашивается перед зеркалом, готовясь к празднику. Представил себе, что бы при этом чувствовал...

Энджел решительно отогнал прочь грустные мысли.

– И где же твой молодой человек? На ее пухлых щеках появился румянец.

– У меня еще нет молодого человека. Я с подругами... Ну, в общем, мы пойдем не танцевать, а так, посмотреть просто... Мы входили в комитет по оформлению зала...

На мгновение он перестал быть Энджелом Демарко, кинозвездой, и вновь сделался Анжело Демарко, непутевым пареньком.

– А танцы-то у вас где будут? – мягко поинтересовался он.

Она показала рукой в конец улицы.

– Вот в той школе... В спортзале.

И прежде чем Энджел успел подумать о чем-нибудь, он схватил девушку за руку и потащил за собой к школе. В толпе пронесся изумленный вздох, затем она покорно расступилась, давая им дорогу.

– Энджел!

Услышав свое имя, он чуть замедлил шаг и обернулся. Вэл Лайтнер, его друг и одновременно агент, стоял возле Розового Платья. Оба отчаянно махали ему.

– Ты куда это? – крикнул Вэл, бросая недокуренную сигарету на асфальт. – Тебя ведь ждут.

Энджел осклабился. Вот главное, что давала ему слава: они всегда ждут.

– Возвращайся.

Продолжая лучезарно улыбаться, он перевел вконец обалдевшую девушку на другую сторону улицы. Вскоре они уже входили в школьный спортивный зал, на украшение которого пошло, как казалось, несметное количество туалетной бумаги. На сцене местная рок-группа самозабвенно наяривала нечто, отдаленно напоминавшее композицию Мадонны «Без ума от тебя».

Он видел, как многие просто поразевали рты от изумления, когда он вывел девушку на отведенное для танцев место. Кто-то уронил бокал, многие показывали в их сторону пальцем, раздавшийся было смех сам собою прекратился. Однако он не смотрел по сторонам. Все его внимание сейчас принадлежало девушке, ей одной.

– Можно потанцевать с тобой?

Она открыла рот, намереваясь что-то сказать, но не смогла выдавить из себя ни слова, только как-то слабо пискнула.

Энджел обнял ее, и они протанцевали последние полминуты до конца песни. Когда музыка умолкла, Энджел отпустил девушку.

Чувствуя себя неожиданно бодро, он вышел из спортзала. Молодые люди за его спиной уже обступили свою новую королеву.

– Надо же, как это трогательно, – раздался голос прямо у него над ухом.

Энджел обаятельно улыбнулся, однако природный цинизм тотчас взял свое, загубив, пожалуй, единственное за долгое время доброе дело.

– От одиннадцати до семнадцати, – грубовато сказал он. – Самая моя аудитория.

Вэл дружески хлопнул егопо спине и вытолкнул под вечерний моросящий дождь.

– Над твоей «Трудной копией» женщины слезами обольются, черт меня возьми, а уж девчонки-малолетки будут присылать любовные письма вагонами.

– Да-да, знаю. А теперь пойдем-ка на эту поганую вечеринку. Мне обязательно нужно глотнуть чего-нибудь. – Они перешли обратно через улицу. Приведенная Энджелом девушка застыла, как приклеенная, на том самом месте, где он оставил ее под дождем. На мгновение он пожалел, что взял с собой именно ее, а не какую-нибудь другую девушку, но так и не придумал, какую именно.

Все еще недовольный собой, он взял свою даму за руку и направился к Лосиному залу. Так вдвоем, вымокшие под дождем, они вошли в здание, по расшатанной лестнице поднялись в просторный вестибюль. Слабые вспышки молний время от времени освещали мрачноватый интерьер, отчего в темных углах на мгновение появлялись тускло-золотистые тени. Наверху стены дрожали от звуков «тяжелого металла». Из щелей сыпалась многолетняя пыль. Вдоль всей дальней стены специально по такому случаю была устроена длиннейшая барная стойка. Вместе с десятком знаменитостей там накачивались даровой выпивкой какие-то случайные люди.

Энджел наконец почувствовал себя как дома. Он глубоко, с наслаждением вдохнул воздух: здесь он был как рыба в воде; ему доставляли удовольствие и жесткая музыка, и сладковатый запах марихуаны, и спертая атмосфера забитого людьми тесного помещения. Вэл бросил кому-то: «Пока, пока» – тот, видимо, спешил – и тотчас же растворился в толпе.

– Выпить хочешь? – с очаровательной улыбкой обратилась к Энджелу подружка.

Энджел уже собрался ей ответить, однако когда он открыл рот, грудь что-то сдавило. Он сделал гримасу и повел плечами, желая избавиться от неприятного ощущения.

Улыбка сошла с лица девушки.

– С тобой все в порядке?

Боль отпустила, и он улыбнулся своей безымянной (никак не мог вспомнить имя) спутнице.

– Реакция организма на недостаток алкоголя, – беззаботным тоном ответил Энджел, обнимая ее за талию, обтянутую скользкой эластичной тканью. Его рука застыла на ее бедре: жест получился фамильярным, хотя Энджел никогда не стремился фамильярничать с дамами подобного сорта.

Она ослепительно ему улыбнулась.

– Текилы? Он усмехнулся.

– Судя по всему, ты читаешь «Инкуайерер». Гадкая. – Он притянул ее к себе, ощутив запах духов: духи пахли гарденией. – А ты знаешь, что я делаю с гадкими девчонками?

Она облизнула губы и выдохнула:

– Я слышала.

Он пристально заглянул ей в глаза с густо выкрашенными ресницами и подсиненными веками. В глазах девушки он увидел собственное отражение. На какую-то секунду Энджел испытал разочарование оттого, что она так легко на все клевала, с ней вообще все выходило без всяких усилий. Но это настроение пришло и сразу ушло. Он чувствовал себя слишком трезвым, в этом была вся проблема. Когда Энджел бывал трезвым, он всегда много думал, многого хотел. Когда же бывал под кайфом – алкогольным или наркотическим, не имело значения, – то делался Энджелом Демарко, актером, номинированным на премию Академии. Он был не просто актером, одним из многих, ему требовалось постоянно чувствовать собственную неординарность. Он нуждался в этом как в воздухе.

– Да, пожалуйста, дорогая, раздобудь для меня порцию.

Слегка коснувшись губами его щеки, она отошла к бару, плавно покачивая бедрами. Ее тело после нескольких пластических операций казалось идеальным, все впадины и выпуклости были плотно обтянуты розовой тканью платья. Этот розовый цвет весьма необычно воздействовал на организм Энджела: пульс участился, в горле пересохло. Он прислонился к деревянной дощатой стене и прикинул, как лучше всего можно использовать возможности ее восхитительного тела. Он представил себе их обоих в постели обнаженными, как она тихонько постанывает в его объятиях... В желудке стало нехорошо, как перед рвотой. Сначала он решил, что все это так, пустое, просто очень хочется выпить. Но почти сразу в глазах у него помутилось, желудок сжался – и Энджел понял, что именно с ним происходит.

– О Господи... – Он оттолкнулся от деревянной стенки и почувствовал, как невидимая сильная рука сжала ему грудь.

Тревожный звонок прозвенел в его сознании настолько явственно и громко, что заглушил мощные звуки музыки. Он отчаянно схватил ртом перемешанный с табачным дымом воздух, с трудом сглотнул, вновь схватил воздуха, стараясь вдохнуть как можно глубже. Боль охватила разом всю грудь, отдалась в левой руке: пальцы стали горячими, их начало покалывать. Энджел ухватился за полированные деревянные перила. Они держались еле-еле: едва Энджел ухватился за них, как сразу понял: ему не устоять на ногах.

– О черт...

«Только не здесь, не сегодня, не сейчас...» Пот холодной струйкой потек по лбу. Ведущие на танцевальную площадку шаткие деревянные ступени вдруг стали увеличиваться в размере. Потемневшие от времени доски стены налезали друг на друга, растягивались – совсем как коридор в кинофильме «Полтергейст». В какой-то момент он увидел Джобет Уильямс, которая бежала через весь зал и что-то кричала.

Что именно кричала? Он попытался сконцентрировать на этом пустяке внимание. Он готов был сделать что угодно, только бы утихла боль в груди.

– Энджел?

Несколько секунд ушли на то, чтобы он успел сообразить: это ведь его зовут. Он попытался поднять глаза, однако не смог. Он едва мог шевелиться. Сердце часто и сильно стучало в груди, напоминая глохнущий мотор машины. Облизав сухие губы, Энджел собрал всю силу воли и попытался улыбнуться. Одновременно ему удалось поднять голову.

Девушка (это оказалась Джуди, он как-то сразу вспомнил ее имя) стояла напротив него, держа бутылку текилы и два высоких бокала.

На ее хорошеньком, густо накрашенном личике застыла недоуменная гримаска.

– Энджел?

– Я не... – начал было он. Потом выдохнул воздух, но не смог продолжить. Начал говорить опять, но мысли путались, перед глазами все плыло.

Черт, он даже не мог дышать, каждый вдох доставлял неимоверную боль.

– Я не очень хорошо себя чувствую... Найди Вэла, пусть придет сюда...

На ее лице сразу изобразилась паника. Она кинула взгляд на лестницу. Наверху было полно гостей. Джуди в растерянности пощипывала свои подкрашенные бровки.

Энджел снял руку с перил и ухватил ее за тонкое запястье. Девушка чуть слышно охнула и попыталась высвободить руку. Однако он держал крепко и не думал отпускать. Стараясь оставаться предельно спокойным, Энджел посмотрел ей в лицо и попытался наладить дыхание.

– Быстро...

Резкая нестерпимая боль опять пронзила грудь, обожгла, казалось, все внутри. Он был совершенно бессилен: стоял, пошатываясь, и хватал ртом воздух, чувствуя, как мощными толчками сокращается сердце. Больно, Господи, как же больно. Уже давно он не испытывал такой боли.

– Пожалуйста, – слова вырывались с хрипом, – не оставляй... меня... не дай...

Он хотел сказать: «Не дай мне умереть!» Но договорить не успел, как перед глазами заволокло черной пеленой.

Его разбудили однообразные: блип, блип, блип... изда-нагммс кардиографическим монитором. В этих электронных жуках не было ничего человеческого – обычный контролируемый компьютером сигнал. Но ему они показались настоящей райской музыкой.

Он был жив! Опять ему, черт возьми, удалось перехитрить судьбу. Энджел чувствовал, как кровь разносит по всему телу наркотик: туман перед глазами и ощущение тепла и покоя свидетельствовали, что ему ввели демерол. Он знал, что скоро действие лекарства закончится и тогда боль опять вернется, опять пронзит своим острым жалом легкие и сердце. Но сейчас он не хотел об этом думать. Он просто жил.

Дверь, тихо скрипнув, отворилась. Кто-то, почти неслышно ступая в туфлях на резиновой подошве, подошел к кровати по белому в крапинку линолеуму.

– Ну как, мистер Демарко, вы уже проснулись? Низкий мужской голос. Голос серьезного мужчины. Доктор. Кардиолог.

Энджел медленно открыл глаза. Высокий сухощавый человек с впалыми щеками и жесткими черными глазами изучающе смотрел на него сверху. Буйная серая шевелюра обрамляла его лицо. Немного похож на Эйнштейна.

– Я доктор Джерлен, возглавляю здесь в клинике Лагранджвилля кардиологическое отделение. – Он нагнулся, подвинул стул поближе к кровати, уселся и энергично начал перелистывать историю болезни Энджела.

«Ну вот, начинается... – мрачно подумал Энджел. – Как всегда в этих проклятых больницах...»

Джерлен закрыл последнюю страницу истории с весьма, как показалось Энджелу, значительным видом.

– Да, мистер Демарко, здоровье ваше, мягко говоря, очень сильно расшатано.

Энджел натянуто усмехнулся. Он был еще жив, еще мог дышать, а такие заявления он слышал от врачей уже не первый год. «Вы играете благодаря взятому взаймы времени, мистер Демарко. Вам нужно поменять образ жизни – весь образ жизни». Эти слова въелись ему в память, прокручивались у него в мозгу десятки, сотни раз, когда Энджел, бывало, не мог уснуть по ночам. Но дело как раз заключалось в том, что он не желал менять свой образ жизни, не хотел придерживаться всяких там распорядков дня, правильных рационов питания и прочего. Вообще не хотел всю жизнь играть исключительно по правилам.

Сейчас ему было тридцать четыре года. Много лет назад он ступил на опасный путь полной свободы – причем ступил только потому, что не желал ни от кого зависеть. Он понимал всю тщету и бесцельность такого существования, но как раз это и привлекало Энджела. Никто на него не рассчитывал, никому он не был нужен. Он перелетал с вечеринки на вечеринку, как акробат, протискивался там в первые ряды, быстро надирался, завязывал короткие, беспорядочные отношения с женщинами и мчался дальше, дальше...

– Да-да, вы совершенно точно сказали, – поспешил согласиться Энджел. – Не в бровь, а в глаз.

Доктор Джерлен нахмурился.

– Я разговаривал с вашим врачом из Невады.

– Ничуть в этом не сомневался.

– Он сказал, что, с его точки зрения как кардиолога, дела ваши очень плохие, прямо-таки кошмарные.

– Вот почему мне и нравится Кеннеди. Он куда честнее многих из вас – докторов.

Доктор Джерлен засунул историю болезни обратно н папку.

– Кеннеди говорит, что уже полгода назад поставил вас в известность: не дай Бог, еще один сердечный приступ, и вы окажитесь, он так именно и сказал – вы окажетесь в глубокой заднице. Настолько глубокой, что глубже и не бывает.

Энджел улыбнулся.

– Потише, доктор, не очень-то приятен на слух этот наш профессиональный жаргон.

– Кеннеди сказал, вы будете шутить. Но не думаю, что сейчас подходящее время и место для шуток. Вы ведь совсем еще молодой человек. Богатый и знаменитый, если верить нашим медсестрам.

Энджел представил, какую суматоху вызвало его появление н больнице, и уровень адреналина у него в крови сразу поднялся.

– Да, тут они не ошиблись – богатый и знаменитый. Возникла пауза, затем доктор вновь заговорил.

– Вы, я вижу, смотрите на все это, как на что-то не слишком серьезное, мистер Демарко. А ведь вы уже давно больны. Вирусная инфекция, которую вы подхватили еще в юности, ослабила ваше сердце. И тем не менее вы до сих пор курите, пьете, употребляете наркотики. Вы очень быстро износили сердце – в этом вся нелицеприятная правда. И если мы что-нибудь не предпримем в самом ближайшем будущем, то потом даже при желании ничего уже нельзя будет сделать.

– Это я и раньше слышал. Но, как видите, все еще жив, док. И знаете почему?

Джерлен внимательно посмотрел ему в глаза.

– Ну уж явно не потому, что выполняли рекомендации врачей.

– В точку, док! – Энджел понизил голос до заговорщицкого шепота. – И вот мой секрет: только хорошие люди умирают молодыми.

Джерлен откинулся на спинку стула, оглядывая Эндже-ла. Монитор мерно отсчитывал время, минута шла за минутой. Наконец доктор спросил:

– У вас есть жена, мистер Демарко? Энджел изобразил на лице гримасу отвращения. – – Будь я женат, жена сейчас была бы здесь.

– А дети? Он усмехнулся.

– Во всяком случае, я о них пока ничего не знаю.

– Доктор Кеннеди говорил, что за все годы, пока он наблюдал за вами, ему никогда не доводилось видеть, чтобы в больнице вас навещал хоть кто-нибудь, кроме вашего агента и толпы репортеров.

– Не вполне понимаю, док, куда вы клоните? Может, вы намерены связаться с моим школьным классным наставником, чтобы он подтвердил, будто я никогда не имел приятелей и вообще не ладил со сверстниками?

– Нет, я лишь хотел узнать, кто будет горевать, если вы умрете?

Это был жестокий вопрос, заданный специально, чтобы причинить душевную боль. И он достиг своей цели. Энджел вдруг подумал про своего брата, про Фрэнсиса. Внезапно нахлынули воспоминания детства, и он испытал острый приступ ностальгии, настолько острый, что ощутил запахи травы, дождя, моря.

Когда Энджел думал о прошлом, то испытывал... словом, весьма странное ощущение, будто между детством, юностью и остальной жизнью пролегла непроходимая граница. Он знал, что его голливудские приятели тоже испытывали нечто похожее. Среди его нынешних знакомых не было ни одного такого друга, каким некогда был ему брат. Они не понимали его. Эти прихлебатели, которые крутились, как белки в колесе, внутри балагана под названием Голливуд. В течение какого-то мгновения он испытал сожаление, горькое чувство потери чего-то очень важного, в том числе потери брата. Энджел безжалостно отбросил все свои эмоции и жестко взглянул на доктора. Его так и подмывало послать этого эскулапа куда подальше, но, к сожалению, без врача ему было сейчас не обойтись. И стало быть, нужно было включать все свое обаяние, то самое обаяние, которое позволило Энджелу сделать столь стремительную карьеру.

– Эй, а вы, пожалуй, правы. Наверное, именно в такой ситуации, как моя, и родилась фраза «серьезно, как сердечный приступ». Но можете мне поверить, я готов начать серьезно относиться к своему здоровью, не как раньше. Больше никаких наркотиков. На этом я крест ставлю. Да и с выпивкой тоже нужно завязывать. Если и пить, так разве только пиво. Надеюсь, хоть пиво мне не противопоказано, а?

Джерлен, явно расстроенный, смотрел на него.

– Если вы не предпримете что-нибудь в самое ближайшее время, то умрете, мистер Демарко. И очень даже скоро. И все ваши надежды, все мечты уйдут с вами вместе. Никаких сомнений насчет этого у вас быть не должно.

Энджел улыбнулся. Вот ведь каков пройдоха!

– Нельзя ли для наших зрителей более конкретно определить термин «скоро»?

Джерлен, как и предполагал Энджел, в ответ лишь пожал плечами.

Энджел торжествующе ухмыльнулся. Такое вот пожатие плечами означало некий неопределенный момент в отрезке от этой секунды вплоть до 2010 года. Доктора не знали определенного ответа, у них были лишь советы, пожелания, рекомендации. Тонны рекомендаций.

– Если, уважаемый, вы хотели этим сказать, что в один прекрасный день я умру, так ведь и вы сами в один прекрасный день умрете.

– Нет, я не это хотел сказать, – тотчас же ответил Джерлен. – Я имел в виду, что если вы не предпримете что-нибудь, мистер Демарко, то скорее всего умрете уже в этом году.

Торжествующая усмешка Энджела сползла с лица.

– В этом году?! Но ведь на дворе уже октябрь?!

– Совершенно верно.

До Энджела не сразу дошло, что сказал ему врач. Что-то тут явно было не так, или, может, он просто ослышался?..

– Слушайте, вы часом на пушку меня не берете, а? Джерлен покровительственно взглянул на Энджела.

– Да будет вам известно, мистер Демарко, я не беру пациентов на пушку, как вы выразились, я их информирую.

В этом году... Никогда прежде никто не говорил ему ничего подобного. Разговоры всегда шли вокруг да около, что, дескать, однажды он может умереть. Но всякий раз речь шла о каком-то неопределенном будущем. Лекции о вреде алкоголя, об опасности, которую несут табачные смолы и холестерин, скапливающиеся в организме, – ко всему этому Энджел давно уже привык.

Ему хотелось разбить, сломать что-нибудь. Например, пробить кулаком толстую кирпичную стену, почувствовать, как боль расходится по всей руке.

– Ну так вылечите же меня! – крикнул Энджел. – Разрежьте и почините то, что вышло из строя.

– Не так все просто, мистер Демарко. Последний приступ крайне обострил ситуацию в вашем организме. Это очень опасно. Я уже переговорил с Крисом Алленфордом из «Сент-Джозефа». И он согласился, что вопрос о срочном лечении уже не обсуждается.

Очень опасно. Срочное лечение. Плохо, все очень плохо.

– Но ведь не хотите же вы сказать, что я умру и ничего нельзя сделать, чтобы мне помочь?!

– Нет. Я лишь хочу сказать, что уже слишком поздно прибегать к средствам обычной кардиохирургии. Вам необходимо новое сердце.

И тут Энджел все понял. Это было отнюдь не метафорическое высказывание. Он вперился во врача взглядом, исполненным ужаса.

– Нет... Вы хотите сказать...

– Трансплантация.

Несколько секунд Энджел не мог дышать. Страх парализовал его.

– Боже... – только и смог он простонать. – Боже мой... Трансплантация. Новое сердце. Чье-то чужое сердце окажется у него в груди. Сердце мертвого человека. И будет биться, биться...

Энджел уставился на Джерлена и постарался, чтобы голос не выдал, в какой он панике. Больше того, Энджел даже выдавил на лице улыбку.

– Знаете, даже когда нужно купить машину, я не приобретаю подержанную.

– Не самая подходящая тема для шуток, мистер Демарко. Ваше заболевание находится в финальной стадии. Не больше и не меньше. Вы умрете, если только не трансплантировать вам здоровое сердце. Мы включили вас в список нуждающихся в такой операции. Будем надеяться, что донора удастся найти вовремя.

Донор... Энджелу на секунду показалось, что он куда-то стремительно падает.

– Собираетесь продлить мне жизнь, сделав из меня что-нибудь вроде любимого проекта Франкенштейна, да?

– Наша область хирургии, мистер Демарко, не похожа на другие. У нас есть определенные требования, разумеется, касательно образа жизни и диеты, но если вы согласитесь с этими требованиями...

У Энджела почти язык отнялся.

– Боже правый...

– У нас отличные психиатры, специализирующиеся на помощи больным, попавшим в подобные ситуации...

– В самом деле?! – спросил Энджел. Он понимал, что следовало бы на полную мощность включить свое обаяние и получить то, что было необходимо, при помощи улыбок, доброжелательности, вежливости. Но он ничего не мог с собой поделать. У него было такое чувство, будто он сорвался и летит в пропасть, черную и глубокую; он чувствовал себя таким беспомощным, что от злости мог только язвить и огрызаться.

– Сколько операций по трансплантации сердца вы провели, мистер заведующий кардиологическим отделением в клинике Лагранджвилля?

– Ни одной, но...

– Никаких «но». Я не собираюсь больше выслушивать вас. Вовсе не собираюсь. Вы понимаете меня? Распорядитесь, чтобы меня доставили самолетом в лучший трансплантационный центр, в самый лучший, какой только есть в этой стране. – Он тяжело дышал. – Немедленно!

Джерлен медленно поднялся.

– – Что ж, Кеннеди предупреждал, что вы тяжело все это воспримете.

– Тяжело?! – так и взвился Энджел. – Я восприму тяжело?! Да вы издеваетесь надо мной!

Джерлен отставил стул и глубоко вздохнул.

– Я распоряжусь о вашей транспортировке в Сиэтл, в больницу «Сент-Джозеф». Это лучшее место, где делают такие операции. А доктор Алленфорд – лучший, пожалуй, в стране хирург, который занимается сердечной трансплантацией.

– В Сиэтл? – сердце его внезапно запрыгало в груди, отчего дурацкий монитор принялся учащенно попискивать. От бешенства Энджелу все тяжелее было дышать.

– Боже милостивый, да это какая-то комедия ошибок! Вы ведь отсылаете меня домой!

Джерлен просиял.

– В самом деле? Не знал, что вы родом из Сиэтла.

Тогда...

– Если кто-нибудь узнает обо всем этом – хоть одна живая душа, – я через суд предъявлю вашей больнице такой огромный иск, что ей вовек не расплатиться. Вы меня поняли, док?

– Мистер Демарко, будьте рассудительны. Вас доставили сюда с голливудской вечеринки. Многие люди видели, как вас привезли.

– Никто не должен узнать, что мне требуется новое сердце. Делайте, что угодно для этого.

Джерлен пристально посмотрел на него, нахмурился.

– У вас странные представления о том, что важно, а...

– Да, именно так. А теперь убирайтесь из моей палаты. Джерлен покачал головой и, не сказав больше ни слова, направился к двери. Взявшись аа ручку, он обернулся, внимательно, с явным беспокойством, посмотрел на Энджела, затем вышел. Дверь закрылась, издав металлический звук. Наступила тишина: она как бы обволокла голые стены и крапчатый линолеум. Монитор продолжал мерно попискивать.

Энджел уставился на закрытую дверь, чувствуя, как кровь циркулирует по сосудам тела, бьется в висках, как старая изношенная сердечная мышца гонит и гонит кровь. Пальцы его похолодели, стали совсем ледяными, при этом дышать стало труднее.

Трансплантация сердца.

Хотелось отделаться от всего этого, как от глупого недоразумения, сказать себе, что волей случая он оказался в заштатной дешевой больнице, где паникер-врач наговорил ему кучу всяких нелепостей. Какая-то часть его верила, что так оно и есть. Но в глубине души, то есть там, где постоянно обитал страх, где-то в темных извилинах его души, куда не могли добраться даже вино и наркотики. Энджел знал иное.

Трансплантация сердца.

Слова эти, помимо его желания, звучали в голове вновь и вновь.

Трансплантациясердцатрансплантациясердца сердцатрансплантация... Они хотят вырезать у него сердце.

Кровь разносила лекарства по всему телу, давая некоторое облегчение. Ему трудно было лежать с открытыми глазами, тело казалось тяжелым, неподатливым. Сознание то покидало его, то возвращалось – со скоростью тиканья часов.

Домой. Они отсылали его домой.

Энджел старался не думать об этом, однако воспоминания сами собой приходили в голову. Под рукой не было ни спиртного, ни таблеток, не было женщины, которая хоть на время отвлекла бы его от тяжелых мыслей. А без наркотиков, без этой надежной защиты, он чувствовал себя страшно уязвимым. Энджел прикрыл глаза – и постепенно больничный запах вытеснился другим: ароматным, с привкусом дождя и прибрежного ветра. Энджел перестал слышать тиканье монитора – в ушах нарастало громкое урчание двигателя...

Ему вновь было семнадцать лет. Он мчался на мотоцикле марки «харлей-дэвидсон», за который когда-то ему пришлось продать душу. Двигатель, пофыркивая, мелко ннбрировал. Энджел мчался и мчался, не представляя, куда именно н.шрлнлистси. Наконец он затормозил у запрещающего знака, на высоко поднятом над землей щите было написано: «Вагонвилл-Эстейт. Стоянка трейлеров».

Он поддал газа, мотоцикл рванулся вперед. Энджел проехал мимо одного трейлера, другого, третьего... Каждый домик на колесах стоял на отведенной для него полосе асфальта; перед жилой комнатой были выстроены загородки из кирпича, а маленькие – шесть ярдов на шесть – участки играли роль задних двориков.

Наконец он подъехал к домику, в котором провел детство. Трейлер, некогда желтый, как сливочное масло, и ставший от времени грязновато-серым, был установлен прямо на лугу, заросшем бурьяном. Пустые консервные банки, в которых росла капуста, образовывали сплошную линию, протянувшуюся вдоль кирпичной ограды с внутренней стороны. Ограда отделяла «владения» семейства Демарко от земли Уочтела, их ближайшего соседа.

Видавший виды «форд-импала» был под каким-то странным углом припаркован у самой подъездной дороги.

Проехав вдоль кирпичной ограды, Энджел заглушил двигатель. Несколько секунд сидел неподвижно, раздумывая, затем очень медленно выставил опору и слез с мотоцикла. Он пошел вдоль ограждения, пересек асфальтированную дорогу, поднялся по ступеням из цементно-гравие-вых блоков, ведущим к входной двери.

Поднимаясь, Энджел заглянул в большую пустую бочку, доверху забитую смятыми бумажными пакетами, жестянками и прочим мусором. Фрэнсис никогда за этим не следил, за пристойный внешний вид их жилища всегда отвечал Энджел. И если вокруг дома валялись пустые бутылки из-под джина или водки – их нужно было обязательно припрятывать.

Как будто соседи ничего не знали. Уж сколько лет им приходилось слышать хриплые пьяные вопли, доносившиеся из фургончика цвета детской неожиданности, хлопанье дверьми и звук разбиваемого стекла. Это повторялось каждую субботу.

Такова была музыка, под которую рос и взрослел Энджел.

Он поднялся по скрипучей металлической лестнице, остановился на верхней ступеньке, оглядел грязную входную дверь. На миг ему совершенно расхотелось входить. Он понимал, что это настоящее сумасшествие: в семнадцать лет бояться зайти в собственный дом. Однако сколько он себя помнил, так с ним было всегда.

Из вагончика послышались какие-то звуки. Трейлер жалобно заскрипел, закачался на своих подпорках. Внутри кто-то подходил к входной двери. Дверная ручка дернулась, дверь рывком распахнулась.

На пороге стояла его мать: в одной руке у нее была сигарета, в другой – стакан джина. Лицо ее было неприятного желтовато-серого оттенка, свойственного для заядлых курильщиков, на щеках – сеть глубоких морщин. Ее волосы были какими-то неестественно черными и торчали во все стороны, обрамляя одутловатое лицо. Под карими, с розовыми белками, глазами висели заметные пурпуровые мешки.

Посмотрев на Энджела, она одним большим глотком осушила стакан и поставила его на обшарпанный коричневый ковер.